Недалеко от дороги, прямо по полю, верхом на лошадях мальчуганы гнали стадо коров.
– Вот, сынок, – заговорила женщина, обращаясь ко мне, – мы и держимся поблизости от стада. – Она погладила сухонькой морщинистой рукой головку внучки. – Горячей пищи ведь нет… Молоком и живем.
Девочка своей маленькой ручонкой то и дело касалась чехла моей снайперской винтовки и ласково заглядывала мне в глаза. В эту минуту мне представились охваченные пожаром войны Украина, Белоруссия, Смоленщина, наши жены, дети, отцы и матери, покинувшие родные места и безропотно шагающие по пыльным дорогам в глубь страны, чтобы там своим трудом помогать нам в битве с фашистскими полчищами. Может быть, вот так же и моя мать идет по пыльной дороге?
Старушка посмотрела на меня добрыми умными глазами и, будто читая мои мысли, глубоко вздохнула:
– Тяжело вам воевать, родимые… Но и нам нелегко, ой как нелегко… Вот пробираюсь к Ленинграду с внучками. Отец их на фронте, а мать погибла при бомбежке.
Вдали прогремели артиллерийские залпы, старуха поспешно взяла за руки девочек, кивком головы простилась со мной и быстро-быстро зашагала к лесу. На проселочной дороге люди тоже заторопились, в испуге оглядываясь назад.
У станции Волосово я встретил необычное шествие: впереди шли вооруженные дробовиками и вилами два дюжих старика и несколько женщин; за ними четыре заросших волосами грязных немецких солдата тащили малокалиберную пушку с длинным стволом. Сзади эту группу замыкали две подводы, груженные ящиками со снарядами. Вокруг двигалась гудящая, как потревоженный улей, толпа женщин и детей. К этому необычному шествию присоединялись идущие на фронт красноармейцы. Я тоже примкнул к толпе.
В поселке мы остановились. Откуда-то появился пустой ящик из-под снарядов, на него взобралась возбужденная молодая женщина. Она гневно посмотрела на солдат, тащивших пушку и крикнула:
– Товарищи! Вот они, «герои» Гитлера! Он их бросил к нам на парашютах. Прятались днем в копне сена, как мыши, а ночью обстреливали наши деревни, дороги. Хотели панику навести. Дядя Михей, расскажи товарищам, как ты выследил этих гадюк!
Кряжистый и широкоплечий, белый как лунь дед, смущенный вниманием, переминался с ноги на ногу.
– Да что же тут рассказывать, – тихо проговорил он. – Любой бы это сделал… Еще не светало, только-только пропели первые петухи. Не спалось, забота сердце глодала: как будем жить, если немец придет? Вышел на чистый воздух, пошел к ручейку: думаю, посижу. И тут в аккурат громкий такой выстрел. Думаю, кто же это стреляет? Перебрался по доске через ручеек, вышел на лужайку у овражка. Копна как стояла, так и стоит. Собрался уже идти обратно в свою лесную избушку, но вдруг как блеснет огнем из копны, как вдарит. «Эге, – думаю, – здесь дело нечистое, свои не будут по копнам прятаться и по ночам куда-то палить». Быстро, что было сил, побежал на деревню, поднял народ. На рассвете подошли овражком и схватили.
Дядя Михей окинул лазутчиков презрительным взглядом:
– Трусливый народишко. Одним словом, паскуды!..
Собираясь уходить, я неожиданно увидел в толпе сержанта Акимова. Он тоже меня заметил, подбежал ко мне и чуть не сбил с ног.
– Дружище! – тискал он меня. – Вот встреча! Жив, здоров? Это хорошо! А мы о тебе часто вспоминали.
Акимов – молодой, стройный, хорошо сложенный мужчина, с благородными чертами чуть продолговатого лица. Товарищи любили сержанта, и все, даже командиры, называли его тепло, по-дружески «наш Акимыч».
По своей натуре Акимов был веселым и остроумным человеком, но в бою становился расчетливым и умелым воином. Особенно уважали его за то, что Акимыч, где бы он ни был, никогда не оставлял в беде товарища.
– Ну а ты какими судьбами очутился здесь, в глубоком тылу? – спросил я сержанта.
– Какой тут тыл? Только что пули не свищут, а осколков хоть отбавляй.
На опушке леса мы уселись на траву. Акимов поставил меж колен винтовку, снял с головы пилотку, вывернул ее подкладкой наружу и тщательно вытер вспотевшее лицо.
Отдохнув немного, мы вышли на дорогу и к вечеру благополучно добрались до расположения нашей роты. Встреча с боевыми друзьями была шумной… За время войны я не раз прощался со своими товарищами. Расставание было всегда печальным, будто терял самое дорогое. Но зато возвращение в боевую семью было радостным, хотя кругом ходила смерть.
Я доложил командиру роты о своем возвращении из госпиталя, и Круглов, улыбаясь, крепко обнял меня:
– Очень рад, что ты вернулся. Ведь нас, старичков, маловато осталось. – Старший лейтенант о чем-то вспомнил, взял меня под руку. – Пойдем сейчас к комбату. У него для тебя есть подарок. – И показал рукой на левую половину моей груди.
Бой за лесную возвышенность
– Вот, сынок, – заговорила женщина, обращаясь ко мне, – мы и держимся поблизости от стада. – Она погладила сухонькой морщинистой рукой головку внучки. – Горячей пищи ведь нет… Молоком и живем.
Девочка своей маленькой ручонкой то и дело касалась чехла моей снайперской винтовки и ласково заглядывала мне в глаза. В эту минуту мне представились охваченные пожаром войны Украина, Белоруссия, Смоленщина, наши жены, дети, отцы и матери, покинувшие родные места и безропотно шагающие по пыльным дорогам в глубь страны, чтобы там своим трудом помогать нам в битве с фашистскими полчищами. Может быть, вот так же и моя мать идет по пыльной дороге?
