глядишь на нее и думаешь, что на десять-пятнадцать лет помолодела за ночь.
Снова бегает, снова что-то затевает, тормошит всех и вся, ругается с
начальством...
Издавна принято в интернатах и детских домах одевать воспитанников в
одинаковую одежду. Горестно видеть эту примету сиротства. Как-то прохожу
мимо вещевого склада и слышу - рычит кладовщик:
- Иди, иди отсюда, ради Христа! Ничего я тебе не дам.
Заглядываю в приоткрытую дверь. Белла Степановна стоит напротив
кладовщика, пожилого мужчины, руки - в боки, правую ногу - далеко вперед,
словно бы для большей устойчивости, а сама маленькая, худенькая. Улыбнулся я
над таким бойцом.
- Нет, вы мне выдадите тапочки! - сыпет она - будто камни. Тяжело и
раздельно произносит каждое слово. Всякий, услышав такие тембры, скажет, что
грозная женщина, с такой лучше не связываться.
- Нет, не выдам! - прямо в ее лицо зыкнул кладовщик.
"Ну, - думаю, - распалила мужика". А был он у нас человеком спокойным,
улыбчивым, - добрейший мужчина, правда, прижимистый до невозможного.
- Нет, выдадите! - И чуть шагнула на него.
"Чего доброго сцепятся". Я вошел в склад. Они смутились, что я застал
их в таких воинственных позах.
- Я не выйду отсюда, пока вы не выдадите мне тапочки, - тихо сказала
мама Белла и села на стул.
- На! - толкнул он ей три коробки с тапочками, отвернулся и
притворился, будто до чрезвычайности занят пересчетом ученических тетрадей.
Я сказал, что мне нужно получить то-то и то-то, - кладовщик охотно
занялся мною. Белла Степановна взяла тапочки, расписалась в ведомости и ушла
к своим детям. Распря, как я выяснил у кладовщика, вышла из-за того, что
всем классам выдали одинаковые тапочки. А Белла Степановна узнала, что на
складе имеются тапочки другого цвета, и пришла обменивать.
- Ух, баба, - сказал мне кладовщик. - Не баба, а зверь. Все воспитатели
спокойненько получили и ушли, а этой все чего-то надо. Вот дай ей, и хоть ты
тресни!
- И часто вы с ней так ругаетесь?
- Да постоянно. Уже лет, дай Бог не ошибиться, двадцать. Я, - улыбнулся
он, - порой боюсь, когда она приходит получать одежу на ребятишек. Начинает
выбирать, шариться: то пуговицы ее не утраивают, то фасоны, то еще чего. А
ну ее!
- Что, плохой она человек? - провоцирую собеседника.
- Не-е-е! - взмахивает он ладонью, словно отмахивает мой вопрос. - Она
- во человечище! За детишек может умереть. Очень старается она, чтобы они
были прилично одеты. Но мне иногда хочется ее поколотить. - Однако,
улыбается старик.
У всех групп одинаковые спальни и бытовые помещения. А маме Белле
всегда хотелось, чтобы было как в семье: у каждой семьи все по-своему, на
свой манер, так и у ее детей должно быть, считала она, коли судьба собрала
их в одну хотя и сиротскую, но семью. Она старается внести в быт что-нибудь
семейное: учит девочек стряпать и сервировать стол, устраивает с шефами
чаепития и вечеринки... Стены в спальнях завешаны детскими рисунками,
вышивками, вырезками из журналов, - чего не позволяют другие воспитатели.
Принято в интернате вновь прибывших расселять по комнатам так, как
заблагорассудится взрослым. А у Беллы Степановны иначе: новичок поживет,
осмотрится, поночует, где ему хочется, а потом заселяется в ту комнату, в
которой ему понравилось.
Я любил бывать в отсеке Беллы Степановны. Там господствовал такой уют и
порядок, что и уходить не хотелось. Шторки, занавески выглажены, полы
прометены, промыты, блестят. Всюду букеты живых и искусственных цветов. Куда
ни посмотришь - зелень. Книжных полок и не счесть сколько.
Но Белле Степановне всегда хочется чего-нибудь необыкновенного. Такой
уж она человек. Давно мечтала об особенной комнате, в которой ребенок мог бы
забыться, отойти душой в одиночестве, поглубже уйти в свои мысли. В таких
учреждениях воспитанники вечно на людях, в толпе, в гомоне. Побудешь день на
работе с людьми - и устанешь от них, а интернатским и скрыться некуда. Вот и
задумала неугомонная Белла Степановна вместе со своими воспитанниками
создать комнату уединения. Месяца три они оформляли ее, никого из
посторонних не пускали, а все - тайком, под сурдинку: чтобы, несомненно,
потом удивить и порадовать нас. Все три месяца я встречал ее ребят то с
березовыми чурбачками, то с трубами, то с ведрами песка или цемента... Они
старались прошмыгнуть мимо нас незамеченно. Воспитанники из других групп
ходили за ними и выпытывали:
- Ну, что же у вас? Хотя бы чуточку расскажите.
Отмалчивались, увиливали от прямых ответов, посмеивались.
От ночной няни по большому секрету я узнал, что некоторые парни
работают в той комнате чуть ли не до утра, умоляя няню не загонять их в
постель.
- К рассвету, - сказала она мне, - загляну туда, а они, бедненькие,
клубочком на полу спят. У кого что в руках было, с тем и засыпали.
И Белла Степановна, узнал я, иногда "ночевала" там с шефами, которых
поутру я видел отмывающими с рук цемент, стряхивающими с головы опилки. И
тоже - ничего не говорят, а хитровато посмеиваются. Все дети и даже шефы
были захвачены этой особенной работой. Беллу Степановну частенько встречал
уставшей, желтовато-бледной.
И вот как-то подбегают ко мне ее воспитанники и тянут в эту комнату. Я
вхожу и - немею. Одна из стен вся до потолка выложена срезами березовых
чурочек, между которыми внизу вмонтирован большой декоративный электрокамин.
Над ним нависли огромные ветви маральих рогов. Трудно определить, на что
похоже панно и какой смысл в него заложен, но - впечатляет и удивляет
детская фантазия. Левее, возле окон с марлевыми шторами, разрисованными
замысловато вьющимися веточками, два стареньких, но подновленных кресла. А
между ними - да, в самом деле было чему удивиться - а между ними фонтан
двумя лепестками бьет из бассейна, оформленного как горное озеро; в воде
взблескивают живые караси. Из бассейна журчащие ручейки падают в нижнее
озеро, обрамленное скалами. Возле других стен - небольшие тростниковые
шалаши. Кругом - много зелени, мелких украшений... но всего не запомнишь.
Еще об одном я должен сказать обязательно. О том, что как бы является
итогом, результатом педагогических усилий Беллы Степановны, - многие ее
бывшие воспитанники не теряются из ее жизни. И она не уходит из их судеб.
Они навсегда остаются вместе - как и должно быть в порядочной семье с
твердыми нравственными устоями и любовью, как и должно быть между детьми и
родителями. Когда бы ни зашел домой к Белле Степановне - там непременно
человека три-четыре из ее бывших. Идут к ней за помощью, идут, если негде
переночевать, если разлад уже в своих собственных семьях и пока негде
приткнуться, заходят просто так, проведать, с цветами и без цветов, пьяные и
трезвые, улыбающиеся и плачущие... Идут, идут, и, я думаю, будут идти. И она
к ним идет, и едет, иногда в далекие, захолустные уголки. Ее дети по всей
России расселились. Уговаривает своих вздорных дочерей не бросать мужей, а
своих увлекшихся страстями и страстишками сыновей не уходить из семей.
Кому-то помогает пробить дела с квартирой, устроиться на работу, кому-то на
свои последние деньги покупает рубашку.
Жены воспитанников и мужья воспитанниц тоже зовут Беллу Степановну
мамой, и семейную традицию мало кто нарушает. Уже есть у нее внуки и внучки,
а среди них - Беллы. Она балует их конфетами, защищает - не всегда разумно,
как это и получается у бабушек, - от строгих отцов и матерей. Дела, конечно,
все житейские - незачем особо распространяться. Но кое о чем не могу не
рассказать напоследок.
Когда я навсегда уходил из интерната, вконец измученный, исхудавший,
Белла Степановна срочно, даже, кажется, ночью, улетала в Подмосковье к своим
бывшим воспитанникам, которые учились там. Нужна была помощь. От подробных
объяснений отмахнулась, в спешке готовясь к отъезду. Чуть позже я узнал, что
у Беллы Степановны были две ужасно непослушные девочки, которых она
воспитывала не с малолетства. Привели их к ней уже в старший класс,
выпускной. Курили, матерились, убегали с уроков - не давались
педагогическому влиянию. Однажды крепко досадили Белле Степановне - публично
курили на выпускном танцевальном вечере. Белла Степановна к ним с уговором,
урезонивала, но они - что-то грубое в ответ.
- Какие же вы суперхамки! - вырвалось у воспитательницы.
"Дочери" пошли к завучу и пожаловались на свою "маму" - оскорбляет,
мол, унижает. Беллу Степановну начальство поругало. Через несколько дней
"дочери" уехали учиться в Подмосковье, холодно, надменно попрощавшись с
"мамой".
Белла Степановна горевала и тайно решила, что потеряны для нее эти
отступницы. Однако примерно через десять месяцев раздался в интернате
телефонный звонок. Я присутствовал при разговоре.
- Алло, - говорит Белла Степановна. - Не поняла: какие мои "хамулечки"?
Откуда, откуда? Танюша, Вера?! Вы?! О, Господи, а я думаю, что за
"хамулечки". - Улыбается, но вижу - заблестели за очками слезы. Шепчет мне,
прикрыв трубку ладонью: - Помните, помните, я вам рассказывала, как назвала
двух своих "суперхамками"? Вот, звонят! "Это мы, мамулечка, твои хамулечки".
Да, да, я вас, девочки, слышу. Ты, Танюша, говоришь? Что стряслось? Давай-ка
выкладывай начистоту.
Слушает минут пять. Слезы высыхают, сползшие было, как всегда, на
кончик носа очки резко сдвинуты на свое место. Произносит жестко, твердо:
- Кладите трубку, я вылетаю. Утром, думаю, буду у вас. Все.
- Что такое, Белла Степановна? - спрашиваю я.
- Некогда, некогда! Я вылетаю. Пожалуйста, вызовите мою напарницу:
пусть побудет с детьми.
И - улетела: с ее ребенком - беда.
Девушка хотя сначала с юмором и улыбкой поприветствовала ее по
телефону, но вскоре заплакала. Оказалось, что не у кого в целом свете этому
непутевому дитяти попросить помощи и сочувствия, кроме как у своей недавно
отвергнутой "мамулечки". А история ее беды была проста и нередка: неизвестно
от кого с месяц назад родила, живет в студенческом общежитии, в комнате
четыре человека, сквозняки, ребенок простыл, чуть не при смерти, отдельного
жилья не дают, денег нет. Что делать, как жить?..
Улетела "мамулечка" к своей "хамулечке", чтобы отдать ей свое теплое
одеяло. Чтобы вручить немного скопленных денег. Чтобы до боли в пальцах
стукнуть по столу в кабинете у "несгибаемого" местного чиновника, который
просил несколько лет обождать с отдельной квартирой или комнатой для
матери-одиночки. Чтобы в бессонных ночах отхаживать младенца. Чтобы
поплакать вместе...
Таким людям нужно долго жить. И чтобы она не надорвалась, не упала,
хотя бы чуточку облегчи ее праведные пути, Господи.
Снова бегает, снова что-то затевает, тормошит всех и вся, ругается с
начальством...
Издавна принято в интернатах и детских домах одевать воспитанников в
одинаковую одежду. Горестно видеть эту примету сиротства. Как-то прохожу
мимо вещевого склада и слышу - рычит кладовщик:
- Иди, иди отсюда, ради Христа! Ничего я тебе не дам.
Заглядываю в приоткрытую дверь. Белла Степановна стоит напротив
кладовщика, пожилого мужчины, руки - в боки, правую ногу - далеко вперед,
словно бы для большей устойчивости, а сама маленькая, худенькая. Улыбнулся я
над таким бойцом.
- Нет, вы мне выдадите тапочки! - сыпет она - будто камни. Тяжело и
раздельно произносит каждое слово. Всякий, услышав такие тембры, скажет, что
грозная женщина, с такой лучше не связываться.
- Нет, не выдам! - прямо в ее лицо зыкнул кладовщик.
"Ну, - думаю, - распалила мужика". А был он у нас человеком спокойным,
улыбчивым, - добрейший мужчина, правда, прижимистый до невозможного.
- Нет, выдадите! - И чуть шагнула на него.
"Чего доброго сцепятся". Я вошел в склад. Они смутились, что я застал
их в таких воинственных позах.
- Я не выйду отсюда, пока вы не выдадите мне тапочки, - тихо сказала
мама Белла и села на стул.
- На! - толкнул он ей три коробки с тапочками, отвернулся и
притворился, будто до чрезвычайности занят пересчетом ученических тетрадей.
Я сказал, что мне нужно получить то-то и то-то, - кладовщик охотно
занялся мною. Белла Степановна взяла тапочки, расписалась в ведомости и ушла
к своим детям. Распря, как я выяснил у кладовщика, вышла из-за того, что
всем классам выдали одинаковые тапочки. А Белла Степановна узнала, что на
складе имеются тапочки другого цвета, и пришла обменивать.
- Ух, баба, - сказал мне кладовщик. - Не баба, а зверь. Все воспитатели
спокойненько получили и ушли, а этой все чего-то надо. Вот дай ей, и хоть ты
тресни!
- И часто вы с ней так ругаетесь?
- Да постоянно. Уже лет, дай Бог не ошибиться, двадцать. Я, - улыбнулся
он, - порой боюсь, когда она приходит получать одежу на ребятишек. Начинает
выбирать, шариться: то пуговицы ее не утраивают, то фасоны, то еще чего. А
ну ее!
- Что, плохой она человек? - провоцирую собеседника.
- Не-е-е! - взмахивает он ладонью, словно отмахивает мой вопрос. - Она
- во человечище! За детишек может умереть. Очень старается она, чтобы они
были прилично одеты. Но мне иногда хочется ее поколотить. - Однако,
улыбается старик.
У всех групп одинаковые спальни и бытовые помещения. А маме Белле
всегда хотелось, чтобы было как в семье: у каждой семьи все по-своему, на
свой манер, так и у ее детей должно быть, считала она, коли судьба собрала
их в одну хотя и сиротскую, но семью. Она старается внести в быт что-нибудь
семейное: учит девочек стряпать и сервировать стол, устраивает с шефами
чаепития и вечеринки... Стены в спальнях завешаны детскими рисунками,
вышивками, вырезками из журналов, - чего не позволяют другие воспитатели.
Принято в интернате вновь прибывших расселять по комнатам так, как
заблагорассудится взрослым. А у Беллы Степановны иначе: новичок поживет,
осмотрится, поночует, где ему хочется, а потом заселяется в ту комнату, в
которой ему понравилось.
Я любил бывать в отсеке Беллы Степановны. Там господствовал такой уют и
порядок, что и уходить не хотелось. Шторки, занавески выглажены, полы
прометены, промыты, блестят. Всюду букеты живых и искусственных цветов. Куда
ни посмотришь - зелень. Книжных полок и не счесть сколько.
Но Белле Степановне всегда хочется чего-нибудь необыкновенного. Такой
уж она человек. Давно мечтала об особенной комнате, в которой ребенок мог бы
забыться, отойти душой в одиночестве, поглубже уйти в свои мысли. В таких
учреждениях воспитанники вечно на людях, в толпе, в гомоне. Побудешь день на
работе с людьми - и устанешь от них, а интернатским и скрыться некуда. Вот и
задумала неугомонная Белла Степановна вместе со своими воспитанниками
создать комнату уединения. Месяца три они оформляли ее, никого из
посторонних не пускали, а все - тайком, под сурдинку: чтобы, несомненно,
потом удивить и порадовать нас. Все три месяца я встречал ее ребят то с
березовыми чурбачками, то с трубами, то с ведрами песка или цемента... Они
старались прошмыгнуть мимо нас незамеченно. Воспитанники из других групп
ходили за ними и выпытывали:
- Ну, что же у вас? Хотя бы чуточку расскажите.
Отмалчивались, увиливали от прямых ответов, посмеивались.
От ночной няни по большому секрету я узнал, что некоторые парни
работают в той комнате чуть ли не до утра, умоляя няню не загонять их в
постель.
- К рассвету, - сказала она мне, - загляну туда, а они, бедненькие,
клубочком на полу спят. У кого что в руках было, с тем и засыпали.
И Белла Степановна, узнал я, иногда "ночевала" там с шефами, которых
поутру я видел отмывающими с рук цемент, стряхивающими с головы опилки. И
тоже - ничего не говорят, а хитровато посмеиваются. Все дети и даже шефы
были захвачены этой особенной работой. Беллу Степановну частенько встречал
уставшей, желтовато-бледной.
И вот как-то подбегают ко мне ее воспитанники и тянут в эту комнату. Я
вхожу и - немею. Одна из стен вся до потолка выложена срезами березовых
чурочек, между которыми внизу вмонтирован большой декоративный электрокамин.
Над ним нависли огромные ветви маральих рогов. Трудно определить, на что
похоже панно и какой смысл в него заложен, но - впечатляет и удивляет
детская фантазия. Левее, возле окон с марлевыми шторами, разрисованными
замысловато вьющимися веточками, два стареньких, но подновленных кресла. А
между ними - да, в самом деле было чему удивиться - а между ними фонтан
двумя лепестками бьет из бассейна, оформленного как горное озеро; в воде
взблескивают живые караси. Из бассейна журчащие ручейки падают в нижнее
озеро, обрамленное скалами. Возле других стен - небольшие тростниковые
шалаши. Кругом - много зелени, мелких украшений... но всего не запомнишь.
Еще об одном я должен сказать обязательно. О том, что как бы является
итогом, результатом педагогических усилий Беллы Степановны, - многие ее
бывшие воспитанники не теряются из ее жизни. И она не уходит из их судеб.
Они навсегда остаются вместе - как и должно быть в порядочной семье с
твердыми нравственными устоями и любовью, как и должно быть между детьми и
родителями. Когда бы ни зашел домой к Белле Степановне - там непременно
человека три-четыре из ее бывших. Идут к ней за помощью, идут, если негде
переночевать, если разлад уже в своих собственных семьях и пока негде
приткнуться, заходят просто так, проведать, с цветами и без цветов, пьяные и
трезвые, улыбающиеся и плачущие... Идут, идут, и, я думаю, будут идти. И она
к ним идет, и едет, иногда в далекие, захолустные уголки. Ее дети по всей
России расселились. Уговаривает своих вздорных дочерей не бросать мужей, а
своих увлекшихся страстями и страстишками сыновей не уходить из семей.
Кому-то помогает пробить дела с квартирой, устроиться на работу, кому-то на
свои последние деньги покупает рубашку.
Жены воспитанников и мужья воспитанниц тоже зовут Беллу Степановну
мамой, и семейную традицию мало кто нарушает. Уже есть у нее внуки и внучки,
а среди них - Беллы. Она балует их конфетами, защищает - не всегда разумно,
как это и получается у бабушек, - от строгих отцов и матерей. Дела, конечно,
все житейские - незачем особо распространяться. Но кое о чем не могу не
рассказать напоследок.
Когда я навсегда уходил из интерната, вконец измученный, исхудавший,
Белла Степановна срочно, даже, кажется, ночью, улетала в Подмосковье к своим
бывшим воспитанникам, которые учились там. Нужна была помощь. От подробных
объяснений отмахнулась, в спешке готовясь к отъезду. Чуть позже я узнал, что
у Беллы Степановны были две ужасно непослушные девочки, которых она
воспитывала не с малолетства. Привели их к ней уже в старший класс,
выпускной. Курили, матерились, убегали с уроков - не давались
педагогическому влиянию. Однажды крепко досадили Белле Степановне - публично
курили на выпускном танцевальном вечере. Белла Степановна к ним с уговором,
урезонивала, но они - что-то грубое в ответ.
- Какие же вы суперхамки! - вырвалось у воспитательницы.
"Дочери" пошли к завучу и пожаловались на свою "маму" - оскорбляет,
мол, унижает. Беллу Степановну начальство поругало. Через несколько дней
"дочери" уехали учиться в Подмосковье, холодно, надменно попрощавшись с
"мамой".
Белла Степановна горевала и тайно решила, что потеряны для нее эти
отступницы. Однако примерно через десять месяцев раздался в интернате
телефонный звонок. Я присутствовал при разговоре.
- Алло, - говорит Белла Степановна. - Не поняла: какие мои "хамулечки"?
Откуда, откуда? Танюша, Вера?! Вы?! О, Господи, а я думаю, что за
"хамулечки". - Улыбается, но вижу - заблестели за очками слезы. Шепчет мне,
прикрыв трубку ладонью: - Помните, помните, я вам рассказывала, как назвала
двух своих "суперхамками"? Вот, звонят! "Это мы, мамулечка, твои хамулечки".
Да, да, я вас, девочки, слышу. Ты, Танюша, говоришь? Что стряслось? Давай-ка
выкладывай начистоту.
Слушает минут пять. Слезы высыхают, сползшие было, как всегда, на
кончик носа очки резко сдвинуты на свое место. Произносит жестко, твердо:
- Кладите трубку, я вылетаю. Утром, думаю, буду у вас. Все.
- Что такое, Белла Степановна? - спрашиваю я.
- Некогда, некогда! Я вылетаю. Пожалуйста, вызовите мою напарницу:
пусть побудет с детьми.
И - улетела: с ее ребенком - беда.
Девушка хотя сначала с юмором и улыбкой поприветствовала ее по
телефону, но вскоре заплакала. Оказалось, что не у кого в целом свете этому
непутевому дитяти попросить помощи и сочувствия, кроме как у своей недавно
отвергнутой "мамулечки". А история ее беды была проста и нередка: неизвестно
от кого с месяц назад родила, живет в студенческом общежитии, в комнате
четыре человека, сквозняки, ребенок простыл, чуть не при смерти, отдельного
жилья не дают, денег нет. Что делать, как жить?..
Улетела "мамулечка" к своей "хамулечке", чтобы отдать ей свое теплое
одеяло. Чтобы вручить немного скопленных денег. Чтобы до боли в пальцах
стукнуть по столу в кабинете у "несгибаемого" местного чиновника, который
просил несколько лет обождать с отдельной квартирой или комнатой для
матери-одиночки. Чтобы в бессонных ночах отхаживать младенца. Чтобы
поплакать вместе...
Таким людям нужно долго жить. И чтобы она не надорвалась, не упала,
хотя бы чуточку облегчи ее праведные пути, Господи.