Страница:
УДАРНИК.
– Портрет, – объяснил Сергей.
– Чей портрет?
– Пипы суринамской.
Жив курилка, усмехнулся он про себя.
Жив, оказывается, жив Олег Мезенцев. Жив, оказывается, придурковатый должник. И не просто жив, а встречает пятидесятилетие. Юбилейная дата, кстати, соответствует сумме долга. В штуках. А воздух напитан гарью и растревожен дымокуром. А звезды над головой яркие, как всегда в Сибири. А периметр обнесен бетонной стеной, ну, и все такое прочее.
– А… Это… – начал было Коровенков.
– Молчи, – подсказал Сергей.
– Я дело хочу сказать.
– Ну?
– Кажись, там немец сидит.
Людей на площади собралось человек сто, не меньше, но и еще подходили люди. Может, гнала их духота, а может, хотели принять участие в каком-то представлении. Кто в футболке, кто в рубашке, а кто не удосужился натянуть на себя даже футболку, поблескивал загорелыми плечами. В сгущающихся сумерках все казались похожими друг на друга. Никто не обращал внимания на Сергея и на испуганного Коровенкова, все смотрели только на человека, вольно расположившегося в единственном кресле, кажется, специально выставленном на подиум.
Коровенков не ошибся, это действительно был Мориц.
Кажется, Морицу совершенно было наплевать на толпу.
Время от времени он просыпался и начинал гудеть, как трансформатор под напряжением. Выждав такой стихотворный припадок, начинала говорить шейла. Не похоже, что она поддерживала Морица. У тебя не уретрит и не гонорея, грубовато поясняла она, поднимая голову, видимо, ища поддержки. Ты заражен неправильной философией. Философия бывает правильная и неправильная, объяснила она, никаких других не бывает. Вот ты и перепутал.
– Дай сказать Морицу!
– Не дам, – отрезала шейла.
– Раньше ты всем давала!
– Обидно мне, мужчина, слышать такое, – обиделась шейла. – Кто понимает слова Морица? Поднимите руки. Ага, пять человек, – подвела она итог. – Да и те врут. Все, кто поднял руки, врут! – решительно объявила шейла, специально обернувшись к человеку с добрым лицом генерала Макашова. – Если бы не врали, Мориц не бегал бы на реку и не бросал бы в воду пустые бутылки из-под виски. Он выбирает в буфете самое дорогое виски, – объяснила она, – а в пустую бутылку запихивает листки со стихами. Знает, что на такую бутылку, если ее не разобьет в камнях, обратят внимание. Да все вы врете, я так думаю, – спокойно объяснила шейла. – Потому что, если бы вы все не врали, то Мориц отдавал бы свои стихи вам, а не отправлял бутылки по воле течения.
– А виски? – крикнул кто-то.
– Виски Мориц отдает придуркам на пихтоварке.
– Слышишь? – не без гордости шепнул Коровенков. – Это она про нас говорит!
– Кончай шнягу! Дай Морицу высказаться!
– Обидно мне, мужчина, слышать такое…
Озираясь, Сергей смутно видел лица. Действительно, в основном мужские. Большинство помалкивало, но кое-кто уже загорелся. Правда, никак нельзя было понять, чем вызваны закипающие страсти, но они явно закипали.
– Вы сами слышите, – напирала на своё шейла. – Мориц говорит, что у меня мышление проститутки. А разве такое существует? Он говорит, что образ моих прежних действий сказался на моем мышлении. А разве сам не упёртый?
– Чего ты хочешь, Бидюрова?
– Как это чего?
– Вот именно!
Площадь притихла.
– Мы делимся мыслями, мы говорим правду, мы стараемся говорить правду, – сбить шейлу с толку было не просто. – А Мориц все время врет. Слушая его, мы начинаем тревожиться. Если даже нет причины для тревог, все равно начинаем тревожиться. Мориц заставляет нас вспомнить что-то такое, что мы всеми силами стараемся забыть. Кислоты ведь не надо много, чтобы обжечься. Много книг не надо, хватит стишка. Вот я и требую…
– Пугачевский тулупчик!
– Это как?
– Да обыкновенно! Да пугачевский тулупчик! – окончательно взъярился человек с добрым лицом генерала Макашова. – Пора знать, что пугачевский тулупчик может спасти только от мороза. А от безработицы не спасет. И от наркоты не спасет. И от глупости.
– А от фантазий? – возразила шейла.
– Каких еще фантазий?
– А Мориц занимает золотой песок. Он занимает его у вас, а потом разбрасывает по лесным ручьям.
– Зачем?
– А затем, – спокойно объяснила шейла, – чтобы повести меня на ручей, дать в руки лоток и сказать: сейчас ты станешь богатой! Но я-то знаю, в каких ручьях бывает золото.
– Бидюрова правду говорит, – прозвучал из толпы женский голос. – Она и так спит с Морицем, зачем выбрасывать намытый песок? Я во вторник дежурила на летней кухне. Там под навесом пасутся две дворняги. Мориц пришел и стал бросать им сырое мясо. Килограмма три бросил, пока я вмешалась.
– Я тоже Морица знаю, – метрах в трех от себя Сергей увидел плотного солидного человека. Странно, что он не сидел дома перед ящиком, а стоял в толпе. – Я в Томске бывал в его компаниях. Однажды его хоронили. Он сам это придумал. Его положили в гроб и под марш Шопена пронесли от Политеха до ТИАСУРА. В ногах крутился магнитофон, а под рукой лежали бутылки с красным портвешком. Иногда Мориц поднимался и поднимал тост за вечность. Некоторые на улице останавливались и спрашивали, кого хоронят? Мы отвечали – поэта. Тогда жители отставали, как будто поэт действительно имеет право пить красный портвешок под Шопена, лежа в гробу. Права Бидюрова. Гнать Морица!
– Он не молчит.
– Кому нужно, те поймут, – вежливо улыбнулся человек. И негромко пояснил: – Я, собственно, за вами.
– За нами? – оглянулся Сергей, но Коровенкова не увидел.
– Это же вы приехали к нам на тракторе? Значит, за вами. Мы регистрируем тех, кто приходит сам.
– А Коровенков? – опять оглянулся Сергей.
– Вашего товарища уже пригласили. Он ужинает, – пояснил человек, произнося слова просто и ясно. – Меня зовут Павел Жеганов. Можно просто по имени.
– Жиганов?
– Нет, Жеганов. Четкое е, слышите?
– А вы что, знаете Коровенкова?
– Конечно. Он наш сосед.
– А куда мы идем?
– В гостиницу.
– А здесь побыть нельзя?
– Пока нельзя, – голос Жеганова прозвучал доброжелательно, но твердо: – Но у вас еще будет время. Всего насмотритесь.
– А междугородная связь есть в гостинице?
– Разумеется.
Ночь. Разговоры
ФАНТОМАС. ФИДЕЛЬ КАСТРО. ФЛЮГЕР.
ХОЗЯИН ТАЙГИ. ХРЕН СОБАЧИЙ.
ЦАРЬ-ПУШКА.
ЧЕЛОВЕК ИЗ ПОДПОЛЬЯ. ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. ЧУРКИН-БЛЮЗ.
ШТИРЛИЦ. ШИЛО. ШУРИК.
ЩЕЛЕВИК.
Ы.
ЭЛТОН ДЖОН.
ЮНЫЙ НАТУРАЛИСТ.
ЯГОДНИК НА ПОЛЯНЕ.
– Чего это? – удивился малограмотный Коровенков.– Портрет, – объяснил Сергей.
– Чей портрет?
– Пипы суринамской.
Жив курилка, усмехнулся он про себя.
Жив, оказывается, жив Олег Мезенцев. Жив, оказывается, придурковатый должник. И не просто жив, а встречает пятидесятилетие. Юбилейная дата, кстати, соответствует сумме долга. В штуках. А воздух напитан гарью и растревожен дымокуром. А звезды над головой яркие, как всегда в Сибири. А периметр обнесен бетонной стеной, ну, и все такое прочее.
– А… Это… – начал было Коровенков.
– Молчи, – подсказал Сергей.
– Я дело хочу сказать.
– Ну?
– Кажись, там немец сидит.
Людей на площади собралось человек сто, не меньше, но и еще подходили люди. Может, гнала их духота, а может, хотели принять участие в каком-то представлении. Кто в футболке, кто в рубашке, а кто не удосужился натянуть на себя даже футболку, поблескивал загорелыми плечами. В сгущающихся сумерках все казались похожими друг на друга. Никто не обращал внимания на Сергея и на испуганного Коровенкова, все смотрели только на человека, вольно расположившегося в единственном кресле, кажется, специально выставленном на подиум.
Коровенков не ошибся, это действительно был Мориц.
Красивая неулыбчивая женщина в коротком открытом платье, стоявшая за его спиной, наверное, была шейла. Сложив руки на груди, она иногда поднимала голову, будто искала поддержки у собравшихся.
Я отравлен таблетками, отравлен газом.
Что-то оставшееся заходит за разум.
Я живу в чужом доме. Под окном собаки.
В коридоре дети, на улице драки.
Способ существования меня как белкового тела – сознание никчёмности себя самого и всех нас, покусившихся на строительство небоскрёбов и выкачивающих со счастливой улыбкой нефть и газ…
– Хватит! – выкрикнул из толпы явно вдетый мужик с добрым, привлекательным для любого еврея лицом генерала Макашова.
У меня не то уретрит, не то гонорея.
Ах, узнать бы, узнать скорее!
Из словесной шелухи составляю книги.
Кто их будет читать? Какие ханыги?
Самое гнусное дело – гибель пророчить народам, но участь Стеллеровой коровы всех ожидает, если не станем думать головой: тут случайно прав Иоанн Богослов…
Сергей ничего не понимал.
Жить, наверное, мне недолго осталось:
в голове муть, в глазах усталость
Сижу и слушаю Рави Шанкара.
Харе Кришна, раз живём, в натуре, харе Рама!
И если Библия не издается тиражами решений Съездов, то это не значит, что конец света не придёт. Ну, а на бумаге все выглядит красиво, особенно про квартиры к 2000-му году и безъядерный мир…
Кажется, Морицу совершенно было наплевать на толпу.
Время от времени он просыпался и начинал гудеть, как трансформатор под напряжением. Выждав такой стихотворный припадок, начинала говорить шейла. Не похоже, что она поддерживала Морица. У тебя не уретрит и не гонорея, грубовато поясняла она, поднимая голову, видимо, ища поддержки. Ты заражен неправильной философией. Философия бывает правильная и неправильная, объяснила она, никаких других не бывает. Вот ты и перепутал.
– Дай сказать Морицу!
– Не дам, – отрезала шейла.
– Раньше ты всем давала!
– Обидно мне, мужчина, слышать такое, – обиделась шейла. – Кто понимает слова Морица? Поднимите руки. Ага, пять человек, – подвела она итог. – Да и те врут. Все, кто поднял руки, врут! – решительно объявила шейла, специально обернувшись к человеку с добрым лицом генерала Макашова. – Если бы не врали, Мориц не бегал бы на реку и не бросал бы в воду пустые бутылки из-под виски. Он выбирает в буфете самое дорогое виски, – объяснила она, – а в пустую бутылку запихивает листки со стихами. Знает, что на такую бутылку, если ее не разобьет в камнях, обратят внимание. Да все вы врете, я так думаю, – спокойно объяснила шейла. – Потому что, если бы вы все не врали, то Мориц отдавал бы свои стихи вам, а не отправлял бутылки по воле течения.
– А виски? – крикнул кто-то.
– Виски Мориц отдает придуркам на пихтоварке.
– Слышишь? – не без гордости шепнул Коровенков. – Это она про нас говорит!
– Кончай шнягу! Дай Морицу высказаться!
– Обидно мне, мужчина, слышать такое…
Озираясь, Сергей смутно видел лица. Действительно, в основном мужские. Большинство помалкивало, но кое-кто уже загорелся. Правда, никак нельзя было понять, чем вызваны закипающие страсти, но они явно закипали.
– Вы сами слышите, – напирала на своё шейла. – Мориц говорит, что у меня мышление проститутки. А разве такое существует? Он говорит, что образ моих прежних действий сказался на моем мышлении. А разве сам не упёртый?
– Чего ты хочешь, Бидюрова?
– Как это чего?
– Вот именно!
Площадь притихла.
– Мы делимся мыслями, мы говорим правду, мы стараемся говорить правду, – сбить шейлу с толку было не просто. – А Мориц все время врет. Слушая его, мы начинаем тревожиться. Если даже нет причины для тревог, все равно начинаем тревожиться. Мориц заставляет нас вспомнить что-то такое, что мы всеми силами стараемся забыть. Кислоты ведь не надо много, чтобы обжечься. Много книг не надо, хватит стишка. Вот я и требую…
– Пугачевский тулупчик!
– Это как?
– Да обыкновенно! Да пугачевский тулупчик! – окончательно взъярился человек с добрым лицом генерала Макашова. – Пора знать, что пугачевский тулупчик может спасти только от мороза. А от безработицы не спасет. И от наркоты не спасет. И от глупости.
– А от фантазий? – возразила шейла.
– Каких еще фантазий?
– А Мориц занимает золотой песок. Он занимает его у вас, а потом разбрасывает по лесным ручьям.
– Зачем?
– А затем, – спокойно объяснила шейла, – чтобы повести меня на ручей, дать в руки лоток и сказать: сейчас ты станешь богатой! Но я-то знаю, в каких ручьях бывает золото.
– Бидюрова правду говорит, – прозвучал из толпы женский голос. – Она и так спит с Морицем, зачем выбрасывать намытый песок? Я во вторник дежурила на летней кухне. Там под навесом пасутся две дворняги. Мориц пришел и стал бросать им сырое мясо. Килограмма три бросил, пока я вмешалась.
– Я тоже Морица знаю, – метрах в трех от себя Сергей увидел плотного солидного человека. Странно, что он не сидел дома перед ящиком, а стоял в толпе. – Я в Томске бывал в его компаниях. Однажды его хоронили. Он сам это придумал. Его положили в гроб и под марш Шопена пронесли от Политеха до ТИАСУРА. В ногах крутился магнитофон, а под рукой лежали бутылки с красным портвешком. Иногда Мориц поднимался и поднимал тост за вечность. Некоторые на улице останавливались и спрашивали, кого хоронят? Мы отвечали – поэта. Тогда жители отставали, как будто поэт действительно имеет право пить красный портвешок под Шопена, лежа в гробу. Права Бидюрова. Гнать Морица!
– А почему Мориц молчит? – спросил Сергей плечистого молодого человека, оказавшегося рядом.
Я отравлен таблетками, отравлен газом.
Что-то оставшееся заходит за разум…
– Он не молчит.
– Но это же не ответ.
Я живу в чужом доме. Под окном собаки.
В коридоре дети, на улице драки…
– Кому нужно, те поймут, – вежливо улыбнулся человек. И негромко пояснил: – Я, собственно, за вами.
– За нами? – оглянулся Сергей, но Коровенкова не увидел.
– Это же вы приехали к нам на тракторе? Значит, за вами. Мы регистрируем тех, кто приходит сам.
– А Коровенков? – опять оглянулся Сергей.
– Вашего товарища уже пригласили. Он ужинает, – пояснил человек, произнося слова просто и ясно. – Меня зовут Павел Жеганов. Можно просто по имени.
– Жиганов?
– Нет, Жеганов. Четкое е, слышите?
– А вы что, знаете Коровенкова?
– Конечно. Он наш сосед.
– А куда мы идем?
– В гостиницу.
– А здесь побыть нельзя?
– Пока нельзя, – голос Жеганова прозвучал доброжелательно, но твердо: – Но у вас еще будет время. Всего насмотритесь.
– А междугородная связь есть в гостинице?
– Разумеется.
Ночь. Разговоры
Они поднялись на второй этаж.
Небольшая прихожая, спальня, душевая.
Человек, прибывший на периметр, скажем так, без приглашения, наверное, мог и не надеяться на такие удобства. Впрочем, узкие окна были плотно закрыты серебристыми жалюзи. Все равно нежный, как бы вкрадчивый запах далекого лесного пожара проникал в комнату.
– Можно совсем открыть окно?
– Мы этого не делаем. Налетят комары.
– Но здесь душно.
– Мы включим кондиционер.
– А выходить я могу? – удивился Сергей.
– Ночью? Куда?
– Ну, как? – замялся Сергей. – Мало ли…
– Ночью в Новых Гармошках спят, – улыбнулся Жеганов. Он был спортивен и вежлив. – В номере есть электрический чайник, кофе, печенье, заварка. Даже безопасная бритва есть с набором лезвий.
– А телефон?
– На столике.
– Он подключен к междугородке?
– Разумеется.
Показав, что где лежит, Жеганов ушел.
Сергею он не понравился.
Почему Ж еганов? Почему не Жиганов?
И усмехнулся: встречаются имена покруче.
Был среди его приятелей некто Кослов. Все равно звали его Козлом. Был еще Сопакин. И это всем ясно. Чепуха какая-то получается, подумал он. Жеганов, вроде бы отвечал на вопросы, но по сути ни на один не ответил. Все как-то мимоходом, все как-то обыденно. Дескать, утром зарегистрируем… Утром поговорим… Утром все увидите сами…
Он снял трубку.
Кому позвонить? Серому? Живы, мол, Коровенков и Кобельков… Коле Игнатову? Разбудить, успокоить, живы, мол, гегемоны. Вот по такой жаре, а все еще живы… Карпицкому? Вот звоню, дескать в Мюнхен прямо из Новых Гармошек. Сильно. Наверное, удивится Карпицкий…
Философу!
Суворов единственный человек, которого, как ни странно, можно поднять ночью. Если он и укорит за столь поздний звонок, все равно ответит на вопросы. Раз человек звонит ночью, значит, ему надо, так он всегда считал. К тому же, Суворов единственный человек, который может знать что-то о затерянном в тайге поселке. И скорее всего, знает. И уж само собой, что он – единственный, у кого, в случае необходимости, можно просить помощи.
Правда, Ант…
Правда, вся эта история с картой и с письмом…
Что-то в душе Сергея противилось желанию звонить Суворову… Не то, чтобы он придавал слишком уж большое значение многозначительным намекам Валентина, но…
Думая так, он машинально набрал код и номер.
Долгие гудки. Долгие гудки. Долгие гудки. Долгие гудки.
Присев на краешек кресла, пододвинутого к столику, Сергей молча рассматривал стену, на которой цветным пятном выделялась репродукция – «Последний день Помпеи».
Вполне успокаивающая…
– Вас слушают.
Откликнулся не Суворов.
В голосе чувствовался акцент.
– Слушаю.
Еще бы, козел! Конечно, ты слушаешь, со странным удовлетворением отметил про себя Сергей. Ты, наверное, и должен слушать. Для того тебя и посадили ночью у телефона, чтобы ты внимательно слушал. Только вряд ли, Ант, ты узнаешь мой голос. Очень трудно запомнить голос по одной короткой встрече у гаража, если до этого ты, конечно, внимательно не присматривался, не прислушивался…
Вот бегаешь, бегаешь, покачал Сергей головой, вот прячешься, бежишь сломя голову в глухую тайгу, заметаешь следы, а, позвонив старому другу из заброшенного в тайге поселка, непременно попадешь на того самого человека, от которого бегаешь!..
Такая карма.
– Привет, Ант, – сказал он сухо. – Подай-ка мне Алексея Дмитриевича.
– А кто его спрашивает?
Сергей усмехнулся:
– Доцент.
– Какой доцент? – не понял Ант.
– Алексей Дмитриевич поймет. Так и скажи – доцент.
Прибалта, несомненно, уязвил тон Сергея, но в трубке зазвучала нежная мелодия.
Узнал он меня?
Он ведь, несомненно, пользуется определителем номеров, так что засиживаться в Новых Гармошках не стоит. Нужно срочно сваливать в Мариинск. Вот тебе и отдых. Забирать Коляна и сваливать. Утром поблагодарим Жеганова и отправимся на заимку. Наверное после звонка Суворову с реки вообще надо уходить. А главное, уводить Коляна.
Он покачал головой.
Гудка в трубке все не было.
В какой-то момент он даже решил, что связь прервалась, но из нежного тренканья всплыл знакомый голос:
– Да?
– Это я, – ответил Сергей.
Он все время помнил, что Ант их слушает.
– Откуда? – удивился Суворов.
– Не догадываешься?
Суворов рассмеялся.
Его ровный смех почему-то больно резнул Сергея.
Он самому себе не смог бы объяснить – почему? – но смех Суворова, находящегося от него где-то в ночи за сотни километров, действительно больно резнул его.
– Как ты оказался в Новых Гармошках?
– Случайно.
– Такого не может быть, – снова рассмеялся Суворов. – Я знаю, что ты действительно можешь попасть куда угодно, но в Новые Гармошки так вот случайно не попадают.
– А я попал. И даже увидел Морица… – Сергей специально сделал паузу, но Суворов на имя поэта-скандалиста никак не отреагировал. – А гостеприимный Жеганов устроил меня в гостинице… А на щите для объявлений я видел нечто вроде коллективного поздравления… Знаешь, кому?
– Знаю. Мезенцеву.
– Придурковатому Мезенцеву, – уточнил Сергей, но Суворов не согласился:
– Подобные суждения почти всегда не верны.
– Это ты о Мезенцеве?
Суворов, впрочем, не собирался обсуждать особенностей Олега Мезенцева. Он просто дал понять Сергею, что находится в курсе всего, что происходит в Новых Гармошках. И спросил:
– У тебя есть часы?
– Конечно.
– Взгляни на циферблат.
– Четверть третьего, – усмехнулся Сергей. – Я собираюсь выпить чашку кофе.
– А я уже сплю, – сипловато рассмеялся Суворов. – Точнее, спал. И поднял трубку только потому, что тебя назвали доцентом.
– Ант узнал меня?
– Разумеется.
– Он твой безопасник?
Но эту тему Суворов тоже не собирался обсуждать:
– У тебя какие-то другие идеи?
– Других нет.
– Тогда, с твоего разрешения, обсудим завтра, – Суворов явно собирался повесить трубку.
– Подожди, – усмехнулся Сергей. – Нельзя прерывать беседу на самом интересном месте, а то потом будешь корить себя. У тебя ведь такое уже случалось… Помнишь, ты не договорил с одним человеком…
– Ты о технаре? – вот эта тема Суворова страшно интересовала. Он сразу понял Сергея, хотя имя Коляна никто из них ни разу не произнес. – Ты знаешь, где он находится?
– Знаю. И готов отдать его тебе.
– Ну, ты помнишь мои условия, – быстро сказал Суворов. – Все они остаются в силе. Где технарь? Я могу его забрать?
– Не сразу.
– А если он уйдет?
– Никуда он не уйдет, – огрызнулся Сергей. Что-то раздражало его в этом вдруг ставшем торопливым разговоре. Может, то, что он все время чувствовал: их слушают. – Технарь в надежном месте, никуда не денется. Но у меня есть некоторые дополнительные условия.
– Имеешь право, – согласился Суворов.
– Я хочу знать, что это за Новые Гармошки? Они принадлежат тебе?
– Конечно, мне, – Суворов никогда не лгал. – В свое время я удачно приватизировал брошенный жителями поселок. И землю взял в аренду – на пятьдесят лет. И получил лицензию на разработку золотых россыпей.
И сам спросил:
– Ты точно знаешь, что технарь не уйдет?
– А почему Мориц здесь ошивается? – вопросом на вопрос ответил Сергей. – Он же объявлен во всероссийском розыске. И почему здесь Мезенцев?
– Хочешь объяснений?
– Это главное мое условие.
– Тогда дождись меня в Новых Гармошках.
– Когда ты появишься?
– Дней через пять.
– Почему через пять?
– Потому что утром улетаю в Лондон. Это деловая поездка и я уже не могу ее отменить. Но через пять дней буду в Новых Гармошках.
– Что мне здесь делать столько времени?
– Отдохни, познакомься с людьми, раз они тебя заинтересовали. Я сейчас перезвоню Жеганову, он предоставит тебе все условия. Считай себя моим личным гостем. Встречайся, с кем хочешь, говори, о чем хочешь, весь поселок для тебя открыт.
– Хорошо, я останусь, – сказал Сергей. И спросил: – Я могу выходить за стены периметра?
– Разумеется.
– А этот… – он хотел спросить, не помешают ли ему Жеганов или, не дай Бог, Ант, но Суворов сам догадался:
– В Новых Гармошках тебе никто не будет тебе мешать.
И повесил трубку.
Подумав, Сергей набрал все же номер Коли Игнатова.
Трубку подняли сразу, но ответил не Коля. «Передайте сообщение, – ровно произнес незнакомый голос. – Сообщение будет незамедлительно переправлено абоненту». – «Разве я не могу связаться с абонентом напрямую?» – «В настоящий момент связи с Томском нет». – «Но я только что говорил с Томском», – удивился Сергей. – «В настоящий момент связи с Томском нет».
Сергей положил трубку.
Ладно, решил он, главное сделано. Теперь Суворов знает, где я нахожусь, и теперь он здорово заинтересован в моей безопасности. Можно настраиваться на отдых. Правда, Ант тоже знает, где я нахожусь, но вряд ли он посмеет действовать против воли хозяина. Он обязан выполнять приказания и будет их выполнять.
Это хорошо, что я решил позвонить Суворову, похвалил себя Сергей. Звонок сразу снял кучу проблем, вплоть до каких-либо объяснений с администрацией Новых Гармошек.
Убедившись, что дверь заперта (к сожалению, снаружи), а в холодильнике пусто, он допил кофе, принял душ и бросился в чистую постель, уютно зашелестевшую под его телом.
Только коснувшись прохладных простыней, он почувствовал, как устал.
Но уснуть никак не мог. Смотрел сквозь полуопущенные ресницы на слабые отсветы, игравшие на серебристых жалюзи, пытался понять: что, собственно, произошло в последние дни? И что изменилось после звонка? И почему он решил, что все проблемы решены? Можно ли верить Суворову после того, что произошло в Томске? Мориц… Мезенцев… Эти лжетрупы…
Ладно, усмехнулся Сергей.
С лжетрупами разберутся, главное, остались бы оригиналы живы.
Глядя на отсветы, таинственно играющие на полосках жалюзи, Сергей припомнил все, что обсуждал с Валентином в последние дни, и, прежде всего, черный список майора Егорова. Вспомнил он и желтоголового немого. Не врал, не врал желтоголовый: охрана периметра существует, и доставляют ее в тайгу вертолетом…
Но одновременно немой и врал.
Например, он должен был опознать фотографии…
Ладно, оставим это. Если я личный гость Философа, значит, у меня неплохие возможности. Утром отправлю трактор на заимку, пусть Коровенков скажет Валентину, чтобы тот срочно уводил Коляна с заимки. Пусть уводит Коляна в Мариинск и прячет его у Серого. А я поживу немного в Новых Гармошках. Не исключено, подумал он, что я еще кого-то здесь встречу. Люди из списка, составленного майором Егоровым, начали исчезать где-то года четыре назад, но они могли исчезать и раньше… Просто у майора Егорова нет полных сведений… По этой причине его расследование начинается с года, когда один за другим пропали Ленька Варакин, некий актер, затем чиновник с легендарным именем… Правда (важная деталь) через какое-то время все трое дали о себе знать. Один оказался якобы во Франции, другой на Кипре, третий в неизвестном дальневосточном монастыре…
И с Коляном, конечно, большие странности.
Стрелял в Веру – само собой. Но Суворов, похоже, разыскивает его уже не из-за того злосчастного выстрела… Раньше Суворова интересовала записная книжка… Потом начала интересовать топографическая карта… Потом письмо Морица…
К черту!
Спать, спать…
Новые Гармошки принадлежат Суворову, значит, я пока в безопасности. Неважно, что Ант знает, где я нахожусь. Ант – всего лишь верная собака Суворова, ему внушат необходимое уважение к гостю. Это даже интересно – столкнуться с Антом в ситуации, когда я буду стоять рядом с Суворовым. Ант, наверное, порычит для порядка, но вынужден будет смириться. Вряд ли он знает, что однажды в Новгороде его взяли с наркотиками по наводке Валентина. Это хорошо, уже сонно подумал Сергей, что Суворов прилетит в Новые Гармошки не завтра. Пока Суворова нет, я успею поговорить с Морицом. И может, Олега Мезенцева найду. Прилетев в Новые Гармошки, Суворов, понятно, потребует Коляна, но с этим можно не спешить. Я не отдам Коляна, пока не разберусь со всем. Это полковник Каляев пусть думает, что принимает исключительно самостоятельные решения. На самом деле он давно уже работает только на Суворова. Отсюда и тщетный поиск пропавших людей. Отсюда и то, почему в июле милиция выпустила из своих рук Морица.
Смутные отсветы играли на серебристых жалюзи.
Неясные страхи копились в темных углах.
Новые Гармошки.
Звучит неплохо.
Наверное, в тридцатых сюда ссылали кулаков. Тогда сюда много кого ссылали. У кого-то, может, оказалась гармошка. Почему нет? А позже поставили настоящий лагерь… А теперь работает старательская артель…
Спать…
– Алексей Дмитриевич, слышали анекдот? Хоронят олигарха. Подходит Гусинский, кладет в гроб двести баксов. Подходит Потанин, тоже кладет двести. Подходит Березовский, достает чековую книжку, выписывает чек на шестьсот, кладет в гроб, а наличку забирает.
– Сам придумал?
– Что вы.
Суворов задумчиво посмотрел на Анта.
Крепкий человек. И надежный. Такие всегда нужны. Верно служат делу, которое его кормит.
– Кто дежурит на периметре?
– Жеганов.
– Отправляйся к нему, – сказал Суворов. – Прямо завтра, наверное, и отправляйся. В Новых Гармошках сейчас находится один человек. Это он сейчас звонил. Отнесись к нему внимательно, – Суворов ожидал, что Ант спросит, как попал гость в Новые Гармошки, но Ант любопытства не проявил. – Я прилечу туда прямо из Лондона. Побудь это время с гостем.
– Конечно, Алексей Дмитриевич.
Ант спустился из кабинета в комнату охраны и распахнул холодильник.
Налив в фужер примерно на два пальца, он выпил коньяк. Вообще-то он не любил пить один, всегда считал это прерогативой русских, но сейчас ему хотелось прийти в себя.
Крыса в бочке, мышь в молоке.
У Анта даже суставы заныли от желания неторопливо устроиться в удобном мягком кресло, тяжело взглянуть на Сергея и неторопливо задать те вопросы, которые он давно хотел ему задать. Третьяков…Эта фамилия мешала ему… Он хотел задать вопросы так, чтобы Сергей Третьяков сразу понял, что дело вовсе не в ответах, чтобы Сергей сразу понял, что его ответы Анту давно известны…
«Павел, – набрал он нужный номер. – У нас гость?» – «Даже двое» – «Кто второй?» – «Алкаш с пихтоварки». – «Прямо с утра выставь алкаша. Пусть идет на свою пихтоварку. А со второго не спускай глаз, пусть он чувствует себя комфортно. Отдай его Раисе Сергеевне». – «У нее такие вещи получаются», – согласился Жеганов.
Положив телефонную трубку, Ант снова подошел к холодильнику, и налил еще полстакана.
Коньяк действовал на него странно.
Он расслаблял его. Он переносил его на берег Оби. В давнее время. В давнее, быстро летящее время. В Колпашево.
Речной вокзал, Пески, грузовой порт – все знакомые места. А еще ниже был там незаметный низкий мысок, хорошо прикрытый кустами. И день выдался удобный. Солнце пряталось за низкими облаками, с болот несло холодной кислятиной, зато не было комаров, и Ант до боли в глазах всматривался в поблескивающую воду. Когда рябь из-за мыска начинала бежать не так, как обычно, он знал, что это течение подталкивает к берегу очередной труп, пропущенный милиционерами и добровольными помощниками. Голоса добровольцев, кстати, далеко разносились над водой. Самые обыкновенные мужики, подрядившиеся за бутылку ловить трупы и обвязывать их веревкой с кирпичами так, чтобы труп сразу лег на дно. А то будут стоять на дне, как чучела, всю рыбу распугают, объяснил Анту какой-то веселый придурок возле гостиницы, показывая поддатым приятелям заработанную им бутылку. В восемнадцатом магазине, единственном, где в Колпашево тогда продавали водку, таких бутылок не было. «Пшеничная», с изображением тучной коровой на фоне спелых хлебов. Такую водку завезли из Томска специально. И шла она, в основном, на добровольцев и на экипажи двух мощных буксиров серии ОТ, размывающих берег там, где когда-то стояла деревня Саратовка, или как еще ее звали – Благино…
Собственно, там все и началось.
В самом конце апреля семьдесят девятого года из подмытого рекой берега Оби из давно сгнивших деревянных коробов начали валиться в воду полуистлевшие человеческие руки, ноги, головы.
Поддатому сержанту из пожарной части, расположенной рядом с гостиницей «Заря», Ант отдал поллитру, одну из десяти, прихваченных им с собой еще из Томска. За это сержант рассказал ему подробности. «Ты только вчера приехал, – рассказал он, – а берег уже обвалился. Вот тебе и подарок к первому мая, да? Музыка играет, а там трупы штабелями, доходит? Метра четыре в ширину и метра три вверх, во – захоронение! Выше человеческого роста! Как мумии, доходит? Вот точно, как мумии, – перекрестился сержант. – В лицо узнать можно. А в затылке у каждого трупа дыра, – сержант быстро глянул вправо-влево. – Ну, сам понимаешь, не червями проедены. Одна бабка все ходила по берегу. Деда, мол, не видали? Не видали, мол, дедушку Франка? А пацаны… Если там мой пацан, – сказал сержант, пьяно всматриваясь в дальний конец пыльной улицы, где носилась, вопя, шумная ватага мальчишек, – я ему сейчас поджопников надаю. Взяли моду, черепа гонять по пустырю! От черепов креозотом несет, а они их гоняют. И известь внутри закаменелая».
Небольшая прихожая, спальня, душевая.
Человек, прибывший на периметр, скажем так, без приглашения, наверное, мог и не надеяться на такие удобства. Впрочем, узкие окна были плотно закрыты серебристыми жалюзи. Все равно нежный, как бы вкрадчивый запах далекого лесного пожара проникал в комнату.
– Можно совсем открыть окно?
– Мы этого не делаем. Налетят комары.
– Но здесь душно.
– Мы включим кондиционер.
– А выходить я могу? – удивился Сергей.
– Ночью? Куда?
– Ну, как? – замялся Сергей. – Мало ли…
– Ночью в Новых Гармошках спят, – улыбнулся Жеганов. Он был спортивен и вежлив. – В номере есть электрический чайник, кофе, печенье, заварка. Даже безопасная бритва есть с набором лезвий.
– А телефон?
– На столике.
– Он подключен к междугородке?
– Разумеется.
Показав, что где лежит, Жеганов ушел.
Сергею он не понравился.
Почему Ж еганов? Почему не Жиганов?
И усмехнулся: встречаются имена покруче.
Был среди его приятелей некто Кослов. Все равно звали его Козлом. Был еще Сопакин. И это всем ясно. Чепуха какая-то получается, подумал он. Жеганов, вроде бы отвечал на вопросы, но по сути ни на один не ответил. Все как-то мимоходом, все как-то обыденно. Дескать, утром зарегистрируем… Утром поговорим… Утром все увидите сами…
Он снял трубку.
Кому позвонить? Серому? Живы, мол, Коровенков и Кобельков… Коле Игнатову? Разбудить, успокоить, живы, мол, гегемоны. Вот по такой жаре, а все еще живы… Карпицкому? Вот звоню, дескать в Мюнхен прямо из Новых Гармошек. Сильно. Наверное, удивится Карпицкий…
Философу!
Суворов единственный человек, которого, как ни странно, можно поднять ночью. Если он и укорит за столь поздний звонок, все равно ответит на вопросы. Раз человек звонит ночью, значит, ему надо, так он всегда считал. К тому же, Суворов единственный человек, который может знать что-то о затерянном в тайге поселке. И скорее всего, знает. И уж само собой, что он – единственный, у кого, в случае необходимости, можно просить помощи.
Правда, Ант…
Правда, вся эта история с картой и с письмом…
Что-то в душе Сергея противилось желанию звонить Суворову… Не то, чтобы он придавал слишком уж большое значение многозначительным намекам Валентина, но…
Думая так, он машинально набрал код и номер.
Долгие гудки. Долгие гудки. Долгие гудки. Долгие гудки.
Присев на краешек кресла, пододвинутого к столику, Сергей молча рассматривал стену, на которой цветным пятном выделялась репродукция – «Последний день Помпеи».
Вполне успокаивающая…
– Вас слушают.
Откликнулся не Суворов.
В голосе чувствовался акцент.
– Слушаю.
Еще бы, козел! Конечно, ты слушаешь, со странным удовлетворением отметил про себя Сергей. Ты, наверное, и должен слушать. Для того тебя и посадили ночью у телефона, чтобы ты внимательно слушал. Только вряд ли, Ант, ты узнаешь мой голос. Очень трудно запомнить голос по одной короткой встрече у гаража, если до этого ты, конечно, внимательно не присматривался, не прислушивался…
Вот бегаешь, бегаешь, покачал Сергей головой, вот прячешься, бежишь сломя голову в глухую тайгу, заметаешь следы, а, позвонив старому другу из заброшенного в тайге поселка, непременно попадешь на того самого человека, от которого бегаешь!..
Такая карма.
– Привет, Ант, – сказал он сухо. – Подай-ка мне Алексея Дмитриевича.
– А кто его спрашивает?
Сергей усмехнулся:
– Доцент.
– Какой доцент? – не понял Ант.
– Алексей Дмитриевич поймет. Так и скажи – доцент.
Прибалта, несомненно, уязвил тон Сергея, но в трубке зазвучала нежная мелодия.
Узнал он меня?
Он ведь, несомненно, пользуется определителем номеров, так что засиживаться в Новых Гармошках не стоит. Нужно срочно сваливать в Мариинск. Вот тебе и отдых. Забирать Коляна и сваливать. Утром поблагодарим Жеганова и отправимся на заимку. Наверное после звонка Суворову с реки вообще надо уходить. А главное, уводить Коляна.
Он покачал головой.
Гудка в трубке все не было.
В какой-то момент он даже решил, что связь прервалась, но из нежного тренканья всплыл знакомый голос:
– Да?
– Это я, – ответил Сергей.
Он все время помнил, что Ант их слушает.
– Откуда? – удивился Суворов.
– Не догадываешься?
Суворов рассмеялся.
Его ровный смех почему-то больно резнул Сергея.
Он самому себе не смог бы объяснить – почему? – но смех Суворова, находящегося от него где-то в ночи за сотни километров, действительно больно резнул его.
– Как ты оказался в Новых Гармошках?
– Случайно.
– Такого не может быть, – снова рассмеялся Суворов. – Я знаю, что ты действительно можешь попасть куда угодно, но в Новые Гармошки так вот случайно не попадают.
– А я попал. И даже увидел Морица… – Сергей специально сделал паузу, но Суворов на имя поэта-скандалиста никак не отреагировал. – А гостеприимный Жеганов устроил меня в гостинице… А на щите для объявлений я видел нечто вроде коллективного поздравления… Знаешь, кому?
– Знаю. Мезенцеву.
– Придурковатому Мезенцеву, – уточнил Сергей, но Суворов не согласился:
– Подобные суждения почти всегда не верны.
– Это ты о Мезенцеве?
Суворов, впрочем, не собирался обсуждать особенностей Олега Мезенцева. Он просто дал понять Сергею, что находится в курсе всего, что происходит в Новых Гармошках. И спросил:
– У тебя есть часы?
– Конечно.
– Взгляни на циферблат.
– Четверть третьего, – усмехнулся Сергей. – Я собираюсь выпить чашку кофе.
– А я уже сплю, – сипловато рассмеялся Суворов. – Точнее, спал. И поднял трубку только потому, что тебя назвали доцентом.
– Ант узнал меня?
– Разумеется.
– Он твой безопасник?
Но эту тему Суворов тоже не собирался обсуждать:
– У тебя какие-то другие идеи?
– Других нет.
– Тогда, с твоего разрешения, обсудим завтра, – Суворов явно собирался повесить трубку.
– Подожди, – усмехнулся Сергей. – Нельзя прерывать беседу на самом интересном месте, а то потом будешь корить себя. У тебя ведь такое уже случалось… Помнишь, ты не договорил с одним человеком…
– Ты о технаре? – вот эта тема Суворова страшно интересовала. Он сразу понял Сергея, хотя имя Коляна никто из них ни разу не произнес. – Ты знаешь, где он находится?
– Знаю. И готов отдать его тебе.
– Ну, ты помнишь мои условия, – быстро сказал Суворов. – Все они остаются в силе. Где технарь? Я могу его забрать?
– Не сразу.
– А если он уйдет?
– Никуда он не уйдет, – огрызнулся Сергей. Что-то раздражало его в этом вдруг ставшем торопливым разговоре. Может, то, что он все время чувствовал: их слушают. – Технарь в надежном месте, никуда не денется. Но у меня есть некоторые дополнительные условия.
– Имеешь право, – согласился Суворов.
– Я хочу знать, что это за Новые Гармошки? Они принадлежат тебе?
– Конечно, мне, – Суворов никогда не лгал. – В свое время я удачно приватизировал брошенный жителями поселок. И землю взял в аренду – на пятьдесят лет. И получил лицензию на разработку золотых россыпей.
И сам спросил:
– Ты точно знаешь, что технарь не уйдет?
– А почему Мориц здесь ошивается? – вопросом на вопрос ответил Сергей. – Он же объявлен во всероссийском розыске. И почему здесь Мезенцев?
– Хочешь объяснений?
– Это главное мое условие.
– Тогда дождись меня в Новых Гармошках.
– Когда ты появишься?
– Дней через пять.
– Почему через пять?
– Потому что утром улетаю в Лондон. Это деловая поездка и я уже не могу ее отменить. Но через пять дней буду в Новых Гармошках.
– Что мне здесь делать столько времени?
– Отдохни, познакомься с людьми, раз они тебя заинтересовали. Я сейчас перезвоню Жеганову, он предоставит тебе все условия. Считай себя моим личным гостем. Встречайся, с кем хочешь, говори, о чем хочешь, весь поселок для тебя открыт.
– Хорошо, я останусь, – сказал Сергей. И спросил: – Я могу выходить за стены периметра?
– Разумеется.
– А этот… – он хотел спросить, не помешают ли ему Жеганов или, не дай Бог, Ант, но Суворов сам догадался:
– В Новых Гармошках тебе никто не будет тебе мешать.
И повесил трубку.
Подумав, Сергей набрал все же номер Коли Игнатова.
Трубку подняли сразу, но ответил не Коля. «Передайте сообщение, – ровно произнес незнакомый голос. – Сообщение будет незамедлительно переправлено абоненту». – «Разве я не могу связаться с абонентом напрямую?» – «В настоящий момент связи с Томском нет». – «Но я только что говорил с Томском», – удивился Сергей. – «В настоящий момент связи с Томском нет».
Сергей положил трубку.
Ладно, решил он, главное сделано. Теперь Суворов знает, где я нахожусь, и теперь он здорово заинтересован в моей безопасности. Можно настраиваться на отдых. Правда, Ант тоже знает, где я нахожусь, но вряд ли он посмеет действовать против воли хозяина. Он обязан выполнять приказания и будет их выполнять.
Это хорошо, что я решил позвонить Суворову, похвалил себя Сергей. Звонок сразу снял кучу проблем, вплоть до каких-либо объяснений с администрацией Новых Гармошек.
Убедившись, что дверь заперта (к сожалению, снаружи), а в холодильнике пусто, он допил кофе, принял душ и бросился в чистую постель, уютно зашелестевшую под его телом.
Только коснувшись прохладных простыней, он почувствовал, как устал.
Но уснуть никак не мог. Смотрел сквозь полуопущенные ресницы на слабые отсветы, игравшие на серебристых жалюзи, пытался понять: что, собственно, произошло в последние дни? И что изменилось после звонка? И почему он решил, что все проблемы решены? Можно ли верить Суворову после того, что произошло в Томске? Мориц… Мезенцев… Эти лжетрупы…
Ладно, усмехнулся Сергей.
С лжетрупами разберутся, главное, остались бы оригиналы живы.
Глядя на отсветы, таинственно играющие на полосках жалюзи, Сергей припомнил все, что обсуждал с Валентином в последние дни, и, прежде всего, черный список майора Егорова. Вспомнил он и желтоголового немого. Не врал, не врал желтоголовый: охрана периметра существует, и доставляют ее в тайгу вертолетом…
Но одновременно немой и врал.
Например, он должен был опознать фотографии…
Ладно, оставим это. Если я личный гость Философа, значит, у меня неплохие возможности. Утром отправлю трактор на заимку, пусть Коровенков скажет Валентину, чтобы тот срочно уводил Коляна с заимки. Пусть уводит Коляна в Мариинск и прячет его у Серого. А я поживу немного в Новых Гармошках. Не исключено, подумал он, что я еще кого-то здесь встречу. Люди из списка, составленного майором Егоровым, начали исчезать где-то года четыре назад, но они могли исчезать и раньше… Просто у майора Егорова нет полных сведений… По этой причине его расследование начинается с года, когда один за другим пропали Ленька Варакин, некий актер, затем чиновник с легендарным именем… Правда (важная деталь) через какое-то время все трое дали о себе знать. Один оказался якобы во Франции, другой на Кипре, третий в неизвестном дальневосточном монастыре…
И с Коляном, конечно, большие странности.
Стрелял в Веру – само собой. Но Суворов, похоже, разыскивает его уже не из-за того злосчастного выстрела… Раньше Суворова интересовала записная книжка… Потом начала интересовать топографическая карта… Потом письмо Морица…
К черту!
Спать, спать…
Новые Гармошки принадлежат Суворову, значит, я пока в безопасности. Неважно, что Ант знает, где я нахожусь. Ант – всего лишь верная собака Суворова, ему внушат необходимое уважение к гостю. Это даже интересно – столкнуться с Антом в ситуации, когда я буду стоять рядом с Суворовым. Ант, наверное, порычит для порядка, но вынужден будет смириться. Вряд ли он знает, что однажды в Новгороде его взяли с наркотиками по наводке Валентина. Это хорошо, уже сонно подумал Сергей, что Суворов прилетит в Новые Гармошки не завтра. Пока Суворова нет, я успею поговорить с Морицом. И может, Олега Мезенцева найду. Прилетев в Новые Гармошки, Суворов, понятно, потребует Коляна, но с этим можно не спешить. Я не отдам Коляна, пока не разберусь со всем. Это полковник Каляев пусть думает, что принимает исключительно самостоятельные решения. На самом деле он давно уже работает только на Суворова. Отсюда и тщетный поиск пропавших людей. Отсюда и то, почему в июле милиция выпустила из своих рук Морица.
Смутные отсветы играли на серебристых жалюзи.
Неясные страхи копились в темных углах.
Новые Гармошки.
Звучит неплохо.
Наверное, в тридцатых сюда ссылали кулаков. Тогда сюда много кого ссылали. У кого-то, может, оказалась гармошка. Почему нет? А позже поставили настоящий лагерь… А теперь работает старательская артель…
Спать…
– Алексей Дмитриевич, слышали анекдот? Хоронят олигарха. Подходит Гусинский, кладет в гроб двести баксов. Подходит Потанин, тоже кладет двести. Подходит Березовский, достает чековую книжку, выписывает чек на шестьсот, кладет в гроб, а наличку забирает.
– Сам придумал?
– Что вы.
Суворов задумчиво посмотрел на Анта.
Крепкий человек. И надежный. Такие всегда нужны. Верно служат делу, которое его кормит.
– Кто дежурит на периметре?
– Жеганов.
– Отправляйся к нему, – сказал Суворов. – Прямо завтра, наверное, и отправляйся. В Новых Гармошках сейчас находится один человек. Это он сейчас звонил. Отнесись к нему внимательно, – Суворов ожидал, что Ант спросит, как попал гость в Новые Гармошки, но Ант любопытства не проявил. – Я прилечу туда прямо из Лондона. Побудь это время с гостем.
– Конечно, Алексей Дмитриевич.
Ант спустился из кабинета в комнату охраны и распахнул холодильник.
Налив в фужер примерно на два пальца, он выпил коньяк. Вообще-то он не любил пить один, всегда считал это прерогативой русских, но сейчас ему хотелось прийти в себя.
Крыса в бочке, мышь в молоке.
У Анта даже суставы заныли от желания неторопливо устроиться в удобном мягком кресло, тяжело взглянуть на Сергея и неторопливо задать те вопросы, которые он давно хотел ему задать. Третьяков…Эта фамилия мешала ему… Он хотел задать вопросы так, чтобы Сергей Третьяков сразу понял, что дело вовсе не в ответах, чтобы Сергей сразу понял, что его ответы Анту давно известны…
«Павел, – набрал он нужный номер. – У нас гость?» – «Даже двое» – «Кто второй?» – «Алкаш с пихтоварки». – «Прямо с утра выставь алкаша. Пусть идет на свою пихтоварку. А со второго не спускай глаз, пусть он чувствует себя комфортно. Отдай его Раисе Сергеевне». – «У нее такие вещи получаются», – согласился Жеганов.
Положив телефонную трубку, Ант снова подошел к холодильнику, и налил еще полстакана.
Коньяк действовал на него странно.
Он расслаблял его. Он переносил его на берег Оби. В давнее время. В давнее, быстро летящее время. В Колпашево.
Речной вокзал, Пески, грузовой порт – все знакомые места. А еще ниже был там незаметный низкий мысок, хорошо прикрытый кустами. И день выдался удобный. Солнце пряталось за низкими облаками, с болот несло холодной кислятиной, зато не было комаров, и Ант до боли в глазах всматривался в поблескивающую воду. Когда рябь из-за мыска начинала бежать не так, как обычно, он знал, что это течение подталкивает к берегу очередной труп, пропущенный милиционерами и добровольными помощниками. Голоса добровольцев, кстати, далеко разносились над водой. Самые обыкновенные мужики, подрядившиеся за бутылку ловить трупы и обвязывать их веревкой с кирпичами так, чтобы труп сразу лег на дно. А то будут стоять на дне, как чучела, всю рыбу распугают, объяснил Анту какой-то веселый придурок возле гостиницы, показывая поддатым приятелям заработанную им бутылку. В восемнадцатом магазине, единственном, где в Колпашево тогда продавали водку, таких бутылок не было. «Пшеничная», с изображением тучной коровой на фоне спелых хлебов. Такую водку завезли из Томска специально. И шла она, в основном, на добровольцев и на экипажи двух мощных буксиров серии ОТ, размывающих берег там, где когда-то стояла деревня Саратовка, или как еще ее звали – Благино…
Собственно, там все и началось.
В самом конце апреля семьдесят девятого года из подмытого рекой берега Оби из давно сгнивших деревянных коробов начали валиться в воду полуистлевшие человеческие руки, ноги, головы.
Поддатому сержанту из пожарной части, расположенной рядом с гостиницей «Заря», Ант отдал поллитру, одну из десяти, прихваченных им с собой еще из Томска. За это сержант рассказал ему подробности. «Ты только вчера приехал, – рассказал он, – а берег уже обвалился. Вот тебе и подарок к первому мая, да? Музыка играет, а там трупы штабелями, доходит? Метра четыре в ширину и метра три вверх, во – захоронение! Выше человеческого роста! Как мумии, доходит? Вот точно, как мумии, – перекрестился сержант. – В лицо узнать можно. А в затылке у каждого трупа дыра, – сержант быстро глянул вправо-влево. – Ну, сам понимаешь, не червями проедены. Одна бабка все ходила по берегу. Деда, мол, не видали? Не видали, мол, дедушку Франка? А пацаны… Если там мой пацан, – сказал сержант, пьяно всматриваясь в дальний конец пыльной улицы, где носилась, вопя, шумная ватага мальчишек, – я ему сейчас поджопников надаю. Взяли моду, черепа гонять по пустырю! От черепов креозотом несет, а они их гоняют. И известь внутри закаменелая».