Пронин Виктор Алексеевич. Банда

   — Водка есть?
   И опять никто не ответил, но на него посмотрели уже с интересом, как на человека в чем-то забавного.
   Гость явно пренебрегал принятыми нормами общения, не те слова говорил, да и в тоне звучала снисходительность. А должен был проявить зависимость, готовность все стерпеть, чтобы получить, в конце концов, бутылку. И само слово “водка” вслух не произносится, да еще с такой легкостью. О ней спрашивают как о заветном, о чем и сказать грешно. Сначала одними бровями ты должен вскинуть — “Есть”? Или же произнести нечто незначащее, вроде ни о чем, например: “Ну как?” Да и вопрос задается опять же со смущением и беспомощностью, готовой тут же превратиться в безутешность. А вот так сразу, со ступеньки требовать: “Водка есть”... Грубо это, безнравственно. Оскорбительно. Мужики от этого вопроса поежились, переглянулись, потупились.
   Сознавая все сделанные им оплошности, Пафнутьев вошел в беседку, сел на узкую скамейку, весело глянул на обитателей.
   — Ладно, — сказал он, — не будем темнить... Соседа вашего сегодня хлопнули, а мне вроде того, что поручили этим заняться... Тыкаюсь-мыкаюсь, а узнать нигде ничего не могу... Вроде, водителем работал, вроде, в этом доме жил, вроде, жена у него... Дочка где-то... Может, вы чего скажете?
   — А чего услышать хочешь? — с какой-то испитой нервностью спросил небритый тощий парень.
   — И сам не знаю, — вел свою дурацкую линию Пафнутьев. — К чему подступиться, с какого конца — понятия не имею. Вот и подумал — может, вы чего знаете про этого самого Пахомова? Вы же в этом дворе все знаете... А убили мужика так, что в нашей конторе за головы схватились. Не было такого никогда! Средь бела дня, из двух стволов, на виду всего города... Ошалеть можно.
   — Да, гробанули Кольку — будь здоров! — согласился пожилой степенный мужик в спецовочно-синем халате — не то грузчик из соседнего магазина, не то слесарь из ближайшего подвала.
   — Главное — узнать, за что! — подхватил Пафнутьев.
   — А! — спецовочный махнул рукой. — Какая тайна, никакой тайны тут нет... Вон подойди к подъезду — любая бабка все секреты откроет.
   — Ну, бабки, — ладно, скажи сначала ты, уж коли давно все известно, — в голосе Пафнутьева прозвучало и почтение к знаниям мужика, и пренебрежение к бабкам, и собственная благодарная заинтересованность.
   — Персональным был Колька. Большого начальника возил. Тут надо копать. Говорили ему — брось это дело, запутаешься... Не послушал. И вот, нате вам!
   — А здесь, во дворе, он ни с кем не ссорился, морду никому не бил, баб чужих не трогал?
   — Не то что не бил, знаться не хотел! — выкрикнул нервный парень с какой-то исступленной обидой. — Ты вот сидишь в беседке? Отвечай, сидишь?
   — Ну, сижу, — кивнул Пафнутьев. — И что?
   — А он ни разу! Чего ему здесь делать? Бутылку всегда на складе возьмет, начальство в багажнике забудет пару поллитровок, баба в сумочке принесет... На кой мы ему? Какая ему от нас корысть?
   — Тут еще, наверно, и в бабе евойной дело, — проговорил спецовочный. — В Лариске.
   — А что баба? — живо повернулся к нему Пафнутьев.
   — Та еще баба! — нервный сплюнул сквозь провал в зубах и отвернулся, словно бы не в силах больше продолжать этот разговор.
   — Не понял! — требовательно произнес Пафнутьев. — Что она у него — дура?
   — Игривая больно, — негромко пояснил мужик в синем халате. — Понял? Играться, значит, любит. Дошло?
   — С детишками, что ли обожает возиться?
