Страница:
Рота, как стало ясно из приказа, доведенного до нас ротным, должна была выдвинуться на передний край плацдарма и во взаимодействии с каким-то (не помню) полком пойти в наступление с задачей выбить немцев с занимаемых ими позиций и как можно дальше продвинуться, расширив и углубив плацдарм, то есть его левый фланг, в направлении города Сероцк.
Начинались новые боевые действия по восстановлению завоеванных, но уже частично утраченных войсками 65-й Армии позиций, о чем речь пойдет в следующей главе.
ГЛАВА 6
Бои за расширение Наревского плацдарма. Хитрость командарма. Атака через минное поле. Схватка
с танками. Переход к обороне. До последнего
Вступить в боевые действия на Наревском плацдарме мне довелось не сразу. Вначале рота капитана Матвиенко в полном трехвзводном составе (командирами взводов были Булгаков, Давлетов, Карасев) с приданными ей взводом ПТР (командир взвода Смирнов) и пулеметным взводом (командир взвода Сергеев) убыла на передовую, где предполагалось начать бой за восстановление плацдарма. Заместителем командира роты оставался Янин.
Утром следующего дня (18 или 19 октября), поскольку атака планировалась внезапной, рота поднялась без артподготовки. Только уже в ходе атаки ее стала поддерживать и сопровождать авиация. А наступательный порыв был настолько стремителен, что фрицы не смогли предотвратить рукопашную схватку, которую им навязали штрафники.
Это была, по свидетельству ее участников, короткая, но жестокая битва. Вот что об этом рассказал мне потом Ванюша Янин, замкомроты, всегда оказывающийся, как он сам говорил, "на главном направлении". И я постараюсь, может быть не так образно, как он сам, передать его рассказ, так как старший лейтенант Иван Георгиевич Янин больше никогда никому об этом не сможет рассказать...
Когда атакующие почти достигли вражеских окопов, ему удалось швырнуть туда первым гранату и вслед за ее взрывом влететь в траншею, посылая из своего ППШ вправо и влево очереди в серо-зеленые фигуры немцев, стремящихся выбраться из окопа. Рядом с ними еще несколько штрафников орудовали штыками, винтовочными прикладами и саперными лопатками...
Рукопашная, горячая, стремительная, выплеснулась из траншеи: бойцы добивали убегавших фрицев, ближних - штыками, дальних - выстрелами.
Так в результате этой атаки (вдохновителем которой, как все мы считали, был наш любимец Ванюша Янин) была полностью захвачена первая траншея немцев и рота, не останавливаясь, перешла к преследованию отступавших гитлеровцев, которых продолжали "утюжить" наши штурмовики и истребители.
Сосредоточившийся во второй траншее резерв немцев встретил огнем как своих отступающих солдат, так и наступавших наших.
Возбужденные боем и только что завершившейся успешной рукопашной при незначительных своих потерях бойцы выбили немцев и из второй траншеи. По сигналу ротного остановились, чтобы перевести дух и дозарядить оружие. Немцы же, воспользовавшись этой передышкой, организовали контратаку с танками и самоходными орудиями (это те же танки, только без вращающихся башен).
Как мне потом рассказывали офицеры-очевидцы, отражение этой контратаки было трудным. Нередко были моменты, когда наши бойцы и вражеские солдаты перемешивались, шла, что называется, "рубка" врукопашную, и только через какое-то время становилось понятно, что захваченные ротой позиции оставались нашими.
А мы, я и Федя Усманов, назначенные в резерв, слыша не очень далекий жаркий бой, ждали, когда же мы понадобимся. И вдруг к нам бежит второй помощник начальника штаба Семыкин Валера и с ним - недавно прибывший в батальон политработник лейтенант Мирный. За ними почти рядом едет "виллис" комбата.
Оказывается, комроты по радио попросил срочно нас доставить в его распоряжение. Ну, подумали мы, значит очень жарко там! Кого-то уже нужно заменять! Но пусть он будет не убит, а только ранен!
Вскочили мы в открытую машину все вчетвером, и помчал нас шофер, не разбирая ухабов, без дороги, напрямую. Ехали на такой скорости, что, влетая на бруствер окопа, машина как с трамплина перепрыгивала его.
В это время, оказывается, наша рота уже завершала отражение контратаки, в ее тылу стояли подбитые гранатами и противотанковыми ружьями два горящих танка ("пантеры") и одна, вроде бы целая, самоходка "фердинанд". Подъехав, мы увидели, как на столпившуюся около горящих танков группу немцев, готовых, казалось, сдаться в плен, надвигается здоровый, метра под два ростом, бронебойщик-пэтээровец, схвативший свое противотанковое ружье за конец ствола. Он яростно размахивал этим более чем двухметровым и полуторапудовым оружием и что-то кричал, пытаясь то ли размозжить головы этим фрицам, то ли куда-то согнать их.
Уж очень напомнил он мне Василия Буслаева из кинофильма "Александр Невский", громившего своей дубиной псов-рыцарей на Чудском озере. А фильм этот показывали нам совсем недавно, пока мы формировались перед выходом за Нарев, и впечатления от него еще не забылись.
Вокруг "фердинанда" суетились несколько наших бойцов. И вдруг чудовище это вздрогнуло, взревев двигателями, стало разворачиваться и сделало несколько выстрелов из пушки в сторону немцев. Оказалось, бывшие танкисты все-таки справились с этой трофейной махиной. Уверен, что если бы машина была на ходу (у нее была порвана гусеница), бойцы наши смогли бы на ней преследовать отступающих немцев.
А тем временем впереди, куда мы еще не успели добежать, наши подразделения упорно преследовали отступающих гитлеровцев. Мощная поддержка с неба, где наши "Илы" - штурмовики, прозванные у нас "летающими танками", а у немцев "Черной смертью", вели огонь эрэсами (реактивными снарядами) и из крупнокалиберных пулеметов, воодушевляла атакующих, и дистанция между ними и отступающими заметно сокращалась.
И вот тут произошло непредсказуемое.
То ли комвзвода Давлетов сам вырвался в пылу боя так далеко вперед, то ли пилот не смог разглядеть, где отступающие, а где их преследователи, но одна из очередей крупнокалиберного пулемета штурмовика наповал сразила лейтенанта...
