– Знаешь основное правило удачи? – спросила я. – Оказаться в нужном месте в нужное время. И избегать неподходящих мест.

– Чем это место плохо? – задиристо спросила она.

– Горло можно сорвать, – ответила я и пошла к выходу.

Славка топал рядом.

– Как она тебе? – спросил он уже возле гардероба.

– Нормально, – пожала я плечами. – Очень хочет выпендриться, но не умеет.

По части выпендриться сама я была непревзойденной мастерицей. Светка вынырнула из-за моей спины.

– А улица подходящее место? – спросила хмуро.

Я сама виновата. Надо было идти себе мимо, а не задаваться вопросом, свалится она со стула или нет.

Несмотря на задиристый вид, чувствовалось, что она очень боится моего категоричного отказа. Разумеется, если я ее сейчас пошлю, она гордо вскинет голову или скажет весело: «О’кей, в следующий раз», – но ей зачем-то очень надо было со мной поговорить.

– Ладно, – кивнула я, удивляясь своей покладистости. – Идем.

И мы вышли из бара.

– Может, на такси? – робко предложил Славка. Перспектива двигать пешком пять троллейбусных остановок, при этом слушая декламации юных прелестниц, его явно не прельщала. То, что ничего ему не обломится, он уже понял и, как нормальный человек, хотел выжать из ситуации максимум пользы: побыстрее добраться до квартиры и завалиться спать.

– Отправляйся, мы прогуляемся, – милостиво ответила я.

Славка только вздохнул. Как джентльмен, он не мог допустить, чтобы в полночь девушки шлялись по улицам без мужского сопровождения. Он незаметно отстал, а мы со Светкой не спеша двигали в направлении моего дома. Я прочитала три своих стихотворения, Светка слушала затаив дыхание, полуприкрыв глаза, всем своим видом демонстрируя восторг. Впрочем, выглядела вполне искренне.

– Здорово, – пробормотала она, когда я закончила.

– Для студентки журфака вполне, – кивнула я.

– Нет, у тебя в самом деле талант.

– Способности, – поправила я. Это не было рисовкой. Конечно, некое кокетство присутствовало, но свои способности я оценивала довольно трезво.

– Если бы я могла писать такие стихи… – прошептала Светка.

– Да, и что?

Мой вопрос вызвал у нее легкую растерянность.

– Я была бы счастлива, – наконец ответила она упрямо. – У тебя есть талант, и ты относишься к нему как к чему-то само собой разумеющемуся. А для меня… Я обожаю поэзию.

– Это я заметила, – улыбнулась я.

– Нет, серьезно! Я люблю поэзию больше всего на свете, а пишу дрянные стихи. Я бы черту душу продала, чтобы иметь талант!

Я посмотрела на нее очень внимательно. Разумеется, она говорила ерунду, но тогда впервые я почувствовала некую опасность, исходящую от нее. Уж очень убежденно она произнесла последние слова.

– Это плохая идея, – все-таки сказала я.

– Продать душу дьяволу?

– Ага. Никогда не знаешь, что получишь взамен.

– Талант.

– А если он не принесет тебе счастья?

– Принесет.

– Ты будешь писать талантливые стихи, которые никому не нужны и которые никто не будет читать. И что тогда? Дьявол – великий путаник, я бы не стала на него полагаться.

– А я попрошу славы и признания, – лукаво улыбнулась она.

– Значит, у тебя другая проблема, – ответила я. – Для славы талант необязателен. То есть нужен талант другого рода.

– Нет, я в самом деле хочу писать хорошие стихи. Вот это мне, кстати, нравится. – Она задушевно прочитала небольшое стихотворение, сентиментальное и бездарное, и забежала вперед, заглядывая мне в глаза: – Ну как?

Я пожала плечами:

– Вполне.

– Тебе понравилось?

– Нет. Но если хочешь, я могу соврать, мне не трудно.

– Не хочу. Я их сожгу.

– Глупости. Потом будешь жалеть.

– Гоголь…

– Держи себя в руках, ты не Гоголь.

Вряд ли ей это понравилось, но она лишь вздохнула. Еще меньше все это нравилось Славке, который понуро брел за нами, пока мы наконец не замерли возле моего дома.

– Как ты будешь добираться домой? – спросила я Светку и тут же повернулась к Славке: – Проводишь ее?

– Мне же в другую сторону, – обиделся он.

– Деньги на такси есть? – задала я ей очередной вопрос.

– Не беспокойся, – отмахнулась она. Стало ясно, что о такси я спросила зря. А ведь уже половина второго ночи…

– Ладно, идем ко мне, – решилась я, открывая дверь подъезда.

– И я? – спросил Славка.

– И ты, если мы еще не надоели тебе своей болтовней.

Через полчаса Славка уже спал на диване, а мы со Светкой продолжили разговор на кухне, засидевшись за чаем до четырех утра.

Утром опоздали на лекции. Наше появление втроем не осталось без внимания.

Однако примерно неделю новое знакомство никак на мою жизнь не влияло. Иногда мы сталкивались в коридорах университета, здоровались, Светка мне торопилась что-то сказать, но я всегда спешила и практически не бывала одна, так что не очень-то она преуспела. Правда, кое-что я смогла узнать о ней за это время: живет в общежитии, приехала из районного городка, из рабочей семьи, но зачем-то врала, что из Екатеринбурга, где отец большой начальник. Явную нестыковку с официальными документами объясняла тем, что родители в разводе. Вранье быстро раскусили, и теперь над ней посмеивались. О загранице она знала из цветных буклетов, что бесплатно раздают в турфирмах, а все ее тряпки куплены на местной барахолке, да и этих тряпок было совсем немного. С какой стати я начала ее жалеть, не знаю. Вранье я не жаловала, и то, что она стесняется своей семьи, казалось мне глупым и неприятным, но, когда через неделю я обнаружила ее возле своего дома с томиком Рильке под мышкой, в цветастой юбке, мокасинах, блузке с рюшами и соломенной шляпке, которой место на помойке, я подумала: а ведь и Светкина шляпка, и дурацкие рюши, и ее взгляд с поволокой, и все это глупое притворство – истошный крик: «Посмотрите, я не такая, как все!» И прижатый к боку Рильке – чистое лицемерие, потому что томик был на немецком, а Светка не знала толком даже английского, который учила в университете. Все, все в ней было насквозь фальшивым, но это не вызвало отвращения, только жалость. И я сказала ей:

– Заходи.

Потом ее появления стали частыми, затем ежедневными, пока я с изумлением не обнаружила, что она уже некоторое время живет у меня. Она окружила меня обожанием, которое тяготило. Она была непереносимо банальна и претенциозна, а я не могла по-настоящему разозлиться, потому что свято верила: «Мы в ответе за тех, кого приручили», и эта формула – руководство к действию на все времена. Я пыталась растолковывать Светке вещи, понять которые она была не в силах, потому что не имела привычки думать. Но мои труды не прошли даром – она сдала сессию вполне сносно. Потом вдруг подстриглась, как я. Я не возражала, тем более что стрижка ей шла. Она носила мои тряпки – я никогда не жадничала. Она флиртовала с моими парнями – меня это не волновало. Даже, застав ее с телефонной трубкой в руках, когда она старательно имитировала мой голос в беседе с одной из знакомых, я не увидела в этом ничего особенного, списав на забавную шутку.

Впервые я рассердилась по-настоящему, застав ее роющейся в моих письмах. Меня неприятно поразило выражение ее лица: жадное, какое-то ненасытное. Лицо упыря.

– Эй, – позвала я, – тебе никто не говорил, что приличные люди не читают чужих писем?

– Ланочка, – запричитала она, – ты уже пришла? А я картошечки сварила. Будешь обедать?

– Ты не ответила на вопрос, – напомнила я.

– Что?

– Еще раз сунешь свой нос куда не просят, по носу и получишь.

На лице ее отразился испуг пополам со страданием. Весь вечер она усердно изображала поруганную невинность, однако, против обыкновения, это не вызвало у меня приступов угрызений совести.

К тому времени я уже окончила университет и работала в одной из губернских газет, а также на телевидении. Поскольку то, что было между мной и Светкой, вряд ли можно назвать дружбой, то будет правильнее сказать так: после истории с письмами появилась первая трещина в наших отношениях. А вскоре произошла и первая ссора, затем они следовали одна за другой. Я ожидала, что Светка переберется в общежитие, но она замолкала, удалялась в комнату, которую считала своей, а через час появлялась, чтобы как ни в чем не бывало снова демонстрировать свою бесконечную любовь ко мне.

В конце концов это стало нелепым, и я прямо указала ей на дверь. Последовала жуткая истерика, а вслед за этим неудачная – или, правильнее сказать, показушная? – попытка самоубийства. Светка перерезала вену на руке, потом минут пятнадцать бегала от меня по квартире, не давая взглянуть на рану и сделать перевязку, а когда я, громко хлопнув дверью в досаде, удалилась на улицу, она сама вызвала «Скорую».

