Прибытков Владимир. Тверской гость

   Увидев Никитина в дверях караван-сарая, лилово-желтый халат обрывает ругань и кланяется, расплющив лицо в улыбке.
   Это хозяин караван-сарая Магомед, не то ос, не то татарин.
   - Был ли покоен твой сон? - кланяется Магомед. - Отродье шайтана помешало отдыху гостя? Он, Магомед, лежит в пыли у ног дорогого его сердцу человека. Он, Магомед, накажет этого ублюдка-погонщика. Будь, путник, хозяином в этом доме. Магомед - твой покорный слуга...
   Узнав в Никитине одного из русских, о которых Юсуф сказал, что они приехали к послу, Магомед заливается соловьем.
   Рваная рубаха и старые сапоги Афанасия мало смущают хозяина караван-сарая. Беда может постичь каждого!
   Он говорит по-татарски, и странно слышать, как татар обзывают псами, отбросами, нечистью на их же языке.
   Утро полно тепла. Тепло стекает с окруживших город курчавых гор, тепло источают сады, тепло поднимается снизу, от зеленовато-опалового моря, начинающегося сразу за плоской крышей ближнего дома, где сидит полуголый дербентец, ищущий в складках снятой рубахи.
   Караван-сарай оживает. По одному и кучками появляются люди. Кто в халате, кто в бурке, кто в огромной туркменской папахе, кто в тюбетейке. Говор здешнего люда гортаней. Почти все с оружием. У того - шашка, у того кинжал. Поят верблюдов и коней, едят, присев рядом со скотиной, чудные круглые хлебцы, белый, ноздрястый сыр. Пьют, наливая в рога и чарки из мехов.
   Магомед зовет Никитина и Копылова за собой. В маленьком прохладном доме на полу расстелен ковер, положены подушки. На ковре - подносы со снедью. Не то орехи, не то косточки, залитые янтарной массой, сизый виноград, какие-то обсыпанные мукой пастилы. Посредине - пузатый, с высоким узким горлышком медный сосуд.
   Магомед кланяется, просит разделить с ним, недостойным, его скудную трапезу.
   С непривычки сладости противны. Выпитое на голодный желудок молодое вино ударяет в голову.
   - Хлебушка бы ржаного да молочка! - вздыхает Копылов, выковыривая из зубов налипшую нугу. - И как только они едят это? А квас добрый...
   Магомед напряженно вслушивается в незнакомую русскую речь, улыбаясь, переспрашивает Никитина:
   - Что? Что?
   - Товарищ твое питье хвалит! - переводит ему Афанасий.
   Магомед - топленое масло. Он громко хлопает в ладоши, кричит:
   - Хусейн!
   Бритоголовый слуга, низко кланяясь, приносит еще один сосуд, притаскивает нанизанные на длинных прутьях шипящие куски мяса.
   - С этого и начинали бы! - бурчит под нос Копылов.
   Видя, что гости захмелели, Магомед начинает льстивую речь. Он надеется видеть русских в своем караван-сарае все время, пока они будут в Дербенте. Они, конечно, не забудут его, своего раба, готового отдать за таких высоких друзей свою ничтожную жизнь. Магомед изливает мед, Копылов важно кивает ему, а Никитин начинает беспокоиться.
   Выбравшись, наконец, от хозяина, Афанасий говорит Сереге:
   - Он нас, пожалуй, чуть не за бояр принял. Худо.
   - Почему худо? - возражает Копылов. - Хор-р-роший человек Магомед. И Дербент хороший. И море... Да! Будем тут жить... Ишака купим, гору купим...
   Но, выспавшись, и Копылов соображает, что ошибка хозяина, в которой они неповинны, может отозваться им лихом.
   - И за трапезу сдерет, и за сено сдерет! - догадывается он.
   Солнце уже высоко. В караван-сарай входит Юсуф с целым мешком одежды.
   - Хасан-бек прислал тебе! - говорит он Никитину.
   В мешке два красивых шелковых халата, исподнее, широченные штаны чудного покроя, хорошие мягкие сапоги.
   Сняв русскую одежду, Никитин и Копылов переодеваются. Новый наряд меняет обоих до неузнаваемости.
   - Совсем восточный человек! - довольно улыбается Юсуф. На открытом лице шемаханца откровенная радость за своих новых друзей, за Хасан-бека, так щедро отблагодарившего их.
   Мазендаранец Али, смеясь, кивает головой:
   - Якши! Якши!
   - Где Хасан-бек? - спрашивает Никитин. - Проведешь?
   - Пойдем. Хоть сейчас.
   - Али, - окликает Никитин мазендаранца, - ваших людей двое было во второй лодке?
   - Двое.
   - Ну, добро... Пошли, Юсуф.
   Магомед, увидев Никитина в шелковом халате, разевает рот, начинает медленно таять.
   Город малолюден, некоторые дома покинуты. Заборы кое-где разрушены. Видны кварталы, где о жилье напоминают только глиняные развалины. Лавок мало. На небольших площадях уныло зияют пустые водоемы.
   - А не много народу здесь! - говорит Никитин Юсуфу.
   - В верхнем городе больше, - отзывается тот. - Да чего же ты хочешь? Теперь все корабли идут в Баку, там лучше гавань, надежней укрепления. А человек ищет, где жизнь легче. Вот и пустеет Дербент. И рынок здесь невелик.
   - Ты сам-то отсюда?
   - Нет. У меня родные в Шемахе.
   Дом посла приметен. Он обнесен не глиняной, а каменной стеной, растянувшейся на полквартала и упирающейся во двор мечети. У ворот стоят стражи с кривыми саблями
   Дом стоит в глубине сада. Он белоснежен, длинен, обведен со всех сторон гульбищем без перильцев. Окна и дверь дома узки.
   Хасан-бек, окруженный телохранителями, беседует с человеком в боярском одеянии. Оба поворачиваются к вошедшим в сад.
   Обойдя каменный бассейн с фонтанчиком, Никитин приблизился к дому.
   Юсуф застыл, согнувшись в поклоне. Никитин, коснувшись рукой земли, выпрямил спину.
   Хасан-бек важен. На нем красный с золотом халат, голова обвернута пышной чалмой с драгоценным алым камнем.
   Боярин Папин невысок, черняв. Глаза его быстры. На боярской одежде жемчуга и самоцветы. Рука запущена в бороду.
   - Благодарствую тя, хозяин! - говорит Никитин. - В пору одежонка пришлась.
   Хасан-бек милостиво трясет свежевыкрашенной бородой, делает плавный жест унизанными перстнями пальцами: не за что.
   Совсем не тот шемаханец, что трусил под Астраханью и ослаб в ладье. Словно и не его ругал Юсуф и швырнул Серега!
   - Тверской? - спрашивает Папин.
   - Из Твери, - подтверждает Афанасий. - Челом вам бить пришел, бояре! Выручать надо ребят, что разбились. Бают, у кайтаков они.
   - Кто да кто? - любопытствует Папин.
   - Ваших московских четверо, да наш тверской, Митька Микешин, да тезиков двое.
   - Хлопотать надо, бек! - вздергивает бровь Папин. - Помогай!
   Хасан-бек склоняет голову:
   - Я думаю послать гонца к Булат-беку, правителю Дербента. Мимо него нельзя - обидится. Купцы шли в Дербент - Булат-беку и забота, а его в городе нет.
   - А долго ждать?
   - Кто знает? - вопросом же отвечает Хасан-бек. - Я не могу ему указывать... Считай, до Булат-бека полдня пути, да гонец прождет ответа... Через два дня будем ждать решения.
   - Не оставь, боярин! - настойчиво просит Никитин. - Вспомни, мы живота не щадили ради тебя.
   - У тебя что там - товар? - интересуется Папин.
   - Товар мой весь пограбили, - отвечает Никитин. - За товарищей опасаюсь... - Хм! - щурится Папин. - Так все и пограбили?
   - Все как есть. Ничего не осталось.
   - Как же теперь?
   - Челом твоей милости бить остается.
   - Ну, я помочь, купец, не могу. Без вас забот хватит.
   - Не покинь, боярин! Заставь век бога молить. Ведь по миру нас окаянные пустили.
   - Вольно ж плыть было! Нет, ничего у меня нету. Не проси.
   Никитин, помолчав, упал на колени:
   - Не за себя токмо, боярин... За всех прошу. Куда мы теперь?
   Папин поморщился:
   - Сказал же... вот, бейте шаху челом. А я сам здесь чужой... Ну, ступай! Скажу тебе потом, как с кайтаками решится.
   Никитин встает, медленно стряхивает пыль с колен:
   - Прости, Василий. Одну надежу на тебя держали...
   Папин молчит. В душе Никитина отчаяние и стыд.
   - Жить надо! - глухо говорит он. - По-христиански прошу помочь хоть малость. Ведь на хлеб нету. Хоть пока до шаха доберемся...
   - Ладно, пришлю денег... - с неохотой, после долгого молчания роняет Папин. - Ступай.
   Лица телохранителей бесстрастны. Хасан-бек играет перстнями, и острые искры переливаются на его руке. Глядя не в лицо боярину, а на его сапоги с серебряными подковками, Афанасий молча, пересилив себя, кланяется и идет к воротам.
   Вот и повидал своих...
   Копылов выслушивает его рассказ хмуро.
   - Сколь пришлет, не сказал? - спрашивает он.
   - Нет.
   Али, видя удрученное лицо Никитина, садится рядом, кладет ему руку на плечо.
   - Очень плохо? А?
   - Плохо, Али. Хуже не выдумать.
   - Я помогу тебе. Ты спас мне жизнь.
   - Оставь ты это. Спас! Бросать тебя было, что ли?.. Как ты поможешь? Самого пограбили!
   - Я почти дома. Плыви со мной, будешь торговать в Мазендаране.
   - Эх, Али! Добрый ты человек. Спасибо тебе. Но как я товарищей брошу? Да и много ль наторгую у вас?.. Знаешь, сколь долгу на мне? За тысячу рублей!.. Ну?!
   Али скорбно сидит рядом, опустив глаза и вздыхая. Да, тысяча рублей деньги очень, очень большие...
   Чтобы отвязаться от хозяина, пришедшего узнать, какой обед нужен его дорогим гостям, Никитин, Копылов и Али уходят в город. День жарок. Голопузая черноглазая детвора с криками плещется в водоемах с тухловатой водой, пугая ленивых домашних уток. В одной из лавчонок, откуда слышны удары по наковальне и звон, спит на пороге дряхлый, ободранный старец. Уныло брякают колокольчики бог весть куда бредущих верблюдов. Одичалые бродячие собаки огромные и свирепые на вид - трусливо убегают от людей.
   В заброшенном саду висят груши и яблоки. Али без стеснения сбивает их. Рассовав плоды по карманам и за пазухи, купцы спускаются к морю, долго сидят в тени одинокого дуба, жуют свою добычу.
   - Где твой город? - спрашивает Никитин Али, чтобы не молчать.
   Али машет рукой вправо и вперед, за крепостную стену, за белые барашки волн.
   - А где шемаханский шах живет?
   - Или в Баку, или в горах. Сейчас в горах. Еще лето. Во дворце зимой жить будет.
   - Зима сурова?
   - Вроде вашей осени.
   Копылов швыряет обгрызенное яблоко в песок.
   - Авось поможет!
   - Шах богат! - соглашается Али.
   - Нет, не поможет, - настойчиво произносит Никитин. - Нужны мы ему очень!
   - Доходы-то у шаха с торговли! - горячо противится Копылов. - Должен поддержать купцов...
   Никитин насмешливо и горько улыбается.
   Несколько дней проходит в колебаниях от надежды к отчаянию. Папин прислал гроши. Впроголодь на них только жить! Хозяин караван-сарая, пронюхав об этом, больше не зовет купцов к себе, даже тайком уносит тюфяки.
   - Черт с ним! Меньше платить придется! - плюет Копылов.
   На толстую красную морду Магомеда, обиженно не замечающего русских, противно смотреть.
   Но господь с ним, с Магомедом. Вот всесильный повелитель Шемахи, подножие аллаха на земле, шах Фаррух-Ясар удивил почище Магомеда. Правда, выслушав гонца Булат-бека, шах, как рассказывал Юсуф, тотчас послал скорохода к кайтацкому князю Халиль-беку с вестью, что разбившееся где-то возле Тарки судно - русское и шло к нему.
   Никитин усмехнулся, слушая этот рассказ. Видно, гонец напутал что-нибудь или шах не понял толком, но выходило, что напирал Фаррух-Ясар наипервейшим образом на везущиеся к нему товары, якобы разграбленные кайтаками. Шах просил купцов освободить и прислать в Дербент, а товар их собрать и отдать, обещая Халиль-беку свою помощь в любом деле.
   Халиль-бек купцов отпустил, а насчет товаров ответил прямо, что их и не было, даже пожаловался: прокормить эту ватагу стоило денег, напрасно захватил, один убыток.
   Купцов пешими привели в Дербент. Митька Микешин еле доплелся. Он кряхтел, стонал, но сразу пронюхал, что Папин дал денег на прокорм, и стал требовать свою долю.
   - Ничего не получишь! - отрезал Никитин. - Все в общем котле.
   - Скотина! Спасибо сказал бы, что выручили его! - выругался Копылов.
   - И так бы отпустили! - огрызнулся Микешин. - Я вас не просил за меня печаловаться. А боярину пожалюсь, что голодом морите! Спрятали деньги, знаю!
   - Ну и ехидна! - сжимая кулаки, процедил Копылов. - Вот если от шаха что получим, то разрази меня гром, когда тебе хоть грош ломаный дам!
   Все-таки они жили надеждами на шахскую милость. Для получения ее и поехали купцы с Хасан-беком и Папиным на гору Фит-даг, в летний стан ширванского шаха. Коней удалось выпросить у Хасан-бека. И то, что он дал их, окрыляло: значит, думает, что шах поможет русским.
   Тезики остались в Дербенте. Али, разыскавший знакомых купцов, сказал Никитину на прощанье:
   - Неделю жду тебя здесь.
   Койтул - укрепленное становище шаха - лежал на юго-запад от Дербента. Дорога уходила в горы, минуя виноградники и рощи миндаля. По обеим сторонам ее курчавился плотный орешник, низкий дубняк. Знакомо дрожали осинки, роняли листья-вертуны клены. Попадались леса с огромными дикими яблонями и грушами. Плотный подлесок пестрел желтой и черной алычой, оранжевыми, в кулак, плодами айвы. С треском, с ужасающим шумом взлетали в нем, путаясь в цепких нитях обвойника, напуганные птицы.
   Чем выше уходила дорога, тем скучнее делалось вокруг. Копыта коней стучали по голышам пересохших ручьев, топтали сухую траву. Леса сменились кустами, кусты - серыми голыми скалами.
   Горы - зеленые, синие, дымчатые - громоздились вокруг, словно хотели отрезать дорогу обратно.
   Угрюмый Матвей Рябов подъехал к Никитину. На узкой дороге всадники касались друг друга стременами. Несколько сажен проехали молча.
   - Говорил о тебе Папину, - тихо сказал Рябов. - Толковал, что хотел тебя на подмогу за Хвалынь звать.
   Никитин не отвечал, разглядывая дорожные камешки.
   - И про ладью брошенную толковал, и про схватку... - махнул рукой Рябов. - Слышь, Афанасий, подавайся со мной на Москву. Чего-нибудь придумаем. .
   - Иль не пойдете дальше? - искоса глянул Никитин на Рябова. - Не будете дороги искать?
   - Не велел боярин. Да и самим охоты нету. Какие уж тут дороги! Так и великому князю доведем. Нельзя, мол, за Хвалынь подаваться. Грабят. А за морем, слышь, еще больше неурядиц... Ну, как? На Москву?
   - Посмотрю, - неопределенно ответил Никитин. - Подожду, что шах ответит.
   ...К великому правителю Шемахи купцов не допустили. Боярин Папин взялся передать Фаррух-Ясару написанное русскими гостями челобитье и, верно, передал его, но, прождав ответа целых три дня, купцы остались ни с чем.
   Шах велел ответить, что помощи не даст: очень-де купцов много.
   Гора Фит-даг с ее башенками, каменной крепостью, садами и шахской стражей сразу стала унылой, гнетущей. Рухнула последняя надежда.
   Боярин Папин через Матвея Рябова передал, что вскорости едет обратно. Кто хочет, пусть идет с ним. Матвей Рябов, глядя под ноги Афанасию, говорил:
   - Похоже, и у боярина дела плохи. Шах недоволен, что подарков не довезли, сам в ответ ничего не посылает. Видно, не сладился посол с шемаханцами.
   Это походило на правду. Шахская челядь глядела на русских с издевкой, близко к крепости не подпускала.
   Наступал час расставания. Рябов, Микешин и еще один московский решили ждать Папина. Двое москвичей надумали идти в Шемаху.
   Узнав ответ шаха, Копылов разыскал Никитина, ушедшего в горы, и удивился: никитинское лицо было спокойно. Он улыбался, лежа на земле и покусывая травинку.
   - Пойдем! - позвал Копылов.
   Никитин отрицательно покачал головой, похлопал ладонью по траве:
   - Садись... Ну что, погибли вконец, а?
   Копылов присел не отвечая.
   - Не помог шах. Прав я был.
   - Много ль толку от правоты твоей? - возразил Копылов. - Утешает она, что ли?
   Выплюнув травинку, Афанасий оглядел удрученного товарища.
   - Утешает, - сказал он. - Теперь, по крайности, все кончено, в ноги тыкаться никому не надо.
   - Легко тебе так говорить! - с сердцем кинул Серега. - Ты один, как перст. А меня баба и ребята ждут.
   - Броннику хуже пришлось! - напомнил Афанасий.
   - Илье все равно не помочь, так и поминать про него нечего! - отрезал Серега. - Не стыди меня попусту. Лучше сказал бы, что делать теперь?
   Он поднял на Афанасия измученные, ожидающие глаза, и Никитину стало горько, что обидел товарища.
   - Слушай, Серега, - Афанасий тронул колено друга. - Я не стыдить хотел тебя. Думка одна появилась...
   Копылов ждал, но узкие черные глаза его выдавали недоверие.
   - Есть для нас путь, - медленно начал Афанасий.
   - С боярином на Русь?
   - На Русь? Не... Нам с тобой Русь заказана. Нищим быть не хочу, помирать под кнутом - не для того жил я... Нет, не на Русь. За море.
   Копылов только рукой махнул.
   - С Али? А наторгуешь ли? Да вернешься ль? Говорю ведь - ждут меня!
   - Меня тоже... ждут... - поглядел в глаза товарищу Никитин, и Копылов понял, о ком он говорит. - Ты сам мои думы знаешь. Хотелось и мне в Тверь поскорее. Но как приду, с чем? Да если Кашин и простит, все равно доли не будет. В долг уж не дадут - не подо что. Так велишь мне в холопы идти иль в монастырь? На Оленину беду со стороны глядеть да пальцы грызть? Опять перед каждым шапку ломить? Не хочу! Не стану!
   Копылов впервые увидел Никитина таким. Знал, что и смел он и скор на решения, видел его в бою, но такого взбешенного лица ни разу еще у Афанасия не было. Подбородок выдался, скулы ходят, глаза - как будто самого заклятого врага выцелил.
   Никитин рванул ворот халата.
   - Должна доля каждому человеку быть! На Руси не нашел - поищу за морем. Али! Что Али? Он мне на первых порах поможет. Я дальше пойду. В Индию.
   Копылов не сразу нашелся, что ответить. Потом забормотал, отводя глаза:
   - Бог с тобой! Афоня! Друг! Не ведаешь, что говоришь...
   - Сиди, - твердо ответил Никитин. - И не отводи глаза. Я в своем уме. Не рехнулся. Тебя что, Индия испугала? А ты что знаешь про нее? А? Сказки слыхал? А я не токмо слыхал - читал. Но ведь везут товары оттуда? Не помирают? Нет, не помирают. Только через двадцать рук продают, и пока товар до нас дойдет, он золота дороже. Да. И какие бы сказки ни писали и ни сказывали - одно все твердят: страна дивная. Все есть. Я вот с Али говорил, с другими тезиками. До Твери не ближе, чем до Индии. У них в Мазендаране купцы встречаются, которые почти до самой Индии доходили, с индийскими народами торговали. Море переплыть оставалось. Ну, я перед морем не остановлюсь. И разумею: если индийцы обычный товар берут, то пугаться их нечего. Такие же люди, как мы.
   Копылов растерянно помаргивал, открывал рот, чтобы вставить слово, но Никитин говорить не давал:
   - Молчи!.. Вот, скажи, знал ты шемаханцев раньше? Нет, не знал. Опасался к ним идти? Было такое. Ну и что? Люди как люди. Есть хорошие вроде Юсуфа, есть сволочь вроде Магомедки... Думаю, и Индия такова.
   - Да ты всерьез, что ли? - улучил, наконец, миг Копылов.
   - Всерьез. И скажу еще: кроме как туда, некуда нам идти больше. Всем рискнуть, а еще раз удачи попытать. А уж коли повезет - в первые люди выйдешь. Забудешь, как другим кланяться.
   - Боже, боже! На кой дьявол тебе Индия сдалась?.. Ну, не хочешь на Русь идти, тут как-нибудь приторгуй. Зачем же сразу - в Индию. И дорог туда нет... И даль... Да и есть ли она, Индия-то?.. А, Афанасий... Или ты мне голову морочишь?
   Серега испытующе заглядывал в никитинское лицо.
   - Эх-ма! - поднялся Афанасий. - Вижу, не укладывается ничего в голове твоей. Пошли.
   - Когда ты хоть надумал про тую Индию? - растерянно спросил Копылов.
   - Давно надумал! - спокойно ответил Никитин. - Больно много слышу про нее. Повидать захотелось!
   - Говоришь так, будто в рыбную слободу собрался.
   Никитин поглядел на Копылова сверху вниз:
   - Не все ж возле дома топтаться! Одному и в слободу от посада - далеко, другому и в Индию - близко. Идем со мной. Доберемся.
   - Помилуй тебя господь, Афанасий. Москвичи за Хвалынь боятся, а ты...
   ...Когда это было? Неужели так недавно? Да, недавно. И вот последняя ночь вместе. Завтра расставанье. Весь путь из Койтула, все часы в Дербенте и потом, когда ушли из Дербента в Баку, Копылов не отставал от Никитина. Тот видел беспокойство товарища и то посмеивался, то сердился.
   В этом отчаянном положении, когда никакого выхода не находилось, мысль о походе в Индию, как ни странно, окончательно укрепилась в Никитине.
   Было так. В ожидании поездки к шаху Никитин забрел как-то в верхний город. Он шел один по дербентскому базару мимо липких груд винограда и мушмулы, мимо мехов с вином и холодной водой, мимо торговцев брынзой и сладостями, пробирался в ряды с коврами. Денег не было, но его влек обычный интерес к чужому месту, к заморским работам.
   Ковры были красивы и дешевы. Привези на Русь два-три ковра глубоких, удивительных узоров - и ты богат.
   Как удавалось тутошним мастерам такое сплетение ниток, такие рисунки? Где брали они такие дивные краски?
   Никитина поразил среди прочих ковров один - огромный, алого цвета, с черными, белыми и синими узорами, прихотливо переходившими друг в друга так, что глаз, остановившийся на них, уже не мог оторваться и лишь покорно следовал за изогнутыми линиями.
   Ковер покупали. Невзрачный мулла, скрестив руки на впалом животе, торговался со смуглым купцом, сбивая цену.
   Купец вспотел, отстаивая свою выгоду. Но мулла знал, что купцу деваться некуда. Обижать духовное лицо он не посмеет, неприятного покупателя не прогонит. И мулла настойчиво гнул свое.
   - Эй, купец, отдай ему, пока даром не взял! - крикнул какой-то насмешник.
   - Купи благодеянием лишний поцелуй гурии! - советовал другой.
   Обступившие муллу и купца ротозеи хохотали.
   - Почем продаешь? - подмигнув тезику, раздвинул толпу Никитин.
   Рядом с черными невысокими горцами он выглядел гигантом. Его не стоило отталкивать.
   Тезик, поняв Никитина, запросил десять тамга - пять рублей.
   - Четыре дам! - беря его за руку и хлопая по ладони, сказал Никитин. Восемь тамга, и найди себе гурию на земле. Скатывай.
   Мулла вцепился в ковер:
   - Торг не кончен!.. Не забудь - я слуга аллаха, купец! И я пришел первый!
   - Почтенный, не поминай имени милостивого аллаха! Я продаю тому, кто даст больше... Девять тамга!
   - Восемь, восемь! - спокойно сказал Никитин. - За такие деньги даже ваш Магомет ковров не покупал.
   - Гяур! - зашипел мулла. - Не оскверняй имени пророка!
   - Свертывай! - не обращая внимания на муллу, покрутил пальцем Никитин. - Гурии уже ждут.
   Теперь хохотали над беспомощно озиравшимся, обозленным муллой.
   - Почтенный! И ты уступишь неверному?
   - Эй, мулла, на этом ковре он будет молиться своему Христу. Надбавь!
   - Я продаю ковер! - поколебавшись, развел руками тезик. - Аллах свидетель, он дает хорошо.
   - Я плачу восемь тамга! - поднял руку мулла. - Плачу! Я не уступаю. Ковер мой. Я был первый.
   - Э, святой отец! Так не годится! - накладывая на ковер руку, упрекнул Никитин. - Восемь - моя цена. Ковер мой.
   - И ты отдашь ковер иноверцу? - крикнул мулла тезику. - Стыдись!
   - Но он, правда, первый назвал цену...
   - Ты требуешь с меня больше? За одну тамга ты продаешь свою веру, купец!
   - При чем тут вера? - возразил Никитин. - Святой отец, не путай мечеть с рынком. Здесь все молятся одинаково.
   - Ты слышишь, что он говорит?! Слышишь?! И отдашь ковер ему?!
   Мулла трясся, народ покатывался. Тезик мялся, не зная, как быть. Никитин опять выручил его.
   - Ладно, святой отец. Я уступлю из уважения к твоему сану. Видишь, я почитаю чужую веру даже на торгу. Нет, нет, не благодари! - сделал он вид, что удерживает муллу от благодарности. - Может, эти восемь тамга зачтутся мне в том мире.
   - Тебе зачтется только злоязычие и поношение святынь! - свирепо ответил мулла, отсчитывая деньги.
   Муллу проводили свистом и насмешками. Рыночному люду, падкому на зрелища, пришелся по душе русобородый чужеземец, смелый и острый на язык. Никитина похлопывали по плечам, по животу, улыбались ему.
   Довольный тезик предложил:
   - Зайди в лавку. У меня не только ковры.
   Никитин развел руками:
   - Друг! Если б у меня были деньги, я не уступил бы этого ковра! Откуда он?
   - Из Бухары. Э, жаль, что ты без денег. Я бы продал тебе одну вещь... Ну, выпей со мной кумыса.
   - Спасибо. А что за вещь?
   - У тебя нет денег.
   - Значит, ты не рискуешь прогадать на продаже!
   - Это верно! - засмеялся тезик. - Но ты огорчишься. Вещь красивая.
   - Разве красота огорчает?
   - Конечно, если ею не можешь владеть.
   - Можно радоваться и тому, что она существует.
   - Хм! - ответил тезик. - Что пользы дервишу от юной наложницы шаха? Он может лишь воспевать ее красоту и сожалеть, что не родился повелителем вселенной.
   - Или постараться стать им.
   - Дервишей - тысячи, шах - один, - вздохнул тезик. - Кто-то всегда несчастен... Ну ладно, я покажу тебе эту вещь.
   В лавке, куда они вошли, тезик не стал ни в чем рыться, а достал из нагрудного мешочка обычный грецкий орех, каких тысячи росли по Дербенту, и подкинул его на ладони.
   - Видал ты когда-нибудь что-нибудь подобное? - с лукавой усмешкой спросил тезик. - Такую красоту, такое дивное совершенство, такую редкость? М-м? Приглядись! Это же сокровище!
   - Ну, ну! - осторожно сказал Никитин. - Дай в руки...
   - Держи.
   Никитин ничего не мог понять. Простой орех. Без подвоха. Но, видно, все же не простой, иначе тезик бы так не улыбался. В чем же секрет? Может быть, внутри ореха что-нибудь? Да что же? Он легкий.
   - Ничего не вижу! - признался Никитин. - Шутишь, купец!
   - Его красота просто ослепила тебя! - наслаждался тезик. - Свет померк в твоих глазах. Напряги зрение!
   - Возьми орех, - сказал Никитин, - не обманывай.
   Тезик взял орех, еще раз подкинул на ладони.
   - Ой, ой! Разве я похож на обманщика?.. Ну, смотри лучше. Хорошо смотри... Раз, два... Видишь?
   В руках тезика орех раскололся на половинки, а вместо сердцевины в нем показался нежный, фисташкового цвета комочек шелка.
   - Эко баловство! - разочарованно усмехнулся Никитин. - К чему это?
   - Не нравится? - с деланным огорчением спросил тезик. - А я-то хотел порадовать тебя! Ай, какая беда! Правда, кому это нужно, а? Бросить надо... Вот так... Вот так...