КАБАТЧИХА НАРЯДИЛАСЬ
Кабатчиха у нас в деревне была богаче всех и хвастунья больше всех. Нарядов у кабатчихи на пол-Уймы хватило бы.
В большой праздник это было. Вся деревня по улице гулянкой шла. Все наряжены, кто как смог, кто как сумел.
И кабатчиха выдвинула себя. И так себя вырядила, что народ столбами становился: на кабатчиху глядит, глаза протирают, глаза проверяют, так ли видится, как есть?
Такой нарядности мы до той поры не видывали. Напялила кабатчиха на себя платье само широко с .бантами, с лентами, с оборками, со вставками, с трах-малеными кружевами.
Оделась широко. А кабатчихе все мало кажет. Нарядов много, охота всеми похвастать. Попробовала она комоду
Собрали мужики деньги на построение сороковки, а потом и четвертной и начали великой празничной пропой.
Главно гулянье было за рекой, мы туда на лодках переправились. Под кабатчика с избой заместо одежи все лодки были малы. Кабатчик с горы скатился, на воду плюхнулся, ножками заперебирал, как пароход колесной. Да дунул ветерок! И понесло кабатчика вниз по реки. Наши робята не опозднились, песню запели:
Пароход идет на низ, Пароходу кланялись, Пароходски склянки с водкой Очень нам понравились!
Кабатчик плывет, стаканчиками с бутылками назва-ниват, тарелками побрякиват, народ соблазнят, к себе подзыват, строчным лодкам выпеват:
Ко мне, к кабаку пловучему, Подплывайте кучею, Водку выпивайте, Деньги давайте!
Столько лодок к пловучему кабатчику причалило, что будь река поуже -- пароходам проходу не было бы. Река-то широка, да против города мель есть. Кабатчик со всеми лодками на мель и налетел. Кто в лодках ехал без денег, те на мели и осели. А кабатчик деньги собрал, мель пробежал, по глубокой воды дальше плывет, поет. С судоремонтного заводу его окликнули: -- Эй, бревенчато брюхо, приворачивай! Мы тебя железными обручами обобьем да водочки за твой счет попьем. Кабатчик свою линию ведет:
Деньги принесите, Товда и водки просите, А 'задарма не взыщите!
Кабатчик ручкой помахал и дальше промахал, его поветерью в море вынесло. В море воздух пользительной, кабатчика опять раздувать стало. Стены не выдержали их по бревнышку разнесло. Кабатчика разорвало, бутыл ки разбило вдребезги, раскидало во все стороны. Пьяна буря на неделю поднялась.
А мы проспались, опамятовались, лишно пить перес тали, в себя приходить стали.
ГРОМКА МОДА
Сидел я на угоре над рекой, песню плел, река мимо бежала, журчала, мне помогала. Мы с рекой в ладу, в согласье живем. Песню плету, узоры песенны выплетаю.
Вдруг вывернулся пароходишко прогулочный: городских гуляк возит для проветриванья. Пароходишко свистком скрипучим, визжачим меня с песни сбил, я на тот час песню потерял.
Я рассердился, бечевкой размахнулся, свисток сорвал, тряпкой укутал, его и не слышно.
Прихожу домой, а у нас франтиха-модница в гостях сидит. Из городу приперлась, чай пьет. Гостья локти расставила и с особенным модным фасоном чашку в двух перстах едва держит и чай выфыркиват.
От своей нарядности вся приважничалась. И зовет меня:
-- Присядь со мной рядышком, песенной выдумщик! -- От сижанки я на ногах постою. С ней, модницей-франтихой, рядом не очень сядешь така она широка. Кофта вся в оборках, рукава пузырями и с кружевами, кружева натопорщены, то ли на трахмале, то ли на густом клею держатся. А юбка двадцать три метра в подоле. Эка модность никудышна, не по моему ндраву. Я сзаду подошел и под кофтенны оборки, в юбошны складки свисток визжачий прицепил, тряпицу сдернул, сам отскочил. У модницы как засвистело.
-- Извините, мне недосужно боле в гостях сидеть, у меня в середке како-то расстройство, я к фершалу побегу.
Бежит франтиха по деревне, пыль разметат, кур пу-гат, а свисток на ходу еще звонче вывизгиват. Собаки за франтихой с лаем пустились, ее бежать подгоняют, мимо фершала прогнали.
Модница-франтиха до самого городу юбкой по дороге шмыгала, пыль столбом вздымала!
В городу шагу сбавила, ради важности двадцатитрехметровой юбкой вертит, а свисток враскачку да с дребезгом завизжал. Во всех домах отдалось! Городски франтихи-модницы в окна выпялились! -- Что оно тако? Откудова экой фасон! И как про-зыватся?
Модница в свистячей-визжачей юбке идет вперевалку, губки бантиком сложила и чуть-чуть выговорила:
-- Это сама нова загранична мода и прозывается "музыкально гулянье". Что тут в городу повелось!
Модницы широки юбки напялили и под юбки гра-нофоны приладили, под юбки девчонок услужающих посадили. Девчонки гранофонны ручки вертят, пластинки гранофонны перевертывают, гранофоны все в разноголосицу. У которых под юбкой девчонки на гармони играют-нажаривают, а у которых в бубны бьют. У кого услужающей девчонки нету али гранофон не припасен, те взяли будильники, и на долгий звон завели, и под юбки дюжинами привесили.
Протопопиха малой колокол с соборной колокольни стащила, подвесила под юбку, идет, каблуками вызваниват, пнет в колокол -- он и откликнется из-под подолу. Очень звонко, громко!
Жители городски едва не оглохли от екого музыкального гулянья.
Начальство скоропалительно собралось и особым указом, строгим приказом громку моду запретило.
Все угомонились. Во всех концах стихло. Только у модницы-франтихи свистит и свистит без передыху! Модница и так и сяк старается свист унять: на тумбу сядет -- свистит, к забору прижмет себя -- свистит!
Модница ко мне в Уйму рванулась. А по берегу нельзя -- в кутузку заберут, она в лодку скочила и во всей модной нарядности часов пять веслами шлепала. Ко мне добралась уж на ночь глядя. Добралась и давай упросом просить помочь ей против свисту. Как не помогчи, я завсегда помочь готов. -- Скидывай, кума, юбку, я перестрою на нову моду. Модница юбку сняла. Я свисток отцепил, в тряпку укутал, его опять не слышно. От юбки я двадцать два с половиной метра отхватил, на портянки нам, мужикам, франтихе оставил полметра.
На другой день франтиха нову моду завела. По городу в узкой юбке молчком пошла, юбка вся как рукав, модница ногами чуть переставлят, щеки надула напоказ, мол, коли юбкой узка, так с лица широка.
Городски модницы сейчас же увидали. Как им отстать?
В узки юбки ноги кое-как втолкнули, ногами засеменили. А не знали, что щеки надо надуть -- полные рты воды набрали: им и тошно, и дых сперло, и перешепнуться нельзя, ведь рты-то водой полны.
На модниц сам полицмейстер наскочил, саблей забренчал, ногами застучал:
-- По какому случаю ходите да молчите, како дело умышляете?
Модницы фыркнули на полицмейстера, его водой всего обмочили.
-- Мы из-за тебя из себя воду выпустили, из-за тебя модный фасон потеряли! Коли громку моду нельзя носить, так тихомолком ходить нельзя запретить!
Полицмейстера модницы оглушили,, ум отбили, а ума и было-то мало. Вышел новый приказ:
-- Моду, окромя громкой, каку хошь одевайте, только ртов не открывайте.
Ты думаешь, я все это выдумал, что такого и не было? Посмотри на старопрежних картинках, в прежних журналах, увидишь, каки широки юбки носили. Под юбками малы ребятишки хороводы водили. На других картинках юбки шириной с рукав, по ровному месту шли, а как приступка --и ни с места! На лестницы модниц на руках подымали.
МОДНИЦА
Приходит в магазин модница. Вся гнется, ковыляет-ся -нарядну походку выделыват. Руки раскинула, пальчики растопырила.
Говорить почала, и голосок тоже вывертыват, то сквозь нос, то сквозь зубы, то голос как на каблуки вздынет.
Модница хочет показать, что всегда по-иностранному разговариват, по-русскому только понимат, и то не в большу силу, и вся она почти иностранка. А сама модница только по-русскому выворачиват, а ежели ругаться хватится, так всяко носово и горлово придыханье в сторону кинет и своим настоящим голосом как в барабан ударит! Кого хошь переругат, да не то что одного -- весь рынок переругивала! Так вот пришла модница, фасонность и ногами, и
руками, и всем телом проделала, головой по-особенному мотнула, глазами сначала под лоб завела, потом кругом повела и завыговаривала:
-- Ах, ах, ах! Надобно мне-ка материи на платье! И самой модной-размодной! Чтобы ни у кого не было модней мого! Чтобы была сама распоследня мода!
Приказчик кренделем изогнулся, руки фертом растопырил, ноги колесом закрутил и тоже в нос да с завы ванием залопотал под стать моднице:
-- Да-с, у нас для вас есть в аккурат то, что вам же лательно-с!
Дернул приказчик с верхней полки кусок материи, весь пыльной, о прилавок шлепнул -- пыль тучей поднялась. А приказчик развернул материю, моднице опомниться не дает:
-- Вот-с, как раз для вас, пожалте-с, сорт особенной поол-коо-тьер-с!
Модница от пыли платочком заотмахивалась, даже нос заткнула, на материю и прямо и сбоку поглядела, руками пощупала, ей и не очень нравится, а коли модная материя, то что будешь делать? -- А отчего эки пятна на материи? -- Это цвет ле-жаа-нтьин-с! К вашей личности особенно очень подходящий. Извольте примерить, к себе приставить. Ах, как пристало! Даже убирать неохота, так к вам подошло!
Модница очень довольна, что сыскала особенну модну материю.
-- А кака отделка к этому поол-коо-тьеру цвета ле-жаа-нтьин?
Приказчик вытащил из-за прилавка обрывки старых кружев, которыми пыль вытирали. Голос выгнул так, что и сам поверил своему уменью говорить на иностранный манер: -- Для этой материи и только для вас, другим и не показывам, вот-с, извольте-с, отделка-с, проо-ваас-дуу-р! И что бы вы думали?
Купила-таки модница материю полкотер цвета ле-жантин с отделкой про вас, дур...
СЛАДКО ЖИТЬЕ
Посереди зимы это было. И снег, и мороз, и сугробы -- все на своем месте. Мороз не так, чтобы большой, не на сто градусов, врать не буду, а всего на пятьдесят. Я лесом брел. От жоны ушел. Моя жона говорлива, к ней постоянно гости с разговорами, с новостями, с пересудами -- я и ушел в лес, от бабьего гомону голову проветрить.
Иду, снегом поскрипываю, а мороз по лесу посту киват. Гляжу -- пчелы!
Ох ты -- пчелы? И живы, и летают! Покажется это пчелка, холоду хватит да в туман и спрячет себя.
Кабы я от кума шел, ну, тогда дело просто -- с пива хмельного в глазах всяка удивительность место находит. Кабы я из полицейской кутузки был выпущен, тогда бы и память, и пониманье были бы отшиблены. А я в настоящем полном своем виде, во всем порядке.
Я к ним, к пчелкам, и шагнул. В туман стукнулся. От тумана на меня сладким теплом пахнуло-дохнуло. Нюхнул -- пахнет медом, пряниками, лампасьем хорошим.
Я шагнул в туман, а он подается, а не раздается, в себя не пущат. Хотел напролом проскочить, напором взять, а туман тугой -- держится тихо-тихо, а вытолкнул меня вобратно на холод.
А пчелки трудящи шмыгают в тумане, похоже, зовут к себе в гости. Надо, думаю, пчелкам слово сказать, а туман
сладостью конфетной мне рот набил. Я прожевал -- оченно даже приятно. К чаю это подходяще. Стал топором туман рубить.
Прорубил ход в сладком тумане, протолкал себя на ту сторону. И попал на сладки воды, на те самы, которы в нашей холодности хранили себя.
Стою в ласковом тепле. Вижу, озерко лежит в зеленой травке, на травке цветочки разны покачиваются, леденцовыми колокольчиками позванивают.
Берег озерка усыпан разноцветным лампасьем. Озерко гладку волну вздымет на берег, новы пригоршни лам-пасья кинет, у берега пена спенится, сахаром на берегу останется.
Пчелки кругами носятся, золоты узоры ткут, на воду чуть присядут и с медовым грузом к берегу. На берегу мед ровными стопками. Кажна стопка тройке воз, если мерить на увоз.
Хлебнул воду для испытания. Вода теплая, сладкая. И все место из-за тумана никакому полицейскому не пронюхать. Спрятано хорошо.
А кругом дела делаются. От моего прихода тепла прибавилось. Мед на берегу заподтаивал и потек на воду, с сахарной пеной тестом замесился и готовым пряником двинулся.
Я посторонился, туман раздвинулся. Пряники широ-чащи, длиннящи двинулись по моим следам. Пчелки трудящи, работящи на пряниках медом-сахаром письменно-печатно узорочье вывели. Лампасье под пряники для колесного ходу рассыпалось и к нам в деревню, к моему двору, вместях с пряниками прикатилось.
Надо сладко добро от захватчиков спрятать и по дороге прикрыть. Я туман прихватил за край и растянул занавеской на весь путь пряникам, прикрыл и с той и с другой стороны. Через туман не видно пряников самоидущих, скрозь туман без особой сноровки не проскочишь. Дело хороше, большо и никому не известно.
Будь пряники ростом с воротину, просто бы их по поветям под навесами, по амбарам спрятать от жадных глаз, от грабительских лап. Пряники шириной с улицу!
А пряники идут и идут. Мы их на ребро да к дому. Пряники во всю стену. Мы домы пряниками обставили, Крыши пряниками накрыли. В пряниках окошки прорубили. У пряничных домов углы, обоконники и крыши лампасьем леденцовым разноцветным облепили. Даже издали глядеть сладко.
Туман по показанной ему дороге тянется от сладкого озера и у нас на задворках вьется, в сладки кучи скла-дыватся.
Пряники без устали самоходно себя месят, пекут, к нам себя катят, кучами складываются.
Народ у нас артельный, на помощь пришли, пряники к себе растащили. Дома, сидя за чаем, угощаются, потчуются.
К нам коли хороший человек поколотится, мы пряничны ворота отворим, с поклоном принимам, угощам, пряниками накормим, с собой запас дадим.
Поколотится урядник, поп, чиновник, мы скрозь окошки кричим:
-- Милости просим, заходите, гостите, для вас самовар ставим, на стол собирам, рюмки наливам, только ворота пряничны не отворяются. Уж не стесняйте себя церемонией, поешьте пряники, проешьте дыру в меру своей вышины, ширины и в избу зайдите, гостями будете.
Поп, урядник, чиновник на пряничны ворота набрасывались, животы набивали пряниками, пряники ломали, в карманы клали, а к нам ходу ни прожрать, ни проломать не могли. Без них у нас и стало сладко житье.
ПРЯНИКИ
Пряники беспрерывно прибавляются. У нас в Уйме места уйма, а от пряников тесно стало. Надо в город везти, хорошему простому народу в угощенье, а остальным в продажу.
По зимней ровной дороге мы крупного лампасья насыпали, на лампасье пряник на пряник поставили вышиной на аршин выше домов, шириной только с полулицы -- для проходу половину улицы оставили. Для сохранности пряники туманом накрыли.
На что полицмейстер, кажется, страшно его не было никого, а и тот от пряничного ходу со всей своей тройкой свернул в переулок узенькой и до конца торгового дня из переулка вывернуться не мог.
О своем товаре мы не кричали, не объявляли, и так всем ведомо стало: пряничной дух всех с места скинул, все на рынок за пряниками прибежали.
Простому хорошему народу мы пряники так давали, кто сколько мог на себе унести. Чиновничьему люду пряники продавали. Цена нашим пряникам та же, что и лавочным, только мера друга. В лавках цена за фунт, а у нас за ту же цену бери махову сажень. Махова сажень два аршина с лишним, а то и три. Бери сажень в вышину и в ширину.
По первости чиновники фыркали:
-- Много навезено, задешево продавают, значит, нестоящий товар! Нам угодно того, чего мало али вовсе нету, и что втридорога стоит, и нам за полцены давают.
Носом повертели, не утерпели, поели, попробовали -отстать не могут. Пряники -- еда заманчива! Все ели одинаково, а действие было разно. Простой народ ел, сытел, в тело входил, голову подымал, на ногах крепче стоял. Чиновники, полицейски, попы, богатей едят с жадностью, их корежит, распират. Не по нутру им пришлись пряники, а народ хвалит, облизывается.
Хорошему народу мы давали пряники со всей узор-ностыо, со всей печатностыо -- и в этом-то и вся сытость пряников была.
Остальным от тех же пряников и больши куски отворачивали, а на них пусто место али точка.
Полицейским не спится, на месте не сидится, надо им вызнать, с чего повелось, откуда завелось.
Полицейски тихим обходом дело начали, ко мне тонкими лисами подъехали:
-- Малина, ты мун^ик справной, хорошо живешь, помалу не пьешь. Скажи на милость, откудова в Уйме пряников така уйма?
Спрашивают особым секретным голосом. Я им в том же виде отвечаю:
-- Ежели скажу да покажу, то ваше начальство и у нас, мужиков, и у вас, полицейских, все себе отберет. Я покажу только вам по секрету, приходите ко мне в сутемки -- сыты будете.
Были у меня бочки сорокаведерны припасены для медового запасу. Бочки я толсто медом смазал.
В потемень полицейски заявились. Я их со всей настоящей обходительностью угощал пряниками, накормил до раздутья. И по одному к бочкам подводил. Бочки без днищ да на боку в потемках очень схожи с потаенным ходом.
Полицейски в бочки сунулись, в мед влипли, я днища заколотил, для воздуха в бочках дырки просверлил. На бочках надпись вывел: "Перевертывать". Кто идет, тот и пнет. За околицу выпинали скоро. На дороге бочки не застаивались: всегда было кому пнуть, перевернуть. От полицейских всем миром избавились! По большим дорогам больше начальство ехало. Бочки поперек дороги выкатились.
Начальство увидало, медвежьей болезнью заболело, так уж положено было большому начальству той болезнью болеть.
-- Ой-ой, бонба! Кати ее под гору, кати на реку! В деревне и в городу теперь у нас тишина, спокой. Никто в морду не бьет, никого не грабят, никого в кутузку не тянут.
Губернатор и полицмейстер приказами кричат: -- Это беспорядок -- во всем городе порядок!
ЦАРЬ В ПОХОД СОБРАЛСЯ
А пряников у нас горы. По всей деревне задворки пряниками загружены.
Мы едим, надо дать и другим. Стали посылать по железной дороге в разны города. Пряники грузили на платформы, туманом легонько прикрывали их для сохран ности. Узорность и письменность на пряниках тех туманом скрывали от полицейских глаз.
Покатили наши пряники писаны-печатаны по селам, деревням, по городишкам, городам. Дошла весть о пря никах до чиновников, до важных начальников, до ми иистеров, до царской подворотни и до самого царя.
Все перепугались, даже пьянствовать остановились. Царь выкрикиват:
-- Как так, из голодной губернии в урожайно место сытость идет? Запретить, прекратить! Царица заверещала:
-- Дайте мне пряника самоходного, я таких в глаза не видала, на зубах не жевала. Ни жить, ни быть не могу -- давайте пряника скореича! Министеры духу-смелости набрали и прокричали: -- Ваше царьско, пряники-то печатны! -- Как так печатны? Кто дозволил? Царь заскакал, всем министерам, генералам по зубам
надавал. Власть свою показал. Утишился и всем по царской награде привесил. Дух перевел и заговорил:
-- Я своим царьским словом приказал: учить -- обучайте, а понимать не дозволяйте. Я грамоту дозволяю -- понимать запрещаю!
-- Ваше царьско, по твоему указу в тот край политиков ссылали. Кабы их на тройках прокатили, оно бы ничего, а они пешком шли и каждым шагом народу пониманье несли.
Царь схватил бутылку с казенной водкой, о донышко ладошкой хлопнул, пробку умеючи вышиб, одним духом водку выпил и царско слово сказал:
-- Заботясь неизменно о благе своем, приказываю пряники писаны-печатны опечатать и впредь запретить! Министеры разными голосами рапортуют: -- Ваше царьско, дозвольте доложить, архангельскому народу нельзя запретить -- из веков своевольны. Дойдут пряники писаны-печатны до глухих углов, тогда трудно будет нам. Надо особых людей послать для уничтожения сладкого житья и теплых вод, а народ к голоду повернуть. С сытым народом да с грамотным нам не справиться.
Царь ногами дрыгнул, кулаком по короне стукнул: -- Я умне всех! Сам в Уйму поеду, сам распорядок наведу, сам хорошо житье прикончу!
Царь распетушился, на цыпочки вызнялся, чтобы показать свое высочайшество, да не вышло. Ни росту, ни дородства не хватало.
Два усердных солдата от всего старанья царя штыками за опояску подцепили и вызняли высоко, показали далеко. И... крик поднялся!
Вопят, голосят царица с царевятами, министеры с генералами.
-- Что вы, полоумны, делаете? Разве можно всему цароду показывать настоящу царску видимость! Народу
показывать можно только золоту корону, что под короной, то не показывается, про то не говорится! Царь в поход собрался.
-- Еду! -- кричит,-- в Уйму, вот моя царьска воля! Вытащили трон запасной, поставили на розвальни, дровни узки оказались. Трон веревками привязали.
Стали царя обряжать, одевать, надо царску видимость сделать. На царя навертели, накрутили всяко хламье-старье -под низом не видно, а вид солидно. Поверх тряпья ватный пиджак с царскими знаками натянули, на ноги ватны штаны с лампасами, валенки со шпорами. Сапоги с калошами рядом поставили.
Трудно было на царя корону надеть. Корона велика, голова мала.
На голову волчью шапку с лисьим хвостом напялили, пуховым платком обвязали и корону нахлобучили. Чтобы корону ветром не сдуло, ее золотыми веревками к царю привязали.
Под троном печку устроили для тепла и для варки обеда. Царю без еды, без выпивки часу не прожить.
Трубу от печки в обе стороны вывели для пуска дыма и искр из-под царя для всенародного устрашения. Царь, мол, с жаром!
Все снарядили. В розвальни тройку запрягли. По царскому указу в упряжку еще паровоз прибавили. На паровоз погонялыцика верхом посадили. Все в полной парадности -- едет сам царь! В колокола зазвонили, в трубы затрубили. Народ палками согнали, плетками били. Народ от боли орет. Царь думат -- его чествуют.
На трон царь вскарабкался, корону залихватски сдвинул набекрень, печать для царских указов в валенки сунул, шубу на плечи накинул второпях левой стороной кверху. Царица со страху руками плеснула, в снег ухнулась
и ногами дрыгат. Министеры и все царски прихвостни от испугу закричали:
-- Ай, царь шубу падел шиворот-навыворот, задом наперед! Быть царю биту!
От крику кони сбесились, кабы не паровоз, унесли бы царя и с печкой, и с троном, и с привязанной короной. Паровоз крику не боится -- сам не пошел и коней не пустил.
Вышел один министер, откашлянулся и таки слова сказал:
-- Ваше царьско, не езди в Уйму, я ее знаю: деревня длинновата, река широковата, берега крутоваты, народ с начальством грубоват, и впрямь побьют!
Царь с трона слез, сел на снегу рядом с царицей и говорит:
-- Собрать мою царьску силу, отборных полицейских, и послать во все места, где народишко от писаных-печатных пряников сытым стал. Мой царьской приказ: повернуть сытых в голодных! И подписал: быть по сему.
К нам приехала царска сила -- полицейски. Таких страшилищ мы и во снах не видывали. Под шапками кирпичны морды, пасти зубасты -- смотреть страшно.
Страшны, сильны, а на сладкости попались. Увидали пряники и с разбегу, с полного ходу вцепились зубами в пряничны углы домов. Жрут, животы набивают. А нам любо: ведь на каждом пряничном углу пусто место али точка, для полицейских -- для царской силы та точка.
Много полицейски ели, сопели, потели, а дальше углов не пошли, нутра не хватило, и вышла им точка! Их расперло, ладно -- дело было зимой, летом их бы разорвало.
Объелись полицейски, руками, ногами шевелить не могут. Мы у них пистолеты отобрали, в кобуры другого наклали, туши катнули, ногами пнули. И покатилась от нас царска сила.
Царь в город записку послал, спрашивал, как евонна сила действует? Записка в подходящи руки попала и ответ был даден:
"Полицейски от нас выкатились. Царьску силу мы выпинали. Того же почету вам и всем царям желам".
. КАК Я ЧИНОВНИКОВ ПОТЕШИЛ
Городско начальство стало примечать: изо всех де ревень, и ближних и дальних, мужики, жонки приезжа ют сердиты, а из Уймы все с ухмылочкой.
Что за оказия така? Все деревни одинаково под полицейскими стонут, а уемски все с гунушками, а то и смехом рассыплются, будто спомнят что.
Дозналось начальство. Да наши сами рассказали -- не велик секрет, не наложен запрет.
Дело, говорят, просто: наш Малина веселы сказки плетет, песни поет, порой мы не знам, где правду ска-лыват, где врать начинат -- нам весело, мы смехом и обиду прогоням, и усталь изживам.
Дошло это до большого начальства. Больше начальство затопорщилось.
-- Как так смешно да весело мужикам, а не нам? Подать сюда Малину, и во всей скорости!
Набрал я всякой еды запас на две недели, пришагал в город к дому присутственных мест, стал по переду, дух вобрал да гаркнул полным голосом:
-- Я, Малина, явился! Кому нужон, кто меня требовал, кто меня спрашивал?
Да так хорошо гаркнулось, что в окнах не только стекла -рамы вылетели, в присутственных палатах столы, стулья, шкапы с бумагами подбросило, чиновников перекувырнуло и мягким местом об пол припечатало! Худо бы мне было от начальства за начало тако, да губернатора на месте не было, он по заведенному по
ложению поздне всех выкатился. Поглядел губернатор на чиновников, как те ушибленные места почесывают а встать-подняться не могут.
Губернатор под мой окрик не попал, а на других глядеть ему весело, он и захохотал.
Чиновникам и больно, и обидно, а надо губернатору вторить. Они и захихикали мелким смехом.
Губернатор головы не повернул, а мимо носу, через плечо, наотмашь стал слова бросать:
-- Вот за этим самым делом, Малина, я тебя призвал, чтобы ты меня и других чинов важных уважил -- смешил. Сичас ты меня рассмешил. Ты, сиволапый, долго ли можешь нас, больших людей, смешить? -- Да доколе прикажете!
-- Ну-ну! Мы над мужиком смеяться, потешаться устали не знам, нам это дело привычно. Потешай, пока у тебя силы хватит. Загодя скажу -- ты скоре устанешь, чем мы смеяться перестанем.
Для хорошего народу сказки говорю спокойно, где надо, смеху подсыплю -- народ заулыбается, рассмеется и дальше опять в спокое слушат. В меру смех -- в работе подмога и с едой пользителен. А чиновников что беречь?!
Кабатчиха у нас в деревне была богаче всех и хвастунья больше всех. Нарядов у кабатчихи на пол-Уймы хватило бы.
В большой праздник это было. Вся деревня по улице гулянкой шла. Все наряжены, кто как смог, кто как сумел.
И кабатчиха выдвинула себя. И так себя вырядила, что народ столбами становился: на кабатчиху глядит, глаза протирают, глаза проверяют, так ли видится, как есть?
Такой нарядности мы до той поры не видывали. Напялила кабатчиха на себя платье само широко с .бантами, с лентами, с оборками, со вставками, с трах-малеными кружевами.
Оделась широко. А кабатчихе все мало кажет. Нарядов много, охота всеми похвастать. Попробовала она комоду
Собрали мужики деньги на построение сороковки, а потом и четвертной и начали великой празничной пропой.
Главно гулянье было за рекой, мы туда на лодках переправились. Под кабатчика с избой заместо одежи все лодки были малы. Кабатчик с горы скатился, на воду плюхнулся, ножками заперебирал, как пароход колесной. Да дунул ветерок! И понесло кабатчика вниз по реки. Наши робята не опозднились, песню запели:
Пароход идет на низ, Пароходу кланялись, Пароходски склянки с водкой Очень нам понравились!
Кабатчик плывет, стаканчиками с бутылками назва-ниват, тарелками побрякиват, народ соблазнят, к себе подзыват, строчным лодкам выпеват:
Ко мне, к кабаку пловучему, Подплывайте кучею, Водку выпивайте, Деньги давайте!
Столько лодок к пловучему кабатчику причалило, что будь река поуже -- пароходам проходу не было бы. Река-то широка, да против города мель есть. Кабатчик со всеми лодками на мель и налетел. Кто в лодках ехал без денег, те на мели и осели. А кабатчик деньги собрал, мель пробежал, по глубокой воды дальше плывет, поет. С судоремонтного заводу его окликнули: -- Эй, бревенчато брюхо, приворачивай! Мы тебя железными обручами обобьем да водочки за твой счет попьем. Кабатчик свою линию ведет:
Деньги принесите, Товда и водки просите, А 'задарма не взыщите!
Кабатчик ручкой помахал и дальше промахал, его поветерью в море вынесло. В море воздух пользительной, кабатчика опять раздувать стало. Стены не выдержали их по бревнышку разнесло. Кабатчика разорвало, бутыл ки разбило вдребезги, раскидало во все стороны. Пьяна буря на неделю поднялась.
А мы проспались, опамятовались, лишно пить перес тали, в себя приходить стали.
ГРОМКА МОДА
Сидел я на угоре над рекой, песню плел, река мимо бежала, журчала, мне помогала. Мы с рекой в ладу, в согласье живем. Песню плету, узоры песенны выплетаю.
Вдруг вывернулся пароходишко прогулочный: городских гуляк возит для проветриванья. Пароходишко свистком скрипучим, визжачим меня с песни сбил, я на тот час песню потерял.
Я рассердился, бечевкой размахнулся, свисток сорвал, тряпкой укутал, его и не слышно.
Прихожу домой, а у нас франтиха-модница в гостях сидит. Из городу приперлась, чай пьет. Гостья локти расставила и с особенным модным фасоном чашку в двух перстах едва держит и чай выфыркиват.
От своей нарядности вся приважничалась. И зовет меня:
-- Присядь со мной рядышком, песенной выдумщик! -- От сижанки я на ногах постою. С ней, модницей-франтихой, рядом не очень сядешь така она широка. Кофта вся в оборках, рукава пузырями и с кружевами, кружева натопорщены, то ли на трахмале, то ли на густом клею держатся. А юбка двадцать три метра в подоле. Эка модность никудышна, не по моему ндраву. Я сзаду подошел и под кофтенны оборки, в юбошны складки свисток визжачий прицепил, тряпицу сдернул, сам отскочил. У модницы как засвистело.
-- Извините, мне недосужно боле в гостях сидеть, у меня в середке како-то расстройство, я к фершалу побегу.
Бежит франтиха по деревне, пыль разметат, кур пу-гат, а свисток на ходу еще звонче вывизгиват. Собаки за франтихой с лаем пустились, ее бежать подгоняют, мимо фершала прогнали.
Модница-франтиха до самого городу юбкой по дороге шмыгала, пыль столбом вздымала!
В городу шагу сбавила, ради важности двадцатитрехметровой юбкой вертит, а свисток враскачку да с дребезгом завизжал. Во всех домах отдалось! Городски франтихи-модницы в окна выпялились! -- Что оно тако? Откудова экой фасон! И как про-зыватся?
Модница в свистячей-визжачей юбке идет вперевалку, губки бантиком сложила и чуть-чуть выговорила:
-- Это сама нова загранична мода и прозывается "музыкально гулянье". Что тут в городу повелось!
Модницы широки юбки напялили и под юбки гра-нофоны приладили, под юбки девчонок услужающих посадили. Девчонки гранофонны ручки вертят, пластинки гранофонны перевертывают, гранофоны все в разноголосицу. У которых под юбкой девчонки на гармони играют-нажаривают, а у которых в бубны бьют. У кого услужающей девчонки нету али гранофон не припасен, те взяли будильники, и на долгий звон завели, и под юбки дюжинами привесили.
Протопопиха малой колокол с соборной колокольни стащила, подвесила под юбку, идет, каблуками вызваниват, пнет в колокол -- он и откликнется из-под подолу. Очень звонко, громко!
Жители городски едва не оглохли от екого музыкального гулянья.
Начальство скоропалительно собралось и особым указом, строгим приказом громку моду запретило.
Все угомонились. Во всех концах стихло. Только у модницы-франтихи свистит и свистит без передыху! Модница и так и сяк старается свист унять: на тумбу сядет -- свистит, к забору прижмет себя -- свистит!
Модница ко мне в Уйму рванулась. А по берегу нельзя -- в кутузку заберут, она в лодку скочила и во всей модной нарядности часов пять веслами шлепала. Ко мне добралась уж на ночь глядя. Добралась и давай упросом просить помочь ей против свисту. Как не помогчи, я завсегда помочь готов. -- Скидывай, кума, юбку, я перестрою на нову моду. Модница юбку сняла. Я свисток отцепил, в тряпку укутал, его опять не слышно. От юбки я двадцать два с половиной метра отхватил, на портянки нам, мужикам, франтихе оставил полметра.
На другой день франтиха нову моду завела. По городу в узкой юбке молчком пошла, юбка вся как рукав, модница ногами чуть переставлят, щеки надула напоказ, мол, коли юбкой узка, так с лица широка.
Городски модницы сейчас же увидали. Как им отстать?
В узки юбки ноги кое-как втолкнули, ногами засеменили. А не знали, что щеки надо надуть -- полные рты воды набрали: им и тошно, и дых сперло, и перешепнуться нельзя, ведь рты-то водой полны.
На модниц сам полицмейстер наскочил, саблей забренчал, ногами застучал:
-- По какому случаю ходите да молчите, како дело умышляете?
Модницы фыркнули на полицмейстера, его водой всего обмочили.
-- Мы из-за тебя из себя воду выпустили, из-за тебя модный фасон потеряли! Коли громку моду нельзя носить, так тихомолком ходить нельзя запретить!
Полицмейстера модницы оглушили,, ум отбили, а ума и было-то мало. Вышел новый приказ:
-- Моду, окромя громкой, каку хошь одевайте, только ртов не открывайте.
Ты думаешь, я все это выдумал, что такого и не было? Посмотри на старопрежних картинках, в прежних журналах, увидишь, каки широки юбки носили. Под юбками малы ребятишки хороводы водили. На других картинках юбки шириной с рукав, по ровному месту шли, а как приступка --и ни с места! На лестницы модниц на руках подымали.
МОДНИЦА
Приходит в магазин модница. Вся гнется, ковыляет-ся -нарядну походку выделыват. Руки раскинула, пальчики растопырила.
Говорить почала, и голосок тоже вывертыват, то сквозь нос, то сквозь зубы, то голос как на каблуки вздынет.
Модница хочет показать, что всегда по-иностранному разговариват, по-русскому только понимат, и то не в большу силу, и вся она почти иностранка. А сама модница только по-русскому выворачиват, а ежели ругаться хватится, так всяко носово и горлово придыханье в сторону кинет и своим настоящим голосом как в барабан ударит! Кого хошь переругат, да не то что одного -- весь рынок переругивала! Так вот пришла модница, фасонность и ногами, и
руками, и всем телом проделала, головой по-особенному мотнула, глазами сначала под лоб завела, потом кругом повела и завыговаривала:
-- Ах, ах, ах! Надобно мне-ка материи на платье! И самой модной-размодной! Чтобы ни у кого не было модней мого! Чтобы была сама распоследня мода!
Приказчик кренделем изогнулся, руки фертом растопырил, ноги колесом закрутил и тоже в нос да с завы ванием залопотал под стать моднице:
-- Да-с, у нас для вас есть в аккурат то, что вам же лательно-с!
Дернул приказчик с верхней полки кусок материи, весь пыльной, о прилавок шлепнул -- пыль тучей поднялась. А приказчик развернул материю, моднице опомниться не дает:
-- Вот-с, как раз для вас, пожалте-с, сорт особенной поол-коо-тьер-с!
Модница от пыли платочком заотмахивалась, даже нос заткнула, на материю и прямо и сбоку поглядела, руками пощупала, ей и не очень нравится, а коли модная материя, то что будешь делать? -- А отчего эки пятна на материи? -- Это цвет ле-жаа-нтьин-с! К вашей личности особенно очень подходящий. Извольте примерить, к себе приставить. Ах, как пристало! Даже убирать неохота, так к вам подошло!
Модница очень довольна, что сыскала особенну модну материю.
-- А кака отделка к этому поол-коо-тьеру цвета ле-жаа-нтьин?
Приказчик вытащил из-за прилавка обрывки старых кружев, которыми пыль вытирали. Голос выгнул так, что и сам поверил своему уменью говорить на иностранный манер: -- Для этой материи и только для вас, другим и не показывам, вот-с, извольте-с, отделка-с, проо-ваас-дуу-р! И что бы вы думали?
Купила-таки модница материю полкотер цвета ле-жантин с отделкой про вас, дур...
СЛАДКО ЖИТЬЕ
Посереди зимы это было. И снег, и мороз, и сугробы -- все на своем месте. Мороз не так, чтобы большой, не на сто градусов, врать не буду, а всего на пятьдесят. Я лесом брел. От жоны ушел. Моя жона говорлива, к ней постоянно гости с разговорами, с новостями, с пересудами -- я и ушел в лес, от бабьего гомону голову проветрить.
Иду, снегом поскрипываю, а мороз по лесу посту киват. Гляжу -- пчелы!
Ох ты -- пчелы? И живы, и летают! Покажется это пчелка, холоду хватит да в туман и спрячет себя.
Кабы я от кума шел, ну, тогда дело просто -- с пива хмельного в глазах всяка удивительность место находит. Кабы я из полицейской кутузки был выпущен, тогда бы и память, и пониманье были бы отшиблены. А я в настоящем полном своем виде, во всем порядке.
Я к ним, к пчелкам, и шагнул. В туман стукнулся. От тумана на меня сладким теплом пахнуло-дохнуло. Нюхнул -- пахнет медом, пряниками, лампасьем хорошим.
Я шагнул в туман, а он подается, а не раздается, в себя не пущат. Хотел напролом проскочить, напором взять, а туман тугой -- держится тихо-тихо, а вытолкнул меня вобратно на холод.
А пчелки трудящи шмыгают в тумане, похоже, зовут к себе в гости. Надо, думаю, пчелкам слово сказать, а туман
сладостью конфетной мне рот набил. Я прожевал -- оченно даже приятно. К чаю это подходяще. Стал топором туман рубить.
Прорубил ход в сладком тумане, протолкал себя на ту сторону. И попал на сладки воды, на те самы, которы в нашей холодности хранили себя.
Стою в ласковом тепле. Вижу, озерко лежит в зеленой травке, на травке цветочки разны покачиваются, леденцовыми колокольчиками позванивают.
Берег озерка усыпан разноцветным лампасьем. Озерко гладку волну вздымет на берег, новы пригоршни лам-пасья кинет, у берега пена спенится, сахаром на берегу останется.
Пчелки кругами носятся, золоты узоры ткут, на воду чуть присядут и с медовым грузом к берегу. На берегу мед ровными стопками. Кажна стопка тройке воз, если мерить на увоз.
Хлебнул воду для испытания. Вода теплая, сладкая. И все место из-за тумана никакому полицейскому не пронюхать. Спрятано хорошо.
А кругом дела делаются. От моего прихода тепла прибавилось. Мед на берегу заподтаивал и потек на воду, с сахарной пеной тестом замесился и готовым пряником двинулся.
Я посторонился, туман раздвинулся. Пряники широ-чащи, длиннящи двинулись по моим следам. Пчелки трудящи, работящи на пряниках медом-сахаром письменно-печатно узорочье вывели. Лампасье под пряники для колесного ходу рассыпалось и к нам в деревню, к моему двору, вместях с пряниками прикатилось.
Надо сладко добро от захватчиков спрятать и по дороге прикрыть. Я туман прихватил за край и растянул занавеской на весь путь пряникам, прикрыл и с той и с другой стороны. Через туман не видно пряников самоидущих, скрозь туман без особой сноровки не проскочишь. Дело хороше, большо и никому не известно.
Будь пряники ростом с воротину, просто бы их по поветям под навесами, по амбарам спрятать от жадных глаз, от грабительских лап. Пряники шириной с улицу!
А пряники идут и идут. Мы их на ребро да к дому. Пряники во всю стену. Мы домы пряниками обставили, Крыши пряниками накрыли. В пряниках окошки прорубили. У пряничных домов углы, обоконники и крыши лампасьем леденцовым разноцветным облепили. Даже издали глядеть сладко.
Туман по показанной ему дороге тянется от сладкого озера и у нас на задворках вьется, в сладки кучи скла-дыватся.
Пряники без устали самоходно себя месят, пекут, к нам себя катят, кучами складываются.
Народ у нас артельный, на помощь пришли, пряники к себе растащили. Дома, сидя за чаем, угощаются, потчуются.
К нам коли хороший человек поколотится, мы пряничны ворота отворим, с поклоном принимам, угощам, пряниками накормим, с собой запас дадим.
Поколотится урядник, поп, чиновник, мы скрозь окошки кричим:
-- Милости просим, заходите, гостите, для вас самовар ставим, на стол собирам, рюмки наливам, только ворота пряничны не отворяются. Уж не стесняйте себя церемонией, поешьте пряники, проешьте дыру в меру своей вышины, ширины и в избу зайдите, гостями будете.
Поп, урядник, чиновник на пряничны ворота набрасывались, животы набивали пряниками, пряники ломали, в карманы клали, а к нам ходу ни прожрать, ни проломать не могли. Без них у нас и стало сладко житье.
ПРЯНИКИ
Пряники беспрерывно прибавляются. У нас в Уйме места уйма, а от пряников тесно стало. Надо в город везти, хорошему простому народу в угощенье, а остальным в продажу.
По зимней ровной дороге мы крупного лампасья насыпали, на лампасье пряник на пряник поставили вышиной на аршин выше домов, шириной только с полулицы -- для проходу половину улицы оставили. Для сохранности пряники туманом накрыли.
На что полицмейстер, кажется, страшно его не было никого, а и тот от пряничного ходу со всей своей тройкой свернул в переулок узенькой и до конца торгового дня из переулка вывернуться не мог.
О своем товаре мы не кричали, не объявляли, и так всем ведомо стало: пряничной дух всех с места скинул, все на рынок за пряниками прибежали.
Простому хорошему народу мы пряники так давали, кто сколько мог на себе унести. Чиновничьему люду пряники продавали. Цена нашим пряникам та же, что и лавочным, только мера друга. В лавках цена за фунт, а у нас за ту же цену бери махову сажень. Махова сажень два аршина с лишним, а то и три. Бери сажень в вышину и в ширину.
По первости чиновники фыркали:
-- Много навезено, задешево продавают, значит, нестоящий товар! Нам угодно того, чего мало али вовсе нету, и что втридорога стоит, и нам за полцены давают.
Носом повертели, не утерпели, поели, попробовали -отстать не могут. Пряники -- еда заманчива! Все ели одинаково, а действие было разно. Простой народ ел, сытел, в тело входил, голову подымал, на ногах крепче стоял. Чиновники, полицейски, попы, богатей едят с жадностью, их корежит, распират. Не по нутру им пришлись пряники, а народ хвалит, облизывается.
Хорошему народу мы давали пряники со всей узор-ностыо, со всей печатностыо -- и в этом-то и вся сытость пряников была.
Остальным от тех же пряников и больши куски отворачивали, а на них пусто место али точка.
Полицейским не спится, на месте не сидится, надо им вызнать, с чего повелось, откуда завелось.
Полицейски тихим обходом дело начали, ко мне тонкими лисами подъехали:
-- Малина, ты мун^ик справной, хорошо живешь, помалу не пьешь. Скажи на милость, откудова в Уйме пряников така уйма?
Спрашивают особым секретным голосом. Я им в том же виде отвечаю:
-- Ежели скажу да покажу, то ваше начальство и у нас, мужиков, и у вас, полицейских, все себе отберет. Я покажу только вам по секрету, приходите ко мне в сутемки -- сыты будете.
Были у меня бочки сорокаведерны припасены для медового запасу. Бочки я толсто медом смазал.
В потемень полицейски заявились. Я их со всей настоящей обходительностью угощал пряниками, накормил до раздутья. И по одному к бочкам подводил. Бочки без днищ да на боку в потемках очень схожи с потаенным ходом.
Полицейски в бочки сунулись, в мед влипли, я днища заколотил, для воздуха в бочках дырки просверлил. На бочках надпись вывел: "Перевертывать". Кто идет, тот и пнет. За околицу выпинали скоро. На дороге бочки не застаивались: всегда было кому пнуть, перевернуть. От полицейских всем миром избавились! По большим дорогам больше начальство ехало. Бочки поперек дороги выкатились.
Начальство увидало, медвежьей болезнью заболело, так уж положено было большому начальству той болезнью болеть.
-- Ой-ой, бонба! Кати ее под гору, кати на реку! В деревне и в городу теперь у нас тишина, спокой. Никто в морду не бьет, никого не грабят, никого в кутузку не тянут.
Губернатор и полицмейстер приказами кричат: -- Это беспорядок -- во всем городе порядок!
ЦАРЬ В ПОХОД СОБРАЛСЯ
А пряников у нас горы. По всей деревне задворки пряниками загружены.
Мы едим, надо дать и другим. Стали посылать по железной дороге в разны города. Пряники грузили на платформы, туманом легонько прикрывали их для сохран ности. Узорность и письменность на пряниках тех туманом скрывали от полицейских глаз.
Покатили наши пряники писаны-печатаны по селам, деревням, по городишкам, городам. Дошла весть о пря никах до чиновников, до важных начальников, до ми иистеров, до царской подворотни и до самого царя.
Все перепугались, даже пьянствовать остановились. Царь выкрикиват:
-- Как так, из голодной губернии в урожайно место сытость идет? Запретить, прекратить! Царица заверещала:
-- Дайте мне пряника самоходного, я таких в глаза не видала, на зубах не жевала. Ни жить, ни быть не могу -- давайте пряника скореича! Министеры духу-смелости набрали и прокричали: -- Ваше царьско, пряники-то печатны! -- Как так печатны? Кто дозволил? Царь заскакал, всем министерам, генералам по зубам
надавал. Власть свою показал. Утишился и всем по царской награде привесил. Дух перевел и заговорил:
-- Я своим царьским словом приказал: учить -- обучайте, а понимать не дозволяйте. Я грамоту дозволяю -- понимать запрещаю!
-- Ваше царьско, по твоему указу в тот край политиков ссылали. Кабы их на тройках прокатили, оно бы ничего, а они пешком шли и каждым шагом народу пониманье несли.
Царь схватил бутылку с казенной водкой, о донышко ладошкой хлопнул, пробку умеючи вышиб, одним духом водку выпил и царско слово сказал:
-- Заботясь неизменно о благе своем, приказываю пряники писаны-печатны опечатать и впредь запретить! Министеры разными голосами рапортуют: -- Ваше царьско, дозвольте доложить, архангельскому народу нельзя запретить -- из веков своевольны. Дойдут пряники писаны-печатны до глухих углов, тогда трудно будет нам. Надо особых людей послать для уничтожения сладкого житья и теплых вод, а народ к голоду повернуть. С сытым народом да с грамотным нам не справиться.
Царь ногами дрыгнул, кулаком по короне стукнул: -- Я умне всех! Сам в Уйму поеду, сам распорядок наведу, сам хорошо житье прикончу!
Царь распетушился, на цыпочки вызнялся, чтобы показать свое высочайшество, да не вышло. Ни росту, ни дородства не хватало.
Два усердных солдата от всего старанья царя штыками за опояску подцепили и вызняли высоко, показали далеко. И... крик поднялся!
Вопят, голосят царица с царевятами, министеры с генералами.
-- Что вы, полоумны, делаете? Разве можно всему цароду показывать настоящу царску видимость! Народу
показывать можно только золоту корону, что под короной, то не показывается, про то не говорится! Царь в поход собрался.
-- Еду! -- кричит,-- в Уйму, вот моя царьска воля! Вытащили трон запасной, поставили на розвальни, дровни узки оказались. Трон веревками привязали.
Стали царя обряжать, одевать, надо царску видимость сделать. На царя навертели, накрутили всяко хламье-старье -под низом не видно, а вид солидно. Поверх тряпья ватный пиджак с царскими знаками натянули, на ноги ватны штаны с лампасами, валенки со шпорами. Сапоги с калошами рядом поставили.
Трудно было на царя корону надеть. Корона велика, голова мала.
На голову волчью шапку с лисьим хвостом напялили, пуховым платком обвязали и корону нахлобучили. Чтобы корону ветром не сдуло, ее золотыми веревками к царю привязали.
Под троном печку устроили для тепла и для варки обеда. Царю без еды, без выпивки часу не прожить.
Трубу от печки в обе стороны вывели для пуска дыма и искр из-под царя для всенародного устрашения. Царь, мол, с жаром!
Все снарядили. В розвальни тройку запрягли. По царскому указу в упряжку еще паровоз прибавили. На паровоз погонялыцика верхом посадили. Все в полной парадности -- едет сам царь! В колокола зазвонили, в трубы затрубили. Народ палками согнали, плетками били. Народ от боли орет. Царь думат -- его чествуют.
На трон царь вскарабкался, корону залихватски сдвинул набекрень, печать для царских указов в валенки сунул, шубу на плечи накинул второпях левой стороной кверху. Царица со страху руками плеснула, в снег ухнулась
и ногами дрыгат. Министеры и все царски прихвостни от испугу закричали:
-- Ай, царь шубу падел шиворот-навыворот, задом наперед! Быть царю биту!
От крику кони сбесились, кабы не паровоз, унесли бы царя и с печкой, и с троном, и с привязанной короной. Паровоз крику не боится -- сам не пошел и коней не пустил.
Вышел один министер, откашлянулся и таки слова сказал:
-- Ваше царьско, не езди в Уйму, я ее знаю: деревня длинновата, река широковата, берега крутоваты, народ с начальством грубоват, и впрямь побьют!
Царь с трона слез, сел на снегу рядом с царицей и говорит:
-- Собрать мою царьску силу, отборных полицейских, и послать во все места, где народишко от писаных-печатных пряников сытым стал. Мой царьской приказ: повернуть сытых в голодных! И подписал: быть по сему.
К нам приехала царска сила -- полицейски. Таких страшилищ мы и во снах не видывали. Под шапками кирпичны морды, пасти зубасты -- смотреть страшно.
Страшны, сильны, а на сладкости попались. Увидали пряники и с разбегу, с полного ходу вцепились зубами в пряничны углы домов. Жрут, животы набивают. А нам любо: ведь на каждом пряничном углу пусто место али точка, для полицейских -- для царской силы та точка.
Много полицейски ели, сопели, потели, а дальше углов не пошли, нутра не хватило, и вышла им точка! Их расперло, ладно -- дело было зимой, летом их бы разорвало.
Объелись полицейски, руками, ногами шевелить не могут. Мы у них пистолеты отобрали, в кобуры другого наклали, туши катнули, ногами пнули. И покатилась от нас царска сила.
Царь в город записку послал, спрашивал, как евонна сила действует? Записка в подходящи руки попала и ответ был даден:
"Полицейски от нас выкатились. Царьску силу мы выпинали. Того же почету вам и всем царям желам".
. КАК Я ЧИНОВНИКОВ ПОТЕШИЛ
Городско начальство стало примечать: изо всех де ревень, и ближних и дальних, мужики, жонки приезжа ют сердиты, а из Уймы все с ухмылочкой.
Что за оказия така? Все деревни одинаково под полицейскими стонут, а уемски все с гунушками, а то и смехом рассыплются, будто спомнят что.
Дозналось начальство. Да наши сами рассказали -- не велик секрет, не наложен запрет.
Дело, говорят, просто: наш Малина веселы сказки плетет, песни поет, порой мы не знам, где правду ска-лыват, где врать начинат -- нам весело, мы смехом и обиду прогоням, и усталь изживам.
Дошло это до большого начальства. Больше начальство затопорщилось.
-- Как так смешно да весело мужикам, а не нам? Подать сюда Малину, и во всей скорости!
Набрал я всякой еды запас на две недели, пришагал в город к дому присутственных мест, стал по переду, дух вобрал да гаркнул полным голосом:
-- Я, Малина, явился! Кому нужон, кто меня требовал, кто меня спрашивал?
Да так хорошо гаркнулось, что в окнах не только стекла -рамы вылетели, в присутственных палатах столы, стулья, шкапы с бумагами подбросило, чиновников перекувырнуло и мягким местом об пол припечатало! Худо бы мне было от начальства за начало тако, да губернатора на месте не было, он по заведенному по
ложению поздне всех выкатился. Поглядел губернатор на чиновников, как те ушибленные места почесывают а встать-подняться не могут.
Губернатор под мой окрик не попал, а на других глядеть ему весело, он и захохотал.
Чиновникам и больно, и обидно, а надо губернатору вторить. Они и захихикали мелким смехом.
Губернатор головы не повернул, а мимо носу, через плечо, наотмашь стал слова бросать:
-- Вот за этим самым делом, Малина, я тебя призвал, чтобы ты меня и других чинов важных уважил -- смешил. Сичас ты меня рассмешил. Ты, сиволапый, долго ли можешь нас, больших людей, смешить? -- Да доколе прикажете!
-- Ну-ну! Мы над мужиком смеяться, потешаться устали не знам, нам это дело привычно. Потешай, пока у тебя силы хватит. Загодя скажу -- ты скоре устанешь, чем мы смеяться перестанем.
Для хорошего народу сказки говорю спокойно, где надо, смеху подсыплю -- народ заулыбается, рассмеется и дальше опять в спокое слушат. В меру смех -- в работе подмога и с едой пользителен. А чиновников что беречь?!