Страница:
Джонатан почувствовал себя неуютно. Он скрестил руки на груди и продолжал слушать.
— Я льстила ему напропалую. Я делала вид, что мне безумно нравятся его истории, и, наверное, при этом выглядела идиоткой. Но он заглотил наживку. Просто удивительно, до чего доверчивы мужчины. Правда, ты — исключение, я уверена: тебя так легко не охмуришь.
— Надеюсь, что нет, — уронил Аргайл, скрестив для симметрии и ноги.
— Мне удалось выяснить, что «Сократ» действительно побывал у него в руках.
— Ну, это не большое достижение. Мы и так это знали.
— Терпение. Самый трогательный момент наступил после ужина, когда он пригласил меня к себе домой. Перед моим мысленным взором встала жуткая картина, как я защищаю на его диване свою честь. Но, как ты правильно заметил, никакой важной информации я к тому моменту не получила. Я предложила ему пойти потанцевать в какой-нибудь клуб. Не могу сказать, чтобы мне очень уж хотелось танцевать, но служебный долг превыше всего. Он согласился и отвел меня в клуб.
— Так вот почему у тебя такой усталый вид.
— Ничего подобного, я полна сил. Это мужчины начинают сдавать на четвертом десятке, а женщины достигают пика формы. Если надо, я могу танцевать хоть всю ночь напролет. Просто с тобой мне нечасто представляется такая возможность. А Бессон — отличный партнер, с огоньком.
Аргайл сдержался, понимая, что Флавия смеется над ним.
— Тогда почему ты явилась в таком жутком виде?
— До этого я еще не дошла, — сказала Флавия. — Мы все танцевали и танцевали, болтали о всякой ерунде, и я решила немного подтолкнуть события. Ни с того ни с сего я начала изображать недоступность. Бессон, естественно, распалился пуще прежнего и совсем потерял голову. Пользуясь моментом, я поинтересовалась, насколько прибыльной является торговля картинами. Он ответил, что если работать по-честному, бизнес достаточно прибылен, но есть и другие способы заработать деньги. «Да? И какие же?» — спросила я. «Например, работать на два фронта», — сказал он, сделав загадочное лицо.
— На два фронта? — переспросил Аргайл.
— Да. Ерунда какая-то, правда? Я всплеснула руками и запищала: «Только не говорите мне, что я провела целый вечер в обществе наркоторговца». Он прикинулся обиженным и сказал, что дружит с законом.
— Неужели?
— Да. Тогда я завизжала от восторга — ты был бы шокирован, если бы слышал…
— Я и так уже достаточно шокирован.
— … и сказала: «Я догадалась: вы, наверное, шпион. Я так и знала, что вы необыкновенный человек», — и сделала круглые глаза. Он скромно потупил взгляд и сказал, что это не совсем так. Он действительно помогает Властям — именно так, в его устах это прозвучало с большой буквы, — к нему иногда обращаются за помощью как к человеку, на которого можно положиться. «О-о, расскажите, расскажите», — защебетала я, но он, черт бы его побрал, вдруг опомнился и сказал, что не имеет права разглашать государственную тайну…
— О Господи, — простонал Аргайл.
— Ну, чушь, конечно, только ты учти, что к тому времени он был уже изрядно пьян, да еще я своим кокетством затуманила ему мозги. Я поняла с его слов, что недавно он принимал участие в одной очень важной операции, проводившейся в интересах государства. Он сказал, что сообщить подробности не может, даже если бы захотел: он был всего лишь исполнителем и не имел доступа к информации.
Тут я совершила большую ошибку. Когда он начал ссылаться на связь с Властями, я пошла ва-банк. «А как насчет вашего ареста?» — спросила я. «Откуда вам это известно?» — удивился он.
Я улыбнулась и сказала, что это его собственные слова. Он подозрительно посмотрел на меня и попросил разрешения отлучиться в туалет. Я незаметно проследила за ним и увидела, что он направился прямиком к телефону-автомату. Сообразив, что он меня вычислил, я схватила пальто и помчалась к выходу.
К несчастью, и здесь мы переходим к тому, почему у меня такой вид, его дружки оказались быстрее. Они нагнали меня у метро. Выпрыгнули из машины и попытались схватить.
— Как же ты вырвалась?
— Если бы я не умела выходить из подобных ситуаций, я не смогла бы жить и работать в Риме. Я заорала страшным голосом, словно меня убивали. Помогите, спасите, караул. На углу топталась стайка пьяниц, которые пытались накачаться вином до бесчувствия. Услышав мой крик, они похватали свои бутылки и бросились мне на выручку.
Джонатан оставил этот пассаж без комментариев. В безмолвном изумлении он смотрел на свою подругу.
— Эти доблестные рыцари начали бить моих врагов бутылками по голове, и те, бездыханные, полегли на асфальт. Весь инцидент занял не больше двух минут. Какое-то время мы веселились, празднуя победу. Кстати, один из нападавших имел небольшой шрам над левой бровью.
— Ты уверена?
— Абсолютно. Конечно, ребята немного подпортили ему портрет, но шрам остался на месте. На мой взгляд, эта деталь встречается в нашем деле слишком часто, чтобы быть простым совпадением.
— И кто же он, по-твоему?
— У меня не было времени выяснять это. Подъехала полицейская машина, и мои галантные спасители вновь похватали уцелевшие бутылки, пожали мне руку и растворились в темноте. Я решила последовать их примеру.
— Почему?
— Потому что следы ведут наверх. Жанэ нам солгал; по крайней мере это я теперь знаю точно. И если бы выяснилось, что я совершила нападение на полицейского, мне пришлось бы худо.
— Погоди, — сказал Джонатан, которому изрядно надоела вся эта таинственность. — По-моему, это уже полный абсурд. Три дня назад я был скромным торговцем картинами, честно зарабатывающим себе на хлеб. Теперь благодаря тебе я оказался связан с людьми, которые бьют полицейских бутылками по голове.
— Что значит «благодаря тебе»?
— Но ведь не я же их бил?
Флавия, пораженная, смотрела на него.
— Как можно быть таким неблагодарным? А для кого же я всем этим занимаюсь?
— Да, для кого, интересно?
— Но ведь с тебя все началось, с того момента, как ты привез в Рим картину!
— Но к остальному я не имею ни малейшего отношения, и вообще я считаю, нам пора возвращаться в Италию.
— Почему это?
