— Нет, я его не знаю.
Капитан встал и, поскрипывая сапогами, вплотную подошел к бродяге.
— Вшивый, грязный оборванец! — сказал он, усмехаясь. — Непохоже, что ты пришел по поручению епископа, чтобы пригласить здешнюю госпожу на ужин. А ну-ка, обыщите его! Он, наверное, из банды Черного Ибица!
Два драгуна схватили бродягу и принялись обшаривать его карманы. Вскоре один из них нашел нож, с которым бродяга никогда не расставался, и поднял его высоко над головой.
— А я вам что говорил? — вскричал Барон Палачей. — Он хотел меня прикончить. Парень, для чего у тебя в кармане нож?
— Это память! — осмелев от отчаяния, отвечал вор. — Я купил его, когда ехал с испанским флотом из Нового Света, и не резал им ничего другого, кроме хлеба и сыра!
— Больше тебе и этого не резать! — весело отозвался капитан. — Так значит, ты пролез в мою комнату, пока я спал, и хотел прикончить меня этим ножом? Лиенхард, иди-ка сюда! Ты допросишь его и приготовишь к очной ставке с Черным Ибицем! Дознайся, не из той ли он шайки!
Драгунский вахмистр посветил бродяге в лицо фонарем.
— По-моему, этот человек не из банды Ибица! — сказал он. — Я ведь их всех наперечет знаю: Афрома, Кривого Михеля, Совушку, Адама-висельника, Свистуна и Брабантца. А этого не знаю. И потом, ваша милость, мы ведь окружили всю шайку в лесу. Как он мог оттуда выбраться?
— Один разбойник вполне мог просочиться между нашими разъездами, — сказал капитан. — Но как он сумел незаметно пробраться в дом? Видно, сам черт ему помогал!
— Да нет, он не из людей Ибица, — сказал другой драгун. — Их и было-то всего двадцать, и я знаю всех: Ханнеса-литейщика, крещеного цыгана Ионаса, Клапрота, Вейланда, Фейербаума и Бешеного Мархиса. А этого я не знаю!
— Тогда скажи, кто тебя послал? — спросил Барон Палачей, пристально глядя на бродягу. — Говори, или я велю тебя сначала запороть, а потом повесить. Вот тебе истинный крест!
— Высокородный господин прислал меня! Я его слуга и говорю вашей милости правду! — крикнул бродяга, к которому постепенно возвращалось мужество. Он вспомнил, что у него было фамильное кольцо Торнефельда, и оно могло подтвердить, что он говорил правду. — Я должен был сообщить о нем хозяину имения!
— А кто он такой, твой господин? — перебил его Барон Палачей. — Клянусь Богом, у нас в стране дворяне держат при себе приличных слуг. Какой же дворянин мог прислать с поручением такого оборванца?
— Милостивый господин, меня послал крестник хозяина имения. Он крестил его много лет назад. И я должен был сообщить хозяину о его прибытии.
— Тебя послал крестник здешнего господина? — с усмешкой воскликнул капитан. — Тысяча чертей! Так вот как обстоит дело? Ну что ж, добро пожаловать в сей дом! Бог уж наверняка благословит такого посланца! Сколько же лет твоему господину крестнику?
— Я думаю, восемнадцать или девятнадцать, — уже совсем смело отвечал бродяга, не обращая внимания на издевательский тон офицера.
Девица, которая уже вполне оделась и стояла среди драгун, вдруг продвинулась вперед и подошла вплотную к бродяге.
— Нет уж, бедняга, — сказала она, — вранье тебе не поможет. У нашего покойного господина никогда не бывало крестников. Брось выкручиваться, падай лучше на колени да проси милости у Бога!
— Ну уж нет! — загремел капитан. — Шутка продолжается! Сейчас мы посмотрим, как ты будешь потеть, как жаркое над огнем. Он хочет, чтобы я привел его к хозяйке. Что ж, он получит то, чего хочет! Пусть-ка расскажет барышне новости о ее крестном братце! Пойдешь со мной, парень! Дайте мне перчатки и плащ!
Бродяга мрачно взглянул на капитана. Все его планы спасения рушились.
«Ну, горе мое! — думал он. — Она, должно быть, еще очень молода, и если я ей скажу, что открыл воровские проделки ее слуг и подлости крестного, то она, верно, не поверит мне. Она, поди, все еще думает, что весь мир вокруг нее честен. И даже если я представлю ей расчеты, как от одного молока и птицы можно прожить самой, прокормить дворню и даже продать излишки на рынке, так ее приказчик тут же повернет все по-своему. Так что всякое мое слово будет напрасным. Стало быть, старый господин умер, а вся эта компания обирает его дочь? Одна надежда, что она красива и что для нее найдется надежный рыцарь, который сможет защитить ее. Ого! Сдается мне, что я в жизни не видел никого красивее!»
Последнее относилось к барышне, которая вошла в комнату под завороженным взглядом бродяги и испытующим взглядом капитана.
— Мадемуазель, я еще раз хочу поблагодарить вас за гостеприимство, — заговорил Барон Палачей, поклонившись девушке. — Я и мои люди были устроены самым наилучшим образом, а point[7]. И все же сейчас я должен ехать и хватать этих бандитов за горло! Мы оцепили Черного Ибица в его лисьей норе, и мне нужно поспешать к моим людям — ведь завтра на рассвете начнется большая охота!
«Вот так все и делается на свете! — печально думал вор, стоя между двумя драгунами у двери. — Бедняки, которые поневоле стали разбойниками, заперты в лисьей норе, и этот капитан уже занес над ними петлю и топор. Завтра они будут казнены. А ведь настоящие разбойники засели здесь, в доме, и нагло разоряют имущество госпожи. А она, бедная, и не видит, что они вытворяют».
— Я желаю господину капитану по милости Божией до конца выполнить свой долг, — сказала девушка. — Этот Ибиц и его банда наделали много зла как здесь, так и в Польше. Нападали на возчиков, угоняли коров у крестьян — об этом только и твердят по всей округе. Господин капитан — вы подлинный рыцарь, второй святой Георгий! «А они — просто бедные люди, — продолжал размышлять бродяга, пока гордый от похвалы капитан разглаживал свои усы.
— Будь у них хотя бы кусок хлеба да соломенная крыша над головой, они остались бы честными. Но так уж повелось на свете! Кто-то пухнет от голода и холода, а другие в это время бездельничают на кухне…»
— Прошу прощения у мадемуазель! — скрипучим голосом произнес вошедший в эту минуту бородач. — Должен сказать, мне уже давно пора домой. Если мадемуазель переменит свое решение, я всегда буду к ее услугам.
— Может быть, господин крестный согласится оставить мне хотя бы Ясона? — спросила девушка, смахивая слезу с ресниц.
— Мадемуазель могла бы иметь сколько угодно верховых коней и собак, — сказал бородач. — Это зависит только от нее самой. Стоит ей только пожелать — и все на свете красивые платья, цепочки, кольца, а равно и самое блестящее общество будут положены к ее ногам.
— Очень жаль, но я не могу поступить по желанию господина крестного! — произнесла девушка тихим, но неожиданно твердым голосом, — Вы, господин крестный, знаете, что это невозможно. Скорее солнце перестанет всходить на небе! Я обещала руку и сердце другому. Я жду его и буду ждать хоть до Страшного суда!
— Что ж, могу только поздравить мадемуазель с таким решением, — сухо ответил бородач. — А пока я к услугам мадемуазель. Мне уже запрягли?
«Да защитят ее все ангелы неба! — воскликнул про себя бродяга. — И этот старый хмырь хочет взять ее в любовницы? Да она подходит ему, как фиалка к белому снегу!».
— Да. Сани стоят во дворе, и кучер уже давно ждет, — ответила девушка. — И все же я возлагаю надежду на великодушие господина крестного. Может быть, господин крестный оставит мне хотя бы Ясона?!
— Это не по правилам! — проворчал бородач. — Я заплатил вам хорошие деньги за лошадь и собаку. Если бы в этом доме научились экономить, до распродажи дело бы не дошло. Каждый правильно вложенный крейцер приносит двойной доход, а гульден так и вообще тройной! Да только этого здесь никто не понимает! Если у вас вдруг случится нехватка дров, вы ведь прикажете кухарке топить печь оливковым маслом!
— А зачем господину понадобилась благородная охотничья собака? — спросил вдруг стоявший у двери Барон Палачей. — Господину вполне хватит и обыкновенных крестьянских дворняг!
Бородач повернулся к капитану и смерил его с головы до ног высокомерным взглядом.
— Я буду очень признателен господину, если он не будет вмешиваться в мои дела, — проскрипел он. — Как и я не вмешиваюсь в чужие. Мне известно, что у меня в округе много врагов, и среди них есть немало таких, кому не терпится поживиться моими деньгами.
Барон Палачей презрительно скривил рот и высоко вскинул подбородок.
— Я — бедный дворянин, — спокойно произнес он. — У меня нет ничего своего, кроме офицерского патента от Его Величества императора да хорошего послужного списка. Но и за тысячу талеров я бы не согласился пощадить шкуру господина, осмелившегося оскорбить меня!
— Пусть господин больше заботится о своей шкуре, чем о моей! О своей я сам позабочусь! — злобно крикнул бородач. Лицо его побагровело, глаза почти вылезли из орбит. — Пусть господин очистит дорогу! Я ухожу!
— Что это вы так кричите? Или в вас вдруг взыграла оленья храбрость? — с усмешкой спросил капитан. — Если господин будет так сильно надуваться, то, не дай Бог, еще лопнет, как Иуда после повешения!
— Как Иуда после повешения? — заорал бородач, разгораясь злобой и одновременно испытывая страх перед боевым офицером. — Господин, кажется, забывает, что я тоже дворянин и рожден в благородном звании. Я тоже ношу при себе шпагу, и, клянусь вам, она не крепко сидит в ножнах!
Барон Палачей презрительно улыбнулся, отступил в сторону и указал концом шпаги на открытую дверь.
— Я могу сейчас же удовлетворить господина! Согласно правилам чести я охотно выйду во двор для поединка с господином!
— Бог велит иначе! Бог велит иначе! — быстро сменил тон испуганный таким оборотом дела крестный, который уже успел добраться до двери. — У меня больше нет времени, абсолютно нет времени слушать господина. Я уезжаю. Если я вас чем-нибудь оскорбил, встретимся как-нибудь в другой раз. А на сегодня довольно, меня ждут неотложные дела!
Изо всех сил пытаясь сохранить гордую осанку, он ринулся вниз по лестнице.
Барон Палачей презрительно проводил его взглядом, а затем обратился к барышне:
— Прошу извинить меня, мадемуазель, — сказал он, сняв шляпу, — но этот ваш крестный, при всем моем к вам почтении, не что иное, как шелудивый пес! Он не стоит удара шпаги. Любой мальчишка с улицы может запросто надавать ему по носу — и это будет вполне справедливо!
— Он принуждает меня выйти за него замуж, — сказала девушка, слабо улыбнувшись. — Говорит, что делает это в память о дружбе с моим покойным отцом и ради моего избавления от нужды и разорения.
— Ну, если это зовется дружбой, — заметил капитан, — то я лучше буду дружить с волками в лесу! Однако мадемуазель сказала, что она помолвлена. Позвольте узнать, кто же этот счастливец, что имеет честь быть женихом столь благородной девы?
Бродяга слушал все эти речи как во сне. Его терзала внезапная и безумная мысль: а что, если бы он вдруг стал не тем, кем он был, не вором без роду и племени, а тем человеком, с кем помолвлено это высокородное дитя? О, как нежно он бы обнял ее, как крепко прижался бы щекой к ее щеке!..
Испугавшись овладевшего им исступления, он вздрогнул и глубоко вздохнул. «Нет! — думал он. — Это невозможно. Мне остается лишь надеяться, что Господь в своей милости отвратит мое сердце от порока!»
— Господин капитан был так добр ко мне, — говорила в это время девушка, — что я охотно расскажу ему обо всем. Мой суженый — шведский дворянин, друг моего детства. Еще тогда я обещала ему мою руку и сердце. У него на пальце мое кольцо, а я ношу полученное от него. Но от него уже давно не было вестей, и я со страхом думаю: а вдруг он забыл меня? Но я его никогда не забуду! Его зовут Христиан фон Торнефельд, он крестник
моего отца и мой кузен со стороны мамы.
«Господи, да может ли это быть?! — подумал бродяга в безграничном смятении чувств. — Она говорит о том щенке с мельницы. Я не хочу этому верить! Она отдала свое сердце этому дворянскому выродку, этому суслику, который бахвалится, когда сидит в тепле, и пускает слюни, когда у него мерзнут уши. И этому высокородному мышонку она хранит верность? Вот она, земная справедливость! А он-то и не думает о ней. Хочет удрать на войну к своему возлюбленному Карлу, да только с места двинуться не может без теплой шубы, расписного кафтана, повозки и лошадей. А еще ему нужно побольше денег, шелковых чулок и еще Бог знает чего… Тафту и атлас подавай ему, чтобы сопливый нос утирать!»
А капитан тем временем во все глаза глядел на него.
— Что вы говорите, мадемуазель? — вне себя от удивления спросил он. — У вашего отца есть крестный сын? Неужели этот проходимец и впрямь не врет? Я его и привел-то к вам как раз по этому поводу. А ну-ка, иди сюда, висельник! Поклонись госпоже хозяйке и скажи, кто тебя послал сюда!
Бродяга подошел и поклонился, но при этом постарался встать таким образом, чтобы его лицо осталось в тени.
«Я не должен говорить! — лихорадочно думал он. — Я не скажу ей ни слова об этом щенке!»
Однако, несмотря на всю свою решимость молчать, в ту минуту он еще и сам не сознавал, почему он должен скрывать от хозяйки то, что пославший его Торнефельд в данную минуту сидит на мельнице в трех милях отсюда.
— Ну, что ты стоишь и смотришь, как мавр на ледяную глыбу? — насмешливо спросил барон. — Говори, кто тебя послал!
«Нет, нет и нет! — билось в мозгу у бродяги. — Она не должна знать об этом! Она ведь побежит и продаст все, что у нее осталось — платья из шкафов, застежки с рубашек, молитвенник, чтобы одеть его в атлас и шелковые чулки! Нет, она ничего не узнает!»
Он отвел глаза в сторону и тихо промолвил:
— Никто меня не посылал.
— Так! Теперь уже никто не посылал? — презрительно бросил капитан. — Ты же только что говорил мне, что ты здесь по поручению господина из дворян, крестника здешнего господина!
— Я солгал, — ответил бродяга и судорожно перевел дыхание.
— Другого я от тебя и не ждал! — проворчал Барон Палачей. — Ты просто хотел враньем спасти свою шею от веревки.
Девушка медленно подошла к бродяге и остановилась перед ним. Он отвернул лицо в сторону, чтобы не глядеть ей в глаза.
— Бедняга, откуда же ты пришел? — ласково спросила она. — У тебя вид человека, который уже давно бродит по дорогам. У тебя такое изможденное лицо. Ты, наверное, сильно голодаешь? Иди-ка скорее на кухню, пусть тебе дадут супу и побольше хлеба. Но сперва скажи мне, правда ли, что Христиан Торнефельд послал тебя? Если да, то где же он и почему не приходит сам?
«Если я ей скажу, она тотчас помчится к нему, — пронеслось в голове у бродяги. — Не дай ей коляски и лошадей — пешком побежит по снегу!»
И ему привиделось смеющееся лицо Торнефельда, сжимающего девушку в объятиях, как он сам хотел бы обнять ее в эту безумную минуту.
Глядя в пол, он через силу выдавил:
— Я не знаю этого господина и ничего о нем не слыхал.
— А я вам что говорил! Какое отношение может иметь такой оборванец к благородному господину! — вновь высказался капитан. — Он наверняка один из людей Ибица, или я недостоин моего честного имени. Эй, парень! — зарычал он на бродягу. — Признавайся, чего тебе было нужно в этом доме и как ты сюда забрался?
Бродяга почувствовал, как у него по лицу покатился холодный пот. Он уже видел перед собою свой смертный час, и все же ни уговоры, ни дыба не смогли бы заставить его сказать правду.
— Я хотел украсть какой-нибудь еды, — сказал он.
— Что ж, виселица получит то, что ей причитается по чести и закону, — резюмировал капитан. — Молись Богу, парень, я прикажу тебя повесить!
— Не надо его вешать! — воскликнула девушка. — Он такой несчастный и бедный! У него, наверное, за всю жизнь не бывало хорошего дня.
— Это уж точно! Он выглядит как самый настоящий безбожник и мерзавец, от какого можно ждать любых гнусных делишек! — нахмурив брови, отрезал капитан. — Мадемуазель, я лучше вас знаю, как надо поступать с такой мразью!
— Не надо его казнить! — почти плача, попросила девушка. — Он пока еще не сделал ничего дурного. Он всего лишь беден и голоден. Ради Бога… Ради меня, помилуйте его, господин капитан!
Бродяга был потрясен до глубины души. Ни разу в жизни он не слыхал, чтобы о нем говорили такое. Сколько он себя помнил, его унижал и бил каждый встречный. Ему угрожали палками и виселицей, а дети на улицах кидали в него камнями. Но эта высокородная девочка проявила к нему милосердие… Он не раз смотрел в глаза смерти, но теперь его пронзило новое, ни разу не испытанное им чувство. У него щемило в груди, першило в горле, лицо налилось багрянцем. Он бы чем угодно отблагодарил девушку за спасение жизни, но вот сказать, что на мельнице ее ждет Торнефельд, он не мог.
— Барышня знает, что я ничего не желаю более ревностно, как услужить ей, — сказал Барон Палачей с улыбкой, за которой пытался скрыть досаду. — Конечно, от этого парня хорошего не дождешься, но, раз барышня настаивает, я обязан подчиниться. Эй ты, висельник, тем, что ты избежал петли, ты обязан милосердию госпожи!
Со двора донесся жалобный собачий вой.
— О, я так признательна господину капитану, я никогда вас не забуду! — торопливо сказала девушка. — Но слышите — во дворе воет Ясон! Он тоскует, потому что наверняка уже догадался, что его с Дианой уведут со двора. Я должна попрощаться с моими любимыми друзьями.
С этими словами она выскочила из комнаты и сбежала вниз по лестнице. Барон Палачей хмуро последовал за ней, но в дверях остановился и еще раз посмотрел на бродягу.
— Я готов сожрать свиную щетину с солью и перцем, если этот молодчик не из банды Ибица! — со злостью обронил он. — Вот что, оборванец, от петли тебя отпросили, но уж палок-то ты у меня отведаешь. Взять его и разрисовать ему шкуру! Двадцать пять горячих! А потом пусть бежит к своему атаману и сообщит ему, что ловушка захлопнулась и завтра я приду с огнем и мечом и устрою веселую охоту в их лисьих угодьях!
— Прощай, моя Диана! — с печалью и нежностью говорила девушка. — Я всегда любила тебя. Храни тебя Бог, мой Ясон! Как жаль, что нам приходится расстаться!
А бородач молча сидел в санях, бил кулаком о кулак и злился. Прощание казалось ему слишком долгим.
Бродяга не мог видеть трогательной сцены расставания, но отчетливо слышал взлаивание собаки и ржание лошади. Прут зловеще свистел в воздухе, но бродяга никак не реагировал на удары.
— Бейте, бейте! — шипел он сквозь сжатые зубы. — Я не благородных кровей, но я зато никогда не был подлым вымогателем! Бейте! Бейте, черт с вами! Я низкого звания, но я не отбираю у несчастных девушек ни коней, ни собак, ни колясок! Бейте! Что там ваши дворянские молодчики — этот бородач, что сбежал от шпаги капитана, или Торнефельд, который хочет на войну, но боится застудить пальчики, — куда им до меня! Лупите, сволочи! Я из другой породы, но мог бы вас всех поучить и чести, и благородству!
И тут в его воспаленном мозгу родилась невероятная мысль: ему показалось, что он не бродяга и вор, а прирожденный дворянин, которого честь обязывала вернуться и навести порядок в этом поместье, разобраться со слугами и двором, ибо все это будет принадлежать ему: и девушка, и дом, и двор, и поля. Все это должно было перейти к нему в собственность… «Слишком долго сидел я за столом нищих! — твердил он про себя. — Теперь я хочу сидеть за господским столом!» Эта рожденная от жгучей боли и леденящей стужи мысль преобразила его, и последние удары палки жгли уже не тело, а душу. Жгли огнем гнева.
Драгун отшвырнул окровавленный прут в снег, и бродяга понял, что экзекуция закончилась. Второй драгун накинул на него рубаху с курткой и дал глотнуть водки из своей фляжки.
— А теперь убирайся! — сказал он. — А то как бы тебя опять не увидел наш капитан.
Они было подхватили его под руки, чтобы довести до ворот, но бродяга вырвался и самостоятельно, хотя и немного покачиваясь, побрел прочь по снегу. У самой ограды он обернулся и еще раз посмотрел на девушку, дом, двор и торчавшую из снега опрокинутую борону. Он охватил все это одним взглядом, предчувствуя, что когда-нибудь все это будет принадлежать ему. Потом бродяга пошел дальше и уже не оглядывался. Ветер хлестал его по лицу, снег скрипел под ногами. А росшие вдоль дороги каштаны клонили под тяжестью снега свои ветви, словно приветствуя уходящего человека — своего будущего хозяина.
Когда деревня с ее собачьим лаем и скулящими звуками кабацкой волынки осталась далеко позади, а впереди зазмеилась ведущая к мельнице дорога, он попытался выработать для себя какой-нибудь определенный план действий. Мысли путались у него в мозгу — он знал только, что сейчас он избит и унижен, но когда-нибудь непременно преобразится и появится здесь в облике дворянина со шпагой, перьями на шляпе и кучей денег в каждом кармане. Он решил нарушить данное мертвому мельнику слово и не ходить в епископский ад. «Нет уж, туда мне еще рановато! — твердил он себе, пробиваясь сквозь сугробы. — Сделка, говорите? Да ни одна сделка недействительна, пока за нее не распили кружку водки. На водку-то проклятый мертвяк поскупился, вот и пускай пеняет на себя. Драгун, что держал меня во время порки, и тот не пожалел водки! Спасибо тебе, брат солдат! Когда я вернусь и найду тебя, ты будешь пить за мое здоровье, сколько пожелаешь! Я не пожалею для тебя водки. Да, брат, эта сделка состоится!»
Идти в ад — в имение епископа? На хлеб и воду? Нет, теперь все это не для него. Теперь он хотел вернуться в мир и еще раз сразиться с теми силами, что преследовали его всю жизнь. Его манила большая игра, он хотел еще раз бросить кости. Ему, неудачливому вору, которому ни разу в жизни не удалось выманить у какого-нибудь скупого крестьянина сытный обед, теперь казалось, что он может добыть себе все богатства мира.
Но сначала он должен заполучить грамоту, которая одна лишь и придает такое огромное значение Торнефельду. С этим заветным куском пергамента он сможет легко завоевать свое счастье. А что до Торнефельда, то пусть он без грамоты попытает удачи в шведском войске.
В шведском войске? Нет, Торнефельд не должен попасть туда! И, уж конечно, не должен вернуться домой на коне и в шляпе с перьями! Она любила его, она хранит ему верность. Что ж, значит, он должен исчезнуть навеки.
— В ад — к епископу! — прорычал вор, и тут у него родился план, как ему одним ударом избавиться от Торнефельда и заодно сдержать свое обещание ожившему мельнику. Он заставит Торнефельда пойти в рабы к епископу вместо себя! На все девять лет! Для него это будет означать вечность. Он ведь не выдержит у плавильной печи и двух месяцев, а в каменоломне — и того меньше. Этот дворянский щенок, этот белоручка и маменькин сынок уже через месяц загнется под хлыстами фогта и его слуг! Сам Геркулес не смог бы выдержать там весь девятилетний срок.
Пока вор раздумывал обо все этом, ему вдруг воочию представилось, что охваченный отчаянием и смертельно усталый Торнефельд снова, как и утром этого дня, валяется перед ним в снегу. И вновь его охватила жалость к мальчишке, который, даже лежа в снегу, помнил о своей дворянской чести. «Вставай, брат! Вставай! Я не покину тебя!» Но он тут же подавил в себе сострадание. Сейчас не время для него. Торнефельд должен исчезнуть навсегда.
— Ступай туда! Ступай туда! — зло выкрикнул бродяга навстречу свистящему ветру. — Для тебя нет иного выхода! Я не могу вырвать из сердца эту девушку, этого ангела со слезами на глазах!
И с этими словами он мысленно простился с товарищем по несчастью. Участь Торнефельда была решена.
Когда бродяга приблизился к мельнице на расстояние броска камнем, перед ним как из-под земли вырос мертвый мельник в своей извозчицкой куртке и шляпе с пером. Больше всего на свете бродяге хотелось проскользнуть мимо, но справа и слева были высокие сугробы, а прямо перед ним стоял зловещий старик.
— Пропусти меня, господин! — сказал бродяга, непроизвольно клацнув зубами. — Мне нужно немного погреться. Видишь, какой мороз? Ночью же будет еще холоднее, а в лесу к тому же воют волки.
— Тебе ли беспокоиться о морозах! — глухо, как из колодца расхохотался старик. — Ты-то не озябнешь! Уже этой ночью ты будешь голыми руками выгребать угли из пылающей печи!
— Нет, не сегодня! — взмолился бродяга, ощутив, как у него по спине пробежали мурашки. — Подождем до утра, господин. Ведь сегодня среда — день, когда был продан и предан наш Господь Иисус!
Бродяга думал, что, услышав святое имя, призрак сразу же исчезнет и отправится обратно в адское пламя, но мельник стоял как ни в чем не бывало и только посмеивался, по-прежнему загораживая дорогу.
— Я не могу ждать! — заявил он, стряхивая снег с куртки. — Надо ехать сегодня, ибо завтра меня уже здесь не будет.
— Я знаю, знаю, — простонал бродяга, а мороз все так же пробирал его до костей, и все так же пробегали у него по спине мурашки. — Завтра господин станет кучкой пыли и пепла… И все же пусти меня в дом! Я хочу прочитать за тебя «Господи, помилуй!» и «Из глубины» — это лучше всего питает бедные души.
Капитан встал и, поскрипывая сапогами, вплотную подошел к бродяге.
— Вшивый, грязный оборванец! — сказал он, усмехаясь. — Непохоже, что ты пришел по поручению епископа, чтобы пригласить здешнюю госпожу на ужин. А ну-ка, обыщите его! Он, наверное, из банды Черного Ибица!
Два драгуна схватили бродягу и принялись обшаривать его карманы. Вскоре один из них нашел нож, с которым бродяга никогда не расставался, и поднял его высоко над головой.
— А я вам что говорил? — вскричал Барон Палачей. — Он хотел меня прикончить. Парень, для чего у тебя в кармане нож?
— Это память! — осмелев от отчаяния, отвечал вор. — Я купил его, когда ехал с испанским флотом из Нового Света, и не резал им ничего другого, кроме хлеба и сыра!
— Больше тебе и этого не резать! — весело отозвался капитан. — Так значит, ты пролез в мою комнату, пока я спал, и хотел прикончить меня этим ножом? Лиенхард, иди-ка сюда! Ты допросишь его и приготовишь к очной ставке с Черным Ибицем! Дознайся, не из той ли он шайки!
Драгунский вахмистр посветил бродяге в лицо фонарем.
— По-моему, этот человек не из банды Ибица! — сказал он. — Я ведь их всех наперечет знаю: Афрома, Кривого Михеля, Совушку, Адама-висельника, Свистуна и Брабантца. А этого не знаю. И потом, ваша милость, мы ведь окружили всю шайку в лесу. Как он мог оттуда выбраться?
— Один разбойник вполне мог просочиться между нашими разъездами, — сказал капитан. — Но как он сумел незаметно пробраться в дом? Видно, сам черт ему помогал!
— Да нет, он не из людей Ибица, — сказал другой драгун. — Их и было-то всего двадцать, и я знаю всех: Ханнеса-литейщика, крещеного цыгана Ионаса, Клапрота, Вейланда, Фейербаума и Бешеного Мархиса. А этого я не знаю!
— Тогда скажи, кто тебя послал? — спросил Барон Палачей, пристально глядя на бродягу. — Говори, или я велю тебя сначала запороть, а потом повесить. Вот тебе истинный крест!
— Высокородный господин прислал меня! Я его слуга и говорю вашей милости правду! — крикнул бродяга, к которому постепенно возвращалось мужество. Он вспомнил, что у него было фамильное кольцо Торнефельда, и оно могло подтвердить, что он говорил правду. — Я должен был сообщить о нем хозяину имения!
— А кто он такой, твой господин? — перебил его Барон Палачей. — Клянусь Богом, у нас в стране дворяне держат при себе приличных слуг. Какой же дворянин мог прислать с поручением такого оборванца?
— Милостивый господин, меня послал крестник хозяина имения. Он крестил его много лет назад. И я должен был сообщить хозяину о его прибытии.
— Тебя послал крестник здешнего господина? — с усмешкой воскликнул капитан. — Тысяча чертей! Так вот как обстоит дело? Ну что ж, добро пожаловать в сей дом! Бог уж наверняка благословит такого посланца! Сколько же лет твоему господину крестнику?
— Я думаю, восемнадцать или девятнадцать, — уже совсем смело отвечал бродяга, не обращая внимания на издевательский тон офицера.
Девица, которая уже вполне оделась и стояла среди драгун, вдруг продвинулась вперед и подошла вплотную к бродяге.
— Нет уж, бедняга, — сказала она, — вранье тебе не поможет. У нашего покойного господина никогда не бывало крестников. Брось выкручиваться, падай лучше на колени да проси милости у Бога!
— Ну уж нет! — загремел капитан. — Шутка продолжается! Сейчас мы посмотрим, как ты будешь потеть, как жаркое над огнем. Он хочет, чтобы я привел его к хозяйке. Что ж, он получит то, чего хочет! Пусть-ка расскажет барышне новости о ее крестном братце! Пойдешь со мной, парень! Дайте мне перчатки и плащ!
Бродяга мрачно взглянул на капитана. Все его планы спасения рушились.
«Ну, горе мое! — думал он. — Она, должно быть, еще очень молода, и если я ей скажу, что открыл воровские проделки ее слуг и подлости крестного, то она, верно, не поверит мне. Она, поди, все еще думает, что весь мир вокруг нее честен. И даже если я представлю ей расчеты, как от одного молока и птицы можно прожить самой, прокормить дворню и даже продать излишки на рынке, так ее приказчик тут же повернет все по-своему. Так что всякое мое слово будет напрасным. Стало быть, старый господин умер, а вся эта компания обирает его дочь? Одна надежда, что она красива и что для нее найдется надежный рыцарь, который сможет защитить ее. Ого! Сдается мне, что я в жизни не видел никого красивее!»
Последнее относилось к барышне, которая вошла в комнату под завороженным взглядом бродяги и испытующим взглядом капитана.
— Мадемуазель, я еще раз хочу поблагодарить вас за гостеприимство, — заговорил Барон Палачей, поклонившись девушке. — Я и мои люди были устроены самым наилучшим образом, а point[7]. И все же сейчас я должен ехать и хватать этих бандитов за горло! Мы оцепили Черного Ибица в его лисьей норе, и мне нужно поспешать к моим людям — ведь завтра на рассвете начнется большая охота!
«Вот так все и делается на свете! — печально думал вор, стоя между двумя драгунами у двери. — Бедняки, которые поневоле стали разбойниками, заперты в лисьей норе, и этот капитан уже занес над ними петлю и топор. Завтра они будут казнены. А ведь настоящие разбойники засели здесь, в доме, и нагло разоряют имущество госпожи. А она, бедная, и не видит, что они вытворяют».
— Я желаю господину капитану по милости Божией до конца выполнить свой долг, — сказала девушка. — Этот Ибиц и его банда наделали много зла как здесь, так и в Польше. Нападали на возчиков, угоняли коров у крестьян — об этом только и твердят по всей округе. Господин капитан — вы подлинный рыцарь, второй святой Георгий! «А они — просто бедные люди, — продолжал размышлять бродяга, пока гордый от похвалы капитан разглаживал свои усы.
— Будь у них хотя бы кусок хлеба да соломенная крыша над головой, они остались бы честными. Но так уж повелось на свете! Кто-то пухнет от голода и холода, а другие в это время бездельничают на кухне…»
— Прошу прощения у мадемуазель! — скрипучим голосом произнес вошедший в эту минуту бородач. — Должен сказать, мне уже давно пора домой. Если мадемуазель переменит свое решение, я всегда буду к ее услугам.
— Может быть, господин крестный согласится оставить мне хотя бы Ясона? — спросила девушка, смахивая слезу с ресниц.
— Мадемуазель могла бы иметь сколько угодно верховых коней и собак, — сказал бородач. — Это зависит только от нее самой. Стоит ей только пожелать — и все на свете красивые платья, цепочки, кольца, а равно и самое блестящее общество будут положены к ее ногам.
— Очень жаль, но я не могу поступить по желанию господина крестного! — произнесла девушка тихим, но неожиданно твердым голосом, — Вы, господин крестный, знаете, что это невозможно. Скорее солнце перестанет всходить на небе! Я обещала руку и сердце другому. Я жду его и буду ждать хоть до Страшного суда!
— Что ж, могу только поздравить мадемуазель с таким решением, — сухо ответил бородач. — А пока я к услугам мадемуазель. Мне уже запрягли?
«Да защитят ее все ангелы неба! — воскликнул про себя бродяга. — И этот старый хмырь хочет взять ее в любовницы? Да она подходит ему, как фиалка к белому снегу!».
— Да. Сани стоят во дворе, и кучер уже давно ждет, — ответила девушка. — И все же я возлагаю надежду на великодушие господина крестного. Может быть, господин крестный оставит мне хотя бы Ясона?!
— Это не по правилам! — проворчал бородач. — Я заплатил вам хорошие деньги за лошадь и собаку. Если бы в этом доме научились экономить, до распродажи дело бы не дошло. Каждый правильно вложенный крейцер приносит двойной доход, а гульден так и вообще тройной! Да только этого здесь никто не понимает! Если у вас вдруг случится нехватка дров, вы ведь прикажете кухарке топить печь оливковым маслом!
— А зачем господину понадобилась благородная охотничья собака? — спросил вдруг стоявший у двери Барон Палачей. — Господину вполне хватит и обыкновенных крестьянских дворняг!
Бородач повернулся к капитану и смерил его с головы до ног высокомерным взглядом.
— Я буду очень признателен господину, если он не будет вмешиваться в мои дела, — проскрипел он. — Как и я не вмешиваюсь в чужие. Мне известно, что у меня в округе много врагов, и среди них есть немало таких, кому не терпится поживиться моими деньгами.
Барон Палачей презрительно скривил рот и высоко вскинул подбородок.
— Я — бедный дворянин, — спокойно произнес он. — У меня нет ничего своего, кроме офицерского патента от Его Величества императора да хорошего послужного списка. Но и за тысячу талеров я бы не согласился пощадить шкуру господина, осмелившегося оскорбить меня!
— Пусть господин больше заботится о своей шкуре, чем о моей! О своей я сам позабочусь! — злобно крикнул бородач. Лицо его побагровело, глаза почти вылезли из орбит. — Пусть господин очистит дорогу! Я ухожу!
— Что это вы так кричите? Или в вас вдруг взыграла оленья храбрость? — с усмешкой спросил капитан. — Если господин будет так сильно надуваться, то, не дай Бог, еще лопнет, как Иуда после повешения!
— Как Иуда после повешения? — заорал бородач, разгораясь злобой и одновременно испытывая страх перед боевым офицером. — Господин, кажется, забывает, что я тоже дворянин и рожден в благородном звании. Я тоже ношу при себе шпагу, и, клянусь вам, она не крепко сидит в ножнах!
Барон Палачей презрительно улыбнулся, отступил в сторону и указал концом шпаги на открытую дверь.
— Я могу сейчас же удовлетворить господина! Согласно правилам чести я охотно выйду во двор для поединка с господином!
— Бог велит иначе! Бог велит иначе! — быстро сменил тон испуганный таким оборотом дела крестный, который уже успел добраться до двери. — У меня больше нет времени, абсолютно нет времени слушать господина. Я уезжаю. Если я вас чем-нибудь оскорбил, встретимся как-нибудь в другой раз. А на сегодня довольно, меня ждут неотложные дела!
Изо всех сил пытаясь сохранить гордую осанку, он ринулся вниз по лестнице.
Барон Палачей презрительно проводил его взглядом, а затем обратился к барышне:
— Прошу извинить меня, мадемуазель, — сказал он, сняв шляпу, — но этот ваш крестный, при всем моем к вам почтении, не что иное, как шелудивый пес! Он не стоит удара шпаги. Любой мальчишка с улицы может запросто надавать ему по носу — и это будет вполне справедливо!
— Он принуждает меня выйти за него замуж, — сказала девушка, слабо улыбнувшись. — Говорит, что делает это в память о дружбе с моим покойным отцом и ради моего избавления от нужды и разорения.
— Ну, если это зовется дружбой, — заметил капитан, — то я лучше буду дружить с волками в лесу! Однако мадемуазель сказала, что она помолвлена. Позвольте узнать, кто же этот счастливец, что имеет честь быть женихом столь благородной девы?
Бродяга слушал все эти речи как во сне. Его терзала внезапная и безумная мысль: а что, если бы он вдруг стал не тем, кем он был, не вором без роду и племени, а тем человеком, с кем помолвлено это высокородное дитя? О, как нежно он бы обнял ее, как крепко прижался бы щекой к ее щеке!..
Испугавшись овладевшего им исступления, он вздрогнул и глубоко вздохнул. «Нет! — думал он. — Это невозможно. Мне остается лишь надеяться, что Господь в своей милости отвратит мое сердце от порока!»
— Господин капитан был так добр ко мне, — говорила в это время девушка, — что я охотно расскажу ему обо всем. Мой суженый — шведский дворянин, друг моего детства. Еще тогда я обещала ему мою руку и сердце. У него на пальце мое кольцо, а я ношу полученное от него. Но от него уже давно не было вестей, и я со страхом думаю: а вдруг он забыл меня? Но я его никогда не забуду! Его зовут Христиан фон Торнефельд, он крестник
моего отца и мой кузен со стороны мамы.
«Господи, да может ли это быть?! — подумал бродяга в безграничном смятении чувств. — Она говорит о том щенке с мельницы. Я не хочу этому верить! Она отдала свое сердце этому дворянскому выродку, этому суслику, который бахвалится, когда сидит в тепле, и пускает слюни, когда у него мерзнут уши. И этому высокородному мышонку она хранит верность? Вот она, земная справедливость! А он-то и не думает о ней. Хочет удрать на войну к своему возлюбленному Карлу, да только с места двинуться не может без теплой шубы, расписного кафтана, повозки и лошадей. А еще ему нужно побольше денег, шелковых чулок и еще Бог знает чего… Тафту и атлас подавай ему, чтобы сопливый нос утирать!»
А капитан тем временем во все глаза глядел на него.
— Что вы говорите, мадемуазель? — вне себя от удивления спросил он. — У вашего отца есть крестный сын? Неужели этот проходимец и впрямь не врет? Я его и привел-то к вам как раз по этому поводу. А ну-ка, иди сюда, висельник! Поклонись госпоже хозяйке и скажи, кто тебя послал сюда!
Бродяга подошел и поклонился, но при этом постарался встать таким образом, чтобы его лицо осталось в тени.
«Я не должен говорить! — лихорадочно думал он. — Я не скажу ей ни слова об этом щенке!»
Однако, несмотря на всю свою решимость молчать, в ту минуту он еще и сам не сознавал, почему он должен скрывать от хозяйки то, что пославший его Торнефельд в данную минуту сидит на мельнице в трех милях отсюда.
— Ну, что ты стоишь и смотришь, как мавр на ледяную глыбу? — насмешливо спросил барон. — Говори, кто тебя послал!
«Нет, нет и нет! — билось в мозгу у бродяги. — Она не должна знать об этом! Она ведь побежит и продаст все, что у нее осталось — платья из шкафов, застежки с рубашек, молитвенник, чтобы одеть его в атлас и шелковые чулки! Нет, она ничего не узнает!»
Он отвел глаза в сторону и тихо промолвил:
— Никто меня не посылал.
— Так! Теперь уже никто не посылал? — презрительно бросил капитан. — Ты же только что говорил мне, что ты здесь по поручению господина из дворян, крестника здешнего господина!
— Я солгал, — ответил бродяга и судорожно перевел дыхание.
— Другого я от тебя и не ждал! — проворчал Барон Палачей. — Ты просто хотел враньем спасти свою шею от веревки.
Девушка медленно подошла к бродяге и остановилась перед ним. Он отвернул лицо в сторону, чтобы не глядеть ей в глаза.
— Бедняга, откуда же ты пришел? — ласково спросила она. — У тебя вид человека, который уже давно бродит по дорогам. У тебя такое изможденное лицо. Ты, наверное, сильно голодаешь? Иди-ка скорее на кухню, пусть тебе дадут супу и побольше хлеба. Но сперва скажи мне, правда ли, что Христиан Торнефельд послал тебя? Если да, то где же он и почему не приходит сам?
«Если я ей скажу, она тотчас помчится к нему, — пронеслось в голове у бродяги. — Не дай ей коляски и лошадей — пешком побежит по снегу!»
И ему привиделось смеющееся лицо Торнефельда, сжимающего девушку в объятиях, как он сам хотел бы обнять ее в эту безумную минуту.
Глядя в пол, он через силу выдавил:
— Я не знаю этого господина и ничего о нем не слыхал.
— А я вам что говорил! Какое отношение может иметь такой оборванец к благородному господину! — вновь высказался капитан. — Он наверняка один из людей Ибица, или я недостоин моего честного имени. Эй, парень! — зарычал он на бродягу. — Признавайся, чего тебе было нужно в этом доме и как ты сюда забрался?
Бродяга почувствовал, как у него по лицу покатился холодный пот. Он уже видел перед собою свой смертный час, и все же ни уговоры, ни дыба не смогли бы заставить его сказать правду.
— Я хотел украсть какой-нибудь еды, — сказал он.
— Что ж, виселица получит то, что ей причитается по чести и закону, — резюмировал капитан. — Молись Богу, парень, я прикажу тебя повесить!
— Не надо его вешать! — воскликнула девушка. — Он такой несчастный и бедный! У него, наверное, за всю жизнь не бывало хорошего дня.
— Это уж точно! Он выглядит как самый настоящий безбожник и мерзавец, от какого можно ждать любых гнусных делишек! — нахмурив брови, отрезал капитан. — Мадемуазель, я лучше вас знаю, как надо поступать с такой мразью!
— Не надо его казнить! — почти плача, попросила девушка. — Он пока еще не сделал ничего дурного. Он всего лишь беден и голоден. Ради Бога… Ради меня, помилуйте его, господин капитан!
Бродяга был потрясен до глубины души. Ни разу в жизни он не слыхал, чтобы о нем говорили такое. Сколько он себя помнил, его унижал и бил каждый встречный. Ему угрожали палками и виселицей, а дети на улицах кидали в него камнями. Но эта высокородная девочка проявила к нему милосердие… Он не раз смотрел в глаза смерти, но теперь его пронзило новое, ни разу не испытанное им чувство. У него щемило в груди, першило в горле, лицо налилось багрянцем. Он бы чем угодно отблагодарил девушку за спасение жизни, но вот сказать, что на мельнице ее ждет Торнефельд, он не мог.
— Барышня знает, что я ничего не желаю более ревностно, как услужить ей, — сказал Барон Палачей с улыбкой, за которой пытался скрыть досаду. — Конечно, от этого парня хорошего не дождешься, но, раз барышня настаивает, я обязан подчиниться. Эй ты, висельник, тем, что ты избежал петли, ты обязан милосердию госпожи!
Со двора донесся жалобный собачий вой.
— О, я так признательна господину капитану, я никогда вас не забуду! — торопливо сказала девушка. — Но слышите — во дворе воет Ясон! Он тоскует, потому что наверняка уже догадался, что его с Дианой уведут со двора. Я должна попрощаться с моими любимыми друзьями.
С этими словами она выскочила из комнаты и сбежала вниз по лестнице. Барон Палачей хмуро последовал за ней, но в дверях остановился и еще раз посмотрел на бродягу.
— Я готов сожрать свиную щетину с солью и перцем, если этот молодчик не из банды Ибица! — со злостью обронил он. — Вот что, оборванец, от петли тебя отпросили, но уж палок-то ты у меня отведаешь. Взять его и разрисовать ему шкуру! Двадцать пять горячих! А потом пусть бежит к своему атаману и сообщит ему, что ловушка захлопнулась и завтра я приду с огнем и мечом и устрою веселую охоту в их лисьих угодьях!
* * *
Бродяга стоял во дворе, лицом к ограде. Два драгуна держали его за руки, а третий полосовал ему голую спину толстым прутом. В то время как все новые удары обжигали его лопатки, в сотне шагов от него бедная хозяйка дома прощалась со своими любимцами. Одной рукой она обняла лошадь, а другой гладила собаку, которая, жалобно скуля и взлаивая, прыгала ей на грудь.— Прощай, моя Диана! — с печалью и нежностью говорила девушка. — Я всегда любила тебя. Храни тебя Бог, мой Ясон! Как жаль, что нам приходится расстаться!
А бородач молча сидел в санях, бил кулаком о кулак и злился. Прощание казалось ему слишком долгим.
Бродяга не мог видеть трогательной сцены расставания, но отчетливо слышал взлаивание собаки и ржание лошади. Прут зловеще свистел в воздухе, но бродяга никак не реагировал на удары.
— Бейте, бейте! — шипел он сквозь сжатые зубы. — Я не благородных кровей, но я зато никогда не был подлым вымогателем! Бейте! Бейте, черт с вами! Я низкого звания, но я не отбираю у несчастных девушек ни коней, ни собак, ни колясок! Бейте! Что там ваши дворянские молодчики — этот бородач, что сбежал от шпаги капитана, или Торнефельд, который хочет на войну, но боится застудить пальчики, — куда им до меня! Лупите, сволочи! Я из другой породы, но мог бы вас всех поучить и чести, и благородству!
И тут в его воспаленном мозгу родилась невероятная мысль: ему показалось, что он не бродяга и вор, а прирожденный дворянин, которого честь обязывала вернуться и навести порядок в этом поместье, разобраться со слугами и двором, ибо все это будет принадлежать ему: и девушка, и дом, и двор, и поля. Все это должно было перейти к нему в собственность… «Слишком долго сидел я за столом нищих! — твердил он про себя. — Теперь я хочу сидеть за господским столом!» Эта рожденная от жгучей боли и леденящей стужи мысль преобразила его, и последние удары палки жгли уже не тело, а душу. Жгли огнем гнева.
Драгун отшвырнул окровавленный прут в снег, и бродяга понял, что экзекуция закончилась. Второй драгун накинул на него рубаху с курткой и дал глотнуть водки из своей фляжки.
— А теперь убирайся! — сказал он. — А то как бы тебя опять не увидел наш капитан.
Они было подхватили его под руки, чтобы довести до ворот, но бродяга вырвался и самостоятельно, хотя и немного покачиваясь, побрел прочь по снегу. У самой ограды он обернулся и еще раз посмотрел на девушку, дом, двор и торчавшую из снега опрокинутую борону. Он охватил все это одним взглядом, предчувствуя, что когда-нибудь все это будет принадлежать ему. Потом бродяга пошел дальше и уже не оглядывался. Ветер хлестал его по лицу, снег скрипел под ногами. А росшие вдоль дороги каштаны клонили под тяжестью снега свои ветви, словно приветствуя уходящего человека — своего будущего хозяина.
Когда деревня с ее собачьим лаем и скулящими звуками кабацкой волынки осталась далеко позади, а впереди зазмеилась ведущая к мельнице дорога, он попытался выработать для себя какой-нибудь определенный план действий. Мысли путались у него в мозгу — он знал только, что сейчас он избит и унижен, но когда-нибудь непременно преобразится и появится здесь в облике дворянина со шпагой, перьями на шляпе и кучей денег в каждом кармане. Он решил нарушить данное мертвому мельнику слово и не ходить в епископский ад. «Нет уж, туда мне еще рановато! — твердил он себе, пробиваясь сквозь сугробы. — Сделка, говорите? Да ни одна сделка недействительна, пока за нее не распили кружку водки. На водку-то проклятый мертвяк поскупился, вот и пускай пеняет на себя. Драгун, что держал меня во время порки, и тот не пожалел водки! Спасибо тебе, брат солдат! Когда я вернусь и найду тебя, ты будешь пить за мое здоровье, сколько пожелаешь! Я не пожалею для тебя водки. Да, брат, эта сделка состоится!»
Идти в ад — в имение епископа? На хлеб и воду? Нет, теперь все это не для него. Теперь он хотел вернуться в мир и еще раз сразиться с теми силами, что преследовали его всю жизнь. Его манила большая игра, он хотел еще раз бросить кости. Ему, неудачливому вору, которому ни разу в жизни не удалось выманить у какого-нибудь скупого крестьянина сытный обед, теперь казалось, что он может добыть себе все богатства мира.
Но сначала он должен заполучить грамоту, которая одна лишь и придает такое огромное значение Торнефельду. С этим заветным куском пергамента он сможет легко завоевать свое счастье. А что до Торнефельда, то пусть он без грамоты попытает удачи в шведском войске.
В шведском войске? Нет, Торнефельд не должен попасть туда! И, уж конечно, не должен вернуться домой на коне и в шляпе с перьями! Она любила его, она хранит ему верность. Что ж, значит, он должен исчезнуть навеки.
— В ад — к епископу! — прорычал вор, и тут у него родился план, как ему одним ударом избавиться от Торнефельда и заодно сдержать свое обещание ожившему мельнику. Он заставит Торнефельда пойти в рабы к епископу вместо себя! На все девять лет! Для него это будет означать вечность. Он ведь не выдержит у плавильной печи и двух месяцев, а в каменоломне — и того меньше. Этот дворянский щенок, этот белоручка и маменькин сынок уже через месяц загнется под хлыстами фогта и его слуг! Сам Геркулес не смог бы выдержать там весь девятилетний срок.
Пока вор раздумывал обо все этом, ему вдруг воочию представилось, что охваченный отчаянием и смертельно усталый Торнефельд снова, как и утром этого дня, валяется перед ним в снегу. И вновь его охватила жалость к мальчишке, который, даже лежа в снегу, помнил о своей дворянской чести. «Вставай, брат! Вставай! Я не покину тебя!» Но он тут же подавил в себе сострадание. Сейчас не время для него. Торнефельд должен исчезнуть навсегда.
— Ступай туда! Ступай туда! — зло выкрикнул бродяга навстречу свистящему ветру. — Для тебя нет иного выхода! Я не могу вырвать из сердца эту девушку, этого ангела со слезами на глазах!
И с этими словами он мысленно простился с товарищем по несчастью. Участь Торнефельда была решена.
Когда бродяга приблизился к мельнице на расстояние броска камнем, перед ним как из-под земли вырос мертвый мельник в своей извозчицкой куртке и шляпе с пером. Больше всего на свете бродяге хотелось проскользнуть мимо, но справа и слева были высокие сугробы, а прямо перед ним стоял зловещий старик.
— Пропусти меня, господин! — сказал бродяга, непроизвольно клацнув зубами. — Мне нужно немного погреться. Видишь, какой мороз? Ночью же будет еще холоднее, а в лесу к тому же воют волки.
— Тебе ли беспокоиться о морозах! — глухо, как из колодца расхохотался старик. — Ты-то не озябнешь! Уже этой ночью ты будешь голыми руками выгребать угли из пылающей печи!
— Нет, не сегодня! — взмолился бродяга, ощутив, как у него по спине пробежали мурашки. — Подождем до утра, господин. Ведь сегодня среда — день, когда был продан и предан наш Господь Иисус!
Бродяга думал, что, услышав святое имя, призрак сразу же исчезнет и отправится обратно в адское пламя, но мельник стоял как ни в чем не бывало и только посмеивался, по-прежнему загораживая дорогу.
— Я не могу ждать! — заявил он, стряхивая снег с куртки. — Надо ехать сегодня, ибо завтра меня уже здесь не будет.
— Я знаю, знаю, — простонал бродяга, а мороз все так же пробирал его до костей, и все так же пробегали у него по спине мурашки. — Завтра господин станет кучкой пыли и пепла… И все же пусти меня в дом! Я хочу прочитать за тебя «Господи, помилуй!» и «Из глубины» — это лучше всего питает бедные души.