Старушка посмотрела на меня добрыми умными глазами и, будто читая мои мысли, глубоко вздохнула:
– Тяжело вам воевать, родимые… Но и нам нелегко, ой как нелегко… Вот пробираюсь к Ленинграду с внучками. Отец их на фронте, а мать погибла при бомбежке.
Вдали прогремели артиллерийские залпы, старуха поспешно взяла за руки девочек, кивком головы простилась со мной и быстро-быстро зашагала к лесу. На проселочной дороге люди тоже заторопились, в испуге оглядываясь назад.
У станции Волосово я встретил необычное шествие: впереди шли вооруженные дробовиками и вилами два дюжих старика и несколько женщин; за ними четыре заросших волосами грязных немецких солдата тащили малокалиберную пушку с длинным стволом. Сзади эту группу замыкали две подводы, груженные ящиками со снарядами. Вокруг двигалась гудящая, как потревоженный улей, толпа женщин и детей. К этому необычному шествию присоединялись идущие на фронт красноармейцы. Я тоже примкнул к толпе.
В поселке мы остановились. Откуда-то появился пустой ящик из-под снарядов, на него взобралась возбужденная молодая женщина. Она гневно посмотрела на солдат, тащивших пушку и крикнула:
– Товарищи! Вот они, «герои» Гитлера! Он их бросил к нам на парашютах. Прятались днем в копне сена, как мыши, а ночью обстреливали наши деревни, дороги. Хотели панику навести. Дядя Михей, расскажи товарищам, как ты выследил этих гадюк!
Кряжистый и широкоплечий, белый как лунь дед, смущенный вниманием, переминался с ноги на ногу.
– Да что же тут рассказывать, – тихо проговорил он. – Любой бы это сделал… Еще не светало, только-только пропели первые петухи. Не спалось, забота сердце глодала: как будем жить, если немец придет? Вышел на чистый воздух, пошел к ручейку: думаю, посижу. И тут в аккурат громкий такой выстрел. Думаю, кто же это стреляет? Перебрался по доске через ручеек, вышел на лужайку у овражка. Копна как стояла, так и стоит. Собрался уже идти обратно в свою лесную избушку, но вдруг как блеснет огнем из копны, как вдарит. «Эге, – думаю, – здесь дело нечистое, свои не будут по копнам прятаться и по ночам куда-то палить». Быстро, что было сил, побежал на деревню, поднял народ. На рассвете подошли овражком и схватили.
Дядя Михей окинул лазутчиков презрительным взглядом:
– Трусливый народишко. Одним словом, паскуды!..
Собираясь уходить, я неожиданно увидел в толпе сержанта Акимова. Он тоже меня заметил, подбежал ко мне и чуть не сбил с ног.
– Дружище! – тискал он меня. – Вот встреча! Жив, здоров? Это хорошо! А мы о тебе часто вспоминали.
Акимов – молодой, стройный, хорошо сложенный мужчина, с благородными чертами чуть продолговатого лица. Товарищи любили сержанта, и все, даже командиры, называли его тепло, по-дружески «наш Акимыч».
По своей натуре Акимов был веселым и остроумным человеком, но в бою становился расчетливым и умелым воином. Особенно уважали его за то, что Акимыч, где бы он ни был, никогда не оставлял в беде товарища.
– Ну а ты какими судьбами очутился здесь, в глубоком тылу? – спросил я сержанта.
– Какой тут тыл? Только что пули не свищут, а осколков хоть отбавляй.
На опушке леса мы уселись на траву. Акимов поставил меж колен винтовку, снял с головы пилотку, вывернул ее подкладкой наружу и тщательно вытер вспотевшее лицо.
Отдохнув немного, мы вышли на дорогу и к вечеру благополучно добрались до расположения нашей роты. Встреча с боевыми друзьями была шумной… За время войны я не раз прощался со своими товарищами. Расставание было всегда печальным, будто терял самое дорогое. Но зато возвращение в боевую семью было радостным, хотя кругом ходила смерть.
Я доложил командиру роты о своем возвращении из госпиталя, и Круглов, улыбаясь, крепко обнял меня:
– Очень рад, что ты вернулся. Ведь нас, старичков, маловато осталось. – Старший лейтенант о чем-то вспомнил, взял меня под руку. – Пойдем сейчас к комбату. У него для тебя есть подарок. – И показал рукой на левую половину моей груди.
Бой за лесную возвышенность
В 6 часов утра вражеская артиллерия и авиация начали обстрел и бомбардировку станции. Наши артиллеристы и летчики в свою очередь вели огонь и бомбили расположение противника. Эта дуэль продолжалась в течение первой половины дня. Пехота и танки обеих сторон в бой не вступали.
Наши оборонительные рубежи в районе станции Волосово отделял от противника густой смешанный лес. В лесу действовали мелкие группы разведки. Особый интерес противник проявлял к лесным холмам, которые лежали впереди наших позиций. Это было для нас понятным: завладев этими холмами, противник мог обстреливать из пулеметов и минометов наши тылы вдоль и поперек на несколько километров. Рубежи, занимаемые нашими войсками, были видны с сопок так же, как черная нитка на белой ткани. Бой за станцию Волосово и начался именно в районе этих лесных возвышенностей.
Батальону Чистякова было приказано закрыть все подступы к холмам и удерживать их до последней возможности. Нашей роте предстояло обойти одну из возвышенностей с западной стороны и прикрыть грунтовую дорогу.
Рота повзводно вышла из траншеи и быстро пересекла открытую местность. Когда мы достигли черты леса, впереди неожиданно прозвучал одиночный выстрел, и опять все вокруг умолкло: ни шороха, ни крика. Мы пошли на звук выстрела и вскоре встретили командира взвода разведки Петрова.
– Кто стрелял? – спросил Круглов.
– Это снайпер Ульянов: наверное, охотился на глухарей.