— Я много думал. Дело становится чересчур запутанным и опасным. Если уж Жанэ начал ставить нам палки в колеса, нет смысла оставаться здесь и дальше. Мы впустую тратим время. Возвращайся домой, расскажи обо всем Боттандо, и пусть он сам решает. Такие вопросы не нашего ума дело.
— Ничтожество, — сказала Флавия, чувствуя себя преданной.
— Поехали домой. Наша миссия закончилась.
— Остался Эллман.
— Пусть им занимаются карабинеры. Твой дружок Фабриано. Доставь ему удовольствие разобраться во всем самому.
— Мы так и не узнали, почему картину украли.
— Ну и что? Мне это безразлично. Мало ли кто что ворует. Ты собираешься составлять психологический портрет преступника всякий раз, когда что-то пропадет? На свете полно лунатиков и сумасшедших.
Флавия состроила гримаску.
— Как я несчастна, — захныкала она. — Мне так хотелось раскопать это дело. Ты правда хочешь домой?
— Да. С меня довольно.
— Ну тогда поезжай.
— Что?!
— Я говорю: поезжай. Сиди дома и торгуй картинами.
— А ты?
— А я буду заниматься своей работой. С тобой или без тебя. С Жанэ или без него.
— Я совсем не этого хотел.
— Что поделаешь. Ты хочешь ехать — пожалуйста. А я буду выполнять свой долг. В свободное время буду думать о том, как один жалкий, трусливый, ничтожный человечишка бросил свою невесту в беде и смылся.
Джонатан помолчал.
— Ты сказала: невесту?
— Нет.
— Нет, ты сказала.
— Нет, не говорила.
— Сказала, я слышал.
— Это вырвалось случайно.
— Я хотел, чтобы мы оба вернулись в Рим. Но если ты останешься, я, конечно, тоже никуда не поеду. У меня и в мыслях не было бросать свою невесту в беде.
— Я тебе не невеста. Ты не делал мне предложения. И я не в беде.
— Считай как хочешь. Я никуда не еду. Но с одним условием.
— Каким?
— Если ты когда-нибудь согласишься поехать домой, мы сразу пойдем смотреть новую квартиру.
— Это слишком жесткое условие.
Он кивнул.
— Ну ладно, хорошо.
— Чудесно. Какая покладистая у меня невеста.
— Я тебе не невеста.
— Считай как знаешь.
Заключив эту сделку — на жестких, но все же приемлемых условиях, — они отошли ко сну.
ГЛАВА 13
— Я льстила ему напропалую. Я делала вид, что мне безумно нравятся его истории, и, наверное, при этом выглядела идиоткой. Но он заглотил наживку. Просто удивительно, до чего доверчивы мужчины. Правда, ты — исключение, я уверена: тебя так легко не охмуришь.
— Надеюсь, что нет, — уронил Аргайл, скрестив для симметрии и ноги.
— Мне удалось выяснить, что «Сократ» действительно побывал у него в руках.
— Ну, это не большое достижение. Мы и так это знали.
— Терпение. Самый трогательный момент наступил после ужина, когда он пригласил меня к себе домой. Перед моим мысленным взором встала жуткая картина, как я защищаю на его диване свою честь. Но, как ты правильно заметил, никакой важной информации я к тому моменту не получила. Я предложила ему пойти потанцевать в какой-нибудь клуб. Не могу сказать, чтобы мне очень уж хотелось танцевать, но служебный долг превыше всего. Он согласился и отвел меня в клуб.
— Так вот почему у тебя такой усталый вид.
— Ничего подобного, я полна сил. Это мужчины начинают сдавать на четвертом десятке, а женщины достигают пика формы. Если надо, я могу танцевать хоть всю ночь напролет. Просто с тобой мне нечасто представляется такая возможность. А Бессон — отличный партнер, с огоньком.
Аргайл сдержался, понимая, что Флавия смеется над ним.
— Тогда почему ты явилась в таком жутком виде?
— До этого я еще не дошла, — сказала Флавия. — Мы все танцевали и танцевали, болтали о всякой ерунде, и я решила немного подтолкнуть события. Ни с того ни с сего я начала изображать недоступность. Бессон, естественно, распалился пуще прежнего и совсем потерял голову. Пользуясь моментом, я поинтересовалась, насколько прибыльной является торговля картинами. Он ответил, что если работать по-честному, бизнес достаточно прибылен, но есть и другие способы заработать деньги. «Да? И какие же?» — спросила я. «Например, работать на два фронта», — сказал он, сделав загадочное лицо.
— На два фронта? — переспросил Аргайл.
— Да. Ерунда какая-то, правда? Я всплеснула руками и запищала: «Только не говорите мне, что я провела целый вечер в обществе наркоторговца». Он прикинулся обиженным и сказал, что дружит с законом.
— Неужели?
— Да. Тогда я завизжала от восторга — ты был бы шокирован, если бы слышал…
— Я и так уже достаточно шокирован.
— … и сказала: «Я догадалась: вы, наверное, шпион. Я так и знала, что вы необыкновенный человек», — и сделала круглые глаза. Он скромно потупил взгляд и сказал, что это не совсем так. Он действительно помогает Властям — именно так, в его устах это прозвучало с большой буквы, — к нему иногда обращаются за помощью как к человеку, на которого можно положиться. «О-о, расскажите, расскажите», — защебетала я, но он, черт бы его побрал, вдруг опомнился и сказал, что не имеет права разглашать государственную тайну…
— О Господи, — простонал Аргайл.
— Ну, чушь, конечно, только ты учти, что к тому времени он был уже изрядно пьян, да еще я своим кокетством затуманила ему мозги. Я поняла с его слов, что недавно он принимал участие в одной очень важной операции, проводившейся в интересах государства. Он сказал, что сообщить подробности не может, даже если бы захотел: он был всего лишь исполнителем и не имел доступа к информации.
Тут я совершила большую ошибку. Когда он начал ссылаться на связь с Властями, я пошла ва-банк. «А как насчет вашего ареста?» — спросила я. «Откуда вам это известно?» — удивился он.
Я улыбнулась и сказала, что это его собственные слова. Он подозрительно посмотрел на меня и попросил разрешения отлучиться в туалет. Я незаметно проследила за ним и увидела, что он направился прямиком к телефону-автомату. Сообразив, что он меня вычислил, я схватила пальто и помчалась к выходу.
К несчастью, и здесь мы переходим к тому, почему у меня такой вид, его дружки оказались быстрее. Они нагнали меня у метро. Выпрыгнули из машины и попытались схватить.
— Как же ты вырвалась?