   — Ха, с детишками! — воскликнул нервный. — Это уж точно! Только тем детишкам уж паспорта давно повыдавали. А некоторым и о пенсии пора подумать, о заслуженном отдыхе... Такие у нее детишки.
   — Круто, — покачал головой Пафнутьев. — Это что же, она с соседями такие кренделя выделывает? Оно вроде бы и ни к чему при таком надзоре, — он кивнул в сторону плотных рядов старушек.
   — Какие соседи! — возбуждаясь, закричал парень. — Какие, к чертовой матери, соседи! — он махнул ладошкой, из которой выпирали тонкие, почит куриные косточки. — Иногда такая машина подкатит к подъезду... Закачаешься! Понял?! Закачаешься.
   — “Мерседес”, — негромко сказал в наступившей тишине третий мужичок, до того молча сидевший в дальнем углу беседки и вроде не проявлявший интереса к разговору. Был он плотный, со здоровым цветом лица, и клетчатой рубашке с подкатанными рукавами. На следователя взглядывал изредка, но остро, как бы не во всем доверяя ему. Похоже, механик, — для себя определил Пафнутьев.
   — Ты Михалыча слушай! — опять взвился небритый парень. — Он в машинах... Бог, царь и герой. Не нам с тобой чета. Верно, Михалыч?
   — Что-то я не видел в городе “мерседеса”, — растерянно тянул свое Пафнутьев. — Надо же, как бывает...
   — Зеленый “мерседес” с перламутром, — негромко проговорил механик. — Цвет... Вот, — он вынул из-под скамейки и поставил на стол пивную бутылку. — Цвет бутылочного стекла — так и называется. И перламутр. Мелкая искра. Модель не новая, ей уж лет десять. Оттуда пригнана, из-за бугра. Из Германии.
   — Почему именно из Германии? Может, из Голландии? Оттуда тоже, я слышал, гонят.
   — Буква “Д” на багажнике, — терпеливо пояснил механик. — Дойче, надо понимать. Они эти буквы навечно ставят, ни снег, ни зной на них не действует. Буква уж чуть тронутая, старая буква, и машина старая. По их понятиям. А для нас — чудо света. Вид неплохой, но в руках побывала.
   — Может, кто из заезжих посетил соседку? — раздумчиво проговорил Пафнутьев.
   — Наш номер, — отрезал механик. — Частный.
   — И что же она, постоянно на этом “мерседесе”?
   — Какой постоянно! — опять взвился нервный. — Пару раз приезжала. Но это такая машина, что не забудешь... А чаще “жигули”. Иногда “Волга”. Черная. Понял? Черная, последней модели. Казенная.
   — А за рулем “Мерседеса” кто был?
   — А черт его знает! Мордатый хмырюга, упакованный.
   — Это как?
   — Не знаешь, что ли? — рассмеялся парень, довольный своей осведомленностью. — Глянешь и сразу понимаешь — все у него есть. И видик дома стоит, порнухой набитый до отказа, и со шмотками порядок, и баба всегда под рукой... Одно слово — упакованный. И это... чисто хряк.
   — Молодой?
   — За тридцать. Самый сок.
   — Жирный?
   — Не сказал бы... Но зад такой, что этот несчастный “мерседес” стонет под ним, — парень сплюнул под ноги то ли от презрения к мордатому хмырю, то ли от презрения к самому себе — человеку, у которого нет ни “мерседеса”, ни бабы. — В порядке мужик, — добавил он, уставившись в пространство двора маленькими больными глазками. — С ним это... Лучше не заводиться.
   — Может, это для вас важно, — заговорил механик, терпеливо переждав крики парня. — Чуял Николай опасность, знал, что угроза подстерегает. И это... нервничал. Помню, сидим вот так же...
   — Да-да-да! — зачастил парень. — Точно! Ты слушай Михалыча, ты его слушай. Михалыч, давай!
