Пономарева Тамара. Потаенная любовь Шукшина

   Через сутки после телефонного звонка из Киргизии Василий Шукшин прилетел в Москву. Наступило относительное затишье. Правда, однажды позвонила какая-то женщина, попросила подозвать Василия к телефону. Разговор, как уловила Виктория, был примерно следующим:
   - Почему не встретил?
   - Телеграмму не получил.
   - Увидимся сегодня?
   - Не могу. Лучше завтра.
   Между ними недоговоренности не было. Женщина знала о существовании Виктории, вела себя тактично, заговорщически - это еще больше оскорбляло женское начало и болезненным эхом отзывалось в душе.
   В шесть месяцев беременности Виктории Василий повез ее в Сростки к матери. Был нежен и предупредителен. И вновь надеждой для молодой женщины прозвучали слова отца ее будущего ребенка:
   - Я тебя никогда не потеряю. Я и под землей тебя найду.
   Матери Василия, Марии Сергеевне, Виктория сказала, как бы защищаясь от недопонимания простой женщины, от нежелательных расспросов (брак-то у них был гражданским!) или даже упреков:
   - Ребенок мне нужен! Василия ни в чем винить не стану.
   Эти слова запомнились Марии Сергеевне, возможно, даже ранили ее. Она не могла до конца разобраться в странных взаимоотношениях гордячки из влиятельной московской семьи и обыкновенного парня из Сросток, ее сына. Значение она позже постигла. Ждала рождения их ребенка со щемящим чувством надежды и тревоги. Законов эмансипированности она, видимо, не принимала.
   Однажды в дом к Вике приехал фотограф. Снимал Василия, его окружение.
   - Но без женщины нельзя! - сказал фотограф.- Она утепляет обстановку.
   Викторию посадили рядом с Василием. Позже в каком-то журнале вышел фоторепортаж, где были вместе Василий Шукшин и Виктория Софронова. Под фотографией текст: "Семья Шукшина". Но с такими же обнадеживающими словами был рекламирован кадр из только что снятого кинофильма Эдуарда Бочарова "Какое ты, море?", с главными героями в исполнении Лидии Федосеевой и Василия Шукшина. Увидев красивую, статную блондинку, Виктория внутренне напряглась и прямо глянула в глаза Василию:
   - Это она?
   - Она,- подтвердил он, ставя очередной барьер перед очередной женщиной!
   Артур Макаров в день фотографирования, помнится, заторопился на просмотр фильма, но Василий ушел от этого предложения. Решили поехать в ресторан. На каком-то углу Василий вдруг вышел из машины. Вика вслед:
   - Дай денег на обратный путь!
   Подал три рубля - больше не было. Какой тут ресторан! Отправились назад, к Виктории. Вскоре и Василий вернулся. Трезвый. Не разговаривали до глубокой ночи. Василий сидел за письменным столом, что-то писал. Услышал:
   - Расстелишь раскладушку.
   - Я на раскладушке спать не буду! - резко ответил Шукшин, закипев от негодования.
   В один из дней оставил Виктории шестьдесят рублей и ушел на просмотр. Явился в двенадцать часов ночи. А Виктория уже жила предчувствием неминуемого разрыва. В этот раз появилась и убежденность, что Василий приехал в последний раз. Чтоб опередить его, не дать первому произнести страшные слова, Вика крикнула Ксении Федоровне:
   - Мама, собери рубашки! Вася уходит!
   Мать молча подчинилась.
   Днем принесли счет за переговоры Василия с Новосибирском на десять рублей. Вика протянула пятьдесят:
   - В этом доме за постой не берут! Возьми десять рублей, чтоб оплатить переговоры.
   Лицо Василия покрыла мертвенная белизна, заходили желваки, сузились ссекающие глаза. Деньги и рубашки были изорваны в клочья на глазах изумленных женщин и брошены им под ноги! Уходя, Василий прихватил с собой портрет двоюродного брата Ивана Попова и пишущую машинку.
