Погодин Радий Петрович. Трень - брень

   - Учись, Боба, - сказал Тимоша.
   Шут вынул откуда-то из волос пушистую астру "страусовое перо". Протянул ее девушке-продавщице.
   - Учись, Тимоша, - сказал Боба.
   Девушка цветок понюхала. Улыбнулась задумчиво.
   - Цветы, как много в вас смысла. - И вдруг, вероятно вспомнив свои обязанности, спросила шута очень строго: - Вы наконец выбрали что-нибудь, гражданин?
   Охотник кашлянул деликатно.
   - Кстати о медведях...
   Дверь отворилась с мелодичным звоном. В магазин вошла Ольга. Она впустила с собой шум машин, говор прохожих, горький запах осенних садов. Она прошла мимо мальчишек.
   - Купите червей, - сказал ей Тимоша. - Первый сорт черви.
   - Высший люкс, - подхватил Боба. - Экстра... - Он хотел что-то еще добавить, да так и остался стоять с открытым ртом.
   Ольга остановилась у прилавка с пестрым товаром. Боба глядел на ее затылок, на ее черные, как березовый уголь, волосы. Рот у него открывался все шире и шире и захлопывался судорожно.
   - Кстати о медведях. Я, можно сказать, спал с медведем в обнимку. Жуткое дело...
   Боба наконец справился с зевотой.
   - Фантастика, - сказал он. - Не потерплю обмана.
   Продавщица вскинула на него фиолетовые от негодования глаза.
   - Мальчик, это еще что?
   Боба ее не слышал. Он шептал что-то Тимоше на ухо, показывал на Ольгу.
   Охотник смущенно откашлялся.
   - Балбесы... Жуткое дело.
   - Значит, спали в обнимку. - Продавщица поправила волосы.
   - Рыжая! - вдруг сказал Боба.
   Ольга пригнулась к прилавку, прилипла носом к стеклу. Продавщица уставилась на шута (дядю Шуру).
   - Зачем вы сюда ходите? Зачем вы подарили мне астру?
   - Рыжая! - еще громче сказал Боба.
   - Почему вы молчите? - заплакала продавщица. - Молчите, даже когда меня оскорбляют.
   Охотник уже держал Бобу за воротник. Тимоша отбежал к двери. Ольге удрать нельзя: у дверей Тимоша стоит.
   В голубых глазах продавщицы блестели голубые слезы.
   Боба понял свою ошибку.
   - Я не вас, - заскулил он. - Я же знаю, что вы не рыжая.
   - Какая вы рыжая, - подтвердил от двери Тимоша. - Вы в прошлый раз были белые, а еще позатот - розовые.
   - Белая лучше, - сказал шут.
   - Тогда я играла Офелию, - всхлипнула продавщица.
   - И розовая хорошо, - сказал шут.
   - Тогда я играла Джульетту, - всхлипнула продавщица.
   - А я рыжий, - сказал шут. - Я работаю клоуном в цирке.
   - Мы не вас, - сказал Боба.
   Продавщица еще раз всхлипнула:
   - А я обыкновенная. У нас молодежный экспериментальный театр. Мы ищем новые формы. Сейчас я играю мещанку - отрицательный персонаж.
   Охотник Бобу встряхнул.
   - Жуткое дело. Зачем ты кричал "рыжая"? Кого ты имел в виду?
   - Да вот эту, - сказал Боба. - Она и есть рыжая.
   Охотник посмотрел на Ольгу.
   - Не надо. Не надо оскорблять. Ты же отчетливо видишь, что она черная.
   - Прикинулась, - сказал Боба. - Могу биться - рыжая.
   - Она действительно рыжая, - вмешался шут (дядя Шура).
   - Балбесы. - Охотник выпустил Бобин ворот. - Даже если и рыжая. Нельзя указывать человеку на его природные недостатки.
   Продавщица тоже посмотрела на Ольгу. Вспомнив свои обязанности, она спросила:
   - Тебе чего, девочка?
   - Ружье.
   - Ружье?
   Ружья стояли в стойке, как строгие черные клавиши.
   - Ну, - сказала Ольга, - ружье, которое подешевле.
   Продавщица ей улыбнулась:
   - Ты, девочка, не в тот магазин пришла. Ружья - игра для взрослых. А взрослые игры не бывают дешевыми.
