Страница:
41. И снова погрузился он в государственные заботы, принимал и как должно ответствовал посольствам разных народов. Недолго услаждал он душу с женой и детьми, но обходил в городе святые и Божьи храмы и молился в них, а потом снова принимался за привычные дела — государственное управление и суд — и выказывал при этом заботу и неусыпное попечение о подданных. Ежедневно посещая святой Божий храм и взывая к своим заступникам перед Богом, архистратигу Михаилу и пророку Илье[96], он без конца молил господа не дать ему умереть, прежде чем не увидит погибель Хрисохира и три копья, вонзившихся в его мерзкую голову. Так все позже и произошло. Дело было так. На следующий год упомянутый Хрисохир напал на ромейские земли и принялся их грабить. а царь, как и обычно, отправил против него начальника схол[97]. Тот выступал во главе всего ромейского войска, но, поскольку встречи с врагом в открытом бою опасался, ромейское войско следовало за неприятеле на некотором расстоянии, отражая отдельные набеги и не позволяя [116] беспрепятственно рассеяться по стране. В чем-то варвар преуспел, в чем-то потерпел неудачу и, когда время позвало его, вспомнил о возвращений на родину и с богатой добычей отправился в свои земли. Начальник же схол приказал двум стратигам (Харсиана и Армениака) со своими отрядами следовать и сопровождать Хрисохира до Вафириака, оттуда же, если Хрисохир пошлет войско в ромейские пределы, сообщить об этом доместику, а если прямым ходом отправится в свою берлогу, оставить его и возвратиться.
42. Когда варварское войско к вечеру подошло к так называемому Вафириаку и встало лагерем у подножия горы, а ромейские стратиги расположились повыше и принялись обсуждать дальнейшие планы, между воинами обеих фем, таксиархами и лохагами, начались споры и раздоры, кто кого превосходит, харсианские воины приписывали превосходство в отваге и мужестве себе, а воины из Армениака не соглашались уступить им первенство в воинской доблести. Как рассказывают, когда распря разгорелась и страсти накалились, главари отряда из Армениака сказали, что незачем нам кичиться на словах мужеством и впустую хвастаться, если можно на деле показать, кто из нас отважней. Враг невдалеке, и давайте по делам выявим храбрецов и по доблести рассудим, кто первый. Речи эти дошли до стратигов, которые учли мужественный порыв и рвение войска и сочли свое положение на местности выгодным, поскольку должны были с возвышенности напасть на врага, расположившегося на равнине, и разделили свои силы надвое. Было решено, что около шести сотен отборных воинов вместе со стратигами нападут на варварское войско, остальная же часть немногочисленного ромейского воинства, чтобы создать впечатление многочисленности, будет стоять наверху в готовности. При этом они договорились о времени, чтобы, когда воины нападут на врага, они тоже подняли оглушительный шум громкими криками и звуками труб, многократно усиленных горным эхом. И вот они облачаются в доспехи и, пользуясь ночной темнотой, незаметно приближаются к неприятельскому лагерю. Перед рассветом, когда солнце не успело еще окончательно покинуть нижнюю полусферу[98], они с громким торжествующим пением и с криками: «За крестом победа!» — набросились на врага, с горы же им вторили боевые кличи остальных. Пораженные неожиданностью, варвары не имели времени ни построиться, ни даже различить, что за орда на них движется, и никакого иного для себя спасительного выхода найти не смогли, как только обратиться в бегство; их устрашила и повлекла к гибели горячая царская молитва. Во исполнение приказа ромеи непрерывно громко окликали вовсе не участвовавших в преследовании стратигов, тагмы и начальника схол и тем ввергали бегущих в еще больший страх и замешательство, преследование растянулось на тридцать миль, и все пространство усеялось бесчисленными трупами.
43. Как рассказывают, сей бесстыдный и дерзкий Хрисохир бежал вместе с несколькими воинами из своей свиты, а преследовал его некий ромей, Пулад именем, который в свое время находился в плену в Тефрике он, отличаясь нравом приятным и утонченным, был близок и знаком [117] Хрисохиру. Увидев, с каким рвением и старанием тот его преследует, варвар, обернувшись, сказал Пуладу: «Что я тебе сделал плохого, несчастный, что ты, как бешеный, преследуешь меня и хочешь убить?» На что тот коротко ответил, что за благодеяния твои, господин, по Божьему внушению я тебе воздам сегодня, для того тебя и преследую. И вот один, словно лишенный Богом рассудка, в страхе и отчаянии скакал впереди, а другой следовал за ним с отвагой и дерзким задором, пока не оказался преследуемый перед глубоким рвом, перемахнуть через который у его коня не было ни сил, ни смелости. В то время как Хрисохир раздумывал, что делать, Пулад поразил его копьем в бок, и тот, теряя сознание от боли, тотчас рухнул с коня. Тут один из его слуг, Диаконица именем, стремительно соскочив на землю, принялся помогать упавшему и, положив его голову на свои колена, зарыдал от горя. В этот момент к Пуладу присоединились и другие воины, которые, спрыгнув с коней, отрубили у лишившегося уже чувств и умирающего Хрисохира голову, а этого Диаконицу присоединили к числу других пленных. Так неприятель потерпел нежданное поражение, а христианская слава взметнулась ввысь, и вместе с вестниками сей радости отправили царю голову Хрисохира[99]. А пребывал он тогда в так называемом Петрии, где находилось святое обиталище его родных дочерей[100]. И когда доставили ему голову, вспомнил царь свои молитвы и со слезами устремил око разума к тому, кто исполняет желания молящих, приказал принести лук и стрелы, быстро натянув тетиву и не глядя, метнул три стрелы в преступную голову, и ни одна не миновала цели. И счел царь, что достойно воздал после смерти нечестивцу за многие тысячи тех, коих тот погубил за долгие годы своего владычества. Такой конец постиг Хрисохира и расцветшую тогда мощь Тефрики благодаря помощи Господа, склонившегося к беспрестанным мольбам царя, благочестиво царствующего Василия.
44. Когда свято и боголюбиво завершил жизнь славный патриарх Игнатий, который в седой старости, в свите добродетелей и среди всеобщего славословия покинул этот мир и переселился в лучший, царь по-доброму отдал церковь тому, кто прежде притязал на нее не по-доброму, и на пустующий трон града-царя в согласии с законами и канонами возвел мудрейшего Фотия. Он и прежде, почитая его разнообразную мудрость и добродетель, не обходил Фотия своими милостями и почестями и, хотя лишил его трона (ибо ничего не хотел предпочесть справедливости), все сделал, дабы его утешить. Потому и поселил Фотия в царском дворце и назначил воспитателем и наставником своих детей[101]. Так царь, насколько доставало его сил, не обходил вниманием ни одного страждущего, со всеми обходился приветливо и радушно и непрестанно, как мог, их утешал.
45. Хотя к своим подданным он относился с отеческой любовью и попечением, нашлись люди, которые его ненавидели и, того более, завидовали и злоумышляли на его жизнь. Так, например, пресловутый Куркуас, возгордившись, как это случается, от богатства и роскоши, захотел присвоить себе власть и, составив из толпы своих единомышленников заговор, только ждал случая для нападения. Но до этого дело не дошло, [118] один из заговорщиков донес царю об этих замыслах, и негодяи были отданы правосудию. Но снять человеколюбие благородного царя смягчило суровость правосудия и умерило наказание. Только самому зачинщику вырвали глаза, а остальных человеколюбиво вразумили бичеванием тела и лишением волос. И получили они должные наставления скорее как бы от отца, нежели господина[102].
46. Не позволяли царю дремать заботы о государстве и еще не завоеванные трофеи. Прежде всего царь умом, тщанием, а также обильными дарами, использовав и убеждение и силу, отторг от варварской власти и вернул в исконное владение ромеям необходимый для Ромейской державы прекрасно укрепленный Лул[103], который вместе со всем гарнизоном был захвачен агарянами в результате прежнего нашего легкомыслия относительно... и небрежения всем полезным; эта крепость сильна и неприступна благодаря своему местоположению. А после Лула и крепость Мелуй добровольно сдалась самодержцу и провозгласила его своим господином. Манихейский же город Катавалу царь разорил тогда стараниями своих стратигов. Но не столько радовали его успехи, завоеванные чужими руками, сколько огорчало, что не воздвигает он трофеи собственными трудами и опасностями. Вот почему, взяв с собой старшего из сыновей, Константина, дабы, как молодому псу, дать благородному отпрыску вкусить крови и самому стать его учителем в военном искусстве и в непреклонной отваге перед лицом опасности, отправился с ним в Сирию, прибыл в Кесарию у Аргея (это первый из городов Каппадокии), наставил войско своих отборных солдат в военном искусстве, выделил из них отряд, который отправил вперед, как передовой дозор и разведку, а сам с основным войском двинулся за ним, дабы острие хорошо выкованного меча направить вперед, а его мощнейшую часть пустить вослед. Быстро миновав опустевшие крепости, они разрушили Псилокастел и Парамокастел и захватили в плен остававшихся там жителей. Обитатели же крепости Фалакра испугались двигающегося войска и добровольно сдались царю. А Апавдел (сын Амра), эмир Аназарва, который, пока был царь далеко, как истинный варвар храбрился и хвастался, теперь вместе со строем мелитинцев искал спасения в бегстве и безопасным для себя счел только спрятаться в какой-нибудь норе. В буре этого наступления были разрушены Каис, или Катасам, Ровам, или Энделехон, а вместе с ними Андал и так называемая Эримосикея; тогда же перебежал к царю и небезызвестный Сим, сын Таила, державший под своей властью теснины Тавра и опустошавший ромейские окраины[104].
47. Пусть никто не удивляется и не досадует, что я так коротко, просто и как бы наспех повествую о столь великих деяниях: мой рассказ, можно сказать, уподобляется быстроте самих дел и потому так прост и бегл. Ибо скорее захвачены были эти земли и завершены деяния, нежели пишутся эти строки. А с другой стороны, немало времени уже утекло с тех пор и как бы от долгого молчания поблекли подробности, и не могу я ни знать, ни поведать о видах боевых построений, натисках нападающих, развертывании и смыкании рядов или удачных стратегических маневрах, и потому не надо мне медлить и как бы копаться в частностях, [119] которыми расширяется повествование[105]. Ведь сведений бездоказательных (а разговоров пусть ведется сколько угодно) я без проверки не приемлю, дабы не подумали, будто приписываю я царю вымышленные деяния, никогда им не совершавшиеся, тем более что и сам он при жизни не любил речей льстивых и усладительных. И уж если не хватает у нас ни досуга, ни сил описать события, всеми признанные, то не растягивать же рассказ о сомнительных. Однако вернемся назад и возвратим повествование на первоначальный путь.
48. После этого царь переправился через реки Онопникт и Сарос и подошел к Кукусу[106], выжег заросли, вырубил деревья, сделал проходы в непроходимых местах и одержал верх над засевшими в них отрядами. Достигнув Каллиполя и Падасии и одолевая неодолимую дорогу, он сошел с коня и пешим шел по узкой тропе, своим усердием ободряя обессилевших воинов. Явился он тогда и к Германикии, но поскольку противника не оказалось и следа (все вражеские воины заперлись в городе и ни один не решался выйти на бой), царь предал огню всю округу, обратил красоту предместий в поле опустошения и отправился к Адате. Но на открытое сражение жители города не осмелились, спрятались за стенами и решили выдерживать осаду. Поэтому царь опустошил предместья, разорил городок под названием Геронт, отдал его на разграбление своим воинам, возбудил их отвагу добычей, напал с ними на стены, пустил в дело осадные орудия и весьма надеялся силой войска взять город в сокрушительном приступе. Видя, однако, с какой беспечностью относятся к происходящему жители города, как вроде и не обеспокоены они гибелью своей отчизны, решил выяснить, на что возлагают они свои надежды и почему, по видимости, не обращают на него почти никакого внимания. И вот от одного из местных жителей он услышал, что некий человек, слывущий в городе благочестивым, осведомленный то ли благодаря божественному знанию, то ли благодаря научным расчетам, совершенно уверил их в том, что взять город суждено не тебе, ныне осаждающему его, а другому человеку из твоего рода, Константину именем; потому и не волнует их случившееся. В ответ царь показал на своего сына, назвал его имя, Константин, и сказал, что уж не так далек от истины их пифийский оракул в том, что ныне должен быть взят город. На что собеседник возразил, что не этот Константин должен разорить город, а другой из потомков твоих через много лет. Эти речи раздражили царя и, решив делом опровергнуть пустую болтовню, он еще усердней приступил к осаде и решительней пустил в дело машины. Но видел царь, что старается он вовсю, а успеха нет, что твердо рассчитывать ему не на что, понимал, какой ущерб терпит под открытым небом в этих холодных местах его воинство, а потому, решив, что уж лучше ему сохранить своих людей, нежели одолеть врагов, счел нужным уйти оттуда до наступления зимы. Так было тогда, нам же, кто по прошествии столького времени стал свидетелем осуществления сего пророчества, приходится лишь удивляться, сколь точное знание и какое постижение истины было присуще этим варварам, чья жизнь и суеверия столь предосудительны. Ведь не смог тогда царь взять город, а ныне, в наше время его внук, дитя Порфиры [120] Константин, сын мудрейшего Льва, совершил сей подвиг, и ему принадлежит честь истребления всех жителей Адаты[107]. Вот так, по речению Гомера, счастье, когда у почившего мужа останется бодрый сын, чтоб отметить дерзнувшим посягнуть на державу его предков[108]. Но пусть вернется рассказ на стезю свою и сообщит о дальнейших событиях.
49. Он насытил тогда войско полоном и добычей, потом, вспомнив ввиду трудной и долгой дороги о возвращении, велел мечом освободиться от пленников и оставил потомкам Агари великий страх перед собою. Предвидя нападения варваров в теснинах (знал царь, плохи оправдания стратига: «Я де такого не ожидал»), он устроил в удобных местах засады и схватил немало тех, кто сам хотел взять в плен других. Видя такое, властитель тех мест, небезызвестный Авделомел, отправил послов, просил мира и безопасности, обещал стать благомысленным рабом и вручил под начало и покровительство царю подвластные ему крепости и земли. И царь принял просьбу, предоставил искомое, и стал с тех пор Авделомел добровольным царским союзником против своих соплеменников. Оттуда он, перевалив через гору Аргей, прибыл в Кесарию, где получил победные известия из Колонии и Лула. Не заставили себя ждать и хоругви, множество добычи и пленных из крепостей Тарса и манихейских городов. Там же велел он перебить и огромную толпу приведенных ему курдов, ибо те были почти ни на что не годны, а уже и так перенасыщенное войско не желало тащить за собой бесполезную обузу. Войдя на обратном пути в Мидей, царь вознаградил своих воинов, обласкал и продвинул каждого в соответствии с проявленной доблестью, отпустил их на зиму, а сам двинулся дальше. Придя в царственный город, он по прежнему обычаю принял от патриарха венок победы, а от народа — победные славословия.
50. С течением времени увяла и померкла Тефрика, расцвела и окрепла мощь тарсийцев, и уж снова наседали они на крайние пределы Ромейской державы[109]. Некий Андрей из скифов, в то время человек известный, являя образцы мужества, не уступавшего его силе, нападал на них и многих (особенно выезжавших в набеги и отрывавшихся от остального войска) убивал и брал в плен. Он ежедневно давал немало свидетельств мужества и ума, и был возведен царем в сан патрикия и назначен начальником схол. Ну а после этого он уже с большими правами и властью непрестанно вступал в открытые сражения с мелитинцами и тарсийцами и одерживал над ними победы. Как-то раз написал ему эмир Тарса слова, полные безумия и хулы на господа нашего Иисуса Христа, Бога и его святейшую матерь, что де вот посмотрю я, как поможет тебе сын Марии и сама родительница его, когда я с добрым войском пойду на тебя. Взял он тогда это поносное письмо и с великим плачем возложил к образу Богородицы с сыном на руках и сказал: «Смотри, мать Слова и Бога, и ты, предвечный от отца и во времени от матери, как кичится и злобствует на избранный народ твой сей варвар, спесивец и новый Сенахирим, будь же помощницей и поборницей рабов твоих и да узнают все народы силу твоей власти». Такое с содроганием сердца и великим плачем говорил он в мольбе к Богу, а потом во главе ромейского войска выступил против Тарса. Дойдя до места [121] под названием Поданд, где протекает одноименная река, обнаружил он выстроившееся против него варварское войско. С упованием на Бога сей доблестный муж бросился на врага со всем своим войском, кое прежде вдохновил к бою призывными речами и немало явил примеров ума и мужества, а поскольку его ипостратиги, таксиархи, лохаги и все простые воины мужественно сражались, обратилась в бегство от этой великой резни толпа варваров, сам же эмир и цвет воинов, его окружавший, пали еще раньше. Лишь немногие остававшиеся в лагере или стоявшие в задних рядах с трудом избежали опасности и спаслись в Таре. Своих похоронили, трупы врагов стащили в одно место и сложили из них высокую гору, дабы служила она потомкам вместо памятника, а потом он вернулся домой с добром, добычей и многочисленными пленниками, при этом отнесся к своему успеху благоразумно, счел его лишь Божьим делом и Господу приписал и водительство в бою, и великую эту победу[110]. Поэтому он и отказался двигаться дальше, опасаясь, как бы из-за ненасытной жажды побед и стремления к большему завистливая Немесида, как это нередко случается, не сгубила уже достигнутого. Он сообщил самодержцу о всем случившемся, но получить награду за свои подвиги ему помешали зависть соперников, которые прожужжали уши царю и клеветали на него, будто по злой воле он не дал ромеям захватить Таре. «Потому что, — говорили они, — отдал бы Бог город в наши руки, если бы только Андрей воспользовался победой, да и воины были воодушевлены успехом, потеряли же мы его по легкомыслию полководца». Эти непрерывные речи убедили царя (ведь нередко и разумных людей обманывают речи, которые им по сердцу), и лишил он Андрея должности, поскольку де тот не использовал до конца доблестные победы над врагами, а вместо него назначил командовать тагмами и всем войском небезызвестного Кесту, именуемого Стипиотом, который и Таре взять обещал, и в неразумии своем надеялся совершить многие другие подвиги[111].
51. Тот сразу со всем ромейским войском отправился к Тарсу, и тут выяснилось, что вовсе Андрей не злоумышленник и трус, а осмотрительный, разумный, отменный военачальник. Стипиот полагал, что варвары уже у него в руках, и потому ничего дельного заранее не предусмотрел, не подготовил засад, ни о чем не подумал, как это полагалось бы опытному я рассудительному полководцу, но в неразумии ума и неосмотрительной дерзости явился к самому Тарсу в место, именуемое Хрисовулом. Видя такую неосторожность (Стипиот не разместил войско в надежных местах, не защитил лагерь ни валом, ни рвом и не сделал ничего другого, что предусмотрел бы разумный и искусный полководец), варвары решили похитить победу ночью, напали на него, бездумного и беззаботного, и, воспользовавшись трудным и тяжелым положением своих противников, применили, как выяснилось, умный маневр. После недавнего поражения их оставалось мало, все они были наперечет и из-за своей малочисленности по необходимости прибегли к хитрости: собрали множество коней, к их хвостам привязали сухие шкуры и по сигналу погнали их во многие места ромейского стана. А потом и сами они, гремя тимпанами, устремились с разных сторон и с обнаженными мечами ворвались в середину лагеря. [122] Смятение и страх обуяли ромейское войско; смешавшись между собой кони и люди валились в одну кучу. В результате варвары одолели, учинили неимоверную резню, и множество наших бесславно сами задушили и растоптали друг друга. Так нежданно и негаданно одолели нас дети Исмаила и, перерубив жилы Ромейской державы, звуками тимпанов и варварскими завываниями отпраздновали свою победу. Такой исход этому бессмысленному походу уготовила для ромеев зависть, и такой трофей над прежде торжествовавшими ромеями поставила ревнивая Немесида[112]. Так обстояли дела во времена благочестивого царя Василия в землях восходящего солнца.
42. Когда варварское войско к вечеру подошло к так называемому Вафириаку и встало лагерем у подножия горы, а ромейские стратиги расположились повыше и принялись обсуждать дальнейшие планы, между воинами обеих фем, таксиархами и лохагами, начались споры и раздоры, кто кого превосходит, харсианские воины приписывали превосходство в отваге и мужестве себе, а воины из Армениака не соглашались уступить им первенство в воинской доблести. Как рассказывают, когда распря разгорелась и страсти накалились, главари отряда из Армениака сказали, что незачем нам кичиться на словах мужеством и впустую хвастаться, если можно на деле показать, кто из нас отважней. Враг невдалеке, и давайте по делам выявим храбрецов и по доблести рассудим, кто первый. Речи эти дошли до стратигов, которые учли мужественный порыв и рвение войска и сочли свое положение на местности выгодным, поскольку должны были с возвышенности напасть на врага, расположившегося на равнине, и разделили свои силы надвое. Было решено, что около шести сотен отборных воинов вместе со стратигами нападут на варварское войско, остальная же часть немногочисленного ромейского воинства, чтобы создать впечатление многочисленности, будет стоять наверху в готовности. При этом они договорились о времени, чтобы, когда воины нападут на врага, они тоже подняли оглушительный шум громкими криками и звуками труб, многократно усиленных горным эхом. И вот они облачаются в доспехи и, пользуясь ночной темнотой, незаметно приближаются к неприятельскому лагерю. Перед рассветом, когда солнце не успело еще окончательно покинуть нижнюю полусферу[98], они с громким торжествующим пением и с криками: «За крестом победа!» — набросились на врага, с горы же им вторили боевые кличи остальных. Пораженные неожиданностью, варвары не имели времени ни построиться, ни даже различить, что за орда на них движется, и никакого иного для себя спасительного выхода найти не смогли, как только обратиться в бегство; их устрашила и повлекла к гибели горячая царская молитва. Во исполнение приказа ромеи непрерывно громко окликали вовсе не участвовавших в преследовании стратигов, тагмы и начальника схол и тем ввергали бегущих в еще больший страх и замешательство, преследование растянулось на тридцать миль, и все пространство усеялось бесчисленными трупами.
43. Как рассказывают, сей бесстыдный и дерзкий Хрисохир бежал вместе с несколькими воинами из своей свиты, а преследовал его некий ромей, Пулад именем, который в свое время находился в плену в Тефрике он, отличаясь нравом приятным и утонченным, был близок и знаком [117] Хрисохиру. Увидев, с каким рвением и старанием тот его преследует, варвар, обернувшись, сказал Пуладу: «Что я тебе сделал плохого, несчастный, что ты, как бешеный, преследуешь меня и хочешь убить?» На что тот коротко ответил, что за благодеяния твои, господин, по Божьему внушению я тебе воздам сегодня, для того тебя и преследую. И вот один, словно лишенный Богом рассудка, в страхе и отчаянии скакал впереди, а другой следовал за ним с отвагой и дерзким задором, пока не оказался преследуемый перед глубоким рвом, перемахнуть через который у его коня не было ни сил, ни смелости. В то время как Хрисохир раздумывал, что делать, Пулад поразил его копьем в бок, и тот, теряя сознание от боли, тотчас рухнул с коня. Тут один из его слуг, Диаконица именем, стремительно соскочив на землю, принялся помогать упавшему и, положив его голову на свои колена, зарыдал от горя. В этот момент к Пуладу присоединились и другие воины, которые, спрыгнув с коней, отрубили у лишившегося уже чувств и умирающего Хрисохира голову, а этого Диаконицу присоединили к числу других пленных. Так неприятель потерпел нежданное поражение, а христианская слава взметнулась ввысь, и вместе с вестниками сей радости отправили царю голову Хрисохира[99]. А пребывал он тогда в так называемом Петрии, где находилось святое обиталище его родных дочерей[100]. И когда доставили ему голову, вспомнил царь свои молитвы и со слезами устремил око разума к тому, кто исполняет желания молящих, приказал принести лук и стрелы, быстро натянув тетиву и не глядя, метнул три стрелы в преступную голову, и ни одна не миновала цели. И счел царь, что достойно воздал после смерти нечестивцу за многие тысячи тех, коих тот погубил за долгие годы своего владычества. Такой конец постиг Хрисохира и расцветшую тогда мощь Тефрики благодаря помощи Господа, склонившегося к беспрестанным мольбам царя, благочестиво царствующего Василия.
44. Когда свято и боголюбиво завершил жизнь славный патриарх Игнатий, который в седой старости, в свите добродетелей и среди всеобщего славословия покинул этот мир и переселился в лучший, царь по-доброму отдал церковь тому, кто прежде притязал на нее не по-доброму, и на пустующий трон града-царя в согласии с законами и канонами возвел мудрейшего Фотия. Он и прежде, почитая его разнообразную мудрость и добродетель, не обходил Фотия своими милостями и почестями и, хотя лишил его трона (ибо ничего не хотел предпочесть справедливости), все сделал, дабы его утешить. Потому и поселил Фотия в царском дворце и назначил воспитателем и наставником своих детей[101]. Так царь, насколько доставало его сил, не обходил вниманием ни одного страждущего, со всеми обходился приветливо и радушно и непрестанно, как мог, их утешал.
45. Хотя к своим подданным он относился с отеческой любовью и попечением, нашлись люди, которые его ненавидели и, того более, завидовали и злоумышляли на его жизнь. Так, например, пресловутый Куркуас, возгордившись, как это случается, от богатства и роскоши, захотел присвоить себе власть и, составив из толпы своих единомышленников заговор, только ждал случая для нападения. Но до этого дело не дошло, [118] один из заговорщиков донес царю об этих замыслах, и негодяи были отданы правосудию. Но снять человеколюбие благородного царя смягчило суровость правосудия и умерило наказание. Только самому зачинщику вырвали глаза, а остальных человеколюбиво вразумили бичеванием тела и лишением волос. И получили они должные наставления скорее как бы от отца, нежели господина[102].
46. Не позволяли царю дремать заботы о государстве и еще не завоеванные трофеи. Прежде всего царь умом, тщанием, а также обильными дарами, использовав и убеждение и силу, отторг от варварской власти и вернул в исконное владение ромеям необходимый для Ромейской державы прекрасно укрепленный Лул[103], который вместе со всем гарнизоном был захвачен агарянами в результате прежнего нашего легкомыслия относительно... и небрежения всем полезным; эта крепость сильна и неприступна благодаря своему местоположению. А после Лула и крепость Мелуй добровольно сдалась самодержцу и провозгласила его своим господином. Манихейский же город Катавалу царь разорил тогда стараниями своих стратигов. Но не столько радовали его успехи, завоеванные чужими руками, сколько огорчало, что не воздвигает он трофеи собственными трудами и опасностями. Вот почему, взяв с собой старшего из сыновей, Константина, дабы, как молодому псу, дать благородному отпрыску вкусить крови и самому стать его учителем в военном искусстве и в непреклонной отваге перед лицом опасности, отправился с ним в Сирию, прибыл в Кесарию у Аргея (это первый из городов Каппадокии), наставил войско своих отборных солдат в военном искусстве, выделил из них отряд, который отправил вперед, как передовой дозор и разведку, а сам с основным войском двинулся за ним, дабы острие хорошо выкованного меча направить вперед, а его мощнейшую часть пустить вослед. Быстро миновав опустевшие крепости, они разрушили Псилокастел и Парамокастел и захватили в плен остававшихся там жителей. Обитатели же крепости Фалакра испугались двигающегося войска и добровольно сдались царю. А Апавдел (сын Амра), эмир Аназарва, который, пока был царь далеко, как истинный варвар храбрился и хвастался, теперь вместе со строем мелитинцев искал спасения в бегстве и безопасным для себя счел только спрятаться в какой-нибудь норе. В буре этого наступления были разрушены Каис, или Катасам, Ровам, или Энделехон, а вместе с ними Андал и так называемая Эримосикея; тогда же перебежал к царю и небезызвестный Сим, сын Таила, державший под своей властью теснины Тавра и опустошавший ромейские окраины[104].
47. Пусть никто не удивляется и не досадует, что я так коротко, просто и как бы наспех повествую о столь великих деяниях: мой рассказ, можно сказать, уподобляется быстроте самих дел и потому так прост и бегл. Ибо скорее захвачены были эти земли и завершены деяния, нежели пишутся эти строки. А с другой стороны, немало времени уже утекло с тех пор и как бы от долгого молчания поблекли подробности, и не могу я ни знать, ни поведать о видах боевых построений, натисках нападающих, развертывании и смыкании рядов или удачных стратегических маневрах, и потому не надо мне медлить и как бы копаться в частностях, [119] которыми расширяется повествование[105]. Ведь сведений бездоказательных (а разговоров пусть ведется сколько угодно) я без проверки не приемлю, дабы не подумали, будто приписываю я царю вымышленные деяния, никогда им не совершавшиеся, тем более что и сам он при жизни не любил речей льстивых и усладительных. И уж если не хватает у нас ни досуга, ни сил описать события, всеми признанные, то не растягивать же рассказ о сомнительных. Однако вернемся назад и возвратим повествование на первоначальный путь.
48. После этого царь переправился через реки Онопникт и Сарос и подошел к Кукусу[106], выжег заросли, вырубил деревья, сделал проходы в непроходимых местах и одержал верх над засевшими в них отрядами. Достигнув Каллиполя и Падасии и одолевая неодолимую дорогу, он сошел с коня и пешим шел по узкой тропе, своим усердием ободряя обессилевших воинов. Явился он тогда и к Германикии, но поскольку противника не оказалось и следа (все вражеские воины заперлись в городе и ни один не решался выйти на бой), царь предал огню всю округу, обратил красоту предместий в поле опустошения и отправился к Адате. Но на открытое сражение жители города не осмелились, спрятались за стенами и решили выдерживать осаду. Поэтому царь опустошил предместья, разорил городок под названием Геронт, отдал его на разграбление своим воинам, возбудил их отвагу добычей, напал с ними на стены, пустил в дело осадные орудия и весьма надеялся силой войска взять город в сокрушительном приступе. Видя, однако, с какой беспечностью относятся к происходящему жители города, как вроде и не обеспокоены они гибелью своей отчизны, решил выяснить, на что возлагают они свои надежды и почему, по видимости, не обращают на него почти никакого внимания. И вот от одного из местных жителей он услышал, что некий человек, слывущий в городе благочестивым, осведомленный то ли благодаря божественному знанию, то ли благодаря научным расчетам, совершенно уверил их в том, что взять город суждено не тебе, ныне осаждающему его, а другому человеку из твоего рода, Константину именем; потому и не волнует их случившееся. В ответ царь показал на своего сына, назвал его имя, Константин, и сказал, что уж не так далек от истины их пифийский оракул в том, что ныне должен быть взят город. На что собеседник возразил, что не этот Константин должен разорить город, а другой из потомков твоих через много лет. Эти речи раздражили царя и, решив делом опровергнуть пустую болтовню, он еще усердней приступил к осаде и решительней пустил в дело машины. Но видел царь, что старается он вовсю, а успеха нет, что твердо рассчитывать ему не на что, понимал, какой ущерб терпит под открытым небом в этих холодных местах его воинство, а потому, решив, что уж лучше ему сохранить своих людей, нежели одолеть врагов, счел нужным уйти оттуда до наступления зимы. Так было тогда, нам же, кто по прошествии столького времени стал свидетелем осуществления сего пророчества, приходится лишь удивляться, сколь точное знание и какое постижение истины было присуще этим варварам, чья жизнь и суеверия столь предосудительны. Ведь не смог тогда царь взять город, а ныне, в наше время его внук, дитя Порфиры [120] Константин, сын мудрейшего Льва, совершил сей подвиг, и ему принадлежит честь истребления всех жителей Адаты[107]. Вот так, по речению Гомера, счастье, когда у почившего мужа останется бодрый сын, чтоб отметить дерзнувшим посягнуть на державу его предков[108]. Но пусть вернется рассказ на стезю свою и сообщит о дальнейших событиях.
49. Он насытил тогда войско полоном и добычей, потом, вспомнив ввиду трудной и долгой дороги о возвращении, велел мечом освободиться от пленников и оставил потомкам Агари великий страх перед собою. Предвидя нападения варваров в теснинах (знал царь, плохи оправдания стратига: «Я де такого не ожидал»), он устроил в удобных местах засады и схватил немало тех, кто сам хотел взять в плен других. Видя такое, властитель тех мест, небезызвестный Авделомел, отправил послов, просил мира и безопасности, обещал стать благомысленным рабом и вручил под начало и покровительство царю подвластные ему крепости и земли. И царь принял просьбу, предоставил искомое, и стал с тех пор Авделомел добровольным царским союзником против своих соплеменников. Оттуда он, перевалив через гору Аргей, прибыл в Кесарию, где получил победные известия из Колонии и Лула. Не заставили себя ждать и хоругви, множество добычи и пленных из крепостей Тарса и манихейских городов. Там же велел он перебить и огромную толпу приведенных ему курдов, ибо те были почти ни на что не годны, а уже и так перенасыщенное войско не желало тащить за собой бесполезную обузу. Войдя на обратном пути в Мидей, царь вознаградил своих воинов, обласкал и продвинул каждого в соответствии с проявленной доблестью, отпустил их на зиму, а сам двинулся дальше. Придя в царственный город, он по прежнему обычаю принял от патриарха венок победы, а от народа — победные славословия.
50. С течением времени увяла и померкла Тефрика, расцвела и окрепла мощь тарсийцев, и уж снова наседали они на крайние пределы Ромейской державы[109]. Некий Андрей из скифов, в то время человек известный, являя образцы мужества, не уступавшего его силе, нападал на них и многих (особенно выезжавших в набеги и отрывавшихся от остального войска) убивал и брал в плен. Он ежедневно давал немало свидетельств мужества и ума, и был возведен царем в сан патрикия и назначен начальником схол. Ну а после этого он уже с большими правами и властью непрестанно вступал в открытые сражения с мелитинцами и тарсийцами и одерживал над ними победы. Как-то раз написал ему эмир Тарса слова, полные безумия и хулы на господа нашего Иисуса Христа, Бога и его святейшую матерь, что де вот посмотрю я, как поможет тебе сын Марии и сама родительница его, когда я с добрым войском пойду на тебя. Взял он тогда это поносное письмо и с великим плачем возложил к образу Богородицы с сыном на руках и сказал: «Смотри, мать Слова и Бога, и ты, предвечный от отца и во времени от матери, как кичится и злобствует на избранный народ твой сей варвар, спесивец и новый Сенахирим, будь же помощницей и поборницей рабов твоих и да узнают все народы силу твоей власти». Такое с содроганием сердца и великим плачем говорил он в мольбе к Богу, а потом во главе ромейского войска выступил против Тарса. Дойдя до места [121] под названием Поданд, где протекает одноименная река, обнаружил он выстроившееся против него варварское войско. С упованием на Бога сей доблестный муж бросился на врага со всем своим войском, кое прежде вдохновил к бою призывными речами и немало явил примеров ума и мужества, а поскольку его ипостратиги, таксиархи, лохаги и все простые воины мужественно сражались, обратилась в бегство от этой великой резни толпа варваров, сам же эмир и цвет воинов, его окружавший, пали еще раньше. Лишь немногие остававшиеся в лагере или стоявшие в задних рядах с трудом избежали опасности и спаслись в Таре. Своих похоронили, трупы врагов стащили в одно место и сложили из них высокую гору, дабы служила она потомкам вместо памятника, а потом он вернулся домой с добром, добычей и многочисленными пленниками, при этом отнесся к своему успеху благоразумно, счел его лишь Божьим делом и Господу приписал и водительство в бою, и великую эту победу[110]. Поэтому он и отказался двигаться дальше, опасаясь, как бы из-за ненасытной жажды побед и стремления к большему завистливая Немесида, как это нередко случается, не сгубила уже достигнутого. Он сообщил самодержцу о всем случившемся, но получить награду за свои подвиги ему помешали зависть соперников, которые прожужжали уши царю и клеветали на него, будто по злой воле он не дал ромеям захватить Таре. «Потому что, — говорили они, — отдал бы Бог город в наши руки, если бы только Андрей воспользовался победой, да и воины были воодушевлены успехом, потеряли же мы его по легкомыслию полководца». Эти непрерывные речи убедили царя (ведь нередко и разумных людей обманывают речи, которые им по сердцу), и лишил он Андрея должности, поскольку де тот не использовал до конца доблестные победы над врагами, а вместо него назначил командовать тагмами и всем войском небезызвестного Кесту, именуемого Стипиотом, который и Таре взять обещал, и в неразумии своем надеялся совершить многие другие подвиги[111].
51. Тот сразу со всем ромейским войском отправился к Тарсу, и тут выяснилось, что вовсе Андрей не злоумышленник и трус, а осмотрительный, разумный, отменный военачальник. Стипиот полагал, что варвары уже у него в руках, и потому ничего дельного заранее не предусмотрел, не подготовил засад, ни о чем не подумал, как это полагалось бы опытному я рассудительному полководцу, но в неразумии ума и неосмотрительной дерзости явился к самому Тарсу в место, именуемое Хрисовулом. Видя такую неосторожность (Стипиот не разместил войско в надежных местах, не защитил лагерь ни валом, ни рвом и не сделал ничего другого, что предусмотрел бы разумный и искусный полководец), варвары решили похитить победу ночью, напали на него, бездумного и беззаботного, и, воспользовавшись трудным и тяжелым положением своих противников, применили, как выяснилось, умный маневр. После недавнего поражения их оставалось мало, все они были наперечет и из-за своей малочисленности по необходимости прибегли к хитрости: собрали множество коней, к их хвостам привязали сухие шкуры и по сигналу погнали их во многие места ромейского стана. А потом и сами они, гремя тимпанами, устремились с разных сторон и с обнаженными мечами ворвались в середину лагеря. [122] Смятение и страх обуяли ромейское войско; смешавшись между собой кони и люди валились в одну кучу. В результате варвары одолели, учинили неимоверную резню, и множество наших бесславно сами задушили и растоптали друг друга. Так нежданно и негаданно одолели нас дети Исмаила и, перерубив жилы Ромейской державы, звуками тимпанов и варварскими завываниями отпраздновали свою победу. Такой исход этому бессмысленному походу уготовила для ромеев зависть, и такой трофей над прежде торжествовавшими ромеями поставила ревнивая Немесида[112]. Так обстояли дела во времена благочестивого царя Василия в землях восходящего солнца.