Страница:
Кое-как успокоилась, присела за стол и ровно, настойчиво стала диктовать из тетради, которая, приметили ученики, на корешке уже рассыпалась.
Илья мучился, записывая; сначала писал все, потом какую-нибудь любопытную мысль. Но, когда Надежда Петровна после звонка объявила, что вместо классного часа нужно поработать по билетам, положил ручку в карман и угрюмо склонил голову к столу. Еремин ни строчки не написал, а смотрел в окно или шептался с соседями по ряду. В конце шестого урока он вырвал из тетради клочок бумаги, быстро написал и подсунул Панаеву.
Илья прочитал: "Хочешь женщину?" Он мгновенно перестал слышать Надежду Петровну, его душалихорадочно запульсировала. Махнул головой Еремину.
- Я познакомился с одной разведенкой, а у нее подруга, - хочешь, сведу? Порезвишься. Вижу - хочешь! - сказал Алексей, подмигивая. - На вино денег найдешь?
16
У Ильи после урока заплетались ноги. Ему не верилось, что скоро может произойти то, о чем он тайно и стыдливо мечтал. Он шел по коридору за Алексеем, натыкался, как слепой, на учеников и учителей. Мельком увидел чье-то очень знакомое лицо, сразу не признал, но неожиданно понял - Алла. Она, одетая в кроличью шубу, стояла возле раздевалки и, несомненно, ждала Илью, коленкой нервно подкидывая сумку. Удивленно посмотрела на своего припозднившегося друга, а он притворился, что не увидел ее, быстро прошел мимо, подхватил куртку и побежал за Алексеем.
Купили вина.
Дверь в квартиру открыла молодая, показавшаясяИлье некрасивой женщина, которую звали Галиной. Он на мгновение встретился взглядом с ее тусклыми черными глазами, поразившими его какой-то глубокой печальной красотой.
Илью удивил и обидел прием: Галина коротко равнодушно взглянула на гостей, склоняясь и путаясь в широком халате, молча прошла в зал.
- Не дрейфь, - шепнул Алексей Илье. - Вина выпьет - развеселится. Привет, Светик! - обнял он вышедшую их зала молодую рыжеватую женщину. Вот, привел для Галки женишка, а она не обрадовалась.
- Женишок не из детского ли сада? - улыбалась Светлана.
Илья покраснел и сердито посмотрел в глаза насмешницы.
Вскоре сели за стол, выпили. Илья не мог поднять глаза на Галину, которая казалась ему солидной, серьезной женщиной, учительницей. Алексей громко включил музыку и в танце утянул смеющуюся Светлану на кухню.
Галина и Илья еще раз выпили. Она пригласила его танцевать, и он неуклюже топтался на одном месте, жалко улыбаясь. Она, раскрасневшись от выпитого, заглянула в его глаза:
- Ты, молоденький, молочненький, хочешь меня, говори живо, а иначе передумаю?
- Д... да, - шепнул он и опустил глаза, налившиеся влагой. В груди тряслось, руки подрагивали, касаясь тугой талии Галины.
- Пойдем. - Она решительно, властно повела его за руку, как маленького, во вторую комнату. - Что ты, Илюша, разве так можно волноваться?
- Я не того, не волнуюсь, - просипел бледный Илья.
- Мне хочется побыть с тобой рядом, таким чистым, - тихо сказала Галина, присаживаясь на край широкой кровати и значительно заглядывая во влажные глаза Ильи. - Если ты ничего не хочешь - просто посидим, ага?
- Я... хочу, - сказал Илья и от великого детскогостыда не мог посмотреть в глаза женщи-ны.
- Хорошо. - Она скинула с себя халат.
Илья боялся даже шевельнуться и не знал, что нужно делать. Стоял, будто наказанный, с опущенной головой, подрагивал и мял пальцы.
Галина за рубашку притянула его к себе. Он благодарно встречал ее новый для себя ласковый, улыбчивый взгляд все таких же, однако, грустных, отягченных глаз. Он не понимал этой женщины.
Она легла на кровать и протянула ему руки. Он со страхом подумал: "Я совсем ничего не умею. Она будет смеяться надо мной" И его детское волнение взметнулось волной и залило рассудок; он неловко, локтем подкатился к Галине, коснулся ее губ.
Потом они тихо лежали с закрытыми глазами. Они так, быть может, лежали бы долго, но услышали голоса из зала и громкую музыку, и обоим стало мучительно нехорошо. Галина рывком набросила на Илью и себя одеяло, и они в темноте этого маленького домика целовались.
"Если кто-то мне скажет, - думал счастливый Илья, лаская женщину, - что не это важно в жизни, что важнее болтовня, обман, фальшь, ничтожные интересики быта и вся-вся другая чепуха, семейная или всей страны, я такому человеку дерзко улыбнусь в глаза и... что там! наверное, промолчу: разве можно словами объяснить, выразить то, что я испытал только что?"
17
Апрель и май Илья так плохо, безобразно учился, что педагоги, приходившие к его поникшим родителям, вызывавшие их в школу, звонившие им, однозначно говорили, что он, видимо, не сдаст выпускные экзамены. Мария Селивановна плакала, а Николай Иванович уже не знал, что предпринять. Илью гневно, взыскательно разбирали на собрании, и он, повинный с головы до ног, выслушал всех с опущенными глазами и на сердитый вопрос, думает ли он исправляться - не ответил. Вызывали Илью на педагогический совет, и там он безмолвствовал. Кто-то из педагогов на его упрямое молчание и странные поступки последних месяцев сказал, что парень погиб, другие - мол, повредился умом, третьи предложили выгнать из школы. Директор Валентина Ивановна крикнула на Панаева:
- Всех вас, мерзавцев и тунеядцев, посадить бы на голодный паек и за колючую проволоку загнать бы! - И своим грозным мужским взглядом долго в густой тишине педсовета смотрела с трибуны на Панаева. Тихо, но страшно выкрикнула: - Вон!
Бледный Панаев ненавистно взглянул на нее и дерзко медленно вышел. "Что они знают о жизни? - подумал он о педагогах по дороге к Галине. Ограниченные, жалкие люди!"
Илья забросил писать картины маслом и акварелью, потому что такая работа требовала серьезного напряжения мысли и сердца. Его душа перестала развиваться; только иногда набегало художническое томление, и он делал скорые, неясные наброски карандашом или углем. Человек, привыкший глазом, умом и сердцем к простым, понятным штрихам, краскам, сюжетам, скорее всего не смог бы разобраться в весенних набросках Ильи. Но можно было увидеть в неопределенных линиях абстрактных картинок Ильи то, что ворвалось в его жизнь: он и через рисунок, линию открывал и утверждал для себя истинную, в его представлении, жизнь. Эти рисунки были фантастическим сплетением тел, растений и облаков; Илья и сам толком не мог объяснить, что это означает. Как обнаженное человеческое тело может быть связано с небом, облаками или ветвями сосен и кустарников? Но совершенно ясно Илья понимал одно: все, что подняло и понесло его, это - ветер нового, радостного, долгожданного в его жизни, и потому радостными оказывались все его художественные работы весны.
Он как бы поднял бунт: неслушалсяродителейиучителей, урокипосещалтолько потем предметам, по которым сдавался экзамен. Показавшись дома на глаза матери - убегал к Галине.
18
Илья и Галина теперь встречались только вдвоем. Они жадно смотрели друг другу в глаза, улыбались, говорили пустое, незначащее, а потом ложились.
Но с каждым новым днем женщина все чаще не спешила в постель, а хотела подольше смотреть в серые с блеском глаза Ильи и беседовать.
- Мне бы такого мужа, как ты, - однажды сказала Галина ему, - и я была бы самой счастливой на свете.
Илья обнял ее, но она отошла к окну.
- Мне, миленький, горько жить, - тихо сказала она и заплакала.
Илья, уже привыкший обращаться с Галиной запросто, с одной целью, не знал, как поступить. Ему стало мучительно жалко ее и захотелось поступить так, чтобы она почувствовала себя счастливой. Но он был слишком молод, неопытен, и не мог предпринять что-то решительно-бесповоротное, такое, что перевернуло бы жизнь Галины. Он видел, что она очень одинока, что ее подруга Светлана поверхностный, какой-то несерьезный человек, и глубокие отношения их не связывают.
- Ты счастливая? - спросил Илья.
Она пожала плечами. Илья посмотрел в ее черные загоревшиеся глаза, и ему показалось, что они обожгли его. Опустил голову; почувствовал, что Галина хочет от него больше, чем он может, способен ей дать. Он видел в Галине только предмет для наслаждений, а душа его, понимал он, оказалось немой для нее.
- Мне уже тридцать один год, а счастье мое не сложилось, - сказала она и закурила. - Грустно, обидно. Два раза хотела выйти замуж, но чувствовала, нет настоящей, крепкой любви, и дело как-то само собой распадалось. Мне одного от всего сердца хотелось - встретить хорошего мужика, умного, доброго, с такими же чистыми, ясными глазами, как у тебя, и стать с ним счастливой, жить-поживать для него и наших детишек. - Галина по особенному, заостренно пытливо посмотрела на Илью, который смутился и направил взгляд в пол. - Нет! - на какие-то свои мысли сказала женщина. - Ты - еще мальчик в коротких штанишках.
- Точно! - усмехнулся Илья и крепко обнял Галину за талию. Стал говорить с неестественной для него хрипотцой: - Нашла мальчишку!
- Ладно-ладно - мужчина, а то кто же? - засмеялась Галина и снова закурила. Глубоко вдохнула крепкий горький дым и сильно выдохнула, зажмуриваясь от удовольствия, нарочно обдавая Илью густой струей. Он смешно заморгал и громко чихнул. Она засмеялась, но замолчала и задумалась.
Илья приметил, что ее жилистая шея в морщинах, бледно-матовая, какая-то незащищенно-жалкая, и ему захотелось приласкать, утешить свою несчастливую подругу.
- О чем, Галя, ты думаешь?
Она внимательно посмотрела в его глаза.
- Я думаю о ребенке.
- О ребенке? О каком ребенке?
- О прекрасном. Маленьком. Родном. Я так хочу счастья...
В Илье росло желание. Он потянулся к Галине, но она остановила его и легонько оттолкнула:
- Чего ты! Я хочу с тобой просто поговорить. Неужели тебе не интересно знать мою душу? Неужели только это тебе надо?
Он был настойчив.
- Неужели, Илюша, ты такой же, как все? - тихо, на полвздохе спросила женщина, поко-ряясь настойчивым рукам.
Илья слышал ее слова, но его душа была закрыта. Он не понимал, что стал нужен Галине со всем тем, что есть в нем - душой, сердцем, мыслями, телом, но не по раздельности. Он не понимал, что любим.
19
Вэтиминутыоннепомнил, что его ждала и любила другая женщина - Алла Долгих.
Был вечер, еще не темно, но уже и не светло. Нежаркое майское солнце лежало на крыше соседнего дома, и девушка смотрела на этот красный мяч и по-детски думала: "Скатится или не скатится?" Алле было приятно, удобно думать именно по-детски, наивно. Она улыбнулась, но вспомнила об Илье, отвернулась от солнца, поморщилась.
Солнце ярко вспыхнуло и, действительно, как мяч, скатилось за крыши. "Как все просто в детстве, - подумала Алла, - даже великое, большое светило может быть просто веселым, забавным шариком. И невозможно теперь обмануть себя... Он встречается с другой женщиной... как он мог?! - И она больно всхлипнула всей грудью. - Все, детство ушло, а то, что нагрянуло, как вихрь, в мою жизнь, - такое огорчительное".
Она отошла от окна, быстро прошлась по комнате и, казалось, искала такое дело, которое увело бы от горьких мыслей. Остановилась перед роялем и улыбнулась: "Как же я сразу не подошла к тебе? - погладила она инструмент по черному блестящему боку. - Ты - мой друг, ты никогда не изменял мне, сколько радостных часов я провела с тобой!" Мелькнуло в памяти детство, отрочество, и редкий день обходился без рояля, без музыки.
Алла коснулась двумя пальцами клавиш - вздрогнули тихие, одинокие звуки. Играла хаотично, что-то искала в звуках. Мелодии всплескивали, замолкали, звучали другие, но обрывались, не развившись и не набрав силы. Алла волновалась, морщилась, иногда неловко, даже грубо ударяла по клавишам, но те звуки, которые она хотела сыграть, не рождались. Наконец, она остановилась, сосредоточилась и стала медленно играть. Но вновь звуки вырывались абсолютно не отвечающие ее сердечному настрою. Она оборвала мелодию, захлопнула крышку и в отчаянии зажала ладонями глаза. "Зачем я хлопаю - разве рояль виноват? В моей душе наступила смута, вот и не получаются мои звуки..." Она встала и неожиданно сказала:
- Как я ненавижу его! - Покачала головой: - Как я люблю его, - кто может меня понять!
"Я что-то должна предпринять, чтобы он навсегда остался моим. Что, что его тянет к той женщине, какие между ними могут быть интересы? Она, говорят, старая...- Неожиданно в ее голове вспыхнуло, она прижала ладони к лицу и замерла, ощущая в теле то ли холод, то ли жар: - Вот что я ему должна дать! Как же я раньше об этом не подумала? Вот чем она притянула его, а я, напротив, оттолкнула", - вспомнила она случай на дне рождения.
- Теперь я знаю, как мне следует поступить! - громко сказала Алла, и ей сделалось легко.
Она словно бы решила трудную, долго не дававшуюся задачу и почувствовала себя счастливой. Ее душа опьянела. Все в ее любви к Илье почудилось простым и понятным: "Получит-таки он от меня то, что хотел, и хорошо".
Она снова открыла рояль и радостно опьяненно дрожащими пальцами пробежала по клавишам, остановилась, собирая внимание, и стала уверенно играть первую часть "Лунной сонаты". Ей показалось, что так одухотворенно, точно, правильно она еще ни разу не исполняла сонату. Заглянула в дверь Софья Андреевна:
- Алла, ты не дотягиваешь "до". Не мучай "соль". Что с тобой: сидишь в сумерках, за Бетховена придумываешь сонаты? - Софья Андреевна работала в филармонии, и с ее мнением считались большие музыкальные мастера. Алла знала с младенчества, что мать не выносила и всплеска фальши в музыке. Дочь расстроилась, но довольно сухо ответила:
- Ничего я не придумываю. Вечно вы что-нибудь сочините, - капризно повела она плечом, под "вы" подразумевая и отца.
- Что ты, Софушка? Алла отлично сыграла сонату, - вмешался Михаил Евгеньевич, в роскошном, цветастом байковом халате входя, весь надушенный и до синевы выбритый, в комнату. - Я даже телевизор выключил, чтобы послушать.
Софья Андреевна иронично улыбнулась мужу своим красивым, умащенным бальзамом лицом и, казалось, хотеласказать ему: "Пой, пой, соловушка, а точку в твоей песне все рав
но поставлю я".
"Прекрасные они у меня, - подумала Алла, с улыбкой наблюдая за родителями, - а сердца моего не понимают".
- Я сбегаю к Илье. На минутку. Хорошо?
- Уже поздно! - испуганно сказала Софья Андреевна и сразу забыла иронизировать над мужем.
- Что же такого? Ведь всего-то, мама, папа, в соседний подъезд перебежать.
Хотя обратилась Алла так же и к отцу, но все и всегда в семье решала исключительно мать. Михаил Евгеньевич лишь покорно смотрел на свою красавицу жену и говорил то, что ожидала она.
- Э-э, н-да, - сказал он, - уже поздно. Сидела бы дома.
- Что-то он перестал к нам наведываться. Не болеет ли? - спросила мать.
- Да, да, что-то я давненько его не вижу, не заболел ли хлопец? полюбопытствовал и Михаил Евгеньевич.
- Да, - обрадовалась Алла невольной подсказке, - он заболел. Надо проведать. Я полетела!
- Не задерживайся. На часок! Не более! - крикнула убежавшей в прихожую Алле обеспокоенная мать.
- Я тебя через час выйду встречать в подъезд, - добавил и Михаил Евгеньевич, заглядывая в глаза жены: оценила ли его стремление. Софья Андреевна знала, что для ответа мужу нужно ласково, ободряюще улыбнуться, и она улыбнулась.
20
Дома Алла не застала Илью. Мария Селивановна зазвала девушку на кухню отведать свежих булочек.
- Что-то ты, Алла, какая-то худенькая, бледнющая стала, как и мой Илья, - внимательно и нежно заглядывала в ее глаза Мария Селивановна. - Что с вами творится?
- Не знаю, - пожала плечами Алла и робко спросила: - Где же Илья может быть так долго?
- Холера его знает, - вздохнув, ответила Мария Селивановна и пододвинула своей любимице булочки. - Вконец избегался мальчишка, ничего не можем с ним сделать.
- Я найду, что с ним сделать! - сердито сказал из зала Николай Иванович, читавший на диване газету. - Ремень возьму да вдоль спины, вдоль спины пакостника, - грозно бурчал он. А Мария Селивановна шептала на ухо Алле:
- Не слушай ты его, старого: больше хорохорится, а чуть дело - рука не подымится. Любит он Илью, любит больше всего на свете.
- Как же он может, - тихо говорила Алла, - как может всех, всех огорчать? Все так его любят, а он... он... - Она склонила голову на горячую руку Марии Селивановны, которая гладила ее по спине.
Николай Иванович вошел на кухню с ремнем и. насупив серые, величественные, похожие на крылья брови, сказал:
- Вот увидишь: буду шалопая пороть!
- Сядь ты! Порщик выискался! - прикрикнула Мария Селивановна, умевшая в решительную минуту разговаривать с мужем.
Николай Иванович, может быть, еще что-нибудь сказал бы, носкрежетнулзамоквход-ной двери и все увидели уставшего, бледного Илью, вяло снимавшего куртку и обувь.
- Ты что, вагон с сахаром разгружал? - спросил отец, пряча, однако, ремень в карман. - Где был так долго?
- У товарища... билеты готовили, - ответил Илья и вздрогнул, увидев Аллу.
Мать встала между отцом и сыном и сказала:
- Посмотри, Илья, какая у нас гостья.
Отец что-то невнятно сказал и ушел в спальню. Алла сидела не шевелясь, опустив голову. Илья долго находился в прихожей, притворяясь, будто не развязывается шнурок на ботинке.
- Скорее заходи на кухню, - поторопила мать, - чай остывает. С Аллой поужинаешь. Быстрее!
Илья вошел на кухню, но на Аллу не взглянул.
- Кушайте, - сказала чуткая Мария Селивановна, - а я пойду по хозяйству похлопочу.
Илья и Алла молчали. Не завязывался у них тот легкий, перепрыгивающий от одной темы к другой разговор, который начинался, стоило им встретиться. Илья не знал, о чем разговаривать;лгать или говорить что-то фальшивое, наигранное он не мог. Алла знала, что намеревалась сказать, но волновалась и не решалась произнести первую фразу. Они сидели рядом, напротив, но не видели друг друга в лицо, глаза в глаза.
Молчание, не видение друг друга становилось уже неприличным и невозможным - Илья посмотрел на свою подругу. Он увидел, что она бледная, сутуло склонила плечи, губа подрагивает; жалость коснулась его сердца. Алла тоже подняла глаза и увидела - чего в школе в толпе и суете не замечала посуровевшие, худые скулы, сильный взгляд, ставшие гуще усики, и она поняла, что Илья уже не тот мальчик, которого она знала до этой злополучной, поворотной весны, а - парень, мужчина, который нравится женщинам. И мысль о женщинах, особенно о разлучнице, заставила Аллу вздрогнуть.
- Ты мерзнешь? - спросил Илья хрипловатым от молчания голосом, но каким-то нежно-тихим, как показалось Алле, будто бы хотел, чтобы слышала его только она.
- Н-нет, - вымолвила она сухими, отвердевшими губами.
- Подлить чаю? - сказал он так же тихо.
- Подлей, - почему-то шепнула она и покраснела.
Они помолчали, и каждый притворялся, что очень увлечен булочкой и чаем.
- Что ты пишешь или рисуешь? - спросила Алла .
- Так... ерунда...
- Все же? Покажи.
- Пойдем.
Прошли в комнату Ильи, и он небрежно показал последние рисунки. Алла увидела обнаженные тела, причудливо изогнутые, фантастические, непонятные для нее, но своей чуткой душой пробуждающейся женщины поняла - он рисует ту женщину и все то, что у него было с ней. Алле стало так обидно и горько, что закололо в глазах, но слезы не потекли: казалось, покалывали не слезы, а иголки.
- Интересно, - сказала она нарочито сухо и небрежно отодвинула от себя рисунки. - А что ты еще нарисовал? - неожиданно для себя ядовито, зло сказала она, по особенному, как-то шипяще произнеся "еще" и дерзко, смело посмотрев в глаза Ильи.
- Так, ничего, - равнодушно ответил он или тоже притворялся.
Алла видела, что Илья теперь не творил, а - "пошличал", как она подумала. "Где доброта его картин, где милые мордашки, где наивные, прекрасные радуги Вселенной, где чистота и искренность?" Она прикусила ноготь. Потом сказала, ясно произнося каждое слово:
- Давайвместеготовиться к экзаменам? - Ответа не ждала. - У меня завтра родителей не
будет дома... весь вечер... Приходи.
Илья сразу понял, зачем Алла приглашала его, он понял, на какую жертву ради него решилась она. Но мощное животное чувство, разогретое в нем этой весной, задавило то детское чувство страха, переживания за близкого, родного человека, каким издавна, с далекого раннего детства была для него Алла, сломило, отодвинуло это нежное чувство, которое вспыхнуло, блеснуло в нем на секунду, две или три, и он холодно сказал:
- Жди. Буду в шесть.
Он пришел к Алле на следующий день ровно в шесть. Она дрожала, не сопротивлялась, а, как связанная по ногам овца, обреченно ждала ножа.
Потом она сказала:
- Илья, мне нехорошо. Пожалей меня.
Он лег рядом с Аллой, молчал и морщился.
- Ты теперь только мой, да?
- Да, - отозвался он.
Но от нее он пошел не домой, а к Галине.
21
Илья обнимал Галину, целовал, но она, как-то очень светло, ласково улыбаясь, уклонялась и просила:
- Погоди, мой мальчик, погоди...
Однако Илья, в предвкушении, не хотел слушать ее, а настойчиво целовал и обнимал. Щеки Галины розово и свежо налились, блестели черные глаза, - она действительно была хороша.
- Галя, ты сегодня какая-то необычная. Что с тобой? - спросил раскрасневшийся Илья, отступив от нее, настойчиво отвергавшей ласки.
- Скажи, скажи, миленький, только не ври: я тебе хотя бы чуток нравлюсь?
Он сидел на диване, а она склонилась перед ним на корточки, прислонила щеку к его колену, как преданная собака, снизу смотрела в его глаза и, улыбаясь, но уже тревожно, ждала ответа.
- Ты же знаешь... - отвернул свой ломкий взгляд Илья. - Ты такая странная сегодня.
Она вздохнула, ничего не сказала, уткнула голову в одеяло. С минуту посидела тихо, затаенно. Потом неожиданно подняла на Илью свои прекрасные глаза и ясно, чисто, счастливо- улыбчиво пропела:
- Я жду ребенка.
Илье показалось, что Галина светится, столь светлой, возвышенной была ее улыбка.
- Ребенка? - надтреснувшим голосом переспросил он и - его парализовал страх: "От кого ребенок? От меня?!" Он страшно, беловато побледнел, искоса посмотрел на Галину и казалось: если посмотрел бы прямо, глаза в глаза, то открыл бы что-то более ужасное, разящее.
- Милок, ты никак испужался? - смеялась светящаяся Галина. - Дурачок!
В голове Ильи вспыхивало, как молнии, сжигало разум, и он не совсем ясно понимал, что, собственно, с ним происходит. "Все, все кончено! - Он сонно оплыл на диване. - Ребенок... ребенок... как все глупо". Он не совладал с собой и заплакал, как маленький.
- Какие же мы плаксы, - плакала вместе с ним Галина и, как мать, гладила его по голове, целовала в разгоряченный лоб.
- Ребенокнеотменя! - вскрикнулИлья и схватил женщину за руку. - Ну, скажи, что не от меня!
- От тебя, от тебя, Илюша, - строго сказала женщина, вытирая платком глаза. - Только ты был со мной. Я, как только увидела тебя, так и сказала себе: вот ты и дождалась, голубка, своего часа, за твои муки вознаградит тебя он, этот чистый мальчик. Я хотела забеременеть толькооттебя - ивот, миленькиймойИлья, всепрекрасно. Я счастлива, спасибо тебе. Ипрости меня, подлую, коварную. Я тоже имею право на счастье.
- Ты - хитрая, эгоистичная женщина, - всхлипывал Илья.
Она крепко обняла его:
- Прости, прости! Но я так хочу счастья, простого человеческого счастья! Думала, пропаду. А глянула первый раз на тебя и поняла - еще не все для меня потеряно, еще теплится в сердце какой-то крохотный расточек. Знал бы ты, как я хочу счастья!
Она жалко улыбалась, сжимая пальцы в замке.
- Ты думаешь, Илья, я буду тебя тревожить этим ребенком? Нет, родной, нет! Успокойся. Если не хочешь сожительствовать - иди на все четыре стороны. Я заживу хорошо одна, с ребенком. Знал бы ты, Илюша, как долго я тебя ждала.
- Меня?
- Тебя - такого.
- Да что же, наконец-то, ты нашла во мне?! - Он резко встал, нечаянно оттолкнув Галину. - Что, что, черт возьми, ты вбила в свою голову? Какой я идеал, я - мерзавец! - Он угрюмо помолчал, прикусив губу. Потом склонился над Галиной: - Ты покалечишь мне жизнь, если родишь, понимаешь?! Пока-ле-чишь! - отчаянно крикнул он. - Я люблю девушку, понимаешь, люб-лю? Ты мне не нужна. Не нуж-на! Видишь, какой я негодяй, и ты от меня, такого ничтожества, решила родить? Кого? Ничтожество?
- Молчи! Молчи! - задыхалась в рыданиях Галина. - Не убивай во мне веру хотя бы в тебя. - Она упала лицом на подушку и тяжело, как-то по-звериному зарыдала и заохала. Илье показалось, что она рычала.
Он пьяно покачивался над Галиной, потом медленно, будто его прижимали сверху, а он не хотел, сел рядом с ней и уронил голову на свои колени. "Я нравственный урод. Не художник, не школьник, не парень, не сын своих родителей, а просто урод. Я урод перед этой несчастной женщиной, не знающей, за что ухватиться в жизни, я в тысячу раз урод перед моей прекрасной Аллой, перед мамой и отцом, перед всем светом. Я хочу, как скот, наслаждаться и ничем за это не заплатить. Но почему так у меня получилось - не по-человечески? Я должен разобраться в своей жизни, понять себя и окружающих. Жил-был хороший, пригожий мальчик, учился, слушался родителей, получал пятерки, рисовал, восхищался картинами великих мастеров и вдруг будто бы скопилось во мне за много лет какое-то взрывчатое вещество, кто-то нечаянно поднес спичку и - взлетел. Я восстал против нормального течения жизни и... вот, получил! Но как жить дальше? Как смотреть людям в глаза? Для чего жить?"
- Прости, Галя, - произнес он, вздохнув, и твердо, но со слезами в глазах посмотрел в ее блестящие, глубокие черные глаза. - Я к тебе никогда не приду. Прости... я, конечно, низкий человек... если вообще человек...
- Илья! - Она схватила его руки и склонилась, чтобы их поцеловать. Но Илья дернулся всем корпусом, отошел. - Ты правильно делаешь, что бросаешь меня, такого непутевого, злосчастного человека.Но, родненький, я об одном хочу тебя попросить, мне больше, Илья, ничего от тебя не надо: забегай хотя бы раз в год ко мне, а? Нет, к нам.
Илья мучился, записывая; сначала писал все, потом какую-нибудь любопытную мысль. Но, когда Надежда Петровна после звонка объявила, что вместо классного часа нужно поработать по билетам, положил ручку в карман и угрюмо склонил голову к столу. Еремин ни строчки не написал, а смотрел в окно или шептался с соседями по ряду. В конце шестого урока он вырвал из тетради клочок бумаги, быстро написал и подсунул Панаеву.
Илья прочитал: "Хочешь женщину?" Он мгновенно перестал слышать Надежду Петровну, его душалихорадочно запульсировала. Махнул головой Еремину.
- Я познакомился с одной разведенкой, а у нее подруга, - хочешь, сведу? Порезвишься. Вижу - хочешь! - сказал Алексей, подмигивая. - На вино денег найдешь?
16
У Ильи после урока заплетались ноги. Ему не верилось, что скоро может произойти то, о чем он тайно и стыдливо мечтал. Он шел по коридору за Алексеем, натыкался, как слепой, на учеников и учителей. Мельком увидел чье-то очень знакомое лицо, сразу не признал, но неожиданно понял - Алла. Она, одетая в кроличью шубу, стояла возле раздевалки и, несомненно, ждала Илью, коленкой нервно подкидывая сумку. Удивленно посмотрела на своего припозднившегося друга, а он притворился, что не увидел ее, быстро прошел мимо, подхватил куртку и побежал за Алексеем.
Купили вина.
Дверь в квартиру открыла молодая, показавшаясяИлье некрасивой женщина, которую звали Галиной. Он на мгновение встретился взглядом с ее тусклыми черными глазами, поразившими его какой-то глубокой печальной красотой.
Илью удивил и обидел прием: Галина коротко равнодушно взглянула на гостей, склоняясь и путаясь в широком халате, молча прошла в зал.
- Не дрейфь, - шепнул Алексей Илье. - Вина выпьет - развеселится. Привет, Светик! - обнял он вышедшую их зала молодую рыжеватую женщину. Вот, привел для Галки женишка, а она не обрадовалась.
- Женишок не из детского ли сада? - улыбалась Светлана.
Илья покраснел и сердито посмотрел в глаза насмешницы.
Вскоре сели за стол, выпили. Илья не мог поднять глаза на Галину, которая казалась ему солидной, серьезной женщиной, учительницей. Алексей громко включил музыку и в танце утянул смеющуюся Светлану на кухню.
Галина и Илья еще раз выпили. Она пригласила его танцевать, и он неуклюже топтался на одном месте, жалко улыбаясь. Она, раскрасневшись от выпитого, заглянула в его глаза:
- Ты, молоденький, молочненький, хочешь меня, говори живо, а иначе передумаю?
- Д... да, - шепнул он и опустил глаза, налившиеся влагой. В груди тряслось, руки подрагивали, касаясь тугой талии Галины.
- Пойдем. - Она решительно, властно повела его за руку, как маленького, во вторую комнату. - Что ты, Илюша, разве так можно волноваться?
- Я не того, не волнуюсь, - просипел бледный Илья.
- Мне хочется побыть с тобой рядом, таким чистым, - тихо сказала Галина, присаживаясь на край широкой кровати и значительно заглядывая во влажные глаза Ильи. - Если ты ничего не хочешь - просто посидим, ага?
- Я... хочу, - сказал Илья и от великого детскогостыда не мог посмотреть в глаза женщи-ны.
- Хорошо. - Она скинула с себя халат.
Илья боялся даже шевельнуться и не знал, что нужно делать. Стоял, будто наказанный, с опущенной головой, подрагивал и мял пальцы.
Галина за рубашку притянула его к себе. Он благодарно встречал ее новый для себя ласковый, улыбчивый взгляд все таких же, однако, грустных, отягченных глаз. Он не понимал этой женщины.
Она легла на кровать и протянула ему руки. Он со страхом подумал: "Я совсем ничего не умею. Она будет смеяться надо мной" И его детское волнение взметнулось волной и залило рассудок; он неловко, локтем подкатился к Галине, коснулся ее губ.
Потом они тихо лежали с закрытыми глазами. Они так, быть может, лежали бы долго, но услышали голоса из зала и громкую музыку, и обоим стало мучительно нехорошо. Галина рывком набросила на Илью и себя одеяло, и они в темноте этого маленького домика целовались.
"Если кто-то мне скажет, - думал счастливый Илья, лаская женщину, - что не это важно в жизни, что важнее болтовня, обман, фальшь, ничтожные интересики быта и вся-вся другая чепуха, семейная или всей страны, я такому человеку дерзко улыбнусь в глаза и... что там! наверное, промолчу: разве можно словами объяснить, выразить то, что я испытал только что?"
17
Апрель и май Илья так плохо, безобразно учился, что педагоги, приходившие к его поникшим родителям, вызывавшие их в школу, звонившие им, однозначно говорили, что он, видимо, не сдаст выпускные экзамены. Мария Селивановна плакала, а Николай Иванович уже не знал, что предпринять. Илью гневно, взыскательно разбирали на собрании, и он, повинный с головы до ног, выслушал всех с опущенными глазами и на сердитый вопрос, думает ли он исправляться - не ответил. Вызывали Илью на педагогический совет, и там он безмолвствовал. Кто-то из педагогов на его упрямое молчание и странные поступки последних месяцев сказал, что парень погиб, другие - мол, повредился умом, третьи предложили выгнать из школы. Директор Валентина Ивановна крикнула на Панаева:
- Всех вас, мерзавцев и тунеядцев, посадить бы на голодный паек и за колючую проволоку загнать бы! - И своим грозным мужским взглядом долго в густой тишине педсовета смотрела с трибуны на Панаева. Тихо, но страшно выкрикнула: - Вон!
Бледный Панаев ненавистно взглянул на нее и дерзко медленно вышел. "Что они знают о жизни? - подумал он о педагогах по дороге к Галине. Ограниченные, жалкие люди!"
Илья забросил писать картины маслом и акварелью, потому что такая работа требовала серьезного напряжения мысли и сердца. Его душа перестала развиваться; только иногда набегало художническое томление, и он делал скорые, неясные наброски карандашом или углем. Человек, привыкший глазом, умом и сердцем к простым, понятным штрихам, краскам, сюжетам, скорее всего не смог бы разобраться в весенних набросках Ильи. Но можно было увидеть в неопределенных линиях абстрактных картинок Ильи то, что ворвалось в его жизнь: он и через рисунок, линию открывал и утверждал для себя истинную, в его представлении, жизнь. Эти рисунки были фантастическим сплетением тел, растений и облаков; Илья и сам толком не мог объяснить, что это означает. Как обнаженное человеческое тело может быть связано с небом, облаками или ветвями сосен и кустарников? Но совершенно ясно Илья понимал одно: все, что подняло и понесло его, это - ветер нового, радостного, долгожданного в его жизни, и потому радостными оказывались все его художественные работы весны.
Он как бы поднял бунт: неслушалсяродителейиучителей, урокипосещалтолько потем предметам, по которым сдавался экзамен. Показавшись дома на глаза матери - убегал к Галине.
18
Илья и Галина теперь встречались только вдвоем. Они жадно смотрели друг другу в глаза, улыбались, говорили пустое, незначащее, а потом ложились.
Но с каждым новым днем женщина все чаще не спешила в постель, а хотела подольше смотреть в серые с блеском глаза Ильи и беседовать.
- Мне бы такого мужа, как ты, - однажды сказала Галина ему, - и я была бы самой счастливой на свете.
Илья обнял ее, но она отошла к окну.
- Мне, миленький, горько жить, - тихо сказала она и заплакала.
Илья, уже привыкший обращаться с Галиной запросто, с одной целью, не знал, как поступить. Ему стало мучительно жалко ее и захотелось поступить так, чтобы она почувствовала себя счастливой. Но он был слишком молод, неопытен, и не мог предпринять что-то решительно-бесповоротное, такое, что перевернуло бы жизнь Галины. Он видел, что она очень одинока, что ее подруга Светлана поверхностный, какой-то несерьезный человек, и глубокие отношения их не связывают.
- Ты счастливая? - спросил Илья.
Она пожала плечами. Илья посмотрел в ее черные загоревшиеся глаза, и ему показалось, что они обожгли его. Опустил голову; почувствовал, что Галина хочет от него больше, чем он может, способен ей дать. Он видел в Галине только предмет для наслаждений, а душа его, понимал он, оказалось немой для нее.
- Мне уже тридцать один год, а счастье мое не сложилось, - сказала она и закурила. - Грустно, обидно. Два раза хотела выйти замуж, но чувствовала, нет настоящей, крепкой любви, и дело как-то само собой распадалось. Мне одного от всего сердца хотелось - встретить хорошего мужика, умного, доброго, с такими же чистыми, ясными глазами, как у тебя, и стать с ним счастливой, жить-поживать для него и наших детишек. - Галина по особенному, заостренно пытливо посмотрела на Илью, который смутился и направил взгляд в пол. - Нет! - на какие-то свои мысли сказала женщина. - Ты - еще мальчик в коротких штанишках.
- Точно! - усмехнулся Илья и крепко обнял Галину за талию. Стал говорить с неестественной для него хрипотцой: - Нашла мальчишку!
- Ладно-ладно - мужчина, а то кто же? - засмеялась Галина и снова закурила. Глубоко вдохнула крепкий горький дым и сильно выдохнула, зажмуриваясь от удовольствия, нарочно обдавая Илью густой струей. Он смешно заморгал и громко чихнул. Она засмеялась, но замолчала и задумалась.
Илья приметил, что ее жилистая шея в морщинах, бледно-матовая, какая-то незащищенно-жалкая, и ему захотелось приласкать, утешить свою несчастливую подругу.
- О чем, Галя, ты думаешь?
Она внимательно посмотрела в его глаза.
- Я думаю о ребенке.
- О ребенке? О каком ребенке?
- О прекрасном. Маленьком. Родном. Я так хочу счастья...
В Илье росло желание. Он потянулся к Галине, но она остановила его и легонько оттолкнула:
- Чего ты! Я хочу с тобой просто поговорить. Неужели тебе не интересно знать мою душу? Неужели только это тебе надо?
Он был настойчив.
- Неужели, Илюша, ты такой же, как все? - тихо, на полвздохе спросила женщина, поко-ряясь настойчивым рукам.
Илья слышал ее слова, но его душа была закрыта. Он не понимал, что стал нужен Галине со всем тем, что есть в нем - душой, сердцем, мыслями, телом, но не по раздельности. Он не понимал, что любим.
19
Вэтиминутыоннепомнил, что его ждала и любила другая женщина - Алла Долгих.
Был вечер, еще не темно, но уже и не светло. Нежаркое майское солнце лежало на крыше соседнего дома, и девушка смотрела на этот красный мяч и по-детски думала: "Скатится или не скатится?" Алле было приятно, удобно думать именно по-детски, наивно. Она улыбнулась, но вспомнила об Илье, отвернулась от солнца, поморщилась.
Солнце ярко вспыхнуло и, действительно, как мяч, скатилось за крыши. "Как все просто в детстве, - подумала Алла, - даже великое, большое светило может быть просто веселым, забавным шариком. И невозможно теперь обмануть себя... Он встречается с другой женщиной... как он мог?! - И она больно всхлипнула всей грудью. - Все, детство ушло, а то, что нагрянуло, как вихрь, в мою жизнь, - такое огорчительное".
Она отошла от окна, быстро прошлась по комнате и, казалось, искала такое дело, которое увело бы от горьких мыслей. Остановилась перед роялем и улыбнулась: "Как же я сразу не подошла к тебе? - погладила она инструмент по черному блестящему боку. - Ты - мой друг, ты никогда не изменял мне, сколько радостных часов я провела с тобой!" Мелькнуло в памяти детство, отрочество, и редкий день обходился без рояля, без музыки.
Алла коснулась двумя пальцами клавиш - вздрогнули тихие, одинокие звуки. Играла хаотично, что-то искала в звуках. Мелодии всплескивали, замолкали, звучали другие, но обрывались, не развившись и не набрав силы. Алла волновалась, морщилась, иногда неловко, даже грубо ударяла по клавишам, но те звуки, которые она хотела сыграть, не рождались. Наконец, она остановилась, сосредоточилась и стала медленно играть. Но вновь звуки вырывались абсолютно не отвечающие ее сердечному настрою. Она оборвала мелодию, захлопнула крышку и в отчаянии зажала ладонями глаза. "Зачем я хлопаю - разве рояль виноват? В моей душе наступила смута, вот и не получаются мои звуки..." Она встала и неожиданно сказала:
- Как я ненавижу его! - Покачала головой: - Как я люблю его, - кто может меня понять!
"Я что-то должна предпринять, чтобы он навсегда остался моим. Что, что его тянет к той женщине, какие между ними могут быть интересы? Она, говорят, старая...- Неожиданно в ее голове вспыхнуло, она прижала ладони к лицу и замерла, ощущая в теле то ли холод, то ли жар: - Вот что я ему должна дать! Как же я раньше об этом не подумала? Вот чем она притянула его, а я, напротив, оттолкнула", - вспомнила она случай на дне рождения.
- Теперь я знаю, как мне следует поступить! - громко сказала Алла, и ей сделалось легко.
Она словно бы решила трудную, долго не дававшуюся задачу и почувствовала себя счастливой. Ее душа опьянела. Все в ее любви к Илье почудилось простым и понятным: "Получит-таки он от меня то, что хотел, и хорошо".
Она снова открыла рояль и радостно опьяненно дрожащими пальцами пробежала по клавишам, остановилась, собирая внимание, и стала уверенно играть первую часть "Лунной сонаты". Ей показалось, что так одухотворенно, точно, правильно она еще ни разу не исполняла сонату. Заглянула в дверь Софья Андреевна:
- Алла, ты не дотягиваешь "до". Не мучай "соль". Что с тобой: сидишь в сумерках, за Бетховена придумываешь сонаты? - Софья Андреевна работала в филармонии, и с ее мнением считались большие музыкальные мастера. Алла знала с младенчества, что мать не выносила и всплеска фальши в музыке. Дочь расстроилась, но довольно сухо ответила:
- Ничего я не придумываю. Вечно вы что-нибудь сочините, - капризно повела она плечом, под "вы" подразумевая и отца.
- Что ты, Софушка? Алла отлично сыграла сонату, - вмешался Михаил Евгеньевич, в роскошном, цветастом байковом халате входя, весь надушенный и до синевы выбритый, в комнату. - Я даже телевизор выключил, чтобы послушать.
Софья Андреевна иронично улыбнулась мужу своим красивым, умащенным бальзамом лицом и, казалось, хотеласказать ему: "Пой, пой, соловушка, а точку в твоей песне все рав
но поставлю я".
"Прекрасные они у меня, - подумала Алла, с улыбкой наблюдая за родителями, - а сердца моего не понимают".
- Я сбегаю к Илье. На минутку. Хорошо?
- Уже поздно! - испуганно сказала Софья Андреевна и сразу забыла иронизировать над мужем.
- Что же такого? Ведь всего-то, мама, папа, в соседний подъезд перебежать.
Хотя обратилась Алла так же и к отцу, но все и всегда в семье решала исключительно мать. Михаил Евгеньевич лишь покорно смотрел на свою красавицу жену и говорил то, что ожидала она.
- Э-э, н-да, - сказал он, - уже поздно. Сидела бы дома.
- Что-то он перестал к нам наведываться. Не болеет ли? - спросила мать.
- Да, да, что-то я давненько его не вижу, не заболел ли хлопец? полюбопытствовал и Михаил Евгеньевич.
- Да, - обрадовалась Алла невольной подсказке, - он заболел. Надо проведать. Я полетела!
- Не задерживайся. На часок! Не более! - крикнула убежавшей в прихожую Алле обеспокоенная мать.
- Я тебя через час выйду встречать в подъезд, - добавил и Михаил Евгеньевич, заглядывая в глаза жены: оценила ли его стремление. Софья Андреевна знала, что для ответа мужу нужно ласково, ободряюще улыбнуться, и она улыбнулась.
20
Дома Алла не застала Илью. Мария Селивановна зазвала девушку на кухню отведать свежих булочек.
- Что-то ты, Алла, какая-то худенькая, бледнющая стала, как и мой Илья, - внимательно и нежно заглядывала в ее глаза Мария Селивановна. - Что с вами творится?
- Не знаю, - пожала плечами Алла и робко спросила: - Где же Илья может быть так долго?
- Холера его знает, - вздохнув, ответила Мария Селивановна и пододвинула своей любимице булочки. - Вконец избегался мальчишка, ничего не можем с ним сделать.
- Я найду, что с ним сделать! - сердито сказал из зала Николай Иванович, читавший на диване газету. - Ремень возьму да вдоль спины, вдоль спины пакостника, - грозно бурчал он. А Мария Селивановна шептала на ухо Алле:
- Не слушай ты его, старого: больше хорохорится, а чуть дело - рука не подымится. Любит он Илью, любит больше всего на свете.
- Как же он может, - тихо говорила Алла, - как может всех, всех огорчать? Все так его любят, а он... он... - Она склонила голову на горячую руку Марии Селивановны, которая гладила ее по спине.
Николай Иванович вошел на кухню с ремнем и. насупив серые, величественные, похожие на крылья брови, сказал:
- Вот увидишь: буду шалопая пороть!
- Сядь ты! Порщик выискался! - прикрикнула Мария Селивановна, умевшая в решительную минуту разговаривать с мужем.
Николай Иванович, может быть, еще что-нибудь сказал бы, носкрежетнулзамоквход-ной двери и все увидели уставшего, бледного Илью, вяло снимавшего куртку и обувь.
- Ты что, вагон с сахаром разгружал? - спросил отец, пряча, однако, ремень в карман. - Где был так долго?
- У товарища... билеты готовили, - ответил Илья и вздрогнул, увидев Аллу.
Мать встала между отцом и сыном и сказала:
- Посмотри, Илья, какая у нас гостья.
Отец что-то невнятно сказал и ушел в спальню. Алла сидела не шевелясь, опустив голову. Илья долго находился в прихожей, притворяясь, будто не развязывается шнурок на ботинке.
- Скорее заходи на кухню, - поторопила мать, - чай остывает. С Аллой поужинаешь. Быстрее!
Илья вошел на кухню, но на Аллу не взглянул.
- Кушайте, - сказала чуткая Мария Селивановна, - а я пойду по хозяйству похлопочу.
Илья и Алла молчали. Не завязывался у них тот легкий, перепрыгивающий от одной темы к другой разговор, который начинался, стоило им встретиться. Илья не знал, о чем разговаривать;лгать или говорить что-то фальшивое, наигранное он не мог. Алла знала, что намеревалась сказать, но волновалась и не решалась произнести первую фразу. Они сидели рядом, напротив, но не видели друг друга в лицо, глаза в глаза.
Молчание, не видение друг друга становилось уже неприличным и невозможным - Илья посмотрел на свою подругу. Он увидел, что она бледная, сутуло склонила плечи, губа подрагивает; жалость коснулась его сердца. Алла тоже подняла глаза и увидела - чего в школе в толпе и суете не замечала посуровевшие, худые скулы, сильный взгляд, ставшие гуще усики, и она поняла, что Илья уже не тот мальчик, которого она знала до этой злополучной, поворотной весны, а - парень, мужчина, который нравится женщинам. И мысль о женщинах, особенно о разлучнице, заставила Аллу вздрогнуть.
- Ты мерзнешь? - спросил Илья хрипловатым от молчания голосом, но каким-то нежно-тихим, как показалось Алле, будто бы хотел, чтобы слышала его только она.
- Н-нет, - вымолвила она сухими, отвердевшими губами.
- Подлить чаю? - сказал он так же тихо.
- Подлей, - почему-то шепнула она и покраснела.
Они помолчали, и каждый притворялся, что очень увлечен булочкой и чаем.
- Что ты пишешь или рисуешь? - спросила Алла .
- Так... ерунда...
- Все же? Покажи.
- Пойдем.
Прошли в комнату Ильи, и он небрежно показал последние рисунки. Алла увидела обнаженные тела, причудливо изогнутые, фантастические, непонятные для нее, но своей чуткой душой пробуждающейся женщины поняла - он рисует ту женщину и все то, что у него было с ней. Алле стало так обидно и горько, что закололо в глазах, но слезы не потекли: казалось, покалывали не слезы, а иголки.
- Интересно, - сказала она нарочито сухо и небрежно отодвинула от себя рисунки. - А что ты еще нарисовал? - неожиданно для себя ядовито, зло сказала она, по особенному, как-то шипяще произнеся "еще" и дерзко, смело посмотрев в глаза Ильи.
- Так, ничего, - равнодушно ответил он или тоже притворялся.
Алла видела, что Илья теперь не творил, а - "пошличал", как она подумала. "Где доброта его картин, где милые мордашки, где наивные, прекрасные радуги Вселенной, где чистота и искренность?" Она прикусила ноготь. Потом сказала, ясно произнося каждое слово:
- Давайвместеготовиться к экзаменам? - Ответа не ждала. - У меня завтра родителей не
будет дома... весь вечер... Приходи.
Илья сразу понял, зачем Алла приглашала его, он понял, на какую жертву ради него решилась она. Но мощное животное чувство, разогретое в нем этой весной, задавило то детское чувство страха, переживания за близкого, родного человека, каким издавна, с далекого раннего детства была для него Алла, сломило, отодвинуло это нежное чувство, которое вспыхнуло, блеснуло в нем на секунду, две или три, и он холодно сказал:
- Жди. Буду в шесть.
Он пришел к Алле на следующий день ровно в шесть. Она дрожала, не сопротивлялась, а, как связанная по ногам овца, обреченно ждала ножа.
Потом она сказала:
- Илья, мне нехорошо. Пожалей меня.
Он лег рядом с Аллой, молчал и морщился.
- Ты теперь только мой, да?
- Да, - отозвался он.
Но от нее он пошел не домой, а к Галине.
21
Илья обнимал Галину, целовал, но она, как-то очень светло, ласково улыбаясь, уклонялась и просила:
- Погоди, мой мальчик, погоди...
Однако Илья, в предвкушении, не хотел слушать ее, а настойчиво целовал и обнимал. Щеки Галины розово и свежо налились, блестели черные глаза, - она действительно была хороша.
- Галя, ты сегодня какая-то необычная. Что с тобой? - спросил раскрасневшийся Илья, отступив от нее, настойчиво отвергавшей ласки.
- Скажи, скажи, миленький, только не ври: я тебе хотя бы чуток нравлюсь?
Он сидел на диване, а она склонилась перед ним на корточки, прислонила щеку к его колену, как преданная собака, снизу смотрела в его глаза и, улыбаясь, но уже тревожно, ждала ответа.
- Ты же знаешь... - отвернул свой ломкий взгляд Илья. - Ты такая странная сегодня.
Она вздохнула, ничего не сказала, уткнула голову в одеяло. С минуту посидела тихо, затаенно. Потом неожиданно подняла на Илью свои прекрасные глаза и ясно, чисто, счастливо- улыбчиво пропела:
- Я жду ребенка.
Илье показалось, что Галина светится, столь светлой, возвышенной была ее улыбка.
- Ребенка? - надтреснувшим голосом переспросил он и - его парализовал страх: "От кого ребенок? От меня?!" Он страшно, беловато побледнел, искоса посмотрел на Галину и казалось: если посмотрел бы прямо, глаза в глаза, то открыл бы что-то более ужасное, разящее.
- Милок, ты никак испужался? - смеялась светящаяся Галина. - Дурачок!
В голове Ильи вспыхивало, как молнии, сжигало разум, и он не совсем ясно понимал, что, собственно, с ним происходит. "Все, все кончено! - Он сонно оплыл на диване. - Ребенок... ребенок... как все глупо". Он не совладал с собой и заплакал, как маленький.
- Какие же мы плаксы, - плакала вместе с ним Галина и, как мать, гладила его по голове, целовала в разгоряченный лоб.
- Ребенокнеотменя! - вскрикнулИлья и схватил женщину за руку. - Ну, скажи, что не от меня!
- От тебя, от тебя, Илюша, - строго сказала женщина, вытирая платком глаза. - Только ты был со мной. Я, как только увидела тебя, так и сказала себе: вот ты и дождалась, голубка, своего часа, за твои муки вознаградит тебя он, этот чистый мальчик. Я хотела забеременеть толькооттебя - ивот, миленькиймойИлья, всепрекрасно. Я счастлива, спасибо тебе. Ипрости меня, подлую, коварную. Я тоже имею право на счастье.
- Ты - хитрая, эгоистичная женщина, - всхлипывал Илья.
Она крепко обняла его:
- Прости, прости! Но я так хочу счастья, простого человеческого счастья! Думала, пропаду. А глянула первый раз на тебя и поняла - еще не все для меня потеряно, еще теплится в сердце какой-то крохотный расточек. Знал бы ты, как я хочу счастья!
Она жалко улыбалась, сжимая пальцы в замке.
- Ты думаешь, Илья, я буду тебя тревожить этим ребенком? Нет, родной, нет! Успокойся. Если не хочешь сожительствовать - иди на все четыре стороны. Я заживу хорошо одна, с ребенком. Знал бы ты, Илюша, как долго я тебя ждала.
- Меня?
- Тебя - такого.
- Да что же, наконец-то, ты нашла во мне?! - Он резко встал, нечаянно оттолкнув Галину. - Что, что, черт возьми, ты вбила в свою голову? Какой я идеал, я - мерзавец! - Он угрюмо помолчал, прикусив губу. Потом склонился над Галиной: - Ты покалечишь мне жизнь, если родишь, понимаешь?! Пока-ле-чишь! - отчаянно крикнул он. - Я люблю девушку, понимаешь, люб-лю? Ты мне не нужна. Не нуж-на! Видишь, какой я негодяй, и ты от меня, такого ничтожества, решила родить? Кого? Ничтожество?
- Молчи! Молчи! - задыхалась в рыданиях Галина. - Не убивай во мне веру хотя бы в тебя. - Она упала лицом на подушку и тяжело, как-то по-звериному зарыдала и заохала. Илье показалось, что она рычала.
Он пьяно покачивался над Галиной, потом медленно, будто его прижимали сверху, а он не хотел, сел рядом с ней и уронил голову на свои колени. "Я нравственный урод. Не художник, не школьник, не парень, не сын своих родителей, а просто урод. Я урод перед этой несчастной женщиной, не знающей, за что ухватиться в жизни, я в тысячу раз урод перед моей прекрасной Аллой, перед мамой и отцом, перед всем светом. Я хочу, как скот, наслаждаться и ничем за это не заплатить. Но почему так у меня получилось - не по-человечески? Я должен разобраться в своей жизни, понять себя и окружающих. Жил-был хороший, пригожий мальчик, учился, слушался родителей, получал пятерки, рисовал, восхищался картинами великих мастеров и вдруг будто бы скопилось во мне за много лет какое-то взрывчатое вещество, кто-то нечаянно поднес спичку и - взлетел. Я восстал против нормального течения жизни и... вот, получил! Но как жить дальше? Как смотреть людям в глаза? Для чего жить?"
- Прости, Галя, - произнес он, вздохнув, и твердо, но со слезами в глазах посмотрел в ее блестящие, глубокие черные глаза. - Я к тебе никогда не приду. Прости... я, конечно, низкий человек... если вообще человек...
- Илья! - Она схватила его руки и склонилась, чтобы их поцеловать. Но Илья дернулся всем корпусом, отошел. - Ты правильно делаешь, что бросаешь меня, такого непутевого, злосчастного человека.Но, родненький, я об одном хочу тебя попросить, мне больше, Илья, ничего от тебя не надо: забегай хотя бы раз в год ко мне, а? Нет, к нам.