Понсон дю Террайль
Тайны Парижа
Текст издания: Понсон дю Террайль. Тайны Парижа. Ч. 5. – Пер. с фр. – Санкт-Петербург: тип. и лит. В. А. Тиханова, 1904. – 290 с. 22 см.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
* * *
Часть I. Оперные драчуны
I
Однажды вечером в январе 1836 года по дороге, высеченной в обрывистом склоне Абруццких гор в Южной Италии, быстро катила почтовая коляска, запряженная четверкой сильных лошадей.
Слуга, сопровождавший карету, ехал, стоя сзади и держась за ремни, а единственный ямщик правил лошадьми, запряженными не a la Daumont, как это в обычае при почтовой езде, а с выносными.
В карете, стекла окон которой были опущены, сидели молодой человек и молодая женщина и с наслаждением вдыхали вечерний воздух, напоенный ароматом горных цветов.
Молодому человеку было, судя по наружности, лет около двадцати шести; он был среднего роста, белокур, нервного сложения; лицо его выражало одновременно энергию и доброту. Блеск его голубых глаз свидетельствовал о львиной храбрости, а прямой нос – о сильной воле и настойчивости.
Его спутница представляла тип совершенно ему противоположный. Ее черные, как смоль, волосы, пунцовые, оттененные легким пушком губы и блестящие черные глаза обличали ее южное происхождение. Она была высока и стройна, а руки ее были замечательно изящны. Молодой человек улыбался задумчиво, почти грустно; наоборот, улыбка молодой женщины носила отпечаток затаенной иронии, свидетельствующей у женщин о слишком рано пережитых ими житейских бурях.
Взглянув на нее, не трудно было угадать, что она долго надеялась, страдала и плакала, но теперь перестала уже надеяться и принимала жизнь такой, какова она есть, и, устав страдать, предпочла роль мучителя роли жертвы.
Ее высокий с несколькими преждевременными морщинками лоб носил печать ума, быть может, даже гениального, а по складкам в углах губ и насмешливой улыбке психолог мог бы угадать равнодушие, наступающее после чрезмерных страданий, и горький скептицизм, составляющий силу у женщин и доводящий до отчаяния мужчину.
Почтовая карета спускалась по крутому склону в глубокое ущелье, дикий вид которого напоминал самые мрачные произведения Сальватора Розы. Между двух горных цепей расстилалась равнина, по которой несся горный поток. Обрывистые, почти остроконечные горы были покрыты низкорослыми растениями с темной зеленью, из-за которых там и сям выступали то старые скалы или развалины феодального замка, то полуразрушенная стена или обвалившаяся башня.
В просвете между скал мелькал иногда вдали голубой горизонт, опоясанный морем, залитым лучами заходящего солнца.
– Леона, – говорил путешественник, сжимая в своих руках руку молодой женщины, – не находите ли вы так же, как и я, что дикая красота природы составляет чудную рамку для любви?
– Да, – кивнула она головой с очаровательной грацией.
– Дорогая моя, – продолжал он, – как сильно любишь во время путешествия! Жизнь вдвоем во время передвижения, уединение двух сердец среди вселенной, больших дорог и незнакомых людей, разве это не величайшее блаженство, о котором только можно мечтать?
Молодая женщина не отвечала. Мысли ее были далеко, быть может… быть может, суровое величие природы, среди которого она проезжала, всецело поглотило ее.
– Ах! Дорогая Леона, – снова восторженно заговорил путешественник, – какую бесконечно счастливую жизнь, жизнь, полную упоений, дает ваша любовь!.. Пока случай не столкнул меня с вами, я был свободен, но грустил; мое незанятое сердце призывало незнакомку, мое воображение рисовало мне идеал… Я нашел и то, и другое. Этот год, проведенный в путешествии, которое скоро придет к концу, миновал, как сон… как счастливый сон… Выстрадали, когда я встретил вас, мрачная и печальная, точно статуя отчаяния, вы казались уже умершей для жизни, для любви, для надежды, и отчаяние наложило на ваше лицо свою роковую печать.
– Молчите, Гонтран, молчите! – перебила его молодая женщина.
– Я никогда не спрашивал вас о том таинственном прошлом, которое вы так тщательно скрывали от меня. Вы были прекрасны, умны и вы страдали; я полюбил вас с первого взгляда. А потом, – о Боже! ведь молодость отважна и любит вступать в неравную борьбу, – я захотел бороться против вашего горя, отчаяния, уныния, против всего, что так терзало вас. Я осмелился надеяться, что ваше разбитое, усталое сердце сохранило хотя одну струну, способную издать звук. Я вернул к жизни вас, готовую умереть, я надеялся, что вы полюбите меня, и вы любите меня теперь… В течение целого года, как мы покинули Францию, вы счастливы…
Прекрасная путешественница молча пожала руку своему спутнику.
– Однако, – прибавил он, – теперь я боюсь.
– Чего? – спросила она.
– Возвращения, – пробормотал он.
– Какое безумие!
– Ах, дорогая моя, если бы вы только знали, сколько непостоянства, скептицизма и разочарования в этом проклятом городе – Париже; если бы знали, как страдают там все, кто любит!
– Какая же тому причина? – спросила она.
– Ревность, – ответил глухим голосом путешественник. Улыбка мелькнула на губах молодой женщины. Ее спутник принял эту улыбку за выражение любви, но беспристрастный наблюдатель уловил бы в ней насмешливое сострадание.
– Ах, – продолжал Гонтран, – когда любят, как я, то ревнуют и к тени, и к солнцу, проникающему в будуар любимой женщины, ревнуют и к взглядам восхищения праздной толпы. А кто знает? Может быть, вы скоро разлюбите меня? В Париже так много молодых и красивых мужчин.
Она с негодованием пожала плечами. Заметив это, Гонтран просиял и сказал ей:
– Вы ангел!
Пока путешественники обменивались взаимными любезностями, местность, по которой они проезжали, становилась все пустынней. Далекий горизонт исчез, ущелье, по которому катилась карета, сузилось, и жалкая горная растительность уступила мало-помалу место густому, высокому сосновому лесу.
Вдруг ямщик обернулся.
– Господин маркиз, – сказал он на плохом французском языке, – наступила ночь, а дорога плоховата. На прошлой неделе разбойник Джузеппе и его шайка напали здесь на двух англичан. Оружие при вас?
Молодой человек вздрогнул; затем, протянув руку в кузов кареты, вытащил оттуда пару пистолетов.
– Стегни лошадь и кати во весь опор, – приказал он.
Услышав имя Джузеппе, молодая женщина встрепенулась, и вдруг смертельная бледность разлилась по ее лицу.
Путешественник заметил эту перемену и приписал ее волнению, охватившему ее при рассказе о нападении разбойников, которыми кишели итальянские дороги.
– Леона, – страстно сказал он ей, – не бойтесь ничего… Что бы ни случилось, я умру, защищая вас.
Молодая женщина недоверчиво покачала головой, а карета продолжала мчаться вперед.
Ночь близилась; солнце золотило вершины гор, тени падали на долину, и мрак, первый предвестник звезд, придавал каждому близкому и отдаленному предмету прихотливые, фантастические очертания.
Маркиз Гонтран де Ласи – так звали путешественника – сидел вооруженный парой пистолетов; возле него лежал кинжал с трехгранным лезвием, привезенный им из Индии.
Маркиз был храбр до безумия; он часто рисковал жизнью, а кровавые приключения во время путешествий доставляли ему какое-то непонятное наслаждение, однако на этот раз он чего-то страшился… Он взглянул на Леону.
Вдруг шагах в двадцати в кустарнике, окаймлявшем дорогу, мелькнул свет и просвистела пуля. Одна из лошадей, запряженных в карету, упала, раненная насмерть.
Маркиз, услышав выстрел, встрепенулся подобно боевому коню при звуке трубы.
– Откиньтесь в глубь кареты, – сказал он Леоне, – там пули не коснутся вас…
Он выскочил из кареты с гибкостью тигра, с кинжалом в зубах и держа по пистолету в каждой руке. Слуга его, бывший солдат, служивший под его начальством, последовал его примеру. В тот же миг два человека вышли из чащи кустарника. Один держал ружье наготове, а у другого оно было перекинуто через плечо и еще дымилось.
– Господин иностранец, – сказал последний, – подождите одну минуту, не стреляйте. Я хочу поговорить с вами.
– Что вам угодно? – спросил Гонтран.
Разбойник остановился на почтительном расстоянии и вежливо поклонился.
– Сударь, – сказал он, – меня зовут Джузеппе, и мое имя должно быть знакомо вам.
– Вы ошибаетесь.
– В таком случае, так как вы не знаете меня, то я сейчас дам вам некоторые разъяснения.
– Говорите, я слушаю вас.
– Сударь, – продолжал разбойник, – я неаполитанец по происхождению, разбойник по профессии, дилетант по своим привычкам и поэт по призванию; я люблю слушать оперы в Сан-Карло и Скала и пишу в свободное время звучные стихи, которые пою, аккомпанируя себе, в остальное время я обираю путешественников на больших дорогах.
– Господин разбойник, – холодно возразил Гонтран де Ласи, – надеюсь, вы не для того остановили меня, чтобы прочесть мне свои стихи и расспросить меня о какой-нибудь новой оперной примадонне?
– Разумеется, нет.
– В таком случае что же вам угодно?
– Ваш кошелек, ваша светлость, если вы добровольно отдадите его мне.
– А если я буду защищать его?
– Тогда вы умрете.
Разбойник свистнул, и тотчас же из ближайших кустарников, из-за скал и стволов деревьев вышло множество вооруженных разбойников, которые почтительно окружили своего начальника.
– Как видите, сударь, – сказал бандит, – шайка моя довольно многочисленна.
Если бы Гонтран был один, то он стал бы защищаться до последней крайности, но в случае его смерти Леона попала бы в руки разбойников.
– Сколько же вам надо? – спросил он Джузеппе.
В это время прекрасная путешественница выглянула в окно кареты. Джузеппе вскрикнул.
– Маркиза! – пробормотал он.
Услышав этот крик и это имя, Гонтран вздрогнул.
– Что это значит? – спросил он высокомерно.
– Ах, извините, ваша светлость, но я думал, что имею удовольствие…
– Вы знаете эту даму?
– Черт возьми! И даже очень близко. Леона вышла из кареты и подошла к Гонтрану.
– Этот человек – гнусный лгун, – сказала она, указывая на Джузеппе, – я никогда его не видала.
– Тысячу извинений, синьора, – проговорил разбойник, – но вы не относились ко мне так презрительно в то время, когда жили во Флоренции.
Гонтран побледнел при этих словах и взглянул на Леону с некоторым беспокойством; но она оставалась по-прежнему спокойна и невозмутима.
– Господин разбойник, – сказала она, улыбаясь, – ваша память изменяет вам или вы жертва странной ошибки.
Я никогда не жила во Флоренции, не была маркизой и вижу вас первый раз в жизни.
– В таком случае я ошибся, – проговорил последний, сделавшись вдруг почтительным и вежливым, – тысячу извинений, синьора!
Леона бросила на Гонтрана взгляд, полный торжества; Гонтран вздохнул с облегчением.
– Теперь, мой друг, – сказала она, – отдайте ваше золото этому человеку и будем продолжать путь.
– Прекрасная синьора, вы хотите так дешево отделаться? Неужели вы думаете, что я польщусь на несколько сот луидоров теперь, когда дело идет о вашем выкупе, о выкупе за женщину, которая так походит на мою первую возлюбленную, что я вас даже принял за нее?
Гонтран вздрогнул и навел дуло пистолета на лоб разбойника.
– Сударь, – остановил его Джузеппе, – если вы убьете меня, то у вас останется еще тридцать противников, которые также найдут эту женщину прекрасной.
Маркиз побледнел, и пистолет выпал у него из руки.
– Хорошо, – проговорил он, – я в вашей власти; какую сумму желаете вы получить?
– Человек, путешествующий в сопровождении такой красивой женщины, должен быть богат. Ваше имя, если позволите?
– Маркиз де Ласи.
– Родом из Вандеи? Не так ли?
– Именно, а разве вы меня знаете?
– Сударь, – вежливо ответил Джузеппе, – я веду свои дела очень широко и основательно. У меня есть корреспондент в Париже. Если кто-нибудь из людей с положением уезжает из Франции в Италию, то я немедленно получаю дубликат его паспорта и подробные сведения о его привычках, характере, семейных отношениях и имуществе.
– Дальше? – хладнокровно произнес маркиз.
– Год назад у вас было тридцать тысяч ливров годового дохода, теперь же осталось только двадцать. Вы истратили крупную сумму, двести тысяч франков, на удовлетворение капризов этой женщины.
Джузеппе почтительно поклонился Леоне.
– Впрочем, – добавил он галантно и немного насмешливо, – я должен признаться, что эта дама заслуживает такой жертвы, и даже еще большей. Что же касается меня, то я, хотя и разбойник, но готов заплатить сто тысяч экю за любовь подобной женщины.
Гонтран вздрогнул.
– Но я добрый малый, – продолжал бандит, – и предлагаю вам на выбор: уступите мне синьору или заплатите сто тысяч экю.
– Сто тысяч экю! – вскричал молодой человек, бледнея. – Да вы с ума сошли!
– Почему это?
– Но ведь это целое состояние!
– Вам останется сто тысяч франков. Это немного, но когда любишь, то достаточно. Вы купите себе, в двадцати лье от Парижа, маленький домик, где и поместите эту госпожу. Вы, вероятно, знаете песенку «Хижина и сердце».
Маркиз, бледный от гнева, глядел то на разбойника, то на Леону, видимо, пораженную словами Джузеппе. Что делать? У него даже мелькнула мысль убить молодую женщину, чтобы она не досталась никому, а затем защищаться до последней капли крови, настолько ему было стыдно дать обобрать себя таким образом. Но Леона была так прекрасна!
– Самое лучшее, – заметил Джузеппе, – что я могу вам посоветовать, – это оставить мне эту даму. Вы найдете себе в Париже новый кумир, а я буду счастливейшим из разбойников в мире, потому что эта женщина удивительно похожа на маркизу. Эта прихоть мне обойдется в сто тысяч экю. Ну, что ж! Не в деньгах счастье…
– Молчи, негодяй! – вскричал Гонтран. – Обирай меня, но не оскорбляй женщину, которую я люблю! Ты получишь свои сто тысяч экю.
– Прекрасно! – сказал разбойник. – Если бы я был женщиной и кто-нибудь принес ради меня подобную жертву, то я, кажется, полюбил бы его.
И Джузеппе искоса взглянул на Леону.
Гонтран де Ласи решился сразу. Он разорялся, но зато спасал Леону, а разве ее любовь не была величайшим блаженством?
Бандит подал ему лист бумаги и сказал:
– Вот, сударь, вексель банкирского дома Массеи и Коми, на дом Ротшильда в Париже. Проставьте цифру и подпишите ваше имя.
Гонтран подписался, отчетливо написав сумму в сто тысяч экю.
– Теперь, ваша светлость, – добавил разбойник, – мне ничего больше не остается, как поблагодарить вас и пожелать вам счастливого пути.
Джузеппе галантно предложил руку Леоне и довел ее до кареты; молодая женщина, слегка наклонившись к нему, прошептала:
– В Париже… через неделю.
Я буду там, взглядом ответил ей Джузеппе.
Гонтран ничего не видал и не слыхал, но сердце у него замерло. Карета помчалась, оставив мертвую лошадь на дороге.
– Леона, – грустно сказал маркиз. – Я люблю вас!
– О, я знаю это, – отвечала она, – вы добры и благородны, Гонтран.
– Но поклянитесь мне, что этот человек лжет, что он действительно никогда не видал вас.
– Клянусь вам! – спокойно проговорила она. Эта женщина лгала.
Слуга, сопровождавший карету, ехал, стоя сзади и держась за ремни, а единственный ямщик правил лошадьми, запряженными не a la Daumont, как это в обычае при почтовой езде, а с выносными.
В карете, стекла окон которой были опущены, сидели молодой человек и молодая женщина и с наслаждением вдыхали вечерний воздух, напоенный ароматом горных цветов.
Молодому человеку было, судя по наружности, лет около двадцати шести; он был среднего роста, белокур, нервного сложения; лицо его выражало одновременно энергию и доброту. Блеск его голубых глаз свидетельствовал о львиной храбрости, а прямой нос – о сильной воле и настойчивости.
Его спутница представляла тип совершенно ему противоположный. Ее черные, как смоль, волосы, пунцовые, оттененные легким пушком губы и блестящие черные глаза обличали ее южное происхождение. Она была высока и стройна, а руки ее были замечательно изящны. Молодой человек улыбался задумчиво, почти грустно; наоборот, улыбка молодой женщины носила отпечаток затаенной иронии, свидетельствующей у женщин о слишком рано пережитых ими житейских бурях.
Взглянув на нее, не трудно было угадать, что она долго надеялась, страдала и плакала, но теперь перестала уже надеяться и принимала жизнь такой, какова она есть, и, устав страдать, предпочла роль мучителя роли жертвы.
Ее высокий с несколькими преждевременными морщинками лоб носил печать ума, быть может, даже гениального, а по складкам в углах губ и насмешливой улыбке психолог мог бы угадать равнодушие, наступающее после чрезмерных страданий, и горький скептицизм, составляющий силу у женщин и доводящий до отчаяния мужчину.
Почтовая карета спускалась по крутому склону в глубокое ущелье, дикий вид которого напоминал самые мрачные произведения Сальватора Розы. Между двух горных цепей расстилалась равнина, по которой несся горный поток. Обрывистые, почти остроконечные горы были покрыты низкорослыми растениями с темной зеленью, из-за которых там и сям выступали то старые скалы или развалины феодального замка, то полуразрушенная стена или обвалившаяся башня.
В просвете между скал мелькал иногда вдали голубой горизонт, опоясанный морем, залитым лучами заходящего солнца.
– Леона, – говорил путешественник, сжимая в своих руках руку молодой женщины, – не находите ли вы так же, как и я, что дикая красота природы составляет чудную рамку для любви?
– Да, – кивнула она головой с очаровательной грацией.
– Дорогая моя, – продолжал он, – как сильно любишь во время путешествия! Жизнь вдвоем во время передвижения, уединение двух сердец среди вселенной, больших дорог и незнакомых людей, разве это не величайшее блаженство, о котором только можно мечтать?
Молодая женщина не отвечала. Мысли ее были далеко, быть может… быть может, суровое величие природы, среди которого она проезжала, всецело поглотило ее.
– Ах! Дорогая Леона, – снова восторженно заговорил путешественник, – какую бесконечно счастливую жизнь, жизнь, полную упоений, дает ваша любовь!.. Пока случай не столкнул меня с вами, я был свободен, но грустил; мое незанятое сердце призывало незнакомку, мое воображение рисовало мне идеал… Я нашел и то, и другое. Этот год, проведенный в путешествии, которое скоро придет к концу, миновал, как сон… как счастливый сон… Выстрадали, когда я встретил вас, мрачная и печальная, точно статуя отчаяния, вы казались уже умершей для жизни, для любви, для надежды, и отчаяние наложило на ваше лицо свою роковую печать.
– Молчите, Гонтран, молчите! – перебила его молодая женщина.
– Я никогда не спрашивал вас о том таинственном прошлом, которое вы так тщательно скрывали от меня. Вы были прекрасны, умны и вы страдали; я полюбил вас с первого взгляда. А потом, – о Боже! ведь молодость отважна и любит вступать в неравную борьбу, – я захотел бороться против вашего горя, отчаяния, уныния, против всего, что так терзало вас. Я осмелился надеяться, что ваше разбитое, усталое сердце сохранило хотя одну струну, способную издать звук. Я вернул к жизни вас, готовую умереть, я надеялся, что вы полюбите меня, и вы любите меня теперь… В течение целого года, как мы покинули Францию, вы счастливы…
Прекрасная путешественница молча пожала руку своему спутнику.
– Однако, – прибавил он, – теперь я боюсь.
– Чего? – спросила она.
– Возвращения, – пробормотал он.
– Какое безумие!
– Ах, дорогая моя, если бы вы только знали, сколько непостоянства, скептицизма и разочарования в этом проклятом городе – Париже; если бы знали, как страдают там все, кто любит!
– Какая же тому причина? – спросила она.
– Ревность, – ответил глухим голосом путешественник. Улыбка мелькнула на губах молодой женщины. Ее спутник принял эту улыбку за выражение любви, но беспристрастный наблюдатель уловил бы в ней насмешливое сострадание.
– Ах, – продолжал Гонтран, – когда любят, как я, то ревнуют и к тени, и к солнцу, проникающему в будуар любимой женщины, ревнуют и к взглядам восхищения праздной толпы. А кто знает? Может быть, вы скоро разлюбите меня? В Париже так много молодых и красивых мужчин.
Она с негодованием пожала плечами. Заметив это, Гонтран просиял и сказал ей:
– Вы ангел!
Пока путешественники обменивались взаимными любезностями, местность, по которой они проезжали, становилась все пустынней. Далекий горизонт исчез, ущелье, по которому катилась карета, сузилось, и жалкая горная растительность уступила мало-помалу место густому, высокому сосновому лесу.
Вдруг ямщик обернулся.
– Господин маркиз, – сказал он на плохом французском языке, – наступила ночь, а дорога плоховата. На прошлой неделе разбойник Джузеппе и его шайка напали здесь на двух англичан. Оружие при вас?
Молодой человек вздрогнул; затем, протянув руку в кузов кареты, вытащил оттуда пару пистолетов.
– Стегни лошадь и кати во весь опор, – приказал он.
Услышав имя Джузеппе, молодая женщина встрепенулась, и вдруг смертельная бледность разлилась по ее лицу.
Путешественник заметил эту перемену и приписал ее волнению, охватившему ее при рассказе о нападении разбойников, которыми кишели итальянские дороги.
– Леона, – страстно сказал он ей, – не бойтесь ничего… Что бы ни случилось, я умру, защищая вас.
Молодая женщина недоверчиво покачала головой, а карета продолжала мчаться вперед.
Ночь близилась; солнце золотило вершины гор, тени падали на долину, и мрак, первый предвестник звезд, придавал каждому близкому и отдаленному предмету прихотливые, фантастические очертания.
Маркиз Гонтран де Ласи – так звали путешественника – сидел вооруженный парой пистолетов; возле него лежал кинжал с трехгранным лезвием, привезенный им из Индии.
Маркиз был храбр до безумия; он часто рисковал жизнью, а кровавые приключения во время путешествий доставляли ему какое-то непонятное наслаждение, однако на этот раз он чего-то страшился… Он взглянул на Леону.
Вдруг шагах в двадцати в кустарнике, окаймлявшем дорогу, мелькнул свет и просвистела пуля. Одна из лошадей, запряженных в карету, упала, раненная насмерть.
Маркиз, услышав выстрел, встрепенулся подобно боевому коню при звуке трубы.
– Откиньтесь в глубь кареты, – сказал он Леоне, – там пули не коснутся вас…
Он выскочил из кареты с гибкостью тигра, с кинжалом в зубах и держа по пистолету в каждой руке. Слуга его, бывший солдат, служивший под его начальством, последовал его примеру. В тот же миг два человека вышли из чащи кустарника. Один держал ружье наготове, а у другого оно было перекинуто через плечо и еще дымилось.
– Господин иностранец, – сказал последний, – подождите одну минуту, не стреляйте. Я хочу поговорить с вами.
– Что вам угодно? – спросил Гонтран.
Разбойник остановился на почтительном расстоянии и вежливо поклонился.
– Сударь, – сказал он, – меня зовут Джузеппе, и мое имя должно быть знакомо вам.
– Вы ошибаетесь.
– В таком случае, так как вы не знаете меня, то я сейчас дам вам некоторые разъяснения.
– Говорите, я слушаю вас.
– Сударь, – продолжал разбойник, – я неаполитанец по происхождению, разбойник по профессии, дилетант по своим привычкам и поэт по призванию; я люблю слушать оперы в Сан-Карло и Скала и пишу в свободное время звучные стихи, которые пою, аккомпанируя себе, в остальное время я обираю путешественников на больших дорогах.
– Господин разбойник, – холодно возразил Гонтран де Ласи, – надеюсь, вы не для того остановили меня, чтобы прочесть мне свои стихи и расспросить меня о какой-нибудь новой оперной примадонне?
– Разумеется, нет.
– В таком случае что же вам угодно?
– Ваш кошелек, ваша светлость, если вы добровольно отдадите его мне.
– А если я буду защищать его?
– Тогда вы умрете.
Разбойник свистнул, и тотчас же из ближайших кустарников, из-за скал и стволов деревьев вышло множество вооруженных разбойников, которые почтительно окружили своего начальника.
– Как видите, сударь, – сказал бандит, – шайка моя довольно многочисленна.
Если бы Гонтран был один, то он стал бы защищаться до последней крайности, но в случае его смерти Леона попала бы в руки разбойников.
– Сколько же вам надо? – спросил он Джузеппе.
В это время прекрасная путешественница выглянула в окно кареты. Джузеппе вскрикнул.
– Маркиза! – пробормотал он.
Услышав этот крик и это имя, Гонтран вздрогнул.
– Что это значит? – спросил он высокомерно.
– Ах, извините, ваша светлость, но я думал, что имею удовольствие…
– Вы знаете эту даму?
– Черт возьми! И даже очень близко. Леона вышла из кареты и подошла к Гонтрану.
– Этот человек – гнусный лгун, – сказала она, указывая на Джузеппе, – я никогда его не видала.
– Тысячу извинений, синьора, – проговорил разбойник, – но вы не относились ко мне так презрительно в то время, когда жили во Флоренции.
Гонтран побледнел при этих словах и взглянул на Леону с некоторым беспокойством; но она оставалась по-прежнему спокойна и невозмутима.
– Господин разбойник, – сказала она, улыбаясь, – ваша память изменяет вам или вы жертва странной ошибки.
Я никогда не жила во Флоренции, не была маркизой и вижу вас первый раз в жизни.
– В таком случае я ошибся, – проговорил последний, сделавшись вдруг почтительным и вежливым, – тысячу извинений, синьора!
Леона бросила на Гонтрана взгляд, полный торжества; Гонтран вздохнул с облегчением.
– Теперь, мой друг, – сказала она, – отдайте ваше золото этому человеку и будем продолжать путь.
– Прекрасная синьора, вы хотите так дешево отделаться? Неужели вы думаете, что я польщусь на несколько сот луидоров теперь, когда дело идет о вашем выкупе, о выкупе за женщину, которая так походит на мою первую возлюбленную, что я вас даже принял за нее?
Гонтран вздрогнул и навел дуло пистолета на лоб разбойника.
– Сударь, – остановил его Джузеппе, – если вы убьете меня, то у вас останется еще тридцать противников, которые также найдут эту женщину прекрасной.
Маркиз побледнел, и пистолет выпал у него из руки.
– Хорошо, – проговорил он, – я в вашей власти; какую сумму желаете вы получить?
– Человек, путешествующий в сопровождении такой красивой женщины, должен быть богат. Ваше имя, если позволите?
– Маркиз де Ласи.
– Родом из Вандеи? Не так ли?
– Именно, а разве вы меня знаете?
– Сударь, – вежливо ответил Джузеппе, – я веду свои дела очень широко и основательно. У меня есть корреспондент в Париже. Если кто-нибудь из людей с положением уезжает из Франции в Италию, то я немедленно получаю дубликат его паспорта и подробные сведения о его привычках, характере, семейных отношениях и имуществе.
– Дальше? – хладнокровно произнес маркиз.
– Год назад у вас было тридцать тысяч ливров годового дохода, теперь же осталось только двадцать. Вы истратили крупную сумму, двести тысяч франков, на удовлетворение капризов этой женщины.
Джузеппе почтительно поклонился Леоне.
– Впрочем, – добавил он галантно и немного насмешливо, – я должен признаться, что эта дама заслуживает такой жертвы, и даже еще большей. Что же касается меня, то я, хотя и разбойник, но готов заплатить сто тысяч экю за любовь подобной женщины.
Гонтран вздрогнул.
– Но я добрый малый, – продолжал бандит, – и предлагаю вам на выбор: уступите мне синьору или заплатите сто тысяч экю.
– Сто тысяч экю! – вскричал молодой человек, бледнея. – Да вы с ума сошли!
– Почему это?
– Но ведь это целое состояние!
– Вам останется сто тысяч франков. Это немного, но когда любишь, то достаточно. Вы купите себе, в двадцати лье от Парижа, маленький домик, где и поместите эту госпожу. Вы, вероятно, знаете песенку «Хижина и сердце».
Маркиз, бледный от гнева, глядел то на разбойника, то на Леону, видимо, пораженную словами Джузеппе. Что делать? У него даже мелькнула мысль убить молодую женщину, чтобы она не досталась никому, а затем защищаться до последней капли крови, настолько ему было стыдно дать обобрать себя таким образом. Но Леона была так прекрасна!
– Самое лучшее, – заметил Джузеппе, – что я могу вам посоветовать, – это оставить мне эту даму. Вы найдете себе в Париже новый кумир, а я буду счастливейшим из разбойников в мире, потому что эта женщина удивительно похожа на маркизу. Эта прихоть мне обойдется в сто тысяч экю. Ну, что ж! Не в деньгах счастье…
– Молчи, негодяй! – вскричал Гонтран. – Обирай меня, но не оскорбляй женщину, которую я люблю! Ты получишь свои сто тысяч экю.
– Прекрасно! – сказал разбойник. – Если бы я был женщиной и кто-нибудь принес ради меня подобную жертву, то я, кажется, полюбил бы его.
И Джузеппе искоса взглянул на Леону.
Гонтран де Ласи решился сразу. Он разорялся, но зато спасал Леону, а разве ее любовь не была величайшим блаженством?
Бандит подал ему лист бумаги и сказал:
– Вот, сударь, вексель банкирского дома Массеи и Коми, на дом Ротшильда в Париже. Проставьте цифру и подпишите ваше имя.
Гонтран подписался, отчетливо написав сумму в сто тысяч экю.
– Теперь, ваша светлость, – добавил разбойник, – мне ничего больше не остается, как поблагодарить вас и пожелать вам счастливого пути.
Джузеппе галантно предложил руку Леоне и довел ее до кареты; молодая женщина, слегка наклонившись к нему, прошептала:
– В Париже… через неделю.
Я буду там, взглядом ответил ей Джузеппе.
Гонтран ничего не видал и не слыхал, но сердце у него замерло. Карета помчалась, оставив мертвую лошадь на дороге.
– Леона, – грустно сказал маркиз. – Я люблю вас!
– О, я знаю это, – отвечала она, – вы добры и благородны, Гонтран.
– Но поклянитесь мне, что этот человек лжет, что он действительно никогда не видал вас.
– Клянусь вам! – спокойно проговорила она. Эта женщина лгала.
II
Прошел месяц с тех пор, как Леона и Гонтран де Ласи вернулись в Париж. Маркиз реализовал свое имущество, и сто тысяч экю были выплачены разбойнику. Никто не знал, благодаря какой катастрофе внезапно расстроилось состояние Гонтрана.
У маркиза был дядя, шевалье де Ласи, старый холостяк, богач, имевший шестьдесят тысяч ливров годового дохода. Шевалье шел семьдесят восьмой год. Возвратясь в Париж, маркиз рассуждал так:
– Мой дядя стар и разбит параличом, он проживет самое большее четыре или пять лет. У меня есть еще двадцать тысяч ливров годового дохода, и они всегда останутся у меня. Вместо того, чтобы удовольствоваться процентами, я трачу капитал. Но я хочу, чтобы Леона была счастлива.
Любовь Леоны сделалась целью жизни для Гонтрана, его мечтой, его счастьем. Он кокетливо обставил ей маленькую квартирку на улице Порт-Магон и почти все время проводил у нее, разорвав со светом. Леона была, однако, грустна; улыбка, которую Гонтран принимал за выражение любви, стала более чем редкой. Она сделалась сумрачна, и когда он спрашивал ее о причине, Леона, не отвечая, пожимала плечами. Гонтран мало-помалу вступил в ту фазу страсти, которую называют мукой любви: он ревновал ее к тени, к мысли, к неизвестному… Иногда ему приходил на память бандит Джузеппе, и он невыносимо страдал. Леона часто выходила из дому под различными предлогами. Гонтран не смел следовать за нею: такое поведение возмутило бы ее. В продолжение нескольких дней она дулась на него безо всякой причины: вскоре ссоры сделались чаще… Любовь начала походить на пытку.
Однажды утром маркиз приехал в десять часов; Леоны уже не было. Это показалось ему странным, так как она редко вставала ранее полудня. Однако в течение нескольких дней неровность и резкость характера молодой женщины настолько усилились, что Гонтран примирился с ее ранним выходом и приводил себе тысячу доводов, чтобы объяснить его необходимостью. Маркиз прошел не останавливаясь через столовую и зал в маленький будуар, обитый светло-серым шелком, с лакированной мебелью и украшенный тысячью безделушек с фантастической роскошью, введенною в моду аспазиями нашего времени. Маркиз подошел к туалетному столику и взял лежавшую на нем тщательно запечатанную записку; он разорвал конверт и, небрежно развалясь на кушетке около камина, начал ее читать. Но едва он прочел первые строки, как переменил свою непринужденную позу и выпрямился.
– Это невозможно! – вскричал он. – Этого не может быть! Этого не будет!
По мере того, как маркиз читал записку, губы его становились белыми от волнения, лицо изменялось, жилы на шее надувались и принимали сине-багровый оттенок. Наконец, дочитав записку, он с гневом скомкал ее, разорвал на несколько мелких кусочков и бросил их на ковер. Затем он сильно дернул сонетку и позвал хорошенькую камеристку… Молодая девушка вошла.
– Ты должна знать, где твоя госпожа, – сказал он ей. – Ты это знаешь и скажешь мне…
– Клянусь вам, маркиз…
– Не клянись, это бесполезно. Вот тебе кошелек с двадцатью пятью луидорами, возьми и говори…
Манон протянула свои красивые розовые пальчики и осторожно взяла кошелек.
– Если госпожа откажет мне, – начала она, – я буду рассчитывать на доброту господина маркиза для получения другого места. Госпожа в Париже, на улице Ришелье, номер 60.
Глаза молодого человека загорелись от ревности.
– Леона обманывает меня! – прошептал он. Субретка чуть заметно пожала плечами, как бы говоря:
«Может ли господин долее сомневаться в этом!»
– О! – сердито вскричал маркиз, – кто осмелится похитить у меня сердце Леоны, тот умрет!
И, быстро поднявшись, он направился к выходу.
– Сударь, – окликнула его субретка, – вы спросите там неаполитанского графа Джузеппе.
Холодный пот выступил на лбу у маркиза.
– Джузеппе, – пробормотал он, – так это он!
И, вернувшись в комнату, Гонтран взял кинжал, который привез из Италии и подарил Леоне, любившей оружие, золоченые стилеты и красивые пистолеты с рукоятками из слоновой кости.
Гонтран де Ласи сел в карету и приказал везти себя на улицу Ришелье. Кучер помчался во весь опор; молодой человек быстро вошел в помещение привратника и спросил, может ли он видеть графа Джузеппе.
– Граф уехал, – был ответ.
– Уехал?
– Час назад.
– Один?
– Нет, с дамой.
Крик бешенства вылетел из судорожно сжатого горла Гонтрана.
– О, – прошептал он, – с ней!
– Сударь, – сказал ему привратник, – не вы ли маркиз де Ласи?
– Да. Что вам надо от меня?
– Вот письмо, оставленное дамой, которая уехала вместе с графом.
Гонтран разорвал конверт и жадно начал читать:
«Милый!
Так как, по всему вероятию, Манон выдаст мою тайну, я решила написать, чтобы подать вам совет. Я уезжаю, не ищите меня. Вы любите меня, а я – увы! – не могу ответить вам тем же. Любовь рождается внезапно. Судьбой мне не дано было полюбить вас; я носила в своем сердце одну и притом единственную любовь, и эта любовь, как небесный огонь, озаряла невзгоды моей жизни. Я была маркизой, стала авантюристкой; вы были богаты, а я хотела роскоши, золота и драгоценностей. Я разыграла с вами любовную комедию, чтобы скорее увлечь вас, хотя не любила вас. Человек, которого я люблю и любила всегда, – разбойник Джузеппе. Он богат и теперь примирился с правительством обеих Сицилии. Мы едем в Неаполь, где он женится на мне. Мы будем там счастливы. Прощайте, дорогой маркиз, забудьте меня и позвольте мне остаться вашим другом.
Леона, когда-то маркиза Пиомбо.
P. S. Кстати: ваш дядя шевалье де Ласи, на наследство которого вы рассчитываете, собирается сделать духовное завещание в пользу вашего кузена барона Бартоло. Наша связь сильно рассердила доброго старика».
Этот post-scriptum объяснил поведение Леоны: Гонтран разорился, и она не хотела любить его дольше.
Де Ласи зашатался, как человек, оглушенный громом, и упал навзничь: маркиз лишился чувств.
Когда Гонтран очнулся, то увидал себя на собственной кровати: он заболел горячкой. Его перенесли на улицу Порт-Магон, в маленькую квартиру, где все так живо напоминало ему Леону. Маркиз подумал, что видит страшный сон, и позвал:
– Леона, дорогая Леона…
Леона не появлялась, но дверь отворилась, и какой-то человек, которого маркиз никогда не видал раньше, подошел к нему.
– Ну, как вы себя чувствуете? – спросил он Гонтрана. Маркиз, сильно удивленный, смотрел на этого человека.
Хотя уже одно присутствие постороннего лица, фамильярно, почти дружески спрашивающего о состоянии здоровья маркиза, могло показаться ему странным, его особенно поразила своеобразная наружность незнакомца Он был высокого роста, худой и уже в пожилых годах, хотя лицо его принадлежало к числу тех, на которые время не налагает своей печати. Его черные волосы, с кое-где пробивавшеюся сединою, были коротко острижены; глаза, серые и глубокие, мрачно блестели и свидетельствовали об энергии и умении владеть собою; на тонких губах была насмешливая улыбка, в которой виднелось глубокое презрение и полнейшее разочарование в жизни. Одет он был в черный сюртук, застегнутый по-военному и украшенный розеткой.
– Кто вы, сударь? – спросил Гонтран, в то время как незнакомец усаживался в кресло, стоявшее у его изголовья.
– Сударь, – отвечал тот, – вы меня не знаете, и мое имя ничего не объяснит вам. Я полковник Леон.
Гонтран сделал жест, выражавший: действительно, я в первый раз слышу это имя.
– Вы меня никогда не видали, я же знаю вас давно. Тайна, которую я не могу открыть вам, заставляет меня принимать участие в вас. Вот уже неделя, как я сижу у вашего изголовья.
– Неделя! – вскричал Гонтран.
– Да, уже неделя, сударь, как вы в постели, и только сегодня заснули спокойно.
– О, Боже мой! – прошептал Гонтран, – не брежу ли я?
– Нет.
– Леона?..
– Она уехала с разбойником Джузеппе. Через месяц она сделается его женою.
Гонтран вскрикнул. Незнакомец взял его руку и пожал ее.
– Сударь, – продолжал он, – я уже сказал вам, что принимаю в вас участие. Почему? Вы это узнаете позже. Не рассказывайте мне вашей истории, я ее знаю лучше вас.
– Лучше меня?
– Да, разумеется.
– Но, сударь…
– В доказательство я скажу вам, кто была раньше Леона и что произошло у вас с нею.
Удивлению маркиза не было пределов.
– Значит, вы сам дьявол!
– Нет, я полковник Леон, человек из мяса и костей.
– Так вы колдун?
– Отнюдь нет. Но выслушайте меня. Любопытство Гонтрана де Ласи было затронуто так сильно, что он согласился выслушать полковника.
– Маркиз, – продолжал последний фамильярно, – пятнадцать месяцев назад вы вернулись из Индии, и Париж показался вам скучным. Вы были богаты – следовательно, имели право скучать. Однажды вечером, на холостой пирушке, вы встретили Леону.
– Это правда, – согласился Гонтран.
– Красота этой женщины была какая-то мрачная и роковая. Разочарованная улыбка скользила на ее губах; она, казалось, много выстрадала. Этого было достаточно, чтобы подействовать на подобное вашему горячее воображение. Вы влюбились в нее с первого взгляда. Леона была в Париже всего две недели; приехала она одна, и никто ее не знал. Была ли она богата или бедна, дочь народа или маркиза – никому это не было известно. Вы вызвались быть ее утешителем, и она приняла ваше сочувствие. Леона умоляла вас не расспрашивать о ее прошлом; она упомянула вам об Италии, и вы поехали туда с нею.
– Все это правда!
– В продолжение года не было человека в мире счастливее вас; вы растрачивали ваше состояние за одну ее улыбку. Вы любили Леону и верили в ее любовь.
– О, она любила меня!
Полковник пожал плечами.
– Погодите, – сказал он, – вы увидите… – И он продолжал спокойно. – Разве вы не замечали в продолжение этого долгого медового месяца странных переходов и внезапных перемен, происходивших с этой женщиной? Неужели она всегда была строго сдержанна, умна, аристократична и ничем не выдавала себя?
Гонтран вздрогнул.
– Что вы хотите сказать?
У маркиза был дядя, шевалье де Ласи, старый холостяк, богач, имевший шестьдесят тысяч ливров годового дохода. Шевалье шел семьдесят восьмой год. Возвратясь в Париж, маркиз рассуждал так:
– Мой дядя стар и разбит параличом, он проживет самое большее четыре или пять лет. У меня есть еще двадцать тысяч ливров годового дохода, и они всегда останутся у меня. Вместо того, чтобы удовольствоваться процентами, я трачу капитал. Но я хочу, чтобы Леона была счастлива.
Любовь Леоны сделалась целью жизни для Гонтрана, его мечтой, его счастьем. Он кокетливо обставил ей маленькую квартирку на улице Порт-Магон и почти все время проводил у нее, разорвав со светом. Леона была, однако, грустна; улыбка, которую Гонтран принимал за выражение любви, стала более чем редкой. Она сделалась сумрачна, и когда он спрашивал ее о причине, Леона, не отвечая, пожимала плечами. Гонтран мало-помалу вступил в ту фазу страсти, которую называют мукой любви: он ревновал ее к тени, к мысли, к неизвестному… Иногда ему приходил на память бандит Джузеппе, и он невыносимо страдал. Леона часто выходила из дому под различными предлогами. Гонтран не смел следовать за нею: такое поведение возмутило бы ее. В продолжение нескольких дней она дулась на него безо всякой причины: вскоре ссоры сделались чаще… Любовь начала походить на пытку.
Однажды утром маркиз приехал в десять часов; Леоны уже не было. Это показалось ему странным, так как она редко вставала ранее полудня. Однако в течение нескольких дней неровность и резкость характера молодой женщины настолько усилились, что Гонтран примирился с ее ранним выходом и приводил себе тысячу доводов, чтобы объяснить его необходимостью. Маркиз прошел не останавливаясь через столовую и зал в маленький будуар, обитый светло-серым шелком, с лакированной мебелью и украшенный тысячью безделушек с фантастической роскошью, введенною в моду аспазиями нашего времени. Маркиз подошел к туалетному столику и взял лежавшую на нем тщательно запечатанную записку; он разорвал конверт и, небрежно развалясь на кушетке около камина, начал ее читать. Но едва он прочел первые строки, как переменил свою непринужденную позу и выпрямился.
– Это невозможно! – вскричал он. – Этого не может быть! Этого не будет!
По мере того, как маркиз читал записку, губы его становились белыми от волнения, лицо изменялось, жилы на шее надувались и принимали сине-багровый оттенок. Наконец, дочитав записку, он с гневом скомкал ее, разорвал на несколько мелких кусочков и бросил их на ковер. Затем он сильно дернул сонетку и позвал хорошенькую камеристку… Молодая девушка вошла.
– Ты должна знать, где твоя госпожа, – сказал он ей. – Ты это знаешь и скажешь мне…
– Клянусь вам, маркиз…
– Не клянись, это бесполезно. Вот тебе кошелек с двадцатью пятью луидорами, возьми и говори…
Манон протянула свои красивые розовые пальчики и осторожно взяла кошелек.
– Если госпожа откажет мне, – начала она, – я буду рассчитывать на доброту господина маркиза для получения другого места. Госпожа в Париже, на улице Ришелье, номер 60.
Глаза молодого человека загорелись от ревности.
– Леона обманывает меня! – прошептал он. Субретка чуть заметно пожала плечами, как бы говоря:
«Может ли господин долее сомневаться в этом!»
– О! – сердито вскричал маркиз, – кто осмелится похитить у меня сердце Леоны, тот умрет!
И, быстро поднявшись, он направился к выходу.
– Сударь, – окликнула его субретка, – вы спросите там неаполитанского графа Джузеппе.
Холодный пот выступил на лбу у маркиза.
– Джузеппе, – пробормотал он, – так это он!
И, вернувшись в комнату, Гонтран взял кинжал, который привез из Италии и подарил Леоне, любившей оружие, золоченые стилеты и красивые пистолеты с рукоятками из слоновой кости.
Гонтран де Ласи сел в карету и приказал везти себя на улицу Ришелье. Кучер помчался во весь опор; молодой человек быстро вошел в помещение привратника и спросил, может ли он видеть графа Джузеппе.
– Граф уехал, – был ответ.
– Уехал?
– Час назад.
– Один?
– Нет, с дамой.
Крик бешенства вылетел из судорожно сжатого горла Гонтрана.
– О, – прошептал он, – с ней!
– Сударь, – сказал ему привратник, – не вы ли маркиз де Ласи?
– Да. Что вам надо от меня?
– Вот письмо, оставленное дамой, которая уехала вместе с графом.
Гонтран разорвал конверт и жадно начал читать:
«Милый!
Так как, по всему вероятию, Манон выдаст мою тайну, я решила написать, чтобы подать вам совет. Я уезжаю, не ищите меня. Вы любите меня, а я – увы! – не могу ответить вам тем же. Любовь рождается внезапно. Судьбой мне не дано было полюбить вас; я носила в своем сердце одну и притом единственную любовь, и эта любовь, как небесный огонь, озаряла невзгоды моей жизни. Я была маркизой, стала авантюристкой; вы были богаты, а я хотела роскоши, золота и драгоценностей. Я разыграла с вами любовную комедию, чтобы скорее увлечь вас, хотя не любила вас. Человек, которого я люблю и любила всегда, – разбойник Джузеппе. Он богат и теперь примирился с правительством обеих Сицилии. Мы едем в Неаполь, где он женится на мне. Мы будем там счастливы. Прощайте, дорогой маркиз, забудьте меня и позвольте мне остаться вашим другом.
Леона, когда-то маркиза Пиомбо.
P. S. Кстати: ваш дядя шевалье де Ласи, на наследство которого вы рассчитываете, собирается сделать духовное завещание в пользу вашего кузена барона Бартоло. Наша связь сильно рассердила доброго старика».
Этот post-scriptum объяснил поведение Леоны: Гонтран разорился, и она не хотела любить его дольше.
Де Ласи зашатался, как человек, оглушенный громом, и упал навзничь: маркиз лишился чувств.
Когда Гонтран очнулся, то увидал себя на собственной кровати: он заболел горячкой. Его перенесли на улицу Порт-Магон, в маленькую квартиру, где все так живо напоминало ему Леону. Маркиз подумал, что видит страшный сон, и позвал:
– Леона, дорогая Леона…
Леона не появлялась, но дверь отворилась, и какой-то человек, которого маркиз никогда не видал раньше, подошел к нему.
– Ну, как вы себя чувствуете? – спросил он Гонтрана. Маркиз, сильно удивленный, смотрел на этого человека.
Хотя уже одно присутствие постороннего лица, фамильярно, почти дружески спрашивающего о состоянии здоровья маркиза, могло показаться ему странным, его особенно поразила своеобразная наружность незнакомца Он был высокого роста, худой и уже в пожилых годах, хотя лицо его принадлежало к числу тех, на которые время не налагает своей печати. Его черные волосы, с кое-где пробивавшеюся сединою, были коротко острижены; глаза, серые и глубокие, мрачно блестели и свидетельствовали об энергии и умении владеть собою; на тонких губах была насмешливая улыбка, в которой виднелось глубокое презрение и полнейшее разочарование в жизни. Одет он был в черный сюртук, застегнутый по-военному и украшенный розеткой.
– Кто вы, сударь? – спросил Гонтран, в то время как незнакомец усаживался в кресло, стоявшее у его изголовья.
– Сударь, – отвечал тот, – вы меня не знаете, и мое имя ничего не объяснит вам. Я полковник Леон.
Гонтран сделал жест, выражавший: действительно, я в первый раз слышу это имя.
– Вы меня никогда не видали, я же знаю вас давно. Тайна, которую я не могу открыть вам, заставляет меня принимать участие в вас. Вот уже неделя, как я сижу у вашего изголовья.
– Неделя! – вскричал Гонтран.
– Да, уже неделя, сударь, как вы в постели, и только сегодня заснули спокойно.
– О, Боже мой! – прошептал Гонтран, – не брежу ли я?
– Нет.
– Леона?..
– Она уехала с разбойником Джузеппе. Через месяц она сделается его женою.
Гонтран вскрикнул. Незнакомец взял его руку и пожал ее.
– Сударь, – продолжал он, – я уже сказал вам, что принимаю в вас участие. Почему? Вы это узнаете позже. Не рассказывайте мне вашей истории, я ее знаю лучше вас.
– Лучше меня?
– Да, разумеется.
– Но, сударь…
– В доказательство я скажу вам, кто была раньше Леона и что произошло у вас с нею.
Удивлению маркиза не было пределов.
– Значит, вы сам дьявол!
– Нет, я полковник Леон, человек из мяса и костей.
– Так вы колдун?
– Отнюдь нет. Но выслушайте меня. Любопытство Гонтрана де Ласи было затронуто так сильно, что он согласился выслушать полковника.
– Маркиз, – продолжал последний фамильярно, – пятнадцать месяцев назад вы вернулись из Индии, и Париж показался вам скучным. Вы были богаты – следовательно, имели право скучать. Однажды вечером, на холостой пирушке, вы встретили Леону.
– Это правда, – согласился Гонтран.
– Красота этой женщины была какая-то мрачная и роковая. Разочарованная улыбка скользила на ее губах; она, казалось, много выстрадала. Этого было достаточно, чтобы подействовать на подобное вашему горячее воображение. Вы влюбились в нее с первого взгляда. Леона была в Париже всего две недели; приехала она одна, и никто ее не знал. Была ли она богата или бедна, дочь народа или маркиза – никому это не было известно. Вы вызвались быть ее утешителем, и она приняла ваше сочувствие. Леона умоляла вас не расспрашивать о ее прошлом; она упомянула вам об Италии, и вы поехали туда с нею.
– Все это правда!
– В продолжение года не было человека в мире счастливее вас; вы растрачивали ваше состояние за одну ее улыбку. Вы любили Леону и верили в ее любовь.
– О, она любила меня!
Полковник пожал плечами.
– Погодите, – сказал он, – вы увидите… – И он продолжал спокойно. – Разве вы не замечали в продолжение этого долгого медового месяца странных переходов и внезапных перемен, происходивших с этой женщиной? Неужели она всегда была строго сдержанна, умна, аристократична и ничем не выдавала себя?
Гонтран вздрогнул.
– Что вы хотите сказать?