   - Мне не играть. Я кого-нибудь укокошу. - Ольга кинула взгляд на Бобу и отвернулась.
   - Что? - воскликнули охотник, продавщица, Тимоша и Боба в один голос.
   Шут достал откуда-то балалайку.
   - Укокошу, - повторила Ольга.
   Тимоша подошел к ней, осмотрел ее со всех сторон.
   - Зачем перекрасилась?
   - Авантюристка! - сказал Боба. - Мы у нее спросим, зачем она перекрасилась. Сегодня она волосы красит - раз. Завтра маникюр наведет два. Послезавтра - губы намажет. Рыжая, от нее чего хочешь ждать можно.
   Ольга схватила ружье. Вскинула его к плечу.
   - Убью!
   Боба упал на колени. Руки поднял.
   - Убьешь - ответишь!
   Тимоша снова спросил:
   - Зачем же ты перекрасилась?
   Охотник отобрал у Ольги ружье, поставил его на место.
   Боба дрожал всем телом.
   - Не дрожи, - сказала ему Ольга. - К сожалению, оно не заряжено.
   - А я от смеха дрожу.
   Охотник ткнул в ружье пальцем, затем этим же пальцем ткнул Ольге в лоб.
   - Запомни, этим не шутят.
   - Зато этим шутят. - Шут (дядя Шура) взлохматил Ольгины волосы. Шутят сколько хотят, сколько угодно. Но если горбатому тысячу раз сказать, что он горбат, он кого-нибудь укокошит, и суд его оправдает.
   - Она не горбатая. Она красивая, - смутившись, поправила его продавщица.
   - Только рыжая, - подсказал Боба. - Страшное дело, если ружья вдруг попадут в руки к рыжим.
   Ружья стояли в стойке; они-то знали, что оружие только в умных руках безопасно. Но их продавали, не спрашивая, умен или глуп покупатель. Ружья были товаром, а как известно, товар владельца не выбирает.
   Шут (дядя Шура) тихонечко струны нащипывал.
   - Рыжий - чудак. Рыжий - забава. Я выхожу на арену в своем парике, и люди сразу же начинают смеяться. Это моя работа. Я еще не успел произнести ни одной глупости, а они уже улюлюкают. Когда я спотыкаюсь и падаю, они стонут от хохота. Я делаю благородное дело. Смех - витамин для нервной системы. Особенно им нравится, когда я плачу... Но иногда мне кажется: разреши им - и они начнут швырять в меня зонтиками и растаявшим эскимо. Из-за одного только рыжего парика. Но ведь я могу его снять, мой рыжий парик. А вы не задумывались, почему у клоуна рыжий парик? Не зеленый, не синий, а рыжий?
   Охотник посмотрел на шута с пониманием. Потом он снял свою тюбетейку. Голова у него оказалась лысая и блестящая, как плафон.
   - Вот, - сказал охотник. - Жуткое дело. Со времен гражданской войны. Я болел тифом. Тиф - болезнь военная, голодная. Во время тифа волосы у меня выпали и больше уже не выросли. Двадцати лет мне еще не было. Я смолоду лысый. Так меня Лысым и звали. На войне я даже имя свое забыл. Лысый так Лысый - какая разница на войне? Зато в мирное время у всех имя-отчество, а я опять Лысый. В трамвае кондуктор кричит: "Эй ты, лысый, деньги платил?" У других не спросит - у меня обязательно. Жуткое дело. В кинематографе в спину толкают: "Эй ты, лысина, не отсвечивай, спрячь отражатель за пазуху". На танцах девчата со мной танцевать не идут стыдятся. Со всех сторон хихикают: "Эй ты, плешь. Эй ты, голова, как колено. Эй ты, кудрявый..." Сначала я объяснял: мол, потерял волос в сражениях войны за Советскую власть. Даже орден показывал. Да всем не накланяешься, и от рассказов кудри не нарастут. Я даже застрелиться хотел. Потом подумал, подумал и утих. Надел тюбетейку и так всю жизнь в тюбетейке прожил.
   - Что же мне делать? - спросила Ольга.
   Боба тут же сунулся с предложением:
   - Побрейся. Лучше быть лысым, чем рыжим. Могу биться.
   - А еще поэт, - сказала Ольга.
   И он к устам моим приник
   И вырвал грешный мой язык,
   И празднословный, и лукавый...
   Разве ты когда-нибудь сможешь такие стихи написать!