Едва догнав командира роты и узнав о случившемся, я с его согласия бросился к обезглавленному взводу, который уже достиг одной из немецких траншей и стал в ней закрепляться. Во взводе меня знали, ведь я вместе с Давлетовым его формировал. Заместитель (теперь уже снова мой заместитель) доложил о потерях, которые, к счастью, оказались небольшими, если не считать гибели командира. Федя Усманов заменил здесь тяжело раненного Булгакова.
Но вскоре нам пришлось отражать новую попытку опомнившегося противника вернуть свои утраченные позиции. Эту немецкую контратаку нам удалось отбить...
День уже клонился к вечеру, и ротный отдал приказ принять все меры к прочному закреплению на занятом рубеже, подготовке оружия к возможному ночному бою и к отражению контратак ночью.
Впереди виднелись какие-то каменные постройки, а также разрушенные деревянные дома с каменными фундаментами. С рассветом нам предстояло их захватить, и это было последней задачей на данном этапе. А для этого нужно было и боеприпасами пополниться, да и хотя бы консервами из сухого пайка подкрепиться.
Ну как тут еще раз не вспомнить добрым словом нашего далеко не геройской внешности начпрода, организовавшего в этот раз доставку пищи в окопы в термосах (правда, пока без спиртного, потому, наверное, что суточную норму свою мы употребили еще утром, перед первой атакой).
А наш новый политработник, лейтенант с гвардейским знаком на гимнастерке, оказался довольно смелым и общительным и как-то сразу пришелся всем по душе.
...Ночь прошла более или менее спокойно. Наши связисты быстро навели телефонную линию между взводами и командно-наблюдательным пунктом (КНП) командира роты, а его - со штабом батальона. Вероятно, здесь помогло присутствие в роте Валерия Семыкина, теперь уже в роли помощника начальника штаба (ПНШ) по связи и шифровальной работе. Видимо, там, в штабе, Валерию не сиделось, здесь он считал свое пребывание более нужным. Мы все получили рукописную таблицу позывных: у меня позывной был цифровой, кажется "18", у ротного командира "12", а его КНП звучал очень знакомо: "Буг", в то время как штаб батальона был "Вислой".
Уже потом, когда нам пришлось менять место боевых действий на этом же плацдарме и мы перешли к длительной обороне, позывные наши кардинально изменились. И все по предписанию Семыкина, неистощимого на выдумки.
А вскоре Валерий проявил себя в деле, далеком от штабной, да еще и шифровальной, деятельности.
Контратак немцы больше не предпринимали, видимо тоже укреплялись на своих позициях. Конечно, и пулеметным, и минометно-артиллерийским огнем они нас здорово беспокоили, но наши передовые посты боевого охранения были бдительны и каких-либо вылазок противника в нашу сторону не заметили.
А за ночное время комроты условились по переговорным таблицам со штабом, а тот - со штабом дивизии, в полосе которой мы действовали, о времени начала и продолжительности артподготовки, о сигналах на завтрашнюю утреннюю атаку.
Те постройки, которые мы видели в конце дня, были все-таки далековато, наверное километрах в двух, и потому рубеж атаки, уже определенный ротным командиром, находился чуть дальше полутора километров от траншей, которые мы занимали. И было решено: ночью, перед рассветом, тихо без выстрелов, используя неровности поросшей редким кустарником местности, еще до артподготовки постараться достичь рубежа атаки и там уже ждать сигнала "в атаку".
Ночь снова была безлунной. Выдвигались мы к рубежу атаки перебежками от куста к кусту, а на открытых местах - ползком, по-пластунски, сливаясь в темноте с серым фоном пожухлой к тому времени травы. Еще с вечера тщательно проверили свои вещмешки, уложили все так, чтобы в них ничего не гремело и не выдало нас.
Таким образом, нам, не замеченным противником, удалось заранее выдвинуться вперед и хорошо замаскироваться, чтобы немцы не догадались, что мы уже не в двух километрах от них, а совсем близко.
Едва забрезжил рассвет, как небо будто раскололось. Артподготовку открыл залп "катюш", огненные кометы которых прочертили свои трассы в небе. Честно говоря, побаивался я, не сорвется ли со своей траектории "катюшин" снаряд. Но обошлось. Затем в течение минут десяти огонь вели артиллерия и минометы, а перед завершающим залпом "катюш" взвились красные ракеты, словно подбросившие всех нас одновременно.
Атака была дружной по всему фронту роты. Противник не успел опомниться, как наши были уже у его траншей.
Все-таки немцы не ожидали, что мы окажемся так близко, а сравнительно короткая артподготовка не позволила им хорошо подготовиться к отражению атаки. Да и наши бронебойщики и пулеметчики грамотно организовали поддержку атакующих, ведя прицельный огонь по довольно узким окнам каменных подвалов, как по амбразурам дотов или дзотов. Захватили мы эти здания сходу и, как потом оказалось, с немалыми трофеями и боеприпасов, и продовольствия.
Меня иногда спрашивают, брали ли штрафники пленных? Да, здесь было много пленных. Влетали в эти подвалы наши бойцы не иначе как вслед за брошенной гранатой, но когда собрали всех оставшихся в живых гитлеровцев, их оказалось чуть ли не больше всей нашей роты со средствами усиления.
Пожалуй, описываемый случай был первым на моей памяти, когда штрафники взяли фашистов в плен в таком количестве. Согнали их в одно подвальное помещение, поотбирали пистолеты и, как "законные" трофеи - часы, зажигалки, портсигары и прочее, выставили надежную охрану, а потом, уже дождавшись вечера, отправили в штаб батальона. Конвоирами у них были легко раненные штрафники. Нескольких наших бойцов, которые из-за тяжелых ранений не могли самостоятельно двигаться, уложили на сооруженные из досок, жердей и плащ-палаток носилки и заставили пленных их нести. Говорят, несли они этих раненых очень аккуратно, опасаясь, что конвоиры шутить не будут в случае чего.
А пока до вечера было еще далеко. Командир роты имел приказ закрепиться на этом рубеже и ни в коем случае не сдавать занятого то ли "фольварка", то ли какой-то фермы. Теперь нужно было доложить о выполнении задачи, об обстановке и получить приказ на дальнейшие действия. А рация оказалась поврежденной попавшей в нее пулей или осколком. Однако через каких-то 10-15 минут была установлена телефонная связь.
Стали приспосабливать и укреплять валявшимися в большом количестве кирпичами и какими-то бетонными блоками окна подвалов, превращая их в огневые точки.
Нам показалось, что всех немцев, оборонявших эти здания, мы или уничтожили, или взяли в плен, так как не видели отступавших. Значит, на каком-то удалении у них, скорее всего, был второй эшелон обороны, и от него можно было ожидать всяких неприятностей, тем более что силы там были, конечно, свежие, а данные о занятом нами месте наверняка хорошо были топографически привязаны к их артиллерии, а может, уже и хорошо пристреляны. Хотя нас они пока не беспокоили.
И вот в этой относительной тишине мы услышали цокот копыт, а потом и увидели летящие к нам во весь опор, как чапаевские тачанки, походные кухни с дымящимися трубами!
Это был долгожданный завтрак, видимо уже совмещенный с обедом (а может быть, и ужином), доставленный нам старшиной Яковом Лазаренко, правой рукой нашего начпрода. День уже разгорелся и как-то незаметно перевалил далеко за половину.
Не прерывая работ по укреплению своей обороны, пообедали, предварительно осушив свои кружки с горячительной влагой. Наполняли их из стандартных поллитровок, выдаваемых нам из расчета одна на 5 человек.
Я так часто и подробно останавливаюсь на проблеме горячего питания в бою потому, что это не менее важный вид обеспечения, чем пополнение боеприпасами. И то, и другое на войне переоценить нельзя, как нельзя и недооценивать. Если наличие боеприпасов говорит, так сказать, о технической боеспособности воина, то от того, сыт ли он, зависит его моральное и физическое состояние, а от него - и боевой дух, самое важное для победы.
В тот день мы вроде бы уже привыкли к тому, что в течение нескольких часов не было слышно стрельбы, не рвались мины и снаряды, смолк гул самолетов над нами. В основном завершились работы по укреплению обороны как в каменных цоколях и подвалах зданий, так и в окопах между ними. Как-то вроде бы немного расслабились и стали чутко подремывать.
И вдруг налетевший шквал артиллерийско-минометного огня мгновенно развеял наши почти мирные настроения.
Не успел ротный доложить в штаб о случившемся, как пропала телефонная связь со штабом батальона. Видимо, во время артобстрела был поврежден провод. А телефонную связь в звене "взвод-рота-батальон" обычно устраивали по однопроводной схеме. Схема эта заключалась в том, что тянули от телефона к телефону один провод, а вторым проводом была земля, в которую от вторых клемм телефонов втыкали штыри. Слышимость была не ахти какой, но зато какая экономия провода!
А тут срочно нужно было доложить обстановку, которая могла каждую минуту измениться. Валерий Семыкин сидел у рации
и пытался ее исправить. Устранить разрыв провода вызвался штрафник из моего взвода. Я его приметил еще во время формирования. Тогда у нас уже редко появлялись "окруженцы", но он был одним из них. Какой-то он всегда был "пришибленный", неактивный, что называется, "себе на уме". Меня, в общем-то, несколько удивила его решимость, но обрадовало то, что человек, наконец, переборол это свое угнетенное состояние. И рад был за этого белоруса по фамилии Касперович.
Однако прошло и 10, и 20 минут - связь не действовала. А тут еще после первого, довольно продолжительного артналета противник через каждые 5 -7 минут давал короткие залпы по нашим позициям и ближайшим тылам.
Капитан Матвиенко, ротный наш командир, торопил связистов срочно восстановить линию. И тогда старший лейтенант Семыкин, помощник начштаба батальона, бросив радиостанцию, в которую пытался вдохнуть жизнь, выскочил из укрытия и со словами "Пойду я!" скрылся в начинавших сгущаться сумерках.
Еще несколько слов о Семыкине. Человек он впечатлительный, легко возбудимый, но волевой, все эмоции подавлял усилием воли, постоянно держа себя в крепкой узде. Внешне он казался невозмутимым почти в любых обстоятельствах.
Минут через 10 связист, постоянно и безуспешно, до хрипоты кричавший в телефонную трубку "Висла, Висла, я - Буг", вдруг заорал: "Есть связь!", хотя немцы продолжали вести артобстрел наших позиций.
Капитан вырвал у него трубку, и после некоторого времени внезапно появившаяся и пока неустойчивая еще связь стабилизировалась. Ротный успел доложить обстановку, получить соответствующие указания или распоряжения, как связь снова прервалась, правда ненадолго. Затем она восстановилась, и минут через 10-15 возвратился Валерий.
Вот что он рассказал.
Посланного несколько ранее штрафника он не нашел - ни живого, ни убитого. Обрыв он обнаружил, но второго конца провода долго не мог найти. Оказалось, что снаряд разорвался прямо на проводе, взрывом вырвало приличный его кусок, а второй его конец отбросило далеко в сторону, метров на 50.
Исползав "на брюхе" под артогнем противника порядочную площадь, Валерий надеялся найти и провод, и, может быть, раненого штрафника. Вскоре нашел конец оборванного провода, однако дотянуть его до обнаруженного места обрыва не смог, даже изо всех сил натягивая оба конца.
Тогда, понимая цену каждой секунды, под очередным артналетом он зубами зачистил концы провода, вонзил их стальные жилки себе в ладони и зажал кулаками, таким образом превратив свое тело и свою кровь в недостающее звено линии связи. Уже после войны, читая литературу о войне, я где-то встретил почти аналогичный случай, когда вот в такой же ситуации связист восстановил связь, зажав концы провода зубами, так и погибнув. Много похожего происходило на войне.
И когда Валерий почувствовал, что телефонный разговор завершен, достал из кармана имевшийся у него всегда на всякий случай моток провода, соединил концы и даже на ощупь заизолировал сростки изолентой.
А когда мы спросили его, как же он узнал, что телефонный разговор завершен, он ответил, что по импульсам слабого электрического тока, возникающего во время телефонного разговора.