   А Виктория уже дорисовала в своем воображении, как внизу Василия ждет такси с Лидией Федосеевой. Отнюдь! Все было не так. Шукшин все еще не сдавался, уехав к друзьям, чтоб переждать накатившую новую бурю.
   Вскоре Вику увезли в больницу, где и родилась дочка Шукшина - Катя.
   Василий Макарович приезжал в роддом, не оставлял Вику без внимания и заботы. Виктория это особо подчеркнула. После роддома он увез молодую мамашу с Катей в Свиблово, в свою новую квартиру, где было холодно и неуютно. Ко всему прочему, Василий не успел утеплить окна.
   Виктория настороженно ловила в свибловской квартире каждое слово Василия, кожей ощущала невидимое женское присутствие. Задела фраза Василия, брошенная как бы невзначай:
   - Когда я стану старым, Катя будет в гости ко мне приходить.
   Сняла полупросохшие пеленки и уехала с ребенком домой, истолковав слова Василия по-своему: не собирается он с ними жить.
   Днем нагрянула в гости к Вике мать Василия Мария Сергеевна. Значит, разведку заслал Василий. Долго сидела Мария Сергеевна на кухне с Ксенией Федоровной, несколько раз сказала Виктории:
   - Вася запутался. Ты бы взяла ребятенка да и пришла, а та бы и ушла.
   Так свое счастье Вика строить не собиралась. Знала и другое - нельзя плясать на чужих слезах: можно поскользнуться. Но, судя по словам Марии Сергеевны, переданных мне Викторией Софроновой, Василий все еще надеялся на чудо, а оно не произошло. Его все время ставили ниже отведенной ему планки. Он на жизнь смотрел проще, а Вика все усложняла, ставя перед ним стенку за стенкой. И он начал уставать от этого постоянного противостояния.
   Двоеженец
   Вряд ли Василий Макарович считал, что кроткая, но гордая в своей растоптанной любви Маша не даст ему развода. И здесь главная тайна Шукшина: ОН НЕ РАЗВЕЛСЯ С МАРИЕЙ ШУМСКОЙ ДО КОНЦА СВОЕЙ ЖИЗНИ, даже когда оформлял брак с Лидией Федосеевой.
   Во время бесед с Викторией Софроновой, пытаясь прояснить сложность их взаимоотношений, я уже тогда почувствовала недосказанность, двойственность поведения Шукшина. О Марии Шумской я неоднократно слышала в разговорах, но тогда не придавала этому никакого значения. Но след ее остался в моих записях, где она проходила под словом "учительница", у которой не то был ребенок, не то она лишилась его, а потому не может теперь иметь детей.
   Но заново исследуя творческий путь и судьбу Василия Макаровича, став уже достаточно зрелым человеком, вдруг поняла, что она, Мария Шумская, и является ключом к разгадке многих житейских поступков Шукшина, его взаимоотношений с женщинами, всегда предельно искренних до определенного момента, когда что-то нужно было с ними решать серьезное. Тогда следовали со стороны Василия Макаровича разного рода зигзаги, не вписывающиеся ни в какие рамки!..
   Но жена у Василия Макаровича перед Богом и земляками, увы, всегда оставалась одна. На других он просто проверял свои чары. И всегда, видимо, задавал себе один и тот же вопрос: ну почему же она, Мария, оставила его? Та, может быть, единственная, которой он отдал свое сердце на веки вечные. Без глубокой печали историю разрыва этих двух гордых и, несомненно, любящих друг друга людей я не могу воспринимать.
   От этого разрыва много противоречивого появилось в характере Шукшина, и объяснить это не знакомые с ним близко люди просто не умеют, да и не знают как.
