Потупа Александр

Скрипящее колесо Фортуны


   Александр Сергеевич Потупа
   Скрипящее колесо Фортуны
   Эту книгу - наиболее полное собрание повестей и рассказов Александра Потупа - можно воспринимать как особый мир-кристалл с фантастической, детективной, историко-философской, поэтической и футурологической огранкой. В этом мире свои законы сочетания простых человеческих чувств и самых сложных идей - как правило, при весьма необычных обстоятельствах.
   Тот, кто видел много раз кролика,
   преследуемого собакой, и никогда
   не видел кроликов и собак порознь,
   будет считать, что кролик
   причина собаки.
   Амброз Бирс
   Если - собрать все старинные анекдоты, из них получилось бы неплохое пособие по жизневедению - самоучитель для желающих не просто присутствовать на этом свете, но и ощущать все прелести бытия.
   Вспомнился мне один забавный старинный анекдот. Профессор философии задает студенту практический вопрос: "На дороге валяются мешки, один - с деньгами, а другой - с разумом; что бы вы подняли в первую очередь?" Студент отвечает: "Конечно, деньги!" "А вот и неверно, - радуется профессор, - я бы непременно ухватился за мешок с разумом". А студент грустно так оправдывается: "Уж кому чего не хватает, господин профессор, кому чего не хватает..."
   Лично я вполне согласен со студентом. Мне не хватает именно денег. И довольно давно. Остальное, слава те, Господи, идет недурно. Работа ладится, есть даже отдельная квартира.
   Впрочем, лучше б и не было этой отдельной квартиры - сгустка непробиваемой тишины, пыльных уголков и кислохолостяцких запахов. Лучше бы по-прежнему - весело и тесно, зато с Машенькой, с ее невероятно вкусными супчиками из топора. Сестренка, сестренка... Ведь всегда ухитрялась делать так, что я не замечал странного размера своей зарплаты. И не было ни в чем мне отказа - ни в книгах, ни в сигаретах, ни в кофе. Главное - моя наука. И точка, и никаких колебаний. А сама сто раз штопала-перештопывала свои тряпки и выглядела принцессой. Ей бы не на машинке стучать, а прямиком в кинозвезды - с такой внешностью, с таким характером.
   Недавно миновала годовщина ее смерти, годовщина нелепой встречи с трамваем. Просто проклятие какое-то над нашей семьей - словно неведомая сила неспешно перемалывает нас в различных катастрофах. Сначала отец с матерью не долетели до симферопольского аэропорта. Потом Машенька не добежала до работы.
   Все это как бы издали, как будто кинопленка с чужой мелодрамой. И меня нет в кадре - ни в один кадр влезть не могу. Прошлое переболело, зарубцевалось и назад не пускает.
   Настоящая боль потихоньку испарилась. Всю ее работа съела. И Наташе спасибо. Хороший она человек. Кажется, я ее люблю.
   * * *
   Сегодня возвратился поздно. Опять весь вечер протрепался с Наташкиным отцом. Интересный он мужик, много чего знает, притом не по слухам, а в натуре. Генерал в отставке. Иногда такое извлечет из памяти - закачаешься. И явно завяз в иных временах, любит построения на тему "что было бы, если бы..." Смешно, пожалуй. Разве не просто все - события обусловлены ее величеством Объективной Закономерностью, и точка. Или я заблуждаюсь по причине своей исторической малограмотности? Кто знает... Но слушать его интересно, это факт.
   Хуже дело с отставной генеральшей. Она целиком здесь, в текущей минуте. Смотрит на меня ласково, пирогами подкармливает. Привыкла! Все-таки три дочки. Две из них замужем, одна - удачно, другая - нет. И вот пани генеральша за каждым вечерним чаем изливает мне душу.
   Танечке повезло. Валик служит в какой-то министерской конторе, но главное - пробивной парень. Устроил заграничную командировку. Прибарахлился на всю жизнь, комментирует Вероника Меркурьевна. Валик выбил приличную квартиру, подходит его очередь на "Жигули". Между прочим, он Танечкин сверстник, всегда добавляет В.М. Это - в мой огород, я учился со старшей Рокотовой в одном классе. И с Валиком мы тоже сверстники.
   К счастью, на этом сходство кончается. По-моему, Валентин Яковлевич, не задумываясь, пошел бы в гардеробщики своего же управления - платили бы, скажем, внешпосылторговскими чеками. Как-то я назвал его люмпен-инженером. Наташка долго смеялась, а В.М. надулась и стала выговаривать: "Позвольте, позвольте, при чем тут Валентин и лохмотья..." И не преминула бросить иронический взгляд на мои изрядно потертые брюки. Н-да, опасно высказываться в присутствии полиглота...
   А вот средняя Рокотова оказалась в незавидном положении. Ее "муженек-не-от-мира-сего-вы-понимаете?" (формула В.М.) служит в небольшом издательстве младшим редактором или кем-то в этом роде. Своим "пособием-на-проезд" (термин В.М.) вполне доволен. Лет шесть составляет свой первый сборничек стихов, но его постоянно сдвигают в послезавтрашние планы. Печатается редко. Опубликовал в журнале небольшую повесть, а его обругали по большому счету (каламбур?). Наверное, поделом.
   В стихах я ничего не понимаю. Может, он и гений, может, и графоман. Повесть еле дочитал до середины - сложно и очень уж откровенно. Как-нибудь под настроение закончу.
   Вероника Меркурьевна считает, что Игорь - обычный нахлебник: какие там таланты, когда о семье думать надо! Раечка уже год нянчится с первенцем и регулярно устраивает набеги на родительскую квартиру, опустошая их холодильник и кошелек. У нее безотказное оружие - белокурый ангельский лик, две крупные совершенно параллельные слезы и беспомощно разведенные руки. Она признает любые ошибки, много и со вкусом говорит о своих мучениях ("только последняя дурочка способна польститься на поэта"). Я думаю, что она вовсе не дурочка, но, разумеется, ни капельки веры в звезду своего мужа у нее нет. Она-то польстилась на поэта, а стала женой младшего редактора...
   Из всего клана Рокотовых к Игорю хорошо относится только Наташа. Но ей, восторженно-сумасбродной девчонке, бог велел. Зато Валика она ненавидит смертельно, так и сыплет колкими гадостями. Валик снисходительно улыбается - плевать он хотел на романтические чувства юной особы. Наступит момент, когда я морду ему набью за эти улыбочки.
   Самое любопытное, что оба рокотовских зятька мне не по нутру. Оба они вынуждены наизнанку выворачиваться ради успеха. Хотя успех понимают совершенно по-разному.
   Валик станет хорошо обеспеченным чиновником, может быть, ускачет довольно далеко. Татьяна ему под стать. Это ж надо! Твердая девица оказалась - два аборта, лишь бы дитя не связывало руки.
   Игорь отнюдь не блаженненький. Его пресловутая самоуверенность строго ограничена рамками литературных дел, в остальном он даже застенчив. Рокотовых не любит, но и Раечке не запрещает просить подаяние. Своеобразная философия - почему бы обществу в лице ближайших родственников немного не позаботиться о бутербродах для начинающего писателя! Не уверен, что эта пара долго протянет. Рая ему явно в тягость. Слишком громко причитает она о своей судьбе, слишком ярко афиширует родительские благодеяния. Я бы давно послал ее ко всем чертям.
   Но все сложно в этом лучшем из миров. Наверно сложней, чем среди моих формул.
   И вообще, займусь-ка я делом, а то весь вечер угробил на будущих родственников. И едва не дошел до натурального промывания косточек, или как там - копания в чужом белье? Хватит.
   * * *
   Оставил на завтра здоровенный интеграл. Кончился кофе. Осталось полпачки сигарет. До получки пять дней. В пиджаке - трояк с мелочью. И полторы сотни долга.
   Поехать, что ли, на лето с бригадой? Нет, шеф вряд ли отпустит. У вас, скажет, Ларцев, финишная прямая, то да се... К осени, скажет, положите текст диссертации, а потом увлекайтесь на здоровье своими фантазиями или разъезжайте с бригадами, и так времени уйму потеряли. Что поделаешь! У шефа одни планы, у меня - другие. В фантазиях есть что-то такое, ради чего стоит терять годы. Именно из-за таких потерь жизнь кажется бесконечной.
   Перечитываю Бабеля, старый Машенькин подарок по случаю защиты диплома. Здорово. До чего ж глубоко заглядывал он в души и в ситуации, до чего тонко предчувствовал. Наверное, в литературе совсем как у нас - стремление к предельно точной модели. Только человек, если говорить о нем искренне, намного сложней наших электронов и галактик, неизмеримо сложней. Да и откровенность встречается куда реже, чем тренированная сообразительность. Доказали, что Вселенная когда-то испытала взрыв и возникла в этом взрыве, но поди докажи простые истины, например, черное - это черное или, еще хуже, серое - это серое.
   Какой уж раз перечитываю, все равно здорово. Однако, проблемы конкретного бытия подтачивают сознание.
   Вот защищусь и вздохну свободней. И морально, и материально. Может, освободится место старшего сотрудника - тогда я настоящий король. Спокойно поведу Наташу в загс.
   - Мадам Рокотова, - скажу я тогда с почти одесской вкрадчивостью, - с тех пор, как мы познакомились, моя зарплата выросла в два раза, а в кармане у меня лежит индульгенция в симпатичной коричневой корочке. Не согласитесь ли вы составить счастье моей жизни в скромной роли тещи?
   - Да, - скажет Вероника Меркурьевна, смахнув обязательную материнскую слезинку, - я всегда верила, что Валик и ты выйдете в люди...
   Тьфу, чтоб ей... Ведь непременно ж испортит настроение. Валик и ты!
   Но до этого еще далеко, а реальность так и сдавливает со всех сторон. Необходимо срочно отдавать долг Потапычу. Коврик они со старухой, видишь ли, купить надумали. Бедняга Потапыч! Уже семь ковров в хате, сам же хвастался. Целая стенка хрусталя, на супруге полпуда золота, а зарплата меньше моей.
   Откуда? Как? Какими вычислениями вышибает он со своего склада тысячи монет? И без всяких континуальных интегралов обходится, на стареньких счетах - тик-так-тек-тут, тут как тут, и смотришь - пара серых бумажек прилипла.
   И продавать нечего. Пишущую машинку - жалко, все-таки память. Но выворачиваться-то надо...
   Перечитал все. Зачем я завел дневник? Выговориться не с кем, вот и завел.
   Перечитал и стало противно. Валик, генеральша, трешка, Потапыч, хрусталь... Бред какой-то.
   Чего это меня на бытовщину потянуло?
   Кстати, в получку надо сразу же за квартиру рассчитаться, за два месяца задолжал...
   * * *
   Все-таки безденежье - страшная штука. Унизительно, елки-палки.
   Прижал меня сегодня Потапыч у почтовых ящиков своими прозрачными вопрошающими глазками. Все у него аккуратненькое такое - и взгляд, и залысинки, и брюшко, и с арифметикой наверняка полный порядок. Заметался я под его прицелом, засуетился, стал газету мять.
   - Потапыч, - говорю, - через два дня получка...
   - Э-эх, - вздыхает Потапыч, - да разве ее-то хватит?
   В самую точку угодил, стервец. Полтораста сразу никак не отдать. Да и полсотни не смогу, еще же квартира...
   Год такой муторный вышел. Сначала похороны, назанимал без счета. Потом на несколько месяцев застопорилась работа - надо было встряхнуться любой ценой. Черт понес дикарем на юг. Не столько встряхнулся, сколько вытряхнулся. Потом осень, как назло вышли из строя туфли и пальто. И до сих пор в долгах, как под прессом. И о чем только думать приходится!
   В общем, стою, молчу.
   Потапыч уставился на меня своими бледно-голубыми глазенками, усики топорщатся, злится, но напрямик высказаться не хочет. Потихоньку отодвинулись мы в закуток под лестницей.
   - Странная ты молодежь, Эдик, - говорит Потапыч. - Не пойму я таких. Маешься, маешься, неужели заработать не умеешь?
   - Не умею, Яков Потапыч, - делаю я вроде бы обезоруживающий ход, научите.
   - Издеваешься? - начинает злиться Потапыч и закатывает мне небольшую лекцию.
   - Ты, - говорит, - Эдик, из очень чистеньких. И Машенька твоя, вечная ей память, из ангелов. Законопослушненькие ангелочки. И научить таких ничему нельзя. Да только жизнь сама все покажет. Лет десять-пятнадцать об пустой холодильник, об столовские котлеты, об протертые штанины, об закаканные пеленки похлещет и научит. Ты на меня, небось, как на непойманного вора глядишь. Так ведь это лишь по телеку фильмы пускают, чтоб галстук нацепил, умную морду состроил и на работе горел. А про то, как от получки до аванса крутиться - ни-ни. А жизнь, она все больше такие вопросики и ставит. Так вот, подумай, чистюля принципиальная, мне-то уже за полвека, а сто десять рублей в зубы, и привет! И вертись, как знаешь. А баба моя третий год на печи сидит, на работу боюсь пускать - хворая, пусть уж так пенсии дожидается. И двое пацанов школу кончают, сам видишь, какие погодки вымахали, - джинсы подай, приемник купи, в кино отправь... А когда мне жить? Вот я тебя спрашиваю - как и когда мне жить? Может, научишь? Так не научишь же! Стоишь и думаешь - лишку Потапыч хватает, не только, дескать, на скромняцкую жизнь, не только детишкам на молочишко. А поди остановись! Да разве я шикарно живу - даже машины нет, только хата чуток налажена. И еще пацанов выучить хочу, пусть тоже в чистюлях походят, принципы свои понянчат, пока сил хватит. Так-то...
   И замолк. Постоял с полминуты, махнул рукой и выскочил из подъезда. А я пулей вознесся наверх, еле успел швырнуть портфель и скользнуть налево в заветную белую дверцу.
   Должно быть, из-за этого безотлагательного стремления и не дал я Потапычу железного отпора. Случаются же такие смешные обстоятельства.
   Потом спокойно устроил себе чай и стал размышлять. А что бы я ему возразил, ему, человеку битому и тертому, человеку лозунга - выжить любой ценой и не просто выжить, а с некоторой приятностью? Ради этого он рискует шкурой, рискует в свои пятьдесят три попасть на твердую огороженную скамейку в большом зале под перекрестный огонь презрительных взглядов и беспощадно точных вопросов. В большом зале, где любая философия бессмысленный танец мыльных пузырей.
   Сказать бы ему:
   - Слушай, Потапыч, ты неглупый дядька, и есть другие цели, ради которых стоит жить.
   - На 110 рэ в месяц? - переспросит Потапыч.
   - Даже так, - скажу я, - но не растрачивать же себя на лазейки. Разве твой приварок стоит твоего риска? Ты же мог учиться, пробиваться к более приличному положению.
   - Если бы все кладовщики пробились в министры, - ухмыльнется Потапыч, - похуже вышло бы, Эдик. Да если б я куда прорвался, а на склад посадили моего помощника Федьку, он за неделю бы все вычистил...
   - Но живут же тысячи людей, - пылко скажу я, - и на сто десять, и на меньшее, и на большее, и я как-то живу...
   - Как-то? Ну и отдай завтра полторы сотни, - бросит Потапыч и снова выскочит из подъезда.
   Тьфу ты, чертово колесо! Как быть? И наука в голову не лезет. Но считать надо, никуда не денешься...
   * * *
   Нет, зря я это думал, что разговорчиками от Потапыча отделаюсь. Плевать ему на разговорчики.
   Заглянул ко мне под вечер и, конечно же, перебил на самом интересном месте. Уравнения побоку, любезничаю с дорогим соседушкой.
   Сначала будто бы без особого повода - сахарку одолжить. Шутит старик, у него запасов на любую блокаду хватит. Но я, разумеется, услужливо хватаю сахарницу, несу ему, а там - песочка на дне, от силы на пару чашек чая, но не это же он имел в виду.
   Потапыч хмыкнул, глазенками захлопал.
   - Да уж ладно, - говорит, - обойдусь.
   Ну я, понятно, соловьем залился, дескать, рад помочь, собирался купить, да забыл.
   - Да уж ладно, - бурчит Потапыч, - обойдусь как-нибудь...
   И слава те Господи, совсем заворачивается. Но не за сахаром же он приходил! Постоял у двери, малость помялся, потом махнул рукой и прямиком в комнату. И сразу к делу.
   - Послушай, - говорит, - Эдик, тут вопросик один имеется. В общем, у тебя знакомого какого в институте нет, а?
   - В каком, - спрашиваю, - институте?
   - Как в каком? - удивляется Потапыч. - В том, где высшее образование получают, в двух кварталах отсюда...
   - Есть, - отвечаю.
   Потапыч буквально на глазах расцветает и на редкость сладенько улыбается:
   - Хе-хе... так мы с тобой, Эдик, дружить будем.
   Я пока, как говорится, не врубаюсь и, пожалуй, рад даже, что он не о долге, а о дружбе. Между тем, Потапыч переходит в прямую атаку.
   - Эдинька, - говорит он ласково, - у меня, сам знаешь, Витек немного оболтус, так его пристроить бы, а?
   Ага, картина проясняется. Витек, его старший сын, по слухам - весьма выдающийся оболтус. Положеньице!
   - Видите ли, Яков Потапыч, - отвечаю я, многозначительно затягивая слова, - это сложно. У меня связи не то, чтоб очень... И вообще, в этом смысле связей нет. И вряд ли...
   - Да уж ладно, - перебивает Потапыч, - я-то понимаю. Ты не волнуйся, Эдинька, смазку обеспечу по первому разряду, у меня на это дело кое-что отложено. А пока не будешь ли ласков погонять его немного, разок в неделю или как там получится?
   - Репетировать, что ли?
   - Ну да, - радуется моей сообразительности Потапыч, - репетировать. Ты вот математику ему подтянешь, запущено у него до невозможности, учителя ругаются. По-соседски, а?
   Что ж, идея вполне понятна. В сущности, неплохая идея - почему бы не помочь его сыну в точных науках? Ничего плохого, только хорошее. И мне малость подзаработать... Но беда в ином - терпеть я не могу этой деятельности. Когда-то, еще при Машеньке, попытался, но она быстро пресекла. Да и не вышло ничего путного. Времени угрохал уйму, доходы слезы, занимаешься на совесть, а платят постольку-поскольку, да и смотрят, как на рыночного спекулянта, словно персиками по рублю за штуку торгуешь. А между прочим, горьковатый этот кусок хлеба. Чтоб не чувствовать горечи, надо иметь призвание - педагога или бизнесмена. Одно из двух. Но я лишен и того и другого. А главное - ученики съедают лучшие вечера. Научно проверенный факт - как только придет хорошая идея или просто настоящее рабочее состояние, так сразу появляются ненасытные подростки со всеми своими логарифмами, синусами, оттопыренными ушами и умственным несварением.
   Но несварение - полбеды. Хуже, когда начинаются забросы родительской удочки, дескать, не в уроках суть, вот если бы потом, летом, где-нибудь кому-нибудь ма-аленькое словцо замолвить... С чужими тут просто. Ноль внимания, и точка. А Потапыч - другое дело, вцепится и не отпустит. Послать бы его подальше. Но не очень-то пошлешь... Поэтому начинаю изворачиваться заранее:
   - У меня, Яков Потапович, связи ерундовые, не смогу я Витю устроить...
   - Да брось ты, - ухмыляется Потапыч, - это не к спеху. Связи к августу наладишь, а пока бери Витьку за уши. Порядок я знаю - по два с полтиной за час, верно?
   Пошел ты, Потапыч, к чертям собачьим. Не понимаешь ты русского языка. За эти два с полтиной Витенька на меня сядет и поедет, придется еще и все уроки за него готовить.
   Нет! Во всяком случае, на мое время пусть не рассчитывает. Не стану так бездарно вечера убивать. Есть умные ребята - посадят с десяток мальчиков и девочек, отбарабанят школьную лекцию и шлеп за пару академчасов полсотенную в карман. А то и побольше. За сезон - один-два летних месяца тысячи три накачают, и не надо никаких коровников на севере строить.
   - Извините, - говорю, - Яков Потапович, сейчас цены не те, растут цены, сейчас берут по трояку в час, а то и червонец за три часа...
   И откуда у меня такое деловое нахальство? Молодец! Впрочем, это святая правда. Интеллигенция на книги зарабатывает.
   - Погоди, погоди, Эдик, - хмурится Потапыч, - я ж советовался. Вот моя племяшка - помнишь Людочку? - тоже занималась...
   Не дай Бог, начнет про свою племянницу. Я и так все о ней знаю, а историю с ее репетиторами - наизусть. Очень была симпатичная Людочка, и очень красивый роман вышел у нее с химиком. И попала она не в вуз, а в загс. Туда и дорога.
   - Так это лет десять назад было, Яков Потапович, - уныло говорю я. Тогда и брали по два с полтиной.
   Потапыч как-то неопределенно пожимает плечами. Наверное, он обижен. Он-то думал - по-соседски, а тут... Но не сомневаюсь, что в глубине души, его непостижимо деньголюбивой души, родился маленький квантик уважения. Бизнес есть бизнес - это Потапыч отлично понимает. Мое право назначать цену священно для него.
   - Ладно, - говорит он, вздыхая, - как-нибудь столкуемся. Витьку-то надо заниматься, ой надо...
   И уходит. Уверен, что теперь Потапыч приложит все силы, чтобы обнаружить дешевого преподавателя. Отлично! Моя цель достигнута - пока Витькино образование мне не угрожает. Один только долг пришлось бы отрабатывать часов шестьдесят. Вот на что Потапыч, старый хитрюга, рассчитывал! Оставь себе мои полторы сотни и паси моего парня до самых вступительных экзаменов. Нет уж, лучше в долговую яму, благо, что ямы давно отменены.
   Зря подумал про долг. Чертова телепатия! У двери Потапыч обернулся и говорит:
   - Так ты, Эдик, гляди, у нас тут коврик подвернулся, на следующей недельке на тебя рассчитываем.
   Ну что ж, это уже смягчение. Все-таки не отбрасывает он возможность контактов, не хочет меня окончательно добивать. И то хорошо.
   Потапыч тихонько щелкает входной дверью. Я стою посреди прихожей и думаю о себе с глубоким уважением - выиграл трудную дипломатическую схватку. Отстоял свой суверенитет, не пустил союзные войска на свою территорию. Талейран из седьмого подъезда!
   * * *
   Чертовщина! Фантастика! Фрагмент мистического романа!
   Поздно вечером звонок. Открываю. Невзрачный пожилой мужик в серой кепке и в длинном старомодном макинтоше.
   - Вы Ларцев? - спрашивает.
   - Да.
   - Дело есть.
   - Заходите, - говорю.
   Он зашел, стал у порога. Макинтош не снимает, в комнату не собирается. И начинает удивительно скрипучим голосом:
   - Эдуард Петрович, дело есть. Вы заработать хотите?
   - Хочу, - отвечаю с улыбочкой.
   Неужели еще один оболтусов папаша?
   - Так вот, Эдуард Петрович, будете каждый день в 18-00 приходить на Старую площадь под часы. Стоять под часами надо ровно пятнадцать минут, тютелька в тютельку. Когда возвратитесь домой, обнаружите в почтовом ящике конверт. В конверте будет лежать пятьдесят рублей. Запомните - никаких отклонений!
   - Пятьдесят рублей? - ошалело переспрашиваю я.
   - Да, - подтверждает мужик в макинтоше, - копейка в копейку.
   - А за что?
   - Большая часть этой суммы - за то, чтобы вы не задавали никаких вопросов. Будьте здоровы.
   Я стою, осел ослом, слышу только, как он на лифте вниз спустился.
   Что за хохма? Куда обращаться - в милицию или в сумасшедший дом? Что он мне предлагает - просто постоять четверть часа на площади и подышать свежим воздухом? Ерунда какая-то.
   Если правду сказать, не нравится мне это. Уголовщиной попахивает. А может, и не уголовщиной - чем похуже. Или нет здесь ничего худого, просто счастливый билетик? Но предчувствую - что-то не то. Слишком радужные посулы слепят и мешают разглядеть суть опасности. А ведь должен быть какой-то риск за десятикратную месячную зарплату!
   Или обычный дружеский розыгрыш? Но не припомню таких друзей, которые могли бы столь нелепо и недешево шутить. Плюну, пожалуй, на все и постараюсь забыть - вот мудрейшее из решений.
   Впрочем, схожу завтра из интереса. От дома недалеко, обокрасть не успеют, да и брать у меня нечего. Побить тоже не побьют - все-таки площадь, а не темный переулок. Любопытно...
   Завалюсь-ка спать. Переутомился. Довольно бурный семинар, потом разговор с шефом - когда же вы, Ларцев, текст мне покажете, найдите время между своими фантазиями... Попробуй найди - там-то его как раз и нет. Время - лучшая из наших фантазий, уходят они, и время исчезает.
   А теперь - спать.
   * * *
   Левой рукой щупаю хрустящую зеленую бумажку, правой пишу. Вот это да!
   Постоял столбиком под часами, выкурил сигаретку, спокойно приплелся домой. Смотрю - в почтовом ящике что-то белеет. Достаю конверт. Без надписи, без марок, без штампов. В лифте не выдержал и разорвал, ожидая записку типа: "Как прогулочка, дурак?" А там - настоящая пятидесятирублевая банкнота.
   Если так пойдет, послезавтра отдам долг Потапычу. Еще через день рассчитаюсь за квартиру, потом дня за четыре соберу на магнитофон, через полмесяца - на цветной телевизор. Наташке смогу купить приличный подарок ко дню рождения.
   Странно, но никакого удивления не чувствую. Скорее легкое блаженство как будто колбасы без очереди достал. И вправду похоже, только здесь манна небесная, но все равно без очереди.
   На деньги плевать, лишь бы из-за их отсутствия голова не болела. Теперь эти прогулки будут вместо пенталгина. Кстати, преполезнейшая штука прогулки. Давно уже не случалось просто так топтаться на площади. Воздух, конечно, не особенно свежий, душит бензин Старушку. А когда-то приволье было - ни скамеек, ни аллеек, гоняй себе футбол...
   И работа пойдет как следует, должна пойти. Прогулки плюс мелкие материальные радости - это называется положительные эмоции. А их так не хватает.
   На памятник Машенькин накоплю. Вот про памятник-то я, стервец, в последнюю очередь вспомнил. Прости меня, сестренка...
   * * *
   Жутко неудобное время для прогулки на площадь. Если бываю в институте, то к четырем-пяти уже попадаю домой. Жую бутерброд, варю кофе, отхожу от уличной и коридорной суеты и с удовольствием сажусь за стол. Как раз к шести часам голова настраивается на плотную безостановочную работу.
   Если же выговариваю себе библиотечный день, то начинаю такую жизнь прямо с утра. И обычно к шести вечера приходит второе дыхание.
   Как ни крути - неудобное время они мне подкинули, вовсе неудобное.
   И все-таки приятно. Когда я принес Потапычу конверт с тремя полсотенными, он как-то одобрительно хрюкнул и даже не сумел произнести что-либо поучительное. А в глазенках мелькнуло нечто вроде уважения. Не ожидал такой расторопности. Уверен был, что приду отсрочку клянчить, что станет он мораль читать, объяснять простые принципы правильной жизни. Смотришь, и с Витей прижмет. Но не вышло.
   С магнитофоном пока повременю. Не так я богат, чтобы покупать всякое барахло. Потерплю, а там видней будет, чем украшать эту нелепую комнату.