У огромной ели стоял с винтовкой наперевес снайпер Ульянов. Перед ним на земле лежал человек в маскхалате, окрашенном под цвет веток ели. Снайпер виновато смотрел в глаза подошедшему командиру.
– Товарищ командир, я знаю, что шуметь нельзя, но другого выхода не было. Я просил его слезть с дерева по-хорошему, но он меня не послушал и все время кричал, нагнувшись над рацией. Ну вот мне и пришлось стрельнуть разок.
Дружески пожав Ульянову руку, старший лейтенант поблагодарил его за бдительность и спросил:
– Где же рация, с которой ты его разлучил?
Ульянов передал винтовку красноармейцу Котову, а сам быстро и ловко полез на дерево. Когда рация была снята, Котов, возвращая винтовку Ульянову, зло прошипел:
– Эх ты, черт таежный, не мог живым взять?
Ульянов огрызнулся:
– Чего ты ко мне пристал? Нужно было его снять, вот и стрельнул!
Присутствие вражеского радиста в нашей зоне еще раз подтвердило, что немцы ни на минуту не выпускают из поля своего зрения лесные высоты. Старший лейтенант обратил внимание командиров взводов на тот факт, что немецкий радист обязательно сообщил своим, что господствующая высота занята русскими, значит, противник начнет ее бомбить. Командир роты приказал Петрову срочно снять с высоты людей и отвести их к грунтовой дороге.
Мы подошли к западному склону высоты и стали ждать возвращения нашей разведки, которая действовала впереди роты.
Политрук Васильев спросил Ульянова:
– Это правда, что ты любишь полакомиться лесной дичинкой?
Ульянов покраснел. Дома вся забота о матери и хозяйстве лежала на его плечах, он действительно любил охоту и был хорошим стрелком.
– Да, товарищ политрук, приходилось всяко. Мать, бывало, готовила на обед и глухарей, и бекасов, и куропаток – все, что водится в нашем краю. А здесь вот приходится охотиться на другую дичь. – Он указал глазами на убитого эсэсовца и продолжал: – Из этой дичины обеда не сваришь, только аппетит испортишь.
К командиру роты подбежал снайпер Бодров и торопливо доложил:
– Немцы в составе около роты продвигаются по склону оврага в сторону высоты.
В это время в воздухе появилось несколько вражеских бомбардировщиков; сделав крутой разворот над высотой, самолеты стали заходить на бомбежку. «Успел ли Петров отвести своих людей или они еще на холме?» – этот вопрос тревожил нас больше всего. Вражеские пикировщики, блестя на солнце желтыми плоскостями, стали опорожнять свои кассеты. Свист падающих бомб, глухие взрывы нас не пугали – мы уже привыкли к ним; бойцы лежали, плотно прижавшись к земле, возле стволов деревьев, не сводя глаз с оврага.
Вскоре после бомбежки на склоне оврага появились немцы. Они шли развернутым строем, держа наготове автоматы. Вот они подошли к нам совсем близко: были хорошо видны их бледные, покрытые потом лица. Немцы поворачивались из стороны в сторону вместе с автоматами, как будто автомат был неотделимой частью каждого из них. И вот наши винтовочные залпы слились в сплошной протяжный гул. Немцы, потеряв добрую половину своих солдат, бросились бежать по дну оврага и скрылись в лесу. Склоны оврага были усеяны трупами. Я стрелял в фашистского офицера, который шел позади своих солдат. На его груди мы потом увидели кровавые пятна от пяти пуль: значит, стрелял не я один.
Не теряя времени, мы направились к южному склону высоты и по пути встретили разведчика Румянцева. Он гнал впереди себя пленного немца с рацией.
– Движения противника в нашу сторону не обнаружили, – сообщил Румянцев. – А этого мы поймали в малиннике. Хотел, рыжий черт, ягодкой полакомиться. Когда брали, не сопротивлялся и назвался коммунистом. Хорошо говорит по-русски.
Пленные, взятые при таких обстоятельствах, обычно направлялись в штаб батальона без допроса. Но этого немца Круглов почему-то не отправил. Обратившись к Васильеву, он спросил:
– Вам не кажется, что этот молодчик мог действовать в паре с «ульяновским»? Возможно, что он потерял с ним связь и хотел проверить, в чем дело? Нужно уточнить.
Старший лейтенант приказал своему связному Викторову и мне сопровождать пленного к месту, где лежал убитый.
Пленный мельком взглянул на лицо радиста и, обратившись к Викторову, спросил:
– Как он сюда попал? Это же радист нашего полка…
– Не могу знать… Вот если бы вы спросили, при каких обстоятельствах он убит – дело другое. Вы что, вместе с ним служили? Он тоже коммунист?
– Нет, но он был хороший малый.
– У вас нет никаких документов? Нет даже солдатской книжки? Как вы докажете, что вы коммунист?
– Книжка у командира роты. У меня не было времени взять ее, я очень спешил.
– Чтобы установить причину, почему замолчала рация вашего направления?
– Да, но это было лишь предлогом, иначе как бы я перешел на вашу сторону?
– И рацию захватили тоже для предлога?
Мы слушали немца и не знали: верить ему или нет. Возможно, он назвался коммунистом, чтобы спасти свою шкуру? Так и оказалось: позже я узнал, что в штабе дивизии его разоблачили как опасного вражеского лазутчика.
…Из разведки возвратился командир отделения Акимов. Он подбежал к командиру роты и доложил:
– Восточнее нас двигаются немцы. Сколько их, установить не удалось. Идут растянутой цепочкой.
– Ведите наблюдение, – приказал старший лейтенант, – а мы решим, что делать.
Акимов скрылся в лесу.
– Обстоятельства осложнились, – обратился Круглов к политруку. – Убьешь одних, другие скроются в лесу. Бой затянется на неопределенное время, а это нам крайне невыгодно.