   В искусстве потом Шукшин спасался, утверждался, все время доказывая той, великой в своей любви и гневе, что и он велик, что и он горд, что он, единственный, только ее одной достоин. У этой русской женщины были свои критерии в жизни: предавший раз, предаст еще не раз. А Шукшин жил по законам своим: там во всем хозяйствовало воображение, художественный вымысел. Конечно, не в отрыве от жизни. Где Марии Шумской отводилась роль свечи, горевшей вдали, в храме, построенном для этой удивительной женщины Шукшиным, куда он впустил, шутя, чертей да выгнать их так и не сумел!.
   А свет зажженной для него некогда свечи горел всегда на Алтае, и ночью, и днем, в бурю, в дождь, в снег, издали призывно светил ему, светил да не грел. Но главное, что он видел этот мерцающий свет. И это, как спасительная соломинка, всякий раз возвращало его в родные края, чтоб издали услышать хотя бы эхом имя той, которое у всех земляков было на устах, как проклятье ему, Шукшину; имя той, которой он гордился перед друзьями-матросами за ее верность и красоту, подаренную природой некогда для него одного; знавшей его всяким и принимавшей безропотно таким, каким он был; имя той, может быть, перед которой он стоял на коленях в последнюю ночь, 2 октября 1974 года, вымаливая у нее прощение. И так велико было его восхищение и горе от их долгой разлуки, так саднило сердце, что не выдержало оно невыносимой нагрузки и замолчало для нас навсегда, сраженное своею же огромной, невысказанной до конца, любовью. Такое мне чудится завершение в этой истории, перед которой ничто не властно - ни время, ни козни людские, ни ревность других женщин, любивших, может быть, не менее сильно и горячо Шукшина.
   Деревенский житель, он для своих односельчан казался засидевшимся в бездетных - в его-то возрасте! И мать с беспокойством спрашивала: когда появится наследник? У младшей сестры Василия уже двое детей - Сережа да Надя, а он все метался, обжигался, что-то искал и не находил. Просил случайных спутниц:
   - Роди мне ребенка!
   И среди них - Вика Софронова, которой он тоже говорил при личных свиданиях:
   - Роди...
   Так, во всяком случае, мне рассказывала она, подарившая ему дочь Катерину.
   Но откуда у него появился этот комплекс - "роди мне ребенка"? Уж не от той ли черной вести, что у Марии больше не будет детей? И боязнь, что и другие окажутся бездетными?
   Решение о ребенке Шукшин принял сознательно, увы, зная, что они скоро расстанутся с Викторией, но, не желая порывать до конца, не закрыл за собой дверь, оставив связь - дитя. Так же, как с Марией,- оставил ее не разведенной с собой. Всех, кто прошел через сердце Василия Шукшина, согрел его хоть раз в бесприютном существовании, он не хотел никому отдавать, оставляя этим людям дверцу для возврата, соломинку для спасения своей души.
   Прошли три месяца нелегких взаимоотношений Василия Шукшина и Виктории Софроновой.
   - Кто же ты мне? - прозвучал закономерный вопрос женщины, не знающей, что и думать, уставшей от двойственности их взаимоотношений.
   Василий молчал, не умея или не осмеливаясь сказать Виктории главного.
   - Ясно. Будем расставаться...- упало камнем с уст молодой женщины.
   Этот разговор произошел перед отъездом Шукшина на очередные съемки.
   В работе он прятал свою растерянность, уходя от всех, кто им пытался завладеть.
   "Какой он... худой..."
   Мать Василия Шукшина не могла постигнуть сложности отношений и противоборства двух молодых людей, отличающихся непримиримостью и резкостью характеров.
   Следы драмы постоянно присутствуют в письмах, в открытках, в воспоминаниях близких и далеких людей да в переживаниях двух матерей Ксении Федоровны и Марии Сергеевны.
   На странице, вырванной в спешке из какого-то журнала, текст, написанный рукой Василия Макаровича:
   Милые мои! Я - в больнице. Попал в тот же день. Катенька, поздравляю тебя. Тебе - год. Вика, поцелуй это веселое существо. И скажи, это - за меня. Она поймет.
   Господи, как тяжело здесь. И как хочется видеть Катю.