   Девушка-продавщица погладила Ольгу по голове:
   - Ты хорошо читаешь. Не нужно бриться. Проще можно. Стань великим человеком - и все. Великим все разрешается. Великие могут быть рыжими, лысыми, бородатыми, даже лопоухими.
   - А если я не смогу?
   - Не надо, - сказал охотник. - Посмотри на меня. - Он приосанился, выставил ногу в болотном кожаном сапоге. - Видишь, как я одет? Я одет экстравагантно. А кто дал мне право так одеваться? Охотничий билет. Я охотнкк, и одеваюсь я, как охотник. Сними я ружьишко, патронташ, кинжал, всякий встречный-поперечный надо мной захохочет. А сейчас молчат - не смеются. Потому что у меня охотничий билет - разрешеньице. У меня, жуткое дело, все в соответствии с документом. - Охотник произнес как пророчество: - Удостоверение личности.
   Боба захохотал.
   - Она тоже охотница. Моржа один на один завалила.
   - Ну, завалила. Я его из винтовки.
   - Моржа? - Охотник поежился и засмеялся. - Кстати о медведях, сказал он. - Я вам еще не поведал?
   - Она оленей била. - Боба от смеха скорчился. Он смеялся с подвизгом.
   Охотник смеялся сипло, словно из него пар выходил.
   Ольга бросилась к стойке с оружием. Они с продавщицей вместе схватили ружье и потянули его каждый к себе, позабыв, что в незаряженном ружье больше смешного, чем страшного.
   Охотник и Боба заливались, словно два саксофона.
   Тимоша молчал.
   Шут (дядя Шура) тоже смеялся. Он сидел на полу и смеялся голосом скрипки. Из его глаз длинными острыми струйками били слезы.
   Закатывался Боба:
   - Во врет - уметь надо. Ну и рыжая! Соври еще!
   Икал охотник:
   - Жуткое дело. Куда мне со своим медведем...
   Ольга выпустила ружье. Продавщица спиной ударилась в полку с товарами. Ольга тут же схватила другое. И... грохнул выстрел. Ольга испуганно посмотрела вокруг. Дыма не было, раненых тоже. Это выстрелил шут (дядя Шура) из дурацкого пистолета разноцветными кругленькими бумажками с очень вкусным названием - конфетти.
   - Почему вы смеетесь? - спросила Ольга. - Почему вы смеетесь, не зная? Почему вы ему верите, почему вы не верите мне?
   - Она нерпу сама себе настреляла на шубу, - взвизгнул Боба.
   Ольга выбежала на улицу.
   - Боба, имеешь, - тоскливо сказал Тимоша.
   - Посмеяться нельзя? Смех - витамин для нервной системы. - Боба снова застрекотал: - Ха-ха-ха!
   И никто не заметил, как в магазин тихонько вошел Аркашка с Ольгиным нерпичьим портфелем.
   - Ольга, - позвал он. - Ольга!.. Дядя Шура, где Ольга?
   - Убежала, - сказала ему шут (дядя Шура).
   Аркашка подошел к Бобе.
   - Здравствуй, старый бродяга, - сказал ему Боба. - Вижу, ты, брат, не изменился с той благословенной поры, когда ходили кожаные рубли и деревянные копейки, когда короны королей были доступны для нас, как теперь портсигары, когда принцессы были красивыми, а вино крепким, когда наши шпаги не знали ржавчины поражений...
   - Здравствуй, старый бродяга. Над Ольгой смеешься?
   - Угадал, гениальный ребенок.
   Аркашка трахнул Бобу портфелем по голове.
   - Еще хочешь?
   - Ты что, одурел? - спросил Боба. - Ты, старый бродяга...
   - Не за гениального ребенка - за Ольгу.
   Боба бросился на Аркашку, он бы смял его, но тут между ними встал Тимоша.
   - Отскочите, - сказал он. - Или оба в нокауте. Зачем ее портфель приволок?
   - Она улетать хочет. Вот уедет она, если все здесь над нею смеются. А тебя, Боба, я из рогатки достану.
   - Уехать? Ребенок! От себя куда уедешь? Нету таких колес. Продавщица посмотрела в глаза дяде Шуре, в самую их сердцевину.
   Тимоша бросился к двери. На улицу выскочил.
   - Ольга!
   - Ольга! - передразнил его Боба. - Еще один спятил.
   Тимоша вернулся с улицы, к охотнику подошел:
   - А вдруг она не врала?
   - Маловероятно, - вздохнул охотник. - Хотя и другое - смеху не к спеху.
   - А вдруг она не врала? - спросил Тимоша у продавщицы.
   Продавщица кивнула:
   - Не врала.
   - А вдруг, - сказал шут, - а вдруг врала?
   Боба хихикнул, но, поймав скучный Тимошин взгляд, наглухо прикрыл рот ладонью.
   - А вдруг? - повторил шут. - Ай-яй-яй, и мы ей поверили.
   - Ну и что? Ну и поверили! - сказал Тимоша с сердитым напором.
   - Аркашка, где она может быть, твоя Ольга?
   - Она не моя. С какой стати она моя? Она такая же моя, как и твоя...
   - Короче, где она?
   - В парке.
   Тимоша выскочил, хлопнул дверью. За ним побежал Аркашка. И уже потом пошел Боба, почесывая затылок.
   Продавщица сказала:
   - Они встретятся в парке...
   Шут сказал, глядя в пол и краснея:
   - Там хорошее место для встречи...
   Охотник на цыпочках, чтобы не скрипнуть, пошел из магазина. Он шел затаив дыхание, он не хотел мешать.
   - В восемь вечера, - сказал шут.
   - В восемь вечера, - сказала ему продавщица.
   КАРТИНА СЕДЬМАЯ
   Осень пахнет забродившим яблочным соком. Листья на деревьях - будто крылья чудесных бабочек. Они, наверно, улетают с ветвей к желто-розовым зорям, к багряным закатам, мажутся в огненных красках и прилетают обратно, чтобы всех подразнить своим солнечным цветом.
   Осенью - ясным днем, темной ночью, даже в дождь, даже в бурю - слышен печальный какой-то звук, будто поезд уходит. Будто поезд этот последний.
   Шут (дядя Шура) бодро шел по аллее старинного, парка. Он говорил:
   - Убежала девочка плакать. Как говорится, не прижилась. Но сантименты нам не к лицу! Мы тверды и проворны. Ха-ха-ха... Перемелется - мука будет. Подумаешь, рыжая девчонка - частный случай. - Шут голову опустил. Руки развел. - А самое синее небо над нами. И самые теплые крыши над нами. И самые добрые люди вокруг. И очень хочется тихой красивой личной жизни. Особенно когда мы влюблены... Тс-с... Осторожно... - Шут оглянулся. - Это не детская тема. Я извиняюсь.
   * * *
   Ольга шла вдоль гранитного парапета, за которым текла речка. Эта речка - протока - впадала в другую речку, а уж та, своим чередом, - в море. Ольга трясла головой, черные, как березовый уголь, волосы падали ей на лоб густой челкой.
   Ольга не заметила, как к ней подбежал Боба.
   - Эй, ты! - крикнул Боба.
   Она не услышала.
   Боба дернул ее за рукав. Она остановилась и тотчас приняла оборонительную позицию.
   - Не надо, - сказал Боба. - Меня уже били. - Боба повис на скамейке, как тряпка, и звук у него выходил изо рта со свистом, словно Боба испортился. - Полный комфорт. Тимоша теперь за тебя заступается... Тимоша осел. - После этих слов Боба вскочил со скамейки и огляделся. - Я в переносном смысле...
   - Имя у него хорошее, - сказала Ольга. - Тимоша.
   - Да Юрик он, Юрик. У него фамилия Тимофеев. Ты на меня злишься?
   - Боба, я тебе прощаю. Я все-все прощаю. Я ни на кого не сержусь. Зачем? Злой бывает только глупость.
   Все птицы в парке громко и удивленно пискнули, словно им открылось нечто великое. Они все разом повернули головки и посмотрели на угрюмую серую ворону, которая сидела на самом высоком дереве. "Кар-р-р", - сказала ворона и, в свою очередь, посмотрела на ястреба, который дремал высоко в небе на распластанных крыльях.
   Боба уселся в небрежной позе - нога на ногу.
   - Угадай, я умный или глупый?
   Ольга сказала:
   - Наверно, ты не дурак.
   - Правильно.
   - Тогда зачем ты все время кривляешься?
   - Для балды. То есть для смеха. Без смеха кто я такой? Обыкновенный серый человек.
   - И тебе все равно, над чем смеяться?
   - Конечно.
   Ольга уселась рядом с Бобой.
   - Боба, только не врать. Если ты увидишь, что человек тонет, ты бросишься к нему на помощь?
   - В зависимости от желания утопающего, - сказал Боба. - Если утопающий, кричит: "Помогите, помогите!" - я брошусь его спасать. Я прилично плаваю, не хуже Тимоши. Если утопающий молча тонет, зачем мне мешать ему? Может, он от этого удовольствие получает.
   - Ну так вот, прощай, Боба. Я пришла сюда утопиться.
   Боба захохотал.
   - Нашла время. Сейчас вода холодная.
   - Утоплюсь, понятно тебе? Возьму и утоплюсь в самом деле.
   Что-то в Ольгином голосе насторожило Бобу.
   - Я тебе утоплюсь! - проворчал он. - Я, конечно, наговорил тебе гадостей, но я не со зла. Я просто поторопился.
   - Не уговаривай. Я все обдумала. Я не могу, чтобы меня каждый день изводили и надо мной издевались. Я не великий человек - мне рыжей нельзя быть. И я не актриса - мне нельзя красить волосы. И я не клоун - мне нельзя снять парик после работы. Но жить всю жизнь в тюбетейке я не желаю. Не хочу! Я решила: будет лучше для меня и для всех, если я утоплюсь. А теперь иди. Люди топятся в одиночестве. Передай привет всем... Ну, иди, иди.
   Боба стоял перед Ольгой, переминался с ноги на ногу.
   - Ну, чего не идешь?
   - Можно, я посмотрю? Я никогда не видел, как люди топятся.
   - Нельзя. Ты ведь не выдержишь - спасать бросишься.
   - Я же сказал - не брошусь. Во-вторых, я простуженный.
   - Все равно иди.
   - Прощай, - сказал Боба.
   - Прощай.
   Боба пошел, и Ольга пошла, каждый в свою сторону.
   Боба обернулся, крикнул через плечо, в его голосе прозвучала надежда:
   - Ольга, не топись, а? Ты хоть и рыжая, но хороший человек.
   Ольга вдруг бросилась на Бобу с кулаками:
   - Убирайся! Уходи! Что ты ко мне привязался? Ну, уходи, тебе сказано. Люди топятся в одиночестве.
   Боба закрыл голову руками и удрал в кусты.
   Ольга села на парапет. Посидела немного пригорюнясь и позвала тихим печальным голосом:
   - Боба, а Боба!
   Боба стоял за кустом.
   - Боба, а Боба! - еще раз позвала Ольга.
   Молчание.
   Гранит, синеватый с розовым, еще сохранял тепло. Вода в реке густого синего цвета. На ней листья красные и оранжевые.
   - Пора, - сказала Ольга, растерянно шмыгнув носом. Она встала на парапет, посмотрела в воду. - Вода, почему ты молчишь? А собственно, почему ты должна со мной разговаривать? С предателями не разговаривают... - Ольга руки раскинула - ей, наверно, казалось, что именно так, с раскинутыми руками, топятся люди.
   Боба за кустом заплакал, как грудной ребенок. Он захлебывался от горя. И утешал себя старушечьим голосом:
   - Не плачь, не рыдай. Ты мое дитятко. У маленького животик болит. А мы ему молочка дадим.
   Ольга села поспешно, ноги свесила и, когда плач утих, почесала одной ногой другую.
   - Не дают спокойно утопиться, ходят тут, будто другой дороги им нету... Туфли я, пожалуй, оставлю. Они еще совсем новые. - Ольга сняла туфли, обтерла с них пыль носовым платком, заодно нос вытерла и поставила туфли на парапет. Встала во весь рост...
   Птицы над ее головой примолкли, оцепенели от жгучего любопытства. Кроме вороны...
   - Прощайте, деревья. Птицы, прощайте. Вы меня никогда не презирали. Если разобраться, вы тоже рыжие. Вас тоже многие обижают. И ты, камень, прощай. - Ольга нагнулась, погладила теплый камень-гранит, отполированный многими прикосновениями. - Ну, а теперь пора. Еще раз прощайте. - Ольга руки раскинула...
   Боба за кустом взвизгнул и засмеялся.
   - Нетушки, нетушки, - затараторил он, как пятиклассница, у которой есть что сказать подружкам по большому секрету. - Нетушки, и не спорьте. Она сама мне сказала, что ей Танька сказала, а Танька слышала в щелку... Ха-ха-ха... Хи-хи-хи...
   Ольга опять села.
   - Бегают тут. Ходят всякие. Эй вы, уходите отсюда! - Она подождала, пока смех замолк. Повздыхала досадливо. - Свитер я тоже оставлю. Это хорошая вещь. Мне его мама вязала. Кому-нибудь пригодится. - Ольга стащила свитер, положила его рядом с туфлями. Встала, руки раскинула. - Прощайте, деревья. Листья, прощайте...
   Боба за кустом в один миг скинул кеды и куртку. Напружинился весь.
   - И вы, птицы, прощайте... Почему вы молчите? Вам противно со мной разговаривать? - Ольга почесала затылок, поежилась. - Холодно...
   Ворона снялась с дерева, полетела в другую часть парка, где карусели.
   - А почему я должна топиться? - сказала Ольга. - Если я утоплюсь, все будут ахать и охать, станут жалеть бабушку. Старуха Маша скажет, что я вся как есть в рыжую Марфу. Боба скажет: "Рыжая, от нее чего хочешь ждать можно". Зачем это я должна топиться из-за дураков? - Ольга сунула руки в карманы.
   Птицы над ее головой запищали - принялись спорить, права Ольга или не права. Некоторые щеглы даже подрались между собой.
   Боба за кустом досадливо крякнул.
   - Такой был случай прославиться, - сказал Боба.
   Раздался свисток, и на аллее появился милиционер, он же шут (дядя Шура).
   - Что здесь происходит? Прекратить! Я вам сказал, прекратить стоять близко к воде! Нельзя вас оставить одних ни на минуту. Что это вы тут разделись?
   - Что, и раздеться нельзя? Может, мне жарко.
   - Не может быть жарко, потому что сегодня не жарко.
   - Может, мне изнутри жарко.
   - В таком случае вызывают врача, а не раздеваются возле самой реки.
   - Не нужно врача. Никого мне не нужно. Может, я искупаться хотела.
   - Сейчас же одеться!
   Ольга хотела возразить, но милиционер, он же шут (дядя Шура), поднял руку.
   - Р-разговорчики!.. Могу я, наконец, иметь личную жизнь?
   Боба за кустом второй кед натянул, куртку надел и куда-то пошел, по дальнейшим своим делам. Птицы разлетелись по всему парку, ничего интересного для них уже не предвиделось. Остались только воробьи - и то потому, что им лень летать на далекие расстояния.
   - А почему вы не извиняетесь перед публикой? Вы так любите это делать, - сказала Ольга довольно ехидным голосом.
   - Р-разговорчики! - Шут (дядя Шура) усмехнулся, снял милицейскую фуражку, сел рядом с Ольгой. - Устал я за вами бегать. Иногда очень хочется мне, чтобы все было тихо, спокойно. Чтобы у всех была красивая личная жизнь.
   - Тогда зачем вам эта милиционерская фуражка? Может, для страха?
   - Для авторитета. Милиционер всегда прав - в этом смысл его должности. Ты заметила - старые милиционеры похожи на генералов. У них жизнь нелегкая. Нелегко человеку, который всегда прав. Конечно, если он это понял.
   - Дядя Шура, у вас с собой нет чего-нибудь поесть, а? Я что-то есть захотела.
   - Живешь, если есть просишь. Бутерброд с сыром.
   - И вы, дядя Шура, поешьте. Я почему-то не умею есть в одиночестве.
   Ольга разделила бутерброд пополам.
   - Зачем, а? Зачем они мне не верят? - спросила она, набив рот. Разве у меня на лбу написано, что я врунья?
   - А разве написано, что ты правдивая?
   - Шутите вы, - пробормотала Ольга. - Как же это можно не верить человеку, не зная его?
   - А может быть, он мазурик.
   - Да, но, может быть, он правдив, может быть, честен. Скажите, с чего мы должны начинать отношения?
   - С доверия.
   - Дядя Шура, а вы не писатель?
   - Ты же знаешь, у меня другая работа.
   - А может быть, вы пишете по ночам?.. Дядя Шура, если б вы были писателем...
   Шут провел по своим волосам рукой, стали они у него серебристыми.
   Он очки на нос надел и состарился.
   - Ну?
   - ...и вам бы потребовалось вставить в книжку мерзавца, уважительным голосом прошептала Ольга.
   - Подлеца?
   - Ага... - Ольгин голос задрожал. - Каким бы вы его сделали внешне?
   - Я бы сделал его таким... пожалуй, немного усталым.
   - Усталым?
   - Ну да. У мерзавцев трудная жизнь.
   - А внешне?
   - Я бы сделал его остроумным. Если подлость не остроумна, она беспомощна. Я бы сделал его обходительным, энергичным и вежливым, кстати. Иначе его слишком легко было бы распознать.
   - Я про внешность спрашивала.
   - Это и есть внешность.
   Они помолчали немного. Ольга дожевала бутерброд, стряхнула крошки с колен.
   - Я бы не опоздала к началу занятий, - сказала она. - Но у нас на островах не было погоды. Пурга была. Самолеты не летали... Завтра я приду в школу. Учитель поставит меня у доски перед всеми ребятами. Расскажет им, кто я, откуда. А я буду смотреть в класс и буду видеть, как ребята перешептываются. Буду читать по губам слово "рыжая". Потом кто-нибудь самый смелый скажет громко: "Рыжая!" Класс засмеется. Учитель и я покраснеем, нам станет неловко за чужую глупость... Зачем, а? Почему так?
   - Напрасно ты беспокоишься, - грустно сказал ей шут. - Ничего этого не случится. Ты ведь теперь не рыжая. Ты теперь черная.
   Ольга провела рукой по волосам и бросилась к ступеням, которые уходили к реке.
   - Куда ты? - крикнул шут, в этом крике его прозвучала тревога. Он быстро надел фуражку. - А ну, прекратить!
   - Да я волосы вымою, - ответила Ольга снизу. - Пусть другие говорят, что они не рыжие. А я рыжая.
   - На, возьми полотенце. - Шут достал из кармана полотенце, бросил его вниз и ушел.
   Воробьи прилетели крошки клевать. Они разодрались, как водится. И, как водится, не успели попировать в свое удовольствие: к парапету подошли два бородатых парня с рюкзаками и подвесным мотором "Москва". Они сложили рюкзаки и мотор на траву возле кустов.
   - Когда она обещала прийти? - спросил парень, у которого росла черная борода.
   - В семь, - ответил другой, с бородкой разноцветной.
   Парни уселись на парапет. Одежда у них потертая, будто прошагали они тысячу километров. Косынки на шее, как у туристов сейчас полагается, и шляпы на голове. Кроме всего прочего, была у парней гитара. Парни запели туристскую песню, подыгрывая себе на гитаре.
   Спели.
   Чернобородый увидел Ольгин свитер на камне.
   - Кто-то свитер оставил. - Он взял свитер, помял его. - Шикарный свитер, где бы такой связать? Эй! - крикнул он. - Кто тут свитер оставил?
   - Я, - ответила Ольга снизу. - Это мой свитер.
   Парни перегнулись через гранит.
   - Что ты там брязгаешься в нашей лодке? Не зачерпни воды.
   Когда они обернулись, перед ними стоял гражданин в макинтоше. Макинтош переливался, менял окраску из зеленой в фиолетовую, как спинка жука-скарабея. И шарф и шляпа у гражданина были разноцветными и невпопад.
   - Прекрасная осень, - сказал гражданин. - Люблю этот старинный парк. Поэзия... Извините, но я не понимаю: зачем вам, молодым людям, бороды? Зачем вам уродовать ваше лицо?
   - Вы сегодня трехсотый, - сказал гражданину пестробородый парень.
   - Не понимаю.
   - Мало понять - важно почувствовать. Пока мы не отрастили бород, мы даже и не подозревали, как густо мир заселен парикмахерами. Вы как бреете, с мылом или без мыла?
   - Да я сторонник прогресса.
   Парни захохотали.
   - Над чем смеетесь? - спросил гражданин протестующим голосом.
   - Просто так.
   - Для души.
   - Просто так не смеются. Смеются всегда над чем-нибудь или над кем-нибудь. Над чем вы смеялись?
   - Ну, просто так.
   - Для души.
   - Допустим. Но и просто так нельзя. Смех всегда подозрителен. Гражданин оглядел себя, даже умудрился себе на спину поглядеть. - Ничего нет смешного.
   - Конечно, - сказал ему парень с разноцветной растительностью. - Вы элегантны, как торшер.
   Гражданин отпустил ему терпеливую вежливую улыбку.