— Думаю, расовые аспекты существуют во множестве вещей. В данном случае не ощущаю ничего из ряда вон выходящего.
   — А вы, детектив Сэмпсон? Вы согласны, сэр? — поинтересовался молодой пижон в радужном галстуке.
   — Как видите, сэр, мы скромно идем через заднюю дверь. Мы из тех, кто не допускается в парадное. — Сэмпсон, так и не снявший темных очков, улыбнулся прямо в камеру.
   Наконец мы добрались до служебного лифта, стараясь оказаться в кабине без репортеров, для чего потребовались некоторые телодвижения.
   — Ходят слухи, будто Энтони Натан предъявит суду заявление о невменяемости подзащитного. Что вы скажете?
   — Ничего. Спросите самого Энтони Натана.
   — Детектив Кросс, вы будете делать заявление о том, что Гэри Мерфи не безумен?
   Наконец-то дверцы старинного лифта закрылись, и кабина вознеслась на седьмой этаж, на судейском жаргоне — «Седьмое небо». Этот этаж никогда не отличался тишиной и контролируемостью — здесь царила вокзальная сутолока, толпились копы, юные преступники и их родные, закоренелые мошенники, адвокаты и судьи. Но сейчас вся эта толпа была сметена приказом очистить этаж для одного-единственного процесса. Процесс века. Не этого ли жаждал Гэри Сонеджи?
   При отсутствии хаоса здание федерального суда казало свое истинное лицо — физиономию морщинистого старикашки при ярком свете утра. Утренние лучи солнца, просочившиеся сквозь окна на восточной стороне, высветили все складки и трещины на стенах.
   Наше прибытие совпало с появлением обвинителя: в зал суда вошла Мэри Уорнер, государственный прокурор шестого округа, — миниатюрная женщина лет тридцати шести. По своим способностям она вполне соответствовала Энтони Натану: как и он, она не проиграла еще ни одного дела, во всяком случае, ни одного крупного. Она всегда тщательнейшим образом готовилась к процессу и умела безошибочно воздействовать на судей. Один из ее оппонентов как-то бросил: «Это как игра в теннис с партнером, который отбивает все мячи, даже крученый, любую сложную подачу. И рано или поздно обставляет тебя всухую».
   Скорее всего, мисс Уорнер выбрал сам Джеральд Голдберг, а уж у него-то было из кого выбирать. Он предпочел ее Джеймсу Дауду и другим молодым фаворитам. Здесь же был мэр Монро, который просто не мог существовать отдельно от толпы. Увидев меня, он не подошел, но послал через весь зал патентованную улыбку. Только теперь до меня дошло, чем я был для него. Назначение начальником подразделения должно было стать моим последним продвижением по службе. Они бы сделали все, чтобы представить меня как наилучшего представителя Группы спасения заложников, дабы оправдать свое решение об отстранении меня от дела и заранее предотвратить все вопросы относительно моего поведения в Майами.
   С приближением суда Вашингтон облетела новость о том, что министр Голдберг самолично разрабатывает формулировку обвинения и что адвокатом выступит Энтони Натан. В «Вашингтон пост» Натана охарактеризовали как «воина-ниндзя ».С тех пор как Сонеджи-Мерфи выбрал его своим защитником, о нем регулярно публиковались материалы на первой полосе. Со мной Гэри не говорил о Натане, лишь однажды бросил мимоходом: «Мне нужен хороший адвокат, ведь так? Мистер Натан подходит мне, он убедил меня в этом и так же убедит присяжных. Он коварен, Алекс». Коварен?
   Тогда я спросил Гэри, равен ли Натан ему по уму. Гэри ответил с мягкой улыбкой:
   — Почему вы называете меня умным, хотя это совсем не так? Если бы я был умен, то разве сидел бы здесь?
   За последние недели он ни разу не вошел в образ Сонеджи и наотрез отказался от гипноза.
   Итак, я любовался этим суперадвокатом, который склонился над судейской кафедрой. Он, несомненно, был в своем деле маньяком и частенько доводил до бешенства свидетелей на перекрестном допросе. Гэри неспроста выбрал его… Что их объединяло?
   В принципе этот союз смотрелся естественно: один сумасшедший защищает другого. Энтони Натан уже успел публично заявить: «Будет настоящий зоопарк — или судейское шоу в стиле Дикого Запада! Это я обещаю. Они могут продавать билеты по тысяче долларов за место».
   Мой пульс участился, когда перед собравшимися предстал судебный пристав и призвал всех к порядку. По ту сторону зала я увидел Джеззи, одетую, как и подобает важной персоне из Секретной службы: темный, безукоризненно строгий костюм, высокие каблуки, блестящий черный «дипломат». Заметив меня, она выразительно закатила глаза.
   С правой стороны зала сидели Кэтрин Роуз и Томас Данн. Их присутствие придавало собранию ауру нереальности. Я не мог перестать думать об Энн Морроу и Чарльзе Линдберге на громком процессе о похищении их сына, который прогремел шестьдесят лет назад.
   Судья Линда Каплан был известна как красноречивая энергичная особа, не позволявшая адвокатам взять над собой верх. Она занимала эту должность чуть менее пяти лет, но уже провела несколько крупных процессов в Вашингтоне. Чтобы властно руководить ходом слушаний, она часто проводила заседания стоя.
   Гэри Сонеджи-Мерфи тихо, почти незаметно для зала препроводили на скамью подсудимых. Он уже сидел с приличествующим скромным видом, как и подобает истинному Гэри Мерфи. В зале присутствовало несколько журналистов, из которых по меньшей мере двое писали книги об этом похищении.
   Помощники адвоката демонстрировали всем своим видом подготовленность и уверенность в благоприятном исходе дела.
   Судебное заседание началось с театральных эффектов. Мисси Мерфи, сидевшая в первом ряду, вдруг начала рыдать.
   — Гэри мухи не обидит, — довольно громко произнесла она сквозь слезы.
   Кто-то из присутствующих попросил ее:
   — Леди, остановитесь, перестаньте!
   Судья Каплан стукнула своим молоточком и скомандовала:
   — Тишина в зале! Тише! Довольно этого! Действительно, этогобыло довольно. Старт был взят. Начался процесс века — суд над Гэри Сонеджи-Мерфи.

Глава 58

   В принципе, весь мир пребывает в непрерывном хаотическом движении, но особенно это касается моих отношений с расследованием и правосудием. В тот же день после заседания суда я занялся делом, имевшим для меня огромный смысл: я играл с детьми в настольный футбол. Деймон и Джанель были полны энергии, весь остаток дня проведя в соревновании за мое внимание. Они отвлекли меня от мыслей о неприятностях, неминуемо ожидавших меня в последующие недели.
   Вечером после ужина мы с Нана засиделись за столом с чашками кофе из цикория. Я хотел послушать, что она обо всем этом думает, хотя и так догадывался. Пока мы ужинали, руки ее находились в постоянном движении, как у Сэтчел Пейдж, намеревающейся подать крученый мяч.
   — Алекс, нам надо поговорить, — собралась наконец бабуля Нана. Когда она собиралась что-то сказать, то сперва замолкала, а затем разражалась монологом, который мог растянуться на часы. В соседней комнате дети смотрели по телику «Колесо фортуны». Доносившиеся оттуда вопли и болтовня создавали приятный домашний шумовой фон.
   — Так о чем будем говорить? — поинтересовался я. — Кстати, ты слыхала, что сейчас каждый четвертый ребенок США живет в нищете? Думаю, скоро мы присоединимся к моральному большинству.
   Нана молча собиралась с мыслями. Ее зрачки превратились в точечки величиной с булавочную головку.
   — Алекс, — начала она наконец, — ты ведь знаешь, что я всегда на твоей стороне, особенно в важных делах.
   — Знаю, с тех самых пор, когда я прибыл в Вашингтон со спортивной сумкой и состоянием в семьдесят пять центов.
   До сих пор у меня перед глазами картины, как я еду «к бабушке на север». Словно вижу тот день, когда прибыл из Уинстон-Салема на вокзал Вашингтона. Моя мать только что умерла от рака легких, отец скончался за год до нее. В кафешке Моррисона Нана купила мне поесть: я впервые в жизни очутился в ресторане. Так, в возрасте девяти лет, Регина Хоуп взяла меня к себе. У нее было прозвище «Королева надежды». Она учительствовала здесь, в Вашингтоне; тогда ей уже было под пятьдесят. Одновременно со мной в Вашингтон прибыли три моих брата и жили у разных наших родственников до восемнадцати лет. А я все время оставался у бабули Нана.
   Мне повезло. Иногда, впрочем, Нана становилась настоящей «королевой ведьм», потому что она «лучше меня знала, что мне нужно». Уж она повидала разных типов вроде меня на своем веку, например, моего папашу в разных видах. Она любила мою мать. Бабуля Нана была и остается классным психологом. Тогда, в возрасте десяти лет, я впервые назвал ее бабулей Нана. Она заменила мне одновременно и бабушку, и мать. Сейчас она сидела, скрестив руки на груди и демонстрируя железную волю.
   — Алекс, у меня дурные предчувствия насчет тебя.
   — Можешь объяснить почему?
   — Могу. Прежде всего, Джеззи — белая женщина, а я им не доверяю. Хочу доверять, но не могу. Большинство из них нас не уважает. Лгут нам в лицо.
   — Ты выражаешься как уличный оратор, революционерка Фаррахан или Сонни Карсон, — заявил я, убирая тарелки и столовое серебро в старую фарфоровую раковину.
   — Мне нечем гордиться, но я ничего не могу с собой поделать.
   Бабуля Нана следила за мной.
   — Разве Джеззи виновата в том, что она белая? Нана заерзала в кресле, поправляя очки, висевшие на цепочке у нее на шее:
   — Она виновата в том, что гуляет с тобой. Похоже, она хочет заставить тебя бросить карьеру полицейского и все, чем ты занимаешься здесь, в Саут-Исте. Все, что тебе дорого в жизни. Деймона и Джанни.
   — Что-то я не заметил, чтобы они выглядели несчастными и обиженными. — Я уже повысил голос, стоя со стопкой грязных тарелок.
   Нана опустила руки на подлокотники:
   — Черт возьми, Алекс, ты этого не видишь, потому что не хочешь. Ты для них — все. Деймон уже боится, что ты бросишь их.
   — Дети думают так потому, что ты их настраиваешь! — Я верил в то, что говорил.
   Бабуля Нана молча откинулась на спинку кресла, не произнеся ни звука. Она выдержала длительную паузу, показавшуюся мне утонченной пыткой.
   — Ты абсолютно не прав. Я забочусь об этих ребятишках так же, как заботилась о тебе. Вся моя жизнь прошла в заботах о людях и уходе за ними. Я никогда никого не обижала.
   — Ты сейчас обидела меня и знаешь это. Ты знаешь, что значат дети для меня.
   В глазах у бабули Нана стояли слезы, но она стояла на своем. Она глядела мне прямо в глаза. Мы с ней связаны крепкими, неразрывными узами любви.
   — Алекс, я не хочу, чтобы ты потом извинялся передо мной. Не важно, что когда-нибудь ты пожалеешь об этих словах. Важно то, что сейчас ты не прав. Ты жертвуешь всем ради отношений, которые не кончатся ничем хорошим.
   На этом бабуля Нана резко встала и побрела наверх. Все — конец разговору. Так она решила.
   Неужели я жертвовал всем, чтобы быть с Джеззи? Неужели наши отношения не имели будущего? Пока я не знал ответов на эти вопросы. Но должен был их найти.

Глава 59

   На процессе Сонеджи-Мерфи начались показательные выступления медицинских экспертов. На трибуну для дачи свидетельских показаний один за другим выползали врачи. Некоторые были чересчур крикливо одеты для ученых. Предстали эксперты из Уолтер-Рид, из тюрьмы Лортона, из вооруженных сил и ФБР. Фотографии и схемы четыре на шесть футов вывешивались и объяснялись, посещались и подробно рассматривались на карте места преступлений. Всем этим мы развлекались первую неделю процесса.
   Наконец свидетельские места заняли десять психиатров и психологов, дабы доказать, что Гэри Сонеджи-Мерфи является патологическим социопатом, то есть способен полностью контролировать свои действия и совершал преступления в здравом уме и твердой памяти. Его охарактеризовали как «криминального гения», лишенного совести и раскаяния, блистательного актера, чье дарование «достойно Голливуда», способного бесконечно долго дурачить людей и манипулировать ими.
   Гэри Сонеджи-Мерфи сознательно и обдуманно похитил двоих детей, убил одного или обоих, при этом прикончил еще нескольких человек — пятерых, по меньшей мере. Монстр в человеческом обличье, чудовище из ночных кошмаров… Так говорили эксперты обвинения.
   Главный психиатр из Уолтер-Рид давала показания почти весь день. Она раз десять беседовала с Гэри Мерфи. После долгой повести о тяжелом детстве в Принстоне и отрочестве в Нью-Джерси, отмеченном вспышками немотивированной жестокости по отношению к людям и животным, доктор Мария Руокко дала психиатрическую оценку личности Гэри Мерфи:
   — Передо мной — особо опасный социопат. Я убеждена, что он полностью отдает себе отчет во всех своих действиях, и абсолютно не верю в раздвоение личности.
   Все это продолжалось довольно долго, так как Мэри Уорнер каждый раз искусно откладывала слушание дела на другой день. Я восхищался ее дотошностью и пониманием психических процессов. Она подбрасывала судье и присяжным умопомрачительные головоломки. Несколько раз я с ней беседовал и находил ее очень симпатичной личностью.
   Когда Мэри закончила, в голове у присяжных должна была сложиться яркая детализированная картина того, что происходило в сознании Гэри Сонеджи-Мерфи. Ежедневно она заставляла присяжных сконцентрироваться на новых и новых подробностях, которые досконально разъясняла, а затем выкладывала из них цельную картину. Она наглядно демонстрировала связь каждой детали с предыдущими. Раза два зал даже аплодировал ей за великолепное представление.
   Мэри Уорнер блистательно делала свое дело, в то время как Энтони Натан шаг за шагом опротестовывал каждый пункт ее обвинительного заключения. Защита его была построена на одной простой идее, и он ни разу не отклонился от выбранного курса: Гэри Мерфи невиновен, потому что не совершал преступлений.
   Преступления совершал Гэри Сонеджи. А это совершенно другой человек.
   Энтони Натан с важным видом расхаживал перед судейской кафедрой, превосходно чувствуя себя в костюме, сшитом на заказ за полторы тысячи долларов. Костюм был великолепен, но Натан принимал столь немыслимые позы, что порой казалось, будто в роскошном пиджаке красуется детский спорткомплекс.
   — Я человек недобрый, — сообщил Энтони Натан суду присяжных, состоящему из семи женщин и пяти мужчин. — Но только не в суде. Люди жалуются, что на моем лице постоянно присутствует презрительная гримаса. Я — напыщенный, невыносимый эгоист, и рядом со мной невозможно находиться рядом более минуты. Это действительно так, — разглагольствовал Натан перед своей подневольной аудиторией. — Это абсолютная правда. Вот почему я порой имею неприятности. Потому что я говорю правду. Всегда! Это моя навязчивая идея! Я не переношу полуправды. И никогда не берусь за дело, в котором не могу говорить ПРАВДУ! Моя защита будет простой — это наименее сложное и противоречивое дело из всех, что мне когда-либо приходилось представлять суду присяжных. Потому что оно построено на ПРАВДЕ. Леди и джентльмены, тут все ясно, как черное и белое. Итак, выслушайте меня. Мисс Уорнер и ее команда понимают, сколь сильна здесь защита, поэтому вам представили больше фактов, чем использовала комиссия Уоррена, чтобы доказать то же самое — то есть АБСОЛЮТНО НИЧЕГО! Если бы можно было подвергнуть мисс Уорнер перекрестному допросу и она была бы вынуждена отвечать честно, то это подтвердилось бы. И мы все спокойно разошлись бы по домам. Не правда ли, это было бы здорово? Ну конечно, здорово!
   Публика захихикала, а некоторые члены суда присяжных подались вперед, внимательно слушая и наблюдая. Прохаживаясь перед кафедрой, Натан каждый раз на полшага приближался к ним.
   — Кое-кто спрашивал меня, почему я взялся за это дело. Я дал тот же простой ответ — объяснил, почему это дело намного предпочтительнее для защиты. Главное для защиты — Правда. Я знаю, что сейчас вы не верите. Но поверите! Поверите! Есть один неоспоримый факт, который мисс Уорнер предпочла скрыть от присяжных. Министр финансов, ее босс, форсировал передачу дела в суд. Он оказывал давление, добиваясь, чтобы процесс окончился в рекордный срок. Никогда еще колеса Правосудия не вращались столь стремительно. Эти колеса никогда не будут вращаться с такой же скоростью для вас и ваших семей — учтите это! Вот — Правда. Но в данном случае из-за тяжких переживаний мистера Голдберга и его семьи колеса завертелись очень быстро. А также из-за страданий Кэтрин Роуз Даны и ее семьи, тоже известной, богатой и влиятельной. Они хотят положить конец своим страданиям! И кто осудит их за это? Конечно, не я! НО ТОЛЬКО НЕ ЗА СЧЕТ ЖИЗНИ НЕВИНОВНОГО ЧЕЛОВЕКА! Этот человек, Гэри Мерфи, не является виновником страданий, которые им пришлось пережить!
   Натан подошел к месту, где сидел Гэри. Светлорусый, атлетически сложенный Гэри сейчас походил на повзрослевшего бойскаута.
   — Этот человек — такой же порядочный, как и мы с вами. И я это докажу. Он — порядочный, запомните это! Есть для вас еще один факт: Гэри Мерфи — безумен. Должен вам сказать, что я и сам — слегка сумасшедший. Слегка. Вы уже это заметили. Мисс Уорнер обратила на это ваше внимание. Так вот, Гэри Сонеджи В ТЫСЯЧУ РАЗ БЕЗУМНЕЕ! Это самый ненормальный человек изо всех, с кем мне доводилось встречаться! Итак, я встречал Сонеджи. И вы тоже встретитесь с ним. Это я вам обещаю. И когда вы встретитесь с Сонеджи, вы уже не сможете осудить Гэри Мерфи. Вы полюбите Гэри Мерфи и будете переживать за него в его борьбе с Гэри Сонеджи. Гэри Мерфи не может быть осужден за убийства и похищения, совершенные Гэри Сонеджи!
   Энтони Натан принялся вызывать свидетелей. К моему удивлению, среди них оказались преподаватели Вашингтонской частной школы, а также некоторые ученики. Были и соседи Мерфи из Делавэра. Со свидетелями Натан обращался ласково, четко формулировал вопросы. Он им нравился, и они ему доверяли.
   — Пожалуйста, назовите присутствующим ваше имя.
   — Доктор Нэнси Темпкин.
   — Ваш род занятий?
   — Я преподаю историю искусств в Вашингтонской частной школе.
   — Вы знали Гэри Сонеджи?
   — Да, знала.
   — Был ли мистер Сонеджи хорошим учителем? Или давал поводы усомниться в своей пригодности к педагогической деятельности?
   — Нет, ничего подобного я не замечала. Он был очень хороший учитель.
   — Почему, доктор Темпкин?
   — Он обожал как свой предмет, так и учеников. Это был самый любимый учитель в школе. Его прозвали «Чипс», как в фильме «Мистер Чипс».
   — Как вы слышали, эксперты-медики считают его сумасшедшим, подозревают у него раздвоение личности. Как вы это восприняли?
   — Честно говоря, только так я и могу объяснить происшедшее.
   — Доктор Темпкин, позвольте задать непростой в данных обстоятельствах вопрос: был ли подсудимый вашим другом?
   — Да, он был моим другом.
   — Он все еще им остается?
   — Да, я хотела бы видеть Гэри и помочь ему.
   — И я тоже, — произнес Натан, — я тоже! На второй неделе суда в пятницу вечером Энтони Натан нанес свой первый «бомбовый удар», сколь неожиданный, столь и драматичный. Все началось с совещания Натана с Мэри Уорнер и судьей Каплан, во время которого Мэри Уорнер впервые за все время повысила голос: «Я возражаю, ваша честь! Я должна опротестовать этот трюк! Трюк!»
   В зале стоял шум, пресса в передних рядах была начеку. Судья Каплан приняла решение в пользу защиты. Мэри Уорнер вернулась на место, явно утратив частицу самообладания, и выкрикнула оттуда:
   — Почему мы не были проинформированы заранее? Почему об этом не объявили перед судом?
   Натан поднял руки кверху, призывая зал к тишине, и сообщил новость:
   — В качестве свидетеля защиты вызывается доктор Алекс Кросс, враждебно настроенный и противодействующий свидетель, но при этом — свидетель защиты.
   Трюком оказался я.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВСПОМНИТЕ МЭГГИ РОУЗ

Глава 60

   — Пап, ну давай еще разок посмотрим, — умолял Деймон. — Ну пожалуйста!
   — Нет уж, теперь посмотрим новости. Узнаем о жизни что-нибудь новое, помимо вашего Бэтмена и прочих.
   — Ну смешной же фильм, — убеждал Деймон.
   — Новости — тоже! — сообщил я сыну маленький секрет.
   Я не говорил Деймону, что нахожусь в ужасном напряжении из-за того, что в понедельник мне предстоит выступать в суде.
   В тот вечер по телевидению передали, что Томас Данн намерен выставить свою кандидатуру на выборах в сенат Калифорнии. Что это — попытка вновь вернуться к активной жизни? Возможно ли, чтобы он был сам замешан в похищении? Пока я не пришел ни к какому выводу. Я просто сходил с ума из-за того, что слишком уж много фактов имело отношение к похищению. Может быть, сообщение из Калифорнии содержало нечто большее, чем казалось на первый взгляд? Ведь я дважды обращался с просьбой разрешить провести расследование в Калифорнии, и оба раза просьбу отклонили. Джеззи имела связи в Калифорнии и пыталась помочь мне, но пока ничего не выходило.
   Итак, сидя на полу в гостиной, мы смотрели новости. Джанель и Деймон прижались ко мне. Перед этим мы крутили кино «Полицейский в детском саду» — в десятый, если не в двадцатый раз. Дети считали, что вместо Арнольда Шварценеггера там должен был быть я, но, по-моему, как комический актер Арнольд гораздо лучше. Вообще-то мне он больше нравился в «Бенджи» или в «Леди и бродяге».
   На кухне Нана играла в карты с тетушкой Тиа. Со своего места я видел телефон со снятой трубкой — чтобы избавиться от звонков репортеров и разных придурков. Все звонки сводились к одному: буду ли я гипнотизировать Сонеджи-Мерфи в переполненном зале суда? Сможет ли он тогда рассказать, что случилось с Мэгги Роуз Данн? Как я думаю — психопат или социопат Сонеджи? Но я не собирался отвечать на вопросы.
   Звонок в дверь раздался в час ночи. Нана поднялась наверх задолго до этого. Деймона и Джанель я уложил около девяти, почитав им на ночь волшебные сказки Дэвида Маколея «Черное и белое».
   Пройдя через темную гостиную, я отдернул занавеску. Там стояла Джеззи — точна, как всегда. Я вышел на веранду и обнял ее.
   — Пошли, Алекс, — прошептала она.
   У нее был план. Она утверждала, что ее план — «никаких планов», но такое редко бывало с Джеззи.
   В ту ночь мотоцикл просто летел над дорогой. Мы неслись на такой скорости, что остальной транспорт казался застывшим в пространстве. Позади оставались темные дома, лужайки, скверы. Мотоцикл на третьей крейсерской скорости гудел под нами ровно и спокойно, свет фары плясал по мостовой. Джеззи на лету сворачивала в разные проулки, затем, когда с четвертой скорости мы перешли на пятую и понеслись по бульвару Джорджа Вашингтона, стрелка спидометра указывала сто двадцать миль в час, а на 95-й улице — сто тридцать. Как-то Джеззи обмолвилась, что никогда не ездит со скоростью меньше ста миль в час, и я ей верил.
   Так, не останавливаясь, мы как будто пронеслись сквозь пространство и время и приземлились у бензоколонки в Ламбертоне, Северная Каролина. Было шесть утра. Должно быть, мы выглядели несколько странно: негр с белокожей блондинкой и мощный мотоцикл. Работник бензоколонки, казалось, был слегка не в духе. Это был паренек лет двадцати, с наколенниками для катания на скейте поверх голубых джинсов, коротко обритый с высоким гребешком. Таких парней полно на побережье Калифорнии, но никак не здесь. Интересно, как это мода столь быстро докатилась до Ламбертона в Северной Каролине? Наверное, идеи носятся в воздухе.
   — С добрым утречком, Рори, — улыбнулась ему Джеззи.
   Затем подмигнула мне, кивнув на насосы:
   — Смена Рори — с одиннадцати до семи. На пятьдесят миль вокруг это единственная станция, которая работает в это время. — Она понизила голос: — Откровенно говоря, у Рори можно купить все, что может понадобиться ночью, — шмелей, черных красавиц, диазепам…
   Она говорила низким голосом с подчеркнутой медлительностью, завораживая слух. Белокурые волосы красиво растрепались.
   — Экстаз, метамфетамин гидрохлорид, — продолжала она перечисление.
   Рори покачал головой, будто она спятила. Думаю, он был к ней неравнодушен. Откинув со лба воображаемые волосы, он выразительно воскликнул:
   — Ох, люди, люди!
   — Не волнуйся по поводу Алекса, — с улыбкой успокоила его Джеззи. — С ним все в порядке. Просто еще один коп из Вашингтона.
   — О Господи! Чтоб тебя! Черт тебя возьми, Джеззи, и твоих дружков-копов! — Торчащие волосы делали Рори дюйма на три выше, а сейчас будто встали дыбом. Он крутанулся на каблуках, будто его ткнули горящим факелом. Работая в кабинете «скорой помощи» бензоколонки, он повидал массу чокнутых. Мы тоже были в его глазах психами. Рассказывай! Какие еще друзья-копы!
   Меньше чем через четверть часа мы оказались в домике Джеззи на озере. Это был небольшой коттедж у самой воды, окруженный березами и елями. Погода стояла великолепная: бабье лето наступило намного позже обычного — следствие глобального потепления.
   — А ты мне не говорила, что владеешь усадьбой, — заметил я, спускаясь к домику по живописной тропинке.
   — Не совсем так. Мой дед оставил этот домик моей матери. Он был местным разбойником и вором. Из нашей семейки у него у единственного водились денежки. За преступления ведь платят.
   — Похоже на то.
   После езды на мотоцикле я с удовольствием разминал мышцы. Мы вошли в дом. Дверь оказалась незапертой, что заставило меня призадуматься.
   Джеззи слазила в холодильник, который оказался битком набит, затем поставила кассету Брюса Спрингстина и вышла наружу. Я проследовал за ней к мерцающей темно-голубой воде. Там была построена новая пристань: узенький мосточек вел к широкой палубе со столом и стульями. Я наслаждался музыкой из альбома «Небраска».