Пратчетт Терри. Шмяк!

   – Дело скверное, – на ходу сказал Колон. – Я еще никогда не видел гномов такими.
   – Ну, перед готовщиной Кумской битвы всегда нелегко, – заметил Шнобби.
   – Да, но Бедролом их здорово взбудоражил, ей-богу. – Колон снял шлем и вытер лоб. – Я сказал Сэму, что, мол, вижу это в воде, и он впечатлился.
   – Да уж, – согласился Шнобби. – Такое кого угодно впечатлит.
   Колон постучал по переносице.
   – Будет буря, Шнобби.
   – На небе ни облачка, сержант.
   – Фигура речи, Шнобби, фигура речи… – Колон вздохнул, искоса взглянув на приятеля, и продолжал уклончивым тоном человека, у которого что-то на уме: – Кстати говоря, Шнобби, еще одно дело, о котором я хотел с тобой поговорить как мужчина… – последовала чуть заметная пауза, – с мужчиной.
   – Что, сержант?
   – Знаешь, Шнобби, я всегда был лично заинтересован в твоем моральном благополучии, раз уж ты вырос без отца и некому направить тебя на путь истинный…
   – Точно, сержант. Я бы совсем сбился с пути, если б не ты, – благонравно отозвался Шнобби.
   – Помнишь, ты рассказывал мне про девушку, с которой ты встречаешься, как ее там…
   – Беллочка, сержант?
   – Ну да. Та, которая, ты сказал, работает в клубе.
   – Она самая, сержант. Так в чем проблема? – тревожно спросил Шнобби.
   – В общем, ни в чем… но когда на прошлой неделе у тебя был выходной, мы с констеблем Джолсоном зашли по делу в клуб «Розовая киска», Шнобби. Там, где танцуют на шесте и на столах, ну и все такое. Знаешь старую миссис Спуддинг, которая живет на Новой Булыжной улице?
   – Старую миссис Спуддинг, у которой деревянные зубы, сержант?
   – Точно, Шнобби, – авторитетно подтвердил Колон. – Она в том клубе моет полы. Так вот, когда она в восемь утра пришла на работу и больше там никого не было… короче, Шнобби, прямо неловко сказать, но, судя по всему, ей пришло в голову взобраться на шест.
   Оба помолчали. Шнобби прокрутил эту картинку на экране своего воображения и поспешно решил воспользоваться цензорскими ножницами.
   – Но ей же не меньше семидесяти пяти, сержант! – воскликнул он, с ужасом и трепетом глядя в никуда.
   – Что поделать, Шнобби, всякая женщина имеет право помечтать. Разумеется, миссис Спуддинг позабыла, что она уже не такая гибкая, как раньше, и вдобавок запуталась ногой в собственных кальсонах и перепугалась, когда платье задралось на голову. Ей было уже совсем скверно, когда пришел управляющий. Бедняжка провисела вниз головой три часа, и вставные зубы у нее вывалились на пол. Шеста она, впрочем, так и не выпустила. Жуткая картина – с твоего позволения, без подробностей. Короче говоря, Джолсону пришлось оторвать шест от пола, и только тогда мы ее сняли. У этой старушки мускулы как у тролля, Шнобби, ей-богу. А потом, Шнобби, когда мы за сценой приводили миссис Спуддинг в чувство, пришла молодая особа, на которой из одежды были две блестки и шнурок, и сказала, что она твоя подружка! Я прямо не знал куда смотреть!
   – Смотреть можно куда угодно, главное – не трогать, сержант. За такое вышвыривают из клуба.
   – Ты не сказал, что она танцует стриптиз, Шнобби! – возопил Фред.
   – Не говори таким тоном, сержант, – обиженно отозвался тот. – Теперь другие времена. Беллочка – танцовщица высокого класса. Она даже ходит в клуб со своим шестом. И никаких шашней на рабочем месте.
   – Но… демонстрировать свое тело непристойным образом, Шнобби? Танцевать без лифчика и практически без трусов? Разве так должна вести себя девушка?
   Шнобби обдумал этот серьезный метафизический вопрос с разных сторон.
   – Э… да, – предположил он.
   – А я-то думал, ты по-прежнему встречаешься с Верити Тянитолкай. У нее отличный ларек с морепродуктами, – сказал Колон таким тоном, как будто выступал адвокатом в суде.
   – Верити – славная девушка, если застать ее в хорошем настроении, – подтвердил Шнобби.
   – То есть в те дни, когда она не велит тебе отвалить и не гоняется за тобой по улице, швыряясь крабами?
   – Точно, сержант. Но, к сожалению, от нее всегда пахнет рыбой. И глаза слишком широко расставлены. Трудно встречаться с девушкой, которая не заметит тебя, если ты встанешь прямо перед ней.
   – Сомневаюсь, что твоя Беллочка тебя заметит, если ты встанешь прямо перед ней! – взорвался Колон. – В ней почти шесть футов росту, а грудь… короче, она крупная девушка, Шнобби.
   Фред Колон растерялся. Шнобби Шноббс – и танцовщица с пышными волосами, широкой улыбкой и… и так далее? Вы только вообразите. Тут у всякого зайдет ум за разум.
   Он с усилием продолжал:
   – Она мне сказала, Шнобби, что в мае ее выбрали девушкой месяца в журнале «Красотки и купальники». Это ж надо!..
   – Ну и что, сержант? И не только в мае, но и в начале июня, – поправил Шнобби. – Для некоторых это единственный способ к ней приблизиться!
   – Э… но все-таки я тебя спрашиваю, – барахтался Фред, – разве из девушки, которая показывает свое тело за деньги, получится подходящая жена для стражника? Подумай хорошенько!
   Второй раз за пять минут так называемое лицо Шнобби сморщилось в тяжком раздумье.
   – Это был вопрос на засыпку, сержант? – наконец поинтересовался он. – Потому как я точно знаю, что у Хэддока в шкафчике пришпилена одна картинка, и он всякий раз, когда открывает дверцу, говорит: «Ого, ну ты посмотри, какие у нее…»
   – И вообще, как вы познакомились? – поспешно перебил Колон.
   – Что? А. Наши взгляды встретились, когда я засовывал ей за подвязку долговую расписку, – радостно ответил Шнобби.
   – Ее случайно не били по голове незадолго до того?
   – Вряд ли, сержант.
   – Она… ничем не больна? – Фред Колон исследовал все возможности.
   – Нет, сержант!
   – Ты уверен?
   – Она говорит, что, возможно, мы – две половинки одной души, сержант, – мечтательно произнес Шнобби.
   Колон застыл с поднятой ногой. Он смотрел в пустоту, и губы у него шевелились.
   – Сержант?.. – озадаченно позвал Шнобби.
   – Ну да… ну да… – сказал Фред, обращаясь, по большей части, к самому себе. – Да. Понимаю. Каждая половинка – со своим содержимым. Вроде как прошло через фильтр…
   Нога опустилась на мостовую.
   – Подождите!
   Это было скорее блеяние, чем крик, и исходило оно из дверей Королевского музея искусств. Высокая худая фигура подзывала стражников. Те неторопливо подошли.
   – Да, сэр? – спросил Колон, притронувшись к шлему.
   – У нас кра-ажа! Не-екоторое время-я на-азад…
   – Какой-какой зад? – переспросил Шнобби, который больше ничего не разобрал.
   – Ох, боги. – Колон предостерегающе положил руку на плечо капрала. – Что-нибудь пропало?
   – О, да-а, о, да-а. Строго говоря, потому-то я и ду-умаю, что имела место кра-ажа, – ответил незнакомец. У него был вид озадаченного цыпленка, но Фред Колон впечатлился. Этого человека с трудом можно было понять, с таким аристократизмом он выговаривал слова. Не столько речь, сколько музыкальные зевки.