   И еще:
   На твой вопрос: почему я здесь? Ты догадываешься - и правильно, загнал я себя настолько, что - ни в какие ворота.
   Рад ужасно за нашего Котенка. Что хвалили - это... Не знаю твоих сослуживцев и ничего поэтому не могу сказать. Но ведь сами-то мы не дураки! Рад твоей радости. И гордости. И мужеству. После твоего "отчета" хожу на несколько сантиметров выше пола - по воздуху. Этакое, знаешь, распирающее чувство молчаливого ликования - как будто... (две строки зачеркнуто.- Авт.) я перещеголял Льва Толстого.
   Все эти строки Василия Макаровича адресованы Виктории Анатольевне Софроновой.
   Из письма Марии Сергеевны - матери Шукшина:
   Он мне все пишет: пока ничего здоровье. Ну, я не верю, он меня просто не пугает. Он, наверное, дошел, какой он худой! Вот приедет к нам поживет с месяц, парень совсем станет другой. Ну, ему не дадут спокойно пожить, пойдут телеграммы: выезжай! Зовут-зовут, да и сами приедут. Господи! Я каждый приход почтальенки пугаюсь: опять не дадут отдохнуть. А Вася сам-то че делает! Сидит по всем ночам - рази такой отдых! Когда тихо-спокойно самое поспать, а он сидит. А утром ляжет - тут начинаются хождения, люди, стукавень, печь топим. Какой тут сон! Так не скоро человека поправишь. Поесть силом заставляла. Трудно Васю поправить. Сейчас впору лечь в больницу, а потом приехать - вот было бы хорошо!2
   До конца еще не оценена мудрая прозорливость Марии Сергеевны, которая с народной простотой и бесхитростностью защищала сложный и противоречивый мир любимого сына, стараясь сохранить добрые отношения с обеими снохами, думая прежде всего о внучках - зеленых веточках ствола шукшинской родовой, спасая, как умея, их чистые детские души.
   По вековечной народной традиции мать всегда оставалась на стороне обиженного незаслуженно, слабого, беззащитного, как могла, поддерживала Викторию, у которой росла "первенькая" внучка без отца.
   Но здоровье Василия Макаровича иссякало. Мне рассказывали те, кому приходилось вместе работать с Шукшиным, как порой ему бывало худо на съемках - он ложился на пульт от раздирающей его изнутри боли, пока приступ ее не проходил. Вновь и вновь давала о себе знать язва. А дома были жена, дети, которым он просто обязан был обеспечить достойное существование. На Алтае - одинокая мать и сестра с двумя детьми, которые тоже нуждались в его помощи. Он для них оставался единственной опорой в трудном существовании послевоенных российских семей.. Да еще в одном доме на Черняховской улице росла старшая его дочка Катя, о которой он не мог не помнить, как его супруга Лидия Николаевна - о Насте, заботу о которой взял на себя ее первый муж Воронин, не отдав ее жене.
   Жена!
   На что Шукшин надеялся? Может, на чудо последней встречи с Марией Шумской, которая произошла весной 1964 года на Алтае?
   Их пути случайно или Божьим промыслом пересеклись. На улице села они встретились лицом к лицу. И родные вроде, и уже чужие.
   Василий глухо, волнуясь, заговорил снова о возврате к совместной жизни, просил Марию подумать, не рубить с плеча. Просил простить его! Договорились встретиться на другой день. На утро следующего дня явился к молодой женщине домой, чтоб услышать "да" или "нет", надеясь на разумное решение. Конечно, он и предполагать не мог, что Мария, его кроткая и покорная женушка, спешно, умышленно покинет свой дом, чтоб только не встречаться больше с Василием. Обрубая последние концы, возможно, испугавшись накатывающегося на нее нового жизненного шквала, не сулившего покоя некогда оставленной Шукшиным женщине, будущей новой нестерпимой боли! Ведь перечень его побед был пугающим и впечатляющим. Она не хотела видеть себя в этом вызывающем списке, унижающем достоинство первой девичьей любви, возврата которой так хотел своенравный сибиряк, видимо, нуждаясь в нем, как в главной опоре жизни. Оскорбленного самолюбия Марии он в счет не ставил такова была властная сила его желаний! И это было больно осознавать женщине, продолжающей его любить до сих пор.