– Противник изменил свою тактику, придется и нам менять свою. Пропустим немцев к подножию возвышенности – там пореже лес – и атакуем с тыла, – сказал заметно нервничающий Круглов командирам взводов. – Отрежем им путь к отступлению и уничтожим прежде, чем подойдут более крупные силы.
Наши стрелки были разделены на две группы и укрылись в кустарниках. Фашисты шли с большой осторожностью, все время останавливались, прислушивались к лесному шуму. И вот опять те же бледные лица, те же блуждающие глаза. Ноги у солдат, словно палки, торчат в широких голенищах коротких сапог. Когда мимо нас прошел последний вражеский солдат, замыкавший цепочку, мы по команде старшего лейтенанта открыли огонь. Укрываясь за деревьями, немцы оказали яростное сопротивление, но, зажатые нами с двух сторон, были уничтожены. На этот раз без погибших с нашей стороны не обошлось…
Как только было покончено со второй группой противника, Круглов быстро повел роту к грунтовой дороге, где мы должны были встретиться с остальными ротами нашего батальона. Но не успели мы отойти от места стычки с немцами, как с высоты застрочили станковые пулеметы. Огонь велся не в нашу сторону, но куда – мы не могли установить.
Круглов приказал командиру взвода Викторову:
– Немедленно пошлите людей узнать, кто на возвышенности! Если противник опередил нас, в бой не вступать и возвратиться обратно.
Командир опустился на колено и достал карту, чтобы еще раз оценить местность вокруг лесных холмов. Красноармейцы сидели и лежали на траве, вполголоса переговаривались, курили. Пулеметы на высоте вели огонь с прежней яростью. Неужели немцы завязали бой с ротами нашего батальона? А где же разведчики Петрова? Почему нет связного от него? Эта неясность тревожила не только командира, но и каждого бойца. Мы знали, что в лесу одна минута может решить успех дела или обречь его на полный провал.
Вскоре Викторов сообщил, что наш батальон принял бой с немцами на склоне высоты. Взвод Петрова ведет наблюдение за грунтовой дорогой. Старший лейтенант Круглов как будто только и ждал этого сообщения. Быстро сунув карту в планшет, он сказал:
– Идем к грунтовой дороге.
Прибежал связной от командира взвода Петрова.
– Разведка противника продвигается по опушке леса в сторону грунтовой дороги. Что прикажете, обстрелять или пропустить?
– Пропустить разведку, ждать подхода более крупных сил. Вы, политрук Васильев, пройдите во взвод Владимирова, вас будут сопровождать Сидоров и Пилюшин. Если что случится, ищите меня во взводе Викторова. А с разведкой расправимся позже.
Взвод Владимирова располагался у большой лесной поляны, которую грунтовая дорога разрезала на две равные половины. Командир взвода находился в центре расположения стрелков, в нескольких метрах от дороги. Васильев лег рядом, возле молодого, но смелого и опытного снайпера Борисова. Здесь же, в пяти метрах от нас, лежал его напарник Синицын.
– Ну рассказывайте, как тут у вас дела? – обратился к ним политрук.
Борисов посмотрел на своего друга Синицына, с которым не расставался ни в часы отдыха, ни во время боя:
– У нас все в порядке, товарищ политрук, вот только подойдут поближе – всыплем им по первое число!
– Ну а если их окажется много, что тогда?
– Не отступим, товарищ политрук. Здесь, в лесу, за танк не укроешься, а за деревом найдем. Другое нас тревожит, товарищ политрук: Ленинград уже близко…
Лицо Борисова покрылось румянцем, глаза горели. Он ближе придвинулся к политруку, как будто боялся, что их разговор может услышать враг.
– Отступать очень трудно, разные думки в голову лезут… – признался он.
Эта дружеская беседа красноармейцев и политрука запомнилась мне навсегда. Но беседа была прервана появлением гитлеровцев. Все замерли. Фашисты шли к поляне колонной, уверенные, что русских здесь нет.
Снайпер Синицын выругался:
– Окончательно обнаглели, сволочи: колоннами на фронте ходят!
Я лежал, плотно прижавшись к земле, затаив дыхание, не сводя глаз с колонны. Казалось, моргнешь глазом – немцы увидят, глубже вздохнешь – услышат. Вот они уже совсем близко, идут неторопливо, оглядываясь по сторонам. На поляну выехала одна, за ней вторая, третья санитарные машины. Они замыкали колонну численностью не менее батальона. Хвост колонны извивался по дороге.
И вдруг в небо взвилась зеленая ракета. Гитлеровцы остановились, посмотрели на медленно падающую ракету. Но когда ручные пулеметы и автоматы хлестнули по колонне, наш удар оказался настолько сильным и неожиданным, что враги не могли сразу организовать сопротивление. Те, кто остались невредимыми, побежали назад, ведя беспорядочную стрельбу, и вскоре скрылись в лесу. Спустя 10–15 минут они снова начали наступление, огибая лесную поляну с двух сторон. Между деревьями то и дело мелькали мундиры стального цвета. Низко пригибаясь к земле, немецкие солдаты перебегали от укрытия к укрытию и стреляли, прячась за деревьями.
– Смотрите, как они умеют пригибаться! – крикнул Борисов. – Другое дело, а то вздумали колоннами маршировать. – И снайпер с ожесточением посылал пулю за пулей в гитлеровцев.
К политруку подбежал связной Круглова:
– Товарищ политрук, вас вызывает командир роты.
Мне и снайперу Сидорову приказано было идти во взвод Петрова для его усиления. Взвод занял позицию возле просеки, метрах в пятистах от лесной поляны. Его командир приказал нам перейти просеку и оттуда наблюдать за противником. Мой напарник полз впереди меня, несколько раз останавливался и с помощью оптического прицела просматривал местность. Немцев не было, но мы смотрели в разные стороны, стараясь ничего не пропустить. Вдруг Сидоров обернулся ко мне:
– Посмотрите-ка, что там в ельнике?