   – Я сэр Рейнольд Сшитт, куратор Музея изящных искусств. Я ше-ел по Длинной га-алере-е, и… воры украли Плута!
   Он взглянул на бесстрастные лица двух стражей порядка.
   – Методия Плут, – пояснил он. – Картина «Кумская битва». Бесценное произведение искусства.
   Колон подтянулся.
   – А. Это серьезно. Мы бы хотели посмотреть на нее. Э… то есть на то место, где она раньше висела.
   – Да-а, да-а, конечно, – сказал сэр Рейнольд. – Сюда-а, пожа-алуйста. Насколько я знаю, современная стра-ажа способна узнать многое, всего лишь взглянув туда, где находилась пропавшая вещь. Не правда ли?
   – Типа, узнать, что вещь пропала? – уточнил Шнобби. – Ну да. У нас это здорово получается.
   – Э… да, например, – отозвался сэр Рейнольд. – Пройдемте.
   Стражники последовали за ним. Разумеется, они и раньше захаживали в музей, как и большинство горожан, когда не намечалось развлечения получше. В эпоху патриция Ветинари в музее стало меньше современных экспозиций, поскольку его светлость придерживался Определенных Взглядов, но неторопливая прогулка среди старинных гобеленов и пыльных потемневших полотен считалась неплохим способом провести вечер. И потом, всегда приятно посмотреть на изображения полных розовых женщин без одежды.
   У Шнобби явно возникла проблема.
   – Слушай, сержант, о чем вообще речь? – шепнул он. – Такое ощущение, что он все время зевает. Что такое га… гаре… «га-алере-ея»?
   – Просто коридор, Шнобби. Так разговаривают настоящие аристократы.
   – Да я его почти не понимаю!
   – Потому что это высший класс, Шнобби. Им и не надо, чтоб люди вроде нас с тобой их понимали.
   – Здорово подмечено, сержант, – сказал Шнобби. – Я бы не догадался.
   – Вы обнаружили пропажу утром, сэр? – спросил Колон, пока они шагали вслед за куратором по галерее, все еще заставленной стремянками и чехлами.
   – Да-а, да-а!
   – Значит, картину украли ночью?
   Сэр Рейнольд помедлил.
   – Э… боюсь, де-ело не обяза-ательно обстояло именно так. Мы перестраиваем Длинную га-алере-ею. Картина слишком велика, чтобы ее переносить, разумеется, поэтому месяц назад мы-ы накрыли ее чехлами. Но когда сего-одня утром их сняли, то обнаружили пустую раму! Вот, полюбуйтесь!
   Картина Плута занимала – точнее, некогда занимала – раму в десять футов высотой и пятьдесят длиной, которая сама по себе была произведением искусства. Хоть она и осталась на месте, но не обрамляла ничего, кроме неровной пыльной штукатурки.
   – Подозреваю, теперь картина находится у какого-нибудь богатого частного коллекционера, – простонал сэр Рейнольд. – Но разве он сможет сохранить ее в тайне? Полотно Плута – одно из самых известных в мире! Каждый цивилизованный человек опознает его в одно мгновение!
   – А как оно выглядело? – спросил Фред Колон.
   Сэр Рейнольд немедленно снизил планку – естественная реакция при разговоре с анк-морпорскими «лучшими из лучших».
   – Я, ве-ероятно, смогу найти репродукцию, – вздохнув, ответил он. – Но оригинал имеет пятьдесят футов длины! Вы что, никогда его не видели?
   – Помнится, меня приводили сюда посмотреть на картину, когда я был мальчишкой. Она длинная, это точно. На нее даже толком не посмотришь. Пока доберешься до другого конца, уже забудешь, что случилось в начале.
   – Увы! Как ни приско-орбно, вы правы, сержант, – ответил сэр Рейнольд. – А доса-аднее всего то, что целью текущего ремо-онта было выстроить специальный круглый за-ал для картины Плута. Идея художника заключалась в том, чтобы изображение по-олностью окружало зрителя. Чтобы он чу-увствовал себя в центре событий. Прямо в Ку-умской долине! Мастер называл это паноскопическим искусством. Говори-ите что угодно про злободневный интерес, но лишние посетители помогли-и бы осуществить демонстрацию великой картины в тако-ом виде, как, по нашему мнению, мечта-ал сам художник. И теперь такое несчастье!
   – Если вы все равно собирались перенести картину, то почему же не сняли ее и не убрали в безопасное место, сэр?
   – То есть почему мы ее не скатали? – в ужасе уточнил сэр Рейнольд. – Это нанесло бы шедевру страшный вред! О, ужас, ужас, ужас! Не-ет, на следующей неделе у нас было запланировано осторожное перенесе-ение картины, с величайшей аккуратностью… – Он содрогнулся. – Как только поду-умаю, что кто-то просто вырезал ее из рамы, мне становится дурно…
   – Эй, а вот, похоже, и улика, сержант, – сказал Шнобби, который вернулся к привычному занятию – слоняться вокруг и тыкать во все подряд, чтобы проверить, не ценная ли вещь. – Гляньте-ка, кто-то свалил здесь целую кучу вонючего старого барахла.
   Он подошел к постаменту, который действительно был завален какими-то тряпками.
   – Пожалуйста, не трогайте! – воскликнул сэр Рейнольд, бросаясь к стражнику. – Это же «Не говори мне о понедельниках»! Самая противоречивая рабо-ота Даниэлларины Паутер! Вы ведь ничего не сдвинули с места? – нервно добавил он. – Вещь буква-ально бесценная, и у Паутер вдобавок острый язычок.
   – Это всего лишь груда старого тряпья, – буркнул Шнобби, отходя.
   – Искусство – нечто большее, чем сумма материальных компонентов, капрал, – сказал куратор. – Не скажете же вы, что картина Каравати «Три огромных розовых женщины и кусок шифона» – «всего лишь старая краска»?
   – А здесь тогда что? – поинтересовался Шнобби, указывая на соседний постамент. – По-моему, просто столб с гвоздем! Тоже искусство?
   – Это на-азывается «Свобода»! На аукционе она принесет не меньше тридцати тысяч долларов!
   – За кусок дерева с гвоздем? – уточнил Фред Колон. – И кто это придумал?
   – Увидев «Не говорите мне о понедельниках», господин Ветинари любе-езно велел прибить мисс Паутер за ухо к столбу, – ответил сэр Рейнольд. – Впрочем, к вечеру она уже высвободилась.
   – По-моему, она ненормальная, – сказал Шнобби.
   – Нет, поскольку за эту рабо-оту она получила несколько наград. Если не ошиба-аюсь, мисс Паутер собирается прибить себя еще куда-то. Вероятно, нас ожидает новая волнующая экспозиция.
   – Тогда вот что я вам скажу, сэр, – охотно предложил Шнобби. – Почему бы не оставить эту здоровенную старую раму на месте и не дать ей новое название, например «Украденная картина»?
   – Нет, – холодно ответил сэр Рейнольд. – Это глупо.
   Качая головой и удивляясь людям, Фред Колон подошел к стене, которая столь жестоким – «жесто-о-оким» – образом была лишена покровов. Картину грубо вырвали из рамы. Сержант Колон не относился к тем, кто соображает быстро, но все-таки кое-что показалось ему странным. Если у тебя есть месяц на то, чтобы стащить картину, зачем действовать впопыхах? Фред смотрел на человечество с точки зрения стражника, которая в некоторых отношениях отличалась от точки зрения куратора музея. Никогда не утверждай, что того-то и того-то не может случиться, каким бы странным ни было это «то-то». Возможно, есть богатые безумцы, готовые купить картину, даже если придется рассматривать ее в уединении собственного особняка. Люди на такое вполне способны. Более того, сознание страшной тайны наверняка вселит в них приятный легкий трепет.
   Но воры вырезали картину из рамы, как будто не заботясь о товарном виде. Повсюду остались разлохмаченные клочки… погодите-ка…
   Фред отступил на шаг. Улика. Вот она, прямо перед ним. Он тоже ощутил приятный легкий трепет.
   – Картину… – начал он. – Картину украл тролль!
   – О господи, откуда вы знаете? – спросил сэр Рейнольд.
   – Я очень рад, что вы задали этот вопрос, сэр, – сказал, не покривив душой, Фред Колон. – Я заметил, что сверху картину вырезали по всей длине почти вплотную к раме. – Он показал пальцем. – Тролль, разумеется, с легкостью дотянется туда с ножом и вырежет картину вдоль самого края сверху и еще немного по краям. Видите? Но среднестатистический тролль не станет низко нагибаться, поэтому, когда пришлось резать внизу, он напортачил и оставил кучу клочков. И потом, только тролль смог бы ее унести. Ковер с лестницы – и то здоровая штука, ну а скатанная в трубку картина наверняка еще тяжелее.
   Он просиял.
   – Отличная работа, сержант, – сказал куратор.
   – Соображаешь, Фред, – заметил Шнобби.
   – Спасибо, капрал, – великодушно отозвался Фред Колон.
   – Ну, или это были два гнома со стремянкой, – бодро продолжал Шнобби. – Рабочие оставили несколько стремянок. Гляди, они даже тут стоят.
   Фред Колон вздохнул.
   – Знаешь, Шнобби, почему я сержант, а ты нет? Из-за таких вот слов, сказанных в присутствии частных лиц. Будь это гномы, разумеется, они бы вырезали картину аккуратно со всех сторон. Музей запирается на ночь, мистер сэр Рейнольд?
   – Конечно! Не только на замок, но и на засов. Старый Джон крайне аккуратен. Сам он живет на чердаке, так что на ночь музей превращается в настоящую крепость.
   – Он, должно быть, смотритель? – уточнил Фред. – Надо будет с ним поговорить.
   – Разумеется, – нервно ответил сэр Рейнольд. – Кстати, я думаю, что у на-ас на складе должны быть материалы, посвященные этой картине. Я сейчас… э… схожу и… э… поищу…
   Он заспешил к маленькой дверце.
   – Интересно, как воры ее вынесли? – спросил Шнобби, когда они остались одни.
   – А кто сказал, что вынесли? – ответил Фред Колон. – Большое помещение, где полно чердаков, погребов и потайных уголков… почему бы просто не спрятать картину подальше и не подождать? В один прекрасный день заходишь под видом посетителя, прячешься под чехол, ночью снимаешь картину и суешь куда-нибудь, а на следующий день выходишь вместе с остальными. Все просто! – он широко улыбнулся. – Главное, капрал, – мыслить как преступник.
   – Ну, или можно просто выбить дверь и убраться вместе с картиной посреди ночи, – сказал Шнобби. – Зачем возиться с мудреным планом, если сойдет и простой?
   Фред вздохнул.
   – Я предчувствую, что дело будет запутанное, Шнобби.
   – Тогда спроси у Ваймси, можно ли нам им заняться, – сказал Шнобби. – То есть мы ведь уже знаем факты.
   В воздухе витали невысказанные слова: «Где бы вы предпочли провести следующие несколько дней? На улицах, где, с вероятностью, будут мелькать топоры и дубины, или здесь, за тщательным, очень тщательным обыском чердаков и подвалов? Подумайте хорошенько. Ведь это не будет трусостью, не так ли? Потому что любая знаменитая картина – часть национального достояния, правильно? Пусть даже на ней нарисована всего лишь толпа гномов и троллей, устроивших потасовку».
   – Я составлю подобающий рапорт и попрошу мистера Ваймса поручить это дело нам, – медленно сказал Фред Колон. – Оно требует внимания опытных стражников. Ты хорошо разбираешься в искусстве, Шнобби?
   – Если надо, сержант.
   – Да ладно!
   – А что? Беллочка говорит, что ее работа – тоже искусство, сержант. И одежды на ней побольше, чем на иных женщинах, которые тут нарисованы. Так что незачем задирать нос.
   – Да, но… – Фред Колон помедлил. В глубине души он понимал, что, когда тебя рисуют лежащим на постели, причем на тебе нет ничего, кроме грозди винограда и улыбки, – это настоящее, подлинное искусство, а когда ты вертишься вниз головой на шесте, в костюме, которым при случае можно воспользоваться как зубной нитью, – нет. Но обозначить разницу Колон не мог.
   – У Беллочки нет амфоры, – наконец сказал он.
   – Чего-чего нет?
   – Обнаженная женщина – это искусство, только если где-нибудь рядом стоит амфора, – сообщил Фред Колон. Даже ему объяснение показалось неубедительным, поэтому он добавил: – Ну, или постамент. Лучше всего, конечно, то и другое. Так сказать, тайный знак, который гласит: это искусство, ребята, смотрите спокойно.
   – А пальма в горшке?
   – Тоже сойдет. Но лучше в амфоре.
   – А если нет ни амфоры, ни постамента, ни пальмы в горшке? – настаивал Шнобби.
   – У тебя что-то на уме, капрал? – подозрительно спросил Колон.
   – Да. «Богиня Анойя, восстающая из серванта»^[3], – сказал Шнобби. – Вон она висит. Ее нарисовал какой-то тип, у которого три буквы «и» в фамилии. По-моему, вот это искусство так искусство.
   – Количество «и» очень важно, Шнобби, – серьезно заявил сержант Колон, – но в таких ситуациях надлежит спрашивать себя: а где тут херувим? Если на картине есть толстозадый розовый мальчишка, который держит зеркало, или веер, или что-нибудь такое, то все нормально. Даже если он при этом ухмыляется. Нельзя же, в конце концов, везде рисовать амфоры.
   – Да-а, но, предположим… – начал Шнобби.
   Дальняя дверь отворилась, и сэр Рейнольд заспешил к ним по мраморному полу с книгой под мышкой.
   – Боюсь, репродукции картины нет, – сказал он. – Копию, которая по-олностью отражала бы оригинал, слишком трудно сделать. Но в этом сенсационном труде, по крайней мере, множество подробных набросков. В наши дни, конечно, почти у каждого посетителя есть копия. Вы знаете, что на картине можно различить более двух тысяч четырехсот девяноста отдельных гномов и троллей – по типу оружия и меткам на теле? Плут, бедолага, сошел с ума за работой. У него ушло шестнадцать лет, чтобы закончить картину!
   – Это еще ничего, – бодро ответил Шнобби. – Фред еще не закончил красить свою кухню, а ведь он начал двадцать лет назад!
   – Спасибо, Шнобби, – холодно отозвался Колон, беря у куратора книгу. Она называлась «Энциклопедия «Кумской битвы».
   – В смысле – сошел с ума? – спросил он.
   – Он пренебрегал всей остальной работой. То и дело менял место жительства, потому что не мог заплатить, и вынужден был таскать огромный холст с собой. Только вообразите! Ему приходилось выпрашивать краски на улице, и на это уходило много времени, потому что не у каждого встречного с собой тюбик со жженой умброй. Плут утверждал, что картина с ним разговаривает. Здесь обо всем этом написано, хотя, боюсь, слишком драматизировано.
   – Картина с ним разговаривала?!
   Сэр Рейнольд поморщился.
   – Да, именно так он утверждал. Никто не знает, как было на самом деле. У Методии Плута не было друзей. Он считал, что превратится в цыпленка, если заснет ночью. Он повсюду оставлял записочки, которые гласили: «Ты не цыпленок», хотя порой не доверял самому себе. Считается, что он настолько сосредоточился на картине, что заработал нечто вроде воспаления мозга. Ближе к концу работы он был уве-ерен, что лишается рассудка. Он говорил, что слы-ышит звуки битвы.
   – А вы откуда знаете, сэр? – спросил Фред Колон. – Вы же сказали, у него не было друзей.
   – Ох уж этот острый ум полисмена! – с улыбкой воскликнул сэр Рейнольд. – Он писал записки самому себе, сержант. Постоянно. Когда-а его последняя хозяйка вошла в комнату, то нашла сотни бумажек, засунутых в старые мешки для цыплячьего корма. К счастью, она не умела читать. Поскольку она пола-агала, что ее жилец – некоторым образом гений, а следовательно, у него может быть что-то, что она сумеет продать, хозяйка позвала соседку, некую мисс Аделину Радда, ко-оторая писала акварели. Мисс Радда позвала своего знакомого, ко-оторый изготовлял рамы для картин, а тот поспешно вызвал Эфраима Даустера, знаменитого пейзажиста. Ученые до сих пор бьются над записками Плута и пытаются проникнуть в тайны этого несчастного ума. Записки расположены не в хронологическом порядке. Некоторые из них очень… странные.
   – Еще хуже, чем «Ты не цыпленок»? – спросил Фред.
   – О да, – сказал сэр Рейнольд. – Плут писал о голосах, предзнаменованиях, призраках… Еще он вел дневник на разрозненных клочках бумаги и никогда не ставил дату и не оста-авлял никаких намеков на то, где он жи-ил, чтобы его не нашел цыпленок. Он пользовался массой иносказаний, потому что не хо-отел, чтобы цыпленок понял…
   – Простите, я думал, вы сказали, что это он считал себя цып… – начал Колон.
   – Кто способен постичь мыслительные процессы человека, чей разум столь прискорбным образом поколеблен? – устало произнес сэр Рейнольд.
   – Э… а картина правда говорит? – спросил Шнобби Шнобс. – Оно, конечно, бывало и не такое…
   – К сожалению, нет, – ответил сэр Рейнольд. – По крайней мере, не в наше время. С тех пор как книга была переиздана, в часы работы музея в зале всегда стоит охранник. Он утверждает, что картина не произнесла ни единого слова. Разумеется, она всегда привлекала внимание. Издавна ходят истории о том, что на ней указан путь к сокровищам. Вот почему, в частности, кни-игу переиздали. Люди любят та-айны, не правда ли?
   – Только не мы, – сказал Фред Колон.
   – Кстати, я слышал про эту книжку, – сказал Шнобби, листая «Энциклопедию». – Мой приятель Дэйв, который держит магазинчик марок, говорит, что есть, типа, история про гнома, который появился в каком-то городе вблизи Кумской долины спустя две недели после битвы, и он был ранен, потому как тролли на них напали из засады, и умирал от голода, ну и вот, типа, никто там толком не знал по-гномьи, а он хотел их куда-то отвести и твердил все время одно и то же слово, и оказалось, что оно по-гномьи значит «сокровище», ну и вот, когда люди пошли с ним обратно в долину, он умер по пути, и они ничего не нашли, а потом этот художник наткнулся в долине на что-то такое и указал на картине место, только эта штука свела его с ума, потому что она вроде как была заколдованная. Дэйв сказал, правительство всем велело молчать.
   – Дэйв всегда так говорит, Шнобби, – сказал сержант.
   – И он прав.
   – Только сам он почему-то всегда в курсе, и никто ему не велит молчать, – продолжал Фред.
   – Да, да, смейся сколько хочешь, сержант, но все-таки происходит много такого, о чем мы и не знаем.
   – Что, например? – поинтересовался Колон. – Назови мне хоть одну вещь, о которой ты не знаешь. Что, не можешь?
   Сэр Рейнольд кашлянул.
   – Разумеется, это одна из те-еорий, – сказал он, тщательно подбирая слова, как всегда делали собеседники, послушав обмен шпильками в исполнении мозгового треста «Колон-Шноббс». – К сожале-ению, в записках Методии Плута можно найти подтверждение буквально любой те-еории, какой только вздумается. Честно говоря, нынешней популя-ярностью картина обязана тому, что автор книги поддерживает давнюю легенду о некоем секрете, зашифрованном на полотне.