– Иди ты лесом, – отпихнула его Всеслава и поправила ворот сбившейся рубашки. – Я думала, ты, колдун, особенный. А ты как все. Пусти, надоел.
– Это какой же? – обиделся Середин.
– Все вы одинаковы. В стог затащить, пару раз потискать, по-быстрому подол задрать, да на боковую отвалиться.
– А тебе такой ночи хочется, чтобы потом никого другого не хотелось? – припомнил ей, удерживая за руку, ведун. – Не боишься?
– Чего бояться-то?
– Того, что сбудется.
– Так, сам молвил, не полнолуние сегодня, – задержалась Всеслава.
– На полнолуние еще сильнее всё ощутится. А попробовать колдовской любви ты хоть сейчас можешь. Только по-быстрому она не получается, половину ночи отдать надобно. Не боишься?
– Половину ночи? – презрительно хмыкнула девушка. – Это когда мужиков на такое хватало?
– Половину ночи. – Ведун, раззадоренный ее неверием и к тому же не касавшийся женщин уже много недель, завелся всерьез. – И то, что ты познаешь, будет обрядом самих Уда и Лады, для любви богов, а не смертных придуманным. После этого обычная связь плотская тебе скучной казаться будет. Не забудешь ты этого уже никогда, и никогда ничего иного тебе не захочется…
– Врешь ты всё… – без уверенности в голосе ответила Всеслава. Воистину – любопытство сгубило кошку.
– Мало кому из женщин такое дано познать, – ослабил свою хватку Олег. – Да и боятся они этого почти все.
– Врешь… – повторила девушка, однако обратно в дом уже не рвалась.
– Только просто под юбку при этом не лазят… – Середин привлек уже практически сдавшуюся жертву к себе и крепко поцеловал в губы. – Коли решилась, полностью отдаться должна, а не просто ноги развести.
– Это как? – всё-таки хмыкнув, поинтересовалась Всеслава.
– Хочешь страсти богов – раздевайся. Полностью. И мне раздеться придется.
– Как в бане, что ли?
– Можно и как в бане, – не понял смысла издевки Олег.
– Ну, ладно, колдун, – прикусила губу девушка. – Но коли обманешь, враз опозорю…
Она скинула душегрейку, положила ее на сено. Задрала подол сарафана, распустила завязки и вытащила наружу три нижних юбки, потом сняла через голову сарафан, нижнюю рубашку, оставшись только в низких сапожках со шнуровкой спереди. Откинулась на разбросанные тряпки, образовавшие довольно широкую постель.
– И что мы станем делать теперь?
– Закрой глаза… – Олег, тоже успевший раздеться, развернул шкуру и накинул ее сверху, послюнил палец: – Ты готова?
– Ну и? – с закрытыми глазами улыбнулась она.
– Знаком Кроноса заклинаю и плоть, и небо, и землю, и огонь. Поднимись, камень-Алатырь, на двенадцать сажен, выпусти, камень, силу станаетную, на жизнь… – Олег нарисовал па животе Всеславы знак женщины, похожий па зеркальце, – на огонь, – под левой грудью он начертал свастику, – на вечность, – под правой грудью появилась волнистая линия, – на мир. – Он обвел «ямку жизни» под ее горлом кружком. – Теперь дыши. Часто и так глубоко, как только можешь. Дыши, не останавливайся, что бы тебе ни почудилось. И постарайся ни о чем не думать…
Он провел ладонями по ее бокам снизу вверх, закинув руки девушки за голову, коснулся губами одного соска, другого, скользнул щекой вниз от груди по животу и, почувствовав изменение в ее груди, предупредил:
– Дыши! Глубоко дыши!
Ладонь тем временем пробежала по бедрам, зарылась в курчавые волосики внизу ее живота, но тайных врат не коснулась, двинувшись обратно вверх. Олег не спешил, у него было много времени. Душа женщины во время этого обряда не открывалась небу раньше, чем через полчаса – при условии, что та не прерывала глубокого дыхания. И удел мужчины – всё время ласкать ее, не давая лишиться настроя.
– Хорошая моя, прекрасная, желанная…
Время шло. Всеслава уже не сбивалась с ритма, откинув голову и вдыхая через широко открытый рот. А губы ведуна продолжали путешествовать по ее телу, выискивая самые чувствительные места. Руки то сжимали грудь, то оглаживали мягкие бедра, всё чаще и чаще касаясь врат наслаждений. Внезапно девушка застонала, ее колени согнулись, руки опустились к телу, голова заметалась из стороны в сторону. Это означало, что она открылась, вошла в единение с миром, с небом, со Вселенной. Чародей осторожно проник пальцами в ее пещерку, мягко пробежался подушечками, выискивая и здесь чувствительные точки. Всеслава завыла на одной протяжной ноте, но теперь она уже вышла из-под его власти, и ведун ничего не мог изменить. Ее тело начало вздрагивать от мелких судорог – и Олег наконец-то позволил себе нависнуть над ней и плавно войти туда, куда вся его сущность рвалась, казалось, уже целую вечность.
Тело девушки дернулось навстречу, его опять пробило судорогой, Всеслава на миг сбилась с дыхания, замерла. Тело – земля, вдохи – небо, душа – огонь. Она рвалась навстречу – однако плоть не могла шевелиться. Но Всеслава всей силой стремилась… а потому навстречу любви двинулась душа – перехлестывая пределы тела, заливая Олега горячей волной, кружа его в страстном вихре, лаская невидимой силой, вырывая из мира реальности в эфемерный океан вожделений.
Ведун потерял ощущение времени, верха и низа, кувыркаясь где-то между сном и явью, в мире видений и желаний, в вихре чужой и своей страсти – пока всё это не закончилось сладким взрывом, заставившим его рухнуть с высот небытия в ароматные травы, под теплую шкуру, в горячие объятия.
Первые несколько минут он не мог даже шелохнуться, совершенно лишившись чувств – как и распластавшаяся рядом Всеслава. Олегу было так хорошо, что ему и в голову не приходило поторопить девушку одеться или облачиться самому – было всё равно, что случится, если сейчас их застанут вдвоем. Наверное, в этот миг он был готов соединиться с ней навеки, навсегда, пока Мара не разлучит их, выполняя свою давнишнюю клятву.
Потом реальность постепенно вступила в свои права, и ведун вдруг осознал, что примотанный к запястью крестик не просто греет – он пульсирует на руке нестерпимым раскаленным жаром. Середин дернулся, попытавшись встать, но Всеслава, чуть поднявшись, придвинулась, положила голову ему на грудь:
– Любый мой… Как же я ждала тебя… Нашла…
Олег опять упал в сено, гладя ее по голове. Девушка ровно задышала, явно уснув, и он сделал еще попытку выбраться, осторожно приподняв ее голову и переложив на скатанный край шкуры. Тихонько сполз вниз, прихватив по дороге штаны и рубаху, торопливо оделся, нащупал в сене саблю, опоясался и наконец-то выбрался из сена.
Крест у запястья продолжал жечь руку – однако двор выглядел спокойно. Кони, прядая ушами, спокойно перетаптывались возле яслей, выдыхая белые клубы, курицы затаились где-то в хлеву. Никаких посторонних звуков, никакого движения. Правда, стены, телеги, крыльцо, столбы навеса из коричневых стали белыми – но это была всего лишь изморозь. Олег открыл рот, коротко дохнул, наблюдая за появившимся облаком, неспешно поплывшим к навесу, потом передернул плечами и полез обратно