   — Так вот, — невозмутимо продолжал механик, — сидим недавно вот здесь в этом же составе. Уже стемнело.. Вдруг грохот — распахивается дверь подъезда и выскакивает Коля. Босиком. В руке — топор. И прожогом — за дом. Они живут на первом этаже и мы подумали, что скорее всего кто-то к окну подобрался в темноте... Там кустарник, подобраться можно... Минут через пять возвращается. Вошел в подъезд, по сторонам не смотрит. Мы подумали — уж если выскочил босиком, с топором... И тихонько, кустами за дом прошли. Вдруг там кто-то с раскроенным черепом лежит...
   — А что! Запросто мог уложить! — нервно вскрикнул парень, видимо, все еще переживая увиденное. — Зря человек хвататься за топор не станет! А если схватился, то тут трудно удержаться, чтоб в дело не пустить.
   — Нет, — спокойно продолжал механик — Все было чисто. Никого Николай не порешил в тот вечер. Да и вы в своей конторе уж знали бы.
   — Но хотелось, — протянул парень. — Видно было, что не прочь Коля топориком поработать.
   — Не поработал, — твердо повторил механик.
   — Зато над ним поработали! И как! Говорят, на три метра мужика отбросило! А! — глазки парня горели от возбуждения, он, похоже, ярче других представил утреннее убийство.
   Пафнутьев помолчал, подумал, что неплохо бы записать услышанное, составить протокол, взять адреса мужичков, но отказался от этой мысли. После такой доверительной беседы переключиться на протокольный допрос будет непросто, да и не будут мужички уже столь откровенны и бесхитростны. Спросил только:
   — А сами здесь живете? В этом доме?
   — Да, если это можно назвать жизнью! — расхохотался парень, показав провалы в зубах. — Наверно, к себе пригласите? Показания будете снимать?
   — Да надо бы, — вздохнул Пафнутьев. — Может, попваже, не сейчас. А Лариса дома?
   — Только что прошла. Вон наши старухи высыпали, как мухи... Боялись пропустить ее возвращение, — пояснил спецовочный. — Теперь и мышь не пробежит незамеченной — круглосуточное наблюдение установили бабки.
   — “Мерседес” последний раз давно видели?
   — Да уж месяц прошел, не меньше... Чаще “семерка” заезжала, — ответил механик.
   — А за рулем в “семерке”? Тот же хмырь?
   — Не могу сказать. Не видел. Они, наверно, договаривались по телефону... Только машина подойдет, только становится — уж и она из подъезда выходит.
   — Понятно. А теперь, если не возражаете, запишу ваши фамилии — вдруг уточнить что потребуется. Мало ли...
   Поначалу все насторожились, помялись, видимо, не чувствуя себя вполне чистыми перед законом, но согласились. Назвали и адреса, и телефоны. Пафнутьев старательно все записал в своем блокнотике, почувствовав удовлетворение, какое посещало его после удачно выполненной работы. Появились зацепки, версии, люди, которые могут опознать и семерку “жигулей”, и зеленый “мерседес”, и мордатого хмырюгу. Расследование наполнялось живыми людьми.
   Подходя к подъезду, Пафнутьев почти физически ощущал нестерпимый интерес старушек, занявших две скамейки вдоль прохода. Годы однообразного существования приучили их ценить самые незначительные события, а тут вдруг жизнь подбросила такое кошмарное происшествие. Небось, помолодели от волнения, — усмехнулся про себя Пафнутьев. — “Ничего, бабули, мы еще встретимся, еще поговорим, и вы расскажете все, что томит ваши души...” — Он шел между скамейками и старушечьи лица, как подсолнухи за солнцем, поворачивались вслед за ним.
   Дверь квартиры Пахомовых отличалась от соседних — плотная обивка, перетянутая тонкими стальными струнами, создавала рисунок изысканный, ощущение добротности и недоступности жизни, протекающей в этой квартире. Соседние двери были просто выкрашены коричневой краской, казалось, строители лишь недавно ушли из подъезда.
   Нажав кнопку звонка, Пафнутьев прислушался. В квартире стояла полнейшая тишина, потом что-то прошуршало, он явственно почувствовал, что за дверью есть живой человек. Видимо, там колебались — открывать ли, не стоит... Но замок в конце концов щелкнул, и Пафнутьев увидел перед собой хозяйку. И сразу понял — да, это она, Лариса Пахомова. Она не выглядела слишком уж убитой происшедшим. Лишь бесконечная усталость была на ее сером лице.
   — Здравствуйте. Вы Пахомова?
   — Да.
   — А я — Пафнутьев. Следователь прокуратуры. Войду, если вы не возражаете.
   — Входите, — сказала она безразлично. И, не оборачиваясь, пошла по коридорчику, свернула на кухню — босиком, в длинном розовом халате, прошитом квадратами, отброшенные назад волосы плескались по спине. Пафнутьев осмотрелся. Квартира была довольно бестолково обставлена, но все вещи были хорошими. Мелькнула в комнате стенка, сверкнула искорками хрусталя люстра, в кухне высокий холодильник непривычного зеленого цвета. Хороший холодильник. Наверняка, там найдется бутылочка минеральной воды...
   — Вы уж меня извините, — сказал Пафнутьев, останавливаясь на пороге кухни. — Понимаю, что некстати...
   — Да ладно... Ваши уже приходили, тоже извинялись... А потом повезли на опознание.
   — Опознали?
   — Да, все в порядке, — она улыбнулась и Пафнутьев понял, что хозяйка слегка под хмельком. — Опознала, — она села на стульчик, втиснутый между стеной и маленьким столиком. Механически передвинула сахарницу, чашку. — Садитесь, чего стоять... В комнате полный бардак, лучше здесь посидим... Чаю выпьете?
   — Лучше водички, если, конечно, найдется.
   — Найдется. А как насчет водки? — она в упор посмотрела на него, вскинув тонкие изогнутые брови.
   — Можно и водки, но как-нибудь в другой раз. Служба... Прошу простить великодушно.
   — Как хотите. А я с вашего позволения пригублю, — Лариса поднялась, вынула из холодильника бутылку нарзана, и Пафнутьев не смог сдержать внутреннего стона. Вынула и початую бутылку водки, и хорошей водки, отметил следователь, “Сибирская”. В продаже таких нет и, наверно, уж не будет. Поднявшись на цыпочки, Лариса взяла с полки два тонких стакана. Пафнутьев заметил — кроме халата на ней не было ни единой одежки. Откуда-то возникшим в ее руке ножом открыла “Нарзан” — он завороженно смотрел, как под действием небольшого взрыва рванулись вверх мелкие пузырьки. Наполнив его стакан, Лариса почти столько же налила себе водки. Пафнутьев удивился, но промолчал. Вода оказалась холодная, острая, и он почувствовал, как что-то оживает в нем. Лариса выпила так же спокойно, до дна. И отставила стакан, немного помедлив, словно прислушиваясь к себе.
   — Пейте еще, — она поймала стыдливо брошенный на бутылку взгляд Пафнутьева. — Там такая жара... Пейте, я еще открою, если захотите.
   — Спасибо. Скажите, Лариса, как вы объясняете происшедшее?
   — Чушь какая-то. Не знаю, что и думать. Пафнутьев внимательно посмотрел на женщину и согласился со всем, что сегодня услышал о ней. Действительно, во взгляде у нее была игра, которую можно было назвать и блудом. Но сейчас все было подавлено горем. Вспомнил слова Ерцева, странные слова... Когда ей сообщили об убийстве, то первое, что он произнесла, было — “убили все-таки..."
   — Может быть, у него завелись враги, недоброжелатели? — спросил Пафнутьев.
   — Да какие враги! Он же водитель.
   — Никто не угрожал ему? Возможно, были какие-то звонки, письма...
   — Мне об этом ничего не известно.
   — Знаете, о чем я подумал... Ведь для того, чтобы убить водителя, вовсе не нужно устраивать такой фейерверк в центре города. Он бывает в поездках, на дальних дорогах, в стороне от жилья... Там куда удобнее. А тут... Наши просто ошалели от такой наглости.