Повернувшись в его сторону, я увидел цепь солдат. Они шли с большой осторожностью. Сколько их – определить в лесу было трудно. Ясно одно: они обходят нашу роту. Не теряя ни минуты, мы двинулись обратно: где делали короткие перебежки, где ползли по-пластунски. На опушке я увидел дядю Васю и его неразлучного друга Гришу. Их «максим» был тщательно замаскирован.
– Ну как, ребята, немцы далеко? – спросил Ершов.
– Ждать долго не придется, смотрите лучше!
Командир взвода Петров выслушал нас и приказал выдвинуться на опушку леса для прикрытия станкового пулемета.
– В случае нападения немцев на фланг прикройте его своим огнем.
Придя на место, я передал Ершову приказание командира и стал быстро рыть окоп для стрельбы с колена. Мой напарник Сидоров лежал рядом на спине, уставившись широко открытыми глазами в синеву неба. Я спросил его:
– Володя, почему ты не роешь окоп?
– В лесу укрытий много.
Дядя Вася сделал несколько глотков из фляги, пристально и сердито посмотрел на Сидорова, но ничего не сказал.
Василий Ершов в бою был расчетлив и бесстрашен. Он с презрением относился к беспечным бойцам и хвастунишкам и о таких людях говорил: «Это человек с заячьей душонкой». Сам же Ершов всегда говорил только правду. Его неразлучный боевой друг, синеглазый весельчак и танцор, двадцатидвухлетний Гриша Стрельцов, по натуре был словоохотлив: вот он любил при удобном случае прихвастнуть, чем серьезно досаждал дяде Васе. Но в бою Стрельцов буквально перерождался: становился молчаливым, серьезным и расчетливым. В этом чувствовалось влияние Ершова, которого Гриша любил до самозабвения.
Ершов приподнялся на руки, посмотрел на просеку:
– Немцы! Да смотрите, сколько их, чуть не за каждым деревом!
Мы приготовились. Гриша быстро открыл запасную коробку с пулеметной лентой и молча посмотрел в глаза Ершову, ожидая его приказа. Сидоров быстро отполз от меня и лег за кряжистый пень. Не снимая рук со спускового рычага пулемета, Ершов смотрел в ту сторону, где лежал командир взвода, – ждал его сигнала.
Через оптический прибор своей винтовки я увидел в ветвях ели фашиста и прицелился ему в лицо. Нити прицела лежали на глазах гитлеровца. На какую-то минуту я растерялся, видя врага так близко. Лицо его было бледным в тени веток. В таком напряжении прошло несколько минут, – и они казались мне часами. Держа на прицеле гитлеровца, я подумал: «А что, если подойти к нему, взять за шиворот и спросить: «Ты зачем пришел сюда? Что ты ищешь в чужой стране, в этом прекрасном лесу, по которому идешь с автоматом в руке? Подумал ли ты хотя бы один раз об этом? Спросил ли ты себя, кто и зачем дал тебе в руки оружие и послал в чужую страну убивать, грабить, насиловать, разрушать?»
И вот тут во мне родилось неодолимое желание: убить, как можно скорей убить того, кто отдал свою судьбу в руки фашистских главарей и бесчинствует на нашей земле! Перекрестие окуляра оптического прибора моей винтовки не сходило с лица немца. Враг медленно повернул голову и кому-то что-то сказал, – нити оптического прицела переместились на ухо. В эту минуту у меня вновь возникла ни с чем не сравнимая потребность выстрелить – убить нациста! Чтобы побороть свое желание, я отвел глаза от окуляра в сторону и вдруг увидел на середине просеки ползущих к нам немцев. Их было человек десять, все одеты в маскировочные костюмы.
– Что будем делать? – обратился ко мне Ершов. – Обстрелять их я не могу: преждевременно обнаружу себя.
– Я обстреляю их из автомата, – спокойно сказал Гриша Стрельцов, – а вы смотрите за теми, кто укрывается в лесу.
Гриша быстро по-пластунски пополз к просеке, укрываясь за пнями и кустарниками. Я оторвал взгляд от Гриши и посмотрел на немца, который был у меня на прицеле. Фашист не сводил глаз с просеки, – и вдруг он исчез! С большой тщательностью я стал осматривать стволы других деревьев, но ничего не обнаружил.
– Смотрите! – вскрикнул Сидоров. – Гриша сейчас их обстреляет!
Я увидел, как Стрельцов приподнял автомат, и тут же послышались одна за другой две короткие очереди.
– Молодец, Гриша! – сказал Ершов. – Двух наповал, остальные залегли.
Стрельцов приподнялся, чтобы посмотреть, куда укрылись остальные фашисты. Это стоило ему жизни: короткая автоматная очередь свалила его на траву.
– Убили, сволочи! – простонал Ершов.
В эту минуту из лесу высыпали гитлеровцы, их было много. Высокий офицер бежал позади солдат. Я не успел его убить: меня опередил Ершов, он врезал из своего «максима», как говорят, «на всю катушку». Фашисты замертво падали на землю, но на просеку выбегали все новые и новые солдаты. Груда опустошенных лент лежала рядом с пулеметом Ершова, из верхнего окна кожуха шел пар от кипящей воды, а дядя Вася вставлял все новые и новые ленты.
Наши оборонительные рубежи в районе станции Волосово отделял от противника густой смешанный лес. В лесу действовали мелкие группы разведки. Особый интерес противник проявлял к лесным холмам, которые лежали впереди наших позиций. Это было для нас понятным: завладев этими холмами, противник мог обстреливать из пулеметов и минометов наши тылы вдоль и поперек на несколько километров. Рубежи, занимаемые нашими войсками, были видны с сопок так же, как черная нитка на белой ткани. Бой за станцию Волосово и начался именно в районе этих лесных возвышенностей.
