Петров Михаил. Гончаров и таежные бандиты

   - То, что неожиданно появился неизвестный спаситель и вступился за нее. И хотя это были не вы, я вам очень признателен, - добавил Вассаров язвительно.
   - Заткнись, умник. Почему тебя так взволновал факт изнасилования?
   - Разрешите мне не отвечать хотя бы на этот вопрос.
   - Разрешаю, друг семьи, и так все понятно. Жаль, об этом не знали твои наемники. Это стоило им жизни?
   - И это, и их ранения. За них бы взялись всерьез, и рано или поздно они бы раскололись, показали на меня. А зачем мне лишняя головная боль? Вот и отпрыгались птенчики.
   - Как и шофер Панаева, не правда ли?
   - Нет, неправда. Здесь вы ошибаетесь.
   - Ну конечно. И инкассаторская машина тоже для вас загадка.
   - Мне жаль вас разочаровывать, но это так. Съем, доводка и доставка металла является основной частью моей непосредственной работы, и первым, кто пострадал от того ограбления, был я. До сих пор меня крутят правоохранительные органы всех мастей и рангов. И крутить будут еще долго. Так стоило ли курице бить яйца, на которых она сидит? Раньше бы я загремел за такой инцидент в первый же день. Сейчас попроще, но дамоклов меч висит надо мной и по сей день. Я не уверен, что буду работать на своем месте завтра.
   - Хватит заливать. Почему твоя любовница сама добровольно не передала тебе документы отца? Наверное, плохо трахаешь.
   - Вы ее не знаете. В постели она отдаст все, когда же дело касается денег, лучше не подходи - убьет или сама удавится. Возможно, она не знала ничего.
   - Куда она уехала?
   - В город, к родственникам.
   - И вероятно, по твоему настоянию. А тебе хотелось самому в спокойной обстановке, наедине, порыться в подвале?
   - Можно сказать, да.
   - Когда она вернется домой?
   - Обещала через пару дней.
   - Что же мне с тобой делать? Где Панаев, ты мне не скажешь. Значит, интереса ты больше не представляешь, а вот вредить и мешать мне ты станешь. Наверное, придется тебя убить.
   - Ты что, рехнулся?
   - Место здесь удобное, найдут тебя только через два дня, - не слушая его, вслух размышлял я, действительно не зная, что с ним делать.
   Похоже, он действительно говорил правду, если, конечно, не признался в убийстве исключительно ради сокрытия главного - похищения председателя артели. Нет, отпускать его нельзя, во-первых, потому, что он скрутит меня сразу же и будет трясти до тех пор, пока я не расколюсь, а во-вторых, и самого его еще можно пощупать. Только вот где? Здесь оставаться опасно, в любой момент сюда могут заявиться нежданные гости, дружки Вассарова, как из сферы криминальной, так и правоохранительной. Господи, накликал черта на свою голову. Неясный шорох заставил насторожиться не только меня; Вассаров напрягся, готовясь к очередной пакости.
   - Гоша, успокойся, тебя я убью первого, можешь не сомневаться. Уймись и расслабься.
   Переместившись, я выбрал удобную позицию: отсюда можно держать под прицелом лестницу и вассаровскую голову, не меняя положения. Глухо бьющееся сердце больно билось о разбитую грудную клетку.
   - Константин Иванович, не стреляйте, это я - Гранин. Мне можно к вам?
   - Спускайся. - Я расслабился, и, как всегда, у меня затряслись руки. Удивительный организм - трясется после того, как опасность миновала.
   - А я заждался вас, решил посмотреть, может, случилось что. Почти два часа назад ушли. Господи, а это еще кто?
   - Вот такого я медведя словил. Не узнаешь? Поверни рыло, домушник. Кому говорю?
   Недовольно урча и матерясь, Вассаров перевернулся на спину.
   - Та-ак, - белеющими губами простонал Гранин. - Вот, значит, кто! Так я и думал. Где отец? Где отец? Я тебя...
   - Успокойся, Дима, он этого не знает. Но знает другое.
   - Что? Что он здесь делал?
   - Расскажу позже. Подумай, куда его можно спрятать на несколько дней. Чтобы под ногами не путался.
   - А чего его прятать, сдадим в милицию, пусть разбираются.
   - Нам это может повредить. Вдруг он еще что-нибудь вспомнит, полезное для нас.
   - Есть одно место, километров пять отсюда. Спрячем его там. А вы что-нибудь нашли?
   - Я еще не искал, сейчас посмотрим.
   Открыв тайник, я запустил туда руку по самый локоть и пощупал нечто холодное и квадратное, похожее на металлическую коробку. Отчаянно заработала мысль: вытаскивать или погодить, подождать до лучших времен? Нет, вовремя опомнился я, лучших времен может не наступить, а проникать сюда в третий раз вряд ли придется. Решительно я потащил коробку на себя. Ею оказалась емкость для кипячения шприцев, именуемая стерилизатором.
   - Вот, Гошенька, наверное, ты приходил за этим? - вежливо осведомился у скрипевшего зубами удава. - Все. Уходим. Коробку осмотрим позже в спокойной обстановке. Прыгай, зайчик, только штанишки поддерживай!
   В первом часу ночи по замерзшей глине проселка мы поскакали в тайгу. По обледеневшей ухабистой колее "уазик" швыряло немилосердно, каждая яма мучительно отдавалась в груди. Что там у меня поломал змей, сидящий рядом, я не знал, но, видимо, к добру кровавое отхаркивание не приведет. Сволочь! Он сидел уткнувшись мордой в колени, а заведенные за спину руки были высоко задраны и прикованы к стойке вездехода. Ствол пистолета упирался ему в ухо. Он знал, что я выстрелю не мешкая, потому вел себя кротко и благовоспитанно.
   - Дима, мне, наверное, с утра в больницу нужно. У тебя есть кто-нибудь знакомый? Все легкие отбил, поганец...
   - Есть у меня друзья-врачи, но лучше в Эйск, там у тетки тоже все в больнице схвачено. Отвезем этого ублюдка и сразу рванем, ранним утром будем там. Вам, наверное, часто приходится обращаться к врачам? Я имею в виду вашу работу.
   - Да, особенно последнее время. Старость не радость. Когда-нибудь обращусь к ним в последний раз, если не прекращу свои дурацкие экзерсисы. Долго нам еще?
   - Нет, почти приехали.
   Белые лучи фар выхватили остатки какой-то заброшенной деревни. Избы стояли кучно, иногда одна лепилась к другой, а все вместе окружал надежный забор из бревен, кое-где еще сохранившийся.
   - Прямо форт какой-то, - поделился я своими ассоциациями. - С чего это его бросили, дома еще крепкие? Наверное, жили богато?
   - Жили богато, - невесело подтвердил Дмитрий, - это скит, его не бросили, а выселили.
   - Кто?
   - Наш брат старатель еще до войны. Приехал однажды НКВД и выкинул народ в тайгу, волкам на потеху, а кто сопротивлялся, тот и по сей день во рву лежит. Приехали. Вы покараульте его, а я посмотрю, все ли в порядке.
   Мы остановились под деревянной крышей. С трех сторон к ней вплотную примыкали двухэтажные бревенчатые дома, еще сохранившиеся и даже подлежащие реставрации.
   - Все нормально, - сообщил Дмитрий, - пойдемте. Отстегивайте его. Не волнуйтесь, я приму, если что, то...
   Он передернул затвор неизвестно откуда взявшегося у него обреза. Вассаров послушно вылез из машины, уважительно глядя на короткий ствол допотопной винтовки. Посреди двора возле открытого колодца мы остановились.
   - Ну-с, господин майор, прошу вас. - Дмитрий доброжелательно указал на чернеющую дыру.
   - Ты что, он же утонет в этом колодце.
   - Это не колодец, Константин Иванович, это специально оборудованная, благоустроенная камера системы погреб, глубиною в пять метров. Когда лестница, ведущая вниз, вытаскивается на поверхность - побег исключен. Прошу, ясновельможный пан.
   - Не полезу, - вдруг категорически заявил узник, - там крысы.
   - Не отрицаю, вполне возможно, что вам придется скоротать несколько суток в обществе этих коварных зверьков, но лучшей компании вы не заслужили. К тому же в живом состоянии вы можете им сопротивляться, тогда как в мертвом окажетесь просто пассивным куском мяса, желанной и доступной жратвой. Думай быстрее, кретин!
   Дмитрий медленно поднимал обрез, а мне уже было безразлично. Хотелось лечь и больше никогда не вставать. Грудь не просто болела, она сгорала изнутри, и казалось, языки пламени вырываются изо рта, ноздрей и глаз. Прямо Змей Горыныч. Я видел, как Вассаров спускается в погреб, слышал, как он просит снять наручники, получает отказ, а дальше все...
   Очнулся я оттого, что огненная жидкость обжигает десна, язык и глотку. Сразу понял: Дмитрий пытается меня откачать спиртом. Надолго ли? Наверное, уже все бесполезно. Скорее всего, у меня отбиты легкие или разорваны бронхи. То, что сломаны ребра, я не сомневался. На губах противно пузырилась кровь, я едва успевал ее отплевывать.
   - Что, Димка, хреновы мои дела?
   - Бывает хуже. Еще два глотка.
   - Ты его хорошо закрыл?
   - Лучше не бывает. Поехали.
   - Поехали, помоги мне перелезть на переднее сиденье.
   - Зачем? На заднем прилечь можно.
   - Делай, что говорят.
   Мы уже отъехали с километр, когда я, собравшись с мыслями, начал делиться с ним информацией, которая мне уже не понадобится, а ему, наверное, поможет найти отца. Если он еще жив.
   - Дима, Вассаров - любовник твоей мачехи, но об этом не обязательно знать отцу. Вассаров знал о существовании документов и поэтому заслал к Маргарите тех мучителей, которых я подстрелил. После этого они, скорее всего, явились к нему за советом: что же делать? Не желая светиться и опасаясь быть разоблаченным, он попросту убивает их, избавляется от свидетелей и наемников. Скорее всего, он не причастен к похищению Федора, как не причастен и к той инкассаторской машине. Это главное, что я хотел тебе сказать. Еще. Планшетка находится у немца Эрнста, в старой гороховой грядке зарыта. Он про это не знает. Завтрашней ночью забери ее, возможно, там есть недостающий тебе материал. Дай мне еще спирта...
   - Конечно. Держитесь, Константин Иваныч, сейчас мы пересядем в "Жигули". Там помягче, да и скорость получше.
   - Все будет хорошо, Дима. Только меня мучает один вопрос. Федор говорил мне о каком-то снегоочистителе, изобретении Иконникова. Мне очень хочется посмотреть, что это такое.
   - Ну конечно, будем проезжать мимо - покажу...
   Постепенно белый туман начал обволакивать мой разум, и через его пелену из груди выпрыгивали красные молнии боли. Я смутно видел какой-то забор, стоящую возле него машину. Потом я почему-то оказался лежащим в ней. Потом было какое-то убаюкивающее покачивание - и все. Отключился я полностью.
   * * *
   Снегоочистительные машины, словно танки, надвигались на скит староверов. Их было великое множество, и с их транспортных лент соскакивали энкавэдэшники, вооруженные обрезами и пистолетами Стечкина. Через разбитые стены скита они тащили расхристанных голых баб в тайгу и там их насиловали, а потом жгли обнаженные спины раскаленными утюгами. И я был среди них. И я насиловал девок и расстреливал бородатых сибирских мужиков, не желающих подчиниться властям. И я был прав, потому что так велел мне полуистлевший скелетированный старец, стоящий на плоту с красным знаменем. Было нестерпимо жарко и до одури смешно, когда я видел, что в меня стреляют из ружей. Мужики, встав в полукруг, по очереди вливают в мою грудь килограммы дроби и картечи, а мне все нипочем, только жарче, жарче и смешнее. Огромная черная собака вгрызается мне в сердце. Больно. Я снимаю офицерский ремень и, захлестнув его на собачьем горле, долго и терпеливо душу ее, но у меня ничего не получается, собака продолжает поедать мои внутренности, и я кричу: "Крысы! Крысы! Крысы!" Теплая женская рука или губы плотно закрывают мой рот, и становится легко дышать; и отпускает сердце собачья пасть. Розовое блаженное солнце поднимается над голубой планетой, прогоняя ужас и боль за терминатор...
   - ...Вот и сотворил Господь чудо, пожалел тебя, грешницу.
   - Спасибо, мать Феодосия. Сколько я тебе должна?
   - Замолчи, бесстыдница, ты не мне должна, Бога благодари, мать игуменью да монастырь мой, всех, кто дал мне силы и знания.
   - Прости меня. Сколько нужно в пожертвование монастырю?
   - Столько, сколь сердце велит.
   - Да, конечно... Прими, мать Феодосия, на нужды монастыря десять миллионов.
   - Да не покинет Бог твою заблудшую душу. Живи во здравии, но не в грехе. Проводи!
   Я лежал с закрытыми глазами, боясь оказаться перед лицом действительности. Судя по разговору, только что подслушанному, я в Царстве Небесном. Это хорошо. Только почему и здесь оперируют миллионами? Видимо, никуда от этого не денешься, даже на Небесах. Такого состояния тела и души я не испытывал с младенчества. От радости я потянулся - и тут же взвыл от боли в правом боку. Я притих, с сожалением понимая, что ни в каком таком раю не нахожусь и, вероятно, находиться не буду. Лучше открыть глаза и не гнать дуру. Скорее всего, я в больнице, а ухаживает за мной какая-нибудь монашка - сестра милосердия, если, конечно, я опять не брежу.
   Нет, я не бредил. Просто лежал в полутемной комнате на высокой белой кровати и выздоравливал, потому что моя грудь была запеленута от ушей до хвоста. Делать было нечего, и я начал вспоминать, каким образом я мог оказаться в подобном месте. В общем и целом это мне удалось. Правда, только до того момента, когда я спросил Дмитрия о снегоочистителе. Неужели я так и не узнаю о нем ничего? Жаль.
   Захотелось в туалет. Я осторожно опустил на пол ноги, помня о коварной боли. Постепенно приподнимая туловище, я наконец очутился в вертикальном положении. Но идти и даже стоять я не мог, ноги тряслись от слабости, словно восемь заячьих хвостов, вместе взятых. Я едва успел схватиться за никелированный шар на спинке кровати и беспомощно повалился назад.
   - Сестра, - тоненько пропищал я, как тот немощный дистрофик из анекдота, - сестра!
   Послышались торопливые мягкие шаги, и в комнату вошла монахиня в черной одежде, но почему-то с непокрытой головой. Ее лицо показалось мне знакомым.
   - Константин, очнулся, слава Богу, да ты никак вставал?
   Теперь, услышав ее голос, я вспомнил все. Черную ночь и черные распущенные волосы Евдокии... Но как я здесь очутился?
   - Евдокия, помоги, мне нужно подняться.
   - И не думай, не велено. Лежи, выздоравливай.
   - Как я здесь оказался?
   - Позавчера привезли, как только миновал кризис.
   - Расскажи все, только сначала дай, куда можно...
   - Под кроватью...
   - Выйди, я сам...
   - Сегодня двадцать восьмое, - немного погодя начала Евдокия. - Ночью восемнадцатого тебя без сознания привез в монастырь Дмитрий. Хотел везти сюда, но понял, что ты не дотянешь. Завернул в монастырь, там и оставил на попечение игуменьи и монашки Феодосии. Они-то и вернули тебя к жизни.
   - Никогда не верил знахарям и чудотворцам, а тут...
   - Да, чудотворный дар у них имеется... Кроме того, хорошо знают травы, коренья.
   - Во дают, я думал, мне уже конец, и готовился ногой открывать райские врата! Вот что значит народные целители! Надо с ними раскатать бутылочку.
   - Перестань, - тихо, но с угрозой проговорила Евдокия, - ты действительно одной ногой стоял в могиле. Три сломанных ребра и разрыв легкого. И если бы Дима вовремя не догадался свернуть к монастырю, то неизвестно, на каком ложе ты бы лежал сейчас.
   - Интересно! Никогда не думал, что легкое можно заштопать молитвой.
   - Как видишь, можно. Если к ней в придачу добавить скальпель, иглы и мать игуменью.
   - Оригинально! Монашка с ножом!
   - Она - дипломированный хирург с двадцатилетней практикой. Всех своих монастырских "овечек" она лечит сама. В монастыре у нее отличная операционная и инструмент.
   - Ладно, проехали. Федя не нашелся?
   - Федя жив, но это пока все, что я могу сказать.
   - То есть ты мне не доверяешь, несмотря на то что из-за него я чуть было не оказался на том свете, спасибо твоей игуменье, тормознула вовремя.
   - Конечно же доверяю, но дело не в этом. Мне кажется, он обрел душевный покой.
   - Откуда, интересно, такая информация? Опять ясновидение? Вас, баб, даже старообрядческих, не поймешь. То Феде плохо, то Феде хорошо. Расскажи все, да я поеду домой, только сначала встречусь с Димой.
   - Хорошо. Я получила от него письмо.
   - Когда и каким образом?
   - Позавчера, двадцать шестого, когда привезли тебя. Оно лежало в ящике на воротах. Отправлено отсюда же, из Эйска, местное. Я штемпель посмотрела. Бросили его двадцать пятого. Целые сутки шло.
   - Дай мне его сюда. Быстро, не мни задницу.
   - Перестань сквернословить, мой отец бы тебя выпорол.
   - Мой тоже. Давай быстро!
   Отвернувшись, она захрустела бумагой в лифчике. Она, видимо, считала, что лучшего тайника не сыскать.
   - Вот, только осторожно. - Она протянула мне конверт с воззванием "Слава Вооруженным Силам СССР", изготовленный на Ряжской фабрике Гознака в 1988 году. На стандартном листе хорошей писчей бумаги жирной шариковой ручкой синего цвета было написано:
   "Евдокия! Я решил полностью изменить свой образ жизни. Спасибо тем людям, что увезли меня от мирской суеты. Меня не ищите. Будет нужно - найду сам. Хочу наладить гончарное дело. Жалко, нет специалиста. Без него трудно. Учиться не у кого. Письмо сожги, никому не показывай.
   Целую, твой Федор".
   - Прямо как из "Двенадцати стульев", - невесело усмехнулся я. - Ты не нашла ничего странного в этом письме?
   - Нет.
   - Это его почерк?
   - Конечно. Никаких сомнений тут быть не может.
   - Федор попал в беду, и его необходимо выручать!
   - Почему ты так решил?
   - Евдокия, сколько лет ты прожила с Федором?
   - Он старше меня на девять лет. Мне было шесть, когда он убежал из дому в ваши края, к двоюродной тетке. Значит, его я знаю два года в детстве и последние пять - сейчас.
   - Ты можешь объяснить, откуда у него вдруг появилась этакая тяга к глине?
   - Нет, сколько я помню, ему всегда было начихать, из какой посуды он ест и пьет.
   - Да, элегантный Федя - и вдруг глина, грязь... Почему вдруг в сорок четыре года в нем проснулся ваятель?
   - Не знаю.
   - А мое фамилие тебе известно?
   - Нет.
   - Ты что, не смотрела мои документы?
   - Нет, это некрасиво. Мне было достаточно твоего имени.
   - А фамилие мое - Гончаров. Улавливаешь связь фамилии с письмом?
   В сумрачной комнате было видно, как побелела Евдокия.
   - Господи, он же просит помощи!
   - Мне тоже кажется. Теперь будь добра, ответь мне на несколько вопросов, только не ври.
   - Я еще никогда не врала, - глаза ее гневно и осуждающе, в упор уставились на меня, - я могу смолчать, могу ответить, что ничего не скажу, но врать никогда не врала.
   - Извини! Почему Федор в шестнадцать лет убежал из дому?
   - Он осквернил иконы, наклеил на них срамных женщин. Отец сильно избил его. Он ушел в тайгу. Мать с трудом нашла его, привела в дом, но отец не пустил. Тогда мама дала ему денег и отправила к сестре. Она тоже была геологом, часто залетала в наши места и Федю любила. Это был лучший выход. Отец его не простил даже перед смертью. А мать все время плакала, хотела его повидать, но отец не позволял даже этого. Так и умерла, не повидав его.
   - Евдокия, что сказал Дмитрий по поводу письма?
   - Ничего. Он не знает о нем.
   - То есть ты хочешь сказать, что скрыла от него письмо отца?
   - Да, но откуда ты узнал, что Федор его отец?
   - Догадался сам, он очень похож на семнадцатилетнего отца.
   - Я тоже догадалась сама. Так-то мне никто ничего не говорил.
   - Когда я смогу увидеть его?
   - Он навещал тебя каждый день, думаю, не пропустит и сегодня. Полежи десять минут, я тебе бульон разогрею, с курой.
   - Буду весьма обязан, леди! Да не красней, хороша девочка! Иди, а то сейчас завалю.
   Наконец-то после двухнедельного тумана я начал что-то понимать. Как я не допер до этого раньше! Нет, наверное, смутные подозрения были, но понадобилось десять дней пролежать в горячке, испражняясь под себя, видя всякие мерзопакостные бредовые сны... А потом получить от Федора письмо-сигнал. Боже мой, тупеешь ты, Гончаров, не по дням, а по часам. Вроде бы и бьют тебя перманентно и качественно, один черт, не помогает. Но теперь-то я кое-что знаю, и это дает мне право сузить круг опроса.
   - Вот, Костя, выпей, - протянула миску Евдокия, - я туда белого мяса нащипала. Так мне мать Феодосия велела.
   - О-о-о, а она что, гастроэнтеролог?
   - Нет, она акушер, и тоже с образованием.
   - Все, я молчу, задавленный монастырским интеллектом. Евдокия, у тебя есть какой-нибудь надежный мент, из старослуживых? Который лишнего не болтает?
   - Есть, сосед дядя Саша, но он уже на пенсии.
   - Еще лучше. Позови-ка его, да устрой нам штоф самогонки.
   - У меня нет, но я попрошу у соседей. А может, просто водки купить? Мне неудобно к соседям...
   - Господи, какая разница! Водка даже лучше.
   - Но тебе, наверное, нельзя.
   - Пусть так, для видимости стоит, может, твой сосед пожелает.
   - Дядя Саша? Не сомневаюсь.
   Она ушла, я же, доев бульон с нащипанным мясом, задумался, вновь и вновь прокручивая свою новую версию, пытаясь сам отыскать ее слабые места. Кажется, их не было, все складывалось четко и точно. Теоретически версия выглядела безукоризненно, не хватало только сущего пустяка, реальных фактов, но я интуитивно чувствовал: они появятся. Интересно, что нашел Дмитрий в той железной коробке?
   Стук в дверь отвлек меня от моих гипотетических схем.
   - Войдите! - крикнул я, запоздало подумав, что в случае чего защититься мне нечем.
   - Уже вошел.
   На пороге появился толстяк в мятой милицейской форме без погон. Мне показалось, что ожил герой бессмертного произведения Ярослава Гашека, Швейк.
   - Кому это я понадобился? - строго спросил он, подозрительно принюхиваясь и присматриваясь. - Вы кто такой? Ваши документы, пожалуйста.
   - Не знаю, где они, - едва сдерживая улыбку, ответил я. - Вернется Евдокия - и вы непременно ознакомитесь с ними. Присаживайтесь, будьте любезны. Вас зовут дядя Саша?
   - Никак нет, младший лейтенант Сурок Александр Петрович.
   - Очень приятно, Александр Петрович, это, наверное, вам Людвиг Бетховен посвятил целую пьесу.
   - Так точно, и еще "Аппассионату" и оперу "Фиделио".
   - Да, старик знал, кому что посвящать. Меня зовут Костя.
   - У меня был один знакомый, его тоже звали Костя, так он приспособился к этой жизни тем, что ловил бродячих собак и...
   - ...И продавал их за породистых. Отлично!
   Мы оба захохотали, и я понял, что общий язык найден. Тут очень кстати вернулась Евдокия. К моей кровати она подтащила журнальный столик. Незаметно я ущипнул ее за ляжку. Одного ее взгляда хватило, чтобы мне стало по-пионерски стыдно.
   - Дядя Саша, присаживайтесь к столу, сейчас накрою. Гость вот у меня, Димин знакомый, заболел немного.
   - Евдокия, принеси, пожалуйста, мои документы, товарищ лейтенант хотел бы удостовериться.
   - Хорошо, Костя.
   Тугие жесткие ягодицы под плотной черной юбкой задвигались в такт движению, и мне захотелось забыть о своей дистрофичной немощи.
   - Ладно, Евдокия, отставить, в твой дом плохой не зайдет. Если ты его приняла, значит, все в порядке. Слушаю тебя, Константин.
   - Не знаю, с чего начать... Александр Петрович, вы давно работаете в милиции?
   - Работал, уже два года как на пенсию турнули. Коренным жителям места освобождают. Но я ведь тоже коренной, родился здесь, в РОВД с семидесятого года, сразу после армии. Обидно.
   - В вашей практике бывали случаи пропажи людей?
   - А как же, с десяток наберется.
   - Кто пропадал: дети, взрослые, мужчины, женщины?
   - Я понял, куда ты гнешь. Дай-ка все же ксиву, гляну одним глазком, вопрос-то серьезный. Думаю, ты хочешь увязать все это с Федей. Я прав?
   - Абсолютно!
   И снова очень к месту в комнату вплыла моя русская красавица, с полным подносом сибирских угощений.
   - О, извиняюсь, коллега. - Выпятив толстую нижнюю губу, Сурок изучал мою лицензию. - Вопросов нет. На чем мы остановились? На пропажах, да. Кто исчезал. Да все подряд! И дети, и женщины, и мужчины. Но дети, как правило, находились, а вот взрослые пропадали навсегда. Иногда родные получали от них весточку о том, что они живы и здоровы, но на этом дело и кончалось. Часто семьи получали крупные суммы денег от имени пропавших. Вот и все, что я могу сказать. Лично я этими делами не занимался. Но случаи были, и повторяю: за двадцать пять лет около десяти пропавших, двоих потом нашли. Утопленников. Они не в счет, но и восемь человек - тоже немало. Это только по моему району.
   - Но и не много, - заметил я, разливая водку.
   - Я говорю только о тех, что не вернулись, и тела их не были найдены. Моя информация вам поможет?
   - Она уже помогла. Выпьем за здоровье Федора!
   - Дай-то Бог, чтобы оно так!
   Опьянел я моментом. Александр Петрович честно допил бутылку и, уходя, обещал помощь, если таковая мне потребуется.
   - Евдокия, - позвал я хозяйку, едва она проводила бравого Швейка.
   - Аиньки? - тут же отозвалась она.
   - Я сейчас захраплю. Не могу, глаза закрываются.
   - Это хорошо, значит, выздоравливаешь.
   - Когда приедет Дима, обязательно меня будите, кажется, я знаю, где находится твой брат.
   - Ладно-ладно, спи, Господь с тобой...
   Помню влажный поцелуй, запах ее тела и глубокий сон, без сновидений и кошмаров.
   Я понимал, что меня будят, причем будят давно и безуспешно. Выздоравливающее тело требовало сна. Лишь с третьей попытки мое пробуждение состоялось. Напротив на стуле сидел Дима, пахнущий морозной и свежей улицей.
   - Извините, Константин Иванович, я бы не стал, но вы сами велели вас разбудить.
   - Да, да, Дима. Во-первых, спасибо тебе за мое воскрешение. Во-вторых, что ты нашел в той коробке? В-третьих, что с Вассаровым, а в-четвертых, какая ситуация сложилась на сегодняшний день?
   - В коробке лежали двадцать тысяч баксов и два письма моей покойной матери. В планшетке, что я забрал у Эрнста, ничего интересного нет, я имею в виду ни профилей, ни разрезов к той карте нет. Для меня этот участок по-прежнему висит в воздухе.
   Что касается Вассарова, он по-прежнему находится на перевоспитании. Ловит крыс и матерится. Заставил его написать письмо на имя Гнедых о том, что он срочно уехал к матери, не успев предупредить. Гнедых письмо уже получил, и контора успокоилась. Они уже решили, что всех их потихоньку будут красть. К Вассарову я езжу каждый день, кидаю ему жратву, выпивку и сигареты. Кажется, скоро ему не захочется оттуда вылезать. Он искренне обрадовался, что вы остались живы. И вот что главное. Вассаров проводил негласное расследование и уверен, что к похищению отца контора не причастна.