   — Вам виднее, — Ларса добавила себе “Сибирской”. — Вам виднее, — и медленно выпила. Но заметил, все-таки заметил Пафнутьев настороженный взгляд, который она бросила на него поверх стакана.
   — Говорят, будто Николай Константинович написал какое-то письмо в милицию...
   — Письмо? — удивилась Лариса. — В милицию? Мне об этом ничего не известно, — повторила она уже знакомые Пафнутьеву слова. Он частенько слышал именно эти слова во время допросов от людей, которым было что скрывать. — Мы с мужем обычно не касались личной жизни друг друга, — Лариса снова добавила себе водки, сделала глоток. Пафнутьев начал понимать — она хотела опьянеть. Но пока Лариса держалась, отвечала внятно.
   Увидев на подоконнике тарелку с солеными молодыми огурчиками, Пафнутьев поставил их на стол, как бы предлагая закусить.
   — Спасибо, — сказала Лариса. — Вы еще что-то хотели? Торопитесь, а то я, честно говоря, устала... Вернее, опьянела.
   — Вы давно были женаты?
   — Лет десять... Что-то так.
   — Дети?
   — Дочка. На Украине, у бабки.
   — Школьница?
   — Да, пойдет в третий класс. Сейчас загорает на Азовском море, там мои родители. Чего ей здесь делать? Здесь стреляют прямо на улицах, — Лариса усмехнулась, отвернулась к окну и вдруг заплакала. — Как же мне паршиво, — проговорила она сквозь слезы, — как же мне паршиво, если бы кто знал... Такое чувство, будто я его убила...
   — Почему вы так думаете? — насторожился Пафнутьев.
   — Не успокаивайте, я знаю, что говорю... Я всегда знаю, что говорю, даже после “Сибирской”, — она выплеснула в стакан остатки водки и тут же выпила, вытерев губы рукавом халата. — Две вот такие дыры в груди, — она показала свой кулачок. — Какие сволочи, какие сволочи... Разве так можно...
   — Что же нужно натворить, чтобы с тобой так поступили, — проговорил Пафнутьев сочувствующе, но в то же время ожидая, что Лариса как-то откликнется.
   — На такое можно пойти, только спасая собственную жизнь, — проговорила она, а Пафнутьев никак не мог понять, к кому относились ее слова — к убийцам или к их жертве. — Ах, Коля, Коля... Я же тебе говорила, я тебя предупреждала... Дурак, какой дурак... Из-за такой чепухи...
   Лариса подняла голову и увидела Пафнутьева. Поморгала, пытаясь, видимо, вспомнить — кто этот человек и как он здесь оказался?
   — Знаете, мне плохо, — проговорила она невнятно. — Я, похоже, совсем опьянела... Мне очень плохо... Хочу прилечь, помогите добраться до дивана...
   Пафнутьев осторожно провел Ларису в комнату, уложил на диван, целомудренно поправил халат, соскользнувший с ее бедер, под голову положил подушку.
   Лариса вела себя послушно, не пытаясь ни противиться, ни возражать.
   — Спасибо... Все хорошо... Я скоро приду в себя...
   — Не беспокойтесь, — утешил Пафнутьев. — Вам надо отдохнуть, хорошо выспаться. И все станет на свои места.
   — Да-да, конечно, — бормотала женщина заплетающимся языком. Мягкий диван, удобная поза, подушка под головой делали свое дело — она засыпала прямо на глазах. А когда Пафнутьев набросил на нее теплое мохнатое одеяло, Лариса тут же заснула. Он отошел в сторонку, сел в кресло. Прошло всего несколько минут и лицо Ларисы разгладилось, исчезло напряженное выражение. Ровное дыхание не оставляло сомнений — женщина крепко спала.
   — Вот и хорошо, — пробормотал Пафнутьев, поднимаясь. В комнате ничто не привлекло его внимания, он лишь еще раз убедился — все вещи были явно повышенного качества. Если здесь жил водитель, то довольно необычный. Семейная кровать в залитой солнцем спальне вообще озадачила следователя — белая, с золотыми резными завитушками, покрытая желтой шелковой накидкой с громадными золотистыми розами, посверкивающими в солнечных квадратах от окна...
   — Желтый — цвет разлуки, — пробормотал Пафнутьев и направился к столику, стоявшему в углу. Видимо, здесь готовила уроки дочка Пахомовых — он не видел другого места, где можно было бы присесть и что-то написать.
   Стол был чист, но у самой стены стояла картонная коробка с письмами, открытками, счетами за телефонные разговоры... Пафнутьев присел и начал внимательно просматривать содержимое коробки. Если Пахомов отнес письмо в милицию, то вряд ли ему удалось с первой попытки изложить все, что он хотел, должны остаться заготовки, черновики... Если, конечно, никто не побывал здесь раньше. Но убийство произошло лишь сегодня утром... Пафнутьев перевернул коробку и высыпал все на стол.
   — Слава тебе. Господи! — шепотом воскликнул он, увидев продолговатую бумажку — такие полоски из нескольких почтовых квитанций отрывают, когда человек отсылает письма сразу в несколько мест. Пафнутьев вчитался в адреса — прокуратура, редакция, какой-то контрольный орган... — Спасибо, Коля, ты продолжаешь действовать.
   Квитанцию Пафнутьев сунул в карман, а остальные бумаги положил на место. Отошел, оглянулся — вроде, все, как прежде, явных следов не оставил.
   Лариса спала. Обнаженная полноватая рука свесилась с дивна, на лице ее возникло скорбное выражение, она, кажется, легонько всхлипывала во сне. Пафнутьев осторожно завел руку под одеяло, поправил подушку, сбившуюся в сторону. “Красивая? — спросил он себя. — Как сказать.. Наверно, может эта женщина довести до неистовства. Не каждого, не всегда, но может... Впрочем, как сейчас шутят, плохих женщин не бывает, бывает мало водки..."
   И еще знал Пафнутьев, что в каждом кругу людей складываются свои понятия о красоте, и женщины подстраиваются, подгоняют себя под те или иные требования. Вряд ли та же Лариса, работая, к примеру, в прокуратуре, стала бы делать такие тонкие изогнутые брови... А оказавшись в управлении торговли, сделала, и не ошиблась. Добилась и потрясла. Конечный результат, правда, оказался печальным, но это уже другое сработало... Хотя толчок, самый первый, неслышный, неприметный, возможно, дали именно брови, яркая помада, золотой перстень с розовым камнем или тем, что принято называть камнем — настоящих самоцветов такого размера и цвета в природе не бывает.
   Полюбовавшись перстнем, Пафнутьев положил его на полку и вздрогнул от резко прозвучавшего телефонного звонка в прихожей — шли длинные с паузами звонки, кто-то пробивался из другого города. Поколебавшись, Пафнутьев взял трубку.
   — Слушаю, — сказал он негромко, стараясь не разбудить хозяйку.
   — Ларису мне, — произнес мужской голос с некоторым недовольством.
   — Она плохо себя чувствует... Передать ей что-нибудь?
   — Что значит, плохо чувствует? И к телефону подойти не может?
   — Как вам сказать... Она недавно заснула...
   — А кто это? С кем я разговариваю?
   — Родственник, я только сегодня здесь оказался, — сказал Пафнутьев чистую правду. — А вы, простите, кто будете?
   — Передайте Ларисе, что звонили из Сочи. Он знает. Скажите, что снова буду звонить.
   — А вы знаете о несчастье? Сегодня случилось... — Пафнутьев хотел подольше послушать этот хрипловатый властный голос.
   — Какое еще несчастье? — спросил мужчина после заминки. — Что вы имеет в виду?
   — Дело в том, что убит Коля... Вы знакомы с Колей? Это ее муж... Он работал водителем... Извините, я не знаю вашего имени, как мне вас называть?
   — Не надо меня никак называть. Передайте, что буду снова звонить. Вот и все.
   — А как ей о вас сказать-то. — прикинулся Пафнутьев круглым дураком.
   — Скажите, что был звонок из Сочи. Все. На том конце провода положили трубку и Пафнутьев услышал частые гудки отбоя. Но об был доволен этим кратким и вроде бы бестолковым разговором. Многое в нем звучало странно, во всяком случае озадачивало. Человек звонит в чужой дом, а говорит тоном недовольного хозяина. Ему сообщают о смерти знакомого, а он не высказывает ни малейшего интереса. Значит, знает об убийстве, но что-то заставляет его скрывать свое знание... И довольно забавно прозвучало в конце словечко “все”. Так закончить разговор мог человек, привыкший работать секретарем, который выполняет указания, сидит на телефоне, охраняя от разговоров ненужных, от просителей никчемных. Похоже, большой начальник звонил, — усмехнулся Пафнутьев. — А в Сочи в данное время находится только один начальник, который мог звонить Лариса Пахомовой в этот день — Илья Матвеевич Голдобов.
   — Ну что ж, Илья Матвеевич, вот мы и познакомились, — подумал Пафнутьев, выходя из квартиры и старательно закрывая дверь. Старушки опять повернули к нему свои вопрошающие лица-подсолнухи и продолжали поворачивать, пока он проходил между скамейками. — “С нетерпением жду вашего возвращения с южных берегов, Илья Матвеевич, — продолжал Пафнутьев свой мысленный разговор с Голдобовым. — Надеюсь, вы хорошо отдохнули и сможете выкроить часок, чтобы ответить на мои невинные вопросы. Заверяю вас, уважаемый Илья Матвеевич, что постараюсь подготовиться к встрече и сделаю все, чтобы наш разговор не оказался пустым. Водителя вашего “все-таки убили”, как выражается его жена, и мне любопытно, какими словами вы сами расскажете о столь печальном происшествии”.
   Выйдя из затемненного двора на залитую солнцем улицу, Пафнутьев невольно зажмурился, привыкая к свету и зною, а заметив телефонную будку, направился к ней. Она стояла на самом солнцепеке и была настолько раскалена, что к ней нельзя было притронуться. Но автомат, как ни странно, работал и Пафнутьеву удалось связаться с прокуратурой.
   — Леонард Леонидович? — почтительно произнес он, узнав голос Анцыферова. — Рад приветствовать вас в столь солнечный день! Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?
   — Кончай трепаться. Что у тебя?
   — Первые поиски и находки. Первые просьбы, Леонард..
   — Слушаю тебя! Говори быстрее, у меня мало времени!
   — Надо бы срочно установить прослушивание домашнего телефона Пахомовых. Прямо сейчас, Леонард.
   — А основания? И потом — зачем? Что это даст?
   — Дело в том, что сегодня, может быть, даже в ближайший час или два, жене Пахомова будет звонить Голдобов.
   — Выразить соболезнование?
   — Возможно. Но он, как мне кажется, скажет и нечто существенное.
   — Павел! Причем здесь Голдобов? Он за тысячи километров, ведь не будешь же ты утверждать, что...
   — Именно это я и буду утверждать, — твердо сказал Пафнутьев. — Пахомов, расстрелянный сегодня утром в центре города, долгие годы был не просто водителем Голдобова, но и его доверенным лицом, человеком, который знает все его тайные и явные деяния. А жена Пахомова, краса и гордость Управления торговли, была, как многие утверждают, любовницей Голдобова.
   — И ты этому веришь? — рассмеялся Анцыферов, но как-то напряженно. — Надеюсь, ты не считаешь, что Голдобов стрелял из Сочи, да так метко, что...
   — Остановись, Леонард. Ты поступишь так, как считаешь нужным. В течение ближайшего часа будет звонок от Голдобова. И я вполне официально прошу тебя установить прослушивание. Ты отказываешь мне, я правильно понимаю?
   — Нет. Не отказываю. Но мне нужны основания. Откуда тебе известно, что такой звонок последует?