Сколько раз я ни ходил в атаку, меня всегда охватывала такая ярость, что я почти не отдавал себе отчета в своих поступках. Слева и справа слышатся разрывы ручных гранат, автоматные очереди, винтовочные выстрелы, сливающиеся с криками людей, повелительными голосами командиров. И вот вражеская траншея. Разом приходишь в себя.
   На бруствере траншеи залегли два молодых снайпера, прикрывая своим огнем товарищей, ведущих атаку на второй рубеж противника: неповоротливый, великан с виду, Сергей Найденов и щуплый, ловкий, как бес, Николай Смирнов.
   Как-то раз ребята попросили Найденова встать на весы: сто шестнадцать килограммов потянул. А легкость его движений изумительна. Винтовка у него в руках казалась игрушечной. Заряжал он ее осторожно, брал двумя пальцами рукоятку затвора, боясь, как бы чего не сломать. Хороший парень - спокойный, уступчивый и отважный.
   - Сергей! Здорово получилось, а? Только вчера вечером гитлеровцы орали: "Рус! Сдавайсь, идем на Ленинград!" - сказал Смирнов. - А сегодня уже мы бьем им морды. Да ты, Сережа, глянь, как они тикают, легавой так не успеть.
   - А ты не любуйся, а стреляй.
   Рядом со мной лежал низкорослый силач снайпер Пузанов. Говорили, что он с двухпудовой гирей играет, как ребенок с мячом.
   - Товарищ командир, глянь сюда. Вон в развалинах станции позади наших немцы объявились. Видишь?
   - Вижу.
   Я неотрывно стал следить за немецким офицером, который с небольшой группой солдат пробирался к развалинам вокзала станции Лигово. Прежде чем открыть по ним огонь, нужно было установить количество немцев и их намерения.
   К кирпичным развалинам станции, переползая от воронки к воронке, пробирались все новые и новые группы вражеских автоматчиков. Ясно, враг накапливал силы с расчетом внезапно ударить во фланг нашим атакующим частям. Чтобы сорвать этот план, я подал снайперам команду открыть огонь.
   Смирнов даже языком прищелкнул от удовольствия, освобождая обойму за обоймой. Найденов не спеша, с толком посылал пулю за пулей; глаза его блестели, на кончике носа висела капелька пота.
   Гитлеровцы, попав под губительный огонь снайперов, прекратили продвижение вперед, залегли.
   Вдруг лежавший рядом со мной снайпер Пузанов молча прижал к груди колени и медленно скатился на дно траншеи. Послышался его тихий голос:
   - Пить! Пить! Пить!
   Вскоре к раненому подбежал санитар:
   - Нельзя тебе пить, браток, брюхо прострелили.
   Немцы, укрывшиеся в развалинах, открыли бешеную автоматную стрельбу. Не больше пяти минут вели мы бой с вражескими автоматчиками, хотя их было в несколько раз больше, чем нас, снайперов. Но долго состязаться в стрелковой дуэли с нами они не могли. Все реже и реже раздавались их автоматные очереди и вскоре совсем утихли.
   Опасность флангового удара была ликвидирована, и наш батальон продолжал наступление по развалинам станции Лигово. Это была первая пядь нашей земли, вырванная из кровавых лап фашистских палачей у стен Ленинграда. Девять месяцев за эту полосу земли шла битва, и вот она опять наша. Воодушевленные первым успехом, мы заняли новые рубежи, решительно навязывая противнику бой.
   На кромке разрушенного вражеского дзота Сергей Найденов и Николай Смирнов орудовали лопаткой, устраивая новый снайперский окоп. Остальные залегли уступом. Теперь наше расположение напоминало журавлиный треугольник во время полета.
   - Сергей, их траншею видел? - спросил кто-то.
   - А то как же, неплохо устроили, даже стенки плетнем оплели, но такое развели у себя... Фу ты, поганцы!
   - Артиллерия наша поработала на славу!
   - Да, потрудилась, ничего не скажешь, по-русски, - подал кто-то реплику из дзота.
   - Только так их и выкуривать, гляди, как глубоко зарылись.
   - Дорого начало, а там и до Берлина тропку сыщем.
   Мимо нас проходили легко раненные товарищи. Один из них присел на бревне возле бойницы Найденова:
   - Ну как тут у вас, ребята? Крепко жмут фрицы?
   - Жмут-то жмут, да вон, гляди, успокоили их прыть.
   Раненый подал Найденову кисет и бумагу:
   - Смастери, браток, цигарку. Крепко, гады, повредили руку, самому не сладить.
   - Никак, кость тронуло? - спросил Найденов.
   - Видимо, так, пальцы не шевелятся.
   - Держи. - Найденов подал солдату папиросу. - Сейчас огня добуду. Сергей достал кресало и с силой ударил узкой полоской железа по камню. Брызнули искры, и фитиль задымил.
   - На, держи, да скорей прикуривай. Вишь? Опять немцы зашевелились.
   Раненый не торопясь раскурил папиросу, встал:
   - Эх, сил не хватает наступать... Не отдавайте, ребята, немцам назад хотя то, что уже отвоевано. Ну, прощайте, за огонек благодарствую.
   ...Вечером группе снайперов было приказано конвоировать пленных. Проходя мимо русских, они изгибались в поклоне и робко улыбались, оглядываясь по сторонам. По улицам Ленинграда фашисты шли медленно, понурив головы, засунув руки в карманы. На улицах города стояло много женщин, детей и стариков. Немцы искоса поглядывали на зеленые грядки овощей, посаженных вместо цветов на газонах.
   Помню, как на углу улиц Майорова и Садовой мальчуган лет семи, дергая молодую женщину за руку, спрашивал:
   - Мама, почему фашисты прячут руки в карманах? Что, они у них грязные?
   Женщина, не отвечая на вопросы сына, бросила презрительный взгляд на гитлеровских солдат и прошла мимо.
   Мальчуган несколько раз оглянулся на пленных, которые шли лениво, словно каторжане, гремя коваными сапожищами по булыжной мостовой, и погрозил им кулаком.
   Во второй половине ночи мы вернулись на передовую, а спустя несколько минут к нам пришел Василий Ершов. Под мышкой он держал корпус станкового пулемета.
   - Дядя Вася, а где Романов? - спросил я.
   - Тут он. Жив.
   Ершов обрадовался мне и тут же насупился. Его густые широкие брови прикрыли глаза, и, не глядя на меня, он сказал:
   - Мы-то что... - И строго спросил: - А вот ты как сюда попал?
   - С учениками, Василий Дмитриевич. Как говорится, практические занятия провожу.
   - Не делом, брат, занимаешься! Эка с одним глазом в этакую игру ввязался. Тут кроме своих двух во лбу не помеха бы другая пара на затылке. А он...
   - А ты куда тащишь пулемет?
   - Ремонтировал, осколком прицел испортило. Узнал, что ты тут со своими курсантами, зашел поругаться.
   Я промолчал.
   Василий Дмитриевич был не в духе. Причина этого стала мне ясной несколько позднее. Неодобрительно качая головой, он положил пулемет на нары и стал его старательно протирать и чистить, шумно сопя носом.
   Найденов не торопясь достал из кармана кисет и бумагу и, подобрав свои огромные ножищи, чтобы не задеть проходивших, сказал:
   - Ты, браток, никак, с нашим учителем давно знаком, так что же ни с того ни с сего на человека набросился?
   - А вы с ним рядом давно воюете, позвольте спросить?
   - Впервые.
   - То-то оно и видно.
   - Кури! Зачем злиться?
   - А я вовсе не сержусь, а сказал правду.
   Я вышел в траншею. Стояло тихое летнее утро. На небе - ни облачка.
   Откуда-то четко донеслись слова:
   - А ну давай, давай! Дружно! Доску! Доску положите под левое колесо... А, черт! Осторожнее ногу! Ноги берегите... А ну-ка, ребята, еще разок! Взяли!
   Это противотанковая артиллерия меняла свои позиции, готовясь к продолжению боя.
   Наступление наших частей под Старо-Пановым принесло нам первые победы. В первые часы нашего наступления немецкие танки, артиллерия и авиация бездействовали, настолько они были парализованы внезапным ударом наших войск. Лишь во второй половине дня немецкая артиллерия повела ответный огонь, но, к счастью, неточно. Бой с яростно сопротивлявшейся вражеской пехотой продолжался. Продвижение в глубь обороны немцев сдерживали только противопехотные минные поля и уцелевшие пулеметные дзоты, откуда немцы оказывали упорное сопротивление.
   Я зашел в соседний блиндаж. Дверь солдатского дома была вырвана взрывной волной вместе с косяками. Из бесформенной дыры укрытия шел столбом табачный дым.
   - Митя! - послышался голос из темноты. - Да ты у нас просто герой! Да это просто здорово! Как только ты к нему подобрался сквозь шквальный огонь, а?
   - А чему тут дивиться, - вставил густой бас. - Солдат свое дело знает.
   - Тут, братец мой, быть только солдатом маловато...
   - Хо-хо-хо! - снова прогремел бас. - На войне, брат, в человеке все узнаешь: густой у тебя или жидкий ум, какое сердце. В бою, как бы тебе сказать, люди вроде голые, какие они в самом деле есть. Без маскировки.
   - Да что вы, ребята, - торопливо заговорил сиплый голос. - Никакого тут геройства нет. Я сумел подобраться поближе к этому их дзотику раньше других, ну и швырнул ему в пасть связку гранат, вот и все геройство.
   - Что верно, то верно, - ответил бас.
   В укрытии все затихло. Вскоре послышалось похрапывание спящих.
   Где-то совсем близко в расположении противника слышались говор, лязг оружия, короткие команды, а потом и там стало тихо.
   Я вернулся в свой блиндаж. Здесь неторопливо вел рассказ дядя Вася:
   - Бывало, в первые дни войны я чистил вот этот пулемет со своим юным дружком Гришей Стрельцовым. Поначалу он робел в бою, а потом свыкся - и ничего, отчаянным стал. Иной раз возле меня ляжет, прижмется ко мне и говорит про всякую всячину, а затем свернется по-ребячьи и уснет! Ох! Как он шибко ненавидел оккупантов! - Ершов вздохнул всей грудью. - Бывало, где уж очень опасно, оберегал я его, да случилось так, что не сумел уберечь, убили Гришу. А он был мне ровно родной сын. - Дядя Вася похлопал ладонью по крышке пулемета: - Сколько я перестрелял вот из этого "максима" фашистов, а все мало только за одну Гришину жизнь.
   Василий Дмитриевич закашлялся и, отвернувшись, быстро утер ладонью глаза. Несколько раз пытался он свернуть самокрутку, но не мог: руки дрожали, рвали бумагу, табак сыпался на колени.
   - Дядя Вася, дозволь мне, - сказал Найденов, - я сделаю.
   - Спасибо, дорогой, мне сегодня что-то не по себе. - Ершов с жадностью затянулся и покачал головой. - Руки устали от пулемета, и уснуть, как видите, не довелось. Немцы небось захотят отобрать у нас то, что мы у них взяли, хотя и наше это, кровное, свое. - Василий Дмитриевич заторопился уходить. - Ну, ребята, спасибо, мне пора к себе пробираться, а то, чего доброго, и на своей земле в чужой траншее заплутаешься.
   Прощаясь, дядя Вася крепче всех пожал руку Найденову:
   - Будет нужда в огоньке - своим дружком выручить могу, только дайте знать.
   - Благодарствуем. Поможем и мы, когда у вас в этом будет нужда, - хором ответили снайперы.
   Я вышел проводить старого друга. В траншее Ершов мне сказал:
   - Давеча я из дому получил письмо. Моя баба пишет, что секретарь райкома дровами и хлебом пособил. Спасибо ему. Да ведь вот горе какое, и говорить не хотел: младший сынишка помер. - Дядя Вася с минуту потоптался на одном месте, словно припоминая, куда ему идти, а затем горестно махнул рукой и тихо добавил: - Малыша тоже Гришей звали...
   Пулеметчик круто повернулся и, не простившись со мной, зашагал в сторону станции Горелово. Вскоре его высокая, чуть сутулая фигура затерялась в траншее.
   Глядя вслед боевому товарищу, я думал и о своем малыше.
   Иногда на передовой на несколько часов все утихает. Но фронтовики знают, как опасно это желанное затишье: зорким должен быть глаз и острым слух часовых, иначе мгновенно можно очутиться в руках врага или получить нож в сердце.
   Я подошел к работающим саперам. Они умело и быстро перестраивали бывшие огневые точки врага, поворачивали их бойницы с востока на запад.
   Солнце взошло. Жаворонок, трепыхая крылышками, повис в воздухе и запел свою звонкую незатейливую песню. Пригибаясь к земле, с аппаратом на спине пробежал в сторону станции Лигово телефонист. В лощинке к ручью подошел солдат, вымыл котелок и ложку и, осмотревшись, умылся сам.
   Вдруг земля вздрогнула от мощного орудийного залпа.
   Ко мне подбежал связной комбата:
   - Мне приказано показать вам новый огневой рубеж. - Понизив голос, связной добавил: - Предполагается танковая контратака немцев. Надо спешить, товарищ командир.
   Новый огневой рубеж мы заняли юго-восточнее станции Лигово, вблизи шоссейной дороги. Орудийная стрельба с обеих сторон усиливалась с каждой минутой. У подножия невысокого холмика уже заняли позиции бронебойщики. На краю лощины хлопотали у противотанковых пушек артиллеристы. Несмотря на частые разрывы снарядов, они не укрывались.
   Мы лежали, плотно прижавшись к земле. Впереди нас в трехстах метрах "ничейная" полоса. Справа, слева, несмотря на сильный огонь вражеской артиллерии, дружно и гулко захлопали выстрелы противотанковых ружей, близко бабахнули пушки. Вдруг из облака пыли и дыма появился танк. Он вел огонь из пушки и пулеметов. Над нашими головами с устрашающим визгом пронеслись снаряды. Серая бронированная машина вздрогнула всем корпусом и присела к земле.
   Фашисты, густой цепью перебегая от укрытия к укрытию, шли в атаку. В начале атаки слышались дружные винтовочные залпы. С приближением вражеской пехоты стрельба усилилась. Все смешалось. Вразнобой захлопали винтовочные выстрелы: "Пах-пах-пах". Яростнее стали пулеметные очереди.
   - Слева танки! - послышался с позиций артиллеристов чей-то зычный голос.
   Снайперы расстреливали бегущую по полю немецкую пехоту.
   На некоторое время артиллерийский обстрел прекратился, давая возможность пехоте завершить начатый бой. Более явственно послышался стук пулеметов. Кое-где чавкнули разрывы мин. Еще минута, другая - и мы бросились в рукопашную.
   Найденов ударом приклада выбил из рук гитлеровца автомат, схватил немца за шиворот и бросил на землю так, что тот покатился кубарем.
   - Вон с нашей земли, жаба! - Сергей наотмашь ударил прикладом фашиста по голове.
   Рукопашная схватка прекратилась так же внезапно, как и началась: враг, не выдержав стремительного натиска наших бойцов, побежал.
   Ряды серо-зеленых солдат таяли. Реже и реже можно было поймать в окуляр убегающего немца.
   Ко мне подбежал Сергей Найденов:
   - Товарищ командир, пулемет Василия Ершова что-то замолчал, дозволь, я дойду, узнаю, что с ним.
   - Где вы видите пулемет Ершова? - спросил я снайпера.
   - Вот он у бугорка, что слева от дороги.
   "Неужели дядя Вася погиб?" Отгоняя от себя эту страшную мысль, я следил за каждым движением Найденова. Вот Сергей вполз в воронку и остановился, вытер лицо рукавом гимнастерки и опять пополз.
   Почти рядом с Найденовым разорвалась мина. На минуту я потерял его из виду. А когда рассеялся дым, Сергей неподвижно лежал на боку.
   - Ребята! - крикнул Смирнов. - Найденова убило.
   Но Сергей был жив. Я видел, как он осторожно левой рукой отстегнул от ремня флягу с водой и поднес ее ко рту.
   - Жив! - вырвалось разом у всех.
   Оставалось метров сто - сто пятьдесят до пулемета Ершова. Найденов, полежав минуту на месте, быстро пополз вперед, неестественно загребая правой ногой и рукой.
   - Ранен. Хватит ли сил?
   Совершенно неожиданно открылся люк подбитого танка. Показались руки, а затем выглянула голова в шлеме и плечи танкиста. Гитлеровец собирался выстрелить в ползущего русского солдата. Я предупредил его. Вражеский танкист вывалился из люка на землю, люк танка захлопнулся. "Внутри танка еще кто-то есть, буду следить", - подумал я. Найденов, видимо, ничего не заметил, иначе бы остановился возле танка. Сергей безостановочно полз вперед к намеченной цели. И вот он скрылся, а спустя минуту я увидел его перед входом в траншею: он стоял, опираясь левой рукой о стенку, с кем-то разговаривая, затем взглянул в нашу сторону и опять скрылся.
   Было пасмурно и душно: тучи висели низко. К полудню бой прекратился. Снайперы сели обедать в открытой траншее. Кто-то громко крикнул:
   - Воздух!
   Я осмотрелся.
   Позади нас солдаты-артиллеристы накрывали пушки, ящики брезентом, плащ-палатками и шинелями.
   Навстречу серой туче, прижимаясь к ее кромке, словно воры к стенке дома, летели вражеские бомбардировщики. От корпусов трех первых самолетов оторвались черные болванки, грохот падающих бомб и их разрывов заслонил собой все. Мы лежали точно в гамаке, качаясь из стороны в сторону. Над землей стояло сплошное облако дыма и пыли.
   Бомбовозы, освободившись от смертоносного груза, улетели. В голове все еще стоял страшный гул. Протирая глаза, я дышал ртом, как вдруг кто-то потянул меня за ногу. Это был Сергей Найденов:
   - Товарищ командир, вы живы? Я принес Ершова. Ему ноги перешибло. Артиллерийский доктор его осматривает.
   - Сережка, и ты ранен?
   - Я-то что, малость оцарапало, а вот дядю Васю больно зашибло, в бреду он. Не узнал меня, когда я за ним пришел, и всю дорогу то крепко с немцами бранился, то с женой разговаривал.
   Я побежал к месту, где лежал дядя Вася. Он непрерывно шарил вокруг себя руками.
   - Ищет свой пулемет, - сказал Сергей и, отвернувшись, засморкался, украдкой ладонью вытирая глаза.
   - Ребята, а пулемет наш где? - в бреду шептал Ершов. - Артем, ленту живей сюда! Митя, иода где? Санюша, ты сходи... к секретарю райкома, поблагодари... за помощь, а я ему... солдатское спасибо. Гляди за ребятами, пускай учатся, обо мне не тревожься, я здоров...
   Пять суток мы вели бой с врагом на отвоеванной земле у стен Ленинграда. На шестые сутки немцы ввели в бой свежие силы и оттеснили нас к станции Лигово, где мы и закрепились.
   Так закончилась Старопановская операция.
   Встречи
   ...Дом культуры имени Горького был заполнен военными. У массивных двустворчатых дверей толпились солдаты и офицеры. Время от времени двери раскрывались и на пороге появлялся щеголеватый майор в роговых, сдвинутых на кончик носа, очках. Близко поднося к очкам лист бумаги, он невнятно называл фамилии и, как кукушка на стенных часах, снова скрывался за дверью.
   В коридор входили все новые и новые толпы военных. Я стоял у окна. Вдруг чьи-то руки обхватили меня сзади и с силой сжали. Кто-то сунул в мой рот папиросу.
   Это был Акимов. Он смотрел на меня, широко улыбаясь, обнажая свои прекрасные зубы. Рядом с ним стоял, шутливо отдавая мне честь, сержант Андреев.
   - Вот так встреча! С чем вас, друзья, поздравить?
   - Это военная тайна, - приложив палец к губам, ответил Акимов. Неплохо бы попасть в Герои. - Он был все таким же неугомонным шутником.
   На груди Акимыча красовались два боевых ордена - Красного Знамени и Красной Звезды.
   - Героя он заслужил. Ведь танк, словно жука навозного, кверху лапками положил, - сказал Андреев.
   - Дело обычное. В драке всякое бывает. На счастье надейся, а сам маху не давай. А тебя, Иосиф, с чем поздравить?
   - С медалью "За отвагу".
   Дверь распахнулась, и на пороге появился очкастый майор.
   На многие названные фамилии никто не отозвался.
   Вызвали Акимова. Он расправил плечи, поднял голову, подмигнул нам, четким шагом прошел к дубовой двери, по-хозяйски распахнул ее и скрылся в мягком полумраке.
   - Глянь! Глянь! Каким кандибобером прошелся наш Акимыч, ай да герой! крикнул снайпер Николай Смирнов.
   Уходя за получением награды, Андреев сказал мне:
   - А вы, товарищ старший сержант, не уходите, ждите нас у ворот.
   Пришла новая группа фронтовиков. Вместе с ними был и Орлов, уже успевший, придя из госпиталя, принять участие в последней операции. По одному взгляду Орлова я понял: что-то случилось. Но с кем и что?
   - Романова видел? - спросил я Орлова.
   - Нет, он в командировке.
   - А Собинов где?
   Орлов жадно глотал дым, сухо, отрывисто кашлял, торопливо барабанил кончиками пальцев по подоконнику.
   - Где Собинов? - повторил я.
   Орлов хмуро посмотрел на меня:
   - Леонид в госпитале, ему повредило глаза. Будет он видеть или нет неизвестно.
   Наконец майор вызвал и меня.
   В просторном кабинете вдоль стен стояли стулья с высокими спинками. За столом, покрытым парчовой с бахромой скатертью, сидел командир нашей дивизии Трушкин в новом генеральском кителе, седой, с усталым лицом старика. Рядом с генерал-майором сидел маленький, но крепко сложенный, с обветренным лицом человек в поношенном штатском костюме; темные волосы подстрижены ежиком. Он приветливо улыбался, глядя на нас. Генерал сидел, тяжело облокотившись обеими руками на стол. Глаза его были прикрыты желтоватыми веками, и, когда он взглянул на меня, веки медленно поднялись вверх. Морщины на его лице то и дело разглаживались, как бы уступая место старческой улыбке. Генерал держал в руке большой красный карандаш и постукивал им по столу, переговариваясь с соседом.
   За маленьким круглым столиком, покрытым красным сукном, сидел начальник строевой части дивизии, румяный молодой мужчина с пышными черными усами подполковник Любавин. Он быстро отмечал награжденных в лежавшем перед ним на столе списке, читал документы и передавал продолговатую коробочку вместе с бумагами генералу. Ритмичный стук метронома в репродукторе придавал этой минуте суровую торжественность.
   Вдруг стук утих. Послышался голос диктора: "Внимание! Внимание! Граждане, район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение транспорта приостановить, населению укрыться".
   На улице завыла сирена. Звуки ее заполнили воздух, сердце.
   Человек в штатском взглянул на генерала. Трушкин, словно ничего не замечая, продолжал вручать награды. Казалось, он думал: "Не удивляйтесь, уважаемый. Под какую музыку заслужили награды, под такую и получайте их".
   Каждый раз, когда я подходил к столу за получением награды, мне хотелось сказать большое и искреннее спасибо правительству и партии, но слова застревали в горле, и я говорил обычную фразу: "Буду драться с врагами так, чтобы оправдать эту награду".
   Выйдя во двор, я не нашел своих товарищей. Пройдя через пустырь, прилегающий к Дому культуры, я вышел на Новосивковскую улицу, заполненную дымом и красной пылью. Мимо меня пробегали женщины и дети, они что-то на бегу кричали, махали руками, но их голоса терялись в грохоте взрывов.
   Я стоял под аркой дома, плотно прижавшись к стене, чтобы взрывная волна не выбросила на мостовую. Вдруг кто-то сзади тронул меня за руку. Оглянувшись, я увидел женщину, с ног до головы покрытую кирпичной пылью. В ее спокойных глазах не было страха. Она неторопливо сказала:
   - Пройдите, товарищ, в укрытие, вот сюда.
   Спустившись на несколько ступенек, я открыл обшитую железом дверь и вошел в довольно просторный подвал, уже обжитый людьми. Горел фонарь, справа вдоль стены стояли кровати - большие и маленькие, столы, лежали чемоданы, узлы. У стены слева - две печки-времянки и кухонные столики. Около двери дощатый топчан, покрытый белой клеенкой, тумбочка с аптечкой, - по-видимому, это был уголок медпункта.
   На стене против двери крупными черными буквами было написано: "Смерть фашизму!" Середину подвала занимал пожарный пост: объемистый дощатый ящик с песком, две бочки, наполненные водой, противопожарный инструмент - багры, лопаты.
   Ко мне подошла старушка. На правой руке ее стеганки повязка с надписью: "Дежурная".
   - Вот и вас бог занес к нам, - ласково сказала она. Вдруг с шумом распахнулась входная дверь, еще с порога повелительный голос крикнул:
   - Тетя Паша! Зови доктора.
   Две женщины внесли на носилках девочку лет одиннадцати-двенадцати, всю в крови... Она все время стонала и звала мать:
   - Мама, где ты, дай руку, мне больно.
   Девочка поворачивала то в одну, то в другую сторону русую головку, обводя нас мутным взглядом. Врач, сухонький, весь беленький, вошел в подвал через запасной ход. Он сделал раненой укол и попросил меня переложить девочку с носилок на топчан. Я осторожно взял ее на руки. Девочка едва приметно вздрогнула и попросила воды.
   Врач стал накладывать уже ненужную повязку... Через несколько минут девочка умерла. Тетя Паша сложила тоненькие детские руки на груди умершей, связала их кусочком марли и трижды перекрестила.
   Душно стало в подвале, не хватало воздуха. Я вышел во двор. Артиллерийский обстрел прекратился. Стояла изумительная тишина. От Нарвских ворот в сторону фронта отошел одинокий трамвайный вагон. Он шел медленно, постукивая колесами на стыках рельсов.
   Я постоял некоторое время у Дома культуры, поджидая товарищей, но ни Акимов, ни Андреев не появлялись. Перед моими глазами все еще стоял образ погибшего ребенка. Смерть девочки с русой головкой живо напомнила мне гибель моего старшего сына Вити. Мне до безумия хотелось пойти к моему осиротевшему Володеньке, побыть с ним вместе хотя одну минуту, но у меня не было отдельного увольнительного удостоверения, и я вынужден был с горечью в сердце отказаться от этой мысли. Постоял еще несколько минут на углу Нарвского проспекта и пошел пешком на фронт.
   Рыжая крыса
   Еще до восхода солнца ко мне в землянку вбежал белокурый балагур и весельчак знатный снайпер Ленинградского фронта Иван Добрик. Как обычно, смешивая украинские слова с русскими, он заговорил:
   - Знаешь, хлопче, на нашем участке снайперы объявились. Помоги, браток, а то житья нема! Вчера под вечерок убили двух наших стрелков Иванина и Смирнова. Гадюки, где-то притулились так, что им видать наши ходы сообщения и траншеи, а их мы обнаружить не можем! - одним махом высыпал снайпер. Скуластое лицо парня от волнения и быстрой ходьбы пылало румянцем. Большие голубые глаза озарялись тревожным блеском.
   Добрик был отличным снайпером и ловок, как вьюн. На "охоту" он обычно выползал в нейтральную зону, приспосабливался на краю воронки и оттуда выслеживал наблюдателей противника, а иногда убивал и часовых у пулеметов. Но Иван знал, что теперь предстоит особенно опасная борьба.