Петецкий Богдан
Операция 'Вечность'

   БОГДАН ПЕТЕЦКИЙ
   ОПЕРАЦИЯ "ВЕЧНОСТЬ"
   1 - На-адо же, - протянул Патт. - Стоило только человеку подумать о бренности бытия, как он тут же возжелал бессмертия.
   - Тоже мне новость, - проворчал я и не глядя нащупал на пульте клавишу проектора. На экране появилась схема станции.
   - Новость не новость, - в голосе Патта прозвучала насмешка, - а лозунг дня. Говорят, за ним стоит побольше, чем за любой другой модной фразой. А вот это, - он кивнул на экран с резко обозначенной сетью энергопитания, - можешь прихватить с собой. Я пять лет просидел в точно таком же коконе на Фобосе.
   Он откинул спинку кресла и вытянул ноги.
   В самом деле, пять лет - это не шутка. Но существуют формальности. Он знает - с тем и прилетел! - что свалился на меня с неба как главный приз, даже готов простить мне мое показное безразличие. Пять лет, надо же! А я не дотянул и трех. Повезло!
   Я ударил ладонью по клавишам. Экран погас. Почти одновременно на главном экране связи взметнулись огненные кометки. Пять часов. Земля, как обычно, проверяет системы памяти станции, выслушивая накопившуюся за неделю информацию.
   Я пересек кабину, вынул плоский контейнер и вывалил на постель его содержимое. Несколько книжек размером с костяшку от домино, три голограммы, зубная щетка, два небольших камушка с Земли. Вот что делало домом этот бетомитовый желудь, укрытый в скорлупе планеты, для которой Солнце было всего лишь звездой, пусть даже и самой яркой, но одной из многих.
   На сборы ушло не больше минуты. Я перекинул ранец через плечо и повернулся к шлюзу.
   - Летишь? - бросил Патт.
   Я не остановился. Послышался шорох принимающего нормальное положение кресла, потом звук шагов. Видно, он учуял неладное.
   - Не горюй, вернусь, - буркнул я, подошел к двери и включил автомат люка. Не снимая руки со скобы, повернулся. Патт стоял посреди кабины. Я внимательно посмотрел на него. Может, немного дольше, чем следовало.
   - Летишь, - повторил он на этот раз утвердительно.
   - До свидания. Я же сказал - вернусь. Впрочем, не в этом дело. Так или иначе, мы встретимся. По теории вероятности...
   - Слушай, Дан, - прервал он. - Что-то не так? Ты хотел остаться? Тогда скажи им сам. Меня ведь не спрашивали...
   Он был недоволен. Естественно. Я подвел его.
   - Порядок, Патт, - сказал я. - "Приготовься к сюрпризу", - с этого ты, кажется, начал, как только вылез из ракеты. Час... нет, уже почти полтора назад. Ты сказал "достаточно". Если не ошибаюсь, споры начались лет двадцать пять назад. Когда я улетал, перебранка уже шла во всю. И конечно, наиболее вескими были доводы противников проекта. Потому-то и следовало ожидать, что проект пройдет. Так в чем же здесь сюрприз?
   - Ты против бессмертия или просто занимаешься словоблудием? - Его голос подскочил на полтона. Не скажу, чтобы у меня от этого улучшилось настроение.
   - Будь спокоен, я не помешаю тебе странствовать по вечности, - проворчал я. - Нет, не странствовать, а пребывать в ней. Улавливаешь разницу?
   - Хорошо, - поддел он меня. - Ну, а сколько же намерен прожить ты?
   - Не знаю, - ответил я, не поступившись истиной. - Долго.
   Я уточнил орбиту и уставился на экран. Последний раунд.
   Это была моя планета. Три года или пять, какая разница. Я имел право называть ее своей. Независимо от того, что скажет какой-то там Патт. Он тоже заслужит это право. Только не сразу.
   Я подкрутил настройку. По экрану поплыли рыжие в инфракрасном свете выходы коренной породы, испещренные неглубокими выбоинами в местах падения метеоритов и иссеченные рваными линиями тектонических сбросов. Из бескрайней равнины вздымались зубчатые каменные башни и пирамиды. Их появление всякий раз было неожиданным, они походили на руины готических соборов, разбросанные по плитам аэродрома. Линия горизонта была не видна, границы планеты обозначало лишь кольцо горящих в глубокой тьме звезд.
   Корабль завибрировал. Послышался нарастающий вой. На пульте под экраном замигали огоньки. Руки, лежавшие на поручнях кресла, потяжелели. Корабль сходил с круговой орбиты.
   Минут через тридцать, уже выйдя из плоскости эклиптики, я достал пачку концентрата, расстегнул ремни, уселся поудобнее, надкусил пахнущий грибами, плотно спрессованный кубик, и ни с того ни с сего подумал, как обыденно выглядят все эти ледяные планеты, кратеры, обрамленные стрелами выбросов, базальтовые соборы, пропасти с острыми, как иззубренное лезвие, краями. Глубочайшая темень и беспредельная яркость ядерных взрывов. Таков бессмертный мир. Истинный. Все остальное - каприз, эфемерность. В том числе и Земля с ее теплом, атмосферой, зеленью, водой и обитателями. С ее мягкостью и услужливостью процессов приспособляемости.
   Можно ли назвать экстраполяцией то, что задумал человек? Ляжет ли это на продолжение линии уже пройденного им пути?
   Я не скрывал, что думаю о проекте. Хотя в лучшем случае все это касалось грядущего поколения. Я и подумать не мог, что за пять лет моего отсутствия они ухитрятся поладить.
   Меж тем хватило не пяти, а трех лет, и я лечу обратно, чтобы подвергнуться процедуре, которая должна сделать меня бессмертным. Может, не совсем меня, но ведь в конечном счете, кроме сознания, в нас нет ничего такого, без чего нельзя было бы обойтись. Даже если кому-то очень хочется верить, что это не так.
   Я разделался с концентратом и взглянул на экраны. Порядок. Разумеется, порядок. Как всегда.
   На пульте сверкнула желтая искра. Еще раз и еще.
   Понятно. Я потянулся к клавише и выключил глушитель фонии. Тишина. Видимо, говоривший решил, что свое сказал.
   Я не спеша включил запись. Звякнул короткий, прерывистый сигнал, и в кабине зазвучал мужской голос. Не знаю, почему я сразу же решил, что говорит человек.
   - Внимание, Данбор. Принимаю корабль. Ты идешь прямым курсом на Бруно. Оставайся на фонии.
   Все. Я переждал несколько секунд, потом сказал:
   - Алло! Бруно! Чья это идея? Соскучились?
   Какое-то время стояла тишина. Потом послышался характерный щелчок, извещавший, как говорят пилоты, о переходе на "живую" связь.
   - Алло, Дан. Здесь у нас Каллен. Он ждет тебя.
   Конечно, человек. Странно. Связь с кораблями база обычно поручает автоматам. Еще более странно, что я сразу не узнал Митти, самого юного пилота в Комплексе. А не узнал я его потому, что его голос сегодня был серьезен. Почти мрачен.
   - Хорошо, - бросил я. - Дать орбиту?
   - Нет. Ты идешь главным коридором.
   Я шел через пояс астероидов, почти физически ощущая присутствие тысяч каменных осколков, глыбок льда, миниатюрных планеток. Можно сказать - видел их. Словно в бескрайней пустыне вдруг набрел на кипевший жизнью город. Я был в безопасности. Теперь уже да. Самостоятельных полетов у меня было сравнительно немного. В Комплекс граничных станций второго планетарного пояса я, собственно, попал случайно, после стажировки, которую проходил не где-нибудь, а именно на Бруно. Мысль пойти в Комплекс подбросил мне известный бионик, которому я сдавал один из двух последних экзаменов. Сыграли роль и результаты тестов после курса пилотажа. Ну и, конечно, врачи.
   Мне расхотелось спать. Я сплел пальцы на затылке и старался не думать. Игра светлячков и бег кривых на экранах перестали меня интересовать.
   - Плохие вести, Дан, - проговорил Каллен, не дожидаясь, пока я захлопну дверь шлюза. Он не подошел, чтобы поздороваться, а стоял на пороге диспетчерской и смотрел мне в глаза.
   - Что-нибудь в Комплексе? - спросил я.
   - Фина... - сказал он тихо.
   Меня пробрал озноб.
   - С Финой несчастье, - он говорил быстро, чеканя слова, словно отбивая ритм марша. - В это трудно поверить. Она не заметила, что компьютер сигналит об аварии в автодозаторе дейтерия. Они делали все, что могли, но сам понимаешь... он замолчал.
   Я закашлялся...
   Каллен шагнул ко мне. Неожиданно во мне вскипела злоба. Ишь ты - не терпится! Стоит и смотрит на меня, словно на больного пса. Нет Фины...
   Тело налилось свинцом. Я осмотрелся и поплелся к креслу, стоявшему в углу зала у иллюминатора.
   Каллен сделал такое движение, будто хотел подойти и потрепать меня по плечу. Когда он наконец заговорил, его голос звучал не так уверенно.
   - Теперь это уже не важно, - он подчеркнул слово "теперь". - Но я не хотел, чтобы ты узнал там, в пространстве.
   Он осекся. Видно, понял, что я не слушаю, и пробормотал что-то, долженствующее выражать неодобрение. Мне вдруг все стало безразлично. Захотелось остаться одному.
   Я встал и вышел в коридор. Он - следом.
   В навигаторской были Митти и незнакомый пилот в рабочем комбинезоне. Я молча вернулся в зал.
   Нет Фины... Девочки с цветастой обложки томика сказок. Широко расставленные карие глаза с золотистыми искринками. Мягкий овал лица, узкий подбородок. Верхняя губа резко очерчена, улыбка ребенка, слушающего музыку. "Хорошо, что тебя не будет здесь эти пять лет, - сказала она, когда я улетал на Европу. - Испытание временем..."
   Ее хладнокровие не могло меня обмануть. Я видел, как ей тяжко. Мы были вместе четыре года. Я не представлял себе, что когда-нибудь останусь один.
   Прошло не пять, а всего три года, и я вернулся.
   Послышался шорох. Я обернулся. Достаточно быстро, чтобы перехватить взгляды, которыми обменялись Каллен и вошедший в зал Митти.
   Программа визита исчерпана. Мне следует это усвоить. Каждому - свое. Им - сеть научно-исследовательских станций, программа разведки и возня с такими, как я. Мне сейчас Земля, посещение специализированного кабинета, родители, дом.
   Я снова почувствовал озноб.
   - Возвращаюсь на службу, - бросил я, резко выпрямившись. - Догадываюсь, зачем вы меня сюда притащили. Можете сделать все здесь.
   Доносившиеся из навигаторской пульсирующие сигналы неожиданно оборвались. С каждой секундой тишина становилась все ощутимее. Огни пригасли. Здесь день подходил к концу.
   Каллен вздохнул, медленно поднял голову и пригладил волосы. Наши глаза встретились.
   Тэк-с. Он, оказывается, прилетел только для того, чтобы сказать. Славно. Даже - слишком... для той системы, в которой мы работаем. Вот уже несколько лет, как он сидит на Земле в штабе Комплекса. Но во время моей стажировки был шефом станции и немного знал меня. Должен понять.
   - Ну, так как? - проворчал я.
   Каллен вздрогнул.
   - Здесь - нет.
   Я ждал.
   - Нет, - повторил он. - Мы собираем всех. Но если бы даже это было возможно, я бы не позволил...
   - Я не полечу на Землю, - прервал я.
   - Полетишь, - спокойно сказал он.
   Конечно, полечу. А куда денешься...
   Станция трещала по швам. Словно пчелы матку, ее облепили сотни больших и малых ракет. В каждой сидели люди, собранные со всей Системы, чтобы принять участие в последнем акте операции "Вечность".
   "Человек переступает барьер времени," - кричали заголовки газет, когда я улетал. В том, что переступает, я не сомневался. Другое дело, сумеет ли он вернуться из-за этого барьера...
   Меня вызвали минут через двадцать. Я оказался в одной из грузовых камер, на скорую, руку переоборудованных для приема людей. Оттуда по бездействовавшему эскалатору можно было перейти непосредственно на паром. На полпути меня стиснула толпа.
   Паром опустился на одном из небольших плавучих космодромов в районе Азор. Море было затянуто светящимся туманом. Лучи солнца преломлялись в капельках воды, которые вздымали пузырьки воздуха из подводной сети пневматических волноломов. Было жарко. Легкий ветер то и дело обдавал брызгами, как это бывает, когда стоишь у фонтана. Желто-серые облака, растянувшиеся по всему небу, казались отутюженными. С первого же попавшегося лотка я взял горсть больших черных вишен и подошел к самой воде. Постоял, стреляя в нее косточками и глядя, как они исчезают в кипящем облачке пузырьков. Наконец объявили о взлете моего корабля.
   Спустя полчаса я входил в знакомый с детства зал аэровокзала. Здесь день только начался. Небо было серым. Облака висели низко, и город лоснился от воды. Мой город, не то, что планетка, с которой я прилетел. Но сегодня я чувствовал себя здесь таким же чужим, как и там в первые часы после посадки.
   В инфоре меня ждали два сообщения. Отец просил связаться с ним сразу по возвращении, а дежурный по Комплексу вызывал на девять пятнадцать в институт здоровья при Центре.
   О доме я думать не мог. Сейчас не мог. Переоделся и вышел на улицу. Шел я без всякой цели, избегая главных тротуаров и эстакад, взбирался по закоулкам, врезанным в зеленые склоны, спускался по каменным плитам, которыми были выложены переходы между крышами. И только когда впереди показались далекие постройки порта, я сообразил, что иду тем привычным для нас маршрутом, который мы выбирали, когда нам было о чем поговорить.
   Стал слышен шум моря. Пляж - единственное место, до которого докатывались пульсирующие, как и тысячелетия назад, волны. Впереди - узкая с такого расстояния линия высокой опорной стенки. Туда мы ходили редко. Там всегда толпились люди.
   Я глубоко вздохнул и не оборачиваясь пошел к берегу. Понадобилось всего десять минут, чтобы дойти до высокого ограждения, за которым виднелся широкий мелкий желоб. Море было совсем рядом. Я свернул и некоторое время шел вдоль защитной сетки, над которой быстробыстро перемигивались лампочки предупреждения. В нескольких километрах от берега светило солнце, там облака расступались, вспыхивали желтым и таяли в голубизне. Только над сушей было серо.
   Я остановился, коснувшись носками ботинок воды. Море впереди вдруг зашумело, его поверхность вскипела. Послышался нарастающий низкий грохот, перешедший в свист. Там, где кончался желоб и начинался подводный туннель, примерно в двухстах метрах от берега, блеснуло. Вылетела длинная приплюснутая сигара, прежде чем я успел повернуть голову, пронеслась неподалеку от меня и рухнула в воду, оставляя за собой кипящие волны, тут же прибитые работающими на полную мощность волноломами. В последний момент сквозь прозрачные стенки сигары я разглядел ряд разноцветных автомашин. Прага-Рейкьявик, через Копенгаген и Осло. Один из тех морелетов, на которых с удовольствием путешествуешь даже без особой нужды и которые многим заменяют ракеты и всевозможные воздушные лайнеры. В памяти всплыли луга в заповедниках Исландии. Мы бывали там...
   Морелета уже не было видно. Миниатюрные взрывы воздушных пузырьков выровняли буруны, превратив их в розовые, сходящиеся вдали линии. Я любил эту картину.
   То есть мы любили...
   Я резко попятился, развернулся и, неестественно выпрямившись, направился в город. Свело скулы. Только тут я понял, что изо всех сил стискиваю челюсти.
   - Родители живы?
   В кабинете было темно. Голос техника тонул в путанице проводов, кабелей, световодов, соединявших неисчислимые приставки информатуры. Я лежал на высоком жестком диванчике, засунув голову в ажурное полушарие, - регистрировалось каждое мое слово. Я вдруг представил себе, как они исчезают в кассетах записывающего устройства. Мне начинало надоедать.
   - Живы, - проворчал я. - С рождения.
   - Родственники?
   Техник твердо знал, что от него так просто не отделаться. Прошло полтора часа с той минуты, как он записал мой стереотип. Система кровообращения, нервы, реакции. Мне нечего было стыдиться. Результаты почти точно укладывались в схему, типичную для людей, которые пребывали вне Земли пять лет - период, принятый во всех службах. Отклонения в пределах нормы. Потом я перешел в соседнее помещение, где у меня взяли кровь, и просидел там минут десять в экранированном сундуке, стены которого то разгорались, то становились совсем прозрачными. Это было что-то новое. Но настоящая потеха началась только здесь, когда техник уложил меня на диван, надел на голову нечто такое, что я видел впервые в жизни, и приступил к "беседе", до чертиков напоминавшей киноследствие. После вопросов о родителях, перенесенных болезнях, людях, с которыми я был знаком или просто встречался, разговор пошел об идеологии. Его интересовало, что я думаю о том или ином периоде в истории Земли, традициях, воспитании, психической стимуляции и сотне таких вещей, значение которых обнаруживается обычно задним числом. Жонглируя историческими фактами, он как бы мимоходом проверил мою память, а также представления о формировании научных прогнозов в прошлом и теперь. Прежде чем задать вопрос, он ударял по клавише записывающей приставки, а получив ответ, отработанным механическим движением стирал запись, пересылая ее в сумматор. Вопросы брал с лежавших перед ним листков. Иначе я давно бы послал его к дьяволу вместе с его кривой Эйредоуна, коррекцией саморегулирующихся систем и Хиросимой. Сейчас же я не мог даже пикнуть, потому что он просто делал свое дело. Я подумал, сколько субъектов вроде меня прошло через этот кабинет за последние недели и месяцы... Когда они, собственно, начали? Впрочем, бог с ними...
   Неожиданно техник замолчал и поднял голову. Послышался шорох раскрываемых дверей.
   - Кончаете? - прозвучал мягкий голос, показавшийся мне знакомым.
   - Чего ради? - сказал я. - Никогда в жизни мне так мило не беседовалось...
   Раздался глуховатый смешок. Я узнал бы его на солнцах Центавра. Руководитель экспертной группы при Комплексе - Норин. Человек, который все может понять и все высмеять.
   - Загляни ко мне, когда кончите... беседовать, - сказал он.
   Я буркнул что-то, что при желании можно было принять за согласие.
   - Впрочем, нет. Я буду занят. Лучше приходи во второй половине дня. В пять. У меня есть кое-что для тебя.
   Это прозвучало серьезно. Двери закрылись. Техник уставился на листки. С его почти неподвижных губ слетел очередной вопрос. "Еще неделя, - подумал я, - и он выучит свою шпаргалку наизусть".
   Минуло двенадцать. Диванчик подо мной пропитался потом. Короткие секунды молчания заполнял шум крови в висках.
   Голос вдруг утих. Секунду, может, две ничего не происходило.
   - Расскажи о своей девушке...
   Я попытался вскочить, ударился лбом в обрез охватывающего голову полушария и упал навзничь.
   - На сегодня довольно, - сказал я спокойно. - Если не снимешь с меня свой чепчик - усну. Можешь оставаться здесь, можешь выйти - мне это до лампочки. В любом случае больше ты не услышишь ни слова...
   2 В доме было тихо, как в склепе. Я прошел через всегда открытую террасу и остановился посреди холла. Кресла, цветы, разбросанные клочки пленки. Все по-старому. Стены, увешанные все той же разукрашенной аппаратурой, которой я играл еще пятилетним мальчонкой. Взгляд задержался на любимом кресле отца, стоявшем боком к камину. Подушка слегка примята, словно кто-то сидел там всего несколько секунд назад. Именно в этот момент я окончательно понял, что вернулся домой. Но ощущение было не из тех, которые приносят успокоение.
   По крутой лесенке я поднялся на антресоли и попал в небольшой коридорчик с раздвижными стеклянными стенами, за которыми виднелась желто-серая в эту пору года трава.
   Я любил приходить сюда. Остальные домочадцы делали это редко. Мама - никогда. Отец занимался конструированием световодов. Догадаться, что и каким голосом заговорит в его комнате, было невозможно.
   Я почувствовал усталость, прислонился спиной к дверному косяку и прикрыл глаза. Вошел отец.
   - Привет, папа, - сказал я, не двинувшись с места. Он улыбнулся, вздохнул, потер пальцами виски, потом быстро, словно вспомнил что-то, подошел и положил мне руки на плечи. Мы обнялись.
   - Ты утомлен, - сказал он.
   Я внимательно посмотрел на него. Морщинистое лицо, темные тени под глазами. Небось, снова всю ночь просидел над своими даторами. А вообще-то держался молодцом. Выглядел, пожалуй, даже моложе, чем в тот день, когда мы простились на космодроме.
   - Есть что-нибудь новенькое? - спросил я, указывая на раскрытую дверь в кабинет.
   - Ничего особенного... - ответил он пренебрежительно, старательно прикрыл дверь и, засунув руки в карманы халата и не глядя под ноги, спустился в холл. Я последовал за ним, сел в кресло и откинул голову на спинку. Глаза слипались.
   - Скажи что-нибудь, - попросил я, - а то усну.
   Он сделал вид, будто не расслышал. Несколько секунд стоял, глядя на меня в упор, потом, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате.
   - Тебя вызвали из-за Фины? - Наконец спросил он.
   Я молчал.
   - Ты вернулся окончательно? Или...
   - Нет, - оборвал я. - Не из-за Фины.
   Наступило молчание. Из глубины дома донесся какой-то звук. Отец нетерпеливо пошевелился.
   - Дан, - начал он с расстановкой, - ты должен понять, что...
   Я не понял бы. Сейчас. Мне повезло: дверь со стуком отворилась и в холл с визгом влетела Сосна, моя младшая сестра. За ней появилась улыбающаяся мама.
   - Могли бы сделать это на Бруно, - упрямо повторил я.
   Норин досадливо поморщился. Дважды прошелся по кабинету, потом остановился передо мной, словно набираясь терпения.
   - Не могли, - процедил он сквозь зубы. - Да и не важно, могли или нет. Мы вызываем людей с внеземных объектов, потому что так надо. Надеюсь, ты не думаешь, что вызываем для забавы. И на этом можно было б поставить точку, если бы ты занимался, положим, разведением кур. В нашей службе есть только два пути: либо в ведущую группу, но вместе с людьми, либо...
   - ... ты нам не нужен, - подсказал я.
   - Именно это я и хотел сказать, - закончил он тем же тоном.
   Я встал. Обошел кресло и провел пальцами по спинке. Она была прозрачной, шершавой и эластичной. Не люблю такой мебели. В детстве у меня от нее выступала сыпь.
   - Теперь понятно, - проворчал я, - почему ты пригласил меня именно после обеда. Приглашение на пустой желудок могло плохо кончиться.
   Ясно, Каллен нажаловался. Не просто так он приехал прямо на космодром. Иначе Норин не заглянул бы "случайно" в информационный кабинет, где я развлекал разговорами умаявшегося техника.
   Мы долго молчали. Я оторвался от кресла и подошел к окну. Лаборатории экспертной группы занимали верхний этаж главного корпуса. Норину достался угловой кабинет - единственная комната, заслуживавшая такого названия в длинном ряду лабораторий, уставленных аппаратурой, которая связывала Центр с узлами всемирной информационной сети. Сквозь голые ветки деревьев были хорошо видны его плоские постройки. Все огромное пространство Центра словно вымерло. Так было всегда. Из шестнадцати тысяч здесь, в городе, постоянно находилось не больше сорока человек. Остальные, как и персонал фабрик, заводов, сотрудники учреждений, школ и научных организаций, работали дома, на островах или в горах, как кому удобнее и где, учитывая специфику собственного организма, человек мог максимально проявить себя и свои способности.
   Море сулило хорошую погоду. Верхние этажи корпуса были еще затянуты облаками, но узкий краешек пляжа уже золотило солнце. Казалось, суша окантована отполированной медной полосой. Я подумал о Волинском парке с его заросшими тропками, озерками, о палатке среди высокой сухой травы на вытянутой косе, напоминающей брошенную в воду ветку... Были и другие места...
   - Послушай, Данбор...
   Я вздрогнул. Только Норин называл меня полным именем, которое я не любил. И этот чуждый ему тон, словно он снимал покрывало с памятника и произносил подобающие в таком случае слова.
   - Я хотел кое-что сказать о вас с Финой. То есть, о ...
   - Послушай, - прервал я не оборачиваясь, - а не лучше ли мне уйти?
   Он выпрямился и глубоко вздохнул.
   - Считаешь, что говорить не о чем?
   Я взял себя в руки. Так я не добьюсь ничего. Самое большее затяну эту словно выхваченную из дурной мелодрамы сцену.
   - Хорошо, - сказал я. - Но условимся об одном. Если нам действительно есть о чем говорить, давай ограничимся живыми.
   - Ничего другого я и не делаю, - быстро ответил он. Несчастный случай с Финой... - он осекся. Наступила тишина.
   Несчастный случай! Как это прозвучало! Авария автоматического дозатора дейтерия. Авария... Фина работала в центре пороговых мощностей Балтийского энергетического региона. Кто там не бывал, тому слово "авария" ни о чем не говорит...
   - Ты прав, - сказал наконец Норин глухо, как будто преодолевая внутреннее сопротивление, - дело не в Фине. Я считаю, что ты из-за нее отвергаешь возможность реализовать извечную мечту человечества...
   - ... о прозябании, - подсказал я.
   Он замолчал. Некоторое время изучающе смотрел мне в глаза, потом неуверенно проворчал:
   - Ну, допустим...
   - Я ничего не отвергаю, - сказал я уже другим тоном. Просто есть темы, которых мне не хотелось бы касаться, и если ты этого не понимаешь...
   - Не будь ребенком, Данбор, - прервал он. - Дело не в том, приятно это или нет. Мне или тебе... Как понимать - не отвергаешь? - быстро спросил он. - Ты же только что...
   - Только что, - подхватил я, - ты говорил не обо мне, а о Фине. А теперь, оказывается, есть кое-что еще. Ни больше, ни меньше - человечество. Ладно, поговорим о человечестве. Я сказал, что ничего не отвергаю, и продолжаю стоять на своем. Если понадобится, я приспособлюсь. Как ты правильно заметил, я не ребенок. Однако это не значит, что мне должно нравиться все, что нравится тебе. Или даже подавляющему большинству человечества... в чем я, честно говоря, сомневаюсь. Каждому приятно думать, что он никогда не умрет и по первому желанию сможет вновь встретиться с симпатичными ему людьми, пережить самые приятные минуты, испытать острые ощущения. Знать, что жизненные планы, намеченную работу и так далее не ограничивает время. Я - не исключение. Но если вы делаете что-то, имея в виду всех, все человечество - коль уж здесь произнесено это слово, - то научитесь смотреть дальше собственного носа. Я не отвергаю бессмертия. Просто я считаю, что мы не доросли до него, что время еще слишком прочно держится во всем, что мы предпринимаем, чувствуем, о чем мыслим. Что оно по-прежнему является связующим общественных отношений с их этикой, моралью, правом и даже организацией. Что нам не следует очертя голову скопом кидаться в пучину возможностей, которые предоставляет современная биология, а надо делать это поодиночке. Три года назад, когда я улетал на Европу, никто еще не знал, как за это взяться. А ведь технические и технологические возможности существовали уже тогда. Коекто говорил, что в результате осуществления проекта мы превратимся в качественно иную расу, и нет такого человека, который сумел бы предвидеть, что из этого получится. К сожалению, никто даже не заикнулся, что все это может коснуться нашего поколения. А меж тем прошло три года и, милости просим, раз-два - и готово...