   "За все нужно платить!" - покаянно произнесет Василий Шукшин позже, но такой дорогой цены он не предполагал. И, конечно, один из рубцов на его сердце - от этого разрыва. Уже окончательного. Потому что Мария вскоре выйдет замуж, чтоб доказать Василию - она товар, который пользуется спросом.
   Известно, что Мария Ивановна закончит московскую заочную школу с иностранным уклоном, овладеет немецким языком. Преподавала этот предмет в поселке Майма. Конечно, не случайно она покинула и прежнее местожительство, чтоб односельчане не напоминали ей лишний раз о Василии...
   * * *
   Мучила ситуация с Викой, которая ставила перед Василием один барьер за другим. Шукшин начал метаться между двумя женщинами, как загнанный зверь, не видя конца своим мытарствам. Понимая, что его легкомысленное поведение принимает серьезный оборот.
   Долго не расписывался с Лидией Федосеевой, пока не родилась дочь Мария. Тогда только Шукшин прописал Лидию и узаконил с ней свои отношения, поверил в серьезность ее чувств. Безоглядность этой женщины долго заставляла его сомневаться в женской преданности семейному очагу, и многое другое из предыдущей жизни. Говорило мужское самолюбие. Говорила память.
   Василий Шукшин все время чего-то боялся потерять, с чем-то расстаться, несомненно, дорогим для него.
   И, конечно, естественен вопрос: а как же Василий Макарович зарегистрировался с Лидией Федосеевой, если был уже женат, имея соответствующую отметку в паспорте?
   Неизвестно, кто ему подсказал или он самолично пришел к этому решению, но паспорт с отметкой о регистрации Шукшина с первой женой Марией Шумской был потерян! Новый получить не представляло особого труда: Шукшина уже хорошо знали в стране, следовательно, и в системе МВД, где он знаком был даже с самим Н. Т. Сизовым.
   Известно также, что и у Марии Шумской отметки о расторжении брака с Василием Макаровичем нет! Увы, но это так.
   В кругу ближайших друзей, в минуты трудные и горькие, когда, казалось, очередная ссора с Лидией разведет их навсегда, Шукшин обхватывал голову руками, пряча в них сумрачные глаза, и надолго замолкал или глухо упрекал в чем-то себя, друзей, подругу жизни. Он дорого продавал свою свободу! Продолжала бередить память о той, которая всегда шла где-то рядышком, кротко и властно напоминая о себе. Тогда, словно сбрасывая непомерную тяжесть с плеч, резко вставал, стыдясь минутной слабости, боясь что-то потерять близкое и несомненно дорогое, говорил:
   - У дочек моих глазки, как незабудки. Никто меня от них не уведет!
   Увы, все-таки существовал некий человек, который мог однажды увести с собой Василия Макаровича! Но Василий уже не был тем рисковым, безоглядным парнем. Василий научился дорожить домом, лаской близкой ему женщины, счастливым становился рядом с детьми, которых обожал. Появилась надежность, тыл, которого он никогда не имел в Москве, но иногда в нем просыпалось вдруг прошлое. И не понять было, с кем он спорит, от чего себя защищает, на каком тайном огне сжигает истерзанную душу?
   В последние годы жизни он, кажется, поверил, что жена его - стойкий орешек в борьбе за их общее счастье. Стал уравновешенней и доверчивей к ее доброте и участливости. Ему даже стало нравиться считать себя семейным.