Разумеется, история получила огласку. Нас записали в лесбиянки. А к чему еще можно отнести такое идиотское поведение? Вместо того чтобы вычеркнуть Светку из своей жизни, я возила ее в больницу на перевязки и позволила еще полгода продолжаться этой глупости.

По большому счету, мне следовало сказать Светке спасибо, потому что именно она заставила меня взглянуть на свою жизнь критически, что называется, под другим углом зрения. Она являлась пародией на меня, иногда злой пародией, часто смешной, и в какой-то момент я увидела себя: претенциозную, взбалмошную, с резкими безапелляционными суждениями, мало что смыслящую в жизни, но много и со вкусом о ней говорящую. Я с таким жаром рассуждала о том, как надо жить, а жила как все. Может, комфортнее, может, было во мне чуть больше самодовольства, чем в других, но все-таки – как все. В один прекрасный момент я все это увидела, ужаснулась и, как водится, впала в затяжную депрессию.

Я продолжала ходить на работу, но без удовольствия, я даже писала стихи, но скорее по привычке – в них все больше звучала разочарованность, затянувшаяся подростковая грусть о несбыточном, а жизнь вдруг начисто лишилась смысла. Чтобы его найти, я то лезла в горы с приятелями-альпинистами, то отправлялась в Индию – медитировать и искать озарения, благо деньги папы поездки в дальние страны позволяли. Смысл маячил на горизонте, но в руки не давался.

Положительным во всем этом было то, что Светка, как ни хотела, угнаться за мной не могла, хотя и пыталась. Надеялась присутствовать в моей жизни постоянно и зримо, но все чаще оставалась за бортом. Она писала мне письма, то жалкие, то гневные, а я с удовлетворением сознавала, что дистанция между нами увеличивается.

Примерно тогда произошла встреча с человеком, которая резко изменила мою жизнь. Не знаю, прибавилось ли в ней смысла, но, возможно, навязчивая раньше мысль о нем просто перестала меня волновать. Я много разъезжала по стране, а возвращаясь домой, писала очерки – не для денег, просто мне это нравилось, и все чаще забывала позвонить Светке, чтобы сообщить о своем очередном приезде или отъезде, убежденная, что и она интересуется мною скорее по привычке. Оттого ее внезапное появление в месте, где я в то время пребывала, за тысячу километров от родного города, вызвало у меня легкий шок. Шок относился к тому факту, что она смогла меня найти, так как свое местопребывание я не афишировала.

Поначалу я решила, что это случайность, которые иногда бывают в жизни, но Светка убила надежду в зародыше, сообщив, что приехала ко мне. Закатила очередную истерику, точно жена непутевому мужу, а я в ответ на это посоветовала ей катиться ко всем чертям. Она рыдала под дверью битых три часа, но в тот раз я проявила завидную твердость – открыла дверь только для того, чтобы вручить ей деньги на обратный билет. Она грозилась броситься под поезд, но домой отправилась.

Полгода мы не встречались, и я начала о ней забывать. В очередной раз вернувшись в родной город, я, проходя мимо городского Дворца культуры, увидела скромную афишу. «Презентация книги Светланы Старостиной «Тайники души», – значилось на ней. Против воли я притормозила, разглядывая афишу. Следовало бы сходить на презентацию, проявить интерес, так сказать, хотя ничего путного от Светки я не ждала. Должно быть, она нашла спонсоров, чтобы издать свои труды тиражом в пятьсот экземпляров, решила я, уверенная, что ни один издатель не стал бы их печатать на свои кровные. Но мысль о том, что Светка вновь вторгнется в мою жизнь, пугала, и я туда не пошла.

Вечером, уже после презентации, мне позвонила наша общая преподавательница, дама экзальтированная и довольно язвительная. Звонок весьма удивил. Прежде всего потому, что ранее звонить мне ей в голову не приходило. Я вообще очень сомневалась, что ей даже известен мой номер телефона. Еще больше поразили ее голос, звеневший от счастья, и неумеренные похвалы в адрес поэтической книги Светланы Старостиной.

– Это что-то потрясающее! – несколько раз повторила она. – Я пошла лишь из вежливости, а получила истинное удовольствие! Представьте, я и не подозревала, что она так талантлива. Серенькая мышка… и вдруг такое! Жаль, что вас не было, ваша подруга всех очаровала!

Я ответила в том смысле, что весьма сожалею, но меня никто не пригласил, и о презентации я ничего не знала. Думаю, это было простительное отступление от истины. И еще я добавила, что подругами мы уже довольно давно не являемся.

Отзыв дамы о стихах Светки привел меня в смущение. Хоть она и со странностями, но в здравом смысле ей не откажешь, да и литературный вкус у нее, безусловно, был. Выходит, Светка за время нашей разлуки преуспела и обзавелась талантом. Хотя я и не представляла, каким образом такое могло произойти.

Размышляла я об этом недолго, порадовавшись только, что ей в жизни хоть что-то все-таки удалось. Но когда через неделю в газетном киоске я увидела тонюсенький сборник стихов с нашим общим со Светкой именем на обложке, купила его и, не дожидаясь возвращения домой, принялась листать, сев в машину. Разгадка оказалась весьма неожиданной: собственные Светкины стихи были щедро разбавлены моими. Надо признать, выбрала она самые лучшие. Я не поленилась и произвела нехитрый подсчет: на восемь ее собственных – сорок два стихотворения мои.

Минут десять я весело смеялась, глядя в окно, потом призадумалась. Собственно, авторство волновало меня мало, тогда я считала свое стихотворство пройденным этапом, и то, что Светка урвала немного чужих восторгов банальным воровством, не очень-то удивило меня и ничуть не разозлило. Поступок вполне в ее стиле. Однако следовало признать: она нашла-таки способ остаться в моей жизни. Собственные мои стихи теперь вызывали у меня едва ли не отвращение. Как нашкодивший любовник, который спит с твоей подругой, а потом дрожит при мысли, что ты об этом узнаешь. Как будто мои чувства публично осмеяли и изгадили.

Выяснять со Светкой отношения я не стала, подозревая, что именно этого она и добивалась. Я зашвырнула книжку в бардачок и думать о ней забыла, но через месяц в газете появился рассказ, подписанный «С. Старо­стина». Рассказ был мой, но в редакцию его передала Светка, выдав за собственный. Стало ясно: в моем столе и компьютере она рылась не зря, меня еще ожидают сюрпризы. И они не замедлили последовать. Все восемь моих рассказов были напечатаны в течение трех месяцев. Светка приобрела литературную популярность в родном городе, ее даже пригласили вести семинар в университете.

У кого-то даже родилась идея выпустить книгу. Надеюсь, все-таки не у самой Светки, потому что из-за этого она оказалась в ловушке: на полноценную книжку восьми небольших рассказов было явно маловато, и ей предложили написать еще. Книжка все-таки вышла. Я хохотала во все горло, читая ее. Мои собственные идеи и замыслы, переданные корявым Светкиным языком, это было нечто. Но надо отдать должное – память у нее прекрасная.

Книжку заметили, в одной из газет появилась рецензия, где ее творчество определили как весьма неровное, в котором взлеты чередуются с падениями, «идея хороша, но автор не смог справиться с поставленной целью», и прочее в том же духе. Я ждала, что же последует за всем этим. И вот…

Темной ноябрьской ночью, которую я коротала в одиночестве, в очередной раз приехав в родной город, кто-то позвонил в дверь, и я пошла открывать, ничего особо подлого от судьбы не ожидая. На пороге стояла Светка. Мокрые пряди волос падали на ее лицо, она дрожала, точно брошенный котенок под дождем, и прошептала посиневшими губами:

– Пусти меня, пожалуйста.

Открывать дверь было глупостью, а впускать ее в дом и того хуже, но я вдруг подумала, что она, должно быть, часа три торчала под моими окнами, замерзла и вполне могла свалиться с воспалением легких. Так как я человек, не лишенный чувства сострадания, я позволила ей войти. Здравый смысл отступил.

– Вот, значит, так ты теперь живешь? – спросила Светка, устраиваясь в кресле. – А я часто хожу к нашему дому. Ты не сердишься, что я говорю «наш дом»? – с видом испуганного подростка спросила она.

– Говори на здоровье, – кивнула я.

– А чаю можно? – Глаза ее широко распахнулись, и я поняла, что мне предстоит увидеть все ее обычные фокусы.

– Лучше выпей коньяка.

Я налила ей рюмку, и она ее выпила, с благодарностью одарив меня улыбкой.

– Ты меня ненавидишь, – отдышавшись, произнесла Светка.

– С какой стати?

– Я знаю. Ненавидишь. – В ее голосе зазвучали нотки давно осточертевшей мне истеричности. Самое время вызвать ей такси… Я потянулась к телефону, но она схватила меня за руку, торопливо продолжив: – За те книжки. Да? Ты считаешь, я украла твои стихи?

– А ты сама как считаешь? – проявила я интерес.

– Это мои стихи! – вдруг убежденно сказала она. И взахлеб продолжила: – Я не умею объяснить, я бездарна… Но я чувствовала, что это мои стихи… Понимаешь? Ты сказала то, о чем тосковала моя душа…

– В следующий сборник включи Блока. Насколько я помню, по нему ты тосковала еще больше.

– Ты не понимаешь, – пробормотала она с горечью. – Почему ты выгнала меня из своей жизни? Разве ты не видишь, что ты и я, мы одно целое?

– Я вижу, что ты за это время так и не пришла в сознание.

– Зачем ты так? Так жестоко… так больно. Ты же знаешь, я никогда не хотела стать твоей любовницей… Ведь знаешь?

– Знаю, ты хотела большего: стать мною. Совершенная нелепица. Почему бы тебе для разнообразия не побыть самой собой?

– Меня нет, – заявила она с трагизмом. Актриса из нее тоже никудышная, и я непроизвольно поморщилась. – Ты жестока, ты так жестока… ты не хочешь понять… Без тебя я жива только наполовину, я дышу только наполовину…

– Я вызову такси, – попыталась я вернуть ее к реальности.

– Ты в самом деле думаешь, что это случайность? – ужаснулась она. – В самом деле думаешь, что просто так и ты, и я получили одно и то же имя, что мы обе родились пятнадцатого октября, почти в одно и то же время?

– Притянуто за уши. У нас три года разницы в возрасте. Ты, должно быть, забыла?

Светка действительно родилась пятнадцатого октября, как и я. И, по ее утверждению, также в восемь утра. А год рождения в паспорте она исправила, еще учась в университете. При смене паспортов это каким-то образом осталось без внимания, и благодаря новому паспорту она повзрослела ровно на три года. Если б помолодела, тогда еще было бы понятно, а тут сразу становилось ясно, что имеешь дело с сумасшедшей.

– Я уверена, я уверена: мы родились в один час! Это не было случайностью! И то, что мы оказались в одном университете, на одном факультете, – промысел божий. Мы должны были встретиться!

– Скорее бесовская шутка, – усмехнулась я. – Загляни в Интернет, там есть рубрика «Найди однофамильца», Светлан в списках будет множество, и непременно кто-нибудь да родился пятнадцатого октября. В году всего триста шестьдесят пять дней, а в стране у нас сто сорок миллионов.

– Значит, по-твоему, это ничего не значит?

– Почему же? Это значит, что мы тезки и родились пятнадцатого октября.

– Иногда я тебя не понимаю. Я в самом деле тебе не нужна?

– Уверена, что ты прекрасно справляешься без меня, когда не загружаешь свои мозги всякими бреднями. Очень прошу, прекрати валять дурака и начни наконец жить собственной жизнью. Вот увидишь, тебе понравится.

– Ты не стала обвинять меня в воровстве, значит, ты тоже считала, что я имею право…

– Мне это просто безразлично. Мне безразлично все, что ты делаешь. Отправляйся домой и не вздумай приходить или звонить мне…

Следующая наша встреча по-настоящему меня напугала. На журналистской тусовке по случаю новогодних праздников я вдруг увидела, что навстречу мне идет… женщина с моим лицом. Мне даже спрашивать было незачем, кто это.

– Ты спятила, – сказала я, когда она поравнялась со мной. Приходилось признать: врач, который делал ей операцию, потрудился на славу, сходство действительно было поразительным. – Ну и как тебе с моей рожей? – продолжила я, не дождавшись ответа. – Не жмет?

Вот тогда я поняла, что все зашло слишком далеко и становится по-настоящему опасным. И я приняла решение навсегда покинуть родной город и перебралась в Петербург. Развод с мужем это решение лишь укрепил, от него я тоже хотела держаться подальше, хотя и оставила себе его фамилию. Разумеется, моему желанию быть Алексеевой очень способствовал тот факт, что где-то по соседству бродит человек, у которого не только мои имя и фамилия, но и мое лицо.

Переехав в Санкт-Петербург, я в общем-то ожидала, что и там может появиться Светка, раз уж она и до сих пор проявляла такое завидное упорство в преследовании. Однако многомиллионный город – не губернский центр с населением в пятьсот тысяч человек, так что я надеялась, что все равно счастливо избавилась от нее.

В то время я работала в одной крупной газете. Каково же было мое изумление, когда в один из понедельников, шествуя по коридору редакции, я столкнулась со Светкой! К нам ей устроиться все-таки не удалось, но теперь она трудилась в редакции другой газеты, расположенной в том же здании, и мы регулярно сталкивались в лифте. Наше необыкновенное сходство бросалось в глаза, но Светкина худоба к тому моменту осталась в далеком прошлом – должно быть, сказалась ее неуемная любовь к гамбургерам. Однако она была последовательна в своих действиях, и вскоре я имела возможность наблюдать ее необыкновенное преображение. Светка заметно похудела, и теперь нас действительно могли перепутать.

– Отлично выглядишь, – сказала я, когда мы в очередной раз столкнулись в лифте. – Еще одна операция?

– Ксеникал, – ответила она спокойно. В голосе ни язвительности, ни даже удовлетворения, лишь убежденность в своей правоте.

– Это что такое? – усмехнулась я.

– Швейцарский препарат, врач порекомендовал, – она достала из сумки коробочку с голубыми капсулами и показала мне.

– Отличное средство, – похлопав ее по плечу, сказала я. – Продолжай совершенствоваться.

Теперь мы вызывали недоумение и последующие бурные дискуссии у сослуживцев. Мне даже пришлось сменить кафе, где я обычно обедала, чтобы ненароком не оказаться со Светкой за одним столиком.

Поднимаясь как-то в лифте (народу набилось, точно селедок в бочке), я обратила внимание на довольное выражение физиономии Светки, которая снова оказалась там вместе со мной. Пожалуй, даже слово «довольное» не подойдет – на самом деле она просто светилась от счастья и наградила меня улыбкой победителя.

Надо сказать, что в то время я впервые по-настоящему влюбилась. Конечно, я влюблялась и раньше. По крайней мере, была убеждена в этом. Однако, только встретившись с Валеркой, я поняла, как заблуждалась. Не скажешь, что в парне было что-то особенное, во всяком случае на первый взгляд, но башню мне снесло начисто, и я всерьез решила еще раз кардинально изменить свою жизнь, чтобы идти по жизни с ним рядом.

Правда, впоследствии оказалось, что наши взгляды на сей предмет были диаметрально противоположны, но тогда, в лифте, я была уверена, что счастье мне обеспечено как минимум на ближайшие двадцать-тридцать лет, и победный Светкин взгляд вызвал у меня маету в душе и слабость во всех членах. Оттого я предприняла кое-какие шаги, чтобы обнаружить причину ее бурной радости: немножко понаблюдала за ней, но не обнаружила ничего подозрительного. Тогда я решила заглянуть в ее офис. На ее столе стояла фотография в рамочке: я и Валерка. То, что на фотографии была я, а не Светка, сомнений не вызывало – абсолютным наше сходство все же не было, а я способна отличить саму себя от этой чокнутой, но сам факт впечатлял и настораживал. Оказывается, она бродила за мной по пятам и даже смогла сделать фотографию так, что я этого не заметила.

Я вертела фотографию, размышляя, что делать. Можно фотографию забрать, но Светку это лишь порадует. Ей станет ясно, что я проявляю беспокойство. К тому же неизвестно, сколько у нее подобных фотографий. В любом случае напечатать такую же ей никакого труда не составит, и выходит, лишится она лишь рамки.

Я поставила фотографию на место и покинула офис. Вечером, встретившись с Валеркой, всерьез подумывала предупредить его, но это показалось мне глупостью: даже если Светка попытается свести с ним знакомство, обмануть его она не сможет. Он разумный парень, к тому же, как я успела заметить, наблюдательный. Следовательно, выдать себя за меня у нее не получится, а соперниц я не боялась.

О фотографии я ему тоже ничего не сказала, не желая долгих объяснений по поводу Светки. К тому моменту я уже решила, что терпению моему пришел конец и мне придется предпринять некоторые шаги. Я обратилась к людям, которые умеют убеждать, и через несколько дней Светка покинула редакцию, но еще упрямилась, не желая уезжать из Петербурга. Устроилась в другую газету – я видела материалы за ее подписью, как всегда, совершенно бездарные. И с новой работы Светке пришлось уйти, ее преследовала череда неудач, которые она, скорее всего, и воспринимала как неудачи, а не как чью-то злую волю. Вряд ли ей пришло в голову, что они каким-то образом связаны со мной, раз долгих пять лет я проявляла завидное терпение. В конце концов Светка уехала и, как мне казалось, исчезла из моей жизни навсегда.