Страница:
По характерному звуку рвущегося металла Николай Морозов понял, что пробило борт и осколок не маленький. Оттолкнув рулевого, мичман резко закрутил штурвал, уходя в сторону. Угадал. Еще два снаряда, скорее всего «семидесятипятки», подняли бурлящие фонтаны воды и дыма правее по курсу.
Если бы не свернул, пожалуй, словили бы немецкий подарок в корпус. Пока отделались ударом взрывной волны и несколькими осколками, звякнувшими о рубку, башни и доставшими кого-то из красноармейцев.
– Миша! – не отрываясь от штурвала, окликнул Морозов рулевого. – Сбегай, глянь, крепко нас уделало? Пусть ребята в трюме все хорошенько проверят, нет ли течи.
Высокий сутулый Миша Лысенко с готовностью козырнул, но в дверь рубки вбежал боцман Ковальчук и сообщил:
– Дырка так себе, с ладонь. Уже заделывают. Там бойцов осколками побило и перегородку смяло.
– Под ватерлинией пробоин нет?
– Пока бог миловал, но в нескольких местах клепки расшатались, вода потихоньку сочится. Но эти мелочи мы на берегу устраним.
Поблизости рвануло раза три подряд. Капитан и боцман поняли, что на этот раз немецкие артиллеристы охотятся именно за их бронекатером. Отдавать штурвал кому-то другому Морозов не стал, хотя и боцман, и долговязый Лысенко были опытными моряками.
– Егор, – приказал он боцману, – дуй в машинное отделение: если потеряем ход, нам труба.
– Есть!
Судя по всему, бронекатер ловили в прицел три 75-миллиметровые полевые пушки. Хорошо, что хоть не «стопятки»! Снаряд провыл над рубкой, снова взрыв, а затем звон разбитого прожектора.
– Самый полный! – передал Морозов в машинное отделение, хотя какой, к черту, «полный», если катер снова забит людьми и грузом сверх всякой нормы.
Метров через двести взрывы прекратились. По крайней мере, направленные в бронекатер. Возможно, помогли огнем наши орудия с левого берега, а скорее всего, «Верный» миновал зону огня этой настырной батареи. На палубе шумели, спорили, кто-то вскрикивал от боли.
– Миша, бери штурвал. Пойду разберусь, что за шум.
– Машинное работает нормально, – доложил скороговоркой вернувшийся Ковальчук. – А на палубе это мы с командиром роты о пустом спорили. Прикажите ему тела погибших за борт опустить.
Морозов передал штурвал Лысенко, вышел из рубки и увидел три трупа: младший лейтенант с разорванным, кое-как перемотанным бинтами животом и двое красноармейцев в окровавленных гимнастерках.
– Я с Женькой одно училище заканчивал! – кричал лейтенант, командир роты, с портупеей и кобурой на боку. – Это моя рота. Погибших хоронят как следует, а не выбрасывают где попало.
– Корабль перегружен, – не вступая в споры, коротко объяснил Морозов и снял фуражку. – На берегу хоронить будет некогда, да и негде. Хороните в воде.
Лейтенант тоже снял каску, с минуту раздумывал. Звенела, набирая высоту, мина – значит, берег уже недалеко. Взрыв, за ним другой подбросили «Верный». Волна, как выстрел, резко хлопнула о плоское днище.
– Ладно, пусть ребята на дне Волги лежат. Не самое плохое место.
Три трупа по очереди сбросили в воду. Раненых было человек семь, некоторые тяжело.
– В трюмы силком загоняли, – с досадой выругался боцман Ковальчук. – Боимся, утонем! Вот и результат – троих наповал осколками и остальные семь – кто выживет, а кто и нет.
– Сам в свой гроб лезь! – обозленно выкрикнули из толпы красноармейцев. – Вон в борту дырки. Неизвестно, сколько там мертвяков.
Ненужный спор прекратила пулеметная очередь с берега. Катер уже подходил к обрыву и был недосягаем для прямого огня немецких орудий. Мины хлопали наугад, а два пулемета из верхних окон полуразрушенной пятиэтажки сыпали частыми сериями трассеров. Большинство пуль, попавших в катер, рикошетили от брони. Но страх, из-за которого многие красноармейцы ни в какую не хотели лезть в трюм и кубрик, снова сыграл свою роковую роль.
Одна из очередей прошла вдоль судна, послышались шлепки пуль о человеческие тела. Раненный в ногу красноармеец пытался отползти под защиту рубки, но гимнастерку на спине рвануло, а вокруг разлохмаченного отверстия быстро расплывалось черное в полутьме пятно.
Еще двое бойцов тяжело ворочались у стойки лееров, кто-то пытался встать, но снова валился на палубу. Толпа кинулась с одного борта на другой. Ковальчук, широкоплечий сигнальщик Валентин Нетреба и еще несколько моряков теснили толпу напуганных бойцов, в основном мальчишек лет восемнадцати.
– А ну сидеть!
– Не двигаться, иначе перевернемся.
– Дергач, огонь осколочными по пулеметам! – скомандовал Морозов. – Достанешь?
– Достану, – отозвался командир носовой орудийной башни Вася Дергач. – Щас я им устрою.
«Трехдюймовка» открыла огонь. Толстые стены здания снаряды пробить не могли. Взрывы крошили кирпич, оставляя вмятины. Разнесло обгоревшую оконную раму. Пулемет, стоявший на треноге, раскидало вместе с расчетом. Два других усилили огонь, хлопали винтовочные выстрелы, но «Верный» уже ушел под защиту обрыва.
Когда рота выгружалась, Ковальчук, не выдержав, обругал лейтенанта, показывая на раненых, которых предстояло увозить обратным рейсом.
– Распустил слюни, людей в трюм загнать не сумел. Считай, полвзвода накрылось, в бой не вступая.
Лейтенант замахал руками, заикаясь, что-то крикнул в ответ, но неподалеку уже взрывались мины, которыми немцы встречали прибывающие суда.
– Иди, воюй, – подтолкнул его боцман. – Если ума наберешься, может, выживешь и людей беречь научишься.
А на берегу уже ждала толпа раненых. Сначала загружали тяжелых.
– Черепно-мозговые, с ранениями живота и грудной полости, – грамотно распоряжался капитан с медицинскими эмблемами.
Он стоял на кромке воды. Мелкая волна облизывала его шевровые сапоги. Различая все эти детали, Костя Ступников вдруг понял, что уже рассвело и назад предстоит добираться на виду немецкой артиллерии.
Василий Дергач, в танкистском шлеме, сидел на краю люка и лузгал добытые где-то семечки. Костя невольно сглотнул слюну, а рыжий Дергач протянул пригоршню:
– Бери, погрызешь.
– Спускаться далеко, – отозвался Костя.
– Ну, я сам тебе принесу.
Небольшого роста кривоногий артиллерист поднялся по скобам рубки и щедро отсыпал две пригоршни семечек.
– По светлому пойдем, – озабоченно проговорил Федя Агеев.
– А-а, без разницы, – равнодушно отозвался Дергач. – Ночью сплошные ракеты, все равно видимость как на ладони.
– Самолеты, того и гляди, появятся. Вон, «рама» уже цели высматривает.
Высоко над рекой медленно шел немецкий наблюдатель «Фокке-Вульф-189». Примета верная – значит, скоро пожалуют и штурмовики.
– Ковальчук, ты скоро погрузку закончишь? – окликнул боцмана Морозов.
– Я что, виноват? Несут и несут раненых. Уже сто сорок семь человек загрузили плюс восемь наших, которых по пути ранило.
– Все, хватит, – сказал мичман, обращаясь к врачу-капитану.
– Помрут люди за сутки, – отозвался тот. – Некоторые по трое суток лежат, того и гляди, гангрена начнется.
– Ночью и больше бы взяли, но сейчас слишком опасно. Пойдем по-светлому, на скорости, а если загрузимся под завязку, то поплетемся, как корова. Утопят всех, до середины реки не дойдем.
Трап наконец убрали, и катер медленно отошел от пристани. В самый последний момент боец в гимнастерке с перевязанными руками вдруг растолкал всех и прыгнул с причала. Повис на леерах, болтая ногами. Его рывком втащили на палубу.
На повязках, покрытых засохшими бурыми пятнами, выступили новые разводы крови. Все молча потеснились, а боец, оправдываясь и скрипя зубами от боли, объяснял:
– Сутки наверху пробыл, до берега добраться невозможно. Я пулеметчиком был, мина рядом шарахнула. Штук десять осколков словил. И на берегу трое суток пролежал. Руки опухли, бинты в тело врезаются. Отдерите кто-нибудь.
С берега снова открыли огонь. Но смертельно уставший за ночь экипаж «Верного» равнодушно наблюдал за столбами разрывов. Прошли мимо косы, где лежал на боку разбитый баркас. Двое уцелевших моряков махали руками, прося о помощи, но рисковать перегруженным катером Морозов не мог и прошел мимо.
Тем временем с раненого срезали, отодрали старые бинты. На опухшие багрово-фиолетовые руки было жутко смотреть. Пока накладывали новые повязки, раздались два шлепка. Облегчая перегруженный катер, боцман приказал сбросить в воду двоих умерших от ран бойцов. А может, их погрузили уже мертвыми, потому что некоторые были без сознания – не поймешь, мертвый или живой.
Сгрузив уже при свете остальных раненых, «Верный» взял курс к своей стоянке на Ахтубе, притоку Волги, где имелось много затонов и мест для укрытия. Провожая их, на берегу тяжело ахнул снаряд, подняв тучу песка и ломаного кустарника.
– Привет от фрицев. Может, последний на сегодня, – сворачивая самокрутку, проговорил Федя Агеев.
Руки у него тряслись.
Глава 2
Если бы не свернул, пожалуй, словили бы немецкий подарок в корпус. Пока отделались ударом взрывной волны и несколькими осколками, звякнувшими о рубку, башни и доставшими кого-то из красноармейцев.
– Миша! – не отрываясь от штурвала, окликнул Морозов рулевого. – Сбегай, глянь, крепко нас уделало? Пусть ребята в трюме все хорошенько проверят, нет ли течи.
Высокий сутулый Миша Лысенко с готовностью козырнул, но в дверь рубки вбежал боцман Ковальчук и сообщил:
– Дырка так себе, с ладонь. Уже заделывают. Там бойцов осколками побило и перегородку смяло.
– Под ватерлинией пробоин нет?
– Пока бог миловал, но в нескольких местах клепки расшатались, вода потихоньку сочится. Но эти мелочи мы на берегу устраним.
Поблизости рвануло раза три подряд. Капитан и боцман поняли, что на этот раз немецкие артиллеристы охотятся именно за их бронекатером. Отдавать штурвал кому-то другому Морозов не стал, хотя и боцман, и долговязый Лысенко были опытными моряками.
– Егор, – приказал он боцману, – дуй в машинное отделение: если потеряем ход, нам труба.
– Есть!
Судя по всему, бронекатер ловили в прицел три 75-миллиметровые полевые пушки. Хорошо, что хоть не «стопятки»! Снаряд провыл над рубкой, снова взрыв, а затем звон разбитого прожектора.
– Самый полный! – передал Морозов в машинное отделение, хотя какой, к черту, «полный», если катер снова забит людьми и грузом сверх всякой нормы.
Метров через двести взрывы прекратились. По крайней мере, направленные в бронекатер. Возможно, помогли огнем наши орудия с левого берега, а скорее всего, «Верный» миновал зону огня этой настырной батареи. На палубе шумели, спорили, кто-то вскрикивал от боли.
– Миша, бери штурвал. Пойду разберусь, что за шум.
– Машинное работает нормально, – доложил скороговоркой вернувшийся Ковальчук. – А на палубе это мы с командиром роты о пустом спорили. Прикажите ему тела погибших за борт опустить.
Морозов передал штурвал Лысенко, вышел из рубки и увидел три трупа: младший лейтенант с разорванным, кое-как перемотанным бинтами животом и двое красноармейцев в окровавленных гимнастерках.
– Я с Женькой одно училище заканчивал! – кричал лейтенант, командир роты, с портупеей и кобурой на боку. – Это моя рота. Погибших хоронят как следует, а не выбрасывают где попало.
– Корабль перегружен, – не вступая в споры, коротко объяснил Морозов и снял фуражку. – На берегу хоронить будет некогда, да и негде. Хороните в воде.
Лейтенант тоже снял каску, с минуту раздумывал. Звенела, набирая высоту, мина – значит, берег уже недалеко. Взрыв, за ним другой подбросили «Верный». Волна, как выстрел, резко хлопнула о плоское днище.
– Ладно, пусть ребята на дне Волги лежат. Не самое плохое место.
Три трупа по очереди сбросили в воду. Раненых было человек семь, некоторые тяжело.
– В трюмы силком загоняли, – с досадой выругался боцман Ковальчук. – Боимся, утонем! Вот и результат – троих наповал осколками и остальные семь – кто выживет, а кто и нет.
– Сам в свой гроб лезь! – обозленно выкрикнули из толпы красноармейцев. – Вон в борту дырки. Неизвестно, сколько там мертвяков.
Ненужный спор прекратила пулеметная очередь с берега. Катер уже подходил к обрыву и был недосягаем для прямого огня немецких орудий. Мины хлопали наугад, а два пулемета из верхних окон полуразрушенной пятиэтажки сыпали частыми сериями трассеров. Большинство пуль, попавших в катер, рикошетили от брони. Но страх, из-за которого многие красноармейцы ни в какую не хотели лезть в трюм и кубрик, снова сыграл свою роковую роль.
Одна из очередей прошла вдоль судна, послышались шлепки пуль о человеческие тела. Раненный в ногу красноармеец пытался отползти под защиту рубки, но гимнастерку на спине рвануло, а вокруг разлохмаченного отверстия быстро расплывалось черное в полутьме пятно.
Еще двое бойцов тяжело ворочались у стойки лееров, кто-то пытался встать, но снова валился на палубу. Толпа кинулась с одного борта на другой. Ковальчук, широкоплечий сигнальщик Валентин Нетреба и еще несколько моряков теснили толпу напуганных бойцов, в основном мальчишек лет восемнадцати.
– А ну сидеть!
– Не двигаться, иначе перевернемся.
– Дергач, огонь осколочными по пулеметам! – скомандовал Морозов. – Достанешь?
– Достану, – отозвался командир носовой орудийной башни Вася Дергач. – Щас я им устрою.
«Трехдюймовка» открыла огонь. Толстые стены здания снаряды пробить не могли. Взрывы крошили кирпич, оставляя вмятины. Разнесло обгоревшую оконную раму. Пулемет, стоявший на треноге, раскидало вместе с расчетом. Два других усилили огонь, хлопали винтовочные выстрелы, но «Верный» уже ушел под защиту обрыва.
Когда рота выгружалась, Ковальчук, не выдержав, обругал лейтенанта, показывая на раненых, которых предстояло увозить обратным рейсом.
– Распустил слюни, людей в трюм загнать не сумел. Считай, полвзвода накрылось, в бой не вступая.
Лейтенант замахал руками, заикаясь, что-то крикнул в ответ, но неподалеку уже взрывались мины, которыми немцы встречали прибывающие суда.
– Иди, воюй, – подтолкнул его боцман. – Если ума наберешься, может, выживешь и людей беречь научишься.
А на берегу уже ждала толпа раненых. Сначала загружали тяжелых.
– Черепно-мозговые, с ранениями живота и грудной полости, – грамотно распоряжался капитан с медицинскими эмблемами.
Он стоял на кромке воды. Мелкая волна облизывала его шевровые сапоги. Различая все эти детали, Костя Ступников вдруг понял, что уже рассвело и назад предстоит добираться на виду немецкой артиллерии.
Василий Дергач, в танкистском шлеме, сидел на краю люка и лузгал добытые где-то семечки. Костя невольно сглотнул слюну, а рыжий Дергач протянул пригоршню:
– Бери, погрызешь.
– Спускаться далеко, – отозвался Костя.
– Ну, я сам тебе принесу.
Небольшого роста кривоногий артиллерист поднялся по скобам рубки и щедро отсыпал две пригоршни семечек.
– По светлому пойдем, – озабоченно проговорил Федя Агеев.
– А-а, без разницы, – равнодушно отозвался Дергач. – Ночью сплошные ракеты, все равно видимость как на ладони.
– Самолеты, того и гляди, появятся. Вон, «рама» уже цели высматривает.
Высоко над рекой медленно шел немецкий наблюдатель «Фокке-Вульф-189». Примета верная – значит, скоро пожалуют и штурмовики.
– Ковальчук, ты скоро погрузку закончишь? – окликнул боцмана Морозов.
– Я что, виноват? Несут и несут раненых. Уже сто сорок семь человек загрузили плюс восемь наших, которых по пути ранило.
– Все, хватит, – сказал мичман, обращаясь к врачу-капитану.
– Помрут люди за сутки, – отозвался тот. – Некоторые по трое суток лежат, того и гляди, гангрена начнется.
– Ночью и больше бы взяли, но сейчас слишком опасно. Пойдем по-светлому, на скорости, а если загрузимся под завязку, то поплетемся, как корова. Утопят всех, до середины реки не дойдем.
Трап наконец убрали, и катер медленно отошел от пристани. В самый последний момент боец в гимнастерке с перевязанными руками вдруг растолкал всех и прыгнул с причала. Повис на леерах, болтая ногами. Его рывком втащили на палубу.
На повязках, покрытых засохшими бурыми пятнами, выступили новые разводы крови. Все молча потеснились, а боец, оправдываясь и скрипя зубами от боли, объяснял:
– Сутки наверху пробыл, до берега добраться невозможно. Я пулеметчиком был, мина рядом шарахнула. Штук десять осколков словил. И на берегу трое суток пролежал. Руки опухли, бинты в тело врезаются. Отдерите кто-нибудь.
С берега снова открыли огонь. Но смертельно уставший за ночь экипаж «Верного» равнодушно наблюдал за столбами разрывов. Прошли мимо косы, где лежал на боку разбитый баркас. Двое уцелевших моряков махали руками, прося о помощи, но рисковать перегруженным катером Морозов не мог и прошел мимо.
Тем временем с раненого срезали, отодрали старые бинты. На опухшие багрово-фиолетовые руки было жутко смотреть. Пока накладывали новые повязки, раздались два шлепка. Облегчая перегруженный катер, боцман приказал сбросить в воду двоих умерших от ран бойцов. А может, их погрузили уже мертвыми, потому что некоторые были без сознания – не поймешь, мертвый или живой.
Сгрузив уже при свете остальных раненых, «Верный» взял курс к своей стоянке на Ахтубе, притоку Волги, где имелось много затонов и мест для укрытия. Провожая их, на берегу тяжело ахнул снаряд, подняв тучу песка и ломаного кустарника.
– Привет от фрицев. Может, последний на сегодня, – сворачивая самокрутку, проговорил Федя Агеев.
Руки у него тряслись.
Глава 2
Путь на Сталинград
Три бронекатера на среднем ходу шли вслед за тральщиком. Начиная с июля немцы основательно засыпали русло Волги минами. Их вылавливали тралами, взрывали глубинными бомбами, но каждую ночь то в одном, то в другом месте ночной бомбардировщик, снизившись над рекой, сбрасывал очередной смертельно опасный шар.
Равнинная и сравнительно мелководная Волга имела глубину русла, как правило, не более десяти метров. Мины ложились на дно и терпеливо ждали своей добычи. Поэтому не торопился тральщик и не лезли вперед все три бронекатера. Два из них были типа БК-1124, каждый с двумя орудиями в танковых башнях и спаренным крупнокалиберным пулеметом на рубке, тоже в закрытой башне.
Третий, немного поменьше, с единственной орудийной башней, спаренной зенитной установкой и кормовым пулеметом – все три обычного винтовочного калибра, мало эффективного против немецких самолетов. Трехдюймовые пушки на всех катерах имели низкий угол вертикальной наводки и не годились для ведения огня по вражеской авиации.
Но если два катера могли рассчитывать на спаренные, довольно мощные крупнокалиберные пулеметы ДШК, то меньший из катеров, «Каспиец», был способен лишь отпугнуть вражеский самолет трескотней своих пулеметов и не подпустить его слишком близко.
Несмотря на небольшие различия, все три катера походили друг на друга – бронированные корабли длиной двадцать пять метров с минимумом надстроек, приличной для реки скоростью двадцать узлов (около сорока километров в час) и одновременно устойчивые, с малой осадкой.
Как правило, бронекатера не имели официальных наименований и числились под номерами. Но каждый командир и каждый моряк, уважая свой катер, старались дать им имена. Говорят, у любого корабля есть душа, значит, должно быть имя. И пусть в отчетах и ведомостях бронекатера значились под безликими номерами, в жизни они имели собственные имена: «Смелый», «Верный» и «Каспиец», который иногда снисходительно называли «Малыш».
«Смелый» возглавлял группу, которой командовал лейтенант Зайцев, шустрый, порой суетливый, но умевший быстро принять правильное решение.
Степан Георгиевич Зайцев не раз проходил этим путем, но с прежним любопытством рассматривал берега, затоны, часто задирал голову, вглядываясь в голубое, еще по-летнему теплое сентябрьское небо.
Неподалеку от села Ступино, раскинувшегося на высоком обрыве, лоцман, сопровождавший катера, показал деревянный обелиск на склоне берега с прибитым к нему небольшим корабельным якорем:
– Вот тут «двадцать второй» с адмиралом накрылся.
Все знали эту историю. Первого августа здесь проходили два бронекатера. На головном находился командир бригады контр-адмирал Хорохшин. Словно чувствуя опасность, перед перекатом адмирал приказал катерам увеличить дистанцию между ними со ста пятидесяти до трехсот метров и развить полный ход.
Взрыв мины был настолько мощный, что БК-22 просто исчез среди взметнувшегося вала мутной, смешанной с илом и песком воды. Когда волны успокоились и развеялся кислый дух взрывчатки, на поверхности не осталось ничего, что напоминало бы о БК-22.
Начинка мины составляет восемьсот килограммов взрывчатки, а порой и тонну. Этого хватит, чтобы разорвать и уничтожить со всем экипажем куда большее судно – монитор или канонерскую лодку.
Видимо, катер просто разнесло на части, а стремительный перекат унес то немногое, что оставалось на поверхности. Позже здесь работали водолазы, но глубина, большой слой ила и подводное течение сыграли свою роль. Не нашли ни малейшего следа катера и тел адмирала и пятнадцати человек экипажа.
В этой трагедии, не оставившей после себя никаких следов, многие моряки видели что-то загадочное и непонятное. Начиная с июля, когда немцы заминировали низовья Волги от Камышина и почти до Астрахани, суда взрывались часто. Гибли порой десятки человек, но большинству все же удавалось спастись, да и обломки кораблей ясно показывали причину их гибели. А в этом месте словно нечистая сила унесла бронированный катер, да еще с адмиралом и всем экипажем. Может, уцелевших моряков немецкие диверсанты в плен взяли?
Чего удивительного? Разведгруппы на легких бронемашинах и мотоциклах шныряли в здешних местах все лето. Наглели до того, что пара мотоциклистов могла залечь на обрыве, понаблюдать, а затем, не жалея пуль, открыть огонь по приглянувшемуся гражданскому катеру или пароходу.
Вооружение на речных судах стали устанавливать позже, а тогда круто разворачивались к левому берегу и побыстрее уходили, отстреливаясь из немногих карабинов и даже наганов. Тушили под пулями горевшие надстройки и увозили тела убитых и раненых.
Сейчас такой номер не пройдет, и нет фрицам необходимости прятаться по берегам. Фарватер узкий, извилистый, постоянно минируется, а у немецких пилотов имеются подробные карты. Находили не раз в немногих сбитых самолетах – откуда только взяли, сволочи!
Артиллеристы и зенитчики всех трех катеров сидели на своих местах. В любой момент могли появиться «юнкерсы» или «мессершмитты». Костя Ступников, не отрываясь, наблюдал за небом, оба пулемета были наготове, из казенников торчали маслянисто отблескивающие ленты с разноцветными головками крупных пуль: бронебойными, разрывными, зажигательными.
Костя был родом из Камышина. Закончил семилетку и даже один курс техникума. Работал перед войной на заводе. Призвали осенью сорок первого, отучился в Астраханском учебном отряде и месяцев пять нес береговую службу в качестве командира пулеметного расчета.
Затем направили в отряд бронекатеров и после недолгой проверки назначили командиром башенной зенитной установки. Башнер, хоть на орудийных, хоть на пулеметных установках, должность престижная. Если капитан катера собирает совещание, то в числе приглашенных, кроме боцмана, старшего механика, обязательно присутствуют командиры башен.
И боцман Ковальчук, который молодых без дела и на час не оставит, влезает порой на рубку покурить, поболтать о том о сем с Костей Ступниковым. Тяжелые пулеметы ДШК вызывают уважение. На кораблях их мало, в основном устанавливаются «максимы» или «дегтяревы», слабоватые против самолетов. А ДШК своей увесистой пулей на полкилометра прошибает броню с палец толщиной, если под нужным углом попасть.
Волга к середине сентября обмелела еще больше, повсюду желтеют песчаные косы и многочисленные, едва заметные, мели. До Сталинграда полторы сотни километров, по-хорошему, часов пять ходу, но тральщик во главе маленького каравана не торопится. Там ребята опытные, и обязанности в группе у них самые важные – не пропустить донную или якорную мину. Знают, что ошибиться им суждено всего раз. Прозевают – либо сами всем экипажем погибнут, либо один из катеров накроется.
Капитану «Верного» Николаю Прокофьевичу Морозову – тридцать два года, старик по сравнению с большинством экипажа. Успел повоевать, участвовал зимой сорок первого в боях за Керченский полуостров. Был ранен, а после выздоровления переведен в Каспийскую флотилию, в отряд недавно принятых на вооружение бронекатеров – приземистых, быстрых, с необычными для речных кораблей танковыми орудийными башнями.
Учитывая опыт, мичмана Морозова назначили командиром бронекатера. И не ошиблись. В новое дело вник быстро, «Верный» был хорошо подготовлен к боям и показывал на учениях едва не лучшие результаты в отряде. Только недолго длилась подготовка. Война шла уже на Волге.
Непонятно, что происходит в Сталинграде. В сводках сообщается, что идут ожесточенные бои, немецкие войска несут большие потери. Перечисляется количество уничтоженных танков, самолетов, убитых фашистов, которые расшибают лбы о стойкое сопротивление наших отважных бойцов. И обязательно одна-другая героические статьи, в которые верится с трудом.
То отделение бронебойщиков своими непревзойденными ружьями расстреливают и поджигают целую танковую роту, а закончив это дело, берутся за автоматы и прибавляют к горящим танкам еще и пехотную роту. Ну и дают!
Не отстают и другие. То саперы что-то очень ценное взорвут, а разведчики забрасывают гранатами штаб и волокут упирающихся пузатых «языков». Ценные сведения добыли – всем по медали!
Маленький караван принял свой первый бой еще вчера в низовьях, едва покинув стоянку. Разведчик «Фокке-Вульф-189» спустился с высоты, откуда наблюдал за рекой. Наверное, хотел получше рассмотреть пока еще редкие бронекатера: что там русские придумали?
По фрицу открыли огонь все семь пулеметов и две «сорокапятки» с тральщика. Чья-то очередь даже чиркнула по массивному корпусу, высекая искры. Но «рама» лишь встряхнулась, сбросила две бомбы и пошла с ревом набирать высоту, унося от греха подальше три свои тонны и три драгоценные арийские жизни.
– Боевая ничья, – важно подвел итог кривоногий артиллерист носовой башни Вася Дергач, провожая мощную, но довольно тихоходную машину. – Мы стволы закоптили, а фрицы рыбы наглушили. Гля, какой сомина плывет, пуда на два!
– Помирать фашист полетел, – провожая раскрашенную в пятнистый гадючий цвет машину, ухмыльнулся Ковальчук. – Метко стреляем, ничего не скажешь.
– Что ж, у ней броня толще танковой? – наивно удивлялся помощник Ступникова Федя Агеев. – Кто-то ведь попал.
– Снова пальцем в одно место! Знаешь слово «рикошет»? – резвился Вася Дергач. – Да и угодили всего парой-тройкой пуль, а такую броню под прямым углом бить надо. И пушкари с тральщика тоже ушами хлопали. Уж ихним-то снарядом завалить фрица можно было.
Старшина первой статьи Дергач разболтался так потому, что его пушка с малым углом возвышения в бою не участвовала, а то бы он показал.
– Егор Кузьмич, может, сома подцепим? – не унимался бывший танкист. – На жареху всей команде хватит.
– Мину мы скорее подцепим, – буркнул Ковальчук. – До тебя не доходит, что идем строго по курсу?
– Куда уж ясней. Шаг влево, шаг вправо – стреляют без предупреждения. А я сомятину люблю. Жирная, без костей.
– Язык у тебя без костей.
– Ну, люблю поговорить. А что, лучше молчать, как на похоронах?
Потом стало не до сомятины. Мимо проплыл облепленный мазутом труп. Течение колыхало его, и плыл он как-то странно – на спине. Ноги в коленях были подогнуты, руки в локтях вздернуты, а черный рот на мазутном лице был широко раскрыт, словно мертвец чему-то удивлялся.
– Рот открыт, а вода не набирается, – прошептал наивный Федя Агеев. – Не тонет…
– Мазут нутро спалил, некуда воде попадать, – объяснил грамотный помощник механика Донцов Тимоха, по прозвищу Ушан.
Не слишком почетное прозвище ему присвоили по двум причинам. Донцов закончил техническое училище, неплохо разбирался в механизмах, чем любил похвастаться, и смотрел на остальных матросов несколько свысока.
Кроме того, Тимоха имел большие оттопыренные уши (которые прятал под замасленную инженерную фуражку) и прыщи на щеках. Он смазывал их машинным маслом, чтобы быстрее сошли, но это не помогало. Лишь получал замечания от боцмана:
– Опять морду не мыл.
– Он прыщи лечит, – встревали артиллеристы из кормовой башни, расположенной над моторным отсеком, оба смешливые и круглолицые, как близнецы. – Вот соберется с духом, переспит с бабой, и прыщи сразу исчезнут.
– Я уже переспал. И не раз, – соврал Тимоха.
Близнецы переглянулись и заржали. Вообще-то, артиллеристы Серега и Антон из кормовой башни не были братьями и даже родственниками, правда, жили в соседних селах. В учебке глянули друг на друга и удивились сходству – оба небольшого роста, широкоплечие, с круглыми лобастыми головами. Прямо Чук и Гек из знаменитого рассказа Аркадия Гайдара.
Серега и Антон читали мало, про Чука и Гека не слышали, но держались всегда вместе, были смешливые, но орудийную установку освоили неплохо и стреляли метко. Себя они называли так:
– Мы братовья. Кто не по делу полезет, сразу с двумя дело иметь будет.
Но это в них играли еще деревенские задиристые привычки. Команды катеров были небольшие, все жили дружно, а без подначек как обойтись? Скучно.
– Где же ты девку себе нашел? – подмигнув остальным, спросил близнец Серега, старший расчета.
– Где и все, – попытался отмахнуться Тимоха. – Трудно, что ли, бабу найти?
– Мне вот не везет с девками, а тебе раз плюнуть. Расскажи, интересно ведь. Наверное, в увольнении?
– Ну да, в увольнении, – тужился соврать поскладнее помощник механика. – На танцах познакомился.
– Небось пришел туда в своей командирской фуражке? На такую любая клюнет.
– Зачем в фуражке? Она для работы. В бескозырке.
– Жаль. Фуражка хоть и зачуханная, но солидно выглядит. Сразу видно, что командир.
Слово «зачуханная» Тимофею не понравилось. Он недовольно засопел, наладился было нырнуть в машинное отделение, но Серега и Антон в один голос заявили, что фуражка у него нормальная, а бескозырка еще лучше.
– Что дальше было? Любопытно ведь – у нас такого не случалось. В кусты, наверное, ее повел?
– А че, в кустах плохо, что ли? – насторожился Тимоха.
– Хорошо. Лучше некуда. Рассказывай дальше. Трусы она сама сымала или ты помог?
– Ну я, – начал было нескладно объяснять помощник. – А она…
Даже снял инженерскую фуражку, почесывая грязными пальцами затылок, но из трюма его позвал механик дядя Гриша Зотов, самый старший в команде по возрасту, имевший двух взрослых дочерей и не любивший всякие похабные разговоры.
– Тимоха, хватит прохлаждаться, лезь вниз. Я свежим воздухом дыхну.
Воздух и правда был свежий, слегка пахнущий водорослями и неповторимым речным духом. Вода отражала голубое небо с редкими облаками, а за песчаной отмелью ярко переливалась желтыми и оранжевыми цветами гряда осин.
– Красота… – потянулся механик Зотов Григорий Пантелеевич, серьезный и очень уважаемый человек на катере. – На таких отмелях судаки хорошо ловятся. Да и грибов в лесу сейчас, наверное, полно.
Очень многое зависело от его опыта и умения. Того и другого у Зотова хватало, и команда считала, что с механиком ей повезло.
Перекусывали на ходу. Ломоть хлеба, банка каспийской кильки на двоих и кружка горячего сладкого чая. Затеваться с кашей или щами коку запретил капитан. Сейчас пока спокойно, а предыдущий караван раздолбили «юнкерсы». Некогда разъедаться и греметь мисками. Дело к вечеру, ночевка предусмотрена у Светлого Яра, там на берегу можно сварить что-то посущественнее. Например, суп с бараниной. Половинка, присыпанная солью, лежит на льду с опилками в трюме.
Покурили после еды, кое-кто попытался даже вздремнуть. Но почему-то не отпускало напряжение, и для этого имелись причины. Хоть и далеко еще было до Сталинграда, но вокруг как-то все изменилось. И вода стала другая, темная и неприветливая, хотя всего-навсего солнце зашло за облако.
Федя Агеев, снова выбравшийся в открытый башенный люк и убедивший Костю немного вздремнуть, вдруг поднял указательный палец и торжественно объявил:
– Гремит… Слышите?
Может, что-то и гремело впереди, но гул двигателя заглушал звуки. Зато все разглядели, что небо на юго-западе темнее, чем положено, и висит, расплываясь на половину горизонта, пелена, похожая на дым.
– Сталинград горит…
Проплыл обломок то ли большой лодки, то ли баркаса. Смоленые доски были обуглены, а смола застыла мелкими и крупными пузырями. Течением проносило уже вспухшую, глушенную рыбу, покачивался на волне спасательный круг. Надпись разобрать не удалось, брезентовая обшивка порвалась, торчали комки пробки.
– Еще кто-то накрылся, – вздохнул кок, стоявший с ведром возле рубки.
Плыли мазутные радужные пятна, что-то горелое. Пронесло еще один труп в задранной до подмышек гимнастерке и колыхающейся нательной рубахе.
Мужичок на рыбачьей лодке с женщиной, стоявшей на носу, собирали что-то с воды. Увлекшись своим занятием, прозевали корабли. Женщина стряхнула с багра какую-то тряпку, а рыбачок, быстро загребая, поплыл к берегу. Тряпка оказалась обмоткой, которые пехота носила вместе с ботинками.
– Знает, сучка, что за кражу военного имущества может под суд попасть, – проговорил артиллерист Дергач, которому до всего было дело.
Рыбачок работал веслами вовсю, кто-то на тральщике засвистел. Напуганную парочку провожали смехом. Вроде ерунда, солдатская обмотка, а подобрал в воде – считается, что присвоил воинское имущество. А из пары обмоток хорошая юбка получится, да еще детишкам на штаны останется.
Равнинная и сравнительно мелководная Волга имела глубину русла, как правило, не более десяти метров. Мины ложились на дно и терпеливо ждали своей добычи. Поэтому не торопился тральщик и не лезли вперед все три бронекатера. Два из них были типа БК-1124, каждый с двумя орудиями в танковых башнях и спаренным крупнокалиберным пулеметом на рубке, тоже в закрытой башне.
Третий, немного поменьше, с единственной орудийной башней, спаренной зенитной установкой и кормовым пулеметом – все три обычного винтовочного калибра, мало эффективного против немецких самолетов. Трехдюймовые пушки на всех катерах имели низкий угол вертикальной наводки и не годились для ведения огня по вражеской авиации.
Но если два катера могли рассчитывать на спаренные, довольно мощные крупнокалиберные пулеметы ДШК, то меньший из катеров, «Каспиец», был способен лишь отпугнуть вражеский самолет трескотней своих пулеметов и не подпустить его слишком близко.
Несмотря на небольшие различия, все три катера походили друг на друга – бронированные корабли длиной двадцать пять метров с минимумом надстроек, приличной для реки скоростью двадцать узлов (около сорока километров в час) и одновременно устойчивые, с малой осадкой.
Как правило, бронекатера не имели официальных наименований и числились под номерами. Но каждый командир и каждый моряк, уважая свой катер, старались дать им имена. Говорят, у любого корабля есть душа, значит, должно быть имя. И пусть в отчетах и ведомостях бронекатера значились под безликими номерами, в жизни они имели собственные имена: «Смелый», «Верный» и «Каспиец», который иногда снисходительно называли «Малыш».
«Смелый» возглавлял группу, которой командовал лейтенант Зайцев, шустрый, порой суетливый, но умевший быстро принять правильное решение.
Степан Георгиевич Зайцев не раз проходил этим путем, но с прежним любопытством рассматривал берега, затоны, часто задирал голову, вглядываясь в голубое, еще по-летнему теплое сентябрьское небо.
Неподалеку от села Ступино, раскинувшегося на высоком обрыве, лоцман, сопровождавший катера, показал деревянный обелиск на склоне берега с прибитым к нему небольшим корабельным якорем:
– Вот тут «двадцать второй» с адмиралом накрылся.
Все знали эту историю. Первого августа здесь проходили два бронекатера. На головном находился командир бригады контр-адмирал Хорохшин. Словно чувствуя опасность, перед перекатом адмирал приказал катерам увеличить дистанцию между ними со ста пятидесяти до трехсот метров и развить полный ход.
Взрыв мины был настолько мощный, что БК-22 просто исчез среди взметнувшегося вала мутной, смешанной с илом и песком воды. Когда волны успокоились и развеялся кислый дух взрывчатки, на поверхности не осталось ничего, что напоминало бы о БК-22.
Начинка мины составляет восемьсот килограммов взрывчатки, а порой и тонну. Этого хватит, чтобы разорвать и уничтожить со всем экипажем куда большее судно – монитор или канонерскую лодку.
Видимо, катер просто разнесло на части, а стремительный перекат унес то немногое, что оставалось на поверхности. Позже здесь работали водолазы, но глубина, большой слой ила и подводное течение сыграли свою роль. Не нашли ни малейшего следа катера и тел адмирала и пятнадцати человек экипажа.
В этой трагедии, не оставившей после себя никаких следов, многие моряки видели что-то загадочное и непонятное. Начиная с июля, когда немцы заминировали низовья Волги от Камышина и почти до Астрахани, суда взрывались часто. Гибли порой десятки человек, но большинству все же удавалось спастись, да и обломки кораблей ясно показывали причину их гибели. А в этом месте словно нечистая сила унесла бронированный катер, да еще с адмиралом и всем экипажем. Может, уцелевших моряков немецкие диверсанты в плен взяли?
Чего удивительного? Разведгруппы на легких бронемашинах и мотоциклах шныряли в здешних местах все лето. Наглели до того, что пара мотоциклистов могла залечь на обрыве, понаблюдать, а затем, не жалея пуль, открыть огонь по приглянувшемуся гражданскому катеру или пароходу.
Вооружение на речных судах стали устанавливать позже, а тогда круто разворачивались к левому берегу и побыстрее уходили, отстреливаясь из немногих карабинов и даже наганов. Тушили под пулями горевшие надстройки и увозили тела убитых и раненых.
Сейчас такой номер не пройдет, и нет фрицам необходимости прятаться по берегам. Фарватер узкий, извилистый, постоянно минируется, а у немецких пилотов имеются подробные карты. Находили не раз в немногих сбитых самолетах – откуда только взяли, сволочи!
Артиллеристы и зенитчики всех трех катеров сидели на своих местах. В любой момент могли появиться «юнкерсы» или «мессершмитты». Костя Ступников, не отрываясь, наблюдал за небом, оба пулемета были наготове, из казенников торчали маслянисто отблескивающие ленты с разноцветными головками крупных пуль: бронебойными, разрывными, зажигательными.
Костя был родом из Камышина. Закончил семилетку и даже один курс техникума. Работал перед войной на заводе. Призвали осенью сорок первого, отучился в Астраханском учебном отряде и месяцев пять нес береговую службу в качестве командира пулеметного расчета.
Затем направили в отряд бронекатеров и после недолгой проверки назначили командиром башенной зенитной установки. Башнер, хоть на орудийных, хоть на пулеметных установках, должность престижная. Если капитан катера собирает совещание, то в числе приглашенных, кроме боцмана, старшего механика, обязательно присутствуют командиры башен.
И боцман Ковальчук, который молодых без дела и на час не оставит, влезает порой на рубку покурить, поболтать о том о сем с Костей Ступниковым. Тяжелые пулеметы ДШК вызывают уважение. На кораблях их мало, в основном устанавливаются «максимы» или «дегтяревы», слабоватые против самолетов. А ДШК своей увесистой пулей на полкилометра прошибает броню с палец толщиной, если под нужным углом попасть.
Волга к середине сентября обмелела еще больше, повсюду желтеют песчаные косы и многочисленные, едва заметные, мели. До Сталинграда полторы сотни километров, по-хорошему, часов пять ходу, но тральщик во главе маленького каравана не торопится. Там ребята опытные, и обязанности в группе у них самые важные – не пропустить донную или якорную мину. Знают, что ошибиться им суждено всего раз. Прозевают – либо сами всем экипажем погибнут, либо один из катеров накроется.
Капитану «Верного» Николаю Прокофьевичу Морозову – тридцать два года, старик по сравнению с большинством экипажа. Успел повоевать, участвовал зимой сорок первого в боях за Керченский полуостров. Был ранен, а после выздоровления переведен в Каспийскую флотилию, в отряд недавно принятых на вооружение бронекатеров – приземистых, быстрых, с необычными для речных кораблей танковыми орудийными башнями.
Учитывая опыт, мичмана Морозова назначили командиром бронекатера. И не ошиблись. В новое дело вник быстро, «Верный» был хорошо подготовлен к боям и показывал на учениях едва не лучшие результаты в отряде. Только недолго длилась подготовка. Война шла уже на Волге.
Непонятно, что происходит в Сталинграде. В сводках сообщается, что идут ожесточенные бои, немецкие войска несут большие потери. Перечисляется количество уничтоженных танков, самолетов, убитых фашистов, которые расшибают лбы о стойкое сопротивление наших отважных бойцов. И обязательно одна-другая героические статьи, в которые верится с трудом.
То отделение бронебойщиков своими непревзойденными ружьями расстреливают и поджигают целую танковую роту, а закончив это дело, берутся за автоматы и прибавляют к горящим танкам еще и пехотную роту. Ну и дают!
Не отстают и другие. То саперы что-то очень ценное взорвут, а разведчики забрасывают гранатами штаб и волокут упирающихся пузатых «языков». Ценные сведения добыли – всем по медали!
Маленький караван принял свой первый бой еще вчера в низовьях, едва покинув стоянку. Разведчик «Фокке-Вульф-189» спустился с высоты, откуда наблюдал за рекой. Наверное, хотел получше рассмотреть пока еще редкие бронекатера: что там русские придумали?
По фрицу открыли огонь все семь пулеметов и две «сорокапятки» с тральщика. Чья-то очередь даже чиркнула по массивному корпусу, высекая искры. Но «рама» лишь встряхнулась, сбросила две бомбы и пошла с ревом набирать высоту, унося от греха подальше три свои тонны и три драгоценные арийские жизни.
– Боевая ничья, – важно подвел итог кривоногий артиллерист носовой башни Вася Дергач, провожая мощную, но довольно тихоходную машину. – Мы стволы закоптили, а фрицы рыбы наглушили. Гля, какой сомина плывет, пуда на два!
– Помирать фашист полетел, – провожая раскрашенную в пятнистый гадючий цвет машину, ухмыльнулся Ковальчук. – Метко стреляем, ничего не скажешь.
– Что ж, у ней броня толще танковой? – наивно удивлялся помощник Ступникова Федя Агеев. – Кто-то ведь попал.
– Снова пальцем в одно место! Знаешь слово «рикошет»? – резвился Вася Дергач. – Да и угодили всего парой-тройкой пуль, а такую броню под прямым углом бить надо. И пушкари с тральщика тоже ушами хлопали. Уж ихним-то снарядом завалить фрица можно было.
Старшина первой статьи Дергач разболтался так потому, что его пушка с малым углом возвышения в бою не участвовала, а то бы он показал.
– Егор Кузьмич, может, сома подцепим? – не унимался бывший танкист. – На жареху всей команде хватит.
– Мину мы скорее подцепим, – буркнул Ковальчук. – До тебя не доходит, что идем строго по курсу?
– Куда уж ясней. Шаг влево, шаг вправо – стреляют без предупреждения. А я сомятину люблю. Жирная, без костей.
– Язык у тебя без костей.
– Ну, люблю поговорить. А что, лучше молчать, как на похоронах?
Потом стало не до сомятины. Мимо проплыл облепленный мазутом труп. Течение колыхало его, и плыл он как-то странно – на спине. Ноги в коленях были подогнуты, руки в локтях вздернуты, а черный рот на мазутном лице был широко раскрыт, словно мертвец чему-то удивлялся.
– Рот открыт, а вода не набирается, – прошептал наивный Федя Агеев. – Не тонет…
– Мазут нутро спалил, некуда воде попадать, – объяснил грамотный помощник механика Донцов Тимоха, по прозвищу Ушан.
Не слишком почетное прозвище ему присвоили по двум причинам. Донцов закончил техническое училище, неплохо разбирался в механизмах, чем любил похвастаться, и смотрел на остальных матросов несколько свысока.
Кроме того, Тимоха имел большие оттопыренные уши (которые прятал под замасленную инженерную фуражку) и прыщи на щеках. Он смазывал их машинным маслом, чтобы быстрее сошли, но это не помогало. Лишь получал замечания от боцмана:
– Опять морду не мыл.
– Он прыщи лечит, – встревали артиллеристы из кормовой башни, расположенной над моторным отсеком, оба смешливые и круглолицые, как близнецы. – Вот соберется с духом, переспит с бабой, и прыщи сразу исчезнут.
– Я уже переспал. И не раз, – соврал Тимоха.
Близнецы переглянулись и заржали. Вообще-то, артиллеристы Серега и Антон из кормовой башни не были братьями и даже родственниками, правда, жили в соседних селах. В учебке глянули друг на друга и удивились сходству – оба небольшого роста, широкоплечие, с круглыми лобастыми головами. Прямо Чук и Гек из знаменитого рассказа Аркадия Гайдара.
Серега и Антон читали мало, про Чука и Гека не слышали, но держались всегда вместе, были смешливые, но орудийную установку освоили неплохо и стреляли метко. Себя они называли так:
– Мы братовья. Кто не по делу полезет, сразу с двумя дело иметь будет.
Но это в них играли еще деревенские задиристые привычки. Команды катеров были небольшие, все жили дружно, а без подначек как обойтись? Скучно.
– Где же ты девку себе нашел? – подмигнув остальным, спросил близнец Серега, старший расчета.
– Где и все, – попытался отмахнуться Тимоха. – Трудно, что ли, бабу найти?
– Мне вот не везет с девками, а тебе раз плюнуть. Расскажи, интересно ведь. Наверное, в увольнении?
– Ну да, в увольнении, – тужился соврать поскладнее помощник механика. – На танцах познакомился.
– Небось пришел туда в своей командирской фуражке? На такую любая клюнет.
– Зачем в фуражке? Она для работы. В бескозырке.
– Жаль. Фуражка хоть и зачуханная, но солидно выглядит. Сразу видно, что командир.
Слово «зачуханная» Тимофею не понравилось. Он недовольно засопел, наладился было нырнуть в машинное отделение, но Серега и Антон в один голос заявили, что фуражка у него нормальная, а бескозырка еще лучше.
– Что дальше было? Любопытно ведь – у нас такого не случалось. В кусты, наверное, ее повел?
– А че, в кустах плохо, что ли? – насторожился Тимоха.
– Хорошо. Лучше некуда. Рассказывай дальше. Трусы она сама сымала или ты помог?
– Ну я, – начал было нескладно объяснять помощник. – А она…
Даже снял инженерскую фуражку, почесывая грязными пальцами затылок, но из трюма его позвал механик дядя Гриша Зотов, самый старший в команде по возрасту, имевший двух взрослых дочерей и не любивший всякие похабные разговоры.
– Тимоха, хватит прохлаждаться, лезь вниз. Я свежим воздухом дыхну.
Воздух и правда был свежий, слегка пахнущий водорослями и неповторимым речным духом. Вода отражала голубое небо с редкими облаками, а за песчаной отмелью ярко переливалась желтыми и оранжевыми цветами гряда осин.
– Красота… – потянулся механик Зотов Григорий Пантелеевич, серьезный и очень уважаемый человек на катере. – На таких отмелях судаки хорошо ловятся. Да и грибов в лесу сейчас, наверное, полно.
Очень многое зависело от его опыта и умения. Того и другого у Зотова хватало, и команда считала, что с механиком ей повезло.
Перекусывали на ходу. Ломоть хлеба, банка каспийской кильки на двоих и кружка горячего сладкого чая. Затеваться с кашей или щами коку запретил капитан. Сейчас пока спокойно, а предыдущий караван раздолбили «юнкерсы». Некогда разъедаться и греметь мисками. Дело к вечеру, ночевка предусмотрена у Светлого Яра, там на берегу можно сварить что-то посущественнее. Например, суп с бараниной. Половинка, присыпанная солью, лежит на льду с опилками в трюме.
Покурили после еды, кое-кто попытался даже вздремнуть. Но почему-то не отпускало напряжение, и для этого имелись причины. Хоть и далеко еще было до Сталинграда, но вокруг как-то все изменилось. И вода стала другая, темная и неприветливая, хотя всего-навсего солнце зашло за облако.
Федя Агеев, снова выбравшийся в открытый башенный люк и убедивший Костю немного вздремнуть, вдруг поднял указательный палец и торжественно объявил:
– Гремит… Слышите?
Может, что-то и гремело впереди, но гул двигателя заглушал звуки. Зато все разглядели, что небо на юго-западе темнее, чем положено, и висит, расплываясь на половину горизонта, пелена, похожая на дым.
– Сталинград горит…
Проплыл обломок то ли большой лодки, то ли баркаса. Смоленые доски были обуглены, а смола застыла мелкими и крупными пузырями. Течением проносило уже вспухшую, глушенную рыбу, покачивался на волне спасательный круг. Надпись разобрать не удалось, брезентовая обшивка порвалась, торчали комки пробки.
– Еще кто-то накрылся, – вздохнул кок, стоявший с ведром возле рубки.
Плыли мазутные радужные пятна, что-то горелое. Пронесло еще один труп в задранной до подмышек гимнастерке и колыхающейся нательной рубахе.
Мужичок на рыбачьей лодке с женщиной, стоявшей на носу, собирали что-то с воды. Увлекшись своим занятием, прозевали корабли. Женщина стряхнула с багра какую-то тряпку, а рыбачок, быстро загребая, поплыл к берегу. Тряпка оказалась обмоткой, которые пехота носила вместе с ботинками.
– Знает, сучка, что за кражу военного имущества может под суд попасть, – проговорил артиллерист Дергач, которому до всего было дело.
Рыбачок работал веслами вовсю, кто-то на тральщике засвистел. Напуганную парочку провожали смехом. Вроде ерунда, солдатская обмотка, а подобрал в воде – считается, что присвоил воинское имущество. А из пары обмоток хорошая юбка получится, да еще детишкам на штаны останется.