Вот так проявились здесь и храбрость, и высокий профессионализм моего друга, офицера Валерия Захаровича Семыкина. Тогда он был награжден медалью "За отвагу". Мы продолжаем дружить с ним вот уже почти 60 лет.
А Касперович, оказывается, сбежал, дезертировал с поля боя. Ошибся я в нем. Неопытным был еще, доверчивым. Мы долго считали его без вести пропавшим, но в январе 1945 года, уже после боев за Варшаву, его где-то выловили и доставили в батальон. Но об этом позже.
Короткие артналеты продолжались всю ночь, и всю ночь мы ожидали контратаки, на которую немец решился только с рассветом. Начали ее гитлеровцы по классической для них схеме: вначале мощный артналет, от которого почти всех нас защитили надежные перекрытия и толстые краснокирпичные стены каменных подвалов. Да и прямых попаданий в окопы снарядов или мин на этот раз не случилось.
За время немецкой артподготовки их танки и пехота выдвинулись на расстояние, которое позволяло им вести уже прицельный огонь по нашим позициям. А это значит, что и мы уже могли вести такой же огонь по наступающим. Однако командир роты отдал приказ ответный огонь не открывать до его сигнала ракетой красного дыма (были и такие сигнальные ракеты). Жутковато было видеть перед собой врага, подбиравшегося все ближе и ближе, и сохранять огневое молчание, когда палец сам тянулся к спусковому крючку.
Но вот немецкая пехота, наступающая за танками (а танков было штук 5-6), выбежала из-за них и пошла вперед. Это и был момент, которого "ждала" ракета красного дыма. По ее сигналу ожили все наши пулеметы, и ручные - в составе взводов роты, и станковые - старшего лейтенанта Жоры Сергеева. Прямо на наших глазах цепи наступающих фрицев стали редеть. По приближавшимся танкам, "пантерам" и "тиграм" из пулеметов и ПТР огонь велся в основном по смотровым щелям. И вот, когда водитель вырвавшегося вперед танка, видимо потеряв ориентировку из-за попадания пуль в смотровые щели, подставил борт своей машины под выстрелы бронебойщиков, эта "пантера" была подбита и загорелась. Фашисты стали выскакивать из нее. Тогда старший лейтенант Сергеев, крикнув своему заместителю, высокому, крепкому, единственному в этом наборе штрафников бородачу со знаменитой фамилией Пушкин: "Прикрой!" выскочил с пистолетом и бросился к этой группе. Как уж получилось так, что он отличил офицера в группе вроде бы одинаково одетых в черные комбинезоны немецких танкистов, не знаю, но, сделав несколько выстрелов в находившихся около него гитлеровцев, подскочил к этому немцу, сбил его с ног, прижал к земле и держал так, пока к Сергееву на помощь не подбежали несколько бойцов.
В наступившем переломе, когда остальные танки, пытаясь развернуться, подставили борты и еще один из них остановился подбитым, а оставшиеся повернули назад, командир роты подал сигнал "в атаку".
Поднявшиеся штрафники с какой-то особой яростью добивали оставшуюся, не успевшую убежать фрицевскую пехоту. А Жора Сергеев и подбежавшие к нему бойцы подняли и разоружили немца, оказавшегося гауптманом (капитаном), командиром танкового батальона. Ценный трофей добыл Сергеев! Пленного вскоре отправили в штаб батальона под конвоем бронебойщиков, подбивших танки и, по нашему мнению, заслуживших тем самым досрочное освобождение и награды.
И это была последняя серьезная на этом фланге попытка фашистов вернуть утраченные позиции. Больше они на это не решались. А мы, развивая успех, преследовали отступающих еще километра два. Захватили позиции их второго (или третьего?) эшелона обороны в населенном пункте близ города Сероцк и на этом остановились. Несколько менее значительных вылазок фрицев, видимо прощупывавших нашу стойкость и готовность дальше вести бои, мы отразили без особого напряжения.
Через два дня нашу роту сменил какой-то стрелковый батальон, командир которого, майор, уж очень дотошно выспрашивал нашего ротного о контингенте воинов роты и совсем немного - о противнике. Видимо, этот батальон дальше наступать не собирался. Это за него, выходит, сделали мы.
Итак, за эти трое суток боевых действий задача, поставленная нашей роте, была выполнена и быстро, и, как оказалось, с небольшими для такого результата потерями. Мало того, что эту часть плацдарма мы восстановили, он был еще не только расширен до прежних размеров, но и углублен на 2-3 километра.
Естественно, что вывод роты из боя и отвод ее в тыл был расценен штрафниками как признание Командующим, генералом Батовым смелости, решительности, геройства и мужества этих бывших офицеров, достойных того, чтобы без ранений быть прощенными, освобожденными, а может быть, и представленными к наградам, как это сделал в свое время другой командарм, генерал Горбатов, о чем в батальоне знали все, и это его решение считалось мерилом доброго, справедливого отношения к людям, где-то оступившимся, в чем-то провинившимся.
Когда проходили знакомые каменные подвалы, теперь уже занятые не то каким-то штабом, не то тылами сменившей нас части, командир роты приказал сделать здесь маленький привал-перекур. Я и некоторые офицеры подошли к подбитым немецким танкам еще раз посмотреть на них вблизи.
Меня удивило, что в некоторых местах броня была нарушена, но оказалось, что разрушено было и откололось только бетонное усиление брони, довольно толстое. Подумалось, что иссякает у Гитлера хваленая крупповская сталь, если и здесь уже не настоящая, а "эрзац-броня". Может, тогда я и не прав был. Но это было только первое мое впечатление о хваленых "тиграх".
Наш капитан снова построил роту, поблагодарил всех за образцовое выполнение боевой задачи. "А теперь споем?" - завершил он свое краткое выступление. И тут оказалось, что молодой политрук лейтенант Мирный обладает сильным и звонким голосом.
С первого шага (это считалось добрым знаком) он запел популярную тогда у артиллеристов песню: "Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет отчизна нас..."
С каким воодушевлением пели штрафники охрипшими голосами эту и другие песни всю дорогу до самого штаба батальона!
Остановив строй у домика, где разместился комбат, и подав команду "смирно", капитан пошел докладывать. Неожиданно долго тянулись минуты в ожидании выхода комбата Батурина.
И вот он вышел. Невозмутимый, спокойный. А за ним понуро шел ротный. Какое-то странное предчувствие охватило, наверное, каждого.
Начинались новые боевые действия по восстановлению завоеванных, но уже частично утраченных войсками 65-й Армии позиций, о чем речь пойдет в следующей главе.
ГЛАВА 6
Бои за расширение Наревского плацдарма. Хитрость командарма. Атака через минное поле. Схватка
с танками. Переход к обороне. До последнего
Вступить в боевые действия на Наревском плацдарме мне довелось не сразу. Вначале рота капитана Матвиенко в полном трехвзводном составе (командирами взводов были Булгаков, Давлетов, Карасев) с приданными ей взводом ПТР (командир взвода Смирнов) и пулеметным взводом (командир взвода Сергеев) убыла на передовую, где предполагалось начать бой за восстановление плацдарма. Заместителем командира роты оставался Янин.
Утром следующего дня (18 или 19 октября), поскольку атака планировалась внезапной, рота поднялась без артподготовки. Только уже в ходе атаки ее стала поддерживать и сопровождать авиация. А наступательный порыв был настолько стремителен, что фрицы не смогли предотвратить рукопашную схватку, которую им навязали штрафники.
Это была, по свидетельству ее участников, короткая, но жестокая битва. Вот что об этом рассказал мне потом Ванюша Янин, замкомроты, всегда оказывающийся, как он сам говорил, "на главном направлении". И я постараюсь, может быть не так образно, как он сам, передать его рассказ, так как старший лейтенант Иван Георгиевич Янин больше никогда никому об этом не сможет рассказать...
Когда атакующие почти достигли вражеских окопов, ему удалось швырнуть туда первым гранату и вслед за ее взрывом влететь в траншею, посылая из своего ППШ вправо и влево очереди в серо-зеленые фигуры немцев, стремящихся выбраться из окопа. Рядом с ними еще несколько штрафников орудовали штыками, винтовочными прикладами и саперными лопатками...
Рукопашная, горячая, стремительная, выплеснулась из траншеи: бойцы добивали убегавших фрицев, ближних - штыками, дальних - выстрелами.
Так в результате этой атаки (вдохновителем которой, как все мы считали, был наш любимец Ванюша Янин) была полностью захвачена первая траншея немцев и рота, не останавливаясь, перешла к преследованию отступавших гитлеровцев, которых продолжали "утюжить" наши штурмовики и истребители.
Сосредоточившийся во второй траншее резерв немцев встретил огнем как своих отступающих солдат, так и наступавших наших.
Возбужденные боем и только что завершившейся успешной рукопашной при незначительных своих потерях бойцы выбили немцев и из второй траншеи. По сигналу ротного остановились, чтобы перевести дух и дозарядить оружие. Немцы же, воспользовавшись этой передышкой, организовали контратаку с танками и самоходными орудиями (это те же танки, только без вращающихся башен).
Как мне потом рассказывали офицеры-очевидцы, отражение этой контратаки было трудным. Нередко были моменты, когда наши бойцы и вражеские солдаты перемешивались, шла, что называется, "рубка" врукопашную, и только через какое-то время становилось понятно, что захваченные ротой позиции оставались нашими.
А мы, я и Федя Усманов, назначенные в резерв, слыша не очень далекий жаркий бой, ждали, когда же мы понадобимся. И вдруг к нам бежит второй помощник начальника штаба Семыкин Валера и с ним - недавно прибывший в батальон политработник лейтенант Мирный. За ними почти рядом едет "виллис" комбата.
Оказывается, комроты по радио попросил срочно нас доставить в его распоряжение. Ну, подумали мы, значит очень жарко там! Кого-то уже нужно заменять! Но пусть он будет не убит, а только ранен!
Вскочили мы в открытую машину все вчетвером, и помчал нас шофер, не разбирая ухабов, без дороги, напрямую. Ехали на такой скорости, что, влетая на бруствер окопа, машина как с трамплина перепрыгивала его.
В это время, оказывается, наша рота уже завершала отражение контратаки, в ее тылу стояли подбитые гранатами и противотанковыми ружьями два горящих танка ("пантеры") и одна, вроде бы целая, самоходка "фердинанд". Подъехав, мы увидели, как на столпившуюся около горящих танков группу немцев, готовых, казалось, сдаться в плен, надвигается здоровый, метра под два ростом, бронебойщик-пэтээровец, схвативший свое противотанковое ружье за конец ствола. Он яростно размахивал этим более чем двухметровым и полуторапудовым оружием и что-то кричал, пытаясь то ли размозжить головы этим фрицам, то ли куда-то согнать их.
Уж очень напомнил он мне Василия Буслаева из кинофильма "Александр Невский", громившего своей дубиной псов-рыцарей на Чудском озере. А фильм этот показывали нам совсем недавно, пока мы формировались перед выходом за Нарев, и впечатления от него еще не забылись.
Вокруг "фердинанда" суетились несколько наших бойцов. И вдруг чудовище это вздрогнуло, взревев двигателями, стало разворачиваться и сделало несколько выстрелов из пушки в сторону немцев. Оказалось, бывшие танкисты все-таки справились с этой трофейной махиной. Уверен, что если бы машина была на ходу (у нее была порвана гусеница), бойцы наши смогли бы на ней преследовать отступающих немцев.
А тем временем впереди, куда мы еще не успели добежать, наши подразделения упорно преследовали отступающих гитлеровцев. Мощная поддержка с неба, где наши "Илы" - штурмовики, прозванные у нас "летающими танками", а у немцев "Черной смертью", вели огонь эрэсами (реактивными снарядами) и из крупнокалиберных пулеметов, воодушевляла атакующих, и дистанция между ними и отступающими заметно сокращалась.
И вот тут произошло непредсказуемое.
То ли комвзвода Давлетов сам вырвался в пылу боя так далеко вперед, то ли пилот не смог разглядеть, где отступающие, а где их преследователи, но одна из очередей крупнокалиберного пулемета штурмовика наповал сразила лейтенанта...
Едва догнав командира роты и узнав о случившемся, я с его согласия бросился к обезглавленному взводу, который уже достиг одной из немецких траншей и стал в ней закрепляться. Во взводе меня знали, ведь я вместе с Давлетовым его формировал. Заместитель (теперь уже снова мой заместитель) доложил о потерях, которые, к счастью, оказались небольшими, если не считать гибели командира. Федя Усманов заменил здесь тяжело раненного Булгакова.
Но вскоре нам пришлось отражать новую попытку опомнившегося противника вернуть свои утраченные позиции. Эту немецкую контратаку нам удалось отбить...
День уже клонился к вечеру, и ротный отдал приказ принять все меры к прочному закреплению на занятом рубеже, подготовке оружия к возможному ночному бою и к отражению контратак ночью.
Впереди виднелись какие-то каменные постройки, а также разрушенные деревянные дома с каменными фундаментами. С рассветом нам предстояло их захватить, и это было последней задачей на данном этапе. А для этого нужно было и боеприпасами пополниться, да и хотя бы консервами из сухого пайка подкрепиться.
Ну как тут еще раз не вспомнить добрым словом нашего далеко не геройской внешности начпрода, организовавшего в этот раз доставку пищи в окопы в термосах (правда, пока без спиртного, потому, наверное, что суточную норму свою мы употребили еще утром, перед первой атакой).
А наш новый политработник, лейтенант с гвардейским знаком на гимнастерке, оказался довольно смелым и общительным и как-то сразу пришелся всем по душе.
...Ночь прошла более или менее спокойно. Наши связисты быстро навели телефонную линию между взводами и командно-наблюдательным пунктом (КНП) командира роты, а его - со штабом батальона. Вероятно, здесь помогло присутствие в роте Валерия Семыкина, теперь уже в роли помощника начальника штаба (ПНШ) по связи и шифровальной работе. Видимо, там, в штабе, Валерию не сиделось, здесь он считал свое пребывание более нужным. Мы все получили рукописную таблицу позывных: у меня позывной был цифровой, кажется "18", у ротного командира "12", а его КНП звучал очень знакомо: "Буг", в то время как штаб батальона был "Вислой".
Уже потом, когда нам пришлось менять место боевых действий на этом же плацдарме и мы перешли к длительной обороне, позывные наши кардинально изменились. И все по предписанию Семыкина, неистощимого на выдумки.
А вскоре Валерий проявил себя в деле, далеком от штабной, да еще и шифровальной, деятельности.
Контратак немцы больше не предпринимали, видимо тоже укреплялись на своих позициях. Конечно, и пулеметным, и минометно-артиллерийским огнем они нас здорово беспокоили, но наши передовые посты боевого охранения были бдительны и каких-либо вылазок противника в нашу сторону не заметили.
А за ночное время комроты условились по переговорным таблицам со штабом, а тот - со штабом дивизии, в полосе которой мы действовали, о времени начала и продолжительности артподготовки, о сигналах на завтрашнюю утреннюю атаку.
Те постройки, которые мы видели в конце дня, были все-таки далековато, наверное километрах в двух, и потому рубеж атаки, уже определенный ротным командиром, находился чуть дальше полутора километров от траншей, которые мы занимали. И было решено: ночью, перед рассветом, тихо без выстрелов, используя неровности поросшей редким кустарником местности, еще до артподготовки постараться достичь рубежа атаки и там уже ждать сигнала "в атаку".
Ночь снова была безлунной. Выдвигались мы к рубежу атаки перебежками от куста к кусту, а на открытых местах - ползком, по-пластунски, сливаясь в темноте с серым фоном пожухлой к тому времени травы. Еще с вечера тщательно проверили свои вещмешки, уложили все так, чтобы в них ничего не гремело и не выдало нас.
Таким образом, нам, не замеченным противником, удалось заранее выдвинуться вперед и хорошо замаскироваться, чтобы немцы не догадались, что мы уже не в двух километрах от них, а совсем близко.
Едва забрезжил рассвет, как небо будто раскололось. Артподготовку открыл залп "катюш", огненные кометы которых прочертили свои трассы в небе. Честно говоря, побаивался я, не сорвется ли со своей траектории "катюшин" снаряд. Но обошлось. Затем в течение минут десяти огонь вели артиллерия и минометы, а перед завершающим залпом "катюш" взвились красные ракеты, словно подбросившие всех нас одновременно.
Атака была дружной по всему фронту роты. Противник не успел опомниться, как наши были уже у его траншей.
Все-таки немцы не ожидали, что мы окажемся так близко, а сравнительно короткая артподготовка не позволила им хорошо подготовиться к отражению атаки. Да и наши бронебойщики и пулеметчики грамотно организовали поддержку атакующих, ведя прицельный огонь по довольно узким окнам каменных подвалов, как по амбразурам дотов или дзотов. Захватили мы эти здания сходу и, как потом оказалось, с немалыми трофеями и боеприпасов, и продовольствия.
Меня иногда спрашивают, брали ли штрафники пленных? Да, здесь было много пленных. Влетали в эти подвалы наши бойцы не иначе как вслед за брошенной гранатой, но когда собрали всех оставшихся в живых гитлеровцев, их оказалось чуть ли не больше всей нашей роты со средствами усиления.
Пожалуй, описываемый случай был первым на моей памяти, когда штрафники взяли фашистов в плен в таком количестве. Согнали их в одно подвальное помещение, поотбирали пистолеты и, как "законные" трофеи - часы, зажигалки, портсигары и прочее, выставили надежную охрану, а потом, уже дождавшись вечера, отправили в штаб батальона. Конвоирами у них были легко раненные штрафники. Нескольких наших бойцов, которые из-за тяжелых ранений не могли самостоятельно двигаться, уложили на сооруженные из досок, жердей и плащ-палаток носилки и заставили пленных их нести. Говорят, несли они этих раненых очень аккуратно, опасаясь, что конвоиры шутить не будут в случае чего.
А пока до вечера было еще далеко. Командир роты имел приказ закрепиться на этом рубеже и ни в коем случае не сдавать занятого то ли "фольварка", то ли какой-то фермы. Теперь нужно было доложить о выполнении задачи, об обстановке и получить приказ на дальнейшие действия. А рация оказалась поврежденной попавшей в нее пулей или осколком. Однако через каких-то 10-15 минут была установлена телефонная связь.
