Пищенко Виталий. НЛО из Грачевки

   Пришить пуговицу было нечем.
   Клим в деликатной форме поведал капитану о затруднениях своей "сестры". Иголки на корабле были, разумеется, но все они служили преимущественно для починки парусов, и ни одна из них не пролезала в крохотные отверстия пластмассовой пуговицы из двадцатого века. Тогда Ван Клумпф предложил мисс Джексон выходной костюм из своего набора товаров. Он сказал, что сочтет за честь и все такое прочее, и Клим не стал отказываться. Ника с сомнением оглядела костюм, но все же обрядилась в черные бархатные штаны, отороченные чуть пониже колен черными же кружевами, и в замшевую курточку с узкими рукавчиками, тоже в кружевах.
   "Любили кружева в семнадцатом веке!" - подумала Ника.
   Клим оглядел ее в новой одежде и заметил, что она вполне "смотрится".
   Ящик подняли на палубу и поместили в трюм. Когда его двигали, поднимали, опускали в люк, Клим приглядывался с некоторым опасением, как бы ящик не вернулся без них в двадцатое столетие, - что бы тогда они стали здесь делать с Никой, Клим даже это боялся и представить. Ван Клумпфу он объяснил, что в ящике находится лечебное кресло, которое он везет своему отцу, больному подагрой. Что такое подагра, капитан знал очень хорошо, а в лечебные свойства кресла поверил без лишних сомнений, в те времена даже образованные люди прочно верили в алхимию, в философский камень и прочие чудеса.
   "Аркебуза" шла на Кубу, капитан рассчитывал прибыть в гавань Гуантанамо к вечеру, но ветер стих, паруса бессильно обвисли на реях. Используя вынужденную задержку, капитан решил устроить обед в честь спасенных англичан. Мешая английские и голландские слова, он втолковывал Климу, что голландцы и англичане волей божьей сейчас союзники и, хотя не очень дружат, но плохой мир все же лучше доброй ссоры, он - мирный торговец и готов выпить за здоровье любого короля, который в своей политике придерживается этой умной поговорки.
   Слушая Ван Клумпфа и припоминая историю средних веков, Клим попробовал сообразить, в какой год они попали. Он решил, что выяснит дату без всяких вопросов из беседы за столом.
   Ника, сославшись на вполне оправданное утомление после ночных переживаний, отказалась от участия в застолье. Клим решил идти один. Ника вернула ему рубашку, а капитан предложил камзол из своего гардероба. Камзолы капитана были свободны Климу в талии, однако узковаты в плечах, поэтому ему подыскали свежую матросскую куртку, достаточно просторную, Клим повязал шею цветным платком, решив, что это вполне заменит отсутствующую верхнюю пуговицу на рубашке.
   Ника сказала, что ему не хватает еще черной повязки на глазу.
   - Буду походить на адмирала Нельсона?
   - Вообще-то, я имела в виду пирата Билли Бонса, впрочем, тебе, историку, виднее. Клим, ты там недолго? Одной мне что-то здесь не по себе. Куда ты положил шпагу?
   - Вот она, на кровати. Чего ты боишься?
   - Не то, чтобы боюсь... Только все же возвращайся побыстрее.
   Оставшись одна, Ника присела на лежанку и оглядела маленькую каютку.
   У изогнутого борта, под квадратным окном - на таком же месте, как у дона Мигеля, - был прикреплен стол, на нем, в специальном ограждении, находился красивый глиняный кувшин - Ника заглянула в него, там была вода. Возле стола - табурет, в углу - высокий сундучок, красиво окованный медными начищенными полосками.
   Крепко пахло трубочным табаком.
   Ника с подозрением пригляделась к потертому покрывалу на лежанке.
   "Поди, еще и блохи есть?" - подумала она. "Ну и черт с ними..."
   Она отодвинула шпагу, прилегла, закинув руки за голову. Полежала некоторое время, прислушиваясь к обрывкам разговоров на незнакомом языке, доносившихся с палубы через открытое окно. И незаметно для себя задремала.
   Проснулась от стука, по палубе катили что-то тяжелое - похоже, бочку.
   Клима все еще не было. "Вот распировался там!"
   Она встала с лежанки, прошлась по каюте, выглянула в окно. Красное солнце висело над горизонтом, тускло просвечивая сквозь наползавшую мутную пелену.
   "Фу ты, пропасть! И здесь туман..."
   От нечего делать, Ника взяла с лежанки шпагу, стала в позицию. Сделала длинный выпад для прямой атаки и только собиралась ударить в дверь, как она открылась и на пороге появился Клим.
   - Ой-ой! - сказал он.
   - Дьявольщина! - вырвалось у Ники, и она почему-то уже не удивилась, хотя раньше никогда не употребляла этого слова. - Чуть не проткнула тебе живот.
   Клим прошел в угол, удобно расположился там на сундучке. Кивнул на шпагу:
   - Упражняешься, значит. Надеешься попасть в Гавану на финал?
   - А чем это от тебя несет?
   - Ром, добрый ямайский ром!
   - Я его жду, жду. А он, видите ли: "добрый ямайский ром".
   - Выпил стаканчик, неудобно было отказаться, пили за нашего короля.
   - Какого - нашего?
   - Английского, разумеется. Его высочество Вильгельма Оранского.
   - Не помню такого.
   - Ничего не потеряла. Неважный был король.
   - Тем более нечего было за него пить.
   - Зато я примерно узнал время, где мы находимся. Из истории известно, что Вильгельм Оранский захватил английский престол...
   - На это у него все же ума хватило?
   - Так все короли старались прибрать к рукам то, что плохо лежит. Захватил престол в 1688 году... наша "Аркебуза" идет из Порт-Ройяла, вышла из него два дня назад, он был еще цел. Погибнет Порт-Ройял в 1692 году. Следовательно, мы находимся где-то между 88 и 92 годами семнадцатого столетия.
   - Ничего себе. Только, знаешь, как-то плохо верится...
   Ника подняла шпагу, ткнула ее в пол. Опустила руку, шпага упруго качнулась из стороны в сторону. Клим посмотрел на рукоятку шпаги задумчиво.
   - Да, - сказал он. - Поверить трудновато, конечно...
   - А может, ничего этого нет, Клим. Просто плывем мы в своем ящике по морю... И грезим, как во сне.
   Клим толкнул рукоятку шпаги пальцем, некоторое время следил, как она покачивается. Потом взглянул на Нику, кивнул одобрительно.
   - Знаешь, такая мысль мне тоже приходила, но не было времени продумать все, как следует. Сейчас я это попробую сделать. В смысле гипотезы, разумеется,
   - Давай хоть гипотезу.
   - С позиции привычных понятий допустить, что мы на самом деле, то есть физически, переместились в прошлое, - трудно. С физикой как-то не увязывается. Я тоже думаю, что мы с тобой плывем в кресле по Карибскому морю и грезим, как ты сказала. Ощущаем себя в семнадцатом веке. Переместились не мы, а наше воображение.
   - Это как?
   - Примем за основу то, что дон Мигель рассказывал мне про своего брата, - он был талантливым физиком, как Хевисайд, и до многого сумел додуматься. Скажем, он утверждал: все, что происходит в нашем мире, не исчезает бесследно. По его теории: "свершившееся - существует!" - можно представить себе еще мир, в котором события происходят те же, что и у нас, но отстают от наших по времени. Рассуждая так, брат дона Мигеля не одинок, - свойства времени и пространства нам не ясны до сих пор. Йоги, скажем, тоже толкуют о многомерности миров, но их рассуждения относят к области теософии, а теософию современная физика обходит стороной. Но брат дона Мигеля пошел дальше рассуждений. Зная, что мышление человека - это движение электронов, следовательно - волновой процесс... я рассуждаю предположительно, понимаешь, я же не физик.
   - Это хорошо, что ты не физик.
   - Почему?
   - Вот тогда бы я уже ничего не поняла. Но продолжай. Так, что сделал брат дона Мигеля?
   - Ни много ни мало, он сконструировал прибор, назовем его генератор каких-то там колебаний, который, воздействуя на наше сознание, передвигает его в этот параллельно существующий, но отстающий по времени мир. Я повернул ручку на кресле, генератор включился, и вот мы в семнадцатом веке, и наше сознание следует по событиям, которые происходили в мире почти триста лет тому назад.
   - Значит, нас здесь нет, одно воображение?
   - Именно так.
   - Это уже лучше... И наше воображение следует по событиям, которые когда-то происходили в Карибском море? Значит, все, что мы видим, уже когда-то было.
   - Следовательно, было.
   - В семнадцатом веке плыла "Аркебуза" на Кубу. И подобрала на борт двух пассажиров, двух советских граждан в одежде из синтетики, которой в то время и быть не могло...
   - Умница!
   - Но, черт возьми, как же так, Клим?
   - Вот этого я тебе объяснить не смогу. Сам не понимаю. Какое-то наложение будущего на прошедшее.
   - А дон Мигель, он так же путешествовал в прошлое? Сидел в ящике, а воображение его было в семнадцатом веке. Может быть, в Порт-Ройяле?
   - Может быть.
   - Но, Клим! А как же рана на его плече? Она была самая настоящая. Мы же оба в крови вымазались. В настоящей крови, не воображаемой. Или крови тоже не было?
   - Была. И рана была, и кровь. И ничего необычного здесь как раз и нет. Науке известны случаи, когда одним внушением у человека вызывали ожог на коже, даже рану. Самую настоящую. А генератор в кресле, видимо, мощный. Воображение дона Мигеля, настроенное генератором, заставило его сознание принять участие в какой-то схватке, где он и получил удар шпаги.
   - Воображаемый?
   - Конечно. Ты же сама обратила внимание, что ни на рубашке, ни на камзоле не осталось следа после удара. И рубашка была цела, и камзол.
   Ника выдернула шпагу из пола, потрогала пальцем ее острие.
   - Это что же... Если я, скажем, ударю тебя сейчас шпагой, то, когда мы вернемся в наше время, у тебя окажется такая же рана, как у дона Мигеля?
   - Конечно.
   - И если я ударю сильно и точно и ты здесь умрешь...
   - То и в наше время вернусь уже мертвым.
   - Ну тебя! Ум за разум заходит.
   - А поэтому, не будем много размышлять. Рассуждения мои тоже приблизительные и весьма. Но одно мне ясно, - мы ощущаем себя здесь, и это главное. И это для нас настоящее. Хотя этот мир как бы неправдишный, иллюзорный, но рисковать в нем нам нельзя. Никак нельзя.
   - Клим, я боюсь. Где наш ящик?
   - Он в трюме, закрыт на замок. Капитан Ван Клумпф везет в трюме запасы вина и, чтобы не искушать напрасно команду, закрывает люки трюма на ключ. Потерпи до завтра.
   - А что будет завтра?
   - Придем в Гуантанамо. Станем в порту на якорь. Капитан откроет трюм, мы заберемся в ящик. Я поверну ручку, и мы вернемся в наше время, как я понимаю, в то же мгновение, в которое из него выбыли.
   - И будем плыть по морю?
   - Будем плыть по морю, и тебе опять захочется пить.
   - Ладно, потерпела бы... Ну его к дьяволу, этот семнадцатый... А что ты на меня уставился?
   - Я все хочу тебя спросить. Почему ты здесь так ругаешься?
   - Разве я ругаюсь?
   - Поминаешь то черта, то дьявола. Очень энергично выражаешься. Раньше я такого за тобой не замечал.
   - Не знаю, Клим, - растерялась Ника. - Эти черти и дьяволы как-то сами слетают у меня с языка, я даже не замечаю... Да, и еще... Мне в голову приходят такие морские выражения, которых я отроду не знала. Может быть, этот генератор на меня так действует?
   - Тогда понятно.
   - Чего тебе понятно?
   - У меня то же самое. Только - наоборот. Находит на меня какое-то мирное, я бы сказал, благочестивое настроение. Лезут слова молитв, а я их тоже слыхом не слыхал. Даже хочется стать на колени, сложить руки, вот так, поднять глаза к небу...
   - Ты серьезно?
   - Вполне.
   - Еще не хватало. Вот чертов... фу ты! Почему бы это?
   Клим откинулся на стенку каюты, прищурился сосредоточенно.
   - Я думаю... Только это, понимаешь ли, опять...
   - Гипотеза.
   - А чего ты от меня хочешь, я тебе не господь бог, пытаюсь объяснить вещи, которые сам толком не понимаю. Размышляю вслух, так сказать... Мы же с тобой переместились...
   - Кто переместился, мы или наше сознание.
   - Пусть сознание, в данном случае - это неважно. Важно, что время для нас передвинулось на десяток поколений в прошлое. К нашим весьма отдаленным предкам. В сознании могли активироваться какие-то черточки характера, нашим предкам присущие. Что ни говори, а их гены в нас имеются, надо полагать. Например, я знаю, что мои давние родичи - из Польши. Прадед учился в духовной семинарии. Легко представить, что прапрапредки моего прадеда были благочестивыми католиками. Вот их гены и создают во мне сейчас соответствующие настроения.
   - Слушай, Клим, я помню, моя мама говорила, что ее дедушка был черноморским контрабандистом или еще кем-то похуже. Может, морским пиратом - кто знает. А я-то думаю, откуда у меня: бриг, дрейф и всякие черти-дьяволы. А это не останется у нас навсегда? Мне бы не хотелось. Я же все-таки в гуманитарном учусь, и представь себе...
   - Пройдет, думаю. Как только вернемся. Завтра все узнаем, на Кубе. А пока ложись и отдохни.
   Клим поднялся, Ника сразу всполошилась.
   - Послушай, а ты куда?
   - Капитан мне предложил диванчик в его каюте.
   - Не уходи, Клим! Мне без тебя так неуютно одной. Страшно даже. Боюсь, что ты уйдешь и я тебя больше не увижу. Ты же мой брат, Климент Джексон, не должен покидать свою сестру, когда ей трудно.
   Клим не успел ответить... тяжелый грохот орудийного выстрела прокатился над морем. С резким свистом что-то пронеслось над самой крышей каюты, и послышался громкий всплеск.
   - Мой бог! - сказал Клим.
   - Что за черт? - воскликнула Ника.
   Они оба кинулись к окну и увидели в тумане трехмачтовое судно. Распустив все паруса, улавливая чуть заметный предзакатный ветерок, оно медленно разворачивалось бортом. В черном отверстии орудийного порта мелькнула вспышка пламени, вылетел клубок дыма, вместе с грохотом донесся нарастающий свист и опять прошел над самой палубой, Ника невольно пригнула голову.
   - Стреляют в нас! - крикнул Клим. - Подожди меня здесь.
   Он выскочил из каюты и не успел закрыть дверь, как Ника услышала грохот третьего выстрела.
   "Аркебуза" вздрогнула от тяжелого удара.
   Дверь каюты захлопнулась, затрещала, как будто снаружи на нее навалилось что-то тяжелое.
   3
   Ника тоже кинулась к двери, запнулась за табурет, больно ушибла ногу, чертыхнулась. Дверь не открывалась.
   Мягкое и тяжелое, навалившееся со стороны коридора, мешало двери открыться. Ника сильно нажала плечом... и увидела Клима.
   Щека его была в крови. Он стоял, подогнув колени, цепляясь слабеющими пальцами за косяк. И прежде чем Ника успела протянуть руку, он упал ничком, голова его глухо ударилась о порог.
   В коридоре торчали разбитые доски переборки. Это была каюта капитана, третье ядро пробило борт "Аркебузы" и каюту насквозь.
   Несколько секунд Ника оторопело стояла и только смотрела на Клима, лежавшего у ее ног. Он лежал так неловко, так мертвенно-неподвижно, что ей было страшно к нему прикоснуться. У нее даже перехватило дыхание. Случись это в нормальной жизни, она бы, наверное, заревела, заплакала от испуга и отчаяния. Но сейчас ее страх быстро прошел. Ника подхватила Клима под мышки, затащила в каюту. Ноги его скользнули, цепляясь носками туфель, через порог. Она с усилием завалила тяжелого, бессильно свисающего с ее рук Клима на лежанку. Развернула лицом вверх, пригляделась. Кровь сочилась из небольшой ссадины на виске, щека начала заметно синеть и опухать, но других ранений Ника не обнаружила. Расстегнула куртку, прижалась ухом. Сердце билось хотя и слабо, но успокаивающе ровно и надежно. Видимо, Клима просто ударило выбитой доской по голове, оглушило и он потерял сознание.
   Она сдернула с окна занавеску, острием шпаги распорола ее на полосы, смочила водой из кувшина. Обтерла Климу лицо. Плеснула на матерчатые полосы воды, свернула их в несколько слоев, положила ему на лоб. Погладила по щеке. Больше она уже ничего сделать не могла.
   "Рому бы ему сейчас глоток!"
   Но выходить из каюты Ника не решилась. На палубе было тревожно, слышались крики, беготня.
   Она опять выглянула в окно и увидела подходивший к "Аркебузе" большой шестивесельный баркас с вооруженными людьми.
   У них были тяжелые сабли-тесаки, неуклюжие широкоствольные ружья "мушкеты" - вспомнила она и тут же вспомнила и "мушкетную пулю", о которой говорил еще на яхте Клим.
   Неужели пираты? Вот только их и не хватало!
   Баркас подошел вплотную к "Аркебузе". Гребцы подняли весла, уложили их вдоль бортов баркаса. На носу поднялся и выпрямился во весь рост человек в плюшевой куртке, надетой поверх белой элегантной, как отметила Ника, рубашки. На черноволосой голове, лихо сдвинутая на ухо - как армейская пилотка, - сидела кожаная шляпка колпачком с загнутыми узкими полями и торчащим сбоку перышком, что делало владельца похожим на экранного Робин Гуда. Его быстрые ястребиные глаза скользнули по борту... и заметили Нику.
   Она тут же отодвинулась от окна и пожалела, что не сообразил а сделать этого раньше.
   Хозяин робин-гудовской шляпки - несомненно командир вражеского десанта, и то, что он заметил ее, Нику, ни к чему хорошему привести не могло. Даже случись такое в двадцатом веке, а уж тут, в семнадцатом, - тем более. Невольно вспомнилась лихая песенка из романа Джека Лондона:
   Наши будут груз и бабы,
   Остальное все на дно!..
   Вот так - "груз и бабы..."
   Послышались беспорядочные звуки, топот тяжелых башмаков, железное лязганье, решительные возгласы.
   Похоже - корабль захватили испанцы. Но выстрелов больше не было - и то хорошо! Ника подошла к дверям каюты, задвижки не было, только маленький крючок, чтобы дверь не хлопала во время качки. Ника не стала даже закрываться, от посещения визитера крючок ее не спасет.
   А в том, что визит последует, она не сомневалась.
   Ника вернулась к Климу, сменила компресс. Клим чуть вздрогнул, когда она приложила мокрую холодную ткань к его голове, сказал что-то тихо и невнятно. Она опять погладила его по здоровой щеке.
   - Ничего, лежи спокойно. Говорят, если человек от удара по голове не умер сразу, значит, будет жить. Все будет хорошо.
   Клим ее вряд ли слышал, Ника успокаивала сама себя. По правде говоря, хорошего впереди было мало. И она, и Клим, как и весь экипаж "Аркебузы", во власти захватчиков, которыми командует этот Робин Гуд с ястребиными глазами, и вряд ли можно ожидать от него чего-либо доброго. И прежде всего ей...
   Но сейчас Ника подивилась тому, как она без особой тревоги ожидает дальнейшего развития событий. Попади она в подобную переделку в двадцатом веке, чувствовала бы себя куда более тревожно. А здесь, сейчас - почти спокойна. Нет, что там ни говори, а ее прапрапредки обладали все-таки крепким характером!
   Беготня и суматоха на палубе утихли.
   Ника достала завалившуюся за кровать шпагу, поставила ее поближе, у изголовья. Пододвинула к лежанке табуретку, присела, сложив руки на коленях, стаяла поглядывать на дверь, пожалуй, больше с любопытством, нежели со страхом.
   И вот в коридоре послышались решительные шаги. Кто-то запнулся за выломанные доски переборки, и в звучном восклицании Ника уловила явно испанские интонации. Потом дверь открылась, не постепенно, а сразу, настежь, и на пороге появился тот самый, кого Ника и ждала, - человек с перышком на шляпе.
   Шпаги при нем не было. Куртка была расстегнута, из-за широкого матерчатого пояса картинно торчала изогнутая рукоятка пистолета с серебряной чеканкой.
   Мужской наряд Ники, видимо, привел его сначала в некоторое недоумение, но потом он внимательнее пригляделся к ее лицу, что-то спросил, видимо, по-испански. Ника отрицательно качнула головой.
   - Инглишь! - сказала она.
   Тогда он вышел в коридор, тут же вернулся в сопровождении маленького рыженького матросика, явно скандинавского происхождения. Это оказался переводчик, и по-английски он говорил куда свободнее, нежели Ника.
   Он и представил своего хозяина:
   - Сеньор Оливарес - старший помощник капитана испанского фрегата "Санта".
   Ника в ответ повторила легенду, придуманную Климом. Она продолжала сидеть. Отвечала спокойно и без робости, пока сеньор Оливарес разглядывал ее внимательно.
   - Мой брат ранен вашим ядром, - сказала она. - Почему вы стреляли по безоружному кораблю?
   Рыженький переводчик не без некоторого колебания перевел сеньору помощнику капитана ее вопрос. Сеньор Оливарес ничего не сказал в ответ. Он по-прежнему разглядывал Нику, и понять его взгляд ей было уже нетрудно тут мало что изменилось за прошедшие три столетия. Так же, не сказав ни слова, он круто развернулся на каблуках и вышел из каюты вместе с переводчиком.
   Ника поправила повязку на голове Клима.
   Пожалуй, это хорошо, что он лежит и ничего не слышит. Сеньор Оливарес, похоже по всему, в скорости заявится сюда. Вмешательство Клима а он, конечно, не останется в стороне - здесь ни к чему хорошему не приведет...
   Конечно, она должна сама выяснить отношения с сеньором Оливаресом! Она не должна забывать ни про рану дона Мигеля, ни про мушкетную пулю. Надо отнестись ко всему с полной серьезностью, не делая каких-либо скидок на иллюзорность суровой действительности.
   В это время за бортом послышался легкий стук, и в окошко просунулась бородатая голова помощника капитана, каюту которого сейчас занимала Ника. Он опасливо покосился вверх, на палубу, на дверь каюты, потом подозвал ее движением пальца.
   Ника подбежала к окну и увидела возле борта баркас, переполненный матросами "Аркебузы".
   По-английски помощник капитана говорил плохо, но понять его было нетрудно.
   - Мисс, это испанский капер, похоже. Они захватили "Аркебузу" как приз. Капитана убило ядром, упокой, господь, его душу. Нас всех ссадили в эту шлюпку, мы поплывем на Кубу. Здесь миль сорок, если волны не будет, доберемся. Полезайте к нам, мисс, мы спрячем вас в лодке.
   - Нет, - отказалась Ника. - У меня ранен брат, он не может двигаться.
   - Подумайте, мисс! Это настоящие пираты. Мы не можем захватить вашего брата - шлюпка переполнена, вы сами видите. Ваш брат - англичанин, испанцы ему ничего не сделают. А вам может быть плохо, понимаете?
   Ника понимала, но отрицательно покачала головой.
   Сверху раздался окрик. Помощник капитана поспешно спустился в лодку.
   - Да поможет вам бог! - сказал он.
   Ника вернулась на лежанку. Прислушалась к звукам, доносившимся с палубы. Где-то на корме послышался дробный топот, похожий на пляску, хриплые голоса затянули нестройно что-то похожее на песню, - очевидно, захватчики добрались до винных запасов "Аркебузы".
   "Не сломали бы кресло!"
   В дверь вежливо постучали.
   4
   Конечно, это был не сеньор Оливарес, тот вошел бы без стука.
   - Плиз! - сказала Ника.
   Осторожно оглядываясь, в дверь быстренько прошмыгнул рыженький переводчик. Он принес глиняную чашку, накрытую салфеткой, и бутылку, поставил все на стол. Еще раз оглянулся на дверь.
   - Покушайте, мисс!
   Ника не успела его поблагодарить, как в дверях опять появился сеньор Оливарес. Он только взглянул в сторону матроса, и тот бочком выскользнул из каюты.
   Оливарес по-хозяйски закрыл дверь на крючок.
   Так, значит!.. Ника настороженно поднялась с лежанки. Ощущение опасности скользнуло холодком в сознании.
   Сеньор Оливарес подошел ближе, и Ника уловила запах: "все тот же ром, добрый ямайский ром!" Оливарес стоял слишком близко, она чуть отступила. За его поясом по-прежнему торчала рукоятка пистолета. Ника подумала, что могла бы легко выдернуть пистолет, но пока решила этого не делать.
   Сеньор Оливарес медленно протянул руку, положил ей на плечо. Движение было мягким, совсем не угрожающим, Ника не шевельнулась, и тогда он властно притянул ее к себе. Она ожидала, что он собирается ее поцеловать, насколько ей было известно, мужчины в таких обстоятельствах обычно начинают с этого. Но сеньор Оливарес придерживался других методов обращения с женщинами - его рука грубо скользнула за воротник ее рубашки.
   Тогда Ника отклонилась назад, и это помогло ей как следует размахнуться.
   Она никому и никогда еще не давала пощечин и видела, как это делается, только в кино. Но рука у нее была крепкая, тренированная на шпаге, - словом, пощечина получилась классически звучная, а сеньор Оливарес такого отпора, видимо, не ожидал, он даже покачнулся, переступил с ноги на ногу и отступил на шаг.
   Чтобы иметь свободу для действий и не чувствовать себя "прижатой к канату", Ника скользнула к окну. Теперь между ею и сеньором Оливаресом находился ящик, который заменял вторую табуретку в каюте. Окно было большим, в крайнем случае можно в него выскочить. Можно дотянуться и до шпаги, словом, как считала Ника, продолжений у нее достаточно. И хотя она внимательно следила за Оливаресом, краем глаза успела взглянуть и в окно и увидела, как к "Аркебузе" подходила небольшая шлюпка с одним гребцом. На корме шлюпки сидела женщина в красном платье с низким лифом и с черной кружевной шалью на черноволосой, как у цыганки, голове.
   Ника успела также заметить, что женщина молода и красива.
   И уже нетрудно было догадаться, что она должна иметь какое-то отношение к сеньору Оливаресу. Взять с собой в плаванье женщину, - такое мог позволить себе только капитан корабля. Или его помощник...
   А сеньор Оливарес в некоторой оторопелости стоял посредине каюты, и, по мере того, как краснела его левая щека, ястребиные глаза наливались гневом.
   Нужно было разряжать обстановку, и Ника, не задумываясь долго, движением пальца пригласила его подойти.
   Он еще больше нахмурился, не понимая, однако послушно шагнул к окну. Женщина в лодке улыбнулась радостно и помахала ему рукой. Но тут же разглядела за его плечом лицо Ники, которая и не собиралась прятаться. Улыбка у красавицы тут же погасла, темные глаза прищурились презрительно; конечно, она не принадлежала к числу женщин, которые прощают посторонние увлечения своих избранников, по ее виду догадаться об этом было нетрудно. Оливарес попытался загородить Нику спиной, но опоздал.