Страница:
Кстати, мой собственный. Я не раз бывал у Алисы. Тут замечательно. У нас в стране везде хорошо, только сильно засрано. А мир, вдруг дошло до меня, поддержанный миллионом в зеленых, совсем не похож на мир, подтвержденный только нерегулярными рублевыми гонорарами.
Цветные фотографии украшали стену гостиной.
Галина Вишневская. Андрон Кончаловский. Режиссер, понятно.
Вдруг меня укололо в сердце. Бесстыдно прижавшись к плечу подружки (в каком-то кафе), Алиса левой рукой обнимала свою любимицу. При этом опущенная рука находилась за спиной Алины, ее нельзя было увидеть, но с проницательностью ревнивца я легко продолжил движение… Ну да, ниже талии… Конечно, ниже… Забавно, что в стороне за другим столиком сидел улыбающийся Тараканыч. Думал, наверное, сколько слупит с меня за некоторые тайны.
Только коровье мычание спасло меня от ненужных мыслей.
Баба Аня, наша знакомая, вся в черном, башмаки черные, вела корову на поводу. Корова тоже была в черном. В смысле, вся черная. У нее тяжело ходили бока. Возрастом она не уступала хозяйке. Переступала раздвоенными копытами, пускала стеклянную слюну с толстых пористых губ.
— С Алиской приехал?
— Нет, она подъедет позже, — соврал я, подходя к калитке.
Баба Аня посмотрела на мой халат, на шлепанцы и покачала головой:
— Ну это хорошо, что человек в дому. Дому без людей плохо.
— Один тут уже бродил.
— В болонье?
— Ага.
— Молчал?
— Как могила.
— Он всегда молчит, — перекрестилась баба Аня.
— Что так?
— А чего ему болтать?
— Но и молчать чего? Ворует?
— Морковку, огурцы, иногда картошку, — деловито перечислила баба Аня. — Нам, что ли, жалко? Это в тех хоромах, — кивнула она в сторону коттеджа с колоннами, — на него собак спускают. Это наш Ваня. Мы его жалеем. Его из Москвы выслали. Из Москвы всех таких выслали. Там только умные остались. Вчера тут приезжали двое, тоже ругались на Ваню. Алискин домик обошли, замок проверили.
Старая корова замычала и потянулась ко мне мокрыми губами.
— Чего это вы с ней в трауре?
— К Петровичу веду.
— Зачем?
— Себе забирает дуру.
— Что, доиться перестала?
— А чего ждать в наши годы?
— А Петровичу она зачем?
— Зарежет.
— Как это зарежет? Вы что? Сколько лет вместе!
— Еще как жалко, — баба Аня вытерла скользнувшую по щеке слезу. — Как сестру.
— Ну, если как сестру, то зачем сразу к Петровичу?
— А есть корове надо? — загнула баба Аня искалеченный артритом палец. И сама ответила: — Надо. А косить я могу? — загнула другой палец. — Не могу. А мне самой есть надо? Надо. А стайку чистить, навоз выгребать? И зубы у нас совсем стерлись, — она бесцеремонно разинула пасть корове. — Чем такую кормить? Кашей?
— И сколько тебе обещал Петрович?
— Тыщу, — уважительно протянула баба Аня.
— Всего-то?
— За такую старую? — обиделась баба Аня.
Как странно, как сладко меняется мир, когда за диваном валяется вонючий рюкзак с долларами. Я смотрел на черную корову и на бабу Маню так, как в детстве смотрят на дом, на огород, на небо сквозь розовые веселые стеклышки. Зачем умирать? Жить надо вечно. Тогда будет много красивых разных Вселенных. Я страшно жалел Режиссера. Надо было ему снять фильм, сейчас бы о нем везде писали. В детстве розовое стеклышко уберешь от глаза, мир сразу становится будничным. А при затасканном вонючем рюкзачишке мир всегда в цвету. Я мог, например, даровать новую жизнь корове. Поэтому и сказал:
— А если я дам полторы тыщи?
— За нее? — не поверила баба Аня.
— За нее. Прямо сейчас. Наличными.
— Да зачем тебе такое?
— Вы же, правда, как сестры.
— Ну, сестры, — поджала губы баба Аня — Это я так говорю. Корова она. Где ты такую будешь держать?
— А у тебя и буду.
— Как это у меня? — глаза бабы Мани округлились.
Корова, поводя тощими боками, тоже проявила интерес к беседе. Полезла мокрыми губами в оттопыренный карман халата, будто проверяла, есть у меня деньги или нет. Я молча отсчитал полторы тысячи.
— Ты это правда, что ли? А Петровичу я что скажу? Мы же с ним договорились.
— А так и скажи. Старый, мол, дурак, чего задумал, ножом на сестру замахиваться!
— Да не сестра я ей! Я так пошутила.
Обе, и баба Аня и корова, смотрели на меня одинаково выцветшими глазами и суетливо улыбались беззубыми ртами.
— Сам-то завтракал?
— Пока нет.
— Принести чего?
— А что есть? — обрадовался я.
— Ну, картошечка, — суетилась баба Аня. — Сало. Лук, опять же, редиска.
— А устрицы? Трепанги? Коньяк „Бисквит“? Икра морского ежа?
— Этого не держим, слава Богу, — баба Аня мелко перекрестилась. — В магазин, что ли сбегать?
— А то!
Молчание…
Что видел Режиссер в последние секунды?
Я выспался. Отъелся. Отлежался. Молчание…
Нашел старые кеды, футболку, джинсы, сам прогулялся в магазин.
„Мой-то внучок, кажись, врачом станет. Все шприцы какие-то, таблетки… А мой возьмет дюймовую трубу и в город. Там, говорит, теперь легко заработать…“
Обычное старушечье бормотание.
На кухне нашлась груда старых газет и журналов.
В одной я сразу наткнулся на интервью со Спонсором.
Дела у него шли неплохо: фирма в Лондоне, производство в Испании, нефтяное хозяйство на Севере. А сам в Кении. Для меня Кения — всего лишь красивый звук, пятно на карте, а Спонсор на снимке попирал ногой здоровенного убитого крокодила. Затылок Спонсора, покрытый редкими волосками, показался мне непомерно широким. Негритянка на снимке ничего не объясняла: синяя, как муха, мелкая, баксов на тридцать. „В Кении везде мухи, — жаловался Спонсор. — Слонов не сразу увидишь, а мухи везде. По степям негры шастают, лопочут, в лесах обезьяны. Как ломанут куда-то, стон стоит. Это не Сибирь, где яйца легко поморозить, — признался корреспонденту Спонсор. — Но весело. Зверя поймали — вся деревня стучит в барабаны. Молнией человека убило — тоже стучат. С пальмы навалило кокосов — стучат“.
Я долго рассматривал Спонсора.
Пытался понять, что в нем изменилось за три года.
Чтобы полюбить Кению, нужны большие деньги. Поторопился Режиссер умереть. Встань он на ноги, Спонсор не пожалел бы валюты. Увез бы в Израиль, там, говорят, вставляют мозги в самых безнадежных ситуациях. Странно, почему после той аварии обнаружилось, что банковский счет Режиссера пуст? Куда подевалось деньги губернатора? Все же сто пятьдесят тысяч.
К черту!
Я еще не знал, какой будет моя новая жизнь, но чувствовал, что теперь она будет совсем другой. Никто не станет искать давно сгоревшие деньги. Эта мысль смягчала мое сердце. Тараканыча увезем в Ашхабад и бросим за городом без документов. Видел я все дела, что делаются под солнцем.
Вдруг бабахнуло рядом.
Вдали над Городком задергалось, заполыхало небо.
С юга накатывала гроза. Меня это почему-то обрадовало.
Я разжег камин. В зеркале на стене подмигнул уверенный человек, стоивший миллион долларов. Рожа противная, но мы ее облагородим. А голый потому что не хотелось натягивать халат. Может, так и надо начинать новую жизнь — голым, под рев ливня, в молниях. Включил телевизор и увидел на экране Роальда.
— …мы прочитали книгу, написанную вашим сотрудником, —говорила миленькая ведущая . — О книге много пишут. Ее автор работает в вашем Сыскном Бюро?
— Писателей у нас нет.
— Но он ссылается на истории, распутанные лично вами?
— Без комментариев.
— Вы всегда так немногословны?
— Я никому не обещал быть другим?
— Телезрителей интересует, что подсказало вам идею создания частного Сыскного Бюро?
— После службы в погранвойсках мне только и осталось, что ловить воров. Все другие места были заняты ворами.
— Вы считаете, что милиция не справляется со своими прямыми обязанностями?
— Если на капоте вашей новой машины кто-то нацарапает гвоздем: „Покрась меня, говнюк“, вы что, обратитесь в милицию?
— А к вам можно?
— К нам можно
— Что вы думаете о современных видах спорта?
— Бейсбол у нас не прижился. Но биты популярны. Это точно
Пошли титры.
Я подкинул шишек в огонь.
Счастливые минуты ожидания будущего.
Глава девятая „ТАК ЭТО ТЫ УБИЛ РЕЖИССЕРА?“
Глава десятая КЛУБ „МУМУ“
Цветные фотографии украшали стену гостиной.
Галина Вишневская. Андрон Кончаловский. Режиссер, понятно.
Вдруг меня укололо в сердце. Бесстыдно прижавшись к плечу подружки (в каком-то кафе), Алиса левой рукой обнимала свою любимицу. При этом опущенная рука находилась за спиной Алины, ее нельзя было увидеть, но с проницательностью ревнивца я легко продолжил движение… Ну да, ниже талии… Конечно, ниже… Забавно, что в стороне за другим столиком сидел улыбающийся Тараканыч. Думал, наверное, сколько слупит с меня за некоторые тайны.
Только коровье мычание спасло меня от ненужных мыслей.
Баба Аня, наша знакомая, вся в черном, башмаки черные, вела корову на поводу. Корова тоже была в черном. В смысле, вся черная. У нее тяжело ходили бока. Возрастом она не уступала хозяйке. Переступала раздвоенными копытами, пускала стеклянную слюну с толстых пористых губ.
— С Алиской приехал?
— Нет, она подъедет позже, — соврал я, подходя к калитке.
Баба Аня посмотрела на мой халат, на шлепанцы и покачала головой:
— Ну это хорошо, что человек в дому. Дому без людей плохо.
— Один тут уже бродил.
— В болонье?
— Ага.
— Молчал?
— Как могила.
— Он всегда молчит, — перекрестилась баба Аня.
— Что так?
— А чего ему болтать?
— Но и молчать чего? Ворует?
— Морковку, огурцы, иногда картошку, — деловито перечислила баба Аня. — Нам, что ли, жалко? Это в тех хоромах, — кивнула она в сторону коттеджа с колоннами, — на него собак спускают. Это наш Ваня. Мы его жалеем. Его из Москвы выслали. Из Москвы всех таких выслали. Там только умные остались. Вчера тут приезжали двое, тоже ругались на Ваню. Алискин домик обошли, замок проверили.
Старая корова замычала и потянулась ко мне мокрыми губами.
— Чего это вы с ней в трауре?
— К Петровичу веду.
— Зачем?
— Себе забирает дуру.
— Что, доиться перестала?
— А чего ждать в наши годы?
— А Петровичу она зачем?
— Зарежет.
— Как это зарежет? Вы что? Сколько лет вместе!
— Еще как жалко, — баба Аня вытерла скользнувшую по щеке слезу. — Как сестру.
— Ну, если как сестру, то зачем сразу к Петровичу?
— А есть корове надо? — загнула баба Аня искалеченный артритом палец. И сама ответила: — Надо. А косить я могу? — загнула другой палец. — Не могу. А мне самой есть надо? Надо. А стайку чистить, навоз выгребать? И зубы у нас совсем стерлись, — она бесцеремонно разинула пасть корове. — Чем такую кормить? Кашей?
— И сколько тебе обещал Петрович?
— Тыщу, — уважительно протянула баба Аня.
— Всего-то?
— За такую старую? — обиделась баба Аня.
Как странно, как сладко меняется мир, когда за диваном валяется вонючий рюкзак с долларами. Я смотрел на черную корову и на бабу Маню так, как в детстве смотрят на дом, на огород, на небо сквозь розовые веселые стеклышки. Зачем умирать? Жить надо вечно. Тогда будет много красивых разных Вселенных. Я страшно жалел Режиссера. Надо было ему снять фильм, сейчас бы о нем везде писали. В детстве розовое стеклышко уберешь от глаза, мир сразу становится будничным. А при затасканном вонючем рюкзачишке мир всегда в цвету. Я мог, например, даровать новую жизнь корове. Поэтому и сказал:
— А если я дам полторы тыщи?
— За нее? — не поверила баба Аня.
— За нее. Прямо сейчас. Наличными.
— Да зачем тебе такое?
— Вы же, правда, как сестры.
— Ну, сестры, — поджала губы баба Аня — Это я так говорю. Корова она. Где ты такую будешь держать?
— А у тебя и буду.
— Как это у меня? — глаза бабы Мани округлились.
Корова, поводя тощими боками, тоже проявила интерес к беседе. Полезла мокрыми губами в оттопыренный карман халата, будто проверяла, есть у меня деньги или нет. Я молча отсчитал полторы тысячи.
— Ты это правда, что ли? А Петровичу я что скажу? Мы же с ним договорились.
— А так и скажи. Старый, мол, дурак, чего задумал, ножом на сестру замахиваться!
— Да не сестра я ей! Я так пошутила.
Обе, и баба Аня и корова, смотрели на меня одинаково выцветшими глазами и суетливо улыбались беззубыми ртами.
— Сам-то завтракал?
— Пока нет.
— Принести чего?
— А что есть? — обрадовался я.
— Ну, картошечка, — суетилась баба Аня. — Сало. Лук, опять же, редиска.
— А устрицы? Трепанги? Коньяк „Бисквит“? Икра морского ежа?
— Этого не держим, слава Богу, — баба Аня мелко перекрестилась. — В магазин, что ли сбегать?
— А то!
Молчание…
Что видел Режиссер в последние секунды?
Я выспался. Отъелся. Отлежался. Молчание…
Нашел старые кеды, футболку, джинсы, сам прогулялся в магазин.
„Мой-то внучок, кажись, врачом станет. Все шприцы какие-то, таблетки… А мой возьмет дюймовую трубу и в город. Там, говорит, теперь легко заработать…“
Обычное старушечье бормотание.
На кухне нашлась груда старых газет и журналов.
В одной я сразу наткнулся на интервью со Спонсором.
Дела у него шли неплохо: фирма в Лондоне, производство в Испании, нефтяное хозяйство на Севере. А сам в Кении. Для меня Кения — всего лишь красивый звук, пятно на карте, а Спонсор на снимке попирал ногой здоровенного убитого крокодила. Затылок Спонсора, покрытый редкими волосками, показался мне непомерно широким. Негритянка на снимке ничего не объясняла: синяя, как муха, мелкая, баксов на тридцать. „В Кении везде мухи, — жаловался Спонсор. — Слонов не сразу увидишь, а мухи везде. По степям негры шастают, лопочут, в лесах обезьяны. Как ломанут куда-то, стон стоит. Это не Сибирь, где яйца легко поморозить, — признался корреспонденту Спонсор. — Но весело. Зверя поймали — вся деревня стучит в барабаны. Молнией человека убило — тоже стучат. С пальмы навалило кокосов — стучат“.
Я долго рассматривал Спонсора.
Пытался понять, что в нем изменилось за три года.
Чтобы полюбить Кению, нужны большие деньги. Поторопился Режиссер умереть. Встань он на ноги, Спонсор не пожалел бы валюты. Увез бы в Израиль, там, говорят, вставляют мозги в самых безнадежных ситуациях. Странно, почему после той аварии обнаружилось, что банковский счет Режиссера пуст? Куда подевалось деньги губернатора? Все же сто пятьдесят тысяч.
К черту!
Я еще не знал, какой будет моя новая жизнь, но чувствовал, что теперь она будет совсем другой. Никто не станет искать давно сгоревшие деньги. Эта мысль смягчала мое сердце. Тараканыча увезем в Ашхабад и бросим за городом без документов. Видел я все дела, что делаются под солнцем.
Вдруг бабахнуло рядом.
Вдали над Городком задергалось, заполыхало небо.
С юга накатывала гроза. Меня это почему-то обрадовало.
Я разжег камин. В зеркале на стене подмигнул уверенный человек, стоивший миллион долларов. Рожа противная, но мы ее облагородим. А голый потому что не хотелось натягивать халат. Может, так и надо начинать новую жизнь — голым, под рев ливня, в молниях. Включил телевизор и увидел на экране Роальда.
— …мы прочитали книгу, написанную вашим сотрудником, —говорила миленькая ведущая . — О книге много пишут. Ее автор работает в вашем Сыскном Бюро?
— Писателей у нас нет.
— Но он ссылается на истории, распутанные лично вами?
— Без комментариев.
— Вы всегда так немногословны?
— Я никому не обещал быть другим?
— Телезрителей интересует, что подсказало вам идею создания частного Сыскного Бюро?
— После службы в погранвойсках мне только и осталось, что ловить воров. Все другие места были заняты ворами.
— Вы считаете, что милиция не справляется со своими прямыми обязанностями?
— Если на капоте вашей новой машины кто-то нацарапает гвоздем: „Покрась меня, говнюк“, вы что, обратитесь в милицию?
— А к вам можно?
— К нам можно
— Что вы думаете о современных видах спорта?
— Бейсбол у нас не прижился. Но биты популярны. Это точно
Пошли титры.
Я подкинул шишек в огонь.
Счастливые минуты ожидания будущего.
Глава девятая „ТАК ЭТО ТЫ УБИЛ РЕЖИССЕРА?“
Алиса приехала вечером.
По тому, как она подобрала полы длинного белого плаща, по тому, как долго и жадно тянула нежно затрепетавшими ноздрями, как подозрительно повела влажным взглядом по окнам, я понял, что от некоторых вопросов не уйти.
— Ты здесь один?
Влажные губы недоверчиво прижались к моей щеке. Она целовала мне глаза, больно прикусила губу, почти до крови, будто мстя за какие-то переживания, впилась ногтями в голую спину, прижалась тесно. Но глаза косили. Я чувствовал горячие груди сквозь тонкую ткань плаща. Но она высматривала что-то, к чему-то невидимому прислушивалась.
— Завтра у тебя день рождения…
— Ты помнишь? — я действительно удивился.
— Соберешь своих шлюх?
Она помедлила.
— Где Алина?
— Откуда же мне знать?
— Но ты заходил к ней.
— Ну и что?
— А то, что дома ее нет, нигде нет! — Алиса жадно повела нежно дрогнувшими ноздрями. Наверное, правда могла обнаружить подружку по запаху. — Зачем ты к ней заходил?
— Денег занять.
— Почему не занял у меня?
Она мне не верила. А я не хотел рассказывать про разгром в своей квартире. Почему-то считал, что ее это напугает. А она рассказала, что Алина ей сразу позвонила. Вот к ней явился этот Кручинин — вонючий, омерзительный тип с грязным мешком, набитым грязным бельем и хозяйственным мылом. Мерцанова в это время занималась бухгалтерией. Прикидывала то и это, терпеливо выслушивала бухгалтершу, а сама никак не могла отделаться от мысли, что я с Алиной. Она занимается бухгалтерией, а я трахаю ее подружку. Она так и сказала — трахаю — чудесная Алиса, асфальтово-черные глаза, мелированные волосы, летящие, как штормовые волны. Алина не должна была оставаться со мной — грязным, безнравственным чудовищем. Мерцанова ужасно ревновала. „Только не тебя, — шепнула, кусая мне ухо. — Даже не думай“. — „А кого?“ — удивился я, ловя губами ее ресницы. — „Ой, не понимаешь?“
Она, конечно, ревновала подружку. И, освободившись, сразу рванула к ней.
Открыла дверь (у нее ключ). В квартире никого. Слабый запах мочи („Твоей, Кручинин!“). Это было так ужасно, что она вернулась в Салон. — „У меня прорва работы. У меня бездна работы“, — жадно шептала Алиса, целуя мне плечи и шею. Я отвечал ей тем же и нежно гладил этот дурацкий плащ, повторяющий все изгибы ее тела. „У меня сейчас так много работы, — шептала она, — что я скоро с ума сойду. Я прямо возненавидела вас! — сказала она, больно укусив меня за плечо. — Я решила, что вы специально укатили на мою дачу. В свою мерзкую будку, в которой червяки и пахнет землей, ты бы Алину не повел. Ты ее ко мне повел, зараза, трахать мою девочку на моей кроватке. На моем обеденном столике. Под моим душем. Она сладкая, да? Если вести язычком по влажной коже…“
Я никогда не видел Алису такой взволнованной.
— Куда ты ее отправил? Я весь Городок обзвонила.
Она снова прижалась ко мне, теплая, нежная. Наверное, не понимала, почему я тяну, почему не делаю с нею того, что якобы недавно делал с Алиной. „ О, не клянись луною, в месяц раз меняющейся, — это путь к изменам“. Монологи Джульетты ей не всегда удавались. Меня страшно злило, что мне так хочется ее обнять. И Тараканыч с фотографии смотрел настороженно.
— Это кто? — ткнул я пальцем.
Алиса глянула искоса. Провела пальчиком по лбу:
— Это мы с Алиной.
— А мужики?
— Они же на заднем плане!
— Но смотрят на вас. Ты их знаешь?
— Вот этого знаю, — указала тонким пальчиком на Тараканыча.
И засмеялась. У Спонсора было много помощников. Дядя Коля один из них. Три года назад он часто бывал у Спонсора, но Алиса при их разговорах не присутствовала, валялась в гостиной на диване, дядя Коля приносил ей вино и кофе. Что она хотела, то он приносил. А потом исчез. Потом все исчезли.
— Деньги у тебя есть?
Она изумленно отстранилась:
— Ты теперь берешь деньги с женщин?
— Не говори ерунды. У меня осталось всего рублей триста.
— Но ты же ограбил Алину!
— Я корову купил.
— Корову? — Сказать ей было нечего. — Конечно… Есть какие-то деньги…
— Сколько?
— Не знаю… На корову хватит…
— Вываливай все на ковер. — Мысль о вонючем рюкзаке, сунутом за диван, вернула мне равновесие. — Вываливай все, что у тебя есть. Все до последней копейки. Закатим пир на весь мир. И подружку твою найдем.
Она ласково лизнула мне щеку:
— Ты дурачок, Кручинин. Я с собой все привезла. Всякой вкуснятины. Алиночка любит форель, там есть чудесный кусочек. Я думала, вы здесь от меня прячетесь. — И вспомнила. — У тебя же была двадцатка. Куда ты ее дел?
Моя рука скользнула с ее плеча — ниже… на бедро… еще ниже…
— Почему ты в плаще?
— Ну… Шел дождь…
— Ты же в машине…
— А вы тут с Алиночкой…
— Но зачем надевать плащ?!
— Я хотела войти и гордо сбросить его с плеч!
— Черт меня возьми! — удивился я. — Да на тебе под плащом ничего нет! — И невольно вспомнил Шекспира: — „ Да это платье лучше всех…“
Она ответила заученно:
— „ Мой друг, где целоваться вы учились?…“
И застонала, впиваясь мне в губы:
— Торопись, торопись. Может, я никогда больше твоей не буду.
Потом я принес свертки.
В камине потрескивали сосновые шишки.
Алиса, ничего не стесняясь, закинула распущенные волосы за округлые, необыкновенно женственные плечи и занялась столом. Я все-таки заставил ее нацепить какой-то крошечный передничек, а сам вышел за последней сумкой, судя по всему, набитой бутылками. Когда я ее поднимал, пришлось наклониться: тень мелькнула на полированной крышке багажника.
Человек?
Я осторожно скосил глаза.
Скосил, не поворачиваясь, не подавая вида, продолжая поднимать сумку.
И, к сожалению, не ошибся. Незнакомый человек осторожно скользнул к спрятанной за березами машине. Он не хотел, чтобы его видели. Я перевел взгляд в сторону реки и там на узком проселке, продавленном колесами, тоже увидел раскачивающийся куст рябины и пригнутый бампером куст.
— Жалеешь, что нет Алины? — спросила Мерцанова, когда я вернулся.
В ее голосе звучала фальшь. Это она жалела, что с нами нет нежной подружки. Какой дорогой ты ехала? — хотел я ее спросить. Нижней, по берегу? Или через Поле дураков? Но понял, что спрашивать не надо. Такое у нее было настроение. Она могла только врать.
— Хочешь водки?
— Хочу.
Я вдруг удивил ее:
— А тогда, у Спонсора, вы тоже пили водку?
Она вздрогнула. Тогда.Она не любила воспоминаний трехлетней давности.
Но я не собирался ее жалеть. Если неизвестных привела на дачу она, мне ее жалеть не надо. Бампер. Примятый куст.
Тогда.
Алиса подперла голову кулачком…
Ну да… В коттедже Спонсора… Вон там… Совсем рядом…
Ох, как им не повезло… Но водка, конечно, водка, почему нет?… Асфальтово-черные глаза мерцали… Было весело… Много танцевали… Алиса вдруг присмирела. Даже накинула на себя пестрый халатик, вытянув его из стенного шкафа. Халатик привычно подчеркнул каждый изгиб, я просто тащился от нее, но Алиса оттолкнула мою руку. „Видишь веранду? — указала чуть согнутым пальчиком. — Там стоял столик“. Такая ночь, задохнулась Алиса, что ни одного комара не было. И Луна светила, не знаю как! Мы пили настоящий фурминт. „Он меня смешит“, — сказала Алиса.
— Как это смешит?
— Ну, я начинаю смеяться. Так настоящий фурминт на меня действует. Да еще Сухроб смешил. В Штатах ему вылечили руку. А то раньше он на рояле бренькал одной рукой. До поездки в Штаты рука у него вроде как сохла, никакие операции не помогали. Он здорово хвастался вылеченной рукой. Выложил американским врачам кругленькую сумму. Специально подкидывал рюмочку, ловил ее, чтобы все видели. А Режиссер…
— Что Режиссер?
— Он что-то предчувствовал…
— Что предчувствовал? Разве он не смеялся вместе с вами?
— Конечно, смеялся, — произнесла Алиса убежденно. — Но он что-то предчувствовал. У него было такое загнанное выражение в глазах. Он будто чего-то ждал. Потом Васса появилась, совсем невинная голубка. Спонсор отодрал ее прямо в библиотеке. Все равно она держалась здорово. Я ее сразу полюбила. — Воспоминания не радовали Алису, но она разговорилась. — Я ей сказала, что она смешная, и Васса тоже стала смеяться. А Режиссер разозлился. Он заявил, что хочет в клуб. Хочет видеть умных людей. Да еще приехал дядя Коля. Он поднялся со Спонсором наверх и через две минуты Спонсор был уже внизу и что-то шепнул Режиссеру. Тот сразу изменился. Кручинин, он изменился прямо в одну секунду! Но зря мы поехали в клуб.
Ее передернуло.
— Мы там пили, — мрачно сказала она.
Еще бы! Клуб. Одно название чего стоит. „Муму“.
Режиссер совсем спрыгнул с ума. Пытался ударить какого-то придурка, пригласившего Вассу на танец. И Спонсор был такой поддатый, что и человеком не надо было притворяться. Двинулись к выходу, а человекообразный вырубил свет. Для смягчения нравов.
Я слушал Алису и следил за окном.
Раньше Алиса о драке в „Муму“ никогда не рассказывала. А теперь заявила, что махался даже академик.
— Какой еще академик?
— Да этот твой! Петров! Который с сучкой живет.
Сучкой она называла Асю. Оказывается, Петров-Беккер тоже оказался в „Муму“, правда, вне компании. „Он там сидел в углу, — злобно сказала Алиса. — Отвернулся и сопел, когда мы вошли. Не хотел, чтобы его увидели. Но я сразу поняла, зачем он там“.
Алиса вдохновилась.
Она так ненавидела жену Режиссера, что ненависть автоматически переносилась на всех, кто имел хоть какое-то отношение к Асе. „Этот твой академик не первый год бьет под нее клинья. В квартире Режиссера у него отдельный кабинет. Режиссер умирает, а они прыгают на топчане, как два пожилых зайца“.
…Мы лежали на простыне мокрые, как мыши, и я пытался понять, в безопасности ли мы? Звезд в окне было столько, будто перед нами явились все полковники мира в своих сияющих орденах. Вот я и решился:
— Смотри…
— Ой, какой! — выдохнула Алиса.
— Ты не сюда, ты не на меня смотри, — хмыкнул я.
— А что ты хочешь показать?
Она приподнялась. И заткнула нос:
— Может, не надо?
Распутывая шнур рюкзака, я поглядывал на Мерцанову.
Она красиво зажала ноздри. Запри ее в конюшне, она и перед лошадями будет играть. Я по-настоящему мучился: приехала она сюда ради своей нежной подружки или специально привела тех, кто сейчас прячется в кустах?
— Что это?
— Дом с колоннами, — бросил я на пол несколько толстых зеленых пачек.
— Редкостная библиотека, — бросил я на пол еще несколько толстых пачек.
— А это Салон Красоты с многочисленными отделениями в Варшаве и в Париже.
Теперь уже Алиса спрыгнула с ума. Она аплодировала. Если она действительно привела на дачу хвост, я бы уже знал об этом. Значит, волновалась за подружку. „Салон Красоты с многочисленными отделениями в Варшаве и в Париже!“ Асфальтово-черные, бездонные, как ночь, глаза. Доллары Алису ошеломили. Она легко скользнула с дивана и, голая, бесстыдно присела на полу на корточки. „Никаких шлюх! Только приличные дамы!“ Она вдруг разволновалась:
— Ой, Кручинин, давай полетим в Майами.
— Так сразу? Нам даже надеть нечего.
— Завернемся в мой плащ. И позвоним Алине.
— А ей зачем?
— Ну как… — замялась она.
— Может, лучше Асе? Ей надо помочь.
— Этой немецкой сучке? — в гневе Алиса выглядела еще невероятнее.
— Без нас Асю упекут в тюрьму.
— С нами она точно сядет.
— Ты что, не понимаешь, что она не при чем? Она никого не могла убить?
— Ну да! Трудно подать мужу отравленное лекарство? Он и оттолкнуть-то руку не мог. Правда, Рябов говорит, что это ты отравил Режиссера.
— С какой стати? — обалдел я.
— Откуда мне знать?
Злая она была прелесть, но я все время помнил о чужих людях, которые могли быть за домом, и о здоровенном охраннике Спонсора, сидящем на крылечке соседнего коттеджа.
— Кручинин, почему доллары пахнут мочой?
— Догадайся с трех раз.
— Ты их пометил?
Я захохотал:
— Ты скажи, зачем это академик к тебе приходил?
— Когда? — удивилась Алиса.
— Ночью. Вчера.
— Ты же был со мною.
— Ты спала. Я ходил на кухню и услышал стук в дверь. Это был Петров-Беккер.
— „ Об этой чести я не помышляла“.
— Но я сам видел!
— Этот макака? Старикашка этот? Почему ты меня не разбудил? Я бы спустила его с лестницы! Ой, это он, это он отравил Режиссера медленно действующим ядом, его сучка научила! — внезапно догадалась она. — Теперь академик замажет следователю очки, скажет, что это мы с тобой все придумали! — ее понесло. — Мне Рябов говорил, что по составу яд, которым отравили режиссера, действует не сразу. Понимаешь? Он очень медленно действует, через несколько часов после приема. У Рябова есть знакомый следователь, он все знает про такие яды. Наверное, академик подсыпал в мензурку яд, а ты, дурачок, подал лекарство. Ну? — захлопала она в ладоши. — Кто теперь сядет? Догадайся с трех раз!
Я обнял Алису и она неправильно меня поняла: задышала часто и быстро. Нежно вырезанные крылья носа влажно и часто затрепетали.
— Перестань дышать, дура! Почему этот яд действует не сразу?
— Ага, дошло! — торжествующе запричитала Мерцанова. — Я чувствовала! Я знала!
— Что ты знала?
— Это ты, это ты убил!
— Дура! Что ты такое говоришь?
— Ты! Ты!
Она с восторгом уставилась на меня:
— Неужели из ревности? Ты так меня ревнуешь, да?
Она счастливо захлопала в ладошки:
— Так сильно?
По тому, как она подобрала полы длинного белого плаща, по тому, как долго и жадно тянула нежно затрепетавшими ноздрями, как подозрительно повела влажным взглядом по окнам, я понял, что от некоторых вопросов не уйти.
— Ты здесь один?
Влажные губы недоверчиво прижались к моей щеке. Она целовала мне глаза, больно прикусила губу, почти до крови, будто мстя за какие-то переживания, впилась ногтями в голую спину, прижалась тесно. Но глаза косили. Я чувствовал горячие груди сквозь тонкую ткань плаща. Но она высматривала что-то, к чему-то невидимому прислушивалась.
— Завтра у тебя день рождения…
— Ты помнишь? — я действительно удивился.
— Соберешь своих шлюх?
Она помедлила.
— Где Алина?
— Откуда же мне знать?
— Но ты заходил к ней.
— Ну и что?
— А то, что дома ее нет, нигде нет! — Алиса жадно повела нежно дрогнувшими ноздрями. Наверное, правда могла обнаружить подружку по запаху. — Зачем ты к ней заходил?
— Денег занять.
— Почему не занял у меня?
Она мне не верила. А я не хотел рассказывать про разгром в своей квартире. Почему-то считал, что ее это напугает. А она рассказала, что Алина ей сразу позвонила. Вот к ней явился этот Кручинин — вонючий, омерзительный тип с грязным мешком, набитым грязным бельем и хозяйственным мылом. Мерцанова в это время занималась бухгалтерией. Прикидывала то и это, терпеливо выслушивала бухгалтершу, а сама никак не могла отделаться от мысли, что я с Алиной. Она занимается бухгалтерией, а я трахаю ее подружку. Она так и сказала — трахаю — чудесная Алиса, асфальтово-черные глаза, мелированные волосы, летящие, как штормовые волны. Алина не должна была оставаться со мной — грязным, безнравственным чудовищем. Мерцанова ужасно ревновала. „Только не тебя, — шепнула, кусая мне ухо. — Даже не думай“. — „А кого?“ — удивился я, ловя губами ее ресницы. — „Ой, не понимаешь?“
Она, конечно, ревновала подружку. И, освободившись, сразу рванула к ней.
Открыла дверь (у нее ключ). В квартире никого. Слабый запах мочи („Твоей, Кручинин!“). Это было так ужасно, что она вернулась в Салон. — „У меня прорва работы. У меня бездна работы“, — жадно шептала Алиса, целуя мне плечи и шею. Я отвечал ей тем же и нежно гладил этот дурацкий плащ, повторяющий все изгибы ее тела. „У меня сейчас так много работы, — шептала она, — что я скоро с ума сойду. Я прямо возненавидела вас! — сказала она, больно укусив меня за плечо. — Я решила, что вы специально укатили на мою дачу. В свою мерзкую будку, в которой червяки и пахнет землей, ты бы Алину не повел. Ты ее ко мне повел, зараза, трахать мою девочку на моей кроватке. На моем обеденном столике. Под моим душем. Она сладкая, да? Если вести язычком по влажной коже…“
Я никогда не видел Алису такой взволнованной.
— Куда ты ее отправил? Я весь Городок обзвонила.
Она снова прижалась ко мне, теплая, нежная. Наверное, не понимала, почему я тяну, почему не делаю с нею того, что якобы недавно делал с Алиной. „ О, не клянись луною, в месяц раз меняющейся, — это путь к изменам“. Монологи Джульетты ей не всегда удавались. Меня страшно злило, что мне так хочется ее обнять. И Тараканыч с фотографии смотрел настороженно.
— Это кто? — ткнул я пальцем.
Алиса глянула искоса. Провела пальчиком по лбу:
— Это мы с Алиной.
— А мужики?
— Они же на заднем плане!
— Но смотрят на вас. Ты их знаешь?
— Вот этого знаю, — указала тонким пальчиком на Тараканыча.
И засмеялась. У Спонсора было много помощников. Дядя Коля один из них. Три года назад он часто бывал у Спонсора, но Алиса при их разговорах не присутствовала, валялась в гостиной на диване, дядя Коля приносил ей вино и кофе. Что она хотела, то он приносил. А потом исчез. Потом все исчезли.
— Деньги у тебя есть?
Она изумленно отстранилась:
— Ты теперь берешь деньги с женщин?
— Не говори ерунды. У меня осталось всего рублей триста.
— Но ты же ограбил Алину!
— Я корову купил.
— Корову? — Сказать ей было нечего. — Конечно… Есть какие-то деньги…
— Сколько?
— Не знаю… На корову хватит…
— Вываливай все на ковер. — Мысль о вонючем рюкзаке, сунутом за диван, вернула мне равновесие. — Вываливай все, что у тебя есть. Все до последней копейки. Закатим пир на весь мир. И подружку твою найдем.
Она ласково лизнула мне щеку:
— Ты дурачок, Кручинин. Я с собой все привезла. Всякой вкуснятины. Алиночка любит форель, там есть чудесный кусочек. Я думала, вы здесь от меня прячетесь. — И вспомнила. — У тебя же была двадцатка. Куда ты ее дел?
Моя рука скользнула с ее плеча — ниже… на бедро… еще ниже…
— Почему ты в плаще?
— Ну… Шел дождь…
— Ты же в машине…
— А вы тут с Алиночкой…
— Но зачем надевать плащ?!
— Я хотела войти и гордо сбросить его с плеч!
— Черт меня возьми! — удивился я. — Да на тебе под плащом ничего нет! — И невольно вспомнил Шекспира: — „ Да это платье лучше всех…“
Она ответила заученно:
— „ Мой друг, где целоваться вы учились?…“
И застонала, впиваясь мне в губы:
— Торопись, торопись. Может, я никогда больше твоей не буду.
Потом я принес свертки.
В камине потрескивали сосновые шишки.
Алиса, ничего не стесняясь, закинула распущенные волосы за округлые, необыкновенно женственные плечи и занялась столом. Я все-таки заставил ее нацепить какой-то крошечный передничек, а сам вышел за последней сумкой, судя по всему, набитой бутылками. Когда я ее поднимал, пришлось наклониться: тень мелькнула на полированной крышке багажника.
Человек?
Я осторожно скосил глаза.
Скосил, не поворачиваясь, не подавая вида, продолжая поднимать сумку.
И, к сожалению, не ошибся. Незнакомый человек осторожно скользнул к спрятанной за березами машине. Он не хотел, чтобы его видели. Я перевел взгляд в сторону реки и там на узком проселке, продавленном колесами, тоже увидел раскачивающийся куст рябины и пригнутый бампером куст.
— Жалеешь, что нет Алины? — спросила Мерцанова, когда я вернулся.
В ее голосе звучала фальшь. Это она жалела, что с нами нет нежной подружки. Какой дорогой ты ехала? — хотел я ее спросить. Нижней, по берегу? Или через Поле дураков? Но понял, что спрашивать не надо. Такое у нее было настроение. Она могла только врать.
— Хочешь водки?
— Хочу.
Я вдруг удивил ее:
— А тогда, у Спонсора, вы тоже пили водку?
Она вздрогнула. Тогда.Она не любила воспоминаний трехлетней давности.
Но я не собирался ее жалеть. Если неизвестных привела на дачу она, мне ее жалеть не надо. Бампер. Примятый куст.
Тогда.
Алиса подперла голову кулачком…
Ну да… В коттедже Спонсора… Вон там… Совсем рядом…
Ох, как им не повезло… Но водка, конечно, водка, почему нет?… Асфальтово-черные глаза мерцали… Было весело… Много танцевали… Алиса вдруг присмирела. Даже накинула на себя пестрый халатик, вытянув его из стенного шкафа. Халатик привычно подчеркнул каждый изгиб, я просто тащился от нее, но Алиса оттолкнула мою руку. „Видишь веранду? — указала чуть согнутым пальчиком. — Там стоял столик“. Такая ночь, задохнулась Алиса, что ни одного комара не было. И Луна светила, не знаю как! Мы пили настоящий фурминт. „Он меня смешит“, — сказала Алиса.
— Как это смешит?
— Ну, я начинаю смеяться. Так настоящий фурминт на меня действует. Да еще Сухроб смешил. В Штатах ему вылечили руку. А то раньше он на рояле бренькал одной рукой. До поездки в Штаты рука у него вроде как сохла, никакие операции не помогали. Он здорово хвастался вылеченной рукой. Выложил американским врачам кругленькую сумму. Специально подкидывал рюмочку, ловил ее, чтобы все видели. А Режиссер…
— Что Режиссер?
— Он что-то предчувствовал…
— Что предчувствовал? Разве он не смеялся вместе с вами?
— Конечно, смеялся, — произнесла Алиса убежденно. — Но он что-то предчувствовал. У него было такое загнанное выражение в глазах. Он будто чего-то ждал. Потом Васса появилась, совсем невинная голубка. Спонсор отодрал ее прямо в библиотеке. Все равно она держалась здорово. Я ее сразу полюбила. — Воспоминания не радовали Алису, но она разговорилась. — Я ей сказала, что она смешная, и Васса тоже стала смеяться. А Режиссер разозлился. Он заявил, что хочет в клуб. Хочет видеть умных людей. Да еще приехал дядя Коля. Он поднялся со Спонсором наверх и через две минуты Спонсор был уже внизу и что-то шепнул Режиссеру. Тот сразу изменился. Кручинин, он изменился прямо в одну секунду! Но зря мы поехали в клуб.
Ее передернуло.
— Мы там пили, — мрачно сказала она.
Еще бы! Клуб. Одно название чего стоит. „Муму“.
Режиссер совсем спрыгнул с ума. Пытался ударить какого-то придурка, пригласившего Вассу на танец. И Спонсор был такой поддатый, что и человеком не надо было притворяться. Двинулись к выходу, а человекообразный вырубил свет. Для смягчения нравов.
Я слушал Алису и следил за окном.
Раньше Алиса о драке в „Муму“ никогда не рассказывала. А теперь заявила, что махался даже академик.
— Какой еще академик?
— Да этот твой! Петров! Который с сучкой живет.
Сучкой она называла Асю. Оказывается, Петров-Беккер тоже оказался в „Муму“, правда, вне компании. „Он там сидел в углу, — злобно сказала Алиса. — Отвернулся и сопел, когда мы вошли. Не хотел, чтобы его увидели. Но я сразу поняла, зачем он там“.
Алиса вдохновилась.
Она так ненавидела жену Режиссера, что ненависть автоматически переносилась на всех, кто имел хоть какое-то отношение к Асе. „Этот твой академик не первый год бьет под нее клинья. В квартире Режиссера у него отдельный кабинет. Режиссер умирает, а они прыгают на топчане, как два пожилых зайца“.
…Мы лежали на простыне мокрые, как мыши, и я пытался понять, в безопасности ли мы? Звезд в окне было столько, будто перед нами явились все полковники мира в своих сияющих орденах. Вот я и решился:
— Смотри…
— Ой, какой! — выдохнула Алиса.
— Ты не сюда, ты не на меня смотри, — хмыкнул я.
— А что ты хочешь показать?
Она приподнялась. И заткнула нос:
— Может, не надо?
Распутывая шнур рюкзака, я поглядывал на Мерцанову.
Она красиво зажала ноздри. Запри ее в конюшне, она и перед лошадями будет играть. Я по-настоящему мучился: приехала она сюда ради своей нежной подружки или специально привела тех, кто сейчас прячется в кустах?
— Что это?
— Дом с колоннами, — бросил я на пол несколько толстых зеленых пачек.
— Редкостная библиотека, — бросил я на пол еще несколько толстых пачек.
— А это Салон Красоты с многочисленными отделениями в Варшаве и в Париже.
Теперь уже Алиса спрыгнула с ума. Она аплодировала. Если она действительно привела на дачу хвост, я бы уже знал об этом. Значит, волновалась за подружку. „Салон Красоты с многочисленными отделениями в Варшаве и в Париже!“ Асфальтово-черные, бездонные, как ночь, глаза. Доллары Алису ошеломили. Она легко скользнула с дивана и, голая, бесстыдно присела на полу на корточки. „Никаких шлюх! Только приличные дамы!“ Она вдруг разволновалась:
— Ой, Кручинин, давай полетим в Майами.
— Так сразу? Нам даже надеть нечего.
— Завернемся в мой плащ. И позвоним Алине.
— А ей зачем?
— Ну как… — замялась она.
— Может, лучше Асе? Ей надо помочь.
— Этой немецкой сучке? — в гневе Алиса выглядела еще невероятнее.
— Без нас Асю упекут в тюрьму.
— С нами она точно сядет.
— Ты что, не понимаешь, что она не при чем? Она никого не могла убить?
— Ну да! Трудно подать мужу отравленное лекарство? Он и оттолкнуть-то руку не мог. Правда, Рябов говорит, что это ты отравил Режиссера.
— С какой стати? — обалдел я.
— Откуда мне знать?
Злая она была прелесть, но я все время помнил о чужих людях, которые могли быть за домом, и о здоровенном охраннике Спонсора, сидящем на крылечке соседнего коттеджа.
— Кручинин, почему доллары пахнут мочой?
— Догадайся с трех раз.
— Ты их пометил?
Я захохотал:
— Ты скажи, зачем это академик к тебе приходил?
— Когда? — удивилась Алиса.
— Ночью. Вчера.
— Ты же был со мною.
— Ты спала. Я ходил на кухню и услышал стук в дверь. Это был Петров-Беккер.
— „ Об этой чести я не помышляла“.
— Но я сам видел!
— Этот макака? Старикашка этот? Почему ты меня не разбудил? Я бы спустила его с лестницы! Ой, это он, это он отравил Режиссера медленно действующим ядом, его сучка научила! — внезапно догадалась она. — Теперь академик замажет следователю очки, скажет, что это мы с тобой все придумали! — ее понесло. — Мне Рябов говорил, что по составу яд, которым отравили режиссера, действует не сразу. Понимаешь? Он очень медленно действует, через несколько часов после приема. У Рябова есть знакомый следователь, он все знает про такие яды. Наверное, академик подсыпал в мензурку яд, а ты, дурачок, подал лекарство. Ну? — захлопала она в ладоши. — Кто теперь сядет? Догадайся с трех раз!
Я обнял Алису и она неправильно меня поняла: задышала часто и быстро. Нежно вырезанные крылья носа влажно и часто затрепетали.
— Перестань дышать, дура! Почему этот яд действует не сразу?
— Ага, дошло! — торжествующе запричитала Мерцанова. — Я чувствовала! Я знала!
— Что ты знала?
— Это ты, это ты убил!
— Дура! Что ты такое говоришь?
— Ты! Ты!
Она с восторгом уставилась на меня:
— Неужели из ревности? Ты так меня ревнуешь, да?
Она счастливо захлопала в ладошки:
— Так сильно?
Глава десятая КЛУБ „МУМУ“
Устав, мы сели на ковер считать доллары.
Шторы сдвинуты, горел ночник на тумбочке.
„А ну повернись, — осматривает доктор мальчика. — Дыши… Не дыши… Еще дыши… Вот так, хорошо… Это сколько же нам годиков?…“ — „Да осенью пять стукнет“. — „Ух, какие мы оптимисты!“
Мы хохотали как дурные.
Миллион он и есть миллион.
Я считал, что этого нам достаточно, а Мерцановой казалось, что хорошо бы уже заняться поисками второго. Уи! Уи! Уи!— согласно вопила сигнализация на территории Спонсора.
— Знаешь, как мы познакомились с Режиссером?
Мы вдруг незаметно оказались на диване. „ Где мой супруг? Я сознаю отлично, где быть должна…“ Алиса опять цитировала Шекспира. „ Где мой Ромео? Что он в руке сжимает? Это склянка. Он, значит, отравился? Ах, злодей, все выпил сам, а мне и не оставил! Но, верно, яд есть на его губах…“
— Знаешь, как я познакомилась с Режиссером?
Оказывается, было время, когда Мерцанова умела краснеть.
А Режиссер болтал черт те что и смотрел цинично. Такие никогда не умирают, а если умирают, то последними. Так Алиса думала. Уже в то время Режиссер носился с мыслью поставить „Аудиторскую проверку“, придумывал необычные декорации, а человекообразный писал специальную „провинциальную“ музыку. Изо дня в день Режиссер заставлял актеров пересекать сцену только в каких-то определенных направлениях, подавать реплики только в каких-то специальных точках. В мизансценах хаотическое, на внешний взгляд, движение персонажей вдруг обретало особый ритм, механистичность начинала отдавать скрытой силой. Постепенно у молоденькой актрисы прорезались зубки. „Ой, вы так красиво рассказываете, что каждый день раздеваете меня и укладываете в постель!“ — заявила она на каком-то фуршете. Режиссер выпучил глаза. Он никак не думал, что Алиса посмеет.
— Тогда мы и подружились.
Алиса поцеловала меня в плечо:
— У меня в голове сотни идей!
— Давай первую.
— Изысканный массаж. Чтобы не в Таиланд, а к нам летали. Сеть дорогих салонов для тружеников бизнеса. Алину на дочернее отделение, — она облизнула пересохшие губы. Она уже уверенно считала миллион нашим. — Поставим дело и уедем.
— Куда?
— В свадебное путешествие.
Я засмеялся. Архиповна ошпарит нас прямо у алтаря.
— А как ты относишься к тому, чтобы навсегда остаться в деревне?
— С огромным неодобрением.
— А я корову купил.
— Это ее шаги?
Я прислушался.
Во дворе было тихо.
Зато длинный телефонный звонок буквально потряс нас.
Мы долго смотрели друг на друга.
— Возьми трубку!
— Но это же твоя дача.
— Неважно! Возьми!
Я протянул руку. Детский голос грустно сказал:
— А мы дохлых раков бросаем на пол.
— Кто это? — шепнула Алиса.
— Да просто ошиблись номером.
В ту ночь (три года назад) компания Спонсора оттягивалась на славу.
Алиса рассказывала отрывисто. Неожиданный звонок ее напугал. Прижималась ко мне, будто боялась собственных воспоминаний. Спонсор таскал Вассу то в библиотеку, то в ванную, будто в огромном коттедже не было других более удобных мест. Алиса отчетливо запомнила затылок Спонсора, покрытый редкими волосками. Что-то должно было случиться. „Матерь Божья! Пусть все получится, как нужно!“ Предполагалось, видимо, что Матерь Божья в курсе проблем Режиссера. „Матерь Божья, ты же знаешь, как нам это нужно!“ Предполагалось, видимо, что Матерь Божья должна принять какое-то важное решение. Режиссер отталкивал Алису, впивался в губы Вассы, в самый жар, пытался сорвать с нее что-то вроде самодельного сари, сооруженного из упавшей шторы. Никто никого не слушал. Руки и губы определяли происходящее. Спонсор жадно целовал руки Алисе. „
Шторы сдвинуты, горел ночник на тумбочке.
„А ну повернись, — осматривает доктор мальчика. — Дыши… Не дыши… Еще дыши… Вот так, хорошо… Это сколько же нам годиков?…“ — „Да осенью пять стукнет“. — „Ух, какие мы оптимисты!“
Мы хохотали как дурные.
Миллион он и есть миллион.
Я считал, что этого нам достаточно, а Мерцановой казалось, что хорошо бы уже заняться поисками второго. Уи! Уи! Уи!— согласно вопила сигнализация на территории Спонсора.
— Знаешь, как мы познакомились с Режиссером?
Мы вдруг незаметно оказались на диване. „ Где мой супруг? Я сознаю отлично, где быть должна…“ Алиса опять цитировала Шекспира. „ Где мой Ромео? Что он в руке сжимает? Это склянка. Он, значит, отравился? Ах, злодей, все выпил сам, а мне и не оставил! Но, верно, яд есть на его губах…“
— Знаешь, как я познакомилась с Режиссером?
Оказывается, было время, когда Мерцанова умела краснеть.
А Режиссер болтал черт те что и смотрел цинично. Такие никогда не умирают, а если умирают, то последними. Так Алиса думала. Уже в то время Режиссер носился с мыслью поставить „Аудиторскую проверку“, придумывал необычные декорации, а человекообразный писал специальную „провинциальную“ музыку. Изо дня в день Режиссер заставлял актеров пересекать сцену только в каких-то определенных направлениях, подавать реплики только в каких-то специальных точках. В мизансценах хаотическое, на внешний взгляд, движение персонажей вдруг обретало особый ритм, механистичность начинала отдавать скрытой силой. Постепенно у молоденькой актрисы прорезались зубки. „Ой, вы так красиво рассказываете, что каждый день раздеваете меня и укладываете в постель!“ — заявила она на каком-то фуршете. Режиссер выпучил глаза. Он никак не думал, что Алиса посмеет.
— Тогда мы и подружились.
Алиса поцеловала меня в плечо:
— У меня в голове сотни идей!
— Давай первую.
— Изысканный массаж. Чтобы не в Таиланд, а к нам летали. Сеть дорогих салонов для тружеников бизнеса. Алину на дочернее отделение, — она облизнула пересохшие губы. Она уже уверенно считала миллион нашим. — Поставим дело и уедем.
— Куда?
— В свадебное путешествие.
Я засмеялся. Архиповна ошпарит нас прямо у алтаря.
— А как ты относишься к тому, чтобы навсегда остаться в деревне?
— С огромным неодобрением.
— А я корову купил.
— Это ее шаги?
Я прислушался.
Во дворе было тихо.
Зато длинный телефонный звонок буквально потряс нас.
Мы долго смотрели друг на друга.
— Возьми трубку!
— Но это же твоя дача.
— Неважно! Возьми!
Я протянул руку. Детский голос грустно сказал:
— А мы дохлых раков бросаем на пол.
— Кто это? — шепнула Алиса.
— Да просто ошиблись номером.
В ту ночь (три года назад) компания Спонсора оттягивалась на славу.
Алиса рассказывала отрывисто. Неожиданный звонок ее напугал. Прижималась ко мне, будто боялась собственных воспоминаний. Спонсор таскал Вассу то в библиотеку, то в ванную, будто в огромном коттедже не было других более удобных мест. Алиса отчетливо запомнила затылок Спонсора, покрытый редкими волосками. Что-то должно было случиться. „Матерь Божья! Пусть все получится, как нужно!“ Предполагалось, видимо, что Матерь Божья в курсе проблем Режиссера. „Матерь Божья, ты же знаешь, как нам это нужно!“ Предполагалось, видимо, что Матерь Божья должна принять какое-то важное решение. Режиссер отталкивал Алису, впивался в губы Вассы, в самый жар, пытался сорвать с нее что-то вроде самодельного сари, сооруженного из упавшей шторы. Никто никого не слушал. Руки и губы определяли происходящее. Спонсор жадно целовал руки Алисе. „