Стали приспосабливать и укреплять валявшимися в большом количестве кирпичами и какими-то бетонными блоками окна подвалов, превращая их в огневые точки.
Нам показалось, что всех немцев, оборонявших эти здания, мы или уничтожили, или взяли в плен, так как не видели отступавших. Значит, на каком-то удалении у них, скорее всего, был второй эшелон обороны, и от него можно было ожидать всяких неприятностей, тем более что силы там были, конечно, свежие, а данные о занятом нами месте наверняка хорошо были топографически привязаны к их артиллерии, а может, уже и хорошо пристреляны. Хотя нас они пока не беспокоили.
И вот в этой относительной тишине мы услышали цокот копыт, а потом и увидели летящие к нам во весь опор, как чапаевские тачанки, походные кухни с дымящимися трубами!
Это был долгожданный завтрак, видимо уже совмещенный с обедом (а может быть, и ужином), доставленный нам старшиной Яковом Лазаренко, правой рукой нашего начпрода. День уже разгорелся и как-то незаметно перевалил далеко за половину.
Не прерывая работ по укреплению своей обороны, пообедали, предварительно осушив свои кружки с горячительной влагой. Наполняли их из стандартных поллитровок, выдаваемых нам из расчета одна на 5 человек.
Я так часто и подробно останавливаюсь на проблеме горячего питания в бою потому, что это не менее важный вид обеспечения, чем пополнение боеприпасами. И то, и другое на войне переоценить нельзя, как нельзя и недооценивать. Если наличие боеприпасов говорит, так сказать, о технической боеспособности воина, то от того, сыт ли он, зависит его моральное и физическое состояние, а от него - и боевой дух, самое важное для победы.
В тот день мы вроде бы уже привыкли к тому, что в течение нескольких часов не было слышно стрельбы, не рвались мины и снаряды, смолк гул самолетов над нами. В основном завершились работы по укреплению обороны как в каменных цоколях и подвалах зданий, так и в окопах между ними. Как-то вроде бы немного расслабились и стали чутко подремывать.
И вдруг налетевший шквал артиллерийско-минометного огня мгновенно развеял наши почти мирные настроения.
Не успел ротный доложить в штаб о случившемся, как пропала телефонная связь со штабом батальона. Видимо, во время артобстрела был поврежден провод. А телефонную связь в звене "взвод-рота-батальон" обычно устраивали по однопроводной схеме. Схема эта заключалась в том, что тянули от телефона к телефону один провод, а вторым проводом была земля, в которую от вторых клемм телефонов втыкали штыри. Слышимость была не ахти какой, но зато какая экономия провода!
А тут срочно нужно было доложить обстановку, которая могла каждую минуту измениться. Валерий Семыкин сидел у рации
и пытался ее исправить. Устранить разрыв провода вызвался штрафник из моего взвода. Я его приметил еще во время формирования. Тогда у нас уже редко появлялись "окруженцы", но он был одним из них. Какой-то он всегда был "пришибленный", неактивный, что называется, "себе на уме". Меня, в общем-то, несколько удивила его решимость, но обрадовало то, что человек, наконец, переборол это свое угнетенное состояние. И рад был за этого белоруса по фамилии Касперович.
Однако прошло и 10, и 20 минут - связь не действовала. А тут еще после первого, довольно продолжительного артналета противник через каждые 5 -7 минут давал короткие залпы по нашим позициям и ближайшим тылам.
Капитан Матвиенко, ротный наш командир, торопил связистов срочно восстановить линию. И тогда старший лейтенант Семыкин, помощник начштаба батальона, бросив радиостанцию, в которую пытался вдохнуть жизнь, выскочил из укрытия и со словами "Пойду я!" скрылся в начинавших сгущаться сумерках.
Еще несколько слов о Семыкине. Человек он впечатлительный, легко возбудимый, но волевой, все эмоции подавлял усилием воли, постоянно держа себя в крепкой узде. Внешне он казался невозмутимым почти в любых обстоятельствах.
Минут через 10 связист, постоянно и безуспешно, до хрипоты кричавший в телефонную трубку "Висла, Висла, я - Буг", вдруг заорал: "Есть связь!", хотя немцы продолжали вести артобстрел наших позиций.
Капитан вырвал у него трубку, и после некоторого времени внезапно появившаяся и пока неустойчивая еще связь стабилизировалась. Ротный успел доложить обстановку, получить соответствующие указания или распоряжения, как связь снова прервалась, правда ненадолго. Затем она восстановилась, и минут через 10-15 возвратился Валерий.
Вот что он рассказал.
Посланного несколько ранее штрафника он не нашел - ни живого, ни убитого. Обрыв он обнаружил, но второго конца провода долго не мог найти. Оказалось, что снаряд разорвался прямо на проводе, взрывом вырвало приличный его кусок, а второй его конец отбросило далеко в сторону, метров на 50.
Исползав "на брюхе" под артогнем противника порядочную площадь, Валерий надеялся найти и провод, и, может быть, раненого штрафника. Вскоре нашел конец оборванного провода, однако дотянуть его до обнаруженного места обрыва не смог, даже изо всех сил натягивая оба конца.
Тогда, понимая цену каждой секунды, под очередным артналетом он зубами зачистил концы провода, вонзил их стальные жилки себе в ладони и зажал кулаками, таким образом превратив свое тело и свою кровь в недостающее звено линии связи. Уже после войны, читая литературу о войне, я где-то встретил почти аналогичный случай, когда вот в такой же ситуации связист восстановил связь, зажав концы провода зубами, так и погибнув. Много похожего происходило на войне.
И когда Валерий почувствовал, что телефонный разговор завершен, достал из кармана имевшийся у него всегда на всякий случай моток провода, соединил концы и даже на ощупь заизолировал сростки изолентой.
А когда мы спросили его, как же он узнал, что телефонный разговор завершен, он ответил, что по импульсам слабого электрического тока, возникающего во время телефонного разговора.
Вот так проявились здесь и храбрость, и высокий профессионализм моего друга, офицера Валерия Захаровича Семыкина. Тогда он был награжден медалью "За отвагу". Мы продолжаем дружить с ним вот уже почти 60 лет.
А Касперович, оказывается, сбежал, дезертировал с поля боя. Ошибся я в нем. Неопытным был еще, доверчивым. Мы долго считали его без вести пропавшим, но в январе 1945 года, уже после боев за Варшаву, его где-то выловили и доставили в батальон. Но об этом позже.
Короткие артналеты продолжались всю ночь, и всю ночь мы ожидали контратаки, на которую немец решился только с рассветом. Начали ее гитлеровцы по классической для них схеме: вначале мощный артналет, от которого почти всех нас защитили надежные перекрытия и толстые краснокирпичные стены каменных подвалов. Да и прямых попаданий в окопы снарядов или мин на этот раз не случилось.
За время немецкой артподготовки их танки и пехота выдвинулись на расстояние, которое позволяло им вести уже прицельный огонь по нашим позициям. А это значит, что и мы уже могли вести такой же огонь по наступающим. Однако командир роты отдал приказ ответный огонь не открывать до его сигнала ракетой красного дыма (были и такие сигнальные ракеты). Жутковато было видеть перед собой врага, подбиравшегося все ближе и ближе, и сохранять огневое молчание, когда палец сам тянулся к спусковому крючку.
Но вот немецкая пехота, наступающая за танками (а танков было штук 5-6), выбежала из-за них и пошла вперед. Это и был момент, которого "ждала" ракета красного дыма. По ее сигналу ожили все наши пулеметы, и ручные - в составе взводов роты, и станковые - старшего лейтенанта Жоры Сергеева. Прямо на наших глазах цепи наступающих фрицев стали редеть. По приближавшимся танкам, "пантерам" и "тиграм" из пулеметов и ПТР огонь велся в основном по смотровым щелям. И вот, когда водитель вырвавшегося вперед танка, видимо потеряв ориентировку из-за попадания пуль в смотровые щели, подставил борт своей машины под выстрелы бронебойщиков, эта "пантера" была подбита и загорелась. Фашисты стали выскакивать из нее. Тогда старший лейтенант Сергеев, крикнув своему заместителю, высокому, крепкому, единственному в этом наборе штрафников бородачу со знаменитой фамилией Пушкин: "Прикрой!" выскочил с пистолетом и бросился к этой группе. Как уж получилось так, что он отличил офицера в группе вроде бы одинаково одетых в черные комбинезоны немецких танкистов, не знаю, но, сделав несколько выстрелов в находившихся около него гитлеровцев, подскочил к этому немцу, сбил его с ног, прижал к земле и держал так, пока к Сергееву на помощь не подбежали несколько бойцов.
В наступившем переломе, когда остальные танки, пытаясь развернуться, подставили борты и еще один из них остановился подбитым, а оставшиеся повернули назад, командир роты подал сигнал "в атаку".
Поднявшиеся штрафники с какой-то особой яростью добивали оставшуюся, не успевшую убежать фрицевскую пехоту. А Жора Сергеев и подбежавшие к нему бойцы подняли и разоружили немца, оказавшегося гауптманом (капитаном), командиром танкового батальона. Ценный трофей добыл Сергеев! Пленного вскоре отправили в штаб батальона под конвоем бронебойщиков, подбивших танки и, по нашему мнению, заслуживших тем самым досрочное освобождение и награды.
И это была последняя серьезная на этом фланге попытка фашистов вернуть утраченные позиции. Больше они на это не решались. А мы, развивая успех, преследовали отступающих еще километра два. Захватили позиции их второго (или третьего?) эшелона обороны в населенном пункте близ города Сероцк и на этом остановились. Несколько менее значительных вылазок фрицев, видимо прощупывавших нашу стойкость и готовность дальше вести бои, мы отразили без особого напряжения.
Через два дня нашу роту сменил какой-то стрелковый батальон, командир которого, майор, уж очень дотошно выспрашивал нашего ротного о контингенте воинов роты и совсем немного - о противнике. Видимо, этот батальон дальше наступать не собирался. Это за него, выходит, сделали мы.
Итак, за эти трое суток боевых действий задача, поставленная нашей роте, была выполнена и быстро, и, как оказалось, с небольшими для такого результата потерями. Мало того, что эту часть плацдарма мы восстановили, он был еще не только расширен до прежних размеров, но и углублен на 2-3 километра.
Естественно, что вывод роты из боя и отвод ее в тыл был расценен штрафниками как признание Командующим, генералом Батовым смелости, решительности, геройства и мужества этих бывших офицеров, достойных того, чтобы без ранений быть прощенными, освобожденными, а может быть, и представленными к наградам, как это сделал в свое время другой командарм, генерал Горбатов, о чем в батальоне знали все, и это его решение считалось мерилом доброго, справедливого отношения к людям, где-то оступившимся, в чем-то провинившимся.
Когда проходили знакомые каменные подвалы, теперь уже занятые не то каким-то штабом, не то тылами сменившей нас части, командир роты приказал сделать здесь маленький привал-перекур. Я и некоторые офицеры подошли к подбитым немецким танкам еще раз посмотреть на них вблизи.
Меня удивило, что в некоторых местах броня была нарушена, но оказалось, что разрушено было и откололось только бетонное усиление брони, довольно толстое. Подумалось, что иссякает у Гитлера хваленая крупповская сталь, если и здесь уже не настоящая, а "эрзац-броня". Может, тогда я и не прав был. Но это было только первое мое впечатление о хваленых "тиграх".
Наш капитан снова построил роту, поблагодарил всех за образцовое выполнение боевой задачи. "А теперь споем?" - завершил он свое краткое выступление. И тут оказалось, что молодой политрук лейтенант Мирный обладает сильным и звонким голосом.
С первого шага (это считалось добрым знаком) он запел популярную тогда у артиллеристов песню: "Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет отчизна нас..."
С каким воодушевлением пели штрафники охрипшими голосами эту и другие песни всю дорогу до самого штаба батальона!
Остановив строй у домика, где разместился комбат, и подав команду "смирно", капитан пошел докладывать. Неожиданно долго тянулись минуты в ожидании выхода комбата Батурина.
И вот он вышел. Невозмутимый, спокойный. А за ним понуро шел ротный. Какое-то странное предчувствие охватило, наверное, каждого.