Пьецух Вячеслав. Рука

То ли Веру обворожила могучая фигура Бидона, то ли покорил его
спокойно-повелительный тон, не подразумевающий возражений, но она вскоре
действительно принесла в палату телефонный аппарат, а маляры, подновлявшие
фасад морга, доставили выпивку и съестное.
Через полчаса все были крепко навеселе. Яша Мугер спрашивал то и дело:
- Вер, а Вер! Когда руку отрезают, то девают ее куда?
- Собакам отдают на съеденье, куда ж еще!..
- Нет, я серьезно.
- Если серьезно, то плавает твоя рука в чане с формалином, студенты по
ней потом будут анатомию изучать.
Александр Маленький вопил в форточку:
- В гробу я видал ваш Моральный кодекс строителей коммунизма, да! Это
сколько же лет через него пошло псу под хвост! Ну ничего, дорогие
соотечественники: дайте только выписаться из больницы, я вам устрою...
этот... как оно называется - "рыбный день"!
А потом, оборотясь, хитро ухмылялся и спрашивал у Папавы:
- Скажи, Робинзон, а как по-грузински будет ж..?
- Тори.
- Это, по-моему, у англичан есть такая политическая партия?..
- У англичан партия, а у нас ж...
Вера смеялась, по-девичьи захмелев:
- Сознавайтесь, сукины дети, кто вывернул лампочку на посту?
Бидон разговаривал по телефону:
- Але! Это Селиверстов? Слушай, Селиверстов: тут у нас в больнице имени
Парацельса есть один злостный хирург, Стрункин его фамилие. Так вот этого
Стрункина надо показательно наказать, а то он, понимаешь, отрезает у людей
конечности налево и направо, и хоть бы хны! Арестуй его, к чертовой
матери, уголовное дело за членовредительство заведи, но главное, пусть его
твои ребята поучат в отделении, чтобы он знал, змей, как у народа
конечности отрезать!..
Ваня Сорокин волынил свою волынку:
- По учению йогов, у каждого человека есть прана, и даже у животного
каждого она есть, и даже у всякого неодушевленного предмета, вроде гайки и
кирпича. Вообще прана - это совершенно отдельное вещество. Вот, например,
у меня есть душа внутренняя, а прана - это душа внешняя, которая окружает
меня на манер того, как атмосфера окружает Землю в сколько-то там слоев.
Через эту самую прану передаются мысли на расстоянии, нах... как
сказать... нахлынывают случайные воспоминания, и если ты хочешь вылечить у
человека воспаление легких, то воздействовать нужно не на легкие, а на
прану...
Часу в одиннадцатом вечера все заснули: Александр Маленький за столом,
Яша Мугер с Робинзоном Папавой по своим местам, Вера с Бидоном на дальней,
свободной койке, а Ваня Сорокин почему-то примостился на коврике у двери.
Напоследок Яша спросил, уже обретаясь в состоянии полусна:
- Вер, а Вер! Когда руку отрезают, то девают ее куда?
- Собакам отдают на съеденье, - заплетающимся языком отвечала
медицинская сестра Вера, - куда ж еще...
- Нет, я серьезно.
- Если серьезно, то плавает твоя рука в чане с формалином, студенты по
ней потом будут анатомию изучать...
На дворе сильно похолодало, и вдруг за окном запорхал снежок; при
полном безветрии снежинки были похожи на задумчивых мотыльков, то и дело
повисающих в воздухе и точно прикидывающих, в каком направлении двигаться
предпочтительней, веселей. Палата спала так крепко, что никто не слышал,
как за стеной дико визжала онкологическая больная, как нагрянул наряд
милиции и арестовал пьяного Стрункина, который в знак протеста безобразно
матерился и бил посуду, как пришли маляры, собрали пустые бутылки и
унесли.
Яша Мугер проснулся посреди ночи, что обыкновенно с ним случалось после
обильной пьянки. На душе было тоскливо, муторно, не по-доброму
предчувственно, - словом, нехорошо. Яша смотрел в окно, бледно светящееся
во мраке, и спрашивал себя, отчего бы это у него на душе было так нарочито
нехорошо... Мало-помалу он пришел к заключению, что причиной всему рука;
донельзя, до слез было жалко ампутированной конечности, кровной ткани, по
глупой случайности отторгнутой от родимого целого и плавающей теперь в
одиночестве, в формалине, в кромешной тьме. Такое было ощущение, словно
вместе с рукой у него отняли часть его суверенной личности, либо одно из
чувств, вроде обоняния, без которого, конечно, жить можно, но это уже не
то; Яше припомнилось, что точно такая же тоска на него свалилась в тот
год, когда жена Вера Марковна ушла к зубному технику Альпенштоку.
Вдруг Александр Маленький резко, одним движением сел, как заводной
болванчик, пристально посмотрел на спящих в обнимку Бидона с Верой,
сказал:
- Это еще что за промискуитет!.. - и рухнул на столешницу, словно
внезапно умер.
Яков еще полежал немного, глядя в бледно светящееся окно, потом
поднялся, сунул ноги в тапочки, перешагнул через храпящего Ваню Сорокина и
вышел в едва освещенный одной лампочкой коридор. Пройдя коридор, он
спустился по лестнице на первый этаж, а затем в подвал, где начинался
тоннель, соединявший клинику с учебными корпусами; тут было сумрачно, сыро
и тихо по-особому, как-то по-кладбищенски, только слышался звук капели,
которой сочились перепутавшиеся трубы, похожие на кишки. Яша уверенно шел
вперед, как если бы его вел за собой невидимый проводник, бегло
оглядывался по сторонам и вскоре, точно, увидел массивную дверь
анатомического театра. Видимо, тут работала ночная смена прозекторов,
которые отлучились перекусить, ибо створки двери были открыты настежь, а в
помещении театра не было ни души. Яша сторожко шагнул через порог, увидев
у дальней стены металлические столы, накрытые простынями, испуганно взял
налево и как раз оказался в чулане, уставленном пластиковыми баками,
похожими на мусорные контейнеры старого образца. На одном из баков было
цинично написано коричневой краской "руки"; Яша двумя пальцами приоткрыл
крышку и сразу увидел родную длань с малиновым пятном возле локтя,
глубоким порезом предплечья, запечатлевшимся в шраме неестественно белого
цвета, как будто кто тут мелком прошелся, с армейской татуировкой в виде
литеры "я" с крыльями по бокам и сломанным ногтем на среднем пальце. Не
долго раздумывая, он выудил свою руку из бака, хотя это нисколько не
входило в его намерения, а требовалось только повидаться с отторгнутой
плотью, по которой изнылась отравленная душа, и, прихватив ее щепотью, как
прихватывают рыбу, купленную на базаре, осторожно понес наверх. Вернувшись
в палату, Яков положил свою руку в пакет, который Бидон использовал под
гостинцы, пакет спрятал в тумбочку, тумбочку запер на миниатюрный замок, а
ключ положил в носок. Зачем он выкрал руку из анатомического театра, -
этого Яков не мог понять.

7

Наутро отравленники выписывались из больницы. Яше Мугеру претила
перспектива остаться одному в девятиместной палате, и он порешил бежать.
Медицинская сестра Вера самочинно оформила все бумаги, похмелила на
прощанье разведенным спиртом, и около полудня Яша Мугер уже ехал домой в
4-м трамвае, прижимая к груди пластиковую сумку, от которой разило
формалином на весь вагон. Спирт сделал свое дело, и дорогой Яков переживал
неординарные чувства по отношению к своей длани: с одной стороны, это была
тоска по значительному куску собственной плоти, которому впредь суждено
какое-то отдельное бытование, тоска, впрочем, немучительная, окрашенная
пастельно; с другой стороны, он испытывал легкую жуть перед мертвой тканью
самого родного происхождения, которая являла собой как бы модель кончины
всего его существа, вроде бы бесконечно отдаленной во времени и в
пространстве; в-третьих, его посетило такое чувство, вернее, соображение,
- в мертвой плоти на самом деле нет ничего ужасного, мясо и мясо, вроде
куска говядины по тысяче целковых за килограмм; наконец, показалось
немного странным, что собственную руку можно хоть щипцами терзать - и
нисколько не будет больно. Уже подъезжая к дому, Яков отвлекся от этих
мыслей и напомнил себе о том, что на ближайший понедельник, на три часа
дня в доме N_17 по улице Брута назначена первая встреча банды.
Жил Яша Мугер в двухэтажном бараке, в большой коммунальной квартире, в
десятиметровой комнате возле кухни. Войдя к себе, он первым делом спрятал
в холодильник пакет с рукой, потом включил телевизор, уселся перед ним в
кресло и задремал. Снились ему похороны Бидона; будто бы полгорода вышло
проводить тело в последний путь, остановились трамваи, автомобили
салютовали процессии тревожными, продолжительными гудками, сразу за гробом
шли одетые в траур вдовы, а впереди гроба шествовал милиционер
Селиверстов, державший в руках алую подушку с медалью "За спасение
утопающих", которой Бидон был якобы награжден в 1963 году, еще будучи
агентом "Заготзерна". Проснувшись, Яша спросил себя, что бы мог означать
сей сон, и вдруг его осенило: ампутированную руку нужно предать земле.
Тогда он принес из кухни дощатый ящик из-под картошки, раскурочил его на
доски и примерно за час сколотил форменный гробик, который еще и обил
изнутри голубым сатином. Затем он вытащил из холодильника пластиковую
сумку, достал из нее руку, уже скукожившуюся до такой степени, что она
напоминала лапу какой-то огромной птицы, аккуратно уложил ее в гробик и
приколотил крышку двумя гвоздями.
Похоронить свою руку Яша решил в заброшенном, старом парке,
расположенном совсем близко, только трамвайную линию перейти, в котором до
середины восьмидесятых годов еще работала пара-тройка аттракционов, но
потом культурная часть как-то сама собой захирела, парк взялся подлеском,
уже повсюду валялись разбитые чугунные урны - Яша всегда удивлялся, как их
вообще можно разбить, - множество бумажного сора и какие-то ветхие
металлические конструкции, а в девяностых годах тут пили местные пьяницы,
регулярно насиловали девиц легкого поведения да с наступлением темноты
охотились за случайными прохожими озорники из Коровинской слободы.
В парке, давно оголившемся и как будто застывшем в ожидании новых
пакостей от погоды, Яков облюбовал место возле ржавых останков "чертова
колеса" и принялся копать землю; когда яма была готова, он вложил в нее
гробик и принял позу молящегося человека, хотя на самом деле в голове у
него почему-то крутились строки: "Тятя, тятя, наши сети Притащили
мертвеца", затем он стряхнул с себя оцепенение и стал зарывать могилку.
Мимо прошли двое мужчин интеллигентного вида, и один из них спросил Яшу:
- Вы, товарищ, случайно не клад нашли?
Яша нахмурился, но смолчал.
Вернувшись домой, он опять уселся в кресло перед телевизором и затих,
соотносясь со своим внутренним голосом, от которого он ждал ответа на
вопрос: полегчало у него на душе или не полегчало... Выходило, что нет, не
полегчало, и с течением времени этот отрицательный ответ постепенно
перерос в противно-нервное беспокойство, - Яше снова было до слез жалко
своей руки, которая теперь скучала одинокая в холодной, сырой земле возле
останков "чертова колеса" и, может быть, как-то по-своему взывала о
воссоединении и томилась, как томится по хозяину брошенная собака. Яша еще
немного посидел в кресле напротив телевизора и отправился в старый парк.
На матово-темном небе висела половинчатая луна, похожая на обсосанный
леденец, под ногами трещал ледок, костяк "чертова колеса" принял совсем уж
фантастическое обличье. Яша выкопал гробик, вскрыл его, переложил руку в
пластиковую сумку и скорым шагом пошел домой. В глубине парка раздался
выстрел, потом душераздирающе женщина закричала, и снова наступила тишина,
только под ногами трещал ледок.
Зачем он эксгумировал свою руку, - этого Яша не мог понять.

8

В понедельник Яша Мугер первым явился в дом N_17 по улице Брута,
каковой накануне ему подарил Бидон; дверь Яше открыла древняя старуха,
которая представилась "бабой Верой" и при этом посмотрела на него как-то
артистически, с удивлением и восторгом.
Яков по-хозяйски повесил в сенях на гвоздик пластиковую сумку с рукой и
отправился осматривать помещения. Больше всего ему понравился чердачок,
похожий на его комнату возле кухни; Яша уселся в старинное кресло-качалку
и зажмурился от удовольствия, точно кто ему нашептывал ласковые слова.
Слышно было, как по крыше ходили птицы, скорее всего вороны, в правом углу
верещал сверчок, снизу долетал голос:
- ...Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания,
никаких не будет тайн, а пока надо жить... надо работать, только работать!
Завтра я уеду, буду учить в школе и всю свою жизнь отдам тем, кому она,
быть может, нужна. Теперь осень, скоро придет зима, засыплет снегом, а я
буду работать, буду работать... Ольга говорит: музыка играет так весело,
бодро, и хочется жить! О, боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас
забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши
перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир
настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет
теперь. О, милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка
играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем,
зачем живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!
И следом другой голос, не то чтобы человеческий и протяжный:
- В Москву-у! В Москву-у!..
Яков спустился вниз, отворил дверь горницы и вошел. Из-под дивана
навстречу ему вылезла лохматая собака и хладнокровно тявкнула пару раз.
Яша сказал ей:
- Цыц!
И она с готовностью замолчала.
- А что, баба Вера, - обратился он к старухе Красоткиной, - вы всю
дорогу будете устраивать такие концерты?
Старуха Красоткина ответила:
- Всю дорогу. Угодно вам слушать дальше?
Яша пожал плечами и сел за стол. Старуха Красоткина продолжала:
- ...Ирина... Когда я сегодня проснулась, встала и умылась, то мне
вдруг стало казаться, что для меня все ясно на этом белом свете и я знаю,
как надо жить. Милый Иван Романыч, я знаю все...
- Иван Романыч, это кто? - поинтересовался Яша.
- Чебутыкин, полковой доктор, иронический персонаж. Ну-с, пойдем
дальше... Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни
был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его
восторги. Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьет на
улице камни, или пастухом, или учителем, который учит детей, или
машинистом на железной дороге... Боже мой, не то что человеком, лучше быть
волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой
женщиной, которая встает в двенадцать часов дня, потом пьет в постели
кофе, потом два часа одевается... о, как это ужасно! В жаркую погоду так
иногда хочется пить, как мне захотелось работать...
В сенях зазвенел звонок, - Яков вскочил и бросился отворять. Как он и
предполагал, это явились его бывшие товарищи по палате: Александр
Маленький, Робинзон Папава и Ваня Сорокин, который как раз заканчивал
очередной свой забубенный монолог:
- ...и я совершенно согласен с теми передовыми учеными, которые
считают, что древние египтяне совсем не для фараонов строили свои
пирамиды, - хотя и для фараонов тоже, - а главным образом для того, чтобы
фокусировать энергию вселенной в каких-то отдельных целях.
Яков, опять же по-хозяйски, ввел в горницу всю компанию, представил
приятелей старухе Красоткиной и пригласил рассаживаться вокруг стола.
- Насчет фальшивых документов пока дело плохо, - завел Александр
Маленький, которому, видимо, было невтерпеж приняться за технику будущих
преступлений, но Яша Мугер его прервал:
- Да погодите вы, мужики, - воскликнул он, с восхищением глядя на
приятелей, - тут такой концерт!..
Старуха Красоткина продолжала:
- Тузенбах...
- А кто такой Тузенбах? - поинтересовался Яков.
- Офицер, интеллигент, романтический персонаж. Итак, Тузенбах... Тоска
по труду, о боже мой, как она мне понятна! Я не работал ни разу в жизни.
Родился я в Петербурге, холодном и праздном, в семье, которая никогда не
знала труда и никаких забот. Помню, когда я приезжал домой из корпуса, то
лакей стаскивал с меня сапоги, я капризничал в это время, а моя мать
смотрела на меня с благоговением и удивлялась, когда другие на меня
смотрели иначе. Меня оберегали от труда. Только едва ли удалось уберечь,
едва ли! Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится
здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего
общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку. Я буду
работать, а через какие-нибудь двадцать - тридцать лет работать будет уже
каждый человек, каждый!..
Старуха Красоткина замолчала, сделала задумчивые глаза и отвесила своим
слушателям легкий поклон, который пришелся немного вбок. Робинзон Папава
почему-то поклонился в ответ, Ваня Сорокин бешено захлопал в ладоши, Яша
Мугер глянул туда-сюда, как бы спрашивая приятелей "каково?!"
- Тоска по труду, мать твою так!.. - сказал Александр Маленький. - Вот
ведь бесились люди с жиру, а мы расхлебывай!
С полминуты прошло в молчании, и вдруг подал свою реплику Собакевич:
- В Москву-у! В Москву-у!
И затем еще раз:
- В Москву-у! В Москву-у!
Видимо, Маленький не понял, что такое произошло, как-то это не
укладывалось у него в голове, что собака может заговорить, и он искренне
возмутился:
- Да что тебе далась эта Москва?! Не город, а большая помойка, на
которой живут десять миллионов алкоголиков и жлобов!
Чтобы не заводить истории, старуха Красоткина увела собаку и плотно
прикрыла за собой дверь.
- А теперь к делу, - строго сказал Робинзон Папава. - С фальшивыми
документами пока действительно плохо, но зато с оружием хорошо. - И он
выставил на стол маленький чемоданчик, который когда-то назывался
"балеткой": в чемоданчике оказались два обреза, немецкий кинжал с
гравировкой по лезвию и стартовый пистолет.
- Ну хорошо... - сказал Яша Мугер, - а грабить-то кого будем? Наверное,
все-таки не старушек?
Робинзон в ответ:
- Грабить будем акционерное общество "Капитал". Есть у нас в городе
такое акционерное общество - "Капитал", которое располагается в бывшем
Дворце культуры. Чем оно занимается, - хрен его знает, да это для нас и не
важно, хотя оно, скорее всего, ворует. Главное, установлено: деньги в
сейфе есть, и деньги огромные, сейф стоит в кабинете у президента, кабинет
президента находится на втором этаже, охрана на входе только два человека,
в пять минут седьмого в помещении акционерного общества остаются лишь
охранники, секретарша президента и президент.
- Вот если бы у нас была небольшая электронная бомба, - размечтался
Ваня Сорокин, - тогда мы грабанули бы это самое общество без проблем. Вы
хоть знаете, что такое электронная бомба? Ну, это что-то отдельное!
Представьте себе эффект: все цело - деньги, обувь, канцелярские
принадлежности, а человека эта бомба разваливает до атомарного
состояния...
Робинзон Папава сказал:
- Уймись! Не надо никакой электронной бомбы, просто в пять минут
седьмого мы заходим в помещение акционерного общества "Капитал", Александр
берет на мушку охранников, которые наверняка сразу описаются от страха,
Яша припугнет секретаршу стартовым пистолетом, а мы с Иваном заходим в
кабинет к президенту и говорим ему сакраментальную фразу: "Жизнь или
кошелек". Я подозреваю, что он выберет все же не кошелек.
- Ну, конечно! - с ядовитым выражением в голосе сказал Яша. - А про
женские чулки, которые налетчики на головы надевают, вы, растяпы,
разумеется, позабыли!
Об этой непременной детали снаряжения действительно позабыли; тогда Яша
Мугер отправился переговорить со старухой Красоткиной и через несколько
минут победительным жестом предъявил приятелям штопаные-перештопаные
фильдекосовые чулки. После того как компания обменялась мнениями на их
счет, вроде "сколько же этой карге лет, если она в молодости носила такие
архиерейские принадлежности", или "небогато живет старушка", Яша Мугер
справился у Папавы, когда решено совершить налет.
- А чего тянуть кота за хвост, - сказал решительно Робинзон, - сегодня
же и пойдем.
- Как сегодня?! - с испугом в голосе молвил Яша и побледнел.
Разбой со стрельбой, погонями, дележом и разгульным бытом рисовался ему
малоправдоподобной, по крайней мере, отдаленной во времени перспективой, и
когда необходимость совершить уголовное преступление, то есть нечто
страшное, выходящее за рамки обыкновения, сделалась действительной злобой
дня, как необходимость поужинать или забыться сном, Якову стало так
мучительно не по себе, что он даже почувствовал колотье в правой руке,
которой у него не было вот уж какие сутки. Однако и на попятный двор
отступать было нельзя, неудобно, как-то не по-мужски, и, по пословице
"Назвался груздем, полезай в кузов", Яша покорно собрался, когда компания
стала подниматься из-за стола, потом покорно плелся вдоль улицы Брута,
когда приятели, подбадривая друг друга глупыми шутками, направлялись к
остановке 2-го трамвая, потом покорно ехал в заднем вагоне, печально глядя
в замызганное окошко, и только за несколько минут до остановки "Дворец
культуры" попросил Ваню Сорокина чего-нибудь рассказать. Ваня завел речь о
преимуществах параглайдера перед каким угодно иным летательным аппаратом.
У главного подъезда Дворца культуры имелся небольшой тамбур; набившись
в него, налетчики напялили на головы старухины фильдекосовые чулки,
разобрали оружие и ввалились всей компанией в вестибюль. Не сказать точно,
к счастью или к несчастью, но по случаю окончания рабочего дня охрана была
пьяна; когда Александр Маленький поместился возле телефона и направил на
парней ствол своего обреза, они нимало не устрашились, а только дали
понять, что не станут мешать налетчикам, и мирно продолжили какой-то,
видимо, недавно начатый разговор:
- Вообще Верка баба хорошая не ехидная, но иногда на нее находит. Я ее
спрашиваю: "Ты кто такая есть-то?"
- А она что?
- Она говорит: "Ассирийка". Я спрашиваю: "По кому?"
- А она что?
- Она отвечает: "По образованию". Я говорю: "В таком случае давай я
по-быстрому оттолкнусь".
- А она что?
- Она говорит: "Не, меня это предложение не окрыляет".
Тем временем Папава, Сорокин и Мугер, поднявшись на второй этаж по
мраморной лестнице и повернув направо по коридору, уже приближались к
приемной президента акционерного общества "Капитал". Ваня Сорокин говорил:
- Все бы хорошо, только через эти архиерейские чулки ни хрена не видно,
того и гляди лоб себе расшибешь. Лучше бы, конечно, иметь приборы ночного
виденья: и морда закрыта, и видишь все в темноте, как кошка...
Робинзон Папава сказал:
- Уймись.
В конце коридора, за массивными дубовыми дверями, приятелям открылась
обширная приемная президента: слева была подвижная панель матового стекла,
обозначавшая вход в кабинет хозяина, посреди приемной стоял круглый диван,
из которого росла финиковая пальма, в правом углу за роскошным
канцелярским столом сидела миловидная девушка и что-то печатала на
машинке. Яша Мугер, блюдя свою роль, подошел к ней, сказал чужим голосом
где-то когда-то слышанные слова:
- Спокойно, это ограбление!
И вытащил из кармана стартовый пистолет.
Девушка взвизгнула и закрыла лицо руками. Папава с Сорокиным вдвоем
тронули легко поддавшуюся панель, обнажили оружие и вошли.
В глубине кабинета, у большого окна, оперевшись филейной частью о
подоконник и сложив на груди руки, стоял Бидон. Смотрел он на налетчиков
спокойно, даже с легкой, спрашивающей улыбкой, точно ожидая, что они
вот-вот его рассмешат.
- Ну, что хорошего скажете? - справился он без особого интереса.
- Гони наличность, - сказал Папава, поигрывая кинжалом, - а то мы тебя
уроем!
- Чиво-чиво?! - откликнулся Бидон с очень сложным выражением в голосе:
тут звучало и неподдельное удивление, и острастка, и начатки злости, и
уверенность в неистребимости своей плоти.
- Я говорю, наличность гони, а то мы тебя уроем...
Бидон ответил:
- Поди умойся.
В воздухе повисло что-то угрожающее, какое-то образовалось ясно
ощущаемое опасное электричество, чреватое разрядом немалой убойной силы.
Робинзон сказал:
- А чего ты возмущаешься-то? Чем ты, собственно, недоволен?! Мы что, на
честно заработанные гроши покушаемся, что ли? Мы покушаемся на средства,
которые ты намыл у трудящегося народа и разных незадачливых простаков!
- А их никто не заставлял отдавать свои честно заработанные гроши, -
возразил Бидон. - Мы, слава Богу, живем в свободном государстве, хочешь
канавы рой, хочешь песни пой, - это теперь свободно.
Ваня Сорокин сказал:
- Ты давай сворачивай эту буржуазную пропаганду! Как писал один
француз, свобода в эксплуататорском обществе состоит в том, что миллионер
и бездомный вольны ночевать под мостом Пон-неф. А у вас, бандитов глубоко
российского происхождения, свобода заключается в том, чтобы ограбить
народ, перевести деньги в доллары и эмигрировать в Гондурас.
- Ишь ты, Шопенгауэр какой нашелся! - съязвил Бидон. - Ну ладно,
некогда мне тут с вами философствовать, пошли вон!
- А я говорю, - уже закипая, сказал Робинзон Папава, - гони наличность,
не то мы тебя уроем!
- А я говорю, поди умойся! - сказал Бидон.
Засим наступило неприятное, даже отчасти мучительное молчание.
Налетчики чувствовали себя оскорбленными, и вдвойне оскорбленными потому,
что на их стороне была сила оружия, между тем президент акционерного
общества "Капитал" третировал их как мальчишек и позволял себе самый
обидный тон. Всем было очевидно, что просто так разойтись нельзя; и
хотелось бы разойтись в разные стороны, даже очень хотелось бы, да нельзя.
Ваня Сорокин сказал Бидону:
- Ты это... стань-ка лицом к окну.