Страница:
— О моем прошлом. Значит, Хинд-Див принадлежит моему прошлому?
Оба друга отвернулись.
Девлин почувствовал противную пустоту в животе, но все еще боялся поверить очевидному. Если бы все обстояло именно так, как хотели представить его друзья, в его памяти должна была остаться хотя бы зацепка.
— Мне нужно подтверждение.
— Пожалуйста. Нам отдали на хранение шкатулку. Маленькая шкатулка, присланная генерал-губернатору Калькутты после того, как ты пропал в прошлом году. Шкатулка была доставлена агентами Замана — шаха Афганистана. Там было доказательство того, что ты погиб. По крайней мере то, что нашли там, приняли за доказательство твоей смерти. И ты считался какое-то время погибшим.
— И что за доказательство? — прищурившись, спросил Девлин.
— Твоя кисть, — сказал Хемпхилл и отвернулся. — Скверное дело, ее похоронили.
— На пальце было кольцо, большой бирюзовый перстень. Говорят, он был украден у Заман-шаха не кем иным, как Хинд-Дивом.
— Что еще было в той шкатулке?
— Мы не знаем, — сказал Хемпхилл и, опасливо покосившись на Девлина, слывшего непредсказуемым, особенно в последнее время, добавил: — Клянусь, не знаем!
— Нам поручили хранить ее до тех пор, пока ты не потребуешь ее сам.
Девлин изменился в лице. Друзья переглянулись в тревоге.
— Я требую ее назад.
— Сейчас принесу, — Винслоу вскочил на ноги. Хемпхилл последовал за товарищем.
— Я помогу. Кто знает, может, что-то в шкатулке пробудит твою память.
Девлин смотрел им вслед, борясь с искушением броситься за ними следом, чтобы как можно быстрее заполучить шкатулку с ключом от прошлого. Страх, холодный и омерзительный, расползался внутри, сводя на нет едва обретенное счастье.
Девлин сидел в кресле, протянув ноги к каминной решетке. Полупустая бутылка из-под виски уютно пристроилась под левым боком. Перед ним лежали бирюзовый перстень редкой ценности и красоты, сборник персидской поэзии и развернутое письмо. Где-то вдали Биг Бен прозвонил десять. Как раз время для начала ночных развлечений: пора уходить в театр, на бал, еще куда-нибудь. Но сегодня он никуда не пойдет. Он пребывал в раскаленных тисках ярости. Он даже боялся выходить из своей комнаты, ибо за себя он не отвечал.
Он и был Хинд-Див!
Нет, он ничего не помнил, и ощущения ему ни чего не подсказывали. Он просто знал, что это так.
Девлин зажмурился, не желая видеть ничего вокруг, и внезапно перед его внутренним взором всплыла пара глаз цвета ириса, окаймленных темно-рыжими ресницами, и глаза эти были настолько яркими, что казались принадлежащими иному миру. Глаза смотрели ему в душу и видели правду о нем, которая была скрыта даже от него самого. Он прочел правду в глазах Джапоники Эббот в самый первый раз, когда увидел ее, но не захотел ее признать.
Он был Хинд-Див!
Но всю омерзительную правду о том, что собой представлял Хинд-Див, он узнал случайно. Свидетельство лежало на самом дне шкатулки — письмо, вернее, наспех нацарапанный листок, использованный в качестве закладки к книге стихов в кожаном переплете. И этот листок связал воедино все звенья и сделал историю убийственно полной.
Он потянулся к листку, перечитал его еще раз. Должно быть, он уже в десятый раз перечитывал это послание. Но слова никак не хотели ложиться в строку. Смысл фраз распадался, затуманенный виски мозг терял нить, если только он на несколько секунд отрывался от чтения. И вот Девлин взял письмо и еще раз его перечел.
«Дорогой мальчик!
Я нашел тебе невесту. Замечательная женщина! Находчивая, здравомыслящая и обладающая по-настоящему любящим сердцем. Я отправляю ее к тебе в надежде, что ты одобришь мой выбор. А затем я одолжу ее у тебя на время. Не сомневаюсь, ты произвел на нее неизгладимое впечатление.
Пока ты не будешь готов, она останется на моем попечении.
Но не заставляй ее ждать слишком долго, мой горделивый петушок. Мне бы не хотелось, чтобы она оказалась связанной браком с человеком, который ее не заслуживает.
Джордж Эббот».
Ниже уже другой рукой было нацарапано: «Джапоника Фортнам». Итак, Джапоника Фортнам должна была стать его невестой.
Даже сейчас, с этим убийственно неопровержимым доказательством в руках, Девлин не мог припомнить ничего из той встречи, что Джапоника описала ночью. Он думал, что понимает, чего стоит ей это признание. Теперь и он осознавал, насколько серьезно недооценил ее мужество. Как могла она рассказать свою историю злодею, сыгравшему в ее жизни роковую роль, и затем из уст того же человека выслушать обещание помочь ей преодолеть самый большой в ее жизни позор?
Он опоил ее! В этом она обвинила Хинд-Дива. Это таинственное существо, посвятившее себя обману, предательству, коварным интригам и колдовству, без особых проблем мог подобрать яд, который отвечал бы его целям. И преуспел в этом.
Теперь ему стало ясно все: стремление Джапоники избегать его, ее настороженность, неприятие его как человека. На самом деле письмо объясняло все в их отношениях, кроме последней ночи — тех часов, что он провел в ее постели. И воспоминание об этом времени, столь недавнем — суток не прошло, словно взывали к нему из будущего, вселяя надежду на счастье, с которой он давно мысленно распрощался.
Проклятие! Он потянулся за бутылкой с виски и разом проглотил добрую порцию. Стук в висках на этот раз был встречен им почти с благодарностью, ибо эта боль стала постоянным компаньоном его болезненных мыслей.
Что могло подвигнуть женщину лечь в постель со своим насильником? Он видел тревогу и страх в ее глазах. Сыграть так здорово она бы не смогла. Никто не смог бы. Но какие судороги сознания могли заставить ее сдаться на милость… нет… завлечь своего насильника к себе в постель?
Он выпрямился столь стремительно, что мозг, казалось, вот-вот выплеснется из черепа. От невыносимой боли он застонал и выругался. Но озарившая его догадка была сродни и даже сильнее вспышки боли. Быть может, Джапоника Эббот осмелилась дразнить льва в его пещере лишь потому, что хищник не знал своей власти. Каким, должно быть, жалким предстал перед ней этот лев, мнящий себя шакалом! Какую достойную сожаления картину представлял для нее тот, кто некогда внушал почти благоговейный страх! Он слышал от британских офицеров рассказ об иностранном шпионе такой хитрости и ловкости, что кое-кто не верил, что он человек. Они даже не подозревали, что говорят об этой легендарной личности с самим Хинд-Дивом. Даже Винслоу и Хемпхилл ничего не знали о нем, пока Хинд-Дива не объявили мертвым. Пока он не стал калекой и британское правительство потеряло к нему интерес ввиду его полной непригодности для шпионской работы.
Девлин резко взмахнул правой рукой. Он словно хотел убить с ее помощью ту муку, что поднималась в душе. Бесполезный! Жалкий! Вот каким он теперь стал. Настолько безвредный, что даже нежного воспитания леди, которую он когда-то обесчестил, так мало его боялась, что решила воспользоваться его состоянием, дабы отомстить пусть в самой нежной форме.
— Я изгнал ее демона! — От этой мысли Девлин захохотал горьким, желчным смехом сожаления.
О женщины! Он относился к ней с высокомерным презрением даже здесь, в Англии, вначале приняв за гувернантку, затем, отчитав ее за то, что она не умеет преподнести себя как женщина. Можно ли представить себе нечто более пошлое, чем эта слепая демонстрация глупого высокомерия? Разве лишь то, что он не мог ее вспомнить. Да, он мог понять, откуда в ней возникло желание отомстить. Он тоже хотел отомстить. Себе самому.
Он был готов вызвать на дуэль ее соблазнителя! Хинд-Дива!
Как она все умно обставила! Какой, должно быть, сладкой была ее победа! Но при этом ему даже не в чем было ее винить. Она была достойным противником.
Девлин сделал глоток. Он хотел напиться до бесчувствия, утопить в вине стыд и чувство униженности. Вопреки всему тому, что он знал. Да, он не мог не согласиться с тем, что ее способ мести оказался более изощренным и действенным, чем любой другой. Он был даже более действенный, чем она могла бы подумать. Ибо прошлой ночью Джапоника Эббот завоевала его сердце.
— Мне еще раз разжечь камин, миледи? Джапоника покачала головой:
— Нет, Бершем. Можете идти спать. Я скоро. Дворецкий осторожно улыбнулся хозяйке. Часы на каминной полке пробили час ночи.
— Непредвиденная задержка, вне сомнений.
— Вне сомнений, — эхом откликнулась она. — Спокойной ночи, Бершем.
— Спокойной ночи, миледи.
Джапоника встала и зашагала по комнате. Она найдет другой повод надеть наряд, который ей продала мадам Соти, хотя он был предназначен другой покупательнице. Она еще успеет побывать в опере. Будут другие вечера за тихим ужином со свечами, серебром и кружевной скатертью, как тот, что сейчас остывал на столе. В Лондоне полно ароматических свечей, как те, которые медленно оплывали и недовольно зашипели, когда она собралась их притушить.
Джапоника смотрела на прилипший к пальцам воск. Вне сомнений, найдется вполне внятное объяснение отсутствию Девлина. Какая-то мелочь, досадное недоразумение. И конечно, он не пришел не потому, что прошлой ночью она выставила себя полной дурой. И не потому, что в полном свете дня он, не зная, как выразить свои сожаления, решил просто молча исчезнуть, предоставив ей переживать унижение самостоятельно.
Могло ли случиться, что она допустила роковую ошибку, решив, что они перемахнули через невероятной высоты барьер, бросившись друг к другу в объятия?
Будет ли так, что Джейми приедет в Лондон и не увидит своего отца, не познает отцовской ласки?
— Он все помнил! — в ужасе прошептала Джапоника.
Глава 20
Оба друга отвернулись.
Девлин почувствовал противную пустоту в животе, но все еще боялся поверить очевидному. Если бы все обстояло именно так, как хотели представить его друзья, в его памяти должна была остаться хотя бы зацепка.
— Мне нужно подтверждение.
— Пожалуйста. Нам отдали на хранение шкатулку. Маленькая шкатулка, присланная генерал-губернатору Калькутты после того, как ты пропал в прошлом году. Шкатулка была доставлена агентами Замана — шаха Афганистана. Там было доказательство того, что ты погиб. По крайней мере то, что нашли там, приняли за доказательство твоей смерти. И ты считался какое-то время погибшим.
— И что за доказательство? — прищурившись, спросил Девлин.
— Твоя кисть, — сказал Хемпхилл и отвернулся. — Скверное дело, ее похоронили.
— На пальце было кольцо, большой бирюзовый перстень. Говорят, он был украден у Заман-шаха не кем иным, как Хинд-Дивом.
— Что еще было в той шкатулке?
— Мы не знаем, — сказал Хемпхилл и, опасливо покосившись на Девлина, слывшего непредсказуемым, особенно в последнее время, добавил: — Клянусь, не знаем!
— Нам поручили хранить ее до тех пор, пока ты не потребуешь ее сам.
Девлин изменился в лице. Друзья переглянулись в тревоге.
— Я требую ее назад.
— Сейчас принесу, — Винслоу вскочил на ноги. Хемпхилл последовал за товарищем.
— Я помогу. Кто знает, может, что-то в шкатулке пробудит твою память.
Девлин смотрел им вслед, борясь с искушением броситься за ними следом, чтобы как можно быстрее заполучить шкатулку с ключом от прошлого. Страх, холодный и омерзительный, расползался внутри, сводя на нет едва обретенное счастье.
Девлин сидел в кресле, протянув ноги к каминной решетке. Полупустая бутылка из-под виски уютно пристроилась под левым боком. Перед ним лежали бирюзовый перстень редкой ценности и красоты, сборник персидской поэзии и развернутое письмо. Где-то вдали Биг Бен прозвонил десять. Как раз время для начала ночных развлечений: пора уходить в театр, на бал, еще куда-нибудь. Но сегодня он никуда не пойдет. Он пребывал в раскаленных тисках ярости. Он даже боялся выходить из своей комнаты, ибо за себя он не отвечал.
Он и был Хинд-Див!
Нет, он ничего не помнил, и ощущения ему ни чего не подсказывали. Он просто знал, что это так.
Девлин зажмурился, не желая видеть ничего вокруг, и внезапно перед его внутренним взором всплыла пара глаз цвета ириса, окаймленных темно-рыжими ресницами, и глаза эти были настолько яркими, что казались принадлежащими иному миру. Глаза смотрели ему в душу и видели правду о нем, которая была скрыта даже от него самого. Он прочел правду в глазах Джапоники Эббот в самый первый раз, когда увидел ее, но не захотел ее признать.
Он был Хинд-Див!
Но всю омерзительную правду о том, что собой представлял Хинд-Див, он узнал случайно. Свидетельство лежало на самом дне шкатулки — письмо, вернее, наспех нацарапанный листок, использованный в качестве закладки к книге стихов в кожаном переплете. И этот листок связал воедино все звенья и сделал историю убийственно полной.
Он потянулся к листку, перечитал его еще раз. Должно быть, он уже в десятый раз перечитывал это послание. Но слова никак не хотели ложиться в строку. Смысл фраз распадался, затуманенный виски мозг терял нить, если только он на несколько секунд отрывался от чтения. И вот Девлин взял письмо и еще раз его перечел.
«Дорогой мальчик!
Я нашел тебе невесту. Замечательная женщина! Находчивая, здравомыслящая и обладающая по-настоящему любящим сердцем. Я отправляю ее к тебе в надежде, что ты одобришь мой выбор. А затем я одолжу ее у тебя на время. Не сомневаюсь, ты произвел на нее неизгладимое впечатление.
Пока ты не будешь готов, она останется на моем попечении.
Но не заставляй ее ждать слишком долго, мой горделивый петушок. Мне бы не хотелось, чтобы она оказалась связанной браком с человеком, который ее не заслуживает.
Джордж Эббот».
Ниже уже другой рукой было нацарапано: «Джапоника Фортнам». Итак, Джапоника Фортнам должна была стать его невестой.
Даже сейчас, с этим убийственно неопровержимым доказательством в руках, Девлин не мог припомнить ничего из той встречи, что Джапоника описала ночью. Он думал, что понимает, чего стоит ей это признание. Теперь и он осознавал, насколько серьезно недооценил ее мужество. Как могла она рассказать свою историю злодею, сыгравшему в ее жизни роковую роль, и затем из уст того же человека выслушать обещание помочь ей преодолеть самый большой в ее жизни позор?
Он опоил ее! В этом она обвинила Хинд-Дива. Это таинственное существо, посвятившее себя обману, предательству, коварным интригам и колдовству, без особых проблем мог подобрать яд, который отвечал бы его целям. И преуспел в этом.
Теперь ему стало ясно все: стремление Джапоники избегать его, ее настороженность, неприятие его как человека. На самом деле письмо объясняло все в их отношениях, кроме последней ночи — тех часов, что он провел в ее постели. И воспоминание об этом времени, столь недавнем — суток не прошло, словно взывали к нему из будущего, вселяя надежду на счастье, с которой он давно мысленно распрощался.
Проклятие! Он потянулся за бутылкой с виски и разом проглотил добрую порцию. Стук в висках на этот раз был встречен им почти с благодарностью, ибо эта боль стала постоянным компаньоном его болезненных мыслей.
Что могло подвигнуть женщину лечь в постель со своим насильником? Он видел тревогу и страх в ее глазах. Сыграть так здорово она бы не смогла. Никто не смог бы. Но какие судороги сознания могли заставить ее сдаться на милость… нет… завлечь своего насильника к себе в постель?
Он выпрямился столь стремительно, что мозг, казалось, вот-вот выплеснется из черепа. От невыносимой боли он застонал и выругался. Но озарившая его догадка была сродни и даже сильнее вспышки боли. Быть может, Джапоника Эббот осмелилась дразнить льва в его пещере лишь потому, что хищник не знал своей власти. Каким, должно быть, жалким предстал перед ней этот лев, мнящий себя шакалом! Какую достойную сожаления картину представлял для нее тот, кто некогда внушал почти благоговейный страх! Он слышал от британских офицеров рассказ об иностранном шпионе такой хитрости и ловкости, что кое-кто не верил, что он человек. Они даже не подозревали, что говорят об этой легендарной личности с самим Хинд-Дивом. Даже Винслоу и Хемпхилл ничего не знали о нем, пока Хинд-Дива не объявили мертвым. Пока он не стал калекой и британское правительство потеряло к нему интерес ввиду его полной непригодности для шпионской работы.
Девлин резко взмахнул правой рукой. Он словно хотел убить с ее помощью ту муку, что поднималась в душе. Бесполезный! Жалкий! Вот каким он теперь стал. Настолько безвредный, что даже нежного воспитания леди, которую он когда-то обесчестил, так мало его боялась, что решила воспользоваться его состоянием, дабы отомстить пусть в самой нежной форме.
— Я изгнал ее демона! — От этой мысли Девлин захохотал горьким, желчным смехом сожаления.
О женщины! Он относился к ней с высокомерным презрением даже здесь, в Англии, вначале приняв за гувернантку, затем, отчитав ее за то, что она не умеет преподнести себя как женщина. Можно ли представить себе нечто более пошлое, чем эта слепая демонстрация глупого высокомерия? Разве лишь то, что он не мог ее вспомнить. Да, он мог понять, откуда в ней возникло желание отомстить. Он тоже хотел отомстить. Себе самому.
Он был готов вызвать на дуэль ее соблазнителя! Хинд-Дива!
Как она все умно обставила! Какой, должно быть, сладкой была ее победа! Но при этом ему даже не в чем было ее винить. Она была достойным противником.
Девлин сделал глоток. Он хотел напиться до бесчувствия, утопить в вине стыд и чувство униженности. Вопреки всему тому, что он знал. Да, он не мог не согласиться с тем, что ее способ мести оказался более изощренным и действенным, чем любой другой. Он был даже более действенный, чем она могла бы подумать. Ибо прошлой ночью Джапоника Эббот завоевала его сердце.
— Мне еще раз разжечь камин, миледи? Джапоника покачала головой:
— Нет, Бершем. Можете идти спать. Я скоро. Дворецкий осторожно улыбнулся хозяйке. Часы на каминной полке пробили час ночи.
— Непредвиденная задержка, вне сомнений.
— Вне сомнений, — эхом откликнулась она. — Спокойной ночи, Бершем.
— Спокойной ночи, миледи.
Джапоника встала и зашагала по комнате. Она найдет другой повод надеть наряд, который ей продала мадам Соти, хотя он был предназначен другой покупательнице. Она еще успеет побывать в опере. Будут другие вечера за тихим ужином со свечами, серебром и кружевной скатертью, как тот, что сейчас остывал на столе. В Лондоне полно ароматических свечей, как те, которые медленно оплывали и недовольно зашипели, когда она собралась их притушить.
Джапоника смотрела на прилипший к пальцам воск. Вне сомнений, найдется вполне внятное объяснение отсутствию Девлина. Какая-то мелочь, досадное недоразумение. И конечно, он не пришел не потому, что прошлой ночью она выставила себя полной дурой. И не потому, что в полном свете дня он, не зная, как выразить свои сожаления, решил просто молча исчезнуть, предоставив ей переживать унижение самостоятельно.
Могло ли случиться, что она допустила роковую ошибку, решив, что они перемахнули через невероятной высоты барьер, бросившись друг к другу в объятия?
Будет ли так, что Джейми приедет в Лондон и не увидит своего отца, не познает отцовской ласки?
— Он все помнил! — в ужасе прошептала Джапоника.
Глава 20
— Она хочет, чтобы мы прибыли в Лондон! — Лицо Гиацинты сияло довольной улыбкой, что бывало с ней крайне редко. — Мы должны сопровождать ее с визитом к леди Узли и затем к леди Хеппл.
Девушка отложила письмо с задумчивым видом.
— Отец знал леди Хеппл. Он часто говорил о ее садах. Папа считал, что ее розы одни из самых лучших в мире. Если я не ошибаюсь, он привез ей новые образцы из одного из путешествий. Встретиться с ней было бы замечательно. А уж пройтись по ее саду просто великолепно!
— Я не поеду, — заявила Л орел, скрестив на груди руки и недовольно глядя на сестру. — Это просто еще одна из ее уловок. Почти две недели прошло — и ни одного слова? А теперь мы ей понадобились. Это трюк, с помощью которого она хочет заставить нас поверить в то, что желает нам добра. А на самом деле мы просто нужны ей для поддержки, чтобы укрепить свое положение в обществе.
Гиацинта неприязненно посмотрела на свою неуживчивую сестру:
— Не вижу вреда в том, что нас представят двум уважаемым леди в Лондоне. Как ты сама неоднократно подчеркивала, чтобы общество нас приняло, оно должно узнать о нашем существовании. Думаю, я отвезу леди Хеппл отросток от папиного…
— Поверить не могу, как легко тебя обмануть. — Лорел вскочила и начала нервно мерить шагами комнату. — Это. либо ловушка, либо попытка нас подкупить.
— Подкуп? Зачем ей нас подкупать? Против нее у нас ничего нет, кроме нашей неприязни.
— Ты узнаешь и поразишься, — загадочно сказала Лорел и пошла прочь. Гиацинта лишь с недоумением посмотрела сестре вслед.
Лорел не стала делиться ни с кем тем открытием, что сделала, читая украденное у Джапоники письмо. Гиацинта считала воровство великим грехом, и, чтобы не разочаровывать сестру, Лорел позволила ей поверить в то, что все пять писем дошли до адресата нетронутыми. Содержание украдкой прочитанного Лорел письма было столь ошеломляющим, что она не решилась рассказать о том, что узнала, даже старшей сестре. Лорел тешила свое тщеславие тем, что имеет против мачехи нечто такое, что в один миг может свергнуть ее с тех высот, куда она, простолюдинка, забралась благодаря глупости папочки.
А между тем нахальная мачеха приобретала союзников, в то время как Лорел теряла их. Теряла тогда, когда больше всего в них нуждалась. Младшие стали отзываться о мачехе все лучше и лучше.
— Предатели! — зло пробормотала Лорел. Верно, лицо Циннии стало гораздо чище, а Пиона наконец-то за много лет избавилась от вшей. Что же касается купания, то и у него оказались свои преимущества. У самой Лорел цвет лица стал лучше, румянец ярче, а волосы более блестящими. И, о да, приятно было иметь в распоряжении горничную, пусть глупая девка и не смогла притащить в комнату Лорел лишнюю порцию еды. Но эти мелочи не могли умерить великого гнева, который закипал в ее груди при каждом упоминании Джапоники Эббот.
Была явная несправедливость в том, что это она, Джапоника, жила сейчас в Лондоне и получала приглашения, которые по праву должны были быть адресованы непосредственно Гиацинте и ей, Лорел. Несомненно, если чем их мачеха и обязана своей популярности, так это тем, что обманом завладела титулом Шрусбери.
— Смотри, что мы обнаружили! — Цинния бегом влетела в комнату. Сразу за ней показались Пиона и Бегония, все румяные с мороза, с блестящими глазами.
— Где вы были? — строго спросила Гиацинта, поскольку не давала им разрешения покидать дом.
— В городе у викария, — задыхаясь, сообщила Пиона.
— Отвезли одежду, которую на Рождество раздадут бедным, — покраснев еще сильнее, добавила Бегония.
— Все это ерунда, — нетерпеливо вставила Цинния. — Мы привезли из города такую сплетню! И сам викарий нам ее передал. Ни за что не догадаешься! В газете напечатана репродукция с рисунка, на котором изображен мирза… С кем бы вы думали? Нашей мисс!
— Она не наша мисс, — сурово заметила Лорел. — И что это ты имеешь в виду, говоря, что видела ее в газете?
— Не ее, а ее изображение. — Цинния протянула сестре «Морнинг пост». — Смотри, что тут написано.
Лорел выхватила газету из рук сестры и принялась читать заголовки.
— Ничего тут нет, кроме парламентских вестей, сообщения с мест военных действий, королевских декретов, сельскохозяйственных докладов и отчета о прибытии кораблей. Ничего о нашей мачехе.
— Смотри внутрь! — Пиона приподнялась на цыпочки.
— Ты увидишь. Лорел рванула газету на себя, и тонкая бумага разорвалась посередине. Кое-что на самом деле попалось ей на глаза. В верхнем левом углу разворота был рисунок, изображающий экзотического вида мужчину в парчовом халате, тюрбане и с кустистой бородой. Возле него была молодая леди, черты лица которой были переданы так, что узнать в ней кого-то конкретного не представлялось возможности. Быстро пробежав глазами по остальным страницам, Лорел ничего примечательного не нашла.
— Ничего не вижу о ней! — бросила Лорел и швырнула газету в сторону.
Цинния газету подняла.
— Вот, под картинкой с персидским послом. Колонка о том, что вчера мирза был принят королем в Сент-Джеймсском дворце. — Цинния прокашлялась, как перед официальным выступлением. — Там говорится: «Его превосходительство вернулся к себе в резиденцию, окруженную толпой столь многочисленной, что лакей его величества едва нашел пространство, чтобы поставить ногу, сходя с экипажа. Если бы не помощь патруля с Боу-стрит, дорогу до подъезда было бы невозможно очистить. Публика трижды прокричала „ура“ его превосходительству, когда ему удалось выйти из кареты».
— Ну и что? — Лорел скривилась в презрительной усмешке.
— Это еще не все. «По возвращении его превосходительства на Мэнсфилд-стрит он пригласил сэра Гора Узли и мистера Морьера отведать угощение, которое называется плов». — Цинния пропустила несколько строк. — Вот. Там говорится, что среди частых посетителей Мэнсфилд-стрит числится вдовствующая виконтесса Шрусбери, родом из Бушира, Персия. Вот, я же говорила!
— Позвольте мне посмотреть! — Лорел вновь выхватила у сестры газету и недобрым взглядом уставилась на рисунок.
— Это мисс рядом с мирзой. — Пиона просунула голову под рукой Лорел и ткнула пальцем в рисунок. — Мы узнали зеленую накидку, что она купила у мадам Соти.
— Дайте мне! — потребовала Гиацинта, но читать ей все равно пришлось через плечо Лорел. — В компании язычника… Наше имя упоминается вместе с этим, с этим…
— «Морнинг пост» называет его Благородной Персоной, — вмешалась Цинния. — И он довольно красивый.
— Он варвар, — заявила Лорел, хотя она достаточно хорошо рассмотрела скетч, чтобы отметить и рост, и осанку, и молодость «варвара». Единственное, что его портило, — это, пожалуй, борода. Как бы она, Лорел, сумела покрасоваться, окажись рядом с этим «варваром» вместо мачехи!
Ревность кипела в груди девушки. Она решила, что никогда не простит мачехе то унижение, которое та заставила ее испытать, выставив перед сестрами на посмешище ее игру на фортепьяно. И уж ни за что она не могла простить «самозванке» того, что прямо у нее перед носом увела лорда Синклера. А теперь еще и это — завоевала внимание джентльмена почти королевского ранга, даже если он и был иностранцем!
Последнее обстоятельство послужило последней каплей, переполнившей чашу терпения Лорел. Вся ярость, вся горечь унижения, вся ненависть к более удачливой сопернице вылились в безумный крик:
— Она с ума сошла! Полоскать имя отца! Она еще поплачет! Я сделаю так, что ей не поздоровится, увидите!
— Что ты имеешь в виду? — спросила Цинния.
— Ты ведь не сделаешь ничего, чтобы обидеть мисс? — тревожно спросила Пиона.
Осознав, что погорячилась, Лорел расправила плечи:
— Я не собираюсь исповедоваться перед мелюзгой. Гиацинта, ты была права. Нам надо ехать в Лондон. Сегодня же.
— И то же самое относится к большинству подруг Элмины, — с улыбкой продолжала миссис Хеппл, снисходительно ласково поглядывая на свою младшую дочь. — Юджиния Фарнсуорт обручена со старшим сыном лорда Эверли, а Джейн Симпсон, говорят, сговорена за наследника Каррадайна. Что касается остальных наших девочек, они сами должны искать себе пару.
— Благодарю вас за совет, леди Хеппл от себя и от имени моих дочерей. — Джапоника бросила взгляд на Лорел, которая за обе щеки уплетала торт.
— Не за что. — Леди Хеппл, заметив стремительно исчезающий торт, несколько утомленно спросила: — Еще чаю?
Обычный пятнадцатиминутный визит затягивался на неопределенное время из-за неожиданного предложения сына леди Хеппл показать мисс Гиацинте новейшую коллекцию растений в теплице. Леди Хеппл сама пошла против правил, заказав чай и торт для гостей. Увы, еда не помогла сделать беседу более непринужденной.
— Вы говорили, леди Эббот, что для вас лондонские обычаи внове. Позвольте мне заверить вас, что вам стоит только попросить у меня совета, и я с радостью расскажу вам обо всем, что касается дебюта юных леди в обществе. Я уже успешно выдала замуж двух старших дочерей. Но Алмина будет моим самым высоким достижением. — Леди Хеппл вновь улыбнулась своей юной дочери с хорошеньким личиком, бело-розовым, словно у фарфоровой куклы. Девушка скромно сидела, потупив глазки и сложив на коленях руки.
— О вас стоит позаботиться, — сказала Джапоника, обращаясь к юной дочери леди Хеппл, которая от золотистых кудряшек, обрамлявших кукольное личико с почти неестественной яркости синими глазами до мысков маленьких изящных ступней представляла собой воплощенную мечту любой матери. Впечатление портила лишь самодовольная улыбка, игравшая на губах девушки. Улыбка, которая делала очевидным тот факт, что девице не хуже других известны все преимущества, дарованные ей природой, и те неоспоримые выгоды, которые можно из этих преимуществ извлечь.
— Выдать двух дочерей за два года, — сказала Джапоника, глядя на гордую мать и не зная, кого должна в ней видеть: подругу или конкурентку, — это большой успех. Я даже не смею рассчитывать на подобное.
— Ерунда! Как только эта проклятая война закончится, в Лондоне снова будет достаточно джентльменов, чтобы выбрать мужа. — Миссис Хеппл слегка наклонилась к Джапонике и в снисходительно-материнской манере сказала: — Тем временем могу предложить вам совет. Не пытайтесь выдать больше чем одну дочь за сезон. Если вы будете поступать иначе, всем станет ясно, что вы испытываете тревогу. Найти супругов для дочерей, конечно, очень важно, но пусть люди не думают, что в этом ваша единственная цель.
— Дорогая матушка только и думает что о подходящих партиях, — сказала Лорел, наскоро проглотив только что откушенный кусок от нового торта, принесенного слугой в розовой ливрее. — Можно себе представить, что устройство выгодных браков ее конек.
— Должна сказать, что мы, матери, вынуждены стараться. Во имя блага наших дочерей. — Леди Хеппл неуверенно улыбнулась. С ее точки зрения, Лорел слишком развязно вела себя для девушки, которой только предстояло быть представленной в обществе. Ее развязность уступала разве что любви к сладкому. Она доедала третий кусок торта!
— Если я о ком и беспокоюсь, так это о Фарнлоу. Мой дорогой мальчик и слышать ничего не хочет своих обязательствах перед обществом и семьей. Он утверждает, что уже обручен со своей ботаникой, и я ничего не имею, против. Никто так хорошо не понимает, чего хотят мои розы, как Фарнлоу. И все же ему следует завести жену, чтобы заботилась о своем комфорте. Он же говорит, что еще не встретил ни одной леди, которая бы разделяла его страсть к садоводству. Он был бы счастлив иметь в подругах жизни компаньонку, которая бы, словно нищенка, моталась с ним по свету, но я говорю ему, что ни одна порядочная леди не захотела бы… — Леди Хеппл покраснела, причем румянец совершенно не шел к ее костюму из бронзовой тафты.
— Согласна, миссис Хеппл. Ни одна леди не захочет жить среди дикой природы. — Лорел улыбалась, и на губах ее еще оставались следы сливочного крема. Только что она съела четвертый кусок. — Но наша дорогая матушка сделана из другого, более грубого теста, чем мы, аристократы. Ее род прямо-таки расцвел в чужих краях. Пожалуй, через поколение разницы между язычниками и ее родственниками не будет никакой.
— Но я… — Леди Хеппл пребывала в полном замешательстве. — Я совсем не имела в виду ничего подобного!
— О, но ведь это так. Разве вы не читали в газетах, что наша дорогая матушка предпочитает компанию персидского посла всем прочим цивилизованным развлечениям, что может предложить Лондон. — Лорел говорила приторным тоном, таким же приторным, как и тот торт, который она доедала в одиночестве. — Я слышала, что он держит гарем и его слуги день и ночь не расстаются с кривыми саблями и готовы отрубить голову любому, кто ведет себя по отношению к хозяину недостаточно раболепно. Я думаю, что наша дорогая матушка так непринужденно чувствует себя в подобном окружении благодаря своему воспитанию. — Лорел со злорадной улыбкой повернулась к Джапонике: — Скажите нам, мамочка, мирза в личном общении такой же импозантный, каким появляется на публике?
Бедная леди, которая принимала у себя несносных Шрусбери, сдавленно вскрикнула и потянулась за чашкой. Поднося ее к губам, она пролила изрядное количество чая себе на колени.
В тот момент, когда Алмина протянула матери салфетку, Лорел со злорадным триумфом взглянула на Джапонику.
Джапоника подумала о том, что Лорел могла бы выбрать иной объект для того, чтобы изливать свою злобу, но подумала об этом с известной долей безразличия. Сердце ее было разбито, и все, что происходило с ней и могло произойти, не в силах было ни поднять ей настроение, ни серьезно ухудшить его. Но при этом Джапоника не могла не видеть того, что ее только что уничтожили в присутствии леди, которую ни одна из них не могла позволить себе оскорбить.
Две недели! И ни единого слова. Ни записки, ни карточки, ни цветка с того самого вечера, как он не явился за ней, обещав повести в оперу. Вывод напрашивался сам собой. Он ее избегал.
Ни один человек, с которым она разговаривала, не видел его и не получал от него вестей. Для того, что происходило, можно было найти два возможных объяснения. Память его восстановилась, и вместе с ней его презрение к Джапонике. Или ночь, проведенная с ней, удовлетворила его телесный голод, спровоцированный ревностью к мирзе, и теперь она больше ему была не нужна.
Джапоника не знала, какой из двух сценариев хуже. Ей хотелось растянуться на полу и плакать до тех пор, пока не умрет.
— Интересно, куда пропал Фарнлоу, — сказала Алмина, когда ее мать пришла в себя. — Я терпеть не могу, когда мой брат начинает читать лекции о ботанике. Ничего скучнее в жизни не видела. Бедная Гиацинта может погибнуть, если он решил сделать ее своей ученицей.
— Напротив, мисс Алмина. — Гиацинта появилась в дверях с достопочтенным Фарнлоу по левую руку. — Я провела самые прекрасные в моей жизни полчаса среди ваших роз, леди Хеппл. Я в восторге!
В голосе Гиацинты звучали весьма редкие для нее теплые ноты, и Джапоника решила все же попристальнее взглянуть на джентльмена, который был с ней, не смея поверить в то, что теплый тон вызван именно его присутствием.
Фарнлоу был среднего роста, хрупкого телосложения и одет просто и мрачновато. Его серьезное, но приятное лицо обрамляли сильно поредевшие кудри, напоминавшие нимб. Он производил впечатление человека работящего и чуждого мирских забот. Главной целью его жизни было создание совершенной розовой розы.
Не дожидаясь, пока хозяйка встанет, Джапоника вскочила на ноги.
— Мы должны идти, леди Хеппл. Вы — само терпение, если смогли выдержать наше общество в течение столь длительного времени.
Девушка отложила письмо с задумчивым видом.
— Отец знал леди Хеппл. Он часто говорил о ее садах. Папа считал, что ее розы одни из самых лучших в мире. Если я не ошибаюсь, он привез ей новые образцы из одного из путешествий. Встретиться с ней было бы замечательно. А уж пройтись по ее саду просто великолепно!
— Я не поеду, — заявила Л орел, скрестив на груди руки и недовольно глядя на сестру. — Это просто еще одна из ее уловок. Почти две недели прошло — и ни одного слова? А теперь мы ей понадобились. Это трюк, с помощью которого она хочет заставить нас поверить в то, что желает нам добра. А на самом деле мы просто нужны ей для поддержки, чтобы укрепить свое положение в обществе.
Гиацинта неприязненно посмотрела на свою неуживчивую сестру:
— Не вижу вреда в том, что нас представят двум уважаемым леди в Лондоне. Как ты сама неоднократно подчеркивала, чтобы общество нас приняло, оно должно узнать о нашем существовании. Думаю, я отвезу леди Хеппл отросток от папиного…
— Поверить не могу, как легко тебя обмануть. — Лорел вскочила и начала нервно мерить шагами комнату. — Это. либо ловушка, либо попытка нас подкупить.
— Подкуп? Зачем ей нас подкупать? Против нее у нас ничего нет, кроме нашей неприязни.
— Ты узнаешь и поразишься, — загадочно сказала Лорел и пошла прочь. Гиацинта лишь с недоумением посмотрела сестре вслед.
Лорел не стала делиться ни с кем тем открытием, что сделала, читая украденное у Джапоники письмо. Гиацинта считала воровство великим грехом, и, чтобы не разочаровывать сестру, Лорел позволила ей поверить в то, что все пять писем дошли до адресата нетронутыми. Содержание украдкой прочитанного Лорел письма было столь ошеломляющим, что она не решилась рассказать о том, что узнала, даже старшей сестре. Лорел тешила свое тщеславие тем, что имеет против мачехи нечто такое, что в один миг может свергнуть ее с тех высот, куда она, простолюдинка, забралась благодаря глупости папочки.
А между тем нахальная мачеха приобретала союзников, в то время как Лорел теряла их. Теряла тогда, когда больше всего в них нуждалась. Младшие стали отзываться о мачехе все лучше и лучше.
— Предатели! — зло пробормотала Лорел. Верно, лицо Циннии стало гораздо чище, а Пиона наконец-то за много лет избавилась от вшей. Что же касается купания, то и у него оказались свои преимущества. У самой Лорел цвет лица стал лучше, румянец ярче, а волосы более блестящими. И, о да, приятно было иметь в распоряжении горничную, пусть глупая девка и не смогла притащить в комнату Лорел лишнюю порцию еды. Но эти мелочи не могли умерить великого гнева, который закипал в ее груди при каждом упоминании Джапоники Эббот.
Была явная несправедливость в том, что это она, Джапоника, жила сейчас в Лондоне и получала приглашения, которые по праву должны были быть адресованы непосредственно Гиацинте и ей, Лорел. Несомненно, если чем их мачеха и обязана своей популярности, так это тем, что обманом завладела титулом Шрусбери.
— Смотри, что мы обнаружили! — Цинния бегом влетела в комнату. Сразу за ней показались Пиона и Бегония, все румяные с мороза, с блестящими глазами.
— Где вы были? — строго спросила Гиацинта, поскольку не давала им разрешения покидать дом.
— В городе у викария, — задыхаясь, сообщила Пиона.
— Отвезли одежду, которую на Рождество раздадут бедным, — покраснев еще сильнее, добавила Бегония.
— Все это ерунда, — нетерпеливо вставила Цинния. — Мы привезли из города такую сплетню! И сам викарий нам ее передал. Ни за что не догадаешься! В газете напечатана репродукция с рисунка, на котором изображен мирза… С кем бы вы думали? Нашей мисс!
— Она не наша мисс, — сурово заметила Лорел. — И что это ты имеешь в виду, говоря, что видела ее в газете?
— Не ее, а ее изображение. — Цинния протянула сестре «Морнинг пост». — Смотри, что тут написано.
Лорел выхватила газету из рук сестры и принялась читать заголовки.
— Ничего тут нет, кроме парламентских вестей, сообщения с мест военных действий, королевских декретов, сельскохозяйственных докладов и отчета о прибытии кораблей. Ничего о нашей мачехе.
— Смотри внутрь! — Пиона приподнялась на цыпочки.
— Ты увидишь. Лорел рванула газету на себя, и тонкая бумага разорвалась посередине. Кое-что на самом деле попалось ей на глаза. В верхнем левом углу разворота был рисунок, изображающий экзотического вида мужчину в парчовом халате, тюрбане и с кустистой бородой. Возле него была молодая леди, черты лица которой были переданы так, что узнать в ней кого-то конкретного не представлялось возможности. Быстро пробежав глазами по остальным страницам, Лорел ничего примечательного не нашла.
— Ничего не вижу о ней! — бросила Лорел и швырнула газету в сторону.
Цинния газету подняла.
— Вот, под картинкой с персидским послом. Колонка о том, что вчера мирза был принят королем в Сент-Джеймсском дворце. — Цинния прокашлялась, как перед официальным выступлением. — Там говорится: «Его превосходительство вернулся к себе в резиденцию, окруженную толпой столь многочисленной, что лакей его величества едва нашел пространство, чтобы поставить ногу, сходя с экипажа. Если бы не помощь патруля с Боу-стрит, дорогу до подъезда было бы невозможно очистить. Публика трижды прокричала „ура“ его превосходительству, когда ему удалось выйти из кареты».
— Ну и что? — Лорел скривилась в презрительной усмешке.
— Это еще не все. «По возвращении его превосходительства на Мэнсфилд-стрит он пригласил сэра Гора Узли и мистера Морьера отведать угощение, которое называется плов». — Цинния пропустила несколько строк. — Вот. Там говорится, что среди частых посетителей Мэнсфилд-стрит числится вдовствующая виконтесса Шрусбери, родом из Бушира, Персия. Вот, я же говорила!
— Позвольте мне посмотреть! — Лорел вновь выхватила у сестры газету и недобрым взглядом уставилась на рисунок.
— Это мисс рядом с мирзой. — Пиона просунула голову под рукой Лорел и ткнула пальцем в рисунок. — Мы узнали зеленую накидку, что она купила у мадам Соти.
— Дайте мне! — потребовала Гиацинта, но читать ей все равно пришлось через плечо Лорел. — В компании язычника… Наше имя упоминается вместе с этим, с этим…
— «Морнинг пост» называет его Благородной Персоной, — вмешалась Цинния. — И он довольно красивый.
— Он варвар, — заявила Лорел, хотя она достаточно хорошо рассмотрела скетч, чтобы отметить и рост, и осанку, и молодость «варвара». Единственное, что его портило, — это, пожалуй, борода. Как бы она, Лорел, сумела покрасоваться, окажись рядом с этим «варваром» вместо мачехи!
Ревность кипела в груди девушки. Она решила, что никогда не простит мачехе то унижение, которое та заставила ее испытать, выставив перед сестрами на посмешище ее игру на фортепьяно. И уж ни за что она не могла простить «самозванке» того, что прямо у нее перед носом увела лорда Синклера. А теперь еще и это — завоевала внимание джентльмена почти королевского ранга, даже если он и был иностранцем!
Последнее обстоятельство послужило последней каплей, переполнившей чашу терпения Лорел. Вся ярость, вся горечь унижения, вся ненависть к более удачливой сопернице вылились в безумный крик:
— Она с ума сошла! Полоскать имя отца! Она еще поплачет! Я сделаю так, что ей не поздоровится, увидите!
— Что ты имеешь в виду? — спросила Цинния.
— Ты ведь не сделаешь ничего, чтобы обидеть мисс? — тревожно спросила Пиона.
Осознав, что погорячилась, Лорел расправила плечи:
— Я не собираюсь исповедоваться перед мелюзгой. Гиацинта, ты была права. Нам надо ехать в Лондон. Сегодня же.
— И то же самое относится к большинству подруг Элмины, — с улыбкой продолжала миссис Хеппл, снисходительно ласково поглядывая на свою младшую дочь. — Юджиния Фарнсуорт обручена со старшим сыном лорда Эверли, а Джейн Симпсон, говорят, сговорена за наследника Каррадайна. Что касается остальных наших девочек, они сами должны искать себе пару.
— Благодарю вас за совет, леди Хеппл от себя и от имени моих дочерей. — Джапоника бросила взгляд на Лорел, которая за обе щеки уплетала торт.
— Не за что. — Леди Хеппл, заметив стремительно исчезающий торт, несколько утомленно спросила: — Еще чаю?
Обычный пятнадцатиминутный визит затягивался на неопределенное время из-за неожиданного предложения сына леди Хеппл показать мисс Гиацинте новейшую коллекцию растений в теплице. Леди Хеппл сама пошла против правил, заказав чай и торт для гостей. Увы, еда не помогла сделать беседу более непринужденной.
— Вы говорили, леди Эббот, что для вас лондонские обычаи внове. Позвольте мне заверить вас, что вам стоит только попросить у меня совета, и я с радостью расскажу вам обо всем, что касается дебюта юных леди в обществе. Я уже успешно выдала замуж двух старших дочерей. Но Алмина будет моим самым высоким достижением. — Леди Хеппл вновь улыбнулась своей юной дочери с хорошеньким личиком, бело-розовым, словно у фарфоровой куклы. Девушка скромно сидела, потупив глазки и сложив на коленях руки.
— О вас стоит позаботиться, — сказала Джапоника, обращаясь к юной дочери леди Хеппл, которая от золотистых кудряшек, обрамлявших кукольное личико с почти неестественной яркости синими глазами до мысков маленьких изящных ступней представляла собой воплощенную мечту любой матери. Впечатление портила лишь самодовольная улыбка, игравшая на губах девушки. Улыбка, которая делала очевидным тот факт, что девице не хуже других известны все преимущества, дарованные ей природой, и те неоспоримые выгоды, которые можно из этих преимуществ извлечь.
— Выдать двух дочерей за два года, — сказала Джапоника, глядя на гордую мать и не зная, кого должна в ней видеть: подругу или конкурентку, — это большой успех. Я даже не смею рассчитывать на подобное.
— Ерунда! Как только эта проклятая война закончится, в Лондоне снова будет достаточно джентльменов, чтобы выбрать мужа. — Миссис Хеппл слегка наклонилась к Джапонике и в снисходительно-материнской манере сказала: — Тем временем могу предложить вам совет. Не пытайтесь выдать больше чем одну дочь за сезон. Если вы будете поступать иначе, всем станет ясно, что вы испытываете тревогу. Найти супругов для дочерей, конечно, очень важно, но пусть люди не думают, что в этом ваша единственная цель.
— Дорогая матушка только и думает что о подходящих партиях, — сказала Лорел, наскоро проглотив только что откушенный кусок от нового торта, принесенного слугой в розовой ливрее. — Можно себе представить, что устройство выгодных браков ее конек.
— Должна сказать, что мы, матери, вынуждены стараться. Во имя блага наших дочерей. — Леди Хеппл неуверенно улыбнулась. С ее точки зрения, Лорел слишком развязно вела себя для девушки, которой только предстояло быть представленной в обществе. Ее развязность уступала разве что любви к сладкому. Она доедала третий кусок торта!
— Если я о ком и беспокоюсь, так это о Фарнлоу. Мой дорогой мальчик и слышать ничего не хочет своих обязательствах перед обществом и семьей. Он утверждает, что уже обручен со своей ботаникой, и я ничего не имею, против. Никто так хорошо не понимает, чего хотят мои розы, как Фарнлоу. И все же ему следует завести жену, чтобы заботилась о своем комфорте. Он же говорит, что еще не встретил ни одной леди, которая бы разделяла его страсть к садоводству. Он был бы счастлив иметь в подругах жизни компаньонку, которая бы, словно нищенка, моталась с ним по свету, но я говорю ему, что ни одна порядочная леди не захотела бы… — Леди Хеппл покраснела, причем румянец совершенно не шел к ее костюму из бронзовой тафты.
— Согласна, миссис Хеппл. Ни одна леди не захочет жить среди дикой природы. — Лорел улыбалась, и на губах ее еще оставались следы сливочного крема. Только что она съела четвертый кусок. — Но наша дорогая матушка сделана из другого, более грубого теста, чем мы, аристократы. Ее род прямо-таки расцвел в чужих краях. Пожалуй, через поколение разницы между язычниками и ее родственниками не будет никакой.
— Но я… — Леди Хеппл пребывала в полном замешательстве. — Я совсем не имела в виду ничего подобного!
— О, но ведь это так. Разве вы не читали в газетах, что наша дорогая матушка предпочитает компанию персидского посла всем прочим цивилизованным развлечениям, что может предложить Лондон. — Лорел говорила приторным тоном, таким же приторным, как и тот торт, который она доедала в одиночестве. — Я слышала, что он держит гарем и его слуги день и ночь не расстаются с кривыми саблями и готовы отрубить голову любому, кто ведет себя по отношению к хозяину недостаточно раболепно. Я думаю, что наша дорогая матушка так непринужденно чувствует себя в подобном окружении благодаря своему воспитанию. — Лорел со злорадной улыбкой повернулась к Джапонике: — Скажите нам, мамочка, мирза в личном общении такой же импозантный, каким появляется на публике?
Бедная леди, которая принимала у себя несносных Шрусбери, сдавленно вскрикнула и потянулась за чашкой. Поднося ее к губам, она пролила изрядное количество чая себе на колени.
В тот момент, когда Алмина протянула матери салфетку, Лорел со злорадным триумфом взглянула на Джапонику.
Джапоника подумала о том, что Лорел могла бы выбрать иной объект для того, чтобы изливать свою злобу, но подумала об этом с известной долей безразличия. Сердце ее было разбито, и все, что происходило с ней и могло произойти, не в силах было ни поднять ей настроение, ни серьезно ухудшить его. Но при этом Джапоника не могла не видеть того, что ее только что уничтожили в присутствии леди, которую ни одна из них не могла позволить себе оскорбить.
Две недели! И ни единого слова. Ни записки, ни карточки, ни цветка с того самого вечера, как он не явился за ней, обещав повести в оперу. Вывод напрашивался сам собой. Он ее избегал.
Ни один человек, с которым она разговаривала, не видел его и не получал от него вестей. Для того, что происходило, можно было найти два возможных объяснения. Память его восстановилась, и вместе с ней его презрение к Джапонике. Или ночь, проведенная с ней, удовлетворила его телесный голод, спровоцированный ревностью к мирзе, и теперь она больше ему была не нужна.
Джапоника не знала, какой из двух сценариев хуже. Ей хотелось растянуться на полу и плакать до тех пор, пока не умрет.
— Интересно, куда пропал Фарнлоу, — сказала Алмина, когда ее мать пришла в себя. — Я терпеть не могу, когда мой брат начинает читать лекции о ботанике. Ничего скучнее в жизни не видела. Бедная Гиацинта может погибнуть, если он решил сделать ее своей ученицей.
— Напротив, мисс Алмина. — Гиацинта появилась в дверях с достопочтенным Фарнлоу по левую руку. — Я провела самые прекрасные в моей жизни полчаса среди ваших роз, леди Хеппл. Я в восторге!
В голосе Гиацинты звучали весьма редкие для нее теплые ноты, и Джапоника решила все же попристальнее взглянуть на джентльмена, который был с ней, не смея поверить в то, что теплый тон вызван именно его присутствием.
Фарнлоу был среднего роста, хрупкого телосложения и одет просто и мрачновато. Его серьезное, но приятное лицо обрамляли сильно поредевшие кудри, напоминавшие нимб. Он производил впечатление человека работящего и чуждого мирских забот. Главной целью его жизни было создание совершенной розовой розы.
Не дожидаясь, пока хозяйка встанет, Джапоника вскочила на ноги.
— Мы должны идти, леди Хеппл. Вы — само терпение, если смогли выдержать наше общество в течение столь длительного времени.