— Если бы я не умела выходить из подобных ситуаций, я не смогла бы жить и работать в Риме. Я заорала страшным голосом, словно меня убивали. Помогите, спасите, караул. На углу топталась стайка пьяниц, которые пытались накачаться вином до бесчувствия. Услышав мой крик, они похватали свои бутылки и бросились мне на выручку.
Джонатан оставил этот пассаж без комментариев. В безмолвном изумлении он смотрел на свою подругу.
— Эти доблестные рыцари начали бить моих врагов бутылками по голове, и те, бездыханные, полегли на асфальт. Весь инцидент занял не больше двух минут. Какое-то время мы веселились, празднуя победу. Кстати, один из нападавших имел небольшой шрам над левой бровью.
— Ты уверена?
— Абсолютно. Конечно, ребята немного подпортили ему портрет, но шрам остался на месте. На мой взгляд, эта деталь встречается в нашем деле слишком часто, чтобы быть простым совпадением.
— И кто же он, по-твоему?
— У меня не было времени выяснять это. Подъехала полицейская машина, и мои галантные спасители вновь похватали уцелевшие бутылки, пожали мне руку и растворились в темноте. Я решила последовать их примеру.
— Почему?
— Потому что следы ведут наверх. Жанэ нам солгал; по крайней мере это я теперь знаю точно. И если бы выяснилось, что я совершила нападение на полицейского, мне пришлось бы худо.
— Погоди, — сказал Джонатан, которому изрядно надоела вся эта таинственность. — По-моему, это уже полный абсурд. Три дня назад я был скромным торговцем картинами, честно зарабатывающим себе на хлеб. Теперь благодаря тебе я оказался связан с людьми, которые бьют полицейских бутылками по голове.
— Что значит «благодаря тебе»?
— Но ведь не я же их бил?
Флавия, пораженная, смотрела на него.
— Как можно быть таким неблагодарным? А для кого же я всем этим занимаюсь?
— Да, для кого, интересно?
— Но ведь с тебя все началось, с того момента, как ты привез в Рим картину!
— Но к остальному я не имею ни малейшего отношения, и вообще я считаю, нам пора возвращаться в Италию.
— Почему это?
— Я много думал. Дело становится чересчур запутанным и опасным. Если уж Жанэ начал ставить нам палки в колеса, нет смысла оставаться здесь и дальше. Мы впустую тратим время. Возвращайся домой, расскажи обо всем Боттандо, и пусть он сам решает. Такие вопросы не нашего ума дело.
— Ничтожество, — сказала Флавия, чувствуя себя преданной.
— Поехали домой. Наша миссия закончилась.
— Остался Эллман.
— Пусть им занимаются карабинеры. Твой дружок Фабриано. Доставь ему удовольствие разобраться во всем самому.
— Мы так и не узнали, почему картину украли.
— Ну и что? Мне это безразлично. Мало ли кто что ворует. Ты собираешься составлять психологический портрет преступника всякий раз, когда что-то пропадет? На свете полно лунатиков и сумасшедших.
Флавия состроила гримаску.
— Как я несчастна, — захныкала она. — Мне так хотелось раскопать это дело. Ты правда хочешь домой?
— Да. С меня довольно.
— Ну тогда поезжай.
— Что?!
— Я говорю: поезжай. Сиди дома и торгуй картинами.
— А ты?
— А я буду заниматься своей работой. С тобой или без тебя. С Жанэ или без него.
— Я совсем не этого хотел.
— Что поделаешь. Ты хочешь ехать — пожалуйста. А я буду выполнять свой долг. В свободное время буду думать о том, как один жалкий, трусливый, ничтожный человечишка бросил свою невесту в беде и смылся.
Джонатан помолчал.
— Ты сказала: невесту?
— Нет.
— Нет, ты сказала.
— Нет, не говорила.
— Сказала, я слышал.
— Это вырвалось случайно.
— Я хотел, чтобы мы оба вернулись в Рим. Но если ты останешься, я, конечно, тоже никуда не поеду. У меня и в мыслях не было бросать свою невесту в беде.
— Я тебе не невеста. Ты не делал мне предложения. И я не в беде.
— Считай как хочешь. Я никуда не еду. Но с одним условием.
— Каким?
— Если ты когда-нибудь согласишься поехать домой, мы сразу пойдем смотреть новую квартиру.
— Это слишком жесткое условие.
Он кивнул.
— Ну ладно, хорошо.
— Чудесно. Какая покладистая у меня невеста.
— Я тебе не невеста.
— Считай как знаешь.
Заключив эту сделку — на жестких, но все же приемлемых условиях, — они отошли ко сну.
ГЛАВА 13
— Ты знаешь, — сказал она утром, — я думаю, нам лучше сменить гостиницу.
— Почему?
— Потому что нас ищут, и мне это очень не нравится. Конечно, они не сразу узнают, где мы остановились, но когда узнают, боюсь, из меня сделают отбивную.
— Я, между прочим, завтракаю.
— Извини. Но смысл моего предложения тебе, надеюсь, ясен: мы съезжаем из этой гостиницы и поселяемся в каких-нибудь дешевых номерах, где не спрашивают паспорт. Запишемся под другой фамилией. Хорошо?
— Ах, как все это волнует кровь…
— Значит, договорились.
В качестве нового места проживания Флавия выбрала ужасно непрезентабельные апартаменты в темном переулке рядом с бульваром Рошешуар. Ветхое здание, похоже, не перекрашивали со времен постройки; когда они зашли внутрь, администратор с модной трехдневной щетиной подозрительно воззрился на Аргайла и потребовал плату вперед. Единственным достоинством гостиницы было то, что здесь, как и предполагала Флавия, не стали тратить их драгоценное время на заполнение бланков регистрации, которые проверялись полицией. Не того пошиба заведение. Молодые люди записались под фамилией Смит. Аргайл всю жизнь мечтал записаться в гостинице под фамилией Смит.
Комната превзошла самые худшие их ожидания: обои кошмарного розового оттенка в мелкий цветочек кое-где отслаивались, кое-где отсырели. Мебель состояла из кровати, одного жесткого стула и металлического столика с пластиковой столешницей. Очутившись в этом насквозь отсыревшем убогом помещении, они оба невольно вздрогнули.
— Не представляю, как здесь можно жить, — заметил Аргайл, сумрачно оглядев их новое и, как он надеялся, временное жилище.
— Мне кажется, постояльцы меняются здесь с такой быстротой, что не успевают заметить даже обои. К тому же голова у них занята совершенно другим. Вот уж не думала, что ты можешь пойти в подобное место с распутной женщиной.
