Страница:
Настоящий ботаник!
— Чего опять?
— Разменяйте сотку.
Слабоумный протянул через перила стодолларовую купюру.
Впрочем, такой она была только для идиотов. Цифры явно были наклеены. И не очень удачно. « Это шествуют творяне, заменивши дэ на тэ». Врач рассматривал слабоумного с наслаждением:
— Много у тебя таких?
— Я бы еще принес. Но нету.
— А почему цифры наклеены?
— А как должно быть? — заподозрил неладное слабоумный.
— Напечатано должно быть. Специальной краской. Не знаешь?
— Да что это у тебя то наклеено, то напечатано! — обиделся слабоумный. — Ошиблись, наверное.
— Кто ошибся?
— Америкашки.
— Вот у них и разменивай.
Слабоумный обиженно поморгал.
Боком-боком стал отодвигаться от домика.
Не выпускал нас из виду, видимо, чем-то мы его насторожили.
Явно хотел посоветоваться с авторитетами. « Папася, мамася!» Я страшно боялся, что в проем растворенной настежь двери он увидит коробку с пазлом. «Видишь татарина?» — толкнул я локтем Врача. — «Возле машины? Бритый?» — «Ну да». — «Вижу. А что?» — «Вчера я видел его в „реанимации“. Доходит?» — «Это точно он?» — «Память у меня хорошая». — «Тебя же бутылкой били по голове».
Впрочем, Врач произнес это неуверенно.
Глава седьмая. «Кто, господа, видел многоуважаемого Архитриклина?»
— Чего тебе?
— Заварка имеется?
— А у вас нет, что ли?
— Закончилась. Вы это.
— Ты все же обратись к врачу.
— Да для чего? — испугался слабоумный.
— Типичные признаки вырождения.
— Вы это. Вы давайте к костру.
— Так у вас же нет заварки.
— Рубик зовет.
там сидели мы и плакали, вспоминая о Сионе.
Костер под сосной дымил.
Ботаник блаженно улыбался, будто у него программа зависла.
Ну да, вспомнил я, он контужен. Он несколько раз ранен. У него провалы в памяти. Он бывал на таких войнах, о которых никто не слышал. Отмечен Благодарственными письмами нескольких прогрессивных правительств. Работал с заграничными коллегами. Видел, как ученые самых безмозглых беспозвоночных обучали вполне осмысленным действиям. Интересно, кто его запрограммировал? Почему он в банде? Тем более, в его возрасте?
Бритый татарин, увидев нас, цепко повел черными глазами. Товарищ Эй из «реанимации» возил его на фотонном звездолете, чтобы было кому открывать бутылки, а он оказался не таким простым. Голова коричневая, закругленная, как глобус. Закурив, опустил глаза, зато задумчиво уставился на нас горбоносый тип, похожий на депрессивного кавказского принца. В общем, спокойные товарищи, один только слабоумный строжился, поругивался, хотел понравиться Рубику. Нет правильных китайцев без правильных мыслей. Сам Рубик, впрочем, особого внимания на нас не обращал. Курил, стряхивал пепел в ладошку.
— « Кто, господа, видел многоуважаемого архитриклина?»
Слабоумный страшно обрадовался, захлопал в ладоши:
— Видишь, Рубик, я говорил. А ты не верил!
Рубик очнулся от размышлений, глаза нехорошо сузились:
— Кто такие?
— Рыбаки.
— А снасти где?
— Завтра подвезут.
— Завтра теплохода не будет.
— Ну и что? Дорог много, — миролюбиво объяснил я. — Вы сюда тоже не на теплоходе попали.
Рубик намек понял. Задумался.
— Давай-ка, — кивнул слабоумному. — Оторви зад от земли.
— А чего?
— Сгоняй, посмотри, что там в их домике.
— А вы, — сказал он нам, — моих ребят не дразните. Фарит, — кивнул он на татарина, — во вневедомственной охране служил. — Рубик как-то уж очень старательно подбирал слова, наверное, хотел показаться интеллигентным. — А вот он, — кивнул на депрессивного принца, — груженую машину выталкивает из колеи.
— Хотите поговорить об этом?
Вопрос Врача Рубику не понравился.
Он помолчал и вдруг заорал, даже пригнулся:
— Чего у тебя глаза блестят?
— Контактные линзы.
Рубик сразу успокоился:
— Я про такое только слыхал.
И спросил уже дружелюбнее:
— Водки хотите?
Я тоже не хотел, но Врач не хотел сильнее.
Чего это пить теплую водку? У него дед был алкаш. Он в детстве всякого насмотрелся. Контактные линзы Врача нагло поблескивали. Он не хочет походить на деда, тот по пьяни, как муха, ползал по грязному двору, падал в навоз. Видел Врач, что с людьми делает теплая водка.
— Рубик!
— Ну что?
— Ты посмотри, ты посмотри, что у них!
Слабоумный чуть не приплясывал. Он бросил в траву коробку с пазлом. Знал, наверное, что не может повредить игрушку. Депрессивный принц улыбнулся и почесал горбатый нос. Кажется, всех неожиданный расклад обрадовал. Даже коричневое лицо татарина искривила улыбка.
— Твое?
— Конечно.
— Откуда?
— От деда Филиппа.
— Это который алкашом был?
— Ну да, — блеснул глазами Врач.
— А если по пьяни ползал по навозу, никогда ничего не помнил, то как не пропил такую диковинку?
— Он пробовал. — Глаза Врача нагло посверкивали. — Только она как неразменный пятак. Продаст игрушку, а ее обратно несут. За литр самогону отдаст, а смотришь, через день счастливчик тащит игрушку обратно, да еще сам несет бутылку. Когда берут, так всем нравится, а обратно несут — одни хлопоты. Игрушку эту дед Филипп привез с японской войны. Еще с той, с первой, девятьсот пятого года. Сам прожил девяносто пять лет, не собачий хвост, да? — посмотрел он на меня. — Может, и пил всю жизнь потому, что морскую войну проиграл. Аукнется, говорил, Цусима. И точно. Сперва японцы наш флот утопили, а потом деревню.
— Какую деревню?
— Антоновку. Я там жил.
— Японцы утопили? — не поверил Рубик.
— Да нет. Деревню сами утопили. Без японцев. Поставили плотину, вот и залило водой районы. Деда Филиппа из Антоновки вывозили силком. Хотел остаться на дне моря. Игрушку таскал при себе, нашел ее под Мукденом в китайской фанзе. Всю войну таскал в вещмешке. И потом всю жизнь надолго не оставлял. — Я не отрывал зачарованного взгляда от Врача. Роальд называет меня вралем, но куда мне до Врача! — Дед Филипп так гулял, что Деду-Морозу не снилось. Но настоящие чудеса начинались, когда игрушку выносил на завалинку. Возьмет тяжелый молоток или топор, сейчас, говорит, вмажу по игрушке, а ей ничего не будет. Ну, кто поверит? Спорили. Пока денежки соберут, дед на это желе ставил кружку с самогоном. Охлаждал. От игрушки холодком несло. Хотите поговорить об этом? — Врач посмотрел на Рубика и тот несколько напрягся. — Дед всем давал проверить. Руку приложишь, от желе бьет током. Когда дед Филипп сторожил кирпичный завод, то ночью упал в сушильную печь. Другой бы сгорел, а он выбрался. К нему приходили смотреть на такое чудо. Даже девки, — нагло сверкнул глазами Врач. — Дед им нес такое, что одна потом с животом оказалась.
— Заткнись!
Глаза Рубика подернулись злым пеплом.
— Заткнись и завали стаканчик. И корешу своему предложи.
Что-то явно не связывалось в голове Рубика. Слишком много случайностей. По глазам Рубика было видно, что многое у него не связывается. Вот два каких-то придурка приехали рыбачить, а при них пазл, а удочек нет. Похоже, Рубик, да и все они, хорошо знали о существовании пазла, но вряд ли Рубик был тем самым Нику. Тот седой, усатый, утверждала Осьмеркина. Врач тоже хорош. Какой к черту дед Филипп? Игрушку в контору принесла Осьмеркина, зачем врать?
Рубик хмуро уставился на меня:
— Бери и ты кружку.
И медленно, как-то совсем уже нехорошо добавил:
— Поддержишь дружка, Шурка Воткин?
Ну, прямо Бюро глупых вопросов. Даже Врач не знал, под какой кликухой я ходил на встречу с Хорем и Калинычем, а откуда о таком мог знать Рубик? Знали Роальд, я и Хорь и Калиныч. Все. Круг замкнут. Думай, Кручинин! Почему Ботаник с ними?
— Мулт!
Ботаник блаженно поднял голову.
— Мулт, ты ведь видел этого Шурку?
Ботаник кивнул. Вряд ли он узнал меня. Но блаженно кивнул.
— Вот и объяснились, — моргнул Рубик. И приказал: — Плесните гостям!
Слабоумный водки не пожалел. Налил по самый краешек легкой алюминиевой кружки. « За глаза красотки девы»? От такой наглости зеленоватые глаза Рубика снова затянуло пеплом. Он сильно потер плоскую переносицу. Слабоумный, почувствовав настроение Рубика, кривляясь, все заходил и заходил сбоку, пытался грязным пальцем зацепить мое ухо.
— Поднимай!
— Да ну, — сказал Врач.
— А ты выпей! Хоть и теплая, а выпей.
— Я и холодную не пью, — откровенно признался Врач.
— А ты выпей, не так страшно будет, — загадочно намекнул Рубик. И спросил у татарина: — Как там в погребе у старика?
— Как весной под Магаданом.
— И замок надежный?
— На все сто.
— Ну тогда определи гостей.
Вопрос был решен. Татарин кивнул.
Депрессивный принц расслабился. Рубик и слабоумный тоже расслабились.
Рубик даже полез за огоньком в костер, но, оказывается, у наглого Врача имелись свои соображения. «Хотите об этом поговорить?» Во-первых, как потом выяснилось, он совершенно не хотел в холодный погреб, во-вторых, его совершенно не устраивала весна под Магаданом, ну и в-третьих его дико взбесило мое неожиданное превращение в Шурку Воткина. Ботаник сидит с бандюгами, этого мало? Прямым ударом в нос Врач опрокинул слабоумного в костерчик. Взметнулись алые искры, как над пионерским костром, слабоумный страстно заголосил. Депрессивный принц попытался вскочить, но попал прямо под головню, которую я выхватил из костра. Морда у принца сразу закоптилась. Бросив головню, я ловко врубил Рубику по ушам. С двух рук, как учил Роальд. В спортзале у меня плохо получалось, но тут получилось. Рубик от удара вскрикнул и сел в траву. Из носа и ушей выступила кровь.
А вот с татарином не получалось.
Ну никак не получалось. Хитрый попался.
Я целил по зубам, а все время попадал по костистому лбу.
Врач это заметил и деревянным половником выплеснул на бритую голову татарина целый литр кипящей похлебки. «Аха!» — радостно закричал татарин и прыгнул в куст шиповника. Врач был в полном восторге: «Выходи, падла!»
Мы обернулись. Все обернулись.
Седой усатый человек откинул помятую дверцу «тойоты».
Наверное, он там спал, не знаю. По крайней мере, никто его не беспокоил.
Глаза голубые, карабин «барс» в руках. Джинсы. На голом теле джинсовая жилетка. « Мултумесц!» — ласково улыбнулся он Ботанику, и сразу стало ясно, кто тут из Трансильвании.
Не к месту затрещал в кармане мобильник. Я хотел его выключить, но румын ласково разрешил: «Да ладно, чего ты? Ответь. Ждут люди». Косясь на него, утирая текущий лоб, я прижал мобильник к уху. Какая к черту Белокуриха? Я не сразу допер. Потом обрадовался, что Лины нет с нами. Золотые кудри, васильковые глаза, ротик с припухлыми от страсти губками, она бы понравилась румыну. «Откуда звонишь?» — «Из дому. А ты?» — «А я из мира животных». — «Кручинин!» — Золотые кудри, васильковые глаза. Ничего общего с куртизанкой-партизанкой. « Ва рог». Я не хотел, чтобы румын тоже начал бы говорить с Линой, поэтому метнул мобильник в костер. Румыну мои действия страшно понравились. Он наклонил голову и две глубоких морщины пересекли левую щеку. «Говоришь, утопили твою деревню? — спросил он Врача. На меня не смотрел. Не хотел смотреть. — Зря ты начал махаться. Мы бы с тобой подружились. — Может, Врач и правда ему понравился, но Ботаник нравился больше: — Бунэ сеара, тата!— И опять нам: Даже не знаю, как буду оттаскивать Рубика, он ведь сейчас очнется». И приказал: «Фарит, налей им по полной!»
Под прицелом карабина не спорят.
Я жадно выпил всю кружку. Врач пил медленнее, но тоже жадно.
Иногда мы оглядывались. Утирая кровь с разбитого лица, невнятно урча, поднимался с земли Рубик. Депрессивный принц, странно хихикая, обмывал в ведре с водой закопченную, как у лося, морду. Слабоумный, повизгивая, кружился вокруг Врача, но ударить пока боялся.
— В погреб их!
Глава восьмая. «В томате вьется скользкий иезуй…»
Но противно. Мышиный помет, плесень.
Стены в пористом, в грязном на ощупь льду.
Какие-то коробки, отпотевшие стеклянные банки.
« С хлыстами и тростями люди здесь лазали в яме».
Балки из горбыля, на ощупь — покрыты прогнившим брезентом.
Татарин считал это мрачное сооружение надежным, но на самом деле погреб был слеплен на скорую руку. Это нас с Врачом отделали нас от души. Под ритм « Нонино». Пару раз я услышал эту мелодию где-то год назад — на МузTV. Она мне не сильно запомнилась, но румын насвистывал классно. Знал, падла, что музыка поднимает настроение. « Во ржи, что так была густа, гей-го, гей-го, Нонино, легла прелестная чета, гей-го, гей-го, Нонино!»
— Голова кружится.
— Хочешь поговорить об этом?
Я сплюнул. «Достал ты меня, Леня».
— А ты сам? С чего вдруг сменил фамилию?
— Со всеми такими вопросами к Роальду.
— Ладно, — Врач понимал намеки. — Но ты тоже, Кручинин, не злись.
— Да я и не злюсь на тебя. С чего мне на тебя злиться?
— Я не про себя. Я про Ботаника. — Врач не хотел играть в молчанку. — Люди в преклонном возрасте часто страдают потерей памяти. Ходит себе такой человек, ведет себя, как все. Общается, все у него тип-топ. А однажды входит в собственный подъезд и напрочь забывает, кто он и куда идет. Сколько твоему Ботанику? За семьдесят? Я так я и думал. Возрастная и алкогольная перегрузка. Тебе грозит то же. Спазмируются сосуды энцефалона. У нас в деревне одна старушка Чехова обожала, — ни к селу, ни к городу вспомнил он. — Когда умерла, положили ей в гроб томик с самыми любимыми рассказами, вдруг и тамвремя у нее найдется? А очки положить забыли.
Звуки доносились через вентиляционную трубу, мы подползли к ней.
«Да были у меня ключи. Что я, совсем, что ли, уже того? Я и не пью больше, все кончилось. А ключи на гвоздике висели. Я же помню. У дверей». — «Уронил, значит, — гнусно возражал татарин. — Ты, Степаныч, поспи. Тебе надо поспать. Тоже мне, ключи! Куда денутся!»
Голоса отдалились.
На берегу взревел генератор.
Видимо, Рубик приказал подать в Дом колхозника свет.
« Для позументной маменьки», клацал зубами продрогший Врач. Под тяжелой кадушкой он нашел пару отсыревших брусков. Страшное оружие. Я осторожно похлопал бруском по ладони. Не дай Бог получить таким по башке. Потыкал в провисшую, как пивное брюхо, кровлю. «Так и думал. Брезент. Гнилой. Кулаком пробить можно». — «Даже не думай, — просипел из темноты Врач, кажется, он сорвал голос. — Завалит». — Но все наши открытия он воспринимал функционально: «Брезент? Отлично. Он явно брошен сверху и присыпан опилками. Мы под брезентом и выползем наружу. Ну, какой там слой дерна над ним? Пальца в три от силы. Главное, не чихать».
Наконец, рука скользнула в тепло и мы увидели звезды.
Чудесное расцвеченное всеми цветами пространство. Нежные переливы.
Ну зачем, зачем ехать в Австралию, если над бывшим Домом колхозника небо горит таким волшебным пожаром? Зачем искать мудрость за океаном, за тысячи километров, среди сумчатых в чужой стране, если на берегу нашего рукотворного моря все дышит таким теплом, таким миром? Прости меня, Архиповна. Золотые космические мыши с укором шуршат в звездных стогах. Золотые звездные мыши с укором вытягивают хвосты, кивают хитрыми мордочками. В тихом сиянии и славе. Было так хорошо, так светло на душе, что уже ни боль в плече меня не трогала, ни пьяный татарин. Застегивая ширинку, поблескивая коричневой лысиной, он неторопливо двигался к погребу. Мир ему тоже был по душе. Сел у вентиляционной трубы, запалил от зажигалки обрывок бересты. Береста скручивалась, потрескивала, дым от нее валил черный, жирный. Полюбовавшись, сунул горящую бересту в трубу, решил подкоптить нас. Приник к трубе ухом, бритый, счастливый факельщик. Потом поднял глаза к звездам. Он, наверное, весь мир, весь лес вокруг воспринимал как одну плотную биомассу. Поймать зайца, приготовить из него азу. Уберечься от клещей, нарубить сухих дров, помочиться за кустиком. Это для меня лес был сразу и летним, и зимним. И заяц выглядел не как сковорода с азу, а нормальным парнем, который любит трахнуть зайчиху, пощипать травку, активно дергая своей позорной заячьей губой, а потом, содрогаясь, слушать ужасный джаз-банд группы волков, как сладко воет их лидер, даже мурашки по коже.
Я встал и пошел к татарину.
Мне и скрываться не надо было.
Во-первых, татарин был здорово занят. Прикладывал ухо к трубе, ждал, когда мы подадим голоса. Во-вторых, шел я со стороны костра, а с этой стороны мог появиться только свой. В-третьих, мы же находились в погребе, он сам нас туда затолкал. Разгоняя дегтярный дым, выдавливающийся из вентиляционной трубы, татарин не оборачивался. Никогда я не видел такой звездной ночи. Архиповна — дура. Улететь в страну бреда! Надо чаще поднимать глаза к небу. К черту эти вентиляционные трубы! Задубелым бруском я съездил по коричневой бритой голове. « Он так испугался, что даже не пискнул». Не теряя времени, я скрутил татарина его собственным ремнем.
— Да чего ты с ним возишься? — просипел Врач. — Давай сразу в реку!
— Зачем река? Не надо река! — очнулся, забормотал татарин.
— Как это зачем? Там раки, рыбы кусаются.
— Зачем раки? Зачем кусаются?
— Не хочешь в реку, можем посадить жопой на муравейник.
— Зачем муравейник? Почему муравейник? Не надо муравейник!
— Ну ты только посмотри, — злобно сплюнул Врач, — какой неправильный татарин нам попался! Все ему не по душе, все не так. Река его не устраивает, муравейник не нравится. Ладно, — предложил он. — Просто бросим тебя в лодку и оттолкнем от берега. Если повезет, отнесет к плотине.
— Зачем плотина? Не надо плотина!
— Ну уж и не знаю, что тебе предложить.
И зашипел сипло, задергался как в припадке:
— Откуда с вами старик?
— Мулт, что ли?
— Пусть Мулт.
— Его Нику так зовет. Он с Нику.
— А почему Нику? Он молдаванин?
— Зачем молдаванин?
— А кто он?
— Румын.
— И Мулт румын?
— Зачем румын? Почему румын?
— Хватит болтать! Этот Мулт и Нику, они кто по жизни? Бандиты?
— Зачем бандиты? — затравленно озирался татарин. — Нику не бандит. Нику — ученый.
— « Траяску Романиа маре!» — обалдел Врач. — Ученый?
— Так говорит. Ученый. По всяким звездам.
— Где угнали машину?
— Зачем угнали? В городе угнали.
— Что здесь ищете? Почему с оружием?
Постепенно выяснилось, что румын Нику знает всякие места. Он знает даже одно совсем особенное место — здесь неподалеку, на дне искусственного моря. Что там спрятано, никому не говорит. Но, наверное, много спрятано. Нику хочет в воду нырять. У него есть маска и ласты. Он с Мултом дружит.
— Кончай с придурком, — поторопил меня Врач.
— Зачем кончай? — опять затянул бесконечную мантру татарин.
— Ощипывание перьев улучшает аэродинамические качества, — непонятно и сипло пояснил Врач. — Кроме «барса», есть оружие?
— Пистолет есть.
— А патроны?
— И патроны.
— У румына?
— У Рубика.
— Гляди, Кручинин, это же ключи от погреба, которые Степаныч искал, — обрадовался Врач, обшарив карманы татарина. И укорил: — Фарит, ты почему всегда врешь? Ты почему обманул Степаныча?
Но теперь и у татарина зависла программа.
Врач отпер замок, откинул люк погреба, отмахнулся от клубов черного дыма:
— Загружайся!
— Зачем… — начал было татарин, но Врач, озлобившись, столкнул его в люк.
Генератор ревел, пускал сизые выхлопы.
Чудовищно возвышалась в звездном мерцании черные потусторонние пирамиды угля. Голый Рубик выскакивал из баньки на деревянный помост, с воплем бросался в кишащую звездами реку. За ним выскакивал слабоумный. Визжал, подпрыгивал, но сам не прыгал. Рубик, отплевываясь, упруго лез на помост, отфыркивался. Навстречу выскакивал депрессивный принц. Голые они странно походили друг на друга, даже члены у них были одинаковые, как у животных. Только Ботаник участия в этих играх не принимал. Сидел на скамеечке, зажав «барс» между колен.
« Во ржи, что так была густа…» У босых ног Ботаника валялась коробка с пазлом.
– Сцузати-ма, тата,— радовался румын. — Елена была бы счастлива. Бинэ, бинэЕлена. — Было так тихо, что мы с Врачом слышали каждое слово. — Авэти, тата… Враэу са кумпар… —говорил румын, присев на лавочку рядом с Ботаником. — Не остановить… Ничего не остановить… Ун милион раз, тата…Кондукатор так хотел победы… Ему помешали. Собственные дети ему мешали… Валентин ушел из семьи. Зоя сбежала. Нику пил… И мы не успели…
Он нежно погладил Ботаника по плечу:
— Мы с тобой тоже не успели… Надо было убрать церковника… Ласло Текеш, кошачьи глаза, помнишь мадьяра? Чего ждать от мадьяра? Евреи и мадьяры, вся смута от них, Кондукатор хотел их изгнать из Румынии. Мы строили великую Дакию, тата, а евреи и мадьяры пили нашу ракию и имели наших женщин. Помнишь шефа секуритате? Ну да, Юлиана. Генерал Юлиан Влада. Он самый. Кондукатор считал его настоящим другом. А он предал. И генерал Тудор Постелнику предал. Знаешь, что делал Тудор Постелнику в тот день, когда Кондукатора схватили?
— Наверное, готовил себе токану, — вполне разумно покивал Ботаник. — Он это любил. С парной телятиной. Я помню.
— А Василе Миля? Разве не он должен был подарить победу Кондукатору? А что он сделал? Ты помнишь, что он сделал?
— Застрелился.
— Да, тата, он предал!
— А еще добавить мелко нарезанный лук, — уже не так разумно покивал Ботаник. — Когда мука порозовеет, плеснуть в нее две ложки столового вина.
— Все предали Кондукатора! Ни один человек, клявшийся ему в верности, не встал за его спиной!
— И, конечно, фригэруй, — на этот раз совсем неразумно причмокнул губами Ботаник. — Подрумянить печень в коровьем масле…
— И Виктор Стэнкулеску оставил Кондукатора! Слышишь, тата? Тебя не было, тебя отозвали. Я жалел, что тебя нет. И Вирджил Мэгуряну! И Джелу Войкулеску! — Румын застонал, сжав голову влажными руками. — Кто громче Виктора рассуждал о великой Дакии. О великой свободной Дакии, которая протянется от Вены до Черного моря. Кондукатор верил Джелу. А он скомандовал десантникам: «Стреляйте в них!» И десантники стали стрелять в Елену и Кондукатора.
– Чулама…
— Все предали. Я едва ушел. Слышишь, тата? Они перерыли весь отдел. Они смели отчеты с полок, разобрали ящики, архивы. Вскрыли системные блоки компьютеров, забрали звездные каталоги. Они знали, что мы работаем на победу Кондукатора, да, тата. Потом я видел стенограмму допроса. Грязная бумажонка! Судьбу мира, тата, вершат предатели. — Румын поднял голову и с тоской уставился на звезды. — Все сущее из илема, тата.Из смеси нейтронного газа и излучения.
У голых ног румына счастливо устраивался слабоумный.
Он вил свое гнездо шумно и радостно, как большая голая собака.
« Во ржи, что так была густа…» Слабоумный светился. «Фарит колечко себе купил, — лепетал он. — Рубик Фарита послал в „Янтарь“. Только приглядеться. Вход, сигнализация, охрана. А там в каждой витрине золото. Рубик любит, когда много золота. А у Фарита в голове пусто, — слабоумный счастливо рассмеялся. — Он жадный, он сильно жадный, Нику. Он ходил между витрин и наводил порчу на продавщиц. И радовался тому, что золото дорожает. А потом купил бронзовое колечко. Самое дешевое, — захихикал слабоумный. — Остальное, говорит, сами возьмем».
И не выдержал: «Нику, я тоже хочу колечко».
— Будем в магазине, — разрешил румын, — выберешь себе самое толстое.
— Золотое? — обрадовался слабоумный. — Я его на пальчик надену! — он счастливо показал грязный безымянный палец. — Видишь, какая царапина? Это я хворост таскал. Распухло. Но на мне все заживает. На мне, Нику, быстро все заживает, как на собаке. Вот если мне палец отстрелить, — счастливо похвастался слабоумный, — через три дня новый вырастет!
— А мы проверим, — засмеялся румын.
И негромко приказал:
– Ца плацере, тата!
Наверное, слабоумный знал несколько румынских слов, потому что вдруг взвизгнул, вскакивая: «Ты что? Ты что? Мулт, не надо! Нику пошутил! Ты ведь пошутил, Нику?»
Но Ботаник уже вскинул карабин.
— Мулт!
Первая пуля попала в пазл.
На секунду мир свернулся, сверкая стенками безумного мыльного пузыря.
Банька и люди изогнулись в тошнотворной оптике «рыбьего глаза». Вспышка опалила глаза. Я зажмурился. Сухая бесшумная гроза шла над миром. Сосны раскачивались. Вообще-то пуля должна была разнести коробку пазла в куски, забрызгать кусты загадочным желе. Ботаник стрелял с двух шагов, в упор, но коробка только подпрыгнула. Ни всплеска, ни обломков. Только вспышка. А вторым выстрелом слабоумному срубило палец. Он завизжал. На выстрелы выскочили из баньки Рубик и депрессивный принц. «Мулт! Падла!» Румын успокаивающе поднял руку и несильно пнул слабоумного: «Сам сказал, что все на тебе заживает, как на собаке. Если к субботе отстреленный палец не отрастет, Мулт тебе и другой отстрелит». И растроганно обнял Ботаника: «
30
— Эй, евреи!— Чего опять?
— Разменяйте сотку.
Слабоумный протянул через перила стодолларовую купюру.
Впрочем, такой она была только для идиотов. Цифры явно были наклеены. И не очень удачно. « Это шествуют творяне, заменивши дэ на тэ». Врач рассматривал слабоумного с наслаждением:
— Много у тебя таких?
— Я бы еще принес. Но нету.
— А почему цифры наклеены?
— А как должно быть? — заподозрил неладное слабоумный.
— Напечатано должно быть. Специальной краской. Не знаешь?
— Да что это у тебя то наклеено, то напечатано! — обиделся слабоумный. — Ошиблись, наверное.
— Кто ошибся?
— Америкашки.
— Вот у них и разменивай.
Слабоумный обиженно поморгал.
Боком-боком стал отодвигаться от домика.
Не выпускал нас из виду, видимо, чем-то мы его насторожили.
Явно хотел посоветоваться с авторитетами. « Папася, мамася!» Я страшно боялся, что в проем растворенной настежь двери он увидит коробку с пазлом. «Видишь татарина?» — толкнул я локтем Врача. — «Возле машины? Бритый?» — «Ну да». — «Вижу. А что?» — «Вчера я видел его в „реанимации“. Доходит?» — «Это точно он?» — «Память у меня хорошая». — «Тебя же бутылкой били по голове».
Впрочем, Врач произнес это неуверенно.
Глава седьмая. «Кто, господа, видел многоуважаемого Архитриклина?»
31
— Эй, евреи.— Чего тебе?
— Заварка имеется?
— А у вас нет, что ли?
— Закончилась. Вы это.
— Ты все же обратись к врачу.
— Да для чего? — испугался слабоумный.
— Типичные признаки вырождения.
— Вы это. Вы давайте к костру.
— Так у вас же нет заварки.
— Рубик зовет.
32
На реках вавилонских,там сидели мы и плакали, вспоминая о Сионе.
33
Не пойти было нельзя.Костер под сосной дымил.
Ботаник блаженно улыбался, будто у него программа зависла.
Ну да, вспомнил я, он контужен. Он несколько раз ранен. У него провалы в памяти. Он бывал на таких войнах, о которых никто не слышал. Отмечен Благодарственными письмами нескольких прогрессивных правительств. Работал с заграничными коллегами. Видел, как ученые самых безмозглых беспозвоночных обучали вполне осмысленным действиям. Интересно, кто его запрограммировал? Почему он в банде? Тем более, в его возрасте?
Бритый татарин, увидев нас, цепко повел черными глазами. Товарищ Эй из «реанимации» возил его на фотонном звездолете, чтобы было кому открывать бутылки, а он оказался не таким простым. Голова коричневая, закругленная, как глобус. Закурив, опустил глаза, зато задумчиво уставился на нас горбоносый тип, похожий на депрессивного кавказского принца. В общем, спокойные товарищи, один только слабоумный строжился, поругивался, хотел понравиться Рубику. Нет правильных китайцев без правильных мыслей. Сам Рубик, впрочем, особого внимания на нас не обращал. Курил, стряхивал пепел в ладошку.
— « Кто, господа, видел многоуважаемого архитриклина?»
Слабоумный страшно обрадовался, захлопал в ладоши:
— Видишь, Рубик, я говорил. А ты не верил!
Рубик очнулся от размышлений, глаза нехорошо сузились:
— Кто такие?
— Рыбаки.
— А снасти где?
— Завтра подвезут.
— Завтра теплохода не будет.
— Ну и что? Дорог много, — миролюбиво объяснил я. — Вы сюда тоже не на теплоходе попали.
Рубик намек понял. Задумался.
— Давай-ка, — кивнул слабоумному. — Оторви зад от земли.
— А чего?
— Сгоняй, посмотри, что там в их домике.
— А вы, — сказал он нам, — моих ребят не дразните. Фарит, — кивнул он на татарина, — во вневедомственной охране служил. — Рубик как-то уж очень старательно подбирал слова, наверное, хотел показаться интеллигентным. — А вот он, — кивнул на депрессивного принца, — груженую машину выталкивает из колеи.
— Хотите поговорить об этом?
Вопрос Врача Рубику не понравился.
Он помолчал и вдруг заорал, даже пригнулся:
— Чего у тебя глаза блестят?
— Контактные линзы.
Рубик сразу успокоился:
— Я про такое только слыхал.
И спросил уже дружелюбнее:
— Водки хотите?
34
Нет, Врач не хотел водки.Я тоже не хотел, но Врач не хотел сильнее.
Чего это пить теплую водку? У него дед был алкаш. Он в детстве всякого насмотрелся. Контактные линзы Врача нагло поблескивали. Он не хочет походить на деда, тот по пьяни, как муха, ползал по грязному двору, падал в навоз. Видел Врач, что с людьми делает теплая водка.
— Рубик!
— Ну что?
— Ты посмотри, ты посмотри, что у них!
Слабоумный чуть не приплясывал. Он бросил в траву коробку с пазлом. Знал, наверное, что не может повредить игрушку. Депрессивный принц улыбнулся и почесал горбатый нос. Кажется, всех неожиданный расклад обрадовал. Даже коричневое лицо татарина искривила улыбка.
— Твое?
— Конечно.
— Откуда?
— От деда Филиппа.
— Это который алкашом был?
— Ну да, — блеснул глазами Врач.
— А если по пьяни ползал по навозу, никогда ничего не помнил, то как не пропил такую диковинку?
— Он пробовал. — Глаза Врача нагло посверкивали. — Только она как неразменный пятак. Продаст игрушку, а ее обратно несут. За литр самогону отдаст, а смотришь, через день счастливчик тащит игрушку обратно, да еще сам несет бутылку. Когда берут, так всем нравится, а обратно несут — одни хлопоты. Игрушку эту дед Филипп привез с японской войны. Еще с той, с первой, девятьсот пятого года. Сам прожил девяносто пять лет, не собачий хвост, да? — посмотрел он на меня. — Может, и пил всю жизнь потому, что морскую войну проиграл. Аукнется, говорил, Цусима. И точно. Сперва японцы наш флот утопили, а потом деревню.
— Какую деревню?
— Антоновку. Я там жил.
— Японцы утопили? — не поверил Рубик.
— Да нет. Деревню сами утопили. Без японцев. Поставили плотину, вот и залило водой районы. Деда Филиппа из Антоновки вывозили силком. Хотел остаться на дне моря. Игрушку таскал при себе, нашел ее под Мукденом в китайской фанзе. Всю войну таскал в вещмешке. И потом всю жизнь надолго не оставлял. — Я не отрывал зачарованного взгляда от Врача. Роальд называет меня вралем, но куда мне до Врача! — Дед Филипп так гулял, что Деду-Морозу не снилось. Но настоящие чудеса начинались, когда игрушку выносил на завалинку. Возьмет тяжелый молоток или топор, сейчас, говорит, вмажу по игрушке, а ей ничего не будет. Ну, кто поверит? Спорили. Пока денежки соберут, дед на это желе ставил кружку с самогоном. Охлаждал. От игрушки холодком несло. Хотите поговорить об этом? — Врач посмотрел на Рубика и тот несколько напрягся. — Дед всем давал проверить. Руку приложишь, от желе бьет током. Когда дед Филипп сторожил кирпичный завод, то ночью упал в сушильную печь. Другой бы сгорел, а он выбрался. К нему приходили смотреть на такое чудо. Даже девки, — нагло сверкнул глазами Врач. — Дед им нес такое, что одна потом с животом оказалась.
— Заткнись!
Глаза Рубика подернулись злым пеплом.
— Заткнись и завали стаканчик. И корешу своему предложи.
Что-то явно не связывалось в голове Рубика. Слишком много случайностей. По глазам Рубика было видно, что многое у него не связывается. Вот два каких-то придурка приехали рыбачить, а при них пазл, а удочек нет. Похоже, Рубик, да и все они, хорошо знали о существовании пазла, но вряд ли Рубик был тем самым Нику. Тот седой, усатый, утверждала Осьмеркина. Врач тоже хорош. Какой к черту дед Филипп? Игрушку в контору принесла Осьмеркина, зачем врать?
Рубик хмуро уставился на меня:
— Бери и ты кружку.
И медленно, как-то совсем уже нехорошо добавил:
— Поддержишь дружка, Шурка Воткин?
Ну, прямо Бюро глупых вопросов. Даже Врач не знал, под какой кликухой я ходил на встречу с Хорем и Калинычем, а откуда о таком мог знать Рубик? Знали Роальд, я и Хорь и Калиныч. Все. Круг замкнут. Думай, Кручинин! Почему Ботаник с ними?
— Мулт!
Ботаник блаженно поднял голову.
— Мулт, ты ведь видел этого Шурку?
Ботаник кивнул. Вряд ли он узнал меня. Но блаженно кивнул.
— Вот и объяснились, — моргнул Рубик. И приказал: — Плесните гостям!
Слабоумный водки не пожалел. Налил по самый краешек легкой алюминиевой кружки. « За глаза красотки девы»? От такой наглости зеленоватые глаза Рубика снова затянуло пеплом. Он сильно потер плоскую переносицу. Слабоумный, почувствовав настроение Рубика, кривляясь, все заходил и заходил сбоку, пытался грязным пальцем зацепить мое ухо.
— Поднимай!
— Да ну, — сказал Врач.
— А ты выпей! Хоть и теплая, а выпей.
— Я и холодную не пью, — откровенно признался Врач.
— А ты выпей, не так страшно будет, — загадочно намекнул Рубик. И спросил у татарина: — Как там в погребе у старика?
— Как весной под Магаданом.
— И замок надежный?
— На все сто.
— Ну тогда определи гостей.
Вопрос был решен. Татарин кивнул.
Депрессивный принц расслабился. Рубик и слабоумный тоже расслабились.
Рубик даже полез за огоньком в костер, но, оказывается, у наглого Врача имелись свои соображения. «Хотите об этом поговорить?» Во-первых, как потом выяснилось, он совершенно не хотел в холодный погреб, во-вторых, его совершенно не устраивала весна под Магаданом, ну и в-третьих его дико взбесило мое неожиданное превращение в Шурку Воткина. Ботаник сидит с бандюгами, этого мало? Прямым ударом в нос Врач опрокинул слабоумного в костерчик. Взметнулись алые искры, как над пионерским костром, слабоумный страстно заголосил. Депрессивный принц попытался вскочить, но попал прямо под головню, которую я выхватил из костра. Морда у принца сразу закоптилась. Бросив головню, я ловко врубил Рубику по ушам. С двух рук, как учил Роальд. В спортзале у меня плохо получалось, но тут получилось. Рубик от удара вскрикнул и сел в траву. Из носа и ушей выступила кровь.
А вот с татарином не получалось.
Ну никак не получалось. Хитрый попался.
Я целил по зубам, а все время попадал по костистому лбу.
Врач это заметил и деревянным половником выплеснул на бритую голову татарина целый литр кипящей похлебки. «Аха!» — радостно закричал татарин и прыгнул в куст шиповника. Врач был в полном восторге: «Выходи, падла!»
35
— Да ты и правда выйди, Фарит!36
Голос прозвучал ласково.Мы обернулись. Все обернулись.
Седой усатый человек откинул помятую дверцу «тойоты».
Наверное, он там спал, не знаю. По крайней мере, никто его не беспокоил.
Глаза голубые, карабин «барс» в руках. Джинсы. На голом теле джинсовая жилетка. « Мултумесц!» — ласково улыбнулся он Ботанику, и сразу стало ясно, кто тут из Трансильвании.
Не к месту затрещал в кармане мобильник. Я хотел его выключить, но румын ласково разрешил: «Да ладно, чего ты? Ответь. Ждут люди». Косясь на него, утирая текущий лоб, я прижал мобильник к уху. Какая к черту Белокуриха? Я не сразу допер. Потом обрадовался, что Лины нет с нами. Золотые кудри, васильковые глаза, ротик с припухлыми от страсти губками, она бы понравилась румыну. «Откуда звонишь?» — «Из дому. А ты?» — «А я из мира животных». — «Кручинин!» — Золотые кудри, васильковые глаза. Ничего общего с куртизанкой-партизанкой. « Ва рог». Я не хотел, чтобы румын тоже начал бы говорить с Линой, поэтому метнул мобильник в костер. Румыну мои действия страшно понравились. Он наклонил голову и две глубоких морщины пересекли левую щеку. «Говоришь, утопили твою деревню? — спросил он Врача. На меня не смотрел. Не хотел смотреть. — Зря ты начал махаться. Мы бы с тобой подружились. — Может, Врач и правда ему понравился, но Ботаник нравился больше: — Бунэ сеара, тата!— И опять нам: Даже не знаю, как буду оттаскивать Рубика, он ведь сейчас очнется». И приказал: «Фарит, налей им по полной!»
Под прицелом карабина не спорят.
Я жадно выпил всю кружку. Врач пил медленнее, но тоже жадно.
Иногда мы оглядывались. Утирая кровь с разбитого лица, невнятно урча, поднимался с земли Рубик. Депрессивный принц, странно хихикая, обмывал в ведре с водой закопченную, как у лося, морду. Слабоумный, повизгивая, кружился вокруг Врача, но ударить пока боялся.
— В погреб их!
Глава восьмая. «В томате вьется скользкий иезуй…»
37
Не то, чтобы холодно.Но противно. Мышиный помет, плесень.
Стены в пористом, в грязном на ощупь льду.
Какие-то коробки, отпотевшие стеклянные банки.
« С хлыстами и тростями люди здесь лазали в яме».
Балки из горбыля, на ощупь — покрыты прогнившим брезентом.
Татарин считал это мрачное сооружение надежным, но на самом деле погреб был слеплен на скорую руку. Это нас с Врачом отделали нас от души. Под ритм « Нонино». Пару раз я услышал эту мелодию где-то год назад — на МузTV. Она мне не сильно запомнилась, но румын насвистывал классно. Знал, падла, что музыка поднимает настроение. « Во ржи, что так была густа, гей-го, гей-го, Нонино, легла прелестная чета, гей-го, гей-го, Нонино!»
— Голова кружится.
— Хочешь поговорить об этом?
Я сплюнул. «Достал ты меня, Леня».
— А ты сам? С чего вдруг сменил фамилию?
— Со всеми такими вопросами к Роальду.
— Ладно, — Врач понимал намеки. — Но ты тоже, Кручинин, не злись.
— Да я и не злюсь на тебя. С чего мне на тебя злиться?
— Я не про себя. Я про Ботаника. — Врач не хотел играть в молчанку. — Люди в преклонном возрасте часто страдают потерей памяти. Ходит себе такой человек, ведет себя, как все. Общается, все у него тип-топ. А однажды входит в собственный подъезд и напрочь забывает, кто он и куда идет. Сколько твоему Ботанику? За семьдесят? Я так я и думал. Возрастная и алкогольная перегрузка. Тебе грозит то же. Спазмируются сосуды энцефалона. У нас в деревне одна старушка Чехова обожала, — ни к селу, ни к городу вспомнил он. — Когда умерла, положили ей в гроб томик с самыми любимыми рассказами, вдруг и тамвремя у нее найдется? А очки положить забыли.
38
Наверху послышались приглушенные голоса.Звуки доносились через вентиляционную трубу, мы подползли к ней.
«Да были у меня ключи. Что я, совсем, что ли, уже того? Я и не пью больше, все кончилось. А ключи на гвоздике висели. Я же помню. У дверей». — «Уронил, значит, — гнусно возражал татарин. — Ты, Степаныч, поспи. Тебе надо поспать. Тоже мне, ключи! Куда денутся!»
Голоса отдалились.
На берегу взревел генератор.
Видимо, Рубик приказал подать в Дом колхозника свет.
« Для позументной маменьки», клацал зубами продрогший Врач. Под тяжелой кадушкой он нашел пару отсыревших брусков. Страшное оружие. Я осторожно похлопал бруском по ладони. Не дай Бог получить таким по башке. Потыкал в провисшую, как пивное брюхо, кровлю. «Так и думал. Брезент. Гнилой. Кулаком пробить можно». — «Даже не думай, — просипел из темноты Врач, кажется, он сорвал голос. — Завалит». — Но все наши открытия он воспринимал функционально: «Брезент? Отлично. Он явно брошен сверху и присыпан опилками. Мы под брезентом и выползем наружу. Ну, какой там слой дерна над ним? Пальца в три от силы. Главное, не чихать».
39
Но чихал Врач с остервенением. Подминал локтями влажную гниль, чихал, размазывал по плечам слизь, пакость какую-то, опять чихал. Наткнись кто-то наверху на бугрящийся, идущий волнами дерн, сдернулся бы с ума.Наконец, рука скользнула в тепло и мы увидели звезды.
Чудесное расцвеченное всеми цветами пространство. Нежные переливы.
Ну зачем, зачем ехать в Австралию, если над бывшим Домом колхозника небо горит таким волшебным пожаром? Зачем искать мудрость за океаном, за тысячи километров, среди сумчатых в чужой стране, если на берегу нашего рукотворного моря все дышит таким теплом, таким миром? Прости меня, Архиповна. Золотые космические мыши с укором шуршат в звездных стогах. Золотые звездные мыши с укором вытягивают хвосты, кивают хитрыми мордочками. В тихом сиянии и славе. Было так хорошо, так светло на душе, что уже ни боль в плече меня не трогала, ни пьяный татарин. Застегивая ширинку, поблескивая коричневой лысиной, он неторопливо двигался к погребу. Мир ему тоже был по душе. Сел у вентиляционной трубы, запалил от зажигалки обрывок бересты. Береста скручивалась, потрескивала, дым от нее валил черный, жирный. Полюбовавшись, сунул горящую бересту в трубу, решил подкоптить нас. Приник к трубе ухом, бритый, счастливый факельщик. Потом поднял глаза к звездам. Он, наверное, весь мир, весь лес вокруг воспринимал как одну плотную биомассу. Поймать зайца, приготовить из него азу. Уберечься от клещей, нарубить сухих дров, помочиться за кустиком. Это для меня лес был сразу и летним, и зимним. И заяц выглядел не как сковорода с азу, а нормальным парнем, который любит трахнуть зайчиху, пощипать травку, активно дергая своей позорной заячьей губой, а потом, содрогаясь, слушать ужасный джаз-банд группы волков, как сладко воет их лидер, даже мурашки по коже.
Я встал и пошел к татарину.
Мне и скрываться не надо было.
Во-первых, татарин был здорово занят. Прикладывал ухо к трубе, ждал, когда мы подадим голоса. Во-вторых, шел я со стороны костра, а с этой стороны мог появиться только свой. В-третьих, мы же находились в погребе, он сам нас туда затолкал. Разгоняя дегтярный дым, выдавливающийся из вентиляционной трубы, татарин не оборачивался. Никогда я не видел такой звездной ночи. Архиповна — дура. Улететь в страну бреда! Надо чаще поднимать глаза к небу. К черту эти вентиляционные трубы! Задубелым бруском я съездил по коричневой бритой голове. « Он так испугался, что даже не пискнул». Не теряя времени, я скрутил татарина его собственным ремнем.
— Да чего ты с ним возишься? — просипел Врач. — Давай сразу в реку!
— Зачем река? Не надо река! — очнулся, забормотал татарин.
— Как это зачем? Там раки, рыбы кусаются.
— Зачем раки? Зачем кусаются?
— Не хочешь в реку, можем посадить жопой на муравейник.
— Зачем муравейник? Почему муравейник? Не надо муравейник!
— Ну ты только посмотри, — злобно сплюнул Врач, — какой неправильный татарин нам попался! Все ему не по душе, все не так. Река его не устраивает, муравейник не нравится. Ладно, — предложил он. — Просто бросим тебя в лодку и оттолкнем от берега. Если повезет, отнесет к плотине.
— Зачем плотина? Не надо плотина!
— Ну уж и не знаю, что тебе предложить.
И зашипел сипло, задергался как в припадке:
— Откуда с вами старик?
— Мулт, что ли?
— Пусть Мулт.
— Его Нику так зовет. Он с Нику.
— А почему Нику? Он молдаванин?
— Зачем молдаванин?
— А кто он?
— Румын.
— И Мулт румын?
— Зачем румын? Почему румын?
— Хватит болтать! Этот Мулт и Нику, они кто по жизни? Бандиты?
— Зачем бандиты? — затравленно озирался татарин. — Нику не бандит. Нику — ученый.
— « Траяску Романиа маре!» — обалдел Врач. — Ученый?
— Так говорит. Ученый. По всяким звездам.
— Где угнали машину?
— Зачем угнали? В городе угнали.
— Что здесь ищете? Почему с оружием?
Постепенно выяснилось, что румын Нику знает всякие места. Он знает даже одно совсем особенное место — здесь неподалеку, на дне искусственного моря. Что там спрятано, никому не говорит. Но, наверное, много спрятано. Нику хочет в воду нырять. У него есть маска и ласты. Он с Мултом дружит.
— Кончай с придурком, — поторопил меня Врач.
— Зачем кончай? — опять затянул бесконечную мантру татарин.
— Ощипывание перьев улучшает аэродинамические качества, — непонятно и сипло пояснил Врач. — Кроме «барса», есть оружие?
— Пистолет есть.
— А патроны?
— И патроны.
— У румына?
— У Рубика.
— Гляди, Кручинин, это же ключи от погреба, которые Степаныч искал, — обрадовался Врач, обшарив карманы татарина. И укорил: — Фарит, ты почему всегда врешь? Ты почему обманул Степаныча?
Но теперь и у татарина зависла программа.
Врач отпер замок, откинул люк погреба, отмахнулся от клубов черного дыма:
— Загружайся!
— Зачем… — начал было татарин, но Врач, озлобившись, столкнул его в люк.
40
Полчаса мы отлеживались в кустах.Генератор ревел, пускал сизые выхлопы.
Чудовищно возвышалась в звездном мерцании черные потусторонние пирамиды угля. Голый Рубик выскакивал из баньки на деревянный помост, с воплем бросался в кишащую звездами реку. За ним выскакивал слабоумный. Визжал, подпрыгивал, но сам не прыгал. Рубик, отплевываясь, упруго лез на помост, отфыркивался. Навстречу выскакивал депрессивный принц. Голые они странно походили друг на друга, даже члены у них были одинаковые, как у животных. Только Ботаник участия в этих играх не принимал. Сидел на скамеечке, зажав «барс» между колен.
« Во ржи, что так была густа…» У босых ног Ботаника валялась коробка с пазлом.
– Сцузати-ма, тата,— радовался румын. — Елена была бы счастлива. Бинэ, бинэЕлена. — Было так тихо, что мы с Врачом слышали каждое слово. — Авэти, тата… Враэу са кумпар… —говорил румын, присев на лавочку рядом с Ботаником. — Не остановить… Ничего не остановить… Ун милион раз, тата…Кондукатор так хотел победы… Ему помешали. Собственные дети ему мешали… Валентин ушел из семьи. Зоя сбежала. Нику пил… И мы не успели…
Он нежно погладил Ботаника по плечу:
— Мы с тобой тоже не успели… Надо было убрать церковника… Ласло Текеш, кошачьи глаза, помнишь мадьяра? Чего ждать от мадьяра? Евреи и мадьяры, вся смута от них, Кондукатор хотел их изгнать из Румынии. Мы строили великую Дакию, тата, а евреи и мадьяры пили нашу ракию и имели наших женщин. Помнишь шефа секуритате? Ну да, Юлиана. Генерал Юлиан Влада. Он самый. Кондукатор считал его настоящим другом. А он предал. И генерал Тудор Постелнику предал. Знаешь, что делал Тудор Постелнику в тот день, когда Кондукатора схватили?
— Наверное, готовил себе токану, — вполне разумно покивал Ботаник. — Он это любил. С парной телятиной. Я помню.
— А Василе Миля? Разве не он должен был подарить победу Кондукатору? А что он сделал? Ты помнишь, что он сделал?
— Застрелился.
— Да, тата, он предал!
— А еще добавить мелко нарезанный лук, — уже не так разумно покивал Ботаник. — Когда мука порозовеет, плеснуть в нее две ложки столового вина.
— Все предали Кондукатора! Ни один человек, клявшийся ему в верности, не встал за его спиной!
— И, конечно, фригэруй, — на этот раз совсем неразумно причмокнул губами Ботаник. — Подрумянить печень в коровьем масле…
— И Виктор Стэнкулеску оставил Кондукатора! Слышишь, тата? Тебя не было, тебя отозвали. Я жалел, что тебя нет. И Вирджил Мэгуряну! И Джелу Войкулеску! — Румын застонал, сжав голову влажными руками. — Кто громче Виктора рассуждал о великой Дакии. О великой свободной Дакии, которая протянется от Вены до Черного моря. Кондукатор верил Джелу. А он скомандовал десантникам: «Стреляйте в них!» И десантники стали стрелять в Елену и Кондукатора.
– Чулама…
— Все предали. Я едва ушел. Слышишь, тата? Они перерыли весь отдел. Они смели отчеты с полок, разобрали ящики, архивы. Вскрыли системные блоки компьютеров, забрали звездные каталоги. Они знали, что мы работаем на победу Кондукатора, да, тата. Потом я видел стенограмму допроса. Грязная бумажонка! Судьбу мира, тата, вершат предатели. — Румын поднял голову и с тоской уставился на звезды. — Все сущее из илема, тата.Из смеси нейтронного газа и излучения.
У голых ног румына счастливо устраивался слабоумный.
Он вил свое гнездо шумно и радостно, как большая голая собака.
« Во ржи, что так была густа…» Слабоумный светился. «Фарит колечко себе купил, — лепетал он. — Рубик Фарита послал в „Янтарь“. Только приглядеться. Вход, сигнализация, охрана. А там в каждой витрине золото. Рубик любит, когда много золота. А у Фарита в голове пусто, — слабоумный счастливо рассмеялся. — Он жадный, он сильно жадный, Нику. Он ходил между витрин и наводил порчу на продавщиц. И радовался тому, что золото дорожает. А потом купил бронзовое колечко. Самое дешевое, — захихикал слабоумный. — Остальное, говорит, сами возьмем».
И не выдержал: «Нику, я тоже хочу колечко».
— Будем в магазине, — разрешил румын, — выберешь себе самое толстое.
— Золотое? — обрадовался слабоумный. — Я его на пальчик надену! — он счастливо показал грязный безымянный палец. — Видишь, какая царапина? Это я хворост таскал. Распухло. Но на мне все заживает. На мне, Нику, быстро все заживает, как на собаке. Вот если мне палец отстрелить, — счастливо похвастался слабоумный, — через три дня новый вырастет!
— А мы проверим, — засмеялся румын.
И негромко приказал:
– Ца плацере, тата!
Наверное, слабоумный знал несколько румынских слов, потому что вдруг взвизгнул, вскакивая: «Ты что? Ты что? Мулт, не надо! Нику пошутил! Ты ведь пошутил, Нику?»
Но Ботаник уже вскинул карабин.
— Мулт!
Первая пуля попала в пазл.
На секунду мир свернулся, сверкая стенками безумного мыльного пузыря.
Банька и люди изогнулись в тошнотворной оптике «рыбьего глаза». Вспышка опалила глаза. Я зажмурился. Сухая бесшумная гроза шла над миром. Сосны раскачивались. Вообще-то пуля должна была разнести коробку пазла в куски, забрызгать кусты загадочным желе. Ботаник стрелял с двух шагов, в упор, но коробка только подпрыгнула. Ни всплеска, ни обломков. Только вспышка. А вторым выстрелом слабоумному срубило палец. Он завизжал. На выстрелы выскочили из баньки Рубик и депрессивный принц. «Мулт! Падла!» Румын успокаивающе поднял руку и несильно пнул слабоумного: «Сам сказал, что все на тебе заживает, как на собаке. Если к субботе отстреленный палец не отрастет, Мулт тебе и другой отстрелит». И растроганно обнял Ботаника: «