   Взаимоотношения Лидии и Василия были бесконечно сложны. Он отличался стремлением к исключительно предельным ситуациям, то и дело пробуя себя на самовозгорание, на испытание крепости духа, пытаясь достичь горизонта, который по закону природы ускользал постоянно от него. Жене хотелось, чтоб он обрел, наконец, хоть относительное душевное равновесие. Спорить не приходится, Лидия являла собой породу некрасовских женщин, что "в беде не сробеет", "коня на скаку остановит", "посмотрит - рублем одарит". И простовата, и прозорлива, и хитровата, и решительна, как и он в крайней ситуации. Другая бы не смогла стать его женой, приручить этого дикого барса! Это право Лидия Федосеева выстрадала всей своей жизнью. Не любя, таких подвигов не совершают. Ошибки и ушибы юности отошли в сторону начиналась взрослая жизнь, в которой они вдвоем уже несли ответственность за судьбу дочерей - Марии и Ольги, которых Бог, как и родителей, одарил талантливостью и красотой. А одаренные дети, говорят, рождаются только по взаимной любви, по взаимному согласию. Значит, в этом доме оно было.
   Лидия Николаевна подчеркивала всегда, что все ее художественные критерии, вкусы, пристрастия были сформированы под влиянием Василия Макаровича, что шукшинский кинематограф открыл по-настоящему ее дар актрисы и дал ей имя!
   Получая недавно правительственную награду в связи со своей юбилейной датой и за многолетнее, самоотверженное служение искусству, Лидия Николаевна сказала:
   - Как бы порадовался Василий Макарович, узнав про эту награду!
   У подъезда Твардовского
   Припоминая голодное и холодное, но такое хорошее существование в фанерном бараке среди рабочих студии - аккумуляторщиков, осветителей, которые любовно называли Шукшина "Галифе в сапогах", он с благодарностью говорил о том, как они всегда старались накормить Василия, когда вовремя не оказывалось рядом Люси Пшеничной, если она задерживалась на студии, старались согреть его неприхотливым теплом и удержать до ее прихода. Земеля всем преданным сердцем желала Василию счастья.
   В их памяти был еще подъезд дома Александра Твардовского, у которого, сопереживая другу юности, Люся-Пончик прождала однажды два с лишнем часа Василия Шукшина, исчезнувшего за дверью знаменитого поэта и главного редактора журнала "Новый мир", впервые принимавшего молодого кинематографиста с его рассказами у себя.
   Помнит их вдвоем и дом погибшего дипломата Анурова на улице Горького, где стены исписаны автографами знаменитых людей, где бывали Роберт Рождественский, Сережа Козлов, Белла Ахмадулина и многие другие.
   Чтобы клокочущая шукшинская стихия не выходила больше из берегов, Люся встала стражем у его семейного очага. Ей Василий верил. Себе - нет. И, обидев неосторожно в очередной раз преданную ему землячку, простоял целую ночь под окнами Люсиного дома, вымаливая таким образом прощение. Но дороги их уже далеко шли друг от друга. И все равно Люся Пшеничная всякий раз радовалась, видя Василия Шукшина на киностудии со своими белокурыми дочками, поняв окончательно, что друг ее юности, наконец-то обрел человеческое счастье.
   "Ваш сын и брат",
   или "Вопросы самому себе"
   Когда Шукшин был в чем-то твердо уверен, он утверждал свои позиции горячо и непримиримо. Каждый фильм Василия Макаровича - это еще и защита своих убеждений.
   Но все эти жизненные и творческие передряги били по нервам, сердцу, укладывая Шукшина неоднократно в больницу надолго. И не покидало беспокойство до конца жизни о детях, о Кате, которая росла без его отеческого влияния.
   Из письма Василия Шукшина Виктории Софроновой:
   Лежать еще - прихвачу, видимо, марта.
   Здесь хорошо и очень скучно. Читаю. Чувствую себя хорошо. Правда, сперва лезли всякие нехорошие (грустные) мысли, а теперь - ничего, освоился. "Жизню" надо круто менять. С планами размахнулся, а... Ну, ничего.
   Катю во сне часто вижу. Сны спокойные, проснусь и ищу ее рядом с собой. Все мне кажется, она лежит у меня на руке. А было-то всего один раз, когда врач приходила.
   А. Л. Крячко опять меня в "Октябре" (№ 2) укусила. Вот злая баба!
   Опять расстроила.
   Рядом с Василием в радости ли, в горе ли - всегда материнское понимание, участливость и любовь. Плохо ведет себя "вторая" сноха, пусть и заочно, но Мария Сергеевна спорит с ней, увещевает ее. Жалуется "первой" Вике, ибо обе молодые женщины для матери Шукшина как дочери, родные, именно поэтому и корит, и выговаривает - в письмах, по телефону, в частной беседе. Внучки ведь растут и у той, и у другой.
   А Василий - весь в новых творческих планах!
   Следующий сценарий - "Ваш сын и брат" - создается из старого рассказа ( "Игнаха приехал") и двух новых ("Степка" и "Змеиный яд") с расчетом опять же на Куравлева, но уже в новом качестве - и сына, и брата автора сценария и постановщика.
   Своего земляка Алексея Ванина Шукшин пригласил на роль старшего брата. Прочитал артист роль - как будто знакомая ситуация. Решил сделать заявление Шукшину по этому поводу:
   - Вась, а ведь это я, вроде, сам все тебе рассказывал?
   Шукшин прищурился лукаво в ответ:
   - Твое, Леша, дело прочитать сценарий и решить, сыграешь роль или нет.
   Начались бесконечные пробы - конца-края не видать. Ванин занервничал, предполагая неладное, пошел к Шукшину прояснять двусмысленную обстановку:
   - Ты мне скажи сразу - подхожу я на роль или нет? Если нет, то и дело с концом! Не обижусь.
   А Шукшин в ответ Ванину тихо-тихо так, даже проникновеннно:
   - Пойми, с тобой вопрос почти решенный. Но мне нужно и других актеров искать. Вот здесь мне твоя помощь как партнера и требуется, понимаешь?
   Камень с души спал у земляка. Оттаяло сердце. Просветлело лицо.
   Вскоре кинофильм режиссера В. М. Шукшина "Ваш сын и брат" был снят. В среде научных работников Обнинска в 1966 году состоялось бурное обсуждение. Крайние мнения ранили Шукшина. Обостренная реакция после разного рода высказываний по поводу и без проскользнула в выступлении Василия Макаровича на обсуждении фильма в Союзе кинематографистов восьмого апреля 1966 года (текст по стенограмме):
   Тут умнее говорили, чем я могу сказать. О противопоставлении города деревне. И вопрос об интеллигенции. Начнем с того, что я всем обязан интеллигенции, да и нет оснований почему-то видеть в интеллигенции какое-то нехорошее начало нашей современной жизни, к которому надо внимательно присмотреться. Я люблю деревню, но считаю, что можно уйти из деревни. И Ломоносов ушел из деревни, и русский народ от этого не потерял, но вопрос: куда прийти? Человека тут же вбирает та подавляющая масса недоделанных "интеллигентов", которая имеется в городе. Это первое, что его хватает,- по себе знаю. Городские жители начинают по образу и подобию своему приготовлять человека, а потом начинают немножко глумиться, что такой фанфарон и дурак вырос. Статей Крячко и Орлова я не понимаю.
   (Л. Крячко и В. Орлов обвиняли авторов фильма "Ваш сын и брат" в апологии "дикой, злой самобытности". Статья "Стрела в полете", "Литературная газета", 1966 год, 10 марта.- Авт.)
   Меня начинает мутить от злости, и ничего сделать не могу. Выходит, что они более высокие, чем те люди, которые работали над картиной, понимая ее замысел, и т. д.
   Внимательно изучив статью Ларисы Крячко "Бой "за доброту" в журнале "Октябрь" 1966 года, Шукшин пишет ей письмо-"отповедь", опубликованное в одном из сборников к юбилею Василия Макаровича: