Панченко Валентина. Происшествие на ярмарке

   Себекин, вскипев, быстро успокоился. Крупного телосложения, плотно сбитый, он весь был словно выточен из камня. И, как большинство сильных людей, имел спокойный, рассудительный нрав. Состояние раздражения, в которое он впадал крайне редко, обычно выбивало у него почву из-под ног: он запутывался в собственных словах, терял мысль, из-за этого еще больше смущался, краснел от неловкости, наконец, сделав глубокий вдох и махнув рукой, оставлял не свойственную ему манеру держать себя с подчиненными. В его массивной фигуре, несмотря на четко подогнанную форму, было мало военного. Это казалось тем более странным, что с армейской жизнью Себекин познакомился еще в первую империалистическую. Многое повидал парень из деревушки, затерявшейся в дремучих лесах: и смерть товарищей, и грязь траншей, и неуютность израненной снарядами, залитой дождями чужой земли. Митинги, ночи у костров, долгие разговоры в теплушках...
   Революцию он принял как само собой разумеющееся: в ту пору, когда бурлила молодая кровь, когда события воспринимались не столько умом, сколько сердцем, не было времени на долгие размышления. Под Царицыном в одном из многочисленных боев его ранило. Пуля застряла в мякоти бедра. Ногу оперировали, свинец вытащили, но шов не заживал. Вот в те долгие дни и ночи, проведенные на госпитальной койке, и начал он серьезно осмысливать происходящее. Друзья слали письма, рассказывали о боевых делах. По всем фронтам белые несли потери - молодая Советская республика раздвигала плечи, мощными ударами отбрасывая врагов со своей территории.
   Через три месяца Себекин вновь взял в руки винтовку, дрался с еще большим остервенением: в Курмаше в белобандитском мятеже был зверски убит его брат Сергей - заместитель председателя укома партии...
   Григорий Петрович еще раз поправил бумаги на столе, переставил чернильницу, попробовал на устойчивость массивное, из мрамора пресс-папье.
   - Значит, доверено нам с вами ответственнейшее дело - охрана общественного порядка на Нижегородской ярмарке, - начал он медленно, растягивая слова, как бы собираясь с мыслями. - Дело это вдвойне серьезное, потому как здесь нынче, можно сказать, весь мир собрался. Судите сами: персы, индусы, китайцы, японцы - это с одной стороны. С другой - французы, греки, немцы. А все потому, что им не только хочется свой карман потуже набить, хотя, конечно, это для них первейшее дело. По моему разумению, у всех этих иностранцев к нам особый интерес. Любопытство их раздирает: как это мы в нашей стране теперь самостоятельно хозяйничать будем, сумеем ли на деле выполнить наши планы. Понял, Ромашин?
   Тот шмыгнул носом, рассеянно улыбнулся, не ожидая, что с таким вопросом начальник обратится именно к нему, и с готовностью закивал.
   - А мне кажется, что ничего ты не понял, - не сердито, но уверенно продолжал Себекин. - Иначе бы свое обмундирование в порядок привел. На тебя здесь, можно сказать, вся Европа и Азия смотрят. И такие вот неряхи для их пропаганды в самый раз подходят. Ведь буржуи каждой нашей промашке рады. Потому как они считают, что народ - темная толпа, не способен он государством управлять, от него, дескать, ничего хорошего не жди. И ты, Ромашин, своим видом льешь воду на их мельницу...
   Себекин отпил из стакана воды, обтер рукавом гимнастерки губы и внимательно осмотрел всех сидящих в кабинете. Ромашин спрятался за спину широкоплечего Гущина. Григорий Петрович усмехнулся:
   - Стыдно тебе, Ромашин, вот и прячешься. Но это все цветочки. Сейчас и до ягодок доберемся. Значит, с одной стороны, международная ярмарка, с другой - мы с прямотой вынуждены констатировать: преступный элемент заполнил Нижний Новгород. Сюда, на ярмарку, как мухи на мед, слетелись и продолжают слетаться жулики и проходимцы всех мастей. Этот факт наиглавнейший для нас. От него мы должны отталкиваться, направляя все свои действия. Сил у нас недостаточно, людей явно мало для такого скопища, но наша революционная убежденность в непримиримой борьбе с ними и, главное, то, что Советская власть надеется на нашу беззаветную преданность ей, вот наше дополнительное оружие, наша моральная сила, откуда мы должны черпать энергию, умение и все такое прочее...
   Налетевший ветер хлопнул раскрытой форточкой. В проеме окна было видно, как огромная темная туча заволакивает небо: в комнате стало пасмурно. Тугие капли крупного дождя дробно застучали по стеклам.
   - Теперь конкретно. Оперативная обстановка в связи со сказанным тяжелая. В течение последних нескольких дней отделение уголовного розыска было занято поимкой крупной шайки. В шайке - небезызвестные нам всем Абадюк Хайротдинов, Абяз Хазянов, братья Мусины, Хасян Якутов и целый ряд пособников и укрывателей. Они имели штаб-квартиру в Канавине, а преступления совершали на ярмарочной территории. За ними числятся кражи ящика эмалированной посуды на складе металлосиндиката, 400 пар кожаных рукавиц из ярмарочного склада Богородского райпроизводсоюза и мехов и шуб на сумму 10 500 рублей из оптового склада Госторга.
   Григорий Петрович снял очки, надетые им специально для того, чтобы зачитать выдержки из рапорта.
   - Должен сказать, что, если бы не находчивость и мужество Степана Гущина, воры до сих пор продолжали бы свои махинации. Товарищ Гущин выследил главаря и чуть не поплатился жизнью, когда в ресторане "Европа" решил задержать его. Тем не менее главарь был схвачен. От лица службы выношу тебе, Степан, благодарность. И пусть твои дела будут примером для других.
   Гущин залился краской, засмущался, но похвалу принял с явным удовольствием. Ромашин восторженно хлопнул его по плечу и полез искать руку, чтобы тут же поздравить с успехом. Он долго тряс его мосластую пятерню, пока к ним не подошел Себекин.
   - Спасибо, дружище! Буду ходатайствовать о твоем персональном поощрении, - сказал он. - К сожалению, подобный подход к делу наблюдается не у всех. Еще раз предупреждаю, что мы поставлены здесь не грибы-пироги есть, а честно нести нашу нелегкую службу. Говорю это потому, что шайка не дает покоя.
   Дверь в кабинет открылась, и на пороге появился Сербинин милиционер, исполняющий обязанности дежурного по отделению.
   - Товарищ начальник, - с надрывом заговорил он, - никакого спасу нет! Извиняйте, конечно, что нарушаю ваше собрание, но тут одна гражданка из меня последние нервы вытянула. До вас просится, прямо как гидра...
   - Это ты напрасно! - перебила возникшая у него за спиной полная женщина. - Что же получается? Мы, можно сказать, одной ногой от буржуазного мира ушли, а тут, пожалуйста, жульничество, да такое беспардонное, что плакать хочется. И не только плакать, а выть хуже волка затравленного, потому что нигде справедливости нету... Обидно, товарищ начальник, обидно за ваших бойцов, которые не хотят понять мое горе. Что я теперь Петру Ивановичу, жениху моему, скажу? Ведь это он меня деньгами снабдил, чтобы я, значит, к свадьбе украшения себе купила...
   - Тут вот какое дело, - перебил ее дежурный. - Гражданка эта полную фиаску потерпела ввиду того, что на дешевку польстилась...
   - Откуда я могла знать, что они поддельные? Ведь ярмарка у нас нынче советская, значит, и обмана не должно быть.
   - Правильно, ярмарка наша, советская, - усмехнулся Григорий Петрович, - да только чужого элемента на ней как на дворовой собаке блох. Говорите толком, что произошло.
   - Вы не подумайте дурного про меня. Я вдова красного командира. Шатулина я, Нина Михайловна. Может, слыхали про моего мужа, под Ростовом его белые шашками порубали... - Глаза ее повлажнели. Она протянула Себекину покупку. - Вот, думала, что эти браслеты золотые, вы посмотрите, какая тонкая работа, фирма "Фаберже" и даже проба есть - 56, видите? Вот, а дома с соседями разобрались - медь, побрякушки поддельные. Разве так можно с честными покупателями обращаться? А такой приятный молодой человек. При галстуке, манеры обходительные. Срам один и только... Что я теперь скажу Петру Ивановичу?..
   - Пока молчите, Нина Михайловна, - посоветовал Себекин, - вернем мы ваши деньги. Найдем мошенника, и все будет в порядке. Может, это Константинов - Губошлеп?
   - Он не губошлеп, товарищ начальник. Он очень интеллигентный. Только никак я не могу понять, как он мог медные побрякушки выдавать за золотые! А может, он заблуждался, может, его тоже обманули? Ах, как все это неприятно!..
   - Помолчите, пожалуйста, - нетерпеливо перебил женщину Гущин. - Он взял у начальника браслеты и стал их внимательно рассматривать. - Вас не остановишь - вы до вечера будете исповедоваться. Дело это ясней ясного. Он это, Губошлеп. Брать будем.
   - Действуй, Гущин. Только смотри, хитрый он, этот Константинов, бестия еще та...
   Виталий внимательно вглядывался в лицо моложавого мужчины. Гладко выбритый подбородок, аккуратно зализанные смазанные бриолином черные волосы. Но есть что-то неприятное в его манерах, подчеркнуто вежливых, предупредительных.
   - Да, Евгений, трудные времена пошли, - говорил тот, наливая в приземистые рюмки зеленого стекла бенедиктин. - Но я рад за тебя, рад нашей встрече. У меня как сердце чувствовало, что увижу тебя здесь. Кстати, в соседнем номере знаешь кто проживает? Петька Нос.
   - Что-то не припомню, - сморщился Евгений Николаевич и покосился на "племянника". - Ты лучше, Григорий, о себе расскажи. Чем промышляешь, как успехи?
   - Промышляю я все в том же качестве, - отозвался собеседник. - Только вот что-то пить стал, порой даже страшно бывает. Потому как скука несусветная. Представляешь, в таком людском водовороте - один, не с кем слова молвить. Вот и заглушаю тоску... Вчера с одной дамочкой дело имел. Браслетики ей пришлось почти за полцены продать. Ну да я не внакладе, а уж как она - не знаю. Но особа чувствительная и разговорчивая. Если бы не наша, так сказать, торговая сделка, можно было бы и якорь бросить в ее квартире, так как вдова она и от этого страдает и мучится. М-да, правда, жених есть... Но он ей не нравится... Староват, говорит. А теперь, после моих браслетиков, совсем разонравится. Ха-ха-ха.
   Виталий подошел к окну, раздвинул тяжелые бархатные шторы с кистями, распахнул рамы. Многоголосый гул ярмарки ворвался в комнату. Небольшая площадь перед гостиницей "Неаполь", где они сняли номер, была до краев заполнена людьми. В глубине ее разместился кинотеатр, в центре - карусель, чуть левее - цирк-шапито, за ним - зверинец. Залихватски наигрывали гармоники, бухали барабаны, рыдали шарманки. Возле цирка зазывал на представление клоун. Слышно было, как он кричит в трубку-рупор:
   - Представление начинается! Колоссальные номера! Бурый медведь двенадцати пудов весом борет знаменитого, всемирно известного борца за пять минут. Заходите, заходите, последний звонок!..
   А у кинотеатра - афиша, огромная, яркая: "Девушки тоже ошибаются" американский кинофильм.
   Рядом другая реклама: "Кино "Палас". Впервые в Н.-Новгороде. Люси Дорэн в новом боевике "Опаленные крылья". Исключительно по постановке и сюжету".
   Вчера Виталий с утра бродил по ярмарке, обошел все торговые ряды, побывал на Флажной площади. Здесь он встретил словоохотливого дворника с изъеденным оспой лицом. Тот стал делиться впечатлениями:
   - Кабы ты был на открытии, еще больше бы подивился. Не хуже, чем при царе-батюшке. Флаг, значит, подняли под оркестр. Потом речи начались. Вначале председатель губисполкома выступил. Народищу - тьма! Приветствия пошли. Объявляют: от западнокитайского купечества выступает господин Аким Беев. Выходит - маленький, смотреть не на что, но глаз острый. Что-то пролаял. Переводчик: дескать, торговать - значит дружбу крепить. Правильно сказал. За ним - Аскар-Заде - от персидских, значит, торгашей. Этих только двоих и запомнил. Вот так-то, малец, - перекинув метлу из руки в руку, заключил дворник. - Да ты походи тут. Вот, видишь, какой красавец, - это павильон Госторга, там все: и техника, и безделушки, и ткани. Дальше павильон торговли с Востоком. Бразильский пассаж. Только денежку подавай, а товар любой найдется...
   У Бразильского садика бросилась в глаза вывеска: "Столовая "Лазурная пристань" открыта до 4 часов утра. Беспрерывное кабаре. Цены общедоступные. Кавказская кухня. Распорядитель В. И. Пряхин". Виталий попробовал представить себе этого Пряхина - усатого, с брюшком, с сальной улыбочкой, угодливо склоняющегося в низком поклоне. Из столовой валит пар от жареного мяса, слышны пьяные песни, звон посуды, веселый смех...
   - Завидую я тебе, Женя! Сильная ты личность, - завистливо бормотал Константинов. Он заметно опьянел, обмяк, галстук съехал в сторону, белая сорочка сбоку вылезла из брюк. - Разве о такой жизни я мечтал? Помнишь, когда учились, какими мы были? Весь мир, казалось, лежал у ног. И пройти по нему мы собирались честно, открыто... с достоинством, черт возьми! Ан не получилось... Я свою жизнь нынешнюю ни во что не ставлю. Аферист и мошенник. Тьфу! Противно. Правда, сморчки кругом. Новое поколение, новую жизнь строит... Ты веришь, что они действительно чего-нибудь добьются?
   - Ни во что я не верю, кроме... - Евгений Николаевич глубоко затянулся папиросой и изучающе стал смотреть на приятеля. Выждав небольшую паузу, он с презрением бросил: - Да ты действительно Губошлеп. Совсем раскис.
   - Детишек, Женя, жалко. Кормить их надобно...
   - Вот-вот. А ты мало того что сам ни черта путного не делаешь, так и то, что дармовым путем нажил, пропиваешь тут же. Скажи спасибо Галине, жене своей, - кабы не она, сгинул бы ты уже вовсе. Как вы живете-то? Она все там же, в буфете на пристани работает?
   - Ага, - с готовностью отозвался Константинов. - Уходил я от нее. Снова пришел.
   Евгений Николаевич зло рассмеялся:
   - Детишек... Себя тебе жалко.
   - Не сердись, Женя. К черту все... Давай лучше я тебе песню спою. Только гитары, жаль, нет, единственной моей подружки настоящей... Константинов повернулся к Виталию: - В соседнем номере цыгане живут. Пойди попроси у них гитару. Они дадут...
   Дверь открыл кучерявый цыган с большим животом, наполовину голый.
   - Гитару? Соседи? А не брешешь? Тогда держи.
   - Вот она, голубушка, - обрадовался Губошлеп. - Поди сюда. Спасибо, милый.
   Он начал перебирать пальцами струны. Густые печальные звуки поплыли по комнате. Еще несколько вступительных аккордов - и забилась песня, словно обессилевшая птица.
   Ты пришла, как фея в сказке старой.
   И ушла, закутанная в дым...
   Низко понурив голову, Губошлеп замолчал.
   - Обидно, Женя, - через минуту тихо проговорил он. - Я очень любил первую жену. Черт меня дернул... Пил как все... Изменял, конечно. Но ведь детей у меня не было. Три года мы прожили с Людмилой. Потом эта Галка подвернулась. Родила двойню. Да у нее девочка от первого мужа. Трое на моей шее. Думаешь, легко? А душу облегчить не с кем. Эх!..
   И он вдруг под резкие аккорды запел что-то разухабисто-веселое.
   - Довольно, Григорий, - грубо остановил его Евгений Николаевич. - Ты окажи прямо: деньги тебе нужны? Вижу, сидишь на мели. А раз так, благодари бога, что меня встретил. Кое-какой товарец есть, нужно продать. Сам я этим делом заниматься не буду, некогда. Ты мне поможешь. - Он достал из-под кровати чемодан. - Племянник, закрой дверь на ключ. Нам свидетели не нужны. Вдруг зайдет кто.
   Виталий словно во сне выполнил приказ. Щелкнули замки чемодана, и появились золотые подсвечники, за ними и другая церковная утварь.
   - Узнаешь? - обратился к парню Евгений Николаевич. - Они самые...
   - Так ведь это же... Выходит, что вы... А за что же тогда Генку?..
   - Ну вот что! - почти шепотом проговорил "дядя". - Догадался и раньше, что ты меня считаешь грабителем. А это Генка обворовал, я у него только купил. Зачем ему, твоему Генке, побрякушки эти? Ему деньги нужны были. На свадьбу. Ведь он жениховался с девахой, как ее...
   - Нина.
   - Вот-вот. Свадьбу хотел играть, а денег нет. Такая, понимаешь, история получилась. Но это уже в прошлом. А сейчас смотри у меня, пригрозил он, - никому ни слова. Здесь нас сам дьявол не сыщет. Эта ярмарка для того и предназначена, чтобы...
   Не договорив, Евгений Николаевич поставил подсвечники на стол, отошел на шаг и восхищенно зацокал языком:
   - Какой товар, Гриша! Прелесть. Цены им нет. Музейная редкость. Ай-яй! Красотища, великолепие!
   Глаза его жадно блестели, он весь преобразился. Разрумяненное лицо, влажные губы - все в нем дышало какой-то непонятной страстью.
   Он поднял руки и сильно хлопнул ими себя по бедрам.
   - Имею слабость, Григорий, грешен. Но эти сокровища разве не стоят того?
   - Стоят, Женя, стоят! - горячо поддержал Губошлеп. Он судорожно схватил один подсвечник и стал пристально рассматривать.
   - Не бойся, не подделка, - успокоил "дядя", наливая в рюмки вино. Вот за такую красоту и выпить можно с наслаждением. Только не продешеви. А скроешься - под землей найду, ты меня знаешь...
   Они выпили. Хозяин чемодана еще больше оживился. Словно какая-то сила взбодрила его. Он обнял пьяного Константинова за плечи и, горячо дыша ему в лицо, страстно заговорил:
   - Верить можно только вот в это! - Он кивнул на церковную утварь, золотым огнем переливающуюся в свете тусклой лампы. - И больше ни во что! Люди тысячелетиями из-за золота грызли друг другу глотки, шли на смерть, совершали немыслимейшие по своей дерзости и риску поступки. Все летит в этом мире вверх тормашками, одни идеи побивают другие, но они все, идеи, призрачны, эфемерны. В них можно слепо верить, но только до поры. А вот это - он высоко, как факел, поднял над головой подсвечник, - вечно! В этом - истинный смысл. И ничто, никакие силы не способны заставить человека, и меня в том числе, отказаться от величайшего соблазна обладания такими богатствами.
   Он встал и возбужденно заходил по комнате.
   - Впрочем, Григорий, тебе, я вижу, всего этого не понять. Ты ползаешь по земле, как червяк, и надеешься таким образом обрести счастье. Увы, дорогой... А мне наплевать на то, что там еще придумали передовые умы. Пусть возятся, копошатся. Мой внутренний голос говорит мне - делай так, и я его слушаю. Человек не должен быть палачом своих желаний. Разумеется, в пределах разумного...
   Резкий стук в дверь прервал его пламенную тираду. Евгений Николаевич встрепенулся и тут же вновь стал прежним: ушел в себя, помрачнел, насторожился. Стук повторился. Ловким движением он сорвал со стола подсвечники и сунул их под крышку чемодана.
   - Открывай!
   В дверях стоял Гущин.
   - Я из уголовного розыска, - спокойно представился он. - Вы, Константинов, пройдете со мной, а вас прошу предъявить документы.
   Ни один мускул не дрогнул на лице Евгения Николаевича. Только чуть заметно заходили желваки. Ничем иным не выдавая внутреннего напряжения, он достал из бокового кармана пиджака паспорт:
   - Прошу.
   - Сухов Евгений Николаевич, 1900 года рождения, - прочитал сотрудник милиции. - Чем занимаетесь?
   - Студент, учусь в Харькове, в политехническом. Интересуюсь техническими новинками. С этой целью и сюда с племяшем прибыл. У меня, собственно, под Нижним в деревне родственники проживают. Каникулы решил на Волге провести, с пользой, разумеется. Меня, в частности, дверные устройства интересуют, а здесь они широко представлены.
   - Понятно. А с этим субъектом в каких связях? Тоже родственник?
   - Нет, что вы! Не приведи господь. Напросился в гости. Когда-то были знакомы. Переживает ужасный кризис, душевную депрессию, так сказать. Зашел поплакаться. В семье у него, действительно, неполадки. Я даже не знал, как от него отделаться. Спасибо, выручили. Что-нибудь серьезное?
   - Так, пустяки, - ответил розыскник. - Долго мы его не задержим.
   - А в чем, собственно, дело? Почему я должен куда-то идти? - вдруг заартачился Константинов.
   - Идите, дорогой, идите, - мягко проговорил Сухов. - Не задерживайте товарища. Там разберутся. С властями лучше жить в мире и согласии, иначе по шее можно схлопотать, неровен час. Шучу, простите... - улыбнулся он Гущину.
   Ночью Евгений Николаевич покинул "Неаполь". Виталию сказал, чтобы завтра же ехал домой, а у него самого, мол, есть неотложные дела в губотделе народного образования.
   Утром Виталий проснулся, когда уже было совсем светло. Соседняя кровать пустовала, и от этого парень почувствовал себя легко, раскованно, словно скинул с плеч тяжелый груз. Все-таки странный, непонятный этот дядя. Вроде как не от мира сего. Дались ему эти подсвечники... Только Генка... неужели он?
   Но думать, рассуждать дальше было некогда, да и не хотелось, попросту говоря. Он был уже весь там, на ярмарке, которая вновь звала многоголосием торговых рядов, музыкой оркестров, возгласами зазывал. Он быстро пересчитал деньги - на билет хватит вполне - и выбежал на улицу.
   Прохладный ветер с Оки принес запахи конского помета, пригорелого масла и еще чего-то трудноуловимого. Разноцветие одежды, вывесок, реклам, вымпелов и флагов настраивало на веселый, беззаботный лад.
   На невысокой полукруглой эстраде выступают два комика - один в шелковом костюме клоуна, другой одет под Петрушку.
   - Скажи, Бим, часы у тебя есть?
   - Есть. А что, тебе их отдать? - отвечает тот и громко смеется.
   - Я время хотел у тебя узнать, а ты все остришь. Таким юмором только гвозди забивать. Что, съел?
   - В твою дурную голову! - под дружный смех собравшихся парирует Бим и исчезает за кулисами. Тут же возвращается, и Петрушка громко сообщает на ухо своему партнеру, что от него не отрывает глаз одна солидная дама, влюбилась, наверное.
   - Что ты на это скажешь, Бим? Ведь ты же женат...
   - Скажу, что у этой женщины отличный вкус!
   Смех, аплодисменты...
   У качелей - очередь. Пухлая розовощекая молодая женщина в длинном цветастом сарафане, поплевывая шелуху от семечек, качает головой в такт раскачивающимся люлькам. В крайней из них двое парней с силой натягивают на себя канаты и с каждым махом подлетают все выше. Вот они уже замирают, достигнув наивысшей точки, параллельно перекладине, а вот уже и взлетают над ней...
   - Вот окаянные! - обращаясь к Виталию, восклицает женщина. В ее голосе и восхищение, и страх. - Перестаньте, слышите! Ведь вы перевернетесь! - кричит она. Но ребята уже и сами чувствуют, что хватили лишку.
   - А ведь только что судачили, - продолжает женщина, вновь энергично лузгая семечки, - что ежели в эту самую люльку заберутся, это будет изменой ихнему комсомольскому делу. Дескать, качели эти - буржуазный пережиток, обывательщина и мещанство. Оно, конечно, качаться - мещанство и недостойно комсомольца, а все же ой как хочется. Чудаки, да и только. Вон лица-то как раскраснелись. А ну сходите, наша очередь!..
   Гудит, переливается красками ярмарка. Деловито снуют по Волге и Оке большие и малые пароходы, бесконечной вереницей тянутся подводы, цокают копытами по булыжнику холеные скакуны, запряженные в легкие пролетки.
   Виталий отправился в промышленный павильон. Внимательно осмотрел станки, инструменты. Возле изделий павловских металлистов заметил оживление. Высокий мужчина с усами в соломенной шляпе вертел над головой какую-то диковинную штуку и негромким басовитым голосом пояснял:
   - Этот складной перочинный нож - единственный в мире! Он сделан в виде свиньи и имеет 104 отделения, откуда можно извлечь всевозможные предметы слесарного, столярного, сапожного, канцелярского, столового и косметического назначения. Спешите видеть! Нельзя без истинного восторга любоваться этой замечательной кустарной работой русских мастеров!
   Виталий широко раскрытыми глазами смотрел на уникальную поделку. Он протянул руку, чтобы взять и поближе рассмотреть ее, но мужчина резко отпрянул:
   - Напрасно, молодой человек. Трогать не даем, только ежели при наличии денег приобрести желаете...
   - Позвольте, милейший. - За спиной у Виталия грузный высокий мужчина в коричневом клетчатом пиджаке доставал из кармана большие очки в золоченой оправе. Он явно заинтересовался предлагаемым товаром. Рядом, держа его под руку, стояла стройная женщина с красиво уложенными волосами. Она о чем-то заговорила на незнакомом Виталию языке и стала оттаскивать своего попутчика в сторону. О чем они толковали, разобрать было невозможно. Единственное, что уловил Виталий, так это их имена, потому что дама постоянно твердила "Эдди", а тот обращался к ней "Кэт".
   Наконец Эдди все-таки убедил подружку и обратился на русском языке, но картавя, к хозяину ножа:
   - Сэр, эта "свинья" мне нравится. - Я - коллекционер, любитель таких вещей. Я покупаю. Вижу с первого взгляда - нож превосходен. Только подумать, сто четыре предмета, такого у меня еще не было.