— А я никогда не считал тебя такой женщиной. Пойдем, чем скорее мы покинем это место, тем лучше. Ты, кажется, собиралась звонить Боттандо?
Флавия надеялась, что Джонатан забудет об этом. Она зашла в телефонную будку рядом с ближайшей почтой, закрыла поплотнее дверь и набрала номер.
— А я все думал, когда же ты наконец объявишься? — сказал генерал, услышав ее голос. — Ты где?
Флавия объяснила.
— Джонатан считает, что нам нужно вернуться домой, а я хочу еще поработать.
— Если ты согласна взять дни в счет отпуска, то пожалуйста. А так — у меня есть сильные сомнения в необходимости продления твоей командировки.
— А как Фабриано?
— По-моему, он зашел в тупик. Собрал кучу информации, которая ничего не дает. Правда, он установил, что Мюллер и Эллман были застрелены из одного пистолета, который принадлежал Эллману, что меня, по правде говоря, ничуть не удивило. Кроме того, Фабриано исключил из списка подозреваемых несколько десятков людей — я полагаю, все это вряд ли можно назвать большим прогрессом. А как дела у тебя?
Флавия отчиталась, и Боттандо глубоко вздохнул.
— Послушай, дорогая. Я знаю твои способности, но тебе следует быть осторожнее. Чего ты добьешься, преследуя этих людей одна? Ты можешь попасть в серьезную переделку. Почему ты не хочешь по-человечески попросить Жанэ вызвать этого Бессона на допрос? Почему не хочешь действовать напрямую?
— Потому что.
— Что «потому что»?
— Потому что Жанэ водит нас за нос, вот почему.
— Ну, хочешь, я сам с ним поговорю?
— Нет. Тогда он поймет, что я его раскусила. Вы можете высказать ему наши претензии после. Он уговаривает меня ехать домой. Джонатан — тоже. Я — единственный человек, который хочет продолжить расследование.
Боттандо подумал.
— Не знаю, что тебе посоветовать. Нужно, конечно, помочь карабинерам — все-таки это двойное убийство, а не какая-нибудь банальная кража. Хотя Фабриано уверяет, что справится сам. Мне трудно судить отсюда, стоит тебе оставаться в Париже или нет. Короче: если ты решишь возвращаться — возвращайся; скажем Фабриано, что мы свою часть работы выполнили, остальное — его забота. Или ты хочешь продемонстрировать ему свое интеллектуальное превосходство?
— Вы несправедливы ко мне.
— Мне просто вдруг пришло это в голову.
— Я хочу докопаться до истины.
— Ну, тогда оставайся. Чем я могу тебе помочь?
Телефонный аппарат пискнул, напоминая, что у нее заканчиваются деньги.
— Узнайте, кто звонил Эллману, — быстро заговорила Флавия. — Звонок был точно не из Парижа. Я просила Жанэ связаться со швейцарцами, но они такие медлительные — не могли бы вы их поторопить?
— Разумеется, — успокоил ее генерал, — я позабочусь об этом.
— Ну? — спросил Аргайл, когда она вышла из будки. Флавия обдумала ответ.
— Он велел мне продолжать расследование. Сказал, что я очень проницательная и собрала массу полезной информации.
Джонатан огорчился: он рассчитывал успеть на аукцион, который должен был состояться в Неаполе послезавтра.
— Извини, но у меня нет выбора, — развела руками Флавия.
— У нас практически не осталось денег. Ты помнишь об этом?
— Ничего, что-нибудь придумаем.
— Что здесь можно придумать?
— Что-нибудь. Между прочим, я сейчас в архив. Ты со мной?
Они пошли на юг, в респектабельную туристическую часть города, прочь от сбегающих вниз улиц, забитых горожанами с озабоченными печальными лицами, миновали район швейных мастерских, где от зари до зари вкалывали азиатские женщины, на чьих плечах держится репутация Парижа как самого модного города Европы, и потом снова на восток, в еще более элегантный Мараис — эта часть города, где некогда располагались огороды и овощные рынки, давно превратилась в фешенебельный район, утратив при этом свое очарование.
Здесь находился еврейский архивный центр, ибо здесь же некоторое время назад тянулся еврейский квартал, который благодаря совместным усилиям нацистов и торговцев недвижимостью съежился до двух коротеньких улочек.
На улице Жоффре-Лазньера было мало примечательного для туристов — всего лишь одно красивое здание и мемориал депортированным гражданам Франции. Все остальное снесли, чтобы освободить место для новых построек. Даже в солнечный день улица производила удручающее впечатление.
Флавия с Аргайлом немного поспорили, кому идти в центр. Флавия хотела пойти сама, полагая, что новые сведения помогут ей наконец увидеть рациональное зерно в беспорядочном потоке информации.
— Ну, ты или я? — в последний раз спросила она, когда ее доводы иссякли. — Я все же считаю, что лучше пойти мне.
— Хорошо, я, кажется, придумал, чем мне заняться. Пойду кое-что узнаю. До встречи.
Флавия вошла в здание, располагавшееся рядом с мемориалом, и справилась у администратора, звонил ли Жанэ предупредить о ее визите. К счастью, свое обещание он выполнил. Флавия заполнила формуляр и сообщила, какая информация ее интересует. Женщина с готовностью откликнулась на ее просьбу, поскольку Флавия была единственной посетительницей, и проводила девушку в обширную картотеку. Там Флавия быстро отыскала карточку с именем Жюля Гартунга и вписала в бланк заказа номер его досье. Женщина рекомендовала ей также посмотреть списки конфискованной и разграбленной собственности. Если Гартунг был богат, там тоже может упоминаться его имя.
Флавия поблагодарила сотрудницу архива, села и, ожидая, когда ей принесут заказанное досье, стала просматривать любезно предоставленные ей списки конфискованной во время оккупации собственности. Она внимательно прочитывала каждую страницу, в глубине души надеясь обнаружить упоминание о коллекции Гартунга.
В принципе ее гипотеза была вполне жизнеспособной: после того как снесли Берлинскую стену, давно пропавшие ценности начали всплывать в запасниках восточноевропейских музеев как грибы. Сотни картин, конфискованных во время войны и никогда более не выставлявшихся, стали головной болью музейных кураторов и дипломатов.
Интересно, убийства Мюллера и Эллмана могут быть связаны с коллекцией Гартунга?
Чем больше она углублялась в чтение, тем сильнее удивлялась тому, как мало знает о конфискации ценностей во время войны. Ее поразило, что конфискация проводилась в рамках обширной и тщательно организованной программы. Выдержки из писем секретаря германского посольства в Париже неопровержимо свидетельствовали, что целое полицейское подразделение под руководством Розенберга методично арестовывало людей, обыскивало их дома и переправляло конфискованные ценности в Германию. В промежуточном отчете за 1943 год числилось более пяти тысяч конфискованных картин. А к тому моменту, когда немцы покинули Францию, особый отдел успел переправить в Германию более 22 тысяч наименований различных произведений искусства. Немецкие мародеры с поразительной педантичностью вели записи о своих деяниях. Тем не менее в конце брошюры Флавия обнаружила примечание, что большая часть похищенных ценностей бесследно исчезла.
— А вот и я, мадемуазель, — сказала сотрудница архива.
Флавия с трудом оторвалась от чтения, не сразу сообразив, что обращаются к ней, и приняла из рук женщины пухлую папку.
— Вот еще списки конфискованных ценностей. Надеюсь, вы знаете немецкий. Заказанное вами досье принесут немного позже.
Открыв папку, Флавия вздрогнула: она с ума сойдет, разбирая эти немецкие каракули. Но тут же одернула себя: ты пришла сюда не развлекаться. Женщина принесла ей самый лучший немецкий словарь, и Флавия приступила к изучению содержимого папки.
Все оказалось не так страшно. Имена пострадавших собственников указывались в самом начале страницы, поэтому, бросив взгляд на первую строчку, Флавия тут же откладывала документ в сторону. Но даже при таком поверхностном изучении она просидела над папкой целых два часа. Под конец у нее испортилось настроение от бесконечного перечисления изъятых гравюр, рисунков, статуэток, картин и фамильных драгоценностей.
В половине второго она вдруг наткнулась на то, что искала: Гартунг, Жюль; авеню Монтень, 18. Список ценностей, изъятых 27 июня 1943 года, в соответствии с ордером, выданным в ходе операции «Лезвие бритвы» 23 числа того же месяца.
В тот день немцы вернулись с богатой добычей, подумала Флавия, окинув взглядом внушительный список: 75 картин, 200 рисунков, 37 бронзовых и 12 мраморных статуэток, 5 шкатулок с драгоценностями. Неплохо для одного утра, если верить списку: Рубенс, Тенирс, Клод, Ватто.
Однако картина Флоре в документе не упоминалась — Флавия перепроверила дважды. «Черт, — подумала она. — Этот список в корне меняет дело. Потому что если картина и входила в коллекцию, какой смысл Мюллеру охотиться за ней, когда здесь такие богатства?»
— Мадемуазель ди Стефано?
Она подняла голову.
— Да?
— Не могли бы вы пройти к директору?
«Господи, какой еще сюрприз мне опять приготовили, — подумала Флавия. Она осмотрелась, вычисляя кратчайший путь к отступлению. — Если мне опять придется удирать, я заору».
Однако женщина по-прежнему мило улыбалась и немного смущенно попросила ее пройти в кабинет в дальнем конце коридора. Извиняющаяся улыбка женщины окончательно убедила Флавию, что там ее не ждет никакая ловушка. «У меня начинается паранойя», — подумала она.
— Рад видеть вас, — сказал директор архива, протягивая ей руку. — Франсуа Тюильер. Надеюсь, вы нашли то, зачем пришли.
— Отчасти да, — ответила Флавия, все еще ожидая подвоха. Опыт подсказывал ей, что директор архива не станет приглашать для личной беседы обычного посетителя, как бы редко они к ним ни захаживали. — Я жду, когда найдут еще одну папку.
— Ах, вы, должно быть, имеете в виду досье Гартунга?
— Да, верно.
— Боюсь, здесь у нас возникает небольшая проблема. «Ну вот опять, — подумала она. — Так я и знала: слишком уж все легко сегодня складывалось. На исходе день все-таки показал свое жало».
— Мне очень неприятно говорить вам об этом, но я вынужден признаться, что в данный момент у нас нет этого дела.
— Вы потеряли его?
— Да, вы угадали.
— Какая жалость.
— Почему-то его не оказалось, на месте. Я подозреваю, что его не вернул нам посетитель, который заказывал его в прошлый раз…
— Какой посетитель? Когда это было?
— Точно я не могу вам сказать.
— Папка исчезла после его визита?
— Да.
— А часто ее заказывали?
— Нет. Мне ужасно жаль, но вы не расстраивайтесь. Я уверен: она вскоре найдется.
Флавия не разделяла его уверенности, поэтому жалобно улыбнулась и объяснила, что не может ждать: ее командировка затянулась, деньги на исходе…
Тюильер сочувственно улыбнулся.
— Поверьте, мы искали папку целый час. Возможно, мы по ошибке убрали ее в другую ячейку. Боюсь, нам не остается ничего другого, кроме как ждать, когда она случайно найдется. Но если вы хотите, я мог бы сам рассказать вам о Гартунге. По крайней мере эту услугу я могу вам оказать.
Флавия удивленно воззрилась на него. Что происходит? Тюильер избегал смотреть ей в глаза, и ее вдруг озарила догадка, с чем это может быть связано.
— Когда вы получили указание не выдавать мне досье на Гартунга? — спросила она в лоб.
Он беспомощно развел руками.
— Я не могу ответить на этот вопрос. Но досье в самом деле пропало.
— Понятно.
— Мне и этого не следовало говорить, — сказал Тюильер, — просто я не люблю, когда на меня давят сверху. Я постараюсь передать вам содержание папки по памяти. Вам это интересно?
— Конечно.
— Разумеется, я не запомнил все слово в слово, но помню достаточно много. Иногда я просматриваю папки, которые заказывают посетители. Полгода назад мы получили запрос на сведения о семье Гартунгов. К сожалению, мужчина, который заказывал сведения, больше не появлялся.
— Как его звали?
Директор сдвинул брови.
— Не уверен, что должен называть вам его.
— О, пожалуйста, этот человек мог бы сообщить ценные сведения. Вы же сами говорили, что не любите давления сверху. Я тоже.
— Ладно. Минуту.
Он порылся у себя в столе, нашел ежедневник и пролистал его.
— Да, вот он. Его звали Мюллер. Он оставил свой римский адрес. Вы слышали о нем?
— О да, — ответила Флавия, и сердце ее забилось быстрее. Все-таки она не зря потратила здесь столько времени. Флавия напряженно смотрела на директора, и он улыбнулся.
— Ну же. Пожалуйста, расскажите мне.
Тюильер сложил ладони, соединив кончики пальцев.
— Только помните, — осторожно начал он, — в папке содержались не все сведения. Для полной картины вам придется затребовать дело, которое следователь представил суду.
— А где я могу его получить?
Он улыбнулся.
— Сильно сомневаюсь, что вы его получите. Оно относится к разряду документов, засекреченных на сто лет.
— Я все-таки попробую сделать запрос.
— Это пожалуйста. Только мое мнение: вы зря потратите время.
— Наверное, вы правы.
— Прежде чем я начну свой рассказ, ответьте мне: насколько хорошо вам знаком период, о котором пойдет речь? И что вам известно о Гартунге?
Флавия призналась, что о войне знает только по школьному учебнику истории, а о Гартунге вообще ничего. Его имя всплыло во время расследования.
— Сын Гартунга пытался разыскать сведения о своем отце, и, по нашим предположениям, именно за это поплатился жизнью. Кажется, Гартунг был крупным промышленником, верно?
Тюильер кивнул.
— Да, правильно, основным его делом были химические заводы, однако только этим сфера его деятельности не ограничивалась. Он владел крупным семейным бизнесом, основанным на рубеже веков. Он был заводчиком во втором поколении и преумножил доходы семьи в несколько раз. Кстати, об этом в досье ничего не сказано, это я знаю из других источников.
— Тем лучше. Мне кажется, от вас я почерпну даже больше, чем если бы ко мне в руки попало это досье. Я уже начинаю радоваться, что оно исчезло.
Тюильер улыбнулся и, поощренный ее совершенно искренней похвалой, продолжил:
— Ну тогда слушайте. Гартунг родился в девяностых годах девятнадцатого века, его семья была членом еврейской коммуны, основанной в Париже много лет назад. Они были богаты еще до того, как Гартунг занялся промышленностью; в прошлом они занимались торговлей. Гартунг был либеральным капиталистом: строил дома для рабочих, поддерживал образовательную программу для рабочего класса, участвовал во всех проектах, которые выдвигали наиболее просвещенные деятели того времени. Он был одним из немногих работодателей, кто поддержал в тридцатые годы идею оплаченного отпуска для сотрудников предприятий. В Первую мировую он принимал участие в боевых действиях и, если я ничего не путаю, даже был ранен и награжден. Эти детали, если понадобится, я могу уточнить.
— Нет, нет, — остановила его Флавия, — пока этого не нужно.
— Почему?
— Потому что нас ищут, и мне это очень не нравится. Конечно, они не сразу узнают, где мы остановились, но когда узнают, боюсь, из меня сделают отбивную.
— Я, между прочим, завтракаю.
— Извини. Но смысл моего предложения тебе, надеюсь, ясен: мы съезжаем из этой гостиницы и поселяемся в каких-нибудь дешевых номерах, где не спрашивают паспорт. Запишемся под другой фамилией. Хорошо?
— Ах, как все это волнует кровь…
— Значит, договорились.
В качестве нового места проживания Флавия выбрала ужасно непрезентабельные апартаменты в темном переулке рядом с бульваром Рошешуар. Ветхое здание, похоже, не перекрашивали со времен постройки; когда они зашли внутрь, администратор с модной трехдневной щетиной подозрительно воззрился на Аргайла и потребовал плату вперед. Единственным достоинством гостиницы было то, что здесь, как и предполагала Флавия, не стали тратить их драгоценное время на заполнение бланков регистрации, которые проверялись полицией. Не того пошиба заведение. Молодые люди записались под фамилией Смит. Аргайл всю жизнь мечтал записаться в гостинице под фамилией Смит.
Комната превзошла самые худшие их ожидания: обои кошмарного розового оттенка в мелкий цветочек кое-где отслаивались, кое-где отсырели. Мебель состояла из кровати, одного жесткого стула и металлического столика с пластиковой столешницей. Очутившись в этом насквозь отсыревшем убогом помещении, они оба невольно вздрогнули.
— Не представляю, как здесь можно жить, — заметил Аргайл, сумрачно оглядев их новое и, как он надеялся, временное жилище.
— Мне кажется, постояльцы меняются здесь с такой быстротой, что не успевают заметить даже обои. К тому же голова у них занята совершенно другим. Вот уж не думала, что ты можешь пойти в подобное место с распутной женщиной.
— А я никогда не считал тебя такой женщиной. Пойдем, чем скорее мы покинем это место, тем лучше. Ты, кажется, собиралась звонить Боттандо?
Флавия надеялась, что Джонатан забудет об этом. Она зашла в телефонную будку рядом с ближайшей почтой, закрыла поплотнее дверь и набрала номер.
— А я все думал, когда же ты наконец объявишься? — сказал генерал, услышав ее голос. — Ты где?
Флавия объяснила.
— Джонатан считает, что нам нужно вернуться домой, а я хочу еще поработать.
— Если ты согласна взять дни в счет отпуска, то пожалуйста. А так — у меня есть сильные сомнения в необходимости продления твоей командировки.
— А как Фабриано?
— По-моему, он зашел в тупик. Собрал кучу информации, которая ничего не дает. Правда, он установил, что Мюллер и Эллман были застрелены из одного пистолета, который принадлежал Эллману, что меня, по правде говоря, ничуть не удивило. Кроме того, Фабриано исключил из списка подозреваемых несколько десятков людей — я полагаю, все это вряд ли можно назвать большим прогрессом. А как дела у тебя?
Флавия отчиталась, и Боттандо глубоко вздохнул.
— Послушай, дорогая. Я знаю твои способности, но тебе следует быть осторожнее. Чего ты добьешься, преследуя этих людей одна? Ты можешь попасть в серьезную переделку. Почему ты не хочешь по-человечески попросить Жанэ вызвать этого Бессона на допрос? Почему не хочешь действовать напрямую?
— Потому что.
— Что «потому что»?
— Потому что Жанэ водит нас за нос, вот почему.
— Ну, хочешь, я сам с ним поговорю?
— Нет. Тогда он поймет, что я его раскусила. Вы можете высказать ему наши претензии после. Он уговаривает меня ехать домой. Джонатан — тоже. Я — единственный человек, который хочет продолжить расследование.
Боттандо подумал.
— Не знаю, что тебе посоветовать. Нужно, конечно, помочь карабинерам — все-таки это двойное убийство, а не какая-нибудь банальная кража. Хотя Фабриано уверяет, что справится сам. Мне трудно судить отсюда, стоит тебе оставаться в Париже или нет. Короче: если ты решишь возвращаться — возвращайся; скажем Фабриано, что мы свою часть работы выполнили, остальное — его забота. Или ты хочешь продемонстрировать ему свое интеллектуальное превосходство?
— Вы несправедливы ко мне.
— Мне просто вдруг пришло это в голову.
— Я хочу докопаться до истины.
— Ну, тогда оставайся. Чем я могу тебе помочь?
Телефонный аппарат пискнул, напоминая, что у нее заканчиваются деньги.
— Узнайте, кто звонил Эллману, — быстро заговорила Флавия. — Звонок был точно не из Парижа. Я просила Жанэ связаться со швейцарцами, но они такие медлительные — не могли бы вы их поторопить?
— Разумеется, — успокоил ее генерал, — я позабочусь об этом.
— Ну? — спросил Аргайл, когда она вышла из будки. Флавия обдумала ответ.
— Он велел мне продолжать расследование. Сказал, что я очень проницательная и собрала массу полезной информации.
Джонатан огорчился: он рассчитывал успеть на аукцион, который должен был состояться в Неаполе послезавтра.
— Извини, но у меня нет выбора, — развела руками Флавия.
— У нас практически не осталось денег. Ты помнишь об этом?
— Ничего, что-нибудь придумаем.
— Что здесь можно придумать?
— Что-нибудь. Между прочим, я сейчас в архив. Ты со мной?
Они пошли на юг, в респектабельную туристическую часть города, прочь от сбегающих вниз улиц, забитых горожанами с озабоченными печальными лицами, миновали район швейных мастерских, где от зари до зари вкалывали азиатские женщины, на чьих плечах держится репутация Парижа как самого модного города Европы, и потом снова на восток, в еще более элегантный Мараис — эта часть города, где некогда располагались огороды и овощные рынки, давно превратилась в фешенебельный район, утратив при этом свое очарование.
Здесь находился еврейский архивный центр, ибо здесь же некоторое время назад тянулся еврейский квартал, который благодаря совместным усилиям нацистов и торговцев недвижимостью съежился до двух коротеньких улочек.
На улице Жоффре-Лазньера было мало примечательного для туристов — всего лишь одно красивое здание и мемориал депортированным гражданам Франции. Все остальное снесли, чтобы освободить место для новых построек. Даже в солнечный день улица производила удручающее впечатление.
Флавия с Аргайлом немного поспорили, кому идти в центр. Флавия хотела пойти сама, полагая, что новые сведения помогут ей наконец увидеть рациональное зерно в беспорядочном потоке информации.
— Ну, ты или я? — в последний раз спросила она, когда ее доводы иссякли. — Я все же считаю, что лучше пойти мне.
— Хорошо, я, кажется, придумал, чем мне заняться. Пойду кое-что узнаю. До встречи.
Флавия вошла в здание, располагавшееся рядом с мемориалом, и справилась у администратора, звонил ли Жанэ предупредить о ее визите. К счастью, свое обещание он выполнил. Флавия заполнила формуляр и сообщила, какая информация ее интересует. Женщина с готовностью откликнулась на ее просьбу, поскольку Флавия была единственной посетительницей, и проводила девушку в обширную картотеку. Там Флавия быстро отыскала карточку с именем Жюля Гартунга и вписала в бланк заказа номер его досье. Женщина рекомендовала ей также посмотреть списки конфискованной и разграбленной собственности. Если Гартунг был богат, там тоже может упоминаться его имя.
Флавия поблагодарила сотрудницу архива, села и, ожидая, когда ей принесут заказанное досье, стала просматривать любезно предоставленные ей списки конфискованной во время оккупации собственности. Она внимательно прочитывала каждую страницу, в глубине души надеясь обнаружить упоминание о коллекции Гартунга.
В принципе ее гипотеза была вполне жизнеспособной: после того как снесли Берлинскую стену, давно пропавшие ценности начали всплывать в запасниках восточноевропейских музеев как грибы. Сотни картин, конфискованных во время войны и никогда более не выставлявшихся, стали головной болью музейных кураторов и дипломатов.
Интересно, убийства Мюллера и Эллмана могут быть связаны с коллекцией Гартунга?
Чем больше она углублялась в чтение, тем сильнее удивлялась тому, как мало знает о конфискации ценностей во время войны. Ее поразило, что конфискация проводилась в рамках обширной и тщательно организованной программы. Выдержки из писем секретаря германского посольства в Париже неопровержимо свидетельствовали, что целое полицейское подразделение под руководством Розенберга методично арестовывало людей, обыскивало их дома и переправляло конфискованные ценности в Германию. В промежуточном отчете за 1943 год числилось более пяти тысяч конфискованных картин. А к тому моменту, когда немцы покинули Францию, особый отдел успел переправить в Германию более 22 тысяч наименований различных произведений искусства. Немецкие мародеры с поразительной педантичностью вели записи о своих деяниях. Тем не менее в конце брошюры Флавия обнаружила примечание, что большая часть похищенных ценностей бесследно исчезла.
— А вот и я, мадемуазель, — сказала сотрудница архива.
Флавия с трудом оторвалась от чтения, не сразу сообразив, что обращаются к ней, и приняла из рук женщины пухлую папку.
— Вот еще списки конфискованных ценностей. Надеюсь, вы знаете немецкий. Заказанное вами досье принесут немного позже.
Открыв папку, Флавия вздрогнула: она с ума сойдет, разбирая эти немецкие каракули. Но тут же одернула себя: ты пришла сюда не развлекаться. Женщина принесла ей самый лучший немецкий словарь, и Флавия приступила к изучению содержимого папки.
Все оказалось не так страшно. Имена пострадавших собственников указывались в самом начале страницы, поэтому, бросив взгляд на первую строчку, Флавия тут же откладывала документ в сторону. Но даже при таком поверхностном изучении она просидела над папкой целых два часа. Под конец у нее испортилось настроение от бесконечного перечисления изъятых гравюр, рисунков, статуэток, картин и фамильных драгоценностей.
В половине второго она вдруг наткнулась на то, что искала: Гартунг, Жюль; авеню Монтень, 18. Список ценностей, изъятых 27 июня 1943 года, в соответствии с ордером, выданным в ходе операции «Лезвие бритвы» 23 числа того же месяца.
В тот день немцы вернулись с богатой добычей, подумала Флавия, окинув взглядом внушительный список: 75 картин, 200 рисунков, 37 бронзовых и 12 мраморных статуэток, 5 шкатулок с драгоценностями. Неплохо для одного утра, если верить списку: Рубенс, Тенирс, Клод, Ватто.
Однако картина Флоре в документе не упоминалась — Флавия перепроверила дважды. «Черт, — подумала она. — Этот список в корне меняет дело. Потому что если картина и входила в коллекцию, какой смысл Мюллеру охотиться за ней, когда здесь такие богатства?»
— Мадемуазель ди Стефано?
Она подняла голову.
— Да?
— Не могли бы вы пройти к директору?
«Господи, какой еще сюрприз мне опять приготовили, — подумала Флавия. Она осмотрелась, вычисляя кратчайший путь к отступлению. — Если мне опять придется удирать, я заору».
Однако женщина по-прежнему мило улыбалась и немного смущенно попросила ее пройти в кабинет в дальнем конце коридора. Извиняющаяся улыбка женщины окончательно убедила Флавию, что там ее не ждет никакая ловушка. «У меня начинается паранойя», — подумала она.
— Рад видеть вас, — сказал директор архива, протягивая ей руку. — Франсуа Тюильер. Надеюсь, вы нашли то, зачем пришли.
— Отчасти да, — ответила Флавия, все еще ожидая подвоха. Опыт подсказывал ей, что директор архива не станет приглашать для личной беседы обычного посетителя, как бы редко они к ним ни захаживали. — Я жду, когда найдут еще одну папку.
— Ах, вы, должно быть, имеете в виду досье Гартунга?
— Да, верно.
— Боюсь, здесь у нас возникает небольшая проблема. «Ну вот опять, — подумала она. — Так я и знала: слишком уж все легко сегодня складывалось. На исходе день все-таки показал свое жало».
— Мне очень неприятно говорить вам об этом, но я вынужден признаться, что в данный момент у нас нет этого дела.
— Вы потеряли его?
— Да, вы угадали.
— Какая жалость.
— Почему-то его не оказалось, на месте. Я подозреваю, что его не вернул нам посетитель, который заказывал его в прошлый раз…
— Какой посетитель? Когда это было?
— Точно я не могу вам сказать.
— Папка исчезла после его визита?
— Да.
— А часто ее заказывали?
— Нет. Мне ужасно жаль, но вы не расстраивайтесь. Я уверен: она вскоре найдется.
Флавия не разделяла его уверенности, поэтому жалобно улыбнулась и объяснила, что не может ждать: ее командировка затянулась, деньги на исходе…
Тюильер сочувственно улыбнулся.
— Поверьте, мы искали папку целый час. Возможно, мы по ошибке убрали ее в другую ячейку. Боюсь, нам не остается ничего другого, кроме как ждать, когда она случайно найдется. Но если вы хотите, я мог бы сам рассказать вам о Гартунге. По крайней мере эту услугу я могу вам оказать.
Флавия удивленно воззрилась на него. Что происходит? Тюильер избегал смотреть ей в глаза, и ее вдруг озарила догадка, с чем это может быть связано.
— Когда вы получили указание не выдавать мне досье на Гартунга? — спросила она в лоб.
Он беспомощно развел руками.
— Я не могу ответить на этот вопрос. Но досье в самом деле пропало.
— Понятно.
— Мне и этого не следовало говорить, — сказал Тюильер, — просто я не люблю, когда на меня давят сверху. Я постараюсь передать вам содержание папки по памяти. Вам это интересно?
— Конечно.
— Разумеется, я не запомнил все слово в слово, но помню достаточно много. Иногда я просматриваю папки, которые заказывают посетители. Полгода назад мы получили запрос на сведения о семье Гартунгов. К сожалению, мужчина, который заказывал сведения, больше не появлялся.
— Как его звали?
Директор сдвинул брови.
— Не уверен, что должен называть вам его.
— О, пожалуйста, этот человек мог бы сообщить ценные сведения. Вы же сами говорили, что не любите давления сверху. Я тоже.
— Ладно. Минуту.
Он порылся у себя в столе, нашел ежедневник и пролистал его.
— Да, вот он. Его звали Мюллер. Он оставил свой римский адрес. Вы слышали о нем?
— О да, — ответила Флавия, и сердце ее забилось быстрее. Все-таки она не зря потратила здесь столько времени. Флавия напряженно смотрела на директора, и он улыбнулся.
— Ну же. Пожалуйста, расскажите мне.
Тюильер сложил ладони, соединив кончики пальцев.
— Только помните, — осторожно начал он, — в папке содержались не все сведения. Для полной картины вам придется затребовать дело, которое следователь представил суду.
— А где я могу его получить?
Он улыбнулся.
— Сильно сомневаюсь, что вы его получите. Оно относится к разряду документов, засекреченных на сто лет.
— Я все-таки попробую сделать запрос.
— Это пожалуйста. Только мое мнение: вы зря потратите время.
— Наверное, вы правы.
— Прежде чем я начну свой рассказ, ответьте мне: насколько хорошо вам знаком период, о котором пойдет речь? И что вам известно о Гартунге?
Флавия призналась, что о войне знает только по школьному учебнику истории, а о Гартунге вообще ничего. Его имя всплыло во время расследования.
— Сын Гартунга пытался разыскать сведения о своем отце, и, по нашим предположениям, именно за это поплатился жизнью. Кажется, Гартунг был крупным промышленником, верно?
Тюильер кивнул.
— Да, правильно, основным его делом были химические заводы, однако только этим сфера его деятельности не ограничивалась. Он владел крупным семейным бизнесом, основанным на рубеже веков. Он был заводчиком во втором поколении и преумножил доходы семьи в несколько раз. Кстати, об этом в досье ничего не сказано, это я знаю из других источников.
— Тем лучше. Мне кажется, от вас я почерпну даже больше, чем если бы ко мне в руки попало это досье. Я уже начинаю радоваться, что оно исчезло.
Тюильер улыбнулся и, поощренный ее совершенно искренней похвалой, продолжил:
— Ну тогда слушайте. Гартунг родился в девяностых годах девятнадцатого века, его семья была членом еврейской коммуны, основанной в Париже много лет назад. Они были богаты еще до того, как Гартунг занялся промышленностью; в прошлом они занимались торговлей. Гартунг был либеральным капиталистом: строил дома для рабочих, поддерживал образовательную программу для рабочего класса, участвовал во всех проектах, которые выдвигали наиболее просвещенные деятели того времени. Он был одним из немногих работодателей, кто поддержал в тридцатые годы идею оплаченного отпуска для сотрудников предприятий. В Первую мировую он принимал участие в боевых действиях и, если я ничего не путаю, даже был ранен и награжден. Эти детали, если понадобится, я могу уточнить.
— Нет, нет, — остановила его Флавия, — пока этого не нужно.