Батальону Чистякова было приказано закрыть все подступы к холмам и удерживать их до последней возможности. Нашей роте предстояло обойти одну из возвышенностей с западной стороны и прикрыть грунтовую дорогу.
Рота повзводно вышла из траншеи и быстро пересекла открытую местность. Когда мы достигли черты леса, впереди неожиданно прозвучал одиночный выстрел, и опять все вокруг умолкло: ни шороха, ни крика. Мы пошли на звук выстрела и вскоре встретили командира взвода разведки Петрова.
– Кто стрелял? – спросил Круглов.
– Это снайпер Ульянов: наверное, охотился на глухарей.
У огромной ели стоял с винтовкой наперевес снайпер Ульянов. Перед ним на земле лежал человек в маскхалате, окрашенном под цвет веток ели. Снайпер виновато смотрел в глаза подошедшему командиру.
– Товарищ командир, я знаю, что шуметь нельзя, но другого выхода не было. Я просил его слезть с дерева по-хорошему, но он меня не послушал и все время кричал, нагнувшись над рацией. Ну вот мне и пришлось стрельнуть разок.
Дружески пожав Ульянову руку, старший лейтенант поблагодарил его за бдительность и спросил:
– Где же рация, с которой ты его разлучил?
Ульянов передал винтовку красноармейцу Котову, а сам быстро и ловко полез на дерево. Когда рация была снята, Котов, возвращая винтовку Ульянову, зло прошипел:
– Эх ты, черт таежный, не мог живым взять?
Ульянов огрызнулся:
– Чего ты ко мне пристал? Нужно было его снять, вот и стрельнул!
Присутствие вражеского радиста в нашей зоне еще раз подтвердило, что немцы ни на минуту не выпускают из поля своего зрения лесные высоты. Старший лейтенант обратил внимание командиров взводов на тот факт, что немецкий радист обязательно сообщил своим, что господствующая высота занята русскими, значит, противник начнет ее бомбить. Командир роты приказал Петрову срочно снять с высоты людей и отвести их к грунтовой дороге.
Мы подошли к западному склону высоты и стали ждать возвращения нашей разведки, которая действовала впереди роты.
Политрук Васильев спросил Ульянова:
– Это правда, что ты любишь полакомиться лесной дичинкой?
Ульянов покраснел. Дома вся забота о матери и хозяйстве лежала на его плечах, он действительно любил охоту и был хорошим стрелком.
– Да, товарищ политрук, приходилось всяко. Мать, бывало, готовила на обед и глухарей, и бекасов, и куропаток – все, что водится в нашем краю. А здесь вот приходится охотиться на другую дичь. – Он указал глазами на убитого эсэсовца и продолжал: – Из этой дичины обеда не сваришь, только аппетит испортишь.
К командиру роты подбежал снайпер Бодров и торопливо доложил:
– Немцы в составе около роты продвигаются по склону оврага в сторону высоты.
В это время в воздухе появилось несколько вражеских бомбардировщиков; сделав крутой разворот над высотой, самолеты стали заходить на бомбежку. «Успел ли Петров отвести своих людей или они еще на холме?» – этот вопрос тревожил нас больше всего. Вражеские пикировщики, блестя на солнце желтыми плоскостями, стали опорожнять свои кассеты. Свист падающих бомб, глухие взрывы нас не пугали – мы уже привыкли к ним; бойцы лежали, плотно прижавшись к земле, возле стволов деревьев, не сводя глаз с оврага.
Вскоре после бомбежки на склоне оврага появились немцы. Они шли развернутым строем, держа наготове автоматы. Вот они подошли к нам совсем близко: были хорошо видны их бледные, покрытые потом лица. Немцы поворачивались из стороны в сторону вместе с автоматами, как будто автомат был неотделимой частью каждого из них. И вот наши винтовочные залпы слились в сплошной протяжный гул. Немцы, потеряв добрую половину своих солдат, бросились бежать по дну оврага и скрылись в лесу. Склоны оврага были усеяны трупами. Я стрелял в фашистского офицера, который шел позади своих солдат. На его груди мы потом увидели кровавые пятна от пяти пуль: значит, стрелял не я один.
Не теряя времени, мы направились к южному склону высоты и по пути встретили разведчика Румянцева. Он гнал впереди себя пленного немца с рацией.
– Движения противника в нашу сторону не обнаружили, – сообщил Румянцев. – А этого мы поймали в малиннике. Хотел, рыжий черт, ягодкой полакомиться. Когда брали, не сопротивлялся и назвался коммунистом. Хорошо говорит по-русски.
Пленные, взятые при таких обстоятельствах, обычно направлялись в штаб батальона без допроса. Но этого немца Круглов почему-то не отправил. Обратившись к Васильеву, он спросил:
– Вам не кажется, что этот молодчик мог действовать в паре с «ульяновским»? Возможно, что он потерял с ним связь и хотел проверить, в чем дело? Нужно уточнить.
Старший лейтенант приказал своему связному Викторову и мне сопровождать пленного к месту, где лежал убитый.
Пленный мельком взглянул на лицо радиста и, обратившись к Викторову, спросил:
– Как он сюда попал? Это же радист нашего полка…
– Не могу знать… Вот если бы вы спросили, при каких обстоятельствах он убит – дело другое. Вы что, вместе с ним служили? Он тоже коммунист?
– Нет, но он был хороший малый.
– У вас нет никаких документов? Нет даже солдатской книжки? Как вы докажете, что вы коммунист?
– Книжка у командира роты. У меня не было времени взять ее, я очень спешил.
– Чтобы установить причину, почему замолчала рация вашего направления?
– Да, но это было лишь предлогом, иначе как бы я перешел на вашу сторону?
– И рацию захватили тоже для предлога?
Мы слушали немца и не знали: верить ему или нет. Возможно, он назвался коммунистом, чтобы спасти свою шкуру? Так и оказалось: позже я узнал, что в штабе дивизии его разоблачили как опасного вражеского лазутчика.
…Из разведки возвратился командир отделения Акимов. Он подбежал к командиру роты и доложил:
– Восточнее нас двигаются немцы. Сколько их, установить не удалось. Идут растянутой цепочкой.
– Ведите наблюдение, – приказал старший лейтенант, – а мы решим, что делать.
Акимов скрылся в лесу.
– Обстоятельства осложнились, – обратился Круглов к политруку. – Убьешь одних, другие скроются в лесу. Бой затянется на неопределенное время, а это нам крайне невыгодно.
– Противник изменил свою тактику, придется и нам менять свою. Пропустим немцев к подножию возвышенности – там пореже лес – и атакуем с тыла, – сказал заметно нервничающий Круглов командирам взводов. – Отрежем им путь к отступлению и уничтожим прежде, чем подойдут более крупные силы.
Наши стрелки были разделены на две группы и укрылись в кустарниках. Фашисты шли с большой осторожностью, все время останавливались, прислушивались к лесному шуму. И вот опять те же бледные лица, те же блуждающие глаза. Ноги у солдат, словно палки, торчат в широких голенищах коротких сапог. Когда мимо нас прошел последний вражеский солдат, замыкавший цепочку, мы по команде старшего лейтенанта открыли огонь. Укрываясь за деревьями, немцы оказали яростное сопротивление, но, зажатые нами с двух сторон, были уничтожены. На этот раз без погибших с нашей стороны не обошлось…
Как только было покончено со второй группой противника, Круглов быстро повел роту к грунтовой дороге, где мы должны были встретиться с остальными ротами нашего батальона. Но не успели мы отойти от места стычки с немцами, как с высоты застрочили станковые пулеметы. Огонь велся не в нашу сторону, но куда – мы не могли установить.
Круглов приказал командиру взвода Викторову:
– Немедленно пошлите людей узнать, кто на возвышенности! Если противник опередил нас, в бой не вступать и возвратиться обратно.
Командир опустился на колено и достал карту, чтобы еще раз оценить местность вокруг лесных холмов. Красноармейцы сидели и лежали на траве, вполголоса переговаривались, курили. Пулеметы на высоте вели огонь с прежней яростью. Неужели немцы завязали бой с ротами нашего батальона? А где же разведчики Петрова? Почему нет связного от него? Эта неясность тревожила не только командира, но и каждого бойца. Мы знали, что в лесу одна минута может решить успех дела или обречь его на полный провал.
Вскоре Викторов сообщил, что наш батальон принял бой с немцами на склоне высоты. Взвод Петрова ведет наблюдение за грунтовой дорогой. Старший лейтенант Круглов как будто только и ждал этого сообщения. Быстро сунув карту в планшет, он сказал:
– Идем к грунтовой дороге.
Прибежал связной от командира взвода Петрова.
– Разведка противника продвигается по опушке леса в сторону грунтовой дороги. Что прикажете, обстрелять или пропустить?
– Пропустить разведку, ждать подхода более крупных сил. Вы, политрук Васильев, пройдите во взвод Владимирова, вас будут сопровождать Сидоров и Пилюшин. Если что случится, ищите меня во взводе Викторова. А с разведкой расправимся позже.
Взвод Владимирова располагался у большой лесной поляны, которую грунтовая дорога разрезала на две равные половины. Командир взвода находился в центре расположения стрелков, в нескольких метрах от дороги. Васильев лег рядом, возле молодого, но смелого и опытного снайпера Борисова. Здесь же, в пяти метрах от нас, лежал его напарник Синицын.
– Ну рассказывайте, как тут у вас дела? – обратился к ним политрук.
Борисов посмотрел на своего друга Синицына, с которым не расставался ни в часы отдыха, ни во время боя:
– У нас все в порядке, товарищ политрук, вот только подойдут поближе – всыплем им по первое число!
– Ну а если их окажется много, что тогда?
– Не отступим, товарищ политрук. Здесь, в лесу, за танк не укроешься, а за деревом найдем. Другое нас тревожит, товарищ политрук: Ленинград уже близко…
Лицо Борисова покрылось румянцем, глаза горели. Он ближе придвинулся к политруку, как будто боялся, что их разговор может услышать враг.
– Отступать очень трудно, разные думки в голову лезут… – признался он.
Эта дружеская беседа красноармейцев и политрука запомнилась мне навсегда. Но беседа была прервана появлением гитлеровцев. Все замерли. Фашисты шли к поляне колонной, уверенные, что русских здесь нет.
Снайпер Синицын выругался:
– Окончательно обнаглели, сволочи: колоннами на фронте ходят!
Я лежал, плотно прижавшись к земле, затаив дыхание, не сводя глаз с колонны. Казалось, моргнешь глазом – немцы увидят, глубже вздохнешь – услышат. Вот они уже совсем близко, идут неторопливо, оглядываясь по сторонам. На поляну выехала одна, за ней вторая, третья санитарные машины. Они замыкали колонну численностью не менее батальона. Хвост колонны извивался по дороге.
И вдруг в небо взвилась зеленая ракета. Гитлеровцы остановились, посмотрели на медленно падающую ракету. Но когда ручные пулеметы и автоматы хлестнули по колонне, наш удар оказался настолько сильным и неожиданным, что враги не могли сразу организовать сопротивление. Те, кто остались невредимыми, побежали назад, ведя беспорядочную стрельбу, и вскоре скрылись в лесу. Спустя 10–15 минут они снова начали наступление, огибая лесную поляну с двух сторон. Между деревьями то и дело мелькали мундиры стального цвета. Низко пригибаясь к земле, немецкие солдаты перебегали от укрытия к укрытию и стреляли, прячась за деревьями.
– Смотрите, как они умеют пригибаться! – крикнул Борисов. – Другое дело, а то вздумали колоннами маршировать. – И снайпер с ожесточением посылал пулю за пулей в гитлеровцев.
К политруку подбежал связной Круглова:
– Товарищ политрук, вас вызывает командир роты.
Мне и снайперу Сидорову приказано было идти во взвод Петрова для его усиления. Взвод занял позицию возле просеки, метрах в пятистах от лесной поляны. Его командир приказал нам перейти просеку и оттуда наблюдать за противником. Мой напарник полз впереди меня, несколько раз останавливался и с помощью оптического прицела просматривал местность. Немцев не было, но мы смотрели в разные стороны, стараясь ничего не пропустить. Вдруг Сидоров обернулся ко мне:
– Посмотрите-ка, что там в ельнике?
Повернувшись в его сторону, я увидел цепь солдат. Они шли с большой осторожностью. Сколько их – определить в лесу было трудно. Ясно одно: они обходят нашу роту. Не теряя ни минуты, мы двинулись обратно: где делали короткие перебежки, где ползли по-пластунски. На опушке я увидел дядю Васю и его неразлучного друга Гришу. Их «максим» был тщательно замаскирован.
– Ну как, ребята, немцы далеко? – спросил Ершов.
– Ждать долго не придется, смотрите лучше!
Командир взвода Петров выслушал нас и приказал выдвинуться на опушку леса для прикрытия станкового пулемета.
– В случае нападения немцев на фланг прикройте его своим огнем.
Придя на место, я передал Ершову приказание командира и стал быстро рыть окоп для стрельбы с колена. Мой напарник Сидоров лежал рядом на спине, уставившись широко открытыми глазами в синеву неба. Я спросил его:
– Володя, почему ты не роешь окоп?
– В лесу укрытий много.
Дядя Вася сделал несколько глотков из фляги, пристально и сердито посмотрел на Сидорова, но ничего не сказал.
Василий Ершов в бою был расчетлив и бесстрашен. Он с презрением относился к беспечным бойцам и хвастунишкам и о таких людях говорил: «Это человек с заячьей душонкой». Сам же Ершов всегда говорил только правду. Его неразлучный боевой друг, синеглазый весельчак и танцор, двадцатидвухлетний Гриша Стрельцов, по натуре был словоохотлив: вот он любил при удобном случае прихвастнуть, чем серьезно досаждал дяде Васе. Но в бою Стрельцов буквально перерождался: становился молчаливым, серьезным и расчетливым. В этом чувствовалось влияние Ершова, которого Гриша любил до самозабвения.
Ершов приподнялся на руки, посмотрел на просеку:
– Немцы! Да смотрите, сколько их, чуть не за каждым деревом!
Мы приготовились. Гриша быстро открыл запасную коробку с пулеметной лентой и молча посмотрел в глаза Ершову, ожидая его приказа. Сидоров быстро отполз от меня и лег за кряжистый пень. Не снимая рук со спускового рычага пулемета, Ершов смотрел в ту сторону, где лежал командир взвода, – ждал его сигнала.
Через оптический прибор своей винтовки я увидел в ветвях ели фашиста и прицелился ему в лицо. Нити прицела лежали на глазах гитлеровца. На какую-то минуту я растерялся, видя врага так близко. Лицо его было бледным в тени веток. В таком напряжении прошло несколько минут, – и они казались мне часами. Держа на прицеле гитлеровца, я подумал: «А что, если подойти к нему, взять за шиворот и спросить: «Ты зачем пришел сюда? Что ты ищешь в чужой стране, в этом прекрасном лесу, по которому идешь с автоматом в руке? Подумал ли ты хотя бы один раз об этом? Спросил ли ты себя, кто и зачем дал тебе в руки оружие и послал в чужую страну убивать, грабить, насиловать, разрушать?»
И вот тут во мне родилось неодолимое желание: убить, как можно скорей убить того, кто отдал свою судьбу в руки фашистских главарей и бесчинствует на нашей земле! Перекрестие окуляра оптического прибора моей винтовки не сходило с лица немца. Враг медленно повернул голову и кому-то что-то сказал, – нити оптического прицела переместились на ухо. В эту минуту у меня вновь возникла ни с чем не сравнимая потребность выстрелить – убить нациста! Чтобы побороть свое желание, я отвел глаза от окуляра в сторону и вдруг увидел на середине просеки ползущих к нам немцев. Их было человек десять, все одеты в маскировочные костюмы.
– Что будем делать? – обратился ко мне Ершов. – Обстрелять их я не могу: преждевременно обнаружу себя.
– Я обстреляю их из автомата, – спокойно сказал Гриша Стрельцов, – а вы смотрите за теми, кто укрывается в лесу.
Гриша быстро по-пластунски пополз к просеке, укрываясь за пнями и кустарниками. Я оторвал взгляд от Гриши и посмотрел на немца, который был у меня на прицеле. Фашист не сводил глаз с просеки, – и вдруг он исчез! С большой тщательностью я стал осматривать стволы других деревьев, но ничего не обнаружил.
– Смотрите! – вскрикнул Сидоров. – Гриша сейчас их обстреляет!
Я увидел, как Стрельцов приподнял автомат, и тут же послышались одна за другой две короткие очереди.
– Молодец, Гриша! – сказал Ершов. – Двух наповал, остальные залегли.
Стрельцов приподнялся, чтобы посмотреть, куда укрылись остальные фашисты. Это стоило ему жизни: короткая автоматная очередь свалила его на траву.
– Убили, сволочи! – простонал Ершов.
В эту минуту из лесу высыпали гитлеровцы, их было много. Высокий офицер бежал позади солдат. Я не успел его убить: меня опередил Ершов, он врезал из своего «максима», как говорят, «на всю катушку». Фашисты замертво падали на землю, но на просеку выбегали все новые и новые солдаты. Груда опустошенных лент лежала рядом с пулеметом Ершова, из верхнего окна кожуха шел пар от кипящей воды, а дядя Вася вставлял все новые и новые ленты.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента