Страница:
— Согласен, — ответил он. — Правительство обсудило этот вопрос и решило послать на выручку седовцев не самолёты, а мощный ледокол. Эта операция поручена Главсевморпути, а возглавите экспедицию вы. Обсудите план экспедиции с опытными специалистами и представьте на утверждение Совнаркома. Вам окажут необходимую помощь все советские и партийные органы. Не медлите.
Я подумал о седовцах. Конечно, они вымотались за два с лишним года ледового дрейфа. Знали, что их должны сменить, и конечно же нервничали, ожидая смены. Как теперь сказать им, что придётся подождать ещё? Как подбодрить?
Я долго ломал голову над решением этой проблемы. Предложить людям, которые уже знали, что им готовится замена, снова ждать было совсем нелегко. И всё же я пошёл на это.
В тот же день я послал седовцам телеграмму. Вот её текст.
— Иван Дмитриевич, как вы их подбодрили? Пришлите копию телеграммы, которую вы послали седовцам.
А мне домой прислали выписку из решения Политбюро:
«Признать решение экипажа „Седова“, переданное в ответе на имя Папанина, совершенно правильным».
В тот вечер я долго сидел над картой дрейфа «Седова» и думал о людях, которые так давно в полярной ночи несут свою бессменную вахту…
Через два дня я докладывал в Совнаркоме план спасательной операции. Было решено послать на выручку «Седова» самый совершенный и мощный по тем временам линейный ледокол «Сталин». Перед нами стояла задача не только вывезти экипаж «Седова», но и спасти сам корабль, вернуть его в строй.
Был срочно завершён ремонт ледокола, и 15 декабря 1939 года флагман арктического флота начал свой полярный поход из Мурманского морского порта. Вся сеть радиостанций Арктики находилась в состоянии боевой готовности.
Капитан ледокола Михаил Прокофьевич Белоусов стал на капитанский мостик и сутками не уходил с него.
Рейс проходил в очень тяжёлых условиях — ведь была середина арктической зимы!
187 человек — экипаж ледокола — были полны решимости выполнить задание партии и правительства. В трудных условиях полярной ночи, в обстановке непрекращавшегося аврала, сжатия льдов и пурги, люди работали, не щадя себя. Кстати сказать, во время этого рейса ледокол доходил до 81-й параллели. В полярную ночь ранее ни один корабль не отважился проникать так далеко на Север.
Я не вёл дневника в этом походе, но у меня сохранились радиограммы, которые шли с борта ледокола на Большую землю. Они — свидетели тех дней — говорят о трудностях, которые преодолевала команда флагмана на пути к «Седову».
Вот что было передано 21 декабря 1939 года:
«Около шести суток ледокол шёл в сильном шторме. В это время года Баренцево море особенно бурливо, и на сей раз оно себе не изменило. Даже такой большой корабль, как флагманский ледокол, казался лёгкой игрушкой во власти разъярённого моря. Громадные волны необычайной силы обрушивались на судно и разбивали всё, что попадало под их удары. Шквалы унесли катер, трапы, бочки с горючим, сорвали оба стальных фальшборта, повредили капитанский мостик. Волны гуляли по палубе, накрывали палубные грузы, лебёдки. Вода проникла даже во внутренние помещения и заливала машинное отделение, кочегарки и каюты. Иногда корабль зарывался носом в воду, и казалось, что нет такой силы, которая подняла бы его снова наверх. Это было тяжёлое испытание для корабля. Он выдержал его блестяще, показав прекрасную плавучесть. Советский арктический линкор оказался достойным страны, которая его создала. Бесстрашные матросы работали на палубе, их сбивали с ног резкий ветер и порывистые шквалы, они падали, поднимались и снова делали свою тяжёлую работу. Бывали секунды, когда только верёвки, которыми они были привязаны, спасали матросов от гибели. Кочегары и машинисты с огромным напряжением несли свои тяжёлые вахты: топки пожирали за сутки столько угля, сколько полярной станции требуется на целый год. Капитан ежеминутно требовал перемены режима работы машин. На мостике, в штурманской рубке капитан, вахтенные штурманы, рулевые стояли на посту, и, пожалуй, никогда ещё их работа не была столь напряжённа, как в эти дни. Вахтенные работали под непрерывными ударами волн. Промокшие насквозь, они вынуждены были каждый час менять одежду.
Последние два дня понизилась температура. Шторм продолжался, и вода, попадая на корабль, замерзала, покрывая толстым слоем льда лебёдки, ванты, мостик. К сегодняшнему утру наше судно приобрело фантастический вид. Многие сотни тонн льда легли тяжестью на корабль. Как только небо посерело, экипаж и экспедиционный состав принялись за околку льда. Неутомимо работают сейчас на корабле с топорами, лопатами и ломами в руках матросы, научные работники, лётчики, журналисты, фото— и кинокорреспонденты».
На следующий день, 22 декабря, состоялся первый разговор по радио между судами. Сохранилась запись этого разговора.
Я старался подбодрить седовцев, рассказал, как Родина провожала нас в дорогу:
— Как только узнали, что мы идём к вам, колхозы и совхозы сразу стали посылать для вас подарки — свежие огурцы, лимоны, помидоры, мандарины! Мы везём вам также живую птицу, свежее мясо и многое другое. И, конечно, везём письма. Но мы собрались так быстро, что некоторые родные не успели написать. Не беда! Скоро вы сами будете на Родине! Одна просьба у меня к вам, братки, — дрейфуйте скорее, чтобы оба наши коллектива вместе встретили Новый год…
Потом я попросил Бадигина и Трофимова ответить на несколько вопросов: первый — как чувствуют себя все члены экипажа; второй — в каком положении находится судно, прихватило ли льдом весь корпус «Седова» или во льду имеются трещины; третий — на каком расстоянии от судна проходят трещины, в каком направлении, сколько их; четвёртый — как часто наблюдаются сжатия, какой силы и продолжительности.
Константин Бадигин рассказал, что трещины есть, основная трещина, идущая от севера к западу, проходит в 5—6 метрах от форштевня, что с 20 декабря дрейф пошёл быстро и что за последние сутки корабль одолел девять миль.
— Наши последние координаты: 82 градуса 07,8 минуты северной широты, 05 градусов 10 минут восточной долготы, — закончил Бадигин.
Белоусов весело сказал седовцам:
— Здравствуйте, дорогие друзья. Дорогой Костя, рад, что услышал твой голос, и думаю, что тебе тоже приятно слышать наши голоса, узнать о нашем приближении — особенно. Обещаю, что вывезу вас всех с доставкой на дом.
Но, как мы ни стремились поскорей дойти до «Седова», к Новому году не успели.
Новый, 1940 год мы встретили на Шпицбергене, куда зашли, чтобы пополнить запасы каменного угля. Мы не стали ожидать парохода, который вёз уголь для ледокола, а решили зайти в Баренцбург и этим сэкономили трое суток. 1 января М. П. Белоусов подал с мостика команду: «Отдать швартовы. Малый вперёд», и в 13 часов мы отошли от причала гостеприимной столицы Шпицбергена.
В ночь с 1 на 2 января получили тревожное сообщение: шедший к нам с запасами пресной воды пароход «Узбекистан» сел на камни у острова Принца Карла.
—Что будем делать, Иван Дмитриевич? — спросил меня Белоусов, показывая телеграмму с «Узбекистана».
— А что думает капитан?
— Немедленно повернуть обратно и идти на помощь «Узбекистану».
Я согласился с Белоусовым и дал радиограмму капитану шедшего к нам с углём «Сталинграда», чтобы тот также следовал к аварийному пароходу. Прошло два часа. Белоусов принёс новую радиограмму и сказал:
— Капитан сообщает, что «Узбекистан» сильно бьёт о камни. Торопит с помощью. Мы и так идём полным ходом, быстрее нельзя. Можем не успеть, и пароход разломает на камнях.
— Какой же выход?
— Слить в море весь груз воды и этим облегчить пароход.
На «Узбекистан» пошла радиограмма, скоро мы получили ответ, что в 7 часов 26 минут пароход снялся с камней своими силами. Мы снова повернули к «Седову», потеряв восемь дорогих часов.
Четвёртого января я вновь связался по радио с «Седовым» и сказал Бадигину:
— Мы попали в тяжёлые поля, вокруг идёт сильное сжатие. На глазах вырастают огромные торосы. Мы решили немного выждать до перемены обстановки, чтобы зря не тратить уголь, потом снова к вам. Когда будет хорошая видимость, установите лампу на мачте «Седова». Мы считаем, что нас разделяет не больше 20—25 миль. Есть ли у вас сейчас сжатие или нет?
— Сжатия в районе нашего дрейфа сейчас нет, — ответил Бадигин. — Справа, метров за пятьсот, видно разводье… Последние часы у нас на грот-мачте на высоте 20 метров горит тысячесвечевая лампа. Свет нашей лампы мешал следить за вами, к тому же ухудшилась видимость по горизонту. После нашего разговора выключу свет у себя, попрошу вас дать команду направить ваши прожектора на небо, результат сейчас же сообщу.
— Хорошо, — сказал я ему. — Сейчас включаем прожектор, луч направляем в зенит. Поручите кому-нибудь посмотреть сейчас и сообщите нам. Жду в рубке. У нас все вахты соревнуются за честь подвести к вам ледокол. Все внимание и разговоры только о вас, родные.
Разговор продолжался. Я сообщил Бадигину:
— Ваша радиостанция — единственный ориентир для нас. Мы следим за вами каждые два часа, чтобы по первому требованию Белоусова радисты могли взять пеленг. Константин Сергеевич! Сегодня вы, вероятно, слышали по радио последние известия, в которых о вас рассказывают всему Советскому Союзу. Я очень рад, что вы все здоровы, а ледокол к вам подойдёт наверняка. Жду сообщения о видимости луча нашего прожектора.
— Иван Дмитриевич! Седовцы сейчас переживают незабываемые минуты! Могу сказать, что по спаянности и дружбе — это исключительный коллектив. Ну, а работа строится прежде всего на дружбе и спайке. В общем наработали столько, что научным сотрудникам долго придётся разбираться. Сейчас пришли и сообщили, что огня вашего ледокола не видно. По горизонту облачность.
На следующий день пурга, свирепствовавшая с вечера 4 января, опять не позволила возобновить продвижение к «Седову».
Ледокол стоял в сплошном торосистом десятибалльном льду. Течением оба ледокола относило к юго-западу. Мы рассчитывали, что через несколько часов начнём продвижение к «Седову», если найдём во льду трещины, или, как мы говорили, лазейки. Ломать торосистый лёд было бессмысленно, так как с одного удара ледокол проходил не более 3—4 метров. Нам нужно было дождаться лучшей ледовой обстановки, сохранить уголь и наверняка вывести «Седова».
Шестого января при очередном разговоре по радио Бадигин сообщил, что в течение нескольких часов они видят лучи прожекторов нашего ледокола.
Между кораблями оставалось ледовое поле шириной в 25 миль. Мы сделали попытку пробиться к седовцам. Ледокол наваливался на лёд всей мощью своих десяти тысяч лошадиных сил и тяжестью стального корпуса, затем отходил назад и снова пробивался вперёд, но только — на несколько метров. Пришлось остановиться.
Двенадцатого января огромные ледяные поля вновь пришли в движение. Услышав скрип корпуса корабля, я поспешил на мостик. — Выдержит? — спросил у Белоусова.
— Шпангоут у нас могучий, — ответил капитан. — Но ручаться нельзя. Арктика…
Мы стали в бинокль осматривать льды.
Размышления мои прервал треск льда, похожий на орудийный выстрел, и всплески воды с обоих бортов. Ледокол сильно тряхнуло. Я сказал Белоусову:
— Шпангоут шпангоутом, а меры принимать надо. И немедленно.
Был объявлен аврал. Мы выносили аварийный запас на палубу. Вскоре меня несказанно обрадовал радист:
— Иван Дмитриевич! Радиограмма с «Седова»! Они находятся в разреженном льду.
Сжатие наконец кончилось. Ледокол наш начал спешно пробиваться к «Седову». И вот оба корабля стали борт о борт: покрытый толстой ледяной броней небольшой пароход — ветеран полярных эпопей и могучий утюгообразный корабль — первенец серии новых мощных ледоколов.
Встреча произошла 12 января 1940 года в 12 часов 7 минут. Тьма стояла — хоть глаз выколи.
На полубаке ледокола заиграл духовой оркестр. Взлетела ракета. За ней другая, третья. Густой гудок резанул воздух. И тут же отозвался другой — седовский.
Светили юпитеры, стрекотали кинокамеры. Люди махали шапками, выкрикивали что-то радостное и сумбурное.
Капитан Бадигин крикнул со своего мостика:
— Иван Дмитриевич! Здравствуйте…
— Здравствуй, браток! Держи швартовы и на ледокол! Идите к нам! Все идите…
— Все? Не можем все… У нас котлы под парами.
— Пусть идут на ледокол все, кто может! Такую встречу устроим…
Прошли суматошные сутки. Праздничное настроение улеглось. Наступили трудовые будни.
Специальная комиссия несколько дней тщательно обследовала пароход. Вывод комиссии был удовлетворительным: основные узлы «Седова» в целости и сохранности.
14 января я радировал в Москву:
«Через несколько часов после встречи с седовцами мы приступили к выполнению второй части задания партии и правительства.» С ледокола «Сталин» выделили в состав команды «Седова» 10 лучших товарищей, заслуживших в социалистическом соревновании право вести «Седова» к родным берегам. Наши механики вместе с седовскими осмотрели механизмы, корпус корабля. Освобождаем ото льда винты и руль. Лёд, в который вмёрз «Седов», имел толщину 4—5 метров. Освободить пароход ото льда — технически сложная задача, сложней, чем могла показаться на первый взгляд. Не менее важную нашу заботу составляло и рулевое хозяйство корабля. Мы старались сделать все, чтобы руль работал, но вскоре поняли, что «Седова» поведём на буксире. Не исключена возможность захода в Баренцбург, чтобы наши водолазы осмотрели подводную часть «Седова».
В те дни каждый работал на своём месте. Кинооператоры спешили запечатлеть на плёнке каюты «Седова» и его внешний вид. Мы грузили на него продовольствие и воду. Седовцы с большим интересом посмотрели кинофильм «Человек с ружьём».
Утром 15 января радисты наших кораблей приняли две радиограммы:
Назавтра ледокол взял «Седова» на буксир и повёл домой. Луч прожектора освещал красное знамя, водружённое на том месте, где закончил свой дрейф теперь уже легендарный ледокольный пароход «Седов».
Дни шли в трудах и заботах, при беспрерывном свете прожекторов, под вой и свист январского ветра. Седовцы были счастливы: каждый день приближал их к родной земле.
1 февраля 1940 года Бадигин и Трофимов телеграфировали в ЦК ВКП(б) и СНК СССР:
«Сегодня экипаж „Седова“ вступил на родную землю».
Не буду долго рассказывать о том, какой приём устроила Родина своим героям-полярникам. Экспресс, на котором ехали седовцы, вели лучшие машинисты заполярной магистрали, завоевавшие первенство в соревновании в их честь.
В Москве на площади Белорусского вокзала состоялся грандиозный митинг. И — приём в Кремле вечером 2 февраля.
Через день в «Правде» были опубликованы Указы Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза всем членам экипажа — участникам дрейфа на ледокольном пароходе «Седов». Звание Героя было присвоено также капитану флагмана «Сталин» Михаилу Прокофьевичу Белоусову. Я стал дважды Героем.
Были награждены и ледокол «Сталин» и пароход «Седов» — орденами Ленина. Орденами и медалями был отмечен и труд многих членов экипажа ледокола «Сталин». После рейса М. П. Белоусов получил новое назначение — стал начальником морского управления ГУСМП и членом коллегии Главсевморпути.
Подвиг седовцев велик тем более, что эти мужественные люди, борясь с непогодой и холодом, тьмой и однообразием полярных будней, сумели провести значительную исследовательскую работу, сделали важные научные открытия.
Зарубежная и наша пресса в те дни писала об эпопее «Георгия Седова» очень много.
В заключение скажу, что до сих пор храню очень дорогой для меня документ: телеграмму вдовы Г. Я. Седова — Веры Седовой, которая поздравляла нас с годовщиной освобождения из ледового плена ледокола «Седов» и его команды.
ВОЙНА!
Я подумал о седовцах. Конечно, они вымотались за два с лишним года ледового дрейфа. Знали, что их должны сменить, и конечно же нервничали, ожидая смены. Как теперь сказать им, что придётся подождать ещё? Как подбодрить?
Я долго ломал голову над решением этой проблемы. Предложить людям, которые уже знали, что им готовится замена, снова ждать было совсем нелегко. И всё же я пошёл на это.
В тот же день я послал седовцам телеграмму. Вот её текст.
«Седов», Бадигину, Трофимову.
Вчера вернулся в Москву, приступил работе. Большим вниманием вместе всей страной гордостью повседневно слежу вашим историческим дрейфом. Вы, советские люди, дадите мировой науке не меньше, чем дал Нансен во время дрейфа на Фраме, — в этом великое историческое значение вашего дрейфа. Горжусь, что работа нашей четвёрки закрепляется и расширяется прекрасной работой седовцев, которые прославят свою родину новой замечательной победой. Из таких больших дел складывается непобедимая слава СССР. Чувствую, что седовцы готовы выполнить любое задание партии, правительства. Как полярник, как ваш друг хочу поставить перед вами задачу: довести исторический дрейф силами вашего коллектива до конца с непоколебимостью и твёрдостью подлинных большевиков. Убеждён, что, закончив свой дрейф, вы достойно войдёте в нашу семью героев. Дорогие браточки, помните, что за вашей работой, за вашим дрейфом следит весь советский народ. Несмотря на готовность самолётов для полёта к вам, думаю, что коллектив славного ледокола Седов заявит Советскому правительству, всему советскому народу о своём желании довести исторический дрейф до конца. Жду вашего ответа, крепко всех обнимаю.
Ваш Папанин».
Уставшим от борьбы с холодом и тьмой полярникам были приятны добрые слова, да и они понимали риск, на который шли лётчики. Во всяком случае, в тот же день в Москву пришёл от седовцев ответ:Из ЦК партии мне позвонили:
«Экипаж ледокольного парохода „Георгий Седов“, дрейфующий во льдах Северного Ледовитого океана, вместе со всем великим народом нашей родины готовится к встрече исторического XVIII съезда любимой партии. Мы решили, что нашим лучшим подарком знаменательному съезду будет наша работа без смены на ледокольном пароходе „Георгий Седов“ до выхода его из льдов Арктики. Несмотря на то, что партия и правительство готовят нам лётную экспедицию и тем самым есть возможность замены нас новым составом полярников, мы, учитывая большой научный и практический смысл продолжения дрейфа старыми участниками, единодушно готовы остаться на ледокольном пароходе до конца дрейфа. Заверяем Центральный Комитет партии, правительство и весь великий народ нашей родины, что мы с честью выполним это взятое нами обязательство и, закончив дрейф, сделаем ценный вклад в советскую науку, покажем образцы мужества, выдержки и отваги советских патриотов.
По поручению экипажа «Георгия Седова», капитан Бадигин, парторг Трофимов».
— Иван Дмитриевич, как вы их подбодрили? Пришлите копию телеграммы, которую вы послали седовцам.
А мне домой прислали выписку из решения Политбюро:
«Признать решение экипажа „Седова“, переданное в ответе на имя Папанина, совершенно правильным».
В тот вечер я долго сидел над картой дрейфа «Седова» и думал о людях, которые так давно в полярной ночи несут свою бессменную вахту…
Через два дня я докладывал в Совнаркоме план спасательной операции. Было решено послать на выручку «Седова» самый совершенный и мощный по тем временам линейный ледокол «Сталин». Перед нами стояла задача не только вывезти экипаж «Седова», но и спасти сам корабль, вернуть его в строй.
Был срочно завершён ремонт ледокола, и 15 декабря 1939 года флагман арктического флота начал свой полярный поход из Мурманского морского порта. Вся сеть радиостанций Арктики находилась в состоянии боевой готовности.
Капитан ледокола Михаил Прокофьевич Белоусов стал на капитанский мостик и сутками не уходил с него.
Рейс проходил в очень тяжёлых условиях — ведь была середина арктической зимы!
187 человек — экипаж ледокола — были полны решимости выполнить задание партии и правительства. В трудных условиях полярной ночи, в обстановке непрекращавшегося аврала, сжатия льдов и пурги, люди работали, не щадя себя. Кстати сказать, во время этого рейса ледокол доходил до 81-й параллели. В полярную ночь ранее ни один корабль не отважился проникать так далеко на Север.
Я не вёл дневника в этом походе, но у меня сохранились радиограммы, которые шли с борта ледокола на Большую землю. Они — свидетели тех дней — говорят о трудностях, которые преодолевала команда флагмана на пути к «Седову».
Вот что было передано 21 декабря 1939 года:
«Около шести суток ледокол шёл в сильном шторме. В это время года Баренцево море особенно бурливо, и на сей раз оно себе не изменило. Даже такой большой корабль, как флагманский ледокол, казался лёгкой игрушкой во власти разъярённого моря. Громадные волны необычайной силы обрушивались на судно и разбивали всё, что попадало под их удары. Шквалы унесли катер, трапы, бочки с горючим, сорвали оба стальных фальшборта, повредили капитанский мостик. Волны гуляли по палубе, накрывали палубные грузы, лебёдки. Вода проникла даже во внутренние помещения и заливала машинное отделение, кочегарки и каюты. Иногда корабль зарывался носом в воду, и казалось, что нет такой силы, которая подняла бы его снова наверх. Это было тяжёлое испытание для корабля. Он выдержал его блестяще, показав прекрасную плавучесть. Советский арктический линкор оказался достойным страны, которая его создала. Бесстрашные матросы работали на палубе, их сбивали с ног резкий ветер и порывистые шквалы, они падали, поднимались и снова делали свою тяжёлую работу. Бывали секунды, когда только верёвки, которыми они были привязаны, спасали матросов от гибели. Кочегары и машинисты с огромным напряжением несли свои тяжёлые вахты: топки пожирали за сутки столько угля, сколько полярной станции требуется на целый год. Капитан ежеминутно требовал перемены режима работы машин. На мостике, в штурманской рубке капитан, вахтенные штурманы, рулевые стояли на посту, и, пожалуй, никогда ещё их работа не была столь напряжённа, как в эти дни. Вахтенные работали под непрерывными ударами волн. Промокшие насквозь, они вынуждены были каждый час менять одежду.
Последние два дня понизилась температура. Шторм продолжался, и вода, попадая на корабль, замерзала, покрывая толстым слоем льда лебёдки, ванты, мостик. К сегодняшнему утру наше судно приобрело фантастический вид. Многие сотни тонн льда легли тяжестью на корабль. Как только небо посерело, экипаж и экспедиционный состав принялись за околку льда. Неутомимо работают сейчас на корабле с топорами, лопатами и ломами в руках матросы, научные работники, лётчики, журналисты, фото— и кинокорреспонденты».
На следующий день, 22 декабря, состоялся первый разговор по радио между судами. Сохранилась запись этого разговора.
Я старался подбодрить седовцев, рассказал, как Родина провожала нас в дорогу:
— Как только узнали, что мы идём к вам, колхозы и совхозы сразу стали посылать для вас подарки — свежие огурцы, лимоны, помидоры, мандарины! Мы везём вам также живую птицу, свежее мясо и многое другое. И, конечно, везём письма. Но мы собрались так быстро, что некоторые родные не успели написать. Не беда! Скоро вы сами будете на Родине! Одна просьба у меня к вам, братки, — дрейфуйте скорее, чтобы оба наши коллектива вместе встретили Новый год…
Потом я попросил Бадигина и Трофимова ответить на несколько вопросов: первый — как чувствуют себя все члены экипажа; второй — в каком положении находится судно, прихватило ли льдом весь корпус «Седова» или во льду имеются трещины; третий — на каком расстоянии от судна проходят трещины, в каком направлении, сколько их; четвёртый — как часто наблюдаются сжатия, какой силы и продолжительности.
Константин Бадигин рассказал, что трещины есть, основная трещина, идущая от севера к западу, проходит в 5—6 метрах от форштевня, что с 20 декабря дрейф пошёл быстро и что за последние сутки корабль одолел девять миль.
— Наши последние координаты: 82 градуса 07,8 минуты северной широты, 05 градусов 10 минут восточной долготы, — закончил Бадигин.
Белоусов весело сказал седовцам:
— Здравствуйте, дорогие друзья. Дорогой Костя, рад, что услышал твой голос, и думаю, что тебе тоже приятно слышать наши голоса, узнать о нашем приближении — особенно. Обещаю, что вывезу вас всех с доставкой на дом.
Но, как мы ни стремились поскорей дойти до «Седова», к Новому году не успели.
Новый, 1940 год мы встретили на Шпицбергене, куда зашли, чтобы пополнить запасы каменного угля. Мы не стали ожидать парохода, который вёз уголь для ледокола, а решили зайти в Баренцбург и этим сэкономили трое суток. 1 января М. П. Белоусов подал с мостика команду: «Отдать швартовы. Малый вперёд», и в 13 часов мы отошли от причала гостеприимной столицы Шпицбергена.
В ночь с 1 на 2 января получили тревожное сообщение: шедший к нам с запасами пресной воды пароход «Узбекистан» сел на камни у острова Принца Карла.
—Что будем делать, Иван Дмитриевич? — спросил меня Белоусов, показывая телеграмму с «Узбекистана».
— А что думает капитан?
— Немедленно повернуть обратно и идти на помощь «Узбекистану».
Я согласился с Белоусовым и дал радиограмму капитану шедшего к нам с углём «Сталинграда», чтобы тот также следовал к аварийному пароходу. Прошло два часа. Белоусов принёс новую радиограмму и сказал:
— Капитан сообщает, что «Узбекистан» сильно бьёт о камни. Торопит с помощью. Мы и так идём полным ходом, быстрее нельзя. Можем не успеть, и пароход разломает на камнях.
— Какой же выход?
— Слить в море весь груз воды и этим облегчить пароход.
На «Узбекистан» пошла радиограмма, скоро мы получили ответ, что в 7 часов 26 минут пароход снялся с камней своими силами. Мы снова повернули к «Седову», потеряв восемь дорогих часов.
Четвёртого января я вновь связался по радио с «Седовым» и сказал Бадигину:
— Мы попали в тяжёлые поля, вокруг идёт сильное сжатие. На глазах вырастают огромные торосы. Мы решили немного выждать до перемены обстановки, чтобы зря не тратить уголь, потом снова к вам. Когда будет хорошая видимость, установите лампу на мачте «Седова». Мы считаем, что нас разделяет не больше 20—25 миль. Есть ли у вас сейчас сжатие или нет?
— Сжатия в районе нашего дрейфа сейчас нет, — ответил Бадигин. — Справа, метров за пятьсот, видно разводье… Последние часы у нас на грот-мачте на высоте 20 метров горит тысячесвечевая лампа. Свет нашей лампы мешал следить за вами, к тому же ухудшилась видимость по горизонту. После нашего разговора выключу свет у себя, попрошу вас дать команду направить ваши прожектора на небо, результат сейчас же сообщу.
— Хорошо, — сказал я ему. — Сейчас включаем прожектор, луч направляем в зенит. Поручите кому-нибудь посмотреть сейчас и сообщите нам. Жду в рубке. У нас все вахты соревнуются за честь подвести к вам ледокол. Все внимание и разговоры только о вас, родные.
Разговор продолжался. Я сообщил Бадигину:
— Ваша радиостанция — единственный ориентир для нас. Мы следим за вами каждые два часа, чтобы по первому требованию Белоусова радисты могли взять пеленг. Константин Сергеевич! Сегодня вы, вероятно, слышали по радио последние известия, в которых о вас рассказывают всему Советскому Союзу. Я очень рад, что вы все здоровы, а ледокол к вам подойдёт наверняка. Жду сообщения о видимости луча нашего прожектора.
— Иван Дмитриевич! Седовцы сейчас переживают незабываемые минуты! Могу сказать, что по спаянности и дружбе — это исключительный коллектив. Ну, а работа строится прежде всего на дружбе и спайке. В общем наработали столько, что научным сотрудникам долго придётся разбираться. Сейчас пришли и сообщили, что огня вашего ледокола не видно. По горизонту облачность.
На следующий день пурга, свирепствовавшая с вечера 4 января, опять не позволила возобновить продвижение к «Седову».
Ледокол стоял в сплошном торосистом десятибалльном льду. Течением оба ледокола относило к юго-западу. Мы рассчитывали, что через несколько часов начнём продвижение к «Седову», если найдём во льду трещины, или, как мы говорили, лазейки. Ломать торосистый лёд было бессмысленно, так как с одного удара ледокол проходил не более 3—4 метров. Нам нужно было дождаться лучшей ледовой обстановки, сохранить уголь и наверняка вывести «Седова».
Шестого января при очередном разговоре по радио Бадигин сообщил, что в течение нескольких часов они видят лучи прожекторов нашего ледокола.
Между кораблями оставалось ледовое поле шириной в 25 миль. Мы сделали попытку пробиться к седовцам. Ледокол наваливался на лёд всей мощью своих десяти тысяч лошадиных сил и тяжестью стального корпуса, затем отходил назад и снова пробивался вперёд, но только — на несколько метров. Пришлось остановиться.
Двенадцатого января огромные ледяные поля вновь пришли в движение. Услышав скрип корпуса корабля, я поспешил на мостик. — Выдержит? — спросил у Белоусова.
— Шпангоут у нас могучий, — ответил капитан. — Но ручаться нельзя. Арктика…
Мы стали в бинокль осматривать льды.
Размышления мои прервал треск льда, похожий на орудийный выстрел, и всплески воды с обоих бортов. Ледокол сильно тряхнуло. Я сказал Белоусову:
— Шпангоут шпангоутом, а меры принимать надо. И немедленно.
Был объявлен аврал. Мы выносили аварийный запас на палубу. Вскоре меня несказанно обрадовал радист:
— Иван Дмитриевич! Радиограмма с «Седова»! Они находятся в разреженном льду.
Сжатие наконец кончилось. Ледокол наш начал спешно пробиваться к «Седову». И вот оба корабля стали борт о борт: покрытый толстой ледяной броней небольшой пароход — ветеран полярных эпопей и могучий утюгообразный корабль — первенец серии новых мощных ледоколов.
Встреча произошла 12 января 1940 года в 12 часов 7 минут. Тьма стояла — хоть глаз выколи.
На полубаке ледокола заиграл духовой оркестр. Взлетела ракета. За ней другая, третья. Густой гудок резанул воздух. И тут же отозвался другой — седовский.
Светили юпитеры, стрекотали кинокамеры. Люди махали шапками, выкрикивали что-то радостное и сумбурное.
Капитан Бадигин крикнул со своего мостика:
— Иван Дмитриевич! Здравствуйте…
— Здравствуй, браток! Держи швартовы и на ледокол! Идите к нам! Все идите…
— Все? Не можем все… У нас котлы под парами.
— Пусть идут на ледокол все, кто может! Такую встречу устроим…
Прошли суматошные сутки. Праздничное настроение улеглось. Наступили трудовые будни.
Специальная комиссия несколько дней тщательно обследовала пароход. Вывод комиссии был удовлетворительным: основные узлы «Седова» в целости и сохранности.
14 января я радировал в Москву:
«Через несколько часов после встречи с седовцами мы приступили к выполнению второй части задания партии и правительства.» С ледокола «Сталин» выделили в состав команды «Седова» 10 лучших товарищей, заслуживших в социалистическом соревновании право вести «Седова» к родным берегам. Наши механики вместе с седовскими осмотрели механизмы, корпус корабля. Освобождаем ото льда винты и руль. Лёд, в который вмёрз «Седов», имел толщину 4—5 метров. Освободить пароход ото льда — технически сложная задача, сложней, чем могла показаться на первый взгляд. Не менее важную нашу заботу составляло и рулевое хозяйство корабля. Мы старались сделать все, чтобы руль работал, но вскоре поняли, что «Седова» поведём на буксире. Не исключена возможность захода в Баренцбург, чтобы наши водолазы осмотрели подводную часть «Седова».
В те дни каждый работал на своём месте. Кинооператоры спешили запечатлеть на плёнке каюты «Седова» и его внешний вид. Мы грузили на него продовольствие и воду. Седовцы с большим интересом посмотрели кинофильм «Человек с ружьём».
Утром 15 января радисты наших кораблей приняли две радиограммы:
«Ледокол „Седов“.
Бадигину, Трофимову.
Команде ледокола «Седов».
Приветствуем вас и весь экипаж «Седова» с успешным преодолением трудностей героического дрейфа в Северном Ледовитом океане. Ждём Вашего возвращения в Москву. Горячий привет.
И. Сталин. В. Молотов».
«Ледокол „Сталин“.На палубе флагмана при свете прожекторов и сполохах полярного сияния состоялся митинг.
Папанину, Белоусову.
Команде ледокола «Сталин».
Примите нашу благодарность за блестящее выполнение первой части задания по выводу ледокола «Седов» из льдов Гренландского моря. Горячий привет.
И. Сталин. В Молотов».
Назавтра ледокол взял «Седова» на буксир и повёл домой. Луч прожектора освещал красное знамя, водружённое на том месте, где закончил свой дрейф теперь уже легендарный ледокольный пароход «Седов».
Дни шли в трудах и заботах, при беспрерывном свете прожекторов, под вой и свист январского ветра. Седовцы были счастливы: каждый день приближал их к родной земле.
1 февраля 1940 года Бадигин и Трофимов телеграфировали в ЦК ВКП(б) и СНК СССР:
«Сегодня экипаж „Седова“ вступил на родную землю».
Не буду долго рассказывать о том, какой приём устроила Родина своим героям-полярникам. Экспресс, на котором ехали седовцы, вели лучшие машинисты заполярной магистрали, завоевавшие первенство в соревновании в их честь.
В Москве на площади Белорусского вокзала состоялся грандиозный митинг. И — приём в Кремле вечером 2 февраля.
Через день в «Правде» были опубликованы Указы Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза всем членам экипажа — участникам дрейфа на ледокольном пароходе «Седов». Звание Героя было присвоено также капитану флагмана «Сталин» Михаилу Прокофьевичу Белоусову. Я стал дважды Героем.
Были награждены и ледокол «Сталин» и пароход «Седов» — орденами Ленина. Орденами и медалями был отмечен и труд многих членов экипажа ледокола «Сталин». После рейса М. П. Белоусов получил новое назначение — стал начальником морского управления ГУСМП и членом коллегии Главсевморпути.
Подвиг седовцев велик тем более, что эти мужественные люди, борясь с непогодой и холодом, тьмой и однообразием полярных будней, сумели провести значительную исследовательскую работу, сделали важные научные открытия.
Зарубежная и наша пресса в те дни писала об эпопее «Георгия Седова» очень много.
В заключение скажу, что до сих пор храню очень дорогой для меня документ: телеграмму вдовы Г. Я. Седова — Веры Седовой, которая поздравляла нас с годовщиной освобождения из ледового плена ледокола «Седов» и его команды.
ВОЙНА!
Я не собираюсь писать историю войны в Арктике. Просто хочу рассказать о том, чему был свидетелем, рассказать о своих товарищах, вместе с которыми жил и работал военные годы, о том, как сражались и трудились советские полярники.
Мы знали, что фашистская Германия готовится к войне с Советским Союзом, и сами готовились во всеоружии встретить агрессора, но не знали, когда и где прозвучат первые выстрелы. О том, как готовились мы встретить врага, что успели и чего не успели сделать, написано много книг, и нет необходимости повторяться.
Партия и правительство уделяли повседневное внимание развитию оборонной промышленности, укреплению боевой мощи наших Вооружённых Сил.
Я был делегатом XVIIIсъезда партии и помню не только обстановку высочайшего патриотического подъёма, которая царила тогда в зале заседаний, но и ту единодушную деловую озабоченность, с какой обсуждались вопросы обороны страны.
Как свидетельствуют очевидцы и историки, не было ни одного заседания Политбюро, на котором бы не шла речь о подготовке к войне: Центральный Комитет партии знал, что война неминуема, прилагал все усилия, чтобы выиграть главное — время.
Все мы жили и работали тогда, зная, что война — у порога. Мы торопились. Весна и начало лета 1941 года были заполнены усиленной подготовкой к очередной арктической навигации.
В те дни я засиживался в своём кабинете в здании Главсевморпути иной раз до рассвета, обсуждая с товарищами сложные планы предстоящих работ. Нередко приходилось проводить на работе выходные дни. Но в воскресный день 22 июня, последний выходной день перед началом навигации, я решил поехать за город, на дачу, и выспаться как следует.
Для каждого, кто пережил первый день войны, он памятен до мелочей. Это и понятно — страшная весть сразу же разделила жизнь и время надвое: до войны и — война.
Мне почему-то больше всего запомнились солнечные пятна на дорожке среди деревьев. По этой дорожке, по этим солнечным пятнам в очень тихое и светлое раннее утро я бежал к машине.
Я читал газету, когда неожиданно раздался телефонный звонок.
— Товарищ Папанин, срочно приезжайте в Москву. Началась война.
Меня больше всего тревожила мысль: как мы должны теперь строить работу Главсевморпути, какие проблемы поставят перед нами первые же часы и дни войны?
Когда я вошёл в свой кабинет, он был полон народу.
— Товарищи, — сказал я, — давайте обсудим самые неотложные дела.
Сразу же были даны конкретные указания каждому начальнику управления, назначены ответственные лица за решающие участки работ.
— А посмеют ли немцы сунуться в Арктику? — усомнился Кренкель. — Судя по первым сообщениям, главный удар нацелен на Белоруссию и Украину…— Очень надеюсь, — отвечал я ему, — что они не посмеют, но быть спокойными нет оснований, мы должны готовиться к худшему.
В подразделения Главсевморпути пошли радиограммы с указанием срочно приступить к работам.
В тот же день я позвонил В. М. Молотову — Главсевморпути подчинялось ему — и доложил о принятых мерах. Молотов одобрил их.
Я продолжал:
— Вячеслав Михайлович, я собирался в Арктику, чтобы опять возглавить навигацию в Западном районе.
— Вы сами видите, обстановка изменилась, — услышал я в ответ, — значит, вам надо оставаться в Москве и руководить всей работой Главсевморпути, а не отдельной операцией в Арктике. Пошлите туда одного из своих заместителей.
Было решено назначить начальником морских операций в Западном районе Арктики начальника морского управления ГУСМП Михаила Прокофьевича Белоусова.
Какое место отводил Гитлер Арктике в своих планах?
Уже после войны мы узнали гитлеровские планы, касающиеся нашего Севера. По «плану Барбаросса» фашисты предусматривали захват западного Заполярья, оккупацию Мурманска и Архангельска (а эти порты — головные для Западного сектора Арктики), лишение советского военного, торгового и ледокольного флотов главнейших северных баз и, следовательно, полное господство немецко-фашистских морских и воздушных сил в Баренцевом и Белом морях и на западном участке трассы Северного морского пути.
Эта задача возлагалась на группу «Норд», базировавшуюся на севере Норвегии и в Финляндии. Её частям предстояло вести широкие наступательные действия па северной территории СССР, занять Мурманск, перерезать Кировскую железную дорогу и захватить Кольский полуостров, районы Онежской и Двинской губы и выйти к Архангельску…
По другому плану, известному под кодовым названием «Голубой песец», вражеские войска должны были перерезать Кировскую железную дорогу и захватить Восточную Карелию.
То есть гитлеровское военное командование ставило перед своей сухопутной армией и военным флотом задачу распространить военные действия на Заполярье и парализовать деятельность Северного морского пути, чему, к сожалению, не все верили в первый период войны.
Фашисты хорошо представляли себе большое народнохозяйственное значение Арктики и трассы Северного морского пути. Не случайно ещё до войны в немецком журнале «Морское обозрение» было напечатано: «Для полной блокады Советской России Германия должна послать флот на Север с целью прервать её арктические коммуникации».
Если в первые часы войны у некоторых сотрудников ГУСМП ещё могли быть сомнения в том, посягнёт ли враг на наши самые северные границы, то несколько дней спустя эти сомнения исчезли. Мы поняли: фашисты нацелились на Мурманск. А там — наш завод, ледоколы, склады Арктикснаба, грузы для Арктики…
Пётр Петрович Ширшов, заместитель начальника Главсевморпути, улетел в Мурманск, чтобы проверить, как обстоят дела на судоремонтном заводе, и ускорить вооружение ледоколов. На ледоколах надо было установить пушки и пулемёты, чтобы отражать подводные и воздушные атаки противника. В Мурманске в это время находились «Ленин» и «Сталин» — основные линейные ледоколы Западной Арктики.
Я поохал к наркому Военно-Морского Флота адмиралу Н. Г. Кузнецову, попросил:
— Николай Герасимович, дайте команду Северному флоту вооружить ледоколы «Ленин» и «Сталин». Навигация начинается.
Мы знали, что фашистская Германия готовится к войне с Советским Союзом, и сами готовились во всеоружии встретить агрессора, но не знали, когда и где прозвучат первые выстрелы. О том, как готовились мы встретить врага, что успели и чего не успели сделать, написано много книг, и нет необходимости повторяться.
Партия и правительство уделяли повседневное внимание развитию оборонной промышленности, укреплению боевой мощи наших Вооружённых Сил.
Я был делегатом XVIIIсъезда партии и помню не только обстановку высочайшего патриотического подъёма, которая царила тогда в зале заседаний, но и ту единодушную деловую озабоченность, с какой обсуждались вопросы обороны страны.
Как свидетельствуют очевидцы и историки, не было ни одного заседания Политбюро, на котором бы не шла речь о подготовке к войне: Центральный Комитет партии знал, что война неминуема, прилагал все усилия, чтобы выиграть главное — время.
Все мы жили и работали тогда, зная, что война — у порога. Мы торопились. Весна и начало лета 1941 года были заполнены усиленной подготовкой к очередной арктической навигации.
В те дни я засиживался в своём кабинете в здании Главсевморпути иной раз до рассвета, обсуждая с товарищами сложные планы предстоящих работ. Нередко приходилось проводить на работе выходные дни. Но в воскресный день 22 июня, последний выходной день перед началом навигации, я решил поехать за город, на дачу, и выспаться как следует.
Для каждого, кто пережил первый день войны, он памятен до мелочей. Это и понятно — страшная весть сразу же разделила жизнь и время надвое: до войны и — война.
Мне почему-то больше всего запомнились солнечные пятна на дорожке среди деревьев. По этой дорожке, по этим солнечным пятнам в очень тихое и светлое раннее утро я бежал к машине.
Я читал газету, когда неожиданно раздался телефонный звонок.
— Товарищ Папанин, срочно приезжайте в Москву. Началась война.
Меня больше всего тревожила мысль: как мы должны теперь строить работу Главсевморпути, какие проблемы поставят перед нами первые же часы и дни войны?
Когда я вошёл в свой кабинет, он был полон народу.
— Товарищи, — сказал я, — давайте обсудим самые неотложные дела.
Сразу же были даны конкретные указания каждому начальнику управления, назначены ответственные лица за решающие участки работ.
— А посмеют ли немцы сунуться в Арктику? — усомнился Кренкель. — Судя по первым сообщениям, главный удар нацелен на Белоруссию и Украину…— Очень надеюсь, — отвечал я ему, — что они не посмеют, но быть спокойными нет оснований, мы должны готовиться к худшему.
В подразделения Главсевморпути пошли радиограммы с указанием срочно приступить к работам.
В тот же день я позвонил В. М. Молотову — Главсевморпути подчинялось ему — и доложил о принятых мерах. Молотов одобрил их.
Я продолжал:
— Вячеслав Михайлович, я собирался в Арктику, чтобы опять возглавить навигацию в Западном районе.
— Вы сами видите, обстановка изменилась, — услышал я в ответ, — значит, вам надо оставаться в Москве и руководить всей работой Главсевморпути, а не отдельной операцией в Арктике. Пошлите туда одного из своих заместителей.
Было решено назначить начальником морских операций в Западном районе Арктики начальника морского управления ГУСМП Михаила Прокофьевича Белоусова.
Какое место отводил Гитлер Арктике в своих планах?
Уже после войны мы узнали гитлеровские планы, касающиеся нашего Севера. По «плану Барбаросса» фашисты предусматривали захват западного Заполярья, оккупацию Мурманска и Архангельска (а эти порты — головные для Западного сектора Арктики), лишение советского военного, торгового и ледокольного флотов главнейших северных баз и, следовательно, полное господство немецко-фашистских морских и воздушных сил в Баренцевом и Белом морях и на западном участке трассы Северного морского пути.
Эта задача возлагалась на группу «Норд», базировавшуюся на севере Норвегии и в Финляндии. Её частям предстояло вести широкие наступательные действия па северной территории СССР, занять Мурманск, перерезать Кировскую железную дорогу и захватить Кольский полуостров, районы Онежской и Двинской губы и выйти к Архангельску…
По другому плану, известному под кодовым названием «Голубой песец», вражеские войска должны были перерезать Кировскую железную дорогу и захватить Восточную Карелию.
То есть гитлеровское военное командование ставило перед своей сухопутной армией и военным флотом задачу распространить военные действия на Заполярье и парализовать деятельность Северного морского пути, чему, к сожалению, не все верили в первый период войны.
Фашисты хорошо представляли себе большое народнохозяйственное значение Арктики и трассы Северного морского пути. Не случайно ещё до войны в немецком журнале «Морское обозрение» было напечатано: «Для полной блокады Советской России Германия должна послать флот на Север с целью прервать её арктические коммуникации».
Если в первые часы войны у некоторых сотрудников ГУСМП ещё могли быть сомнения в том, посягнёт ли враг на наши самые северные границы, то несколько дней спустя эти сомнения исчезли. Мы поняли: фашисты нацелились на Мурманск. А там — наш завод, ледоколы, склады Арктикснаба, грузы для Арктики…
Пётр Петрович Ширшов, заместитель начальника Главсевморпути, улетел в Мурманск, чтобы проверить, как обстоят дела на судоремонтном заводе, и ускорить вооружение ледоколов. На ледоколах надо было установить пушки и пулемёты, чтобы отражать подводные и воздушные атаки противника. В Мурманске в это время находились «Ленин» и «Сталин» — основные линейные ледоколы Западной Арктики.
Я поохал к наркому Военно-Морского Флота адмиралу Н. Г. Кузнецову, попросил:
— Николай Герасимович, дайте команду Северному флоту вооружить ледоколы «Ленин» и «Сталин». Навигация начинается.