Страница:
Марангони усмехнулся:
– Я вот тоже частенько думаю, что неплохо бы сбежать от всех дел в тюрьму хоть на месячишко.
– Могу себе представить, – вежливо отозвался Моррис.
– Сожалею, но вопрос о компенсации в любом случае обсуждению не подлежит, – продолжал Марангони. – Тем не менее полагаю, вы выбрали молчание в ситуации, когда оно могло быть истолковано не в вашу пользу.
Моррис осекся, затем ответил:
– Мне, наверное, стоит извиниться за задержку следствия, но тут замешана очень личная причина. Мне слишком трудно было о ней – говорить.
– Понимаю, – тон Марангони заставлял усомниться в его искренности.
– Но я позвонил, просто чтобы поздравить вас с успехом. Должно быть, выследить этих людей было очень непросто. – Он сделал паузу. – И хочу сказать, если я смогу еще чем-нибудь вам помочь, буду рад…
– Мы вам позвоним.
Но Моррис задумал кое-что еще.
– А, кстати…
– Да?
– Понимаете, я кое-что вспомнил, пока сидел в тюрьме, только не знаю, пригодится ли это, так что, может, и не стоит…
Мелькнула ли в голосе Марангони тень раздражения, когда он сказал: «Слушаю»? Во всяком случае, Моррису так показалось.
– А, забудем об этом. Чепуха, наверное.
– Синьор Дакворт, если вы…
Уже лучше.
– Нет, я только хотел сказать, когда вы обыскивали офис, то, возможно, обнаружили, э-э…
Именно в эту секунду, даже не постучав, в комнату заглянула Паола. – Надо срочно отучать ее от таких манер.
– Что? – Марангони определенно клюнул на наживку.
– К тебе гости, – объявила Паола, но не ушла, а осталась, с любопытством глядя на Морриса.
Безусловно, искусство семейной жизни – это, в числе прочего, и умение не мешать супругу, когда ему надо побыть в одиночестве. Даже если ты замужем за святым.
– …не нашли ли вы там… пепел определенного сорта?
Марангони помолчал.
– Синьор Дакворт, даже не будь вы в столь, э-э… сложном положении, согласитесь, с моей стороны было бы большой неосторожностью рассказывать вам, что именно мы нашли в офисе. Почему бы просто не изложить то, что вам известно?
– Именно оттого, что кое-кто настаивает на моем статусе подозреваемого, – огрызнулся Моррис, – я и стараюсь не навязываться.
Паола неодобрительно покачивала головой, на размалеванных губах играла сардоническая усмешка, хотя она явно сгорала от любопытства. Остается надеяться, что скорое материнство принесет ей другие интересы.
Моррис приподнял бровь, словно Марангони мог его видеть.
– Понимаете, когда я вошел в офис, ну, тем утром, и обнаружил все вверх дном, – там стоял запах дешевого табака. Такого, знаете, горлодера для самокруток. Но вспомнил об этом лишь потом. Может, стоило бы проверить, не курит ли кто-нибудь из этих двоих такой сорт. Хотя, конечно, если у вас нет криминологических доказательств…
Инспектор пообещал проверить в материалах следствия. Любая информация полезна, если только она правдива.
– Вонь была точно, как от махорки, – повторил напоследок Моррис, распрощался и повесил трубку, то ли радуясь, то ли досадуя на себя.
Паола все качала головой:
– Тебе не кажется, что лучше сидеть и не высовываться?
Моррис изобразил недоумение.
– Что такое? Я просто пытаюсь покончить с этим кошмаром. Чем больше костей я им кину, тем скорей они, надеюсь, разберутся. Ну ладно, а кто там пришел?
В холле, пропахшем мастикой, среди антикварной мебели стояли Форбс и Кваме. Рядом с внушительной фигурой негра очкастый англичанин казался маленьким и невзрачным. А Кваме просто цвел – толстогубый рот разъехался до ушей, обнажив потрясающие зубы.
– Quod bonum felix, faustumque sit, – торжественно изрек Форбс; таким тоном, несомненно, произносят молитву в Итоне и Харроу. В руках он держал большой плоский предмет, упакованный в коричневую бумагу. – В добрый час! Это мой скромный дар симпатии, Моррис. Когда меня не пустили к вам, я решил приготовить сюрприз.
Пока он вещал, Кваме крепко обнял Морриса и расцеловал в обе щеки.
– Отлично, что вернулся, босс.
Не обращая внимания на Паолу, неотступно следившую за ними, Моррис шепнул в большое черное ухо:
– Спасибо, что не сбежал. Нам нужно поговорить.
Негр прижимал его к могучей груди, на седьмом небе от радости:
– Ты лучше всех, босс, все будет о'кей.
У Паолы глаза полезли на лоб. Пусть видит, подумал Моррис (пока по всему телу разливалось теплое, уютное ощущение безопасности), как его любят те, кому он помог. Он высвободился из объятий Кваме и внезапно прямо перед собой – увидел Массимину.
Моррис остолбенел. Эти мгновения внезапного и полного замешательства всегда так пугали! – Но ведь это правда она: ее лицо в мелких конопушках, смоляные волосы, загадочная гримаска нежных губ. И, как в том сне, на ней одежды Увенчанной Девы. Зачем она здесь? Хочет предостеречь? Или опять надо кого-то убить?
– Я работал над нею две недели, – улыбнулся Форбс. – Как вы просили, помните? В знак моей глубочайшей признательности. Кстати говоря, я подготовил и договор о перестройке виллы, он у меня с собой.
Моррис уставился невидящим взором на протянутые ему бумаги.
– Мо! – вскрикнула Паола.
Рассудок проваливался во тьму. Почти теряя сознание, он чудовищным усилием воли заставил призраков отступить. Массимина из живого существа превратилась в портрет, написанный маслом на холсте.
– Эй, босс! – Кваме обнял его за плечи.
Моррис выдавил слабую улыбку:
– Ничего, не обращайте внимания… просто я немного не в себе от вашей доброты… Не могу выразить словами, какое счастье, что мы снова все вместе. А портрет повесим в спальне…
…В спальне, некоторое время спустя, Паола начала было возмущаться. Она не собиралась отказываться от презервативов из-за христианских заскоков Морриса. Тот напомнил, что она уже беременна, стало быть, упираться нет смысла. Паола упрямо мотала головой. Ну как можно забеременеть, если они все время предохранялись? Что только ему в голову лезет? Моррис спросил, когда у нее последний раз были месячные. Но жена опять отмахнулась: задержки у нее случаются довольно часто, и он это прекрасно знает.
На ней был пояс с чулками и «сексуальное» белье. Иногда, нарядившись в этот комплект, Паола мастурбировала перед зеркалом.
– Лучше купи себе тест да проверься, – подытожил Моррис. Ситуация ничуть его не возбуждала, по крайней мере, сексуально.
– А кровать эту надо выбросить, – заявила жена. – Громоздкое старье. Привезем свою из Монторио.
Только через мой труп, подумал Моррис, украдкой обменявшись взглядами с Мими. Привыкнув к портрету, он стал замечать, что под кистью Форбса ее лицо приобрело более юношеские черты, чем было в жизни. Однако оно не производило того впечатления, что его Христос-гермафродит, поразивший тюремного психиатра.
– A proposito… – вспомнила вдруг Паола. – Кстати, не слишком лихо с твоей стороны было отдать квартиру этому черному громиле, как ты считаешь?
– По-моему, не более чем жест доброй воли.
– Тогда почему именно ему, а не кому-нибудь еще из этой вашей гоп-компании? Или не всем им сразу? Так и так хозяин участка будет писать кипятком.
Моррис молчал. Жена должна доверять мужу, не требуя объяснений – только так. Паола уселась на кровати по-турецки, явно пытаясь подогреть его этой позой. Одну руку она с продуманной небрежностью уронила между бедер. Но, убедившись в равнодушии Морриса, вздохнула:
– Знаешь, если ты грохнул Бобо, то кокетничать с боженькой, по-моему, не очень-то удачная идея. В религию обычно ударяются те, у кого рыльце в пушку.
– Что значит – «я грохнул Бобо»?! – вскинулся Моррис.
Она усмехнулась:
– То и значит. Проверка на вшивость. – И снова покачала головой. – Что-то странное с тобой происходит, Мо, я же чувствую. Ты так непонятно себя ведешь в последнее время, я даже пугаюсь – иногда. Но все-таки, что стряслось с нашим бедным Цыплачком?
– Скорей всего, его грохнули, как ты выражаешься, те два араба.
И Моррис понял, что волей-неволей придется отвлекать женщину самым надежным из известных ему методов. Чтобы не начинать заново препирательств по поводу презерватива, – а нарушать данный обет глава семьи не собирался, – они впервые занялись анальным сексом. К немалому удивлению Морриса, этот способ оказался не столь уж и отталкивающим.
Глава двадцать пятая
– Я вот тоже частенько думаю, что неплохо бы сбежать от всех дел в тюрьму хоть на месячишко.
– Могу себе представить, – вежливо отозвался Моррис.
– Сожалею, но вопрос о компенсации в любом случае обсуждению не подлежит, – продолжал Марангони. – Тем не менее полагаю, вы выбрали молчание в ситуации, когда оно могло быть истолковано не в вашу пользу.
Моррис осекся, затем ответил:
– Мне, наверное, стоит извиниться за задержку следствия, но тут замешана очень личная причина. Мне слишком трудно было о ней – говорить.
– Понимаю, – тон Марангони заставлял усомниться в его искренности.
– Но я позвонил, просто чтобы поздравить вас с успехом. Должно быть, выследить этих людей было очень непросто. – Он сделал паузу. – И хочу сказать, если я смогу еще чем-нибудь вам помочь, буду рад…
– Мы вам позвоним.
Но Моррис задумал кое-что еще.
– А, кстати…
– Да?
– Понимаете, я кое-что вспомнил, пока сидел в тюрьме, только не знаю, пригодится ли это, так что, может, и не стоит…
Мелькнула ли в голосе Марангони тень раздражения, когда он сказал: «Слушаю»? Во всяком случае, Моррису так показалось.
– А, забудем об этом. Чепуха, наверное.
– Синьор Дакворт, если вы…
Уже лучше.
– Нет, я только хотел сказать, когда вы обыскивали офис, то, возможно, обнаружили, э-э…
Именно в эту секунду, даже не постучав, в комнату заглянула Паола. – Надо срочно отучать ее от таких манер.
– Что? – Марангони определенно клюнул на наживку.
– К тебе гости, – объявила Паола, но не ушла, а осталась, с любопытством глядя на Морриса.
Безусловно, искусство семейной жизни – это, в числе прочего, и умение не мешать супругу, когда ему надо побыть в одиночестве. Даже если ты замужем за святым.
– …не нашли ли вы там… пепел определенного сорта?
Марангони помолчал.
– Синьор Дакворт, даже не будь вы в столь, э-э… сложном положении, согласитесь, с моей стороны было бы большой неосторожностью рассказывать вам, что именно мы нашли в офисе. Почему бы просто не изложить то, что вам известно?
– Именно оттого, что кое-кто настаивает на моем статусе подозреваемого, – огрызнулся Моррис, – я и стараюсь не навязываться.
Паола неодобрительно покачивала головой, на размалеванных губах играла сардоническая усмешка, хотя она явно сгорала от любопытства. Остается надеяться, что скорое материнство принесет ей другие интересы.
Моррис приподнял бровь, словно Марангони мог его видеть.
– Понимаете, когда я вошел в офис, ну, тем утром, и обнаружил все вверх дном, – там стоял запах дешевого табака. Такого, знаете, горлодера для самокруток. Но вспомнил об этом лишь потом. Может, стоило бы проверить, не курит ли кто-нибудь из этих двоих такой сорт. Хотя, конечно, если у вас нет криминологических доказательств…
Инспектор пообещал проверить в материалах следствия. Любая информация полезна, если только она правдива.
– Вонь была точно, как от махорки, – повторил напоследок Моррис, распрощался и повесил трубку, то ли радуясь, то ли досадуя на себя.
Паола все качала головой:
– Тебе не кажется, что лучше сидеть и не высовываться?
Моррис изобразил недоумение.
– Что такое? Я просто пытаюсь покончить с этим кошмаром. Чем больше костей я им кину, тем скорей они, надеюсь, разберутся. Ну ладно, а кто там пришел?
В холле, пропахшем мастикой, среди антикварной мебели стояли Форбс и Кваме. Рядом с внушительной фигурой негра очкастый англичанин казался маленьким и невзрачным. А Кваме просто цвел – толстогубый рот разъехался до ушей, обнажив потрясающие зубы.
– Quod bonum felix, faustumque sit, – торжественно изрек Форбс; таким тоном, несомненно, произносят молитву в Итоне и Харроу. В руках он держал большой плоский предмет, упакованный в коричневую бумагу. – В добрый час! Это мой скромный дар симпатии, Моррис. Когда меня не пустили к вам, я решил приготовить сюрприз.
Пока он вещал, Кваме крепко обнял Морриса и расцеловал в обе щеки.
– Отлично, что вернулся, босс.
Не обращая внимания на Паолу, неотступно следившую за ними, Моррис шепнул в большое черное ухо:
– Спасибо, что не сбежал. Нам нужно поговорить.
Негр прижимал его к могучей груди, на седьмом небе от радости:
– Ты лучше всех, босс, все будет о'кей.
У Паолы глаза полезли на лоб. Пусть видит, подумал Моррис (пока по всему телу разливалось теплое, уютное ощущение безопасности), как его любят те, кому он помог. Он высвободился из объятий Кваме и внезапно прямо перед собой – увидел Массимину.
Моррис остолбенел. Эти мгновения внезапного и полного замешательства всегда так пугали! – Но ведь это правда она: ее лицо в мелких конопушках, смоляные волосы, загадочная гримаска нежных губ. И, как в том сне, на ней одежды Увенчанной Девы. Зачем она здесь? Хочет предостеречь? Или опять надо кого-то убить?
– Я работал над нею две недели, – улыбнулся Форбс. – Как вы просили, помните? В знак моей глубочайшей признательности. Кстати говоря, я подготовил и договор о перестройке виллы, он у меня с собой.
Моррис уставился невидящим взором на протянутые ему бумаги.
– Мо! – вскрикнула Паола.
Рассудок проваливался во тьму. Почти теряя сознание, он чудовищным усилием воли заставил призраков отступить. Массимина из живого существа превратилась в портрет, написанный маслом на холсте.
– Эй, босс! – Кваме обнял его за плечи.
Моррис выдавил слабую улыбку:
– Ничего, не обращайте внимания… просто я немного не в себе от вашей доброты… Не могу выразить словами, какое счастье, что мы снова все вместе. А портрет повесим в спальне…
…В спальне, некоторое время спустя, Паола начала было возмущаться. Она не собиралась отказываться от презервативов из-за христианских заскоков Морриса. Тот напомнил, что она уже беременна, стало быть, упираться нет смысла. Паола упрямо мотала головой. Ну как можно забеременеть, если они все время предохранялись? Что только ему в голову лезет? Моррис спросил, когда у нее последний раз были месячные. Но жена опять отмахнулась: задержки у нее случаются довольно часто, и он это прекрасно знает.
На ней был пояс с чулками и «сексуальное» белье. Иногда, нарядившись в этот комплект, Паола мастурбировала перед зеркалом.
– Лучше купи себе тест да проверься, – подытожил Моррис. Ситуация ничуть его не возбуждала, по крайней мере, сексуально.
– А кровать эту надо выбросить, – заявила жена. – Громоздкое старье. Привезем свою из Монторио.
Только через мой труп, подумал Моррис, украдкой обменявшись взглядами с Мими. Привыкнув к портрету, он стал замечать, что под кистью Форбса ее лицо приобрело более юношеские черты, чем было в жизни. Однако оно не производило того впечатления, что его Христос-гермафродит, поразивший тюремного психиатра.
– A proposito… – вспомнила вдруг Паола. – Кстати, не слишком лихо с твоей стороны было отдать квартиру этому черному громиле, как ты считаешь?
– По-моему, не более чем жест доброй воли.
– Тогда почему именно ему, а не кому-нибудь еще из этой вашей гоп-компании? Или не всем им сразу? Так и так хозяин участка будет писать кипятком.
Моррис молчал. Жена должна доверять мужу, не требуя объяснений – только так. Паола уселась на кровати по-турецки, явно пытаясь подогреть его этой позой. Одну руку она с продуманной небрежностью уронила между бедер. Но, убедившись в равнодушии Морриса, вздохнула:
– Знаешь, если ты грохнул Бобо, то кокетничать с боженькой, по-моему, не очень-то удачная идея. В религию обычно ударяются те, у кого рыльце в пушку.
– Что значит – «я грохнул Бобо»?! – вскинулся Моррис.
Она усмехнулась:
– То и значит. Проверка на вшивость. – И снова покачала головой. – Что-то странное с тобой происходит, Мо, я же чувствую. Ты так непонятно себя ведешь в последнее время, я даже пугаюсь – иногда. Но все-таки, что стряслось с нашим бедным Цыплачком?
– Скорей всего, его грохнули, как ты выражаешься, те два араба.
И Моррис понял, что волей-неволей придется отвлекать женщину самым надежным из известных ему методов. Чтобы не начинать заново препирательств по поводу презерватива, – а нарушать данный обет глава семьи не собирался, – они впервые занялись анальным сексом. К немалому удивлению Морриса, этот способ оказался не столь уж и отталкивающим.
Глава двадцать пятая
В воскресенье Моррис проснулся рано, с ощущением бодрости и вполне понятного превосходства над теми людишками, кто, подобно его жене, часами – нежится в постели. Похоже, у всех кругом отсутствовала ясная цель в жизни. В этом отношении – мысль эта его поразила – он даже чувствовал некое сродство с ненавистным, но неотступным Фендштейгом. Интересно. Бодрил и сам факт, что его посетила столь свежая идея. Моррис накинул шелковый халат от Армани, перекрестился на портрет Массимины и громко, чтобы слышали обе сестры, – что намерен заняться делами фирмы, после чего отправится к мессе. Отныне и до конца жизни он решил делать это ежеутренне, как нынешний премьер-министр Андреотти. Моррис улыбнулся, вспомнив, что где-то читал, как Андреотти обвиняли чуть ли не во всех смертных грехах – от растраты и связей с мафией до убийства. Однако поймать его с поличным так и не удалось. Ни разу, ни разу, ни разу не поймали! Уж такая страна – Италия. Мысль согревала сердце.
В ванной Моррис умылся и побрился, размышляя о том, что неплохо бы со временем заменить старый кафель на белый мрамор. И хоть он скорее умрет, чем поставит в ванной краны из золота и слоновой кости, но все-таки и с ними надо что-то сделать. А то уж больно смахивает на общественную уборную, как, впрочем, и все ванные комнаты, неудачно переоборудованные в середине и в конце пятидесятых.
Он вытер лицо и уже открыл было дверь, как вдруг вспомнил совет, данный ему в тюрьме довольно приятным молодым человеком. Моррис еще тогда поклялся, что при первой возможности так и сделает. Вернувшись в ванную, он взял с полки маленькую желтую губку. Спустился на кухню, оторвал от рулона пластиковый пакет и провозился битых пять минут, пытаясь открыть проклятую штуковину. Или взялся не с того конца? Ох уж эти современные удобства. Заглянув в холодильник, обмакнул губку в жирный соус, где плавали остатки вчерашнего праздничного ростбифа – не столько редкий для Паолы кулинарный подвиг, сколько работа donna di servizio, старой служанки синьоры Тревизан, которая очень удачно, на взгляд Морриса, перешла к ним вместе с домом. Как только губка набрякла и сама стала напоминать липкий коричневый кусок жаркого, Моррис сунул ее в пакет, а тот завязал узлом и положил в карман пальто. Это должно быть забавно! Не говоря уже о том, как здорово еще больше замутить и без того грязную воду. Впервые за последние недели у него было легко на душе. Моррис взял пальто и шагнул наружу. На свежий, пахнущий весной воздух.
Было около восьми утра, но дороги уже заполонили многочисленные автомобилисты – горожане рвались прокатитьсяна горных лыжах по последнему пасхальному снежку в родных краях Фендштейга. Моррис ехал аккуратно, наслаждаясь свободой, любуясь неохватными белыми просторами у подножия горных вершин на севере и солнечным городом на южной равнине. Поболтав с Массиминой о беременности Паолы (она утверждала, что это правда, и срок не меньше восьми недель), Моррис остановился и купил местную газету, где его ожидал еще один приятный сюрприз. Среди набивших оскомину статей о чиновниках-взяточниках, – младенцах, найденных в мусоре, и наркоманах, зарубивших топором своих недостаточно щедрых родителей, попался на удивление лаконичный заголовок: «МАРОККАНЕЦ И ЕГИПТЯНИН ОБВИНЯЮТСЯ В УБИЙСТВЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ». Моррис вернулся к киоску, взял плитку швейцарского шоколада и поудобнее устроился на кожаном сиденье «мерседеса», чтобы не спеша прочесть статью. Возможно, если в ней найдется что-нибудь полезное, он вновь обратится к Всевышнему.
Обвинение, признавала газета, было выдвинуто несмотря на то, что тело так и не нашли. Но среди вещей марокканца обнаружен складной нож со следами крови, причем группа ее совпала с группой крови пропавшего Роберто Позенато. Надо же, как интересно! А у его молодого сообщника изъято дорогое серебряное пресс-папье, ранее украшавшее стол Позенато (хотя Моррис не смог припомнить подобной вещицы). У обоих найдена небольшая сумма денег, причем банкноты были из той же серии, что в одном из сейфов компании. Рассказанную эмигрантами байку, – будто бы они вернулись в Верону обжаловать незаконное увольнение, ни сном ни духом не ведая об исчезновении Бобо, полиция сочла совершенно неправдоподобной. Напротив, предполагалось, что подлинной причиной их возвращения было желание прихватить с собой припрятанные во время бегства вещи, возможно, даже принадлежавшую предпринимателю «ауди-100», которую также до сих пор не нашли; в ней, вполне вероятно, могло находиться тело. Учитывая серьезность преступления, марокканец и его сообщник-египтянин предстанут перед судом per direttissima, то есть безотлагательно.
Моррис прожевал шоколадку и тщательно вытер руки носовым платком. Он был одновременно обрадован и озадачен. Что, к примеру, имелось в виду под «одним из сейфов компании»? Ясно, не тот, что за мусорной корзиной – оттуда он сам вынул все деньги, так что полиции не с чем было сравнивать. А в главном сейфе, как известно, наличность вообще никогда не хранилась. Единственное объяснение – Бобо все-таки выдал этим двоим небольшое выходное пособие (неслыханная щедрость!) из какого-то третьего сейфа, о котором Моррис ничего не знал. Но кто-то – судя по всему, Антонелла – знал и рассказал полиции, иначе откуда бы взяться упомянутым банкнотам. Заметка не только подтверждала, как невысоко Бобо ценил своего партнера и зятя (будто и так неясно) и как готовился захватить всю власть в фирме (интересно, сколько еще предстоит открытий на сей счет?). Теперь возникла новая проблема: полиция может подумать, что Моррис сознательно скрыл от нее некие сведения, хотя бы о размере нелегальных сделок компании. Разве можно поверить, будто Азедин и Фарук взяли лишь немного денег из сейфа? Это просто смешно.
Но в целом новости были превосходные, особенно окровавленный нож. Благодаря им Моррис наконец получал достойное место в жизни, законное состояние и решимость использовать его щедро и разумно. Ибо сказано: «Любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу». Главное – уверовать. Охваченный почти детским энтузиазмом, Моррис схватился за телефон, чтобы поделиться сперва с Массиминой, а затем – уже не столь прямо – и со Всевышним. Забыв набрать ее номер в раю (как раньше делал по привычке, садясь в машину), Моррис просто нажал для верности повтор последнего звонка и уже было принялся благодарить Мими, своего верного ангела-хранителя, как вдруг послышалось характерное треньканье: электронный чип вышел на нужного абонента.
На небесах?..
Моррис лихорадочно пытался вспомнить, кому он звонил со вчерашнего дня, как вышел на свободу. Вроде бы никому. И тут глубокий бас, явно не Массимины, но безошибочно узнаваемый, откликнулся: «Pronto». Моррис опешил. «Слушаю», – повторил бас, уже недовольным тоном.
– Кваме! – наконец очнулся Моррис. – Слушай, тут такие дела… В общем, я еду к тебе.
Странно, но теперь ему казалось, что больше никому он и не собирался звонить.
«Многоуважаемый синьор Дакворт,
Приношу искренние соболезнования в связи с кончиной Вашей тещи. Надеюсь, это несчастье не стало непереносимым ударом для Вас и Вашей супруги.
От других жильцов я узнал, что Вы собираетесь переехать с Виа-деи-Джельсомини в особняк, принадлежащий семье Вашей жены. Если так, не могли бы Вы вместо того, чтобы пускать квартиранта, что неизбежно вызовет недовольство в доме, где все квартиры являются собственностью жильцов, продать мне Вашу квартиру по справедливой, с Вашей точки зрения, цене?
Искренне Ваш
СИЛЬВАНО КАСТАЛЛАНИ».
Я таки его достал! Моррис чувствовал себя на седьмом небе. Особенно после того, как увидел, что Кваме вовсе не превратил жилье в свинарник. Наоборот, он оказался намного аккуратней Паолы. Ковры были в идеальном порядке, драгоценные книги Морриса ровными рядами выстроились на полках. Нигде не валялся хлам, неотделимый от их семейной жизни – разбросанные по углам старые туфли, пилки для ногтей между диванными подушками и тому подобное. Нет, у Кваме не было ни соринки, как в порядочном музее. А если теперь в квартире слегка пахло чем-то непривычным, так это просто потому, что у самих чернокожих запах несколько иной, и пищу они готовят по своему вкусу, и, возможно, даже предпочитают другие шампуни, духи, моющие средства… И уж точно им нравятся больше всего (надо же!) сигареты с ментолом. Но разве такие мелкие различия не придают жизни пикантность? С чего, собственно, соседи так переполошились? И чем он сам так не нравился – семейству Тревизан? Нет уж, насчет того, кто здесь не прав, двух мнений быть не может! Ведь Моррис никогда не проявлял предрассудков и не задевал тех, кто нормально с ним обходился. Он обнял Кваме и дружески хлопнул по широченной спине. Наверное, Паола звонила парню, чтобы обсудить какие-то детали переезда.
На Кваме был модный голубой спортивный костюм и добротное кашемировое пальто – еще одно подтверждение, что он не просаживает всю зарплату на выпивку и курево. Моррису подумалось, что из всех его знакомых этот здоровенный негр, как ни странно, наиболее схож с ним по складу ума и поведению. Изгой оказался в итоге гораздо более цивилизованным, чем общество, в которое он стремился войти и которое его постоянно отвергало.
Кваме показал трещину в оконном стекле: кто-то запустил камнем. Моррис пообещал поговорить с полицией. По дороге к машине он демонстративно взял парня за руку и обошел с ним просторный сад, где первоцветы только-только пробились сквозь росистую траву. Надо было показаться им всем и дать понять, что Моррис полностью на стороне Кваме. И конечно, резко обернувшись, он заметил колыхнувшуюся занавеску в одном из окон. Лючия из квартиры номер три. Шпионит. Отлично!
Они сели в «мерседес», и Моррис снова передал Кваме ключи:
– С сегодняшнего дня машина твоя. Ты только должен каждое утро заезжать к нам в Квинцано не позже полвосьмого. Потом мы с тобой едем туда, куда мне надо, и ты либо ждешь в машине, либо сопровождаешь меня. И так до вечера, пока не отправимся на боковую.
– Да, босс.
– Надеюсь, у тебя не будет проблем вовремя встать. Терпеть не могу, когда опаздывают.
– Никаких проблем, босс.
– Отлично, тогда поехали на завод, потом на Вилла-Каритас, а оттуда в церковь.
Моррис зажмурился, когда Кваме на редкость неуклюже развернулся в тупичке. Однако невозможно было не восхищаться апломбом этого парня, а также поразительной сдержанностью во всем, что касалось их общего преступления: ни расспросов, что Моррис сказал полиции, ни рассказов, как он сам вел себя на допросах, словно собственная судьба его вовсе не беспокоила. Кваме словно безоговорочно доверился Моррису, взявшему все в свои руки.
В некотором роде, подумал Моррис, – так же доверяла ему Массимина. Как восхитительно сравнивать людей и противопоставлять их друг другу… Минуты две он чувствовал себя совершенно счастливым.
– Кстати, – сказал он, – Азедину и Фаруку предъявили обвинение. Скоро суд.
Кваме только кивнул. Он приткнулся слишком близко к фургону, груженному металлоломом. Собачонка, устроившаяся на пружинах ржавой койки, смотрела на них с таким любопытством, будто собиралась запрыгнуть в «мерседес». Ее вид напомнил Моррису о лежавшей в кармане губке. Что за утро! Сперва подрядчик, после – доберман.
– Вряд ли их смогут прижать всерьез: доказательства слишком слабые. А ты как считаешь? Но все-таки хоть какая-то передышка для нас.
Кваме эти дела, сдается, ничуть не волновали. Что было, пожалуй, даже несколько бездушно, ибо Моррис не упускал из вида моральную сторону проблемы. За содеянное ими страдать приходится другим.
– Учитывая, чем занимались эти бедняги, они вполне могли подцепить СПИД…
Чернокожий проскочил очередной поворот, забыв переключить скорость.
– Тебе не кажется, что…
Кваме наконец открыл рот и ухмыльнулся.
– Мне жалко ту белую «ауди», босс, – сказал он. – Уж очень мне понравилась большая, здоровая тачка.
– Дай срок, раздобуду тебе такую же, – пообещал Моррис.
Похоже, в том, что касается морали, на Кваме особо рассчитывать не приходилось.
Долгая мучительная агония, объяснил ему студент-ветеринар, сидевший за растление малолетних. Что ж, поглядим.
Как странно, подумал Моррис, возвращаться в эту грязную конуру. А ведь полгода не прошло (и тоже было воскресное утро… вот уж впрямь день поминовения!), как у них с Бобо случилась здесь первая стычка – предзнаменование всего дальнейшего. Однако ничего здесь не изменилось: стол, шкаф с папками, сейф, корзина для бумаг, распятие… все как было. Разве только календарная девица – на февральской картинке она многозначительно облизывала горлышко бутылки от братцев Руффоли. А теперь, в середине марта, судя по всему, пыталась откупорить сразу две таких посудины нагло торчащими коричневыми сосками вместо штопора. Моррис первым делом снял пакость со стены и уже собирался отправить в мусор, где ей было самое место, как вдруг сообразил, что календарь вполне можно пожертвовать Кваме, ничуть не оскорбляя Мими и распятие. В конце концов, нельзя же ожидать, что все сразу обратятся в веру Господню.
Негр с довольной улыбкой пролистал календарь, поворачивая то так, то эдак, словно вертикальные ракурсы его не слишком вдохновляли. Когда же Моррис полез в ящик с роковым «делом Массимины», сообщник гулко прокашлялся и пробасил в пространство:
– Знаешь, куда я засуну эту бутылку, братан? – Англичанину, торопливо перебиравшему бумаги, нужды не было гадать. – Я ее засуну прямо в эту сладкую белую задницу, вот, – заржал Кваме.
Моррис всю жизнь старался избегать подобных разговорчиков, но сейчас читать нотации Кваме было бы неправильно: ведь он сам дал ему эту дрянь. Так или иначе, если календарь его убережет от более опасных пороков, пускай любуется на здоровье. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось…
Бросать компрометирующие документы в корзину было слишком рискованно. Моррис спрятал их в карман пальто и повернулся к выходу.
– Сейчас у нас нет времени, – объяснил он, – но в ближайшие несколько дней я хочу, чтобы ты пролистал все папки в этом кабинете, просмотрел каждый документ, разобрался в делах компании. И если найдешь какие-нибудь заметки, записки или еще что-то личное, сразу сообщи мне, хорошо? На улице до пса постепенно дошло, что губка – не совсем то, на что он рассчитывал. Доберман судорожно тряс башкой и лязгал внушительными клыками. В последний раз, как надеялся Моррис. Как бы там ни было, пока тварь пыталась пристроить в своем брюхе то, чего ей глотать никак не следовало, люди спокойно прошли по раскисшей глине несколько шагов до «мерседеса».
– Вперед, – с облегчением скомандовал босс.
Когда они доехали до Вилла-Каритас, было полдесятого, но все еще спали. Моррис засомневался – как же Форбс будет заведовать школой, ведь мальчишек надо собирать на уроки и прочие мероприятия строго по расписанию. Однако вот приятная неожиданность: большой дом был старательно прибран, на столе стояла ваза с нарциссами, а на стенах висели рисунки, судя по всему, сделанные эмигрантами под руководством Форбса. Несколько топорных набросков сада и окрестных холмов, довольно гладкая серия живой натуры – молодой человек лежит на кушетке – и поразительно тонкий портрет мальчика с восточными чертами лица, в котором Моррис узнал Рамиза. Это, несомненно, была работа самого маэстро. Очень впечатляюще.
Моррис загляделся на портрет. Нет ли в нем сходства с Массиминой? Возможно ли такое? Ну нет, так можно скоро превратиться в параноика, психопата или что-то вроде. Всюду будет мерещиться она. Наверное, Форбс, не имея под рукой более благодарной натуры, просто наделил парнишку всей прелестью портрета, который он копировал с картины в Уффици. Красота Мими заразительна.
Мысль понравилась Моррису.
Он уже было собрался наверх, напомнить Форбсу, что тот просил отвезти его к мессе в церковь дона Карло в Квинцано, когда Кваме окликнул:
В ванной Моррис умылся и побрился, размышляя о том, что неплохо бы со временем заменить старый кафель на белый мрамор. И хоть он скорее умрет, чем поставит в ванной краны из золота и слоновой кости, но все-таки и с ними надо что-то сделать. А то уж больно смахивает на общественную уборную, как, впрочем, и все ванные комнаты, неудачно переоборудованные в середине и в конце пятидесятых.
Он вытер лицо и уже открыл было дверь, как вдруг вспомнил совет, данный ему в тюрьме довольно приятным молодым человеком. Моррис еще тогда поклялся, что при первой возможности так и сделает. Вернувшись в ванную, он взял с полки маленькую желтую губку. Спустился на кухню, оторвал от рулона пластиковый пакет и провозился битых пять минут, пытаясь открыть проклятую штуковину. Или взялся не с того конца? Ох уж эти современные удобства. Заглянув в холодильник, обмакнул губку в жирный соус, где плавали остатки вчерашнего праздничного ростбифа – не столько редкий для Паолы кулинарный подвиг, сколько работа donna di servizio, старой служанки синьоры Тревизан, которая очень удачно, на взгляд Морриса, перешла к ним вместе с домом. Как только губка набрякла и сама стала напоминать липкий коричневый кусок жаркого, Моррис сунул ее в пакет, а тот завязал узлом и положил в карман пальто. Это должно быть забавно! Не говоря уже о том, как здорово еще больше замутить и без того грязную воду. Впервые за последние недели у него было легко на душе. Моррис взял пальто и шагнул наружу. На свежий, пахнущий весной воздух.
Было около восьми утра, но дороги уже заполонили многочисленные автомобилисты – горожане рвались прокатитьсяна горных лыжах по последнему пасхальному снежку в родных краях Фендштейга. Моррис ехал аккуратно, наслаждаясь свободой, любуясь неохватными белыми просторами у подножия горных вершин на севере и солнечным городом на южной равнине. Поболтав с Массиминой о беременности Паолы (она утверждала, что это правда, и срок не меньше восьми недель), Моррис остановился и купил местную газету, где его ожидал еще один приятный сюрприз. Среди набивших оскомину статей о чиновниках-взяточниках, – младенцах, найденных в мусоре, и наркоманах, зарубивших топором своих недостаточно щедрых родителей, попался на удивление лаконичный заголовок: «МАРОККАНЕЦ И ЕГИПТЯНИН ОБВИНЯЮТСЯ В УБИЙСТВЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ». Моррис вернулся к киоску, взял плитку швейцарского шоколада и поудобнее устроился на кожаном сиденье «мерседеса», чтобы не спеша прочесть статью. Возможно, если в ней найдется что-нибудь полезное, он вновь обратится к Всевышнему.
Обвинение, признавала газета, было выдвинуто несмотря на то, что тело так и не нашли. Но среди вещей марокканца обнаружен складной нож со следами крови, причем группа ее совпала с группой крови пропавшего Роберто Позенато. Надо же, как интересно! А у его молодого сообщника изъято дорогое серебряное пресс-папье, ранее украшавшее стол Позенато (хотя Моррис не смог припомнить подобной вещицы). У обоих найдена небольшая сумма денег, причем банкноты были из той же серии, что в одном из сейфов компании. Рассказанную эмигрантами байку, – будто бы они вернулись в Верону обжаловать незаконное увольнение, ни сном ни духом не ведая об исчезновении Бобо, полиция сочла совершенно неправдоподобной. Напротив, предполагалось, что подлинной причиной их возвращения было желание прихватить с собой припрятанные во время бегства вещи, возможно, даже принадлежавшую предпринимателю «ауди-100», которую также до сих пор не нашли; в ней, вполне вероятно, могло находиться тело. Учитывая серьезность преступления, марокканец и его сообщник-египтянин предстанут перед судом per direttissima, то есть безотлагательно.
Моррис прожевал шоколадку и тщательно вытер руки носовым платком. Он был одновременно обрадован и озадачен. Что, к примеру, имелось в виду под «одним из сейфов компании»? Ясно, не тот, что за мусорной корзиной – оттуда он сам вынул все деньги, так что полиции не с чем было сравнивать. А в главном сейфе, как известно, наличность вообще никогда не хранилась. Единственное объяснение – Бобо все-таки выдал этим двоим небольшое выходное пособие (неслыханная щедрость!) из какого-то третьего сейфа, о котором Моррис ничего не знал. Но кто-то – судя по всему, Антонелла – знал и рассказал полиции, иначе откуда бы взяться упомянутым банкнотам. Заметка не только подтверждала, как невысоко Бобо ценил своего партнера и зятя (будто и так неясно) и как готовился захватить всю власть в фирме (интересно, сколько еще предстоит открытий на сей счет?). Теперь возникла новая проблема: полиция может подумать, что Моррис сознательно скрыл от нее некие сведения, хотя бы о размере нелегальных сделок компании. Разве можно поверить, будто Азедин и Фарук взяли лишь немного денег из сейфа? Это просто смешно.
Но в целом новости были превосходные, особенно окровавленный нож. Благодаря им Моррис наконец получал достойное место в жизни, законное состояние и решимость использовать его щедро и разумно. Ибо сказано: «Любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу». Главное – уверовать. Охваченный почти детским энтузиазмом, Моррис схватился за телефон, чтобы поделиться сперва с Массиминой, а затем – уже не столь прямо – и со Всевышним. Забыв набрать ее номер в раю (как раньше делал по привычке, садясь в машину), Моррис просто нажал для верности повтор последнего звонка и уже было принялся благодарить Мими, своего верного ангела-хранителя, как вдруг послышалось характерное треньканье: электронный чип вышел на нужного абонента.
На небесах?..
Моррис лихорадочно пытался вспомнить, кому он звонил со вчерашнего дня, как вышел на свободу. Вроде бы никому. И тут глубокий бас, явно не Массимины, но безошибочно узнаваемый, откликнулся: «Pronto». Моррис опешил. «Слушаю», – повторил бас, уже недовольным тоном.
– Кваме! – наконец очнулся Моррис. – Слушай, тут такие дела… В общем, я еду к тебе.
Странно, но теперь ему казалось, что больше никому он и не собирался звонить.
* * *
Десять минут спустя, поставив машину на Виа-деи-Джельсомини, Моррис с удовлетворением заметил свежие надписи на садовой стене, окружавшей его бывшее жилище. «FORA I NERI DAL VENETO» – гласили метровые буквы. Черные, вон из Венето! Сосед, повстречавшийся на дорожке у ворот, в ответ на его приветствие скорчил гримасу. Моррис заулыбался во весь рот. Когда он поднялся наверх, Кваме показал письмо, которое подсунули под дверь в открытом конверте с неделю назад.«Многоуважаемый синьор Дакворт,
Приношу искренние соболезнования в связи с кончиной Вашей тещи. Надеюсь, это несчастье не стало непереносимым ударом для Вас и Вашей супруги.
От других жильцов я узнал, что Вы собираетесь переехать с Виа-деи-Джельсомини в особняк, принадлежащий семье Вашей жены. Если так, не могли бы Вы вместо того, чтобы пускать квартиранта, что неизбежно вызовет недовольство в доме, где все квартиры являются собственностью жильцов, продать мне Вашу квартиру по справедливой, с Вашей точки зрения, цене?
Искренне Ваш
СИЛЬВАНО КАСТАЛЛАНИ».
Я таки его достал! Моррис чувствовал себя на седьмом небе. Особенно после того, как увидел, что Кваме вовсе не превратил жилье в свинарник. Наоборот, он оказался намного аккуратней Паолы. Ковры были в идеальном порядке, драгоценные книги Морриса ровными рядами выстроились на полках. Нигде не валялся хлам, неотделимый от их семейной жизни – разбросанные по углам старые туфли, пилки для ногтей между диванными подушками и тому подобное. Нет, у Кваме не было ни соринки, как в порядочном музее. А если теперь в квартире слегка пахло чем-то непривычным, так это просто потому, что у самих чернокожих запах несколько иной, и пищу они готовят по своему вкусу, и, возможно, даже предпочитают другие шампуни, духи, моющие средства… И уж точно им нравятся больше всего (надо же!) сигареты с ментолом. Но разве такие мелкие различия не придают жизни пикантность? С чего, собственно, соседи так переполошились? И чем он сам так не нравился – семейству Тревизан? Нет уж, насчет того, кто здесь не прав, двух мнений быть не может! Ведь Моррис никогда не проявлял предрассудков и не задевал тех, кто нормально с ним обходился. Он обнял Кваме и дружески хлопнул по широченной спине. Наверное, Паола звонила парню, чтобы обсудить какие-то детали переезда.
На Кваме был модный голубой спортивный костюм и добротное кашемировое пальто – еще одно подтверждение, что он не просаживает всю зарплату на выпивку и курево. Моррису подумалось, что из всех его знакомых этот здоровенный негр, как ни странно, наиболее схож с ним по складу ума и поведению. Изгой оказался в итоге гораздо более цивилизованным, чем общество, в которое он стремился войти и которое его постоянно отвергало.
Кваме показал трещину в оконном стекле: кто-то запустил камнем. Моррис пообещал поговорить с полицией. По дороге к машине он демонстративно взял парня за руку и обошел с ним просторный сад, где первоцветы только-только пробились сквозь росистую траву. Надо было показаться им всем и дать понять, что Моррис полностью на стороне Кваме. И конечно, резко обернувшись, он заметил колыхнувшуюся занавеску в одном из окон. Лючия из квартиры номер три. Шпионит. Отлично!
Они сели в «мерседес», и Моррис снова передал Кваме ключи:
– С сегодняшнего дня машина твоя. Ты только должен каждое утро заезжать к нам в Квинцано не позже полвосьмого. Потом мы с тобой едем туда, куда мне надо, и ты либо ждешь в машине, либо сопровождаешь меня. И так до вечера, пока не отправимся на боковую.
– Да, босс.
– Надеюсь, у тебя не будет проблем вовремя встать. Терпеть не могу, когда опаздывают.
– Никаких проблем, босс.
– Отлично, тогда поехали на завод, потом на Вилла-Каритас, а оттуда в церковь.
Моррис зажмурился, когда Кваме на редкость неуклюже развернулся в тупичке. Однако невозможно было не восхищаться апломбом этого парня, а также поразительной сдержанностью во всем, что касалось их общего преступления: ни расспросов, что Моррис сказал полиции, ни рассказов, как он сам вел себя на допросах, словно собственная судьба его вовсе не беспокоила. Кваме словно безоговорочно доверился Моррису, взявшему все в свои руки.
В некотором роде, подумал Моррис, – так же доверяла ему Массимина. Как восхитительно сравнивать людей и противопоставлять их друг другу… Минуты две он чувствовал себя совершенно счастливым.
– Кстати, – сказал он, – Азедину и Фаруку предъявили обвинение. Скоро суд.
Кваме только кивнул. Он приткнулся слишком близко к фургону, груженному металлоломом. Собачонка, устроившаяся на пружинах ржавой койки, смотрела на них с таким любопытством, будто собиралась запрыгнуть в «мерседес». Ее вид напомнил Моррису о лежавшей в кармане губке. Что за утро! Сперва подрядчик, после – доберман.
– Вряд ли их смогут прижать всерьез: доказательства слишком слабые. А ты как считаешь? Но все-таки хоть какая-то передышка для нас.
Кваме эти дела, сдается, ничуть не волновали. Что было, пожалуй, даже несколько бездушно, ибо Моррис не упускал из вида моральную сторону проблемы. За содеянное ими страдать приходится другим.
– Учитывая, чем занимались эти бедняги, они вполне могли подцепить СПИД…
Чернокожий проскочил очередной поворот, забыв переключить скорость.
– Тебе не кажется, что…
Кваме наконец открыл рот и ухмыльнулся.
– Мне жалко ту белую «ауди», босс, – сказал он. – Уж очень мне понравилась большая, здоровая тачка.
– Дай срок, раздобуду тебе такую же, – пообещал Моррис.
Похоже, в том, что касается морали, на Кваме особо рассчитывать не приходилось.
* * *
Доберман встретил их с обычной злобой, гавкая и кидаясь на дверь машины. Видимо, еще при Бобо кто-то из персонала получил указание спускать эту тварь с цепи по выходным. Псина уперлась лапами в стекло и свирепо рычала. Моррис нашарил в кармане пакет, вытащил пропитанную соусом губку, велел Кваме чуть приоткрыть окошко и отправил гостинец прямо в пасть ублюдку. Так лишний раз подтвердилась чудовищная наивность собачников: животное тут же потеряло к приезжим всякий интерес, занявшись жратвой, а они спокойно отперли офис и вошли.Долгая мучительная агония, объяснил ему студент-ветеринар, сидевший за растление малолетних. Что ж, поглядим.
Как странно, подумал Моррис, возвращаться в эту грязную конуру. А ведь полгода не прошло (и тоже было воскресное утро… вот уж впрямь день поминовения!), как у них с Бобо случилась здесь первая стычка – предзнаменование всего дальнейшего. Однако ничего здесь не изменилось: стол, шкаф с папками, сейф, корзина для бумаг, распятие… все как было. Разве только календарная девица – на февральской картинке она многозначительно облизывала горлышко бутылки от братцев Руффоли. А теперь, в середине марта, судя по всему, пыталась откупорить сразу две таких посудины нагло торчащими коричневыми сосками вместо штопора. Моррис первым делом снял пакость со стены и уже собирался отправить в мусор, где ей было самое место, как вдруг сообразил, что календарь вполне можно пожертвовать Кваме, ничуть не оскорбляя Мими и распятие. В конце концов, нельзя же ожидать, что все сразу обратятся в веру Господню.
Негр с довольной улыбкой пролистал календарь, поворачивая то так, то эдак, словно вертикальные ракурсы его не слишком вдохновляли. Когда же Моррис полез в ящик с роковым «делом Массимины», сообщник гулко прокашлялся и пробасил в пространство:
– Знаешь, куда я засуну эту бутылку, братан? – Англичанину, торопливо перебиравшему бумаги, нужды не было гадать. – Я ее засуну прямо в эту сладкую белую задницу, вот, – заржал Кваме.
Моррис всю жизнь старался избегать подобных разговорчиков, но сейчас читать нотации Кваме было бы неправильно: ведь он сам дал ему эту дрянь. Так или иначе, если календарь его убережет от более опасных пороков, пускай любуется на здоровье. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось…
Бросать компрометирующие документы в корзину было слишком рискованно. Моррис спрятал их в карман пальто и повернулся к выходу.
– Сейчас у нас нет времени, – объяснил он, – но в ближайшие несколько дней я хочу, чтобы ты пролистал все папки в этом кабинете, просмотрел каждый документ, разобрался в делах компании. И если найдешь какие-нибудь заметки, записки или еще что-то личное, сразу сообщи мне, хорошо? На улице до пса постепенно дошло, что губка – не совсем то, на что он рассчитывал. Доберман судорожно тряс башкой и лязгал внушительными клыками. В последний раз, как надеялся Моррис. Как бы там ни было, пока тварь пыталась пристроить в своем брюхе то, чего ей глотать никак не следовало, люди спокойно прошли по раскисшей глине несколько шагов до «мерседеса».
– Вперед, – с облегчением скомандовал босс.
Когда они доехали до Вилла-Каритас, было полдесятого, но все еще спали. Моррис засомневался – как же Форбс будет заведовать школой, ведь мальчишек надо собирать на уроки и прочие мероприятия строго по расписанию. Однако вот приятная неожиданность: большой дом был старательно прибран, на столе стояла ваза с нарциссами, а на стенах висели рисунки, судя по всему, сделанные эмигрантами под руководством Форбса. Несколько топорных набросков сада и окрестных холмов, довольно гладкая серия живой натуры – молодой человек лежит на кушетке – и поразительно тонкий портрет мальчика с восточными чертами лица, в котором Моррис узнал Рамиза. Это, несомненно, была работа самого маэстро. Очень впечатляюще.
Моррис загляделся на портрет. Нет ли в нем сходства с Массиминой? Возможно ли такое? Ну нет, так можно скоро превратиться в параноика, психопата или что-то вроде. Всюду будет мерещиться она. Наверное, Форбс, не имея под рукой более благодарной натуры, просто наделил парнишку всей прелестью портрета, который он копировал с картины в Уффици. Красота Мими заразительна.
Мысль понравилась Моррису.
Он уже было собрался наверх, напомнить Форбсу, что тот просил отвезти его к мессе в церковь дона Карло в Квинцано, когда Кваме окликнул: