Леорик довел свою исповедь до конца, так же твердо и с достоинством признаваясь в своих ошибках и снимая ложные обвинения с сына. Радульфус терпеливо и серьезно выслушал его, распорядился об условиях и мере наказания и дал отпущение.
   С трудом поднявшись с колен, Леорик вышел из часовни и, испытывая непривычное чувство смирения и страха, пошел искать единственного сына, который еще оставался у него.
 
   Стук в дверь раздался, когда вино трехлетней выдержки, изготовленное Кадфаэлем, начало действовать на Мэриета, потихоньку примиряя его с жизнью, изгоняя из памяти свежие впечатления о предательстве. Кадфаэль откинул щеколду, и в круг мягкого света от жаровни вошла Айсуда, все еще одетая в свой праздничный — пурпурного, розового и кремового цвета — наряд взрослой дамы, с серебряной лентой в волосах. За ней тенью в зимних сумерках вырисовывалась чья-то гораздо более массивная фигура.
   — Я так и подумала, что ты здесь, — проговорила девушка, и в золотистом свете огня сверкнула ее легкая уверенная улыбка. — Я — посланница. Твой отец нигде не мог тебя найти. Он просит разрешения поговорить с тобой.
   Мэриет замер, поняв, кто стоит за спиной Айсуды.
   — Ко мне так никогда не обращались, когда звали к отцу, — произнес он, и в его голосе прозвучал резкий, но замирающий порыв злости и боли. — В его доме это делали иначе.
   — Очень хорошо, — сказала Айсуда невозмутимо. — Твой отец приказывает тебе принять его, вернее, это делаю я от его имени и советую не медлить и проявить почтительность.
   Она шагнула в сторону, величественно сделав знак глазами Кадфаэлю и брату Марку, и Леорик вошел в сарайчик, задев головой свисающие с балок потолка связки сухих трав.
   Мэриет поднялся со скамьи и поклонился, медленно, враждебно, но подчеркнуто вежливо; спина юноши оставалась прямой — он казался воплощением гордости; глаза горели, но голос прозвучал спокойно и твердо:
   — Войдите, пожалуйста, сэр. Может быть, присядете?
   Кадфаэль и Марк отступили, каждый в свою сторону, и следом за Айсудой вышли в холодные сумерки. Позади себя они услышали голос Леорика, сказавший очень тихо и смиренно:
   — Ты не хочешь поцеловать меня?
   Последовало короткое напряженно-опасное молчание. Потом Мэриет хрипло произнес:
   — Отец… — И Кадфаэль закрыл дверь.
 
   Примерно в это же время по неровной земле холмистой вересковой пустоши, что тянулась к юго-востоку от города Стаффорда, очертя голову скакал Найджел Аспли; он пронесся через торфяники, вломился в густой подлесок и почти налетел на своего друга, соседа и собрата-заговорщика — Джейнина Линде: покрытый потом, тот стоял над лошадью, которая оступилась и рухнула на землю, сильно повредив заднюю ногу, и отчаянно ругался. При виде друга у Найджела вырвался возглас облегчения, потому что ему совершенно не улыбалось пускаться в опасное приключение в одиночку; он спрыгнул с лошади посмотреть, что случилось, и сразу понял, что лошадь Айсуды охромела безнадежно, — было ясно, что дальше идти она не может.
   — Ты? — закричал Джейнин. — Значит, вырвался? Будь проклята эта чертова кляча, она сбросила меня и сама покалечилась! — Он схватил друга за руку: — А что ты сделал с моей сестрой? Оставил ее отвечать за все? Она с ума сойдет!
   — С ней все в порядке, она в безопасности. Как только можно будет, мы пошлем за ней… Ты еще орешь на меня! — вспыхнул Найджел, поворачиваясь к Джейнину. — Ты-то удрал вовремя, а нас двоих оставил в грязи по самые уши! Кто заманил нас в эту трясину? Я — что, велел тебе убивать этого парня? Я только попросил, чтобы ты послал гонца предупредить, пусть уберут все, что на виду, прежде чем он придет. Они бы успели! Я-то не мог послать! Ведь он остановился у нас, я никого не мог послать, это бы сразу заметили… А ты — ты застрелил его…
   — У меня хватило смелости покончить все разом, а ты бы дрогнул. — Джейнин сплюнул, скривив презрительно губы. — Гонец прискакал бы слишком поздно. Вот я и сделал так, чтобы епископский лакей никогда в Честер не попал.
   — И оставил его лежать! На самой дороге!
   — А ты, дурак, понесся туда, как только я тебе рассказал, — прошипел Джейнин, криво усмехаясь по поводу проявления такого малодушия и нервозности. — Если бы ты его не трогал, никому никогда бы не догадаться, кто его подстрелил. Но тебе надо было перепугаться, броситься в лес и пытаться спрятать его, а куда лучше было бы не прятать вовсе. И этот несчастный болван, твой братец, потащился туда, а за ним — и ваш отец! Чтоб я когда-нибудь еще затеял серьезное дело с таким тряпкой, как ты!
   — Чтоб я когда-нибудь еще стал слушать такого ловкого болтуна! — раздраженно, с отчаянием в голосе бросил Найджел. — А теперь что нам делать? Эта скотина идти не может — ты сам видишь! До города больше мили, и ночь вот-вот наступит…
   — А как все здорово складывалось сначала, — бушевал Джейнин, топча в ярости густую жухлую траву, — и впереди маячили изрядные деньги! Надо же было этой кляче свалиться! Теперь все, что предназначалось нам двоим, достанется тебе одному — тебе, который скис при первой же опасности! Будь проклят этот день!
   — Заткнись! — Найджел отвернулся от Джейнина и стал с безнадежным видом поглаживать потный бок охромевшей лошади. — Видит бог, глаза бы мои на тебя не глядели. Но раз уж так вышло, я тебя не брошу. Если схватят и повезут обратно, — а как ты думаешь, они еще далеко? — поедем вместе. А пока давай попробуем добраться до Стаффорда. Хромую лошадь мы привяжем к дереву, пусть ее найдут, а на этой поедем по очереди — один поедет, другой побежит рядом…
   Он по-прежнему стоял спиной к Джейнину, когда сзади между ребер ему вонзился кинжал. Найджел начал оседать и упал, удивляясь этому, совсем еще не ощущая боли, а чувствуя только, как уходит жизнь и непонятная сила заставляет его опуститься на траву. Кровь хлынула из раны и, растекаясь по земле, согрела ему бок. Он попытался подняться, но не смог даже шевельнуть рукой. Джейнин минуту постоял, с полным безразличием глядя на лежащего Найджела. Он был уверен, что рана смертельна, но решил, что его бывший друг истечет кровью меньше чем за полчаса и этого достаточно. Небрежно пошевелив ногой неподвижное тело, Джейнин вытер кинжал о траву, повернулся на каблуках, потом вскочил на лошадь Найджела и, не оглянувшись больше ни разу, пришпорил ее и пустил легким галопом меж темнеющих деревьев в сторону Стаффорда.
   Помощники Хью прискакали на это место минут через десять и, найдя здесь раненого человека и хромую лошадь, разделились: двое понеслись дальше, чтобы попытаться догнать Джейнина, а двое других занялись спасением пострадавших: лошадь Айсуды отвели к ближайшему жилью, а Найджела перевязали и повезли обратно в Шрусбери, мертвенно-бледного, без сознания, но живого.
 
   — …он обещал нам успех, земли, власть — Вильям Румэйр. Это произошло, когда мы с Джейнином в середине лета поехали на север посмотреть мой манор, — Джейнин уговорил меня…
   Поздно вечером следующего дня Найджел, придя в себя и почти сожалея, что сознание вернулось к нему, бормотал жалкие отрывочные фразы. Выслушать его рассказ-исповедь собралось много людей: отец, как всегда прямой, стоявший у изножья кровати с выражением муки на лице и смотревший на своего наследника печальным взглядом; справа от отца Розвита, на коленях: сейчас она уже не плакала, но лицо ее было распухшим от слез; брат Кадфаэль и брат Эдмунд, попечитель лазарета, укрывшиеся в тени и зорко следившие, чтобы их пациента не слишком донимали расспросами. А справа от кровати — Мэриет, опять одетый в рубашку и штаны, снявший черную рясу, к которой он так и не привык и которая никогда ему не шла; юноша почему-то казался сейчас выше ростом, стройнее и старше, чем в тот день, когда он надел на себя монашеское облачение. Первое, что, очнувшись, увидел Найджел, с чем встретился его блуждающий взгляд, — были глаза Мэриета, холодные и суровые, как у отца. Трудно было понять, какие мысли роились в его голове.
   — Мы подчинялись ему… Мы знали, на когда назначено восстание в Линкольне. После свадьбы мы собирались уехать на север — Джейнин с нами, — но Розвита не знала! А теперь мы погибли. Все открылось слишком рано…
   — Расскажи о дне убийства, — сказал Хью, стоявший за плечом Леорика.
   — Да — Клеменс. Вечером он выложил, куда и зачем едет. А там, в Честере, собрались стражники и смотрители замков — все на виду! Проводив Розвиту домой, я рассказал Джейнину про нашего гостя и просил ночью послать гонца, чтобы предупредить их. Он поклялся, что пошлет… Я пошел в Линде на следующее утро, но Джейнина дома не было, он приехал только после полудня, и, когда я спросил, все ли в порядке, он ответил — в полном порядке! Ведь Питер Клеменс лежал в лесу мертвый, и сборищу в Честере ничто не грозило, Джейнин смеялся над моим испугом. «Пусть лежит, — сказал он, — никто ничего не узнает, кругом полно разбойников…» Но мне было страшно! Я отправился в лес, я хотел найти тело и спрятать его до ночи…
   — И Мэриет застал тебя за этим делом, — спокойно подсказал Хью.
   — Я отрубил древко у стрелы, чтобы удобнее было тащить тело. Руки у меня были в крови — что еще мог Мэриет подумать? Я клялся, что это не моя работа, но он не поверил мне. Он сказал: «Быстро уходи, смой кровь, возвращайся к Розвите, оставайся там весь день, я сделаю все, что надо. Ради нашего отца, — говорил Мэриет. — Он так тебя любит, это разобьет его сердце…» И я сделал, как он говорил! Наверное, Мэриет подумал, что это убийство из ревности… ведь он представления не имел, что я — что мы — что нам было что скрывать. Я ушел, а Мэриета застали на месте преступления, которого он не совершал.
   Слезы выступили у Найджела на глазах. Он вслепую стал искать чью-нибудь руку, прикосновение к которой успокоило бы его, и Мэриет внезапно опустился на колени. Лицо юноши было по-прежнему суровым и еще больше стало походить на лицо отца, но он принял в свою руку дрожащую руку брата и крепко сжал ее.
   — Я вернулся домой только поздно вечером и тогда услышал… Как я мог заговорить? Я бы предал всех… всех… — слабо защищался Найджел. — Когда Мэриета выпустили после того, как он дал обещание надеть рясу, я пошел к нему. Я предложил… Он не разрешил мне вмешаться. Он сказал, что он так решил, что он этого хочет и пусть все идет, как идет…
   — Это правда, — проговорил Мэриет. — Я уговорил Найджела. И так дела обстояли хуже некуда. Зачем же еще усугублять беду?
   — Но Мэриет не знал о заговоре… Каюсь, — произнес Найджел, цепляясь за руку брата, которую он держал в своей, и медленно погружаясь в благословенное беспамятство — спасение от страшной действительности. — Каюсь в том, что я совершил по отношению к дому моего отца… и больше всего — по отношению к Мэриету. Если я останусь жив, я искуплю…
   — Он будет жить, — сказал Кадфаэль, выйдя во двор и радуясь, что покинул этот дом скорби. Он глубоко вздохнул морозный воздух и выдохнул облачко пара. — Да, будет жить и сможет загладить свою вину, вербуя солдат для короля Стефана, если только сможет держать в руках оружие к тому времени, как его величество двинется на север. А это, скорее всего, произойдет только после праздников, ведь надо собрать целую армию. Я уверен, Джейнин хотел убить Найджела — видно, убивает он так же легко, как улыбается, — но кинжал скользнул чуть в сторону, и рана не смертельна. Мы подлечим Найджела, он отлежится, восстановит силы после потери крови, снова станет самим собой и сможет служить тому, кто привлечет его на свою сторону. Если только ты не собираешься арестовать его по обвинению в измене.
   — Что такое измена в наше сумасшедшее время? — уныло ответил Хью. — Когда два монарха воюют, дюжина мелких князьков вроде Честера ловят рыбку в мутной воде, и даже такие люди, как епископ Генри, мечутся между двумя или тремя партиями, не зная, кому хранить верность. Нет уж, бог с ним, с Найджелом, он мелкая сошка, просто предатель, перебегающий от одного хозяина к другому, но по своей природе он не убийца, к этому, я думаю, у него нет склонности.
   Вслед за Хью и Кадфаэлем из лазарета вышла плотно закутавшаяся в плащ Розвита и быстрыми шагами двинулась в сторону зала для гостей. Несмотря на перенесенное унижение и горе — ведь ее бросил муж, с которым их только что обвенчали, — она все еще была красива; но мимо этих двух мужчин она пробежала, отводя глаза в сторону.
   — Красив тот, чьи поступки красивы, — изрек брат Кадфаэль, глядя ей вслед. — А, ладно, они стоят друг друга. Пусть сами разбираются.
 
   В тот же день после вечерней службы Леорик Аспли попросил аббата принять его.
   — Отец мой, я бы хотел обсудить с тобой еще два дела. Одно касается этого молодого монаха из приюта святого Жиля, который действительно оказался братом моему сыну Мэриету в отличие от его брата по крови. Мой сын сказал мне, что самое горячее желание брата Марка — стать священником. Без сомнения, он достоин этого. Отец мой, я предлагаю оплатить годы его обучения, сколько бы это ни стоило, чтобы он мог достичь своей цели. Если ты согласишься направить его учиться, я заплачу за все и еще останусь его должником.
   — Я и сам заметил такую склонность у молодого человека и одобряю ее, — проговорил аббат. — В нем есть этот дар. С радостью принимаю твое предложение и буду следить за успехами брата Марка.
   — Второе дело, — продолжал Леорик, — касается моих сыновей, потому что, пережив и горе, и радость, я понял, что у меня два сына, как совершенно справедливо дважды напомнил мне один из монахов твоей обители. Мой сын Найджел обвенчан с дочерью владельца манора, у которого теперь нет наследника-сына; следовательно, Найджел получит этот манор через жену, если сумеет заслужить прощение за предательство. Поэтому я хочу, чтобы манор Аспли перешел к моему младшему сыну Мэриету. Я намерен составить об этом документ и прошу тебя быть моим свидетелем.
   — С удовольствием, — сказал Радульфус, улыбнувшись. — Я охотно расстаюсь с Мэриетом сейчас и надеюсь встретиться с ним спустя какое-то время при других обстоятельствах: для жизни в наших стенах он не создан.
 
   Этим же вечером брат Кадфаэль удалился в свой сарайчик перед повечерием проверить, как обычно, все ли там в порядке, погас ли огонь в жаровне или тлеет так слабо, что не представляет никакой опасности, убраны ли сосуды, которые сегодня больше не понадобятся, хорошо ли бродит вино, плотно ли закрыты кувшины крышками, а фляги и бутылки — пробками. Кадфаэль устал, но душой он успокоился: мир вокруг уже не представлялся ему таким хаотичным, как два дня назад, да и невиновный обрел к этому времени свободу, хоть и весьма дорогой ценой. Ведь мальчик боготворил своего красивого доброго старшего брата, отраду глаз для всех, обладающего такими прекрасными манерами и физическими достоинствами, о которых младшему и мечтать не приходилось; и любили старшего неизмеримо больше, но на поверку у него оказалась неустойчивая, легко поддающаяся соблазнам душа. С поклонением теперь было покончено, однако сострадание, преданность и даже жалость могут привязывать не менее сильно — Мэриет ушел из комнаты больного Найджела последним. И надо же — это вызвало у Леорика сильный приступ ревности, почему, мол, Мэриет так долго пробыл там, будто прикованный к постели брата, а не пошел сразу вслед за отцом. Этой троице еще предстоит пережить много трудных моментов, прежде чем все утрясется.
   Вздохнув, Кадфаэль уселся на скамью. В сарайчике было темно, тихо, изредка только вспыхивали искры в жаровне. До повечерия еще четверть часа. Хью отправился наконец домой, отложив назавтра дела по сбору солдат в армию короля. Рождество придет и уйдет, а там явится Стефан — мягкая, добрая, флегматичная душа, человек благородных наклонностей, которого лишь явная измена может вынудить применить силу. Он умеет действовать решительно, когда хочет, беда его заключается в том, что его злость очень быстро проходит. Ненавидеть по-настоящему он не умеет.
   А где-то на севере скачет сейчас, направляясь к своей цели, Джейнин Линде, несомненно по-прежнему улыбающийся, насвистывающий, беззаботный, оставивший позади себя двух убитых людей и сестру, которая была ему ближе, чем любой другой человек на земле, и которую он все же отбросил, как рваную перчатку. Когда Хью отправится со Стефаном в Линкольн, его цепкий глаз будет высматривать Джейнина. Милый молодой человек, совершивший гнуснейшие преступления, за которые он должен ответить. На том или на этом свете. Лучше на этом.
   Что касается виллана Харальда, то в городе нашелся кузнец, живший на берегу реки у западного моста, который согласился взять его в работники. Как только охочая до сенсаций публика забудет об узнике, его выпустят, и он начнет честно трудиться в .кузнице. Поработает по договору с годик и станет свободным человеком.
   Кадфаэль прислонился к бревенчатой стене, вытянул, скрестив, ноги, непроизвольно закрыл глаза и на несколько минут задремал. Неожиданно пробежавшая по лицу струйка холодного воздуха заставила его очнуться. Они стояли перед ним, держась за руки, улыбаясь во весь рот, являя собой снисхождение к возрасту и позе Кадфаэля. Мальчик превратился в мужчину, а девочка — в то, чем обещала стать, — в замечательную женщину. Их лица освещались только огненными червячками, вспыхивающими в угасающей жаровне, но видно было, как эти лица сияли.
   Айсуда вытащила руку из руки своего товарища детских игр, шагнула вперед, нагнулась и поцеловала Кадфаэля в морщинистую обветренную щеку.
   — Завтра утром мы уезжаем домой. Может, больше не выпадет случая попрощаться как следует. Но мы будем недалеко. Розвита остается с Найджелом и заберет его к себе, когда он поправится.
   Таинственный свет играл у девушки на лице, округлом, мягком и сильном, и алые блики вспыхивали в ее густых волосах. Розвита никогда не была красива такой красотой, ей не хватало пылкого сердца.
   — Мы любим тебя, — горячо сказала Айсуда, со своей обычной самоуверенностью говоря за двоих. — Тебя и брата Марка! — Внезапно она обхватила ладонями сонное лицо Кадфаэля, подержала минутку и быстро отошла, уступая место Мэриету. Они только что вошли, и щеки Мэриета были румяны от холода. Но в сарайчике было теплее, чем на улице: темная грива волос юноши немного оттаяла и повисла, закрыв лоб почти до бровей; Мэриет чем-то напомнил монаху того мальчика, каким Кадфаэль увидел его в первый раз, — упрямого, но послушно исполняющего свой долг, почтительно спрыгнувшего с коня, чтобы подержать стремя отцу. Тогда эти двое, столь опасно похожие по характеру, не сумели понять друг друга. Теперь лицо, над которым нависли влажные пряди, казалось повзрослевшим и спокойным, даже смирившимся, это было лицо человека, сознательно взвалившего на себя тяжкую ношу — своего более слабого брата, нуждавшегося в преданности младшего. Не потому, что старший совершил гибельный проступок и боялся возмездия, а потому, что этого жаждали его раненые тело и душа.
   — Значит, мы теряем тебя, — проговорил Кадфаэль. — Если когда-нибудь ты соберешься прийти к нам добровольно, я буду тебе очень рад: нам необходим человек действия, который бы встряхнул нас. И брата Жерома время от времени надо хватать за его сверхречистое горло.
   Мэриет сначала покраснел, смутившись, а потом искренне улыбнулся:
   — Мы помирились с братом Жеромом, я постарался вести себя почтительно и скромно, ты похвалил бы меня. Надеюсь, похвалил бы! Брат Жером пожелал мне счастья и сказал, что будет по-прежнему молиться за меня.
   Для человека, который мог, пусть даже поворчав, простить рану, нанесенную телу, но почти никогда не прощал, если оказывалось задетым его достоинство, это было очень великодушно и говорило в пользу Жерома. А может, тот просто искренне радовался, что «послушник дьявола» уходит прочь, и на свой лад приносил благочестивую благодарность Господу?
   — Я был молод и глуп, — объявил Мэриет со снисходительностью мудреца к зеленому мальчишке, каким был, когда прятал на своей измученной груди ленточку — память о девушке, которая потом при всех бесстыдно обвинила его в убийстве и воровстве. — А ты помнишь, что я только пару раз назвал тебя «брат»? Я изо всех сил старался привыкнуть к такому обращению. Но это было не то, что я чувствовал, и не то, что мне хотелось сказать. А в результате, кажется, мне придется говорить Марку «отец мой», хотя именно о нем я всегда буду думать как о брате. Мне по многим причинам очень нужна была отцовская забота. Ты позволишь мне считать тебя… и так называть, как… как мне хотелось тогда?
   — Сын мой Мэриет, — с жаром проговорил тронутый Кадфаэль, поднялся, обнял юношу и запечатлел на его щеке, гладкой и прохладной с мороза, соответствующий моменту звучный родственный поцелуй. — Ты — мой родственник, и добро пожаловать, когда бы тебе ни потребовалось. И помни, я валлиец, так что это на всю жизнь. Ты удовлетворен?
   Мэриет поцеловал Кадфаэля в ответ очень торжественно и горячо, его холодные губы, прикоснувшись к щеке монаха, запылали. Но у него оставалась еще одна просьба, и, схватив своего названного отца за руку, он поспешил высказать ее:
   — Пожалуйста, будь добр к моему брату, пока он здесь. Ему это еще нужнее, чем когда-либо было нужно мне.
   Отошедшему благоразумно в тень, чтобы скрыть навернувшиеся слезы, Кадфаэлю показалось, что он услышал короткий легкий смешок, который издала Айсуда; сам он смиренно вздохнул. Ни того ни другого Мэриет не уловил.
   — Дитя мое, — произнес Кадфаэль, качая головой при виде такой безрассудно упрямой привязанности, однако, вполне благодушно, — ты либо глупец, либо святой, а я сейчас не настроен терпеть ни то ни другое. Но ради мира и покоя — буду, буду! Все, что смогу, я сделаю. А теперь убирайтесь! Забери его, девочка, и дайте мне погасить жаровню и запереть сарайчик, а то я опоздаю к повечерию!