Страница:
Его правый бок ныл под тяжестью Слоана, поэтому Эрагон переместил мясника на другое плечо. Он щурился из-за каплей пота, которые прилипли к его ресницам, потому что он старался разрешить проблему, как ему перенести себя и Слоана где-то на пять тысяч футов к земле.
- Почти миля вниз, - пробормотал он, - если была бы тропинка, я мог легко проделать этот путь, даже со Слоаном. Поэтому у меня должна быть сила, чтобы опустить нас с помощью магии… Да, но то, что ты можешь делать длительное время, может сильно утомить, чтобы выполнить неожиданно без самоубийства. Как Оромис говорил, тело не может превращать достаточно быстро свой запас топлива (fuel) в энергию, чтобы поддерживать большинство заклинаний в течение больше нескольких секунд. У меня есть только определенное количество сил в наличии на какой-либо определенный момент, и получается так, что я должен подождать, пока не восстановлюсь… И разговор с самим собой не перенесет меня никуда.
Ухватив Слоана покрепче, Эрагон остановил взгляд на узком выступе где-то в ста футах ниже. Это может быть опасно, подумал он, готовясь к попытке. Затем он рявкнул:
- Аудр! (Audr!)
Эрагон почувствовал подъем на несколько дюймов над полом пещеры.
- Фрам (Fram), - сказал он, и заклинание продвинуло его от Хелгринда в открытое пространство, где он висел неподдерживаемый, словно плывущее по небу облако. Привыкший, благодаря полетам на Сапфире, он все же чувствовал беспокойство из-за вида только прозрачного воздуха под ногами.
Управляя магическим полетом, Эрагон быстро спустился из логова раззаков — которое иллюзорная стена камня снова скрыла — на выступу. Его ботинок заскользил на рыхлом участке скалы, когда он приземлился. В течение нескольких секунд, задержав дыхание, он вертелся, ища твердую опору, но не мог посмотреть вниз, так как наклоненная голова могла привести его к падению вниз. Он взвизгнул, когда его левая нога соскользнула с выступа, и он начал падать. Прежде, чем он смог прибегнуть к магии, чтобы спасти себя, он внезапно остановился, поскольку его левая нога втиснулась в трещину. Края расщелины вонзились в его икру ниже наголенника, но он не был против, потому что это удерживало его на месте.
Эрагон прислонился спиной к Хелгринду, используя его, чтобы помочь себе удержать безвольное тело Слоана.
- Не так уж и плохо, - заметил он. Попытка дорого стоила ему, но не так сильно, чтобы он не мог продолжить.
- Я могу сделать это, - сказал он. Он глотнул свежего воздуха, ожидая, пока его бешено бьющееся сердце замедлится; он чувствовал себя так, словно пробежал двадцать ярдов, неся Слоана.
- Я могу сделать это...
Приближающиеся всадники снова попались ему на глаза. Они были значительно ближе, чем раньше и скакали аллюром по высохшей земле, что обеспокоило его. Это – гонка между ними и мной, понял он. Я должен убежать до того, как они достигнут Хелгринда. Среди них, уверен, есть заклинатели, а я в не подходящем положении, чтобы драться с магами Гальбаторикса. Посмотрев в лицо Слоана, он сказал:
- Возможно, ты сможешь помочь мне немножко, а? Это меньшее, что ты можешь сделать, учитывая, что я рискую умереть сильнее, чем ты.
Спящий мясник поверну свою голову, погруженный в мир мечтаний.
Ворча, Эрагон оттолкнулся от Хелгринда. Снова он сказал:
- Аудр (Audr), - и снова оторвался от земли. На сей раз он положился на силу Слоана – ограниченный – так же как и у него. Вместе они спускались как две странных птицы вдоль неровного склона Хелгринда к другому выступу, ширина которого обещала безопасное убежище.
Таким способом Эрагон организовал их спуск вниз. Он шел не по прямой линии, а скорее сворачивал вправо так, чтобы они обогнули Хелгринд, и груда сплошного камня скрыла его и Слоана от всадников.
Чем ближе они подбирались к земле, тем медленнее они продвигались. Огромная усталость одолела Эрагона, уменьшая расстояние, которое он мог пересечь за один прием и делая все более и более тяжелым для него восстановление сил в течение пауз между его порывами усилий. Даже поднятие пальца стало задачей, которую он находил в высшей степени раздражающей, так же как и почти невыносимо трудной. Сонливость окутала его в свои теплые кольца и притупила его мысли и чувства, пока самые твердые скалы не показались мягкими, как подушки для его болящих мышц.
Когда он, наконец, добрался до выжженную солнцем почвы – слишком слабый, чтобы держать себя и Слоана от падения на землю – Эрагон лег на свои руки, согнутые под странными углами под его грудью, и смотрел полузакрытыми глазами на желтые вкрапления цитрина, испещрившего маленькую скалу в одном или двух дюймах от его носа. Слоан весил на его спине, как груда железных слитков. Воздух просачивался от легких Эрагона, но ни разу, казалось, не вернулся. Его видение затемнилось, словно облако закрыло солнце. Смертельное затишье разделило каждый удар его сердца, и биение, когда это приходило, было не более, чем слабым трепетом.
Эрагон больше не был способен к связному мышлению, но где-то глубоко в уме он сознавал, что он собирается умереть. Это не пугало его; наоборот, такая перспектива успокаивала его, ибо он невероятно устал, и смерть освободила бы его от разбитой оболочки его тела и позволила бы ему отдыхать в течение целой вечности.
Сверху и позади его головы пролетел шмель такой же большой, как и его большой палец. Он покружил над его ухом, затем завис рядом со скалой, исследуя узлы цитрина, которые были такого же яркого желтого цвета, как и луговые звезды (fieldstars), что цвели среди холмов. Грива шмеля сверкала в утреннем свете – каждый волосок отчетливый и индивидуальный для Эрагона – и его смазанные крылья производили нежный грохотание, словно сигнал вечерней зари, наигрываемый на барабане. Пыльца припудрила щетины на его ногах.
Шмель был таким ярким, таким живым, и таким красивым, что его присутствие возродило в Эрагоне желание жить. Мир, который содержал существо столь удивительное, как этот шмель, был миром, в котором ему хотелось жить.
Одной только силой воли он вытащил свою руку из-под груди и ухватился за древесный стебель соседнего куста. Словно пиявка или клещ или какой-то другой паразит, он извлек жизнь из растения, оставляя его слабым и коричневым. Последующий порыв энергии, которая побежала по Эрагону, обострил ум. Теперь он испугался; в возвращенном желании продолжить существование он не нашел ничего, кроме страха в черноты загробной жизни.
Подтянувшись вперед, он ухватился за другой куст и перенес его энергию в свое тело, затем за третий и четвертый кусты, и так пока он снова не овладел полной степенью своей силы. Он встал и посмотрел назад, на след из коричневых растений, который тянулся за ним; горечь наполнила его рот, так как он увидел, что он натворил.
Эрагон знал, что он был неосторожен с магией и его опрометчивое поведение могло обречь варденов на верное поражение, если бы он умер. В непредусмотрительности, его глупость заставила его вздрогнуть. Бром надавал бы ему затрещин за доставленные неприятности, подумал он.
Вернувшись к Слоану, Эрагон поднял изможденного мясника с земли. Затем он повернул на восток и двинулся прихрамывая прочь от Хелгринда, в приглянувшееся убежище. Спустя десять минут, когда он остановился проверить, где преследователи, и увидел облако пыли, кружащееся у основания Хелгринда, по которому он понял, что всадники достигли темной башни из камня.
Он улыбнулся. Приспешники Гальбаторикса были слишком далеко для любых меньших заклинателей среди их уровня, чтобы обнаружить его мысли или Слоана. К тому времени, как они обнаружат тела раззаков, подумал он, я пройду лигу или больше. Я сомневаюсь, что они смогут тогда найти меня. Кроме того, они будут искать дракона и его Всадника, а не человека, идущего пешком.
Убежденный, что он не должен волноваться о грозящем нападении, Эрагон возобновлял свой прежний темп: ровный, легкий большой шаг, который он мог сохранять в течение всего дня.
Высоко над ним солнце светилось золотым и белым. Перед ним простиралась бездорожная дикая местность на много лиг, уже окружающая рядом флигели некоторых деревень. И в его сердце, вспыхнули новая радость и надежда.
Наконец-то раззаки мертвы!
Наконец, его поиски мести были закончены. Наконец, он выполнил свой долг по отношению к Гэрроу и Брому. И наконец, он сбросил покров страха и раздражения, что он кропотливо разрабатывал с тех пор, как раззаки в первый раз появились в Карвахолле. Их убийство отняло намного больше времени, чем он ожидал, но теперь дело было сделано, и это было огромным делом. Он разрешил себе наслаждаться удовлетворением от того, что совершил такой трудной подвиг, хоть и с помощью Рорана и Сапфиры.
Все же, к его удивлению, его победа была сладостно-горькой, испорченная неожиданным чувством потери. Его охота на раззаков была одной из его последних связей с его жизнью в долине Паланкар, и он не хотел отказываться от той ужасной связи, как это было. Кроме того, та задача дала ему цель в жизни, когда у него не было ни одной; это была причина, почему он первоначально уехал из своего дома. Без этого дыра зияла у него там, где он лелеял свою ненависть к раззакам.
То, что он мог печалиться о конце такой ужасной миссии, ужаснуло Эрагона, и он поклялся избегать совершения такой же ошибки еще раз. Я отказываюсь стать настолько привязанным к моей борьбе против Империи, Муртага и Гальбаторикса, чтобы мне не хотелось идти дальше к чему-то еще, когда и если время настает — или хуже, чтобы мне хотелось продлить конфликт скорее, чем приспособиться к тому, что происходит потом. Он решил затем оттолкнуть свое скверное (никуда ни годное) сожаление и сконцентрироваться вместо этого на своем облегчении: облегчение, что он освободился от мрачных потребностей своих самоналоженных поисков и что его единственными оставшимися обязательствами были эти рожденные его текущим положением.
Приподнятое настроение сделало его шаги более легкими. С раззаками покончено, почувствовал Эрагон, словно он смог, наконец, сделать жизнь для себя основывающейся не на том, кем он был, а на том, кем он стал: всадником.
Он улыбнулся неровному горизонту и засмеялся, когда побежал, безразличный к тому, мог ли кто-нибудь услышать его. Его голос прогремел тут и там the draw, и вокруг него, все казалось новым, красивым и полным обещания.
6. Пройти путь в одиночку
В животе у Эрагона урчало.
Он лежал на спине, ноги прижаты и согнуты в коленях - его бедра ныли от путешествия с таким тяжелым грузом, какого он никогда не носил прежде — когда громкий грохот вырвался из его внутренностей.
Звук был настолько неожиданным, что Эрагон подскочил, нащупывая свой посох.
Ветер свистел через пустынные земли. Солнце село, и в его отсутствие все было синим и фиолетовым. Ничто не перемещалось, если бы не трепещущие лезвия травы и Слоан, пальцы которого медленно раскрывались и закрывались в ответ на видения в его зачарованной дремоте. Резким ударом холод объявил о прибытие истинной ночи.
Эрагон расслабился и позволил себе слабо улыбнуться.
Его веселье скоро исчезло, когда он начал рассматривать источник своего дискомфорта. Борьба с Раззаками, использование многочисленных заклинаний и перенос Слоана на плечах в течение большей части дня пробудили в Эрагоне голод, он вообразил, что, если бы он имел возможность путешествовать назад во времени, мог бы съесть весь банкет, который приготовили в его честь во время посещения Тарнага. Воспоминания о том, как жареный Награ - гигантский боров, пах — горячий, острый, приправленный медом и специями, с капающим топленным свиным салом было достаточно, чтобы увлажнить его рот.
Проблема была в том, что у него не было никакого провианта. Воду можно была легко добыть; он мог вытянуть влагу из почвы в любой момент. Найти пищу в этом пустынном месте, однако, было не так уж и трудно, но это ввело его в моральную дилемму, которой он надеялся избежать.
Оромис посвятил многие уроки различным климатическим условиям и географическим областям, которые существовали всюду в Алагейзии. Таким образом, когда Эрагон покинул их лагерь, чтобы исследовать окружающие территории, он был в состоянии идентифицировать большинство растений, с которыми он столкивался. Немногие были съедобны, а те, что были, не являлись достаточно большими и питательными, чтобы из них можно было собрать еду для двух взрослых мужчин за разумное количество времени. Местные животные наверняка скрывали тайники с запасами семян и фруктов, но он понятия не имел, где начать искать их. И при этом он не считал вероятным, что мышь пустыни накопит больше нескольких горстей пищи.
У Эрагона оставалось всего лишь два варианта, ни один из которых не нравился ему. Он мог бы, как и прежде, вытянуть энергию из растений и насекомых вокруг их лагеря. Если бы он поступил так, то расплатой оказалось пятно смерти на земле, где не осталось бы ничего живого, даже крошечных организмов в почве. Не смотря на то, что это могло бы продержать его и Слоана на ногах, переливание энергии было далеким от удовольствия, поскольку оно не способствовало заполнению их животов.
Или же он мог бы поохотиться.
Эрагон, хмурясь, крутил наконечник своего посоха в земле. После разделения мыслей и желаний с многочисленными животными, мысль съесть кого-нибудь из них вызывала отвращение. Однако, он не собирался ослаблять себя и, возможно ,позволять Империи захватить себя в плен только потому, что он путешествовал без ужина, чтобы спасти жизнь кролика. И как заметили Сапфира с Рораном, каждое живое существо выживает поедая кого-то еще.
«Наш мир жесток, - думал он, - и я не могу измениться, как это сделали... эльфы, может это и правильно не есть мяса, но в настоящий момент мы очень сильно нуждаемся в нем. Я отказываюсь от чувства вины, если обстоятельства принуждают меня к этому. Это не преступление наслаждаться кусочком бекона или форели, или чем-нибудь еще.»
Он продолжал убеждать себя различными аргументами, но все они лишь внушали неприятные ощущения в области кишок. В течении почти получаса он находился в плену своих мыслей, неспособный сделать то, что, как утверждала его логика, было необходимо. Когда он понял, как поздно уже было, Эрагон отругал себя за напрасно потраченное время: он нуждался в каждой минуте отдыха, которую мог бы получить.
Обворовав/обделив себя, Эрагон отвлекся от собственных мыслей и начал исследовать землю, пока не определил местонахождение двух больших ящериц, что вились в песчаном логове; и колонию грызунов, которые напомнили ему помесь крысы, кролика и белки.
-Дейя (Deyja), - произнес Эрагон и убил ящериц и одного из грызунов. Они умерли быстро и без боли, но у него все еще сводило зубы, поскольку он погасил яркий огонь их умов.
Ящериц он достал вручную, переворотив камни, которые скрывали их внизу. Грызуна, однако, он извлек из логова с помощью волшебства. Он делал все возможное, чтобы не потревожить других животных, вынимая тела на поверхность. Знание того, что невидимый хищник может убить их в своих самых секретных тайниках/укрытиях, казалось, сильно напугало животных.
Он распотрошил и очистил ящериц и грызуна, закапывая отбросы достаточно глубоко, чтобы скрыть их от падальщиков. Собирая тонкие, плоские камни, он построил маленькую духовку, зажег огонь между ними и начал готовить мясо. Без соли он не мог должным образом приготовить блюдо, но некоторые из знакомых трав выпускали приятный запах, тогда он протер их между пальцами, а затем втер и напичкал ими тушки.
Будучи меньшим по размеру, грызун был приготовлен первым. Снимая его с лесной духовки, Эрагон поднес мясо ко рту. Он скорчил рожу и остался бы во власти отвращения, если бы не ящерица на огне(?). Эти два дела отвлекали его достаточно, чтобы без размышлений повиноваться жужжащей команде в своей голове и начать есть.
Первый укус был ужасен: он всовывал тушку себе в горло, и вкус горячего жира угрожал тошнотой. Тогда он задрожал и сухо сглотнул дважды - тошнота прошла. После этого стало легче. Он был фактически благодарен, что мясо было довольно мягким, а отсутствие аромата помогло ему забыть о том, что он жевал.
Он поглотил всего грызуна и затем часть ящерицы. Отрывая последний кусочек плоти от тонкой бедренной кости, Эрагон удовлетворенно вздохнул, а затем, поколебавшись, огорчился из-за того, что понял несмотря ни на что, он насладился едой. Он так хотел есть, что скудный ужин показался восхитительным, как только Эрагон преодолел свои запреты.
«Возможно, - он размышлял, - возможно когда я вернусь... если я буду за столом с Насуадой или Королем Орином, и мне предложили бы мясо… возможно, если бы я чувствовал себя подобно этому и было бы грубо отказывать, я мог бы несколько раз укусить… Я буду есть все то, что привык, но и при этом я не буду столь же строг как эльфы. Мера - более мудрая политика, нежели фанатизм, я думаю».
Благодаря свету от углей в духовке Эрагон рассмотрел руки Слоана; мясник находился в одном или двух ярдах от него там, где Эрагон разместил его прежде. Множество тонких белых шрамов перекрещивали его длинные, костистые пальцы, их негабаритные суставы и длинные ногти, которые, когда-то были ухоженными в Карвахолле, но теперь стали слоистыми, поломанными с накопленной под ними грязью. Шрамы свидетельствовали об относительно немногих ошибках, которые Слоан совершил в течение десятилетий. Его кожа сморщилась, провисла и выпирали вены, подобные червям, все мускулы внизу были тверды и скудны(?).
Эрагон сидел на земле и тер руками колени.
- Я не могу позволить ему уйти, - пробормотал он. Если он отпустит его, Слоан разыщет Катрину и Рорана… Это не то, чего хотел бы Эрагон. Кроме того, даже при том, что он не собирался убивать Слоана, он полагал, что мясник должен быть наказан за свои преступления.
Эрагон не был близкими другом Бэрда, но он знал, что тот был хорошим человеком, честным и спокойным, и он вспоминал жену Бэрда, Фелду и их детей с такой же нежностью, как и Гэрроу с Рораном. Эрагон ел и спал в их доме несколько раз. Смерть Бэрда тогда стала ударом для Эрагона, особенно жестоким ударом, и он чувствовал, что семья сторожа заслужила правосудия, даже если они никогда не узнают об этом.
«Что, однако, стало бы надлежащим наказанием? Я отказался становиться палачом, - подумал Эрагон, - только вот сделал себя судьей. Что я знаю о законе?»
Вставая на ноги, он подошел к Слоану и наклонясь над его ухом произнес, "Вакна (Vakna)".
С толчком Слоан проснулся, царапая себя своими жилистыми руками. Остатки его век инстинктивно дрожали, мясник попытался поднять их и посмотреть на окружающую его среду. Вместо этого он остался пойманным в ловушку его собственной ночи.
Эрагон сказал:
- Вот, съешь это. - он протянул оставшуюся половину ящерицы Слоану, кто, хотя и не мог видеть, должно быть, чувствовал запах пищи.
- Где я? - спросил Слоан. Дрожащими руками он начал исследовать скалы и растения перед собой. Он коснулся своими порванными запястьями лодыжек и казался смущенным, обнаружив, что его путы пропали.
- Эльфы, а также Всадники — назвали эти места Мирнатор. Гномы обращаются к этой земле как к Вергхадн, а люди - Серая Пустошь. Если это не ответ на твой вопрос, то возможно он будет, если я скажу, что мы - на многие лиги к юго-востоку от Хелгринда, где ты был заключен в тюрьме.
Слоан уловил слово Хелгринд.
- Ты спас меня?
- Да.
- Что за…
- Оставь свои вопросы. Съешь это сначала.
Его резкий тон действовал как кнут на мясника; Слоан съежился и дотронулся своими неловкими пальцами до ящерицы. Выпуская ее из рук, Эрагон отступил к своему месту рядом с горной духовкой и навалил горстки грязи на угли, уничтожая жар так, чтобы он в любом случае не выдал их присутствие, если кто-либо еще был бы близко.
После того, как мясник для начала облизнул, чтобы понять что Эрагон дал ему, Слоан впился своими зубами в ящерицу и оторвал большой кусок от туловища. С каждым укусом он запихивал так много плоти в свой рот, что мог лишь пару раз пережевать, прежде чем проглотить и повторить процесс. Он разделывал каждую кость, чисто с точностью человека, который обладал хорошими пониманиями того, как построены животные и какой самый быстрый способ демонтировать их. Кости он отсортировывал в опрятную груду с левой стороны от себя. Как только последний кусочек мяса от хвоста ящерицы исчез внизу пищевода Слоана, Эрагон вручил ему другую рептилию, которая была еще цела. Слоан проворчал "спасибо" и продолжил пожирать, не делая попыток вытереть жир со рта и подбородка.
Вторая ящерица, оказалась, слишком большой для Слоана, чтобы он смог доесть ее. Он оставил два ребра выше основания впадины груди и поместил то, что осталось от корпуса на пирамиду из обглоданных костей. Тогда он выпрямил спину, протер губы рукой, заправил длинные волосы за уши, и сказал:
- Спасибо, странный сэр, за ваше гостеприимство. Это было так долго... так как у меня была надлежащая еда, я думаю, что я ценю Вашу пищу даже выше моей собственной свободы… Если я могу спросить… Вы знаете о моей дочери, Катрине, что случилось с ней? Она была заключена в тюрьму со мной в Хелгринде.
Его голос содержал сложную смесь эмоций: уважение, страх, и подчинение в присутствии неизвестной власти; надежда и трепет относительно судьбы его дочери; и определение, столь же упорное как горы Спайн. Эрагон ожидал этого, он был полон глумящегося презрения, с которым Слоан относился к ниму во время их встречь в Карвахолле.
- Она с Рораном.
Слоан воскликнул:
- Роран! Как он добирался сюда? Раззаки схватили его? Или он сделал…
- Раззаки и их кони мертвы.
- Ты убил их? Как?.. Кого… - На мгновение, Слоан замер, как будто он заикался всем телом, и затем его щеки и рот обмякли, плечи осунулись, и он ухватился за кустарник, чтобы стабилизировать себя. Он покачал головой. - Нет, нет, нет… Это не может быть. Раззаки говорил об этом; они потребовали ответы, которых у меня не было, но я думал… Так что, кто поверил бы..? - Его бока вздымались с такой силой, что Эрагон задался вопросом, не навредит ли он сам себе. Задыхающимся шепотом, как будто он был вынужден говорить, будучи избитым перед этим, Слоан сказал:
- Ты не можешь быть Эрагоном.
Смысл гибели и судьбы давил на Эрагона. Он чувствовал, как будто был инструментом двух беспощадных повелителей, и он ответил в соответствии, замедляя свою речь так, чтобы каждое слово, поражало как сокрушительный удар, и несло в себе весь вес его достоинства, таинства и гнева.
- Я – Эрагон, и я гораздо больше. Я - Аргетлам и Губитель шейдов и Огненный мечь. Мой дракон - Сапфмра, она также известна как Бьяртскулар и Огненный Язык. Нам преподавал Бром, который был Всадником до нас, и гномы и эльфы. Мы боролись с ургалами и Шейдом, и Муртагом - сыном Морзана. Мы служим Варденам и народам Алагейзии. И я принес тебя сюда, Слоан Aldensson, чтобы передать суду за убийство Бэрда и за то, что ты предал Карвахолл Империи.
- Ты лжешь! Ты не можешь быть…
- Лгу? - взревел Эрагон. - Я не лгу! - Дотрагиваясь умом, он охватил сознание Слоана своим собственным и вынудил мясника принять воспоминания, которые подтвердили бы, что он говорит правду. Он также хотел, чтобы Слоан чувствовал власть, которая была теперь у него в руках, и понял, что он больше не был полностью человеком. И в то время Эрагон не хотел допустить этого, ему нравилось управлять человеком, который часто приносить неприятности ему и также мучил его насмешками, оскорбляя и его, и его семью. Через полминуты он отстранился.
Слоан продолжал дрожать, но он не падал в обморок и не унижался, хотя Эрагон думал, что он мог бы. Вместо этого поведение мясника стало холодным и кремнистым.
- Пошел ты! - сказал он. - Я не должен отчитываться перед тобой, Эрагон, Ничей Сын. Пойми это, хотя: я сделал то, что я сделал для пользы Катрины и ничей больше.
- Я знаю. Это - единственная причина, по которой ты еще жив.
- Делай все что тебе заблагорассудится со мной, мне нет дела, пока она в безопасности. Можешь продолжать! Каково это должно быть? Избивать? Пытать? Они уже забрали мои глаза, может теперь одну из моих рук? Или ты оставишь меня голодать, или вернешь Империи?
- Я еще не решил.
Слоан резко кивнул и натянул изодранную одежду, вокруг своих членов, чтобы отразить вечерний холод. Он сидел с военной точностью, пристально глядя чистыми, пустыми глазницами в тень, которая окружала их лагерь. Он не умолял. Он не просил милосердия. Он не отрицал свои действия или пытался умиротворить Эрагона. Но он сидел и ждал, защищенный прекрасной стоической силой духа.
Его храбрость произвела на Эрагона впечатление.
Темный пейзаж вокруг них казался огромным, необъятным для Эрагона, и он чувствовал, как будто все скрытое пространство давило на него, это усиливало беспокойство на счет выбора, который ему предстоял.
«От моего приговора зависит оставшаяся часть его жизни», - думал он.
Оставляя в настоящий момент вопрос наказания, Эрагон начал рассматривать то, что он знал о Слоане: наиважнейшая любовь мясника к Катрине - одержимая, эгоистичная и вообще больная, хотя было кое-что полезное — его ненависть и страх перед горами Спайн, которые стали причиной гибели его покойной жены, Исмиры, упавшей в объятия смерти среди разрывающих облака пиков; его отчуждение от ветвей семьи; гордость за свою работу; истории которые Эрагон слышал о детстве Слоана; и собственное знание Эрагона о том, на что походила жизнь в Карвахолле.
- Почти миля вниз, - пробормотал он, - если была бы тропинка, я мог легко проделать этот путь, даже со Слоаном. Поэтому у меня должна быть сила, чтобы опустить нас с помощью магии… Да, но то, что ты можешь делать длительное время, может сильно утомить, чтобы выполнить неожиданно без самоубийства. Как Оромис говорил, тело не может превращать достаточно быстро свой запас топлива (fuel) в энергию, чтобы поддерживать большинство заклинаний в течение больше нескольких секунд. У меня есть только определенное количество сил в наличии на какой-либо определенный момент, и получается так, что я должен подождать, пока не восстановлюсь… И разговор с самим собой не перенесет меня никуда.
Ухватив Слоана покрепче, Эрагон остановил взгляд на узком выступе где-то в ста футах ниже. Это может быть опасно, подумал он, готовясь к попытке. Затем он рявкнул:
- Аудр! (Audr!)
Эрагон почувствовал подъем на несколько дюймов над полом пещеры.
- Фрам (Fram), - сказал он, и заклинание продвинуло его от Хелгринда в открытое пространство, где он висел неподдерживаемый, словно плывущее по небу облако. Привыкший, благодаря полетам на Сапфире, он все же чувствовал беспокойство из-за вида только прозрачного воздуха под ногами.
Управляя магическим полетом, Эрагон быстро спустился из логова раззаков — которое иллюзорная стена камня снова скрыла — на выступу. Его ботинок заскользил на рыхлом участке скалы, когда он приземлился. В течение нескольких секунд, задержав дыхание, он вертелся, ища твердую опору, но не мог посмотреть вниз, так как наклоненная голова могла привести его к падению вниз. Он взвизгнул, когда его левая нога соскользнула с выступа, и он начал падать. Прежде, чем он смог прибегнуть к магии, чтобы спасти себя, он внезапно остановился, поскольку его левая нога втиснулась в трещину. Края расщелины вонзились в его икру ниже наголенника, но он не был против, потому что это удерживало его на месте.
Эрагон прислонился спиной к Хелгринду, используя его, чтобы помочь себе удержать безвольное тело Слоана.
- Не так уж и плохо, - заметил он. Попытка дорого стоила ему, но не так сильно, чтобы он не мог продолжить.
- Я могу сделать это, - сказал он. Он глотнул свежего воздуха, ожидая, пока его бешено бьющееся сердце замедлится; он чувствовал себя так, словно пробежал двадцать ярдов, неся Слоана.
- Я могу сделать это...
Приближающиеся всадники снова попались ему на глаза. Они были значительно ближе, чем раньше и скакали аллюром по высохшей земле, что обеспокоило его. Это – гонка между ними и мной, понял он. Я должен убежать до того, как они достигнут Хелгринда. Среди них, уверен, есть заклинатели, а я в не подходящем положении, чтобы драться с магами Гальбаторикса. Посмотрев в лицо Слоана, он сказал:
- Возможно, ты сможешь помочь мне немножко, а? Это меньшее, что ты можешь сделать, учитывая, что я рискую умереть сильнее, чем ты.
Спящий мясник поверну свою голову, погруженный в мир мечтаний.
Ворча, Эрагон оттолкнулся от Хелгринда. Снова он сказал:
- Аудр (Audr), - и снова оторвался от земли. На сей раз он положился на силу Слоана – ограниченный – так же как и у него. Вместе они спускались как две странных птицы вдоль неровного склона Хелгринда к другому выступу, ширина которого обещала безопасное убежище.
Таким способом Эрагон организовал их спуск вниз. Он шел не по прямой линии, а скорее сворачивал вправо так, чтобы они обогнули Хелгринд, и груда сплошного камня скрыла его и Слоана от всадников.
Чем ближе они подбирались к земле, тем медленнее они продвигались. Огромная усталость одолела Эрагона, уменьшая расстояние, которое он мог пересечь за один прием и делая все более и более тяжелым для него восстановление сил в течение пауз между его порывами усилий. Даже поднятие пальца стало задачей, которую он находил в высшей степени раздражающей, так же как и почти невыносимо трудной. Сонливость окутала его в свои теплые кольца и притупила его мысли и чувства, пока самые твердые скалы не показались мягкими, как подушки для его болящих мышц.
Когда он, наконец, добрался до выжженную солнцем почвы – слишком слабый, чтобы держать себя и Слоана от падения на землю – Эрагон лег на свои руки, согнутые под странными углами под его грудью, и смотрел полузакрытыми глазами на желтые вкрапления цитрина, испещрившего маленькую скалу в одном или двух дюймах от его носа. Слоан весил на его спине, как груда железных слитков. Воздух просачивался от легких Эрагона, но ни разу, казалось, не вернулся. Его видение затемнилось, словно облако закрыло солнце. Смертельное затишье разделило каждый удар его сердца, и биение, когда это приходило, было не более, чем слабым трепетом.
Эрагон больше не был способен к связному мышлению, но где-то глубоко в уме он сознавал, что он собирается умереть. Это не пугало его; наоборот, такая перспектива успокаивала его, ибо он невероятно устал, и смерть освободила бы его от разбитой оболочки его тела и позволила бы ему отдыхать в течение целой вечности.
Сверху и позади его головы пролетел шмель такой же большой, как и его большой палец. Он покружил над его ухом, затем завис рядом со скалой, исследуя узлы цитрина, которые были такого же яркого желтого цвета, как и луговые звезды (fieldstars), что цвели среди холмов. Грива шмеля сверкала в утреннем свете – каждый волосок отчетливый и индивидуальный для Эрагона – и его смазанные крылья производили нежный грохотание, словно сигнал вечерней зари, наигрываемый на барабане. Пыльца припудрила щетины на его ногах.
Шмель был таким ярким, таким живым, и таким красивым, что его присутствие возродило в Эрагоне желание жить. Мир, который содержал существо столь удивительное, как этот шмель, был миром, в котором ему хотелось жить.
Одной только силой воли он вытащил свою руку из-под груди и ухватился за древесный стебель соседнего куста. Словно пиявка или клещ или какой-то другой паразит, он извлек жизнь из растения, оставляя его слабым и коричневым. Последующий порыв энергии, которая побежала по Эрагону, обострил ум. Теперь он испугался; в возвращенном желании продолжить существование он не нашел ничего, кроме страха в черноты загробной жизни.
Подтянувшись вперед, он ухватился за другой куст и перенес его энергию в свое тело, затем за третий и четвертый кусты, и так пока он снова не овладел полной степенью своей силы. Он встал и посмотрел назад, на след из коричневых растений, который тянулся за ним; горечь наполнила его рот, так как он увидел, что он натворил.
Эрагон знал, что он был неосторожен с магией и его опрометчивое поведение могло обречь варденов на верное поражение, если бы он умер. В непредусмотрительности, его глупость заставила его вздрогнуть. Бром надавал бы ему затрещин за доставленные неприятности, подумал он.
Вернувшись к Слоану, Эрагон поднял изможденного мясника с земли. Затем он повернул на восток и двинулся прихрамывая прочь от Хелгринда, в приглянувшееся убежище. Спустя десять минут, когда он остановился проверить, где преследователи, и увидел облако пыли, кружащееся у основания Хелгринда, по которому он понял, что всадники достигли темной башни из камня.
Он улыбнулся. Приспешники Гальбаторикса были слишком далеко для любых меньших заклинателей среди их уровня, чтобы обнаружить его мысли или Слоана. К тому времени, как они обнаружат тела раззаков, подумал он, я пройду лигу или больше. Я сомневаюсь, что они смогут тогда найти меня. Кроме того, они будут искать дракона и его Всадника, а не человека, идущего пешком.
Убежденный, что он не должен волноваться о грозящем нападении, Эрагон возобновлял свой прежний темп: ровный, легкий большой шаг, который он мог сохранять в течение всего дня.
Высоко над ним солнце светилось золотым и белым. Перед ним простиралась бездорожная дикая местность на много лиг, уже окружающая рядом флигели некоторых деревень. И в его сердце, вспыхнули новая радость и надежда.
Наконец-то раззаки мертвы!
Наконец, его поиски мести были закончены. Наконец, он выполнил свой долг по отношению к Гэрроу и Брому. И наконец, он сбросил покров страха и раздражения, что он кропотливо разрабатывал с тех пор, как раззаки в первый раз появились в Карвахолле. Их убийство отняло намного больше времени, чем он ожидал, но теперь дело было сделано, и это было огромным делом. Он разрешил себе наслаждаться удовлетворением от того, что совершил такой трудной подвиг, хоть и с помощью Рорана и Сапфиры.
Все же, к его удивлению, его победа была сладостно-горькой, испорченная неожиданным чувством потери. Его охота на раззаков была одной из его последних связей с его жизнью в долине Паланкар, и он не хотел отказываться от той ужасной связи, как это было. Кроме того, та задача дала ему цель в жизни, когда у него не было ни одной; это была причина, почему он первоначально уехал из своего дома. Без этого дыра зияла у него там, где он лелеял свою ненависть к раззакам.
То, что он мог печалиться о конце такой ужасной миссии, ужаснуло Эрагона, и он поклялся избегать совершения такой же ошибки еще раз. Я отказываюсь стать настолько привязанным к моей борьбе против Империи, Муртага и Гальбаторикса, чтобы мне не хотелось идти дальше к чему-то еще, когда и если время настает — или хуже, чтобы мне хотелось продлить конфликт скорее, чем приспособиться к тому, что происходит потом. Он решил затем оттолкнуть свое скверное (никуда ни годное) сожаление и сконцентрироваться вместо этого на своем облегчении: облегчение, что он освободился от мрачных потребностей своих самоналоженных поисков и что его единственными оставшимися обязательствами были эти рожденные его текущим положением.
Приподнятое настроение сделало его шаги более легкими. С раззаками покончено, почувствовал Эрагон, словно он смог, наконец, сделать жизнь для себя основывающейся не на том, кем он был, а на том, кем он стал: всадником.
Он улыбнулся неровному горизонту и засмеялся, когда побежал, безразличный к тому, мог ли кто-нибудь услышать его. Его голос прогремел тут и там the draw, и вокруг него, все казалось новым, красивым и полным обещания.
6. Пройти путь в одиночку
В животе у Эрагона урчало.
Он лежал на спине, ноги прижаты и согнуты в коленях - его бедра ныли от путешествия с таким тяжелым грузом, какого он никогда не носил прежде — когда громкий грохот вырвался из его внутренностей.
Звук был настолько неожиданным, что Эрагон подскочил, нащупывая свой посох.
Ветер свистел через пустынные земли. Солнце село, и в его отсутствие все было синим и фиолетовым. Ничто не перемещалось, если бы не трепещущие лезвия травы и Слоан, пальцы которого медленно раскрывались и закрывались в ответ на видения в его зачарованной дремоте. Резким ударом холод объявил о прибытие истинной ночи.
Эрагон расслабился и позволил себе слабо улыбнуться.
Его веселье скоро исчезло, когда он начал рассматривать источник своего дискомфорта. Борьба с Раззаками, использование многочисленных заклинаний и перенос Слоана на плечах в течение большей части дня пробудили в Эрагоне голод, он вообразил, что, если бы он имел возможность путешествовать назад во времени, мог бы съесть весь банкет, который приготовили в его честь во время посещения Тарнага. Воспоминания о том, как жареный Награ - гигантский боров, пах — горячий, острый, приправленный медом и специями, с капающим топленным свиным салом было достаточно, чтобы увлажнить его рот.
Проблема была в том, что у него не было никакого провианта. Воду можно была легко добыть; он мог вытянуть влагу из почвы в любой момент. Найти пищу в этом пустынном месте, однако, было не так уж и трудно, но это ввело его в моральную дилемму, которой он надеялся избежать.
Оромис посвятил многие уроки различным климатическим условиям и географическим областям, которые существовали всюду в Алагейзии. Таким образом, когда Эрагон покинул их лагерь, чтобы исследовать окружающие территории, он был в состоянии идентифицировать большинство растений, с которыми он столкивался. Немногие были съедобны, а те, что были, не являлись достаточно большими и питательными, чтобы из них можно было собрать еду для двух взрослых мужчин за разумное количество времени. Местные животные наверняка скрывали тайники с запасами семян и фруктов, но он понятия не имел, где начать искать их. И при этом он не считал вероятным, что мышь пустыни накопит больше нескольких горстей пищи.
У Эрагона оставалось всего лишь два варианта, ни один из которых не нравился ему. Он мог бы, как и прежде, вытянуть энергию из растений и насекомых вокруг их лагеря. Если бы он поступил так, то расплатой оказалось пятно смерти на земле, где не осталось бы ничего живого, даже крошечных организмов в почве. Не смотря на то, что это могло бы продержать его и Слоана на ногах, переливание энергии было далеким от удовольствия, поскольку оно не способствовало заполнению их животов.
Или же он мог бы поохотиться.
Эрагон, хмурясь, крутил наконечник своего посоха в земле. После разделения мыслей и желаний с многочисленными животными, мысль съесть кого-нибудь из них вызывала отвращение. Однако, он не собирался ослаблять себя и, возможно ,позволять Империи захватить себя в плен только потому, что он путешествовал без ужина, чтобы спасти жизнь кролика. И как заметили Сапфира с Рораном, каждое живое существо выживает поедая кого-то еще.
«Наш мир жесток, - думал он, - и я не могу измениться, как это сделали... эльфы, может это и правильно не есть мяса, но в настоящий момент мы очень сильно нуждаемся в нем. Я отказываюсь от чувства вины, если обстоятельства принуждают меня к этому. Это не преступление наслаждаться кусочком бекона или форели, или чем-нибудь еще.»
Он продолжал убеждать себя различными аргументами, но все они лишь внушали неприятные ощущения в области кишок. В течении почти получаса он находился в плену своих мыслей, неспособный сделать то, что, как утверждала его логика, было необходимо. Когда он понял, как поздно уже было, Эрагон отругал себя за напрасно потраченное время: он нуждался в каждой минуте отдыха, которую мог бы получить.
Обворовав/обделив себя, Эрагон отвлекся от собственных мыслей и начал исследовать землю, пока не определил местонахождение двух больших ящериц, что вились в песчаном логове; и колонию грызунов, которые напомнили ему помесь крысы, кролика и белки.
-Дейя (Deyja), - произнес Эрагон и убил ящериц и одного из грызунов. Они умерли быстро и без боли, но у него все еще сводило зубы, поскольку он погасил яркий огонь их умов.
Ящериц он достал вручную, переворотив камни, которые скрывали их внизу. Грызуна, однако, он извлек из логова с помощью волшебства. Он делал все возможное, чтобы не потревожить других животных, вынимая тела на поверхность. Знание того, что невидимый хищник может убить их в своих самых секретных тайниках/укрытиях, казалось, сильно напугало животных.
Он распотрошил и очистил ящериц и грызуна, закапывая отбросы достаточно глубоко, чтобы скрыть их от падальщиков. Собирая тонкие, плоские камни, он построил маленькую духовку, зажег огонь между ними и начал готовить мясо. Без соли он не мог должным образом приготовить блюдо, но некоторые из знакомых трав выпускали приятный запах, тогда он протер их между пальцами, а затем втер и напичкал ими тушки.
Будучи меньшим по размеру, грызун был приготовлен первым. Снимая его с лесной духовки, Эрагон поднес мясо ко рту. Он скорчил рожу и остался бы во власти отвращения, если бы не ящерица на огне(?). Эти два дела отвлекали его достаточно, чтобы без размышлений повиноваться жужжащей команде в своей голове и начать есть.
Первый укус был ужасен: он всовывал тушку себе в горло, и вкус горячего жира угрожал тошнотой. Тогда он задрожал и сухо сглотнул дважды - тошнота прошла. После этого стало легче. Он был фактически благодарен, что мясо было довольно мягким, а отсутствие аромата помогло ему забыть о том, что он жевал.
Он поглотил всего грызуна и затем часть ящерицы. Отрывая последний кусочек плоти от тонкой бедренной кости, Эрагон удовлетворенно вздохнул, а затем, поколебавшись, огорчился из-за того, что понял несмотря ни на что, он насладился едой. Он так хотел есть, что скудный ужин показался восхитительным, как только Эрагон преодолел свои запреты.
«Возможно, - он размышлял, - возможно когда я вернусь... если я буду за столом с Насуадой или Королем Орином, и мне предложили бы мясо… возможно, если бы я чувствовал себя подобно этому и было бы грубо отказывать, я мог бы несколько раз укусить… Я буду есть все то, что привык, но и при этом я не буду столь же строг как эльфы. Мера - более мудрая политика, нежели фанатизм, я думаю».
Благодаря свету от углей в духовке Эрагон рассмотрел руки Слоана; мясник находился в одном или двух ярдах от него там, где Эрагон разместил его прежде. Множество тонких белых шрамов перекрещивали его длинные, костистые пальцы, их негабаритные суставы и длинные ногти, которые, когда-то были ухоженными в Карвахолле, но теперь стали слоистыми, поломанными с накопленной под ними грязью. Шрамы свидетельствовали об относительно немногих ошибках, которые Слоан совершил в течение десятилетий. Его кожа сморщилась, провисла и выпирали вены, подобные червям, все мускулы внизу были тверды и скудны(?).
Эрагон сидел на земле и тер руками колени.
- Я не могу позволить ему уйти, - пробормотал он. Если он отпустит его, Слоан разыщет Катрину и Рорана… Это не то, чего хотел бы Эрагон. Кроме того, даже при том, что он не собирался убивать Слоана, он полагал, что мясник должен быть наказан за свои преступления.
Эрагон не был близкими другом Бэрда, но он знал, что тот был хорошим человеком, честным и спокойным, и он вспоминал жену Бэрда, Фелду и их детей с такой же нежностью, как и Гэрроу с Рораном. Эрагон ел и спал в их доме несколько раз. Смерть Бэрда тогда стала ударом для Эрагона, особенно жестоким ударом, и он чувствовал, что семья сторожа заслужила правосудия, даже если они никогда не узнают об этом.
«Что, однако, стало бы надлежащим наказанием? Я отказался становиться палачом, - подумал Эрагон, - только вот сделал себя судьей. Что я знаю о законе?»
Вставая на ноги, он подошел к Слоану и наклонясь над его ухом произнес, "Вакна (Vakna)".
С толчком Слоан проснулся, царапая себя своими жилистыми руками. Остатки его век инстинктивно дрожали, мясник попытался поднять их и посмотреть на окружающую его среду. Вместо этого он остался пойманным в ловушку его собственной ночи.
Эрагон сказал:
- Вот, съешь это. - он протянул оставшуюся половину ящерицы Слоану, кто, хотя и не мог видеть, должно быть, чувствовал запах пищи.
- Где я? - спросил Слоан. Дрожащими руками он начал исследовать скалы и растения перед собой. Он коснулся своими порванными запястьями лодыжек и казался смущенным, обнаружив, что его путы пропали.
- Эльфы, а также Всадники — назвали эти места Мирнатор. Гномы обращаются к этой земле как к Вергхадн, а люди - Серая Пустошь. Если это не ответ на твой вопрос, то возможно он будет, если я скажу, что мы - на многие лиги к юго-востоку от Хелгринда, где ты был заключен в тюрьме.
Слоан уловил слово Хелгринд.
- Ты спас меня?
- Да.
- Что за…
- Оставь свои вопросы. Съешь это сначала.
Его резкий тон действовал как кнут на мясника; Слоан съежился и дотронулся своими неловкими пальцами до ящерицы. Выпуская ее из рук, Эрагон отступил к своему месту рядом с горной духовкой и навалил горстки грязи на угли, уничтожая жар так, чтобы он в любом случае не выдал их присутствие, если кто-либо еще был бы близко.
После того, как мясник для начала облизнул, чтобы понять что Эрагон дал ему, Слоан впился своими зубами в ящерицу и оторвал большой кусок от туловища. С каждым укусом он запихивал так много плоти в свой рот, что мог лишь пару раз пережевать, прежде чем проглотить и повторить процесс. Он разделывал каждую кость, чисто с точностью человека, который обладал хорошими пониманиями того, как построены животные и какой самый быстрый способ демонтировать их. Кости он отсортировывал в опрятную груду с левой стороны от себя. Как только последний кусочек мяса от хвоста ящерицы исчез внизу пищевода Слоана, Эрагон вручил ему другую рептилию, которая была еще цела. Слоан проворчал "спасибо" и продолжил пожирать, не делая попыток вытереть жир со рта и подбородка.
Вторая ящерица, оказалась, слишком большой для Слоана, чтобы он смог доесть ее. Он оставил два ребра выше основания впадины груди и поместил то, что осталось от корпуса на пирамиду из обглоданных костей. Тогда он выпрямил спину, протер губы рукой, заправил длинные волосы за уши, и сказал:
- Спасибо, странный сэр, за ваше гостеприимство. Это было так долго... так как у меня была надлежащая еда, я думаю, что я ценю Вашу пищу даже выше моей собственной свободы… Если я могу спросить… Вы знаете о моей дочери, Катрине, что случилось с ней? Она была заключена в тюрьму со мной в Хелгринде.
Его голос содержал сложную смесь эмоций: уважение, страх, и подчинение в присутствии неизвестной власти; надежда и трепет относительно судьбы его дочери; и определение, столь же упорное как горы Спайн. Эрагон ожидал этого, он был полон глумящегося презрения, с которым Слоан относился к ниму во время их встречь в Карвахолле.
- Она с Рораном.
Слоан воскликнул:
- Роран! Как он добирался сюда? Раззаки схватили его? Или он сделал…
- Раззаки и их кони мертвы.
- Ты убил их? Как?.. Кого… - На мгновение, Слоан замер, как будто он заикался всем телом, и затем его щеки и рот обмякли, плечи осунулись, и он ухватился за кустарник, чтобы стабилизировать себя. Он покачал головой. - Нет, нет, нет… Это не может быть. Раззаки говорил об этом; они потребовали ответы, которых у меня не было, но я думал… Так что, кто поверил бы..? - Его бока вздымались с такой силой, что Эрагон задался вопросом, не навредит ли он сам себе. Задыхающимся шепотом, как будто он был вынужден говорить, будучи избитым перед этим, Слоан сказал:
- Ты не можешь быть Эрагоном.
Смысл гибели и судьбы давил на Эрагона. Он чувствовал, как будто был инструментом двух беспощадных повелителей, и он ответил в соответствии, замедляя свою речь так, чтобы каждое слово, поражало как сокрушительный удар, и несло в себе весь вес его достоинства, таинства и гнева.
- Я – Эрагон, и я гораздо больше. Я - Аргетлам и Губитель шейдов и Огненный мечь. Мой дракон - Сапфмра, она также известна как Бьяртскулар и Огненный Язык. Нам преподавал Бром, который был Всадником до нас, и гномы и эльфы. Мы боролись с ургалами и Шейдом, и Муртагом - сыном Морзана. Мы служим Варденам и народам Алагейзии. И я принес тебя сюда, Слоан Aldensson, чтобы передать суду за убийство Бэрда и за то, что ты предал Карвахолл Империи.
- Ты лжешь! Ты не можешь быть…
- Лгу? - взревел Эрагон. - Я не лгу! - Дотрагиваясь умом, он охватил сознание Слоана своим собственным и вынудил мясника принять воспоминания, которые подтвердили бы, что он говорит правду. Он также хотел, чтобы Слоан чувствовал власть, которая была теперь у него в руках, и понял, что он больше не был полностью человеком. И в то время Эрагон не хотел допустить этого, ему нравилось управлять человеком, который часто приносить неприятности ему и также мучил его насмешками, оскорбляя и его, и его семью. Через полминуты он отстранился.
Слоан продолжал дрожать, но он не падал в обморок и не унижался, хотя Эрагон думал, что он мог бы. Вместо этого поведение мясника стало холодным и кремнистым.
- Пошел ты! - сказал он. - Я не должен отчитываться перед тобой, Эрагон, Ничей Сын. Пойми это, хотя: я сделал то, что я сделал для пользы Катрины и ничей больше.
- Я знаю. Это - единственная причина, по которой ты еще жив.
- Делай все что тебе заблагорассудится со мной, мне нет дела, пока она в безопасности. Можешь продолжать! Каково это должно быть? Избивать? Пытать? Они уже забрали мои глаза, может теперь одну из моих рук? Или ты оставишь меня голодать, или вернешь Империи?
- Я еще не решил.
Слоан резко кивнул и натянул изодранную одежду, вокруг своих членов, чтобы отразить вечерний холод. Он сидел с военной точностью, пристально глядя чистыми, пустыми глазницами в тень, которая окружала их лагерь. Он не умолял. Он не просил милосердия. Он не отрицал свои действия или пытался умиротворить Эрагона. Но он сидел и ждал, защищенный прекрасной стоической силой духа.
Его храбрость произвела на Эрагона впечатление.
Темный пейзаж вокруг них казался огромным, необъятным для Эрагона, и он чувствовал, как будто все скрытое пространство давило на него, это усиливало беспокойство на счет выбора, который ему предстоял.
«От моего приговора зависит оставшаяся часть его жизни», - думал он.
Оставляя в настоящий момент вопрос наказания, Эрагон начал рассматривать то, что он знал о Слоане: наиважнейшая любовь мясника к Катрине - одержимая, эгоистичная и вообще больная, хотя было кое-что полезное — его ненависть и страх перед горами Спайн, которые стали причиной гибели его покойной жены, Исмиры, упавшей в объятия смерти среди разрывающих облака пиков; его отчуждение от ветвей семьи; гордость за свою работу; истории которые Эрагон слышал о детстве Слоана; и собственное знание Эрагона о том, на что походила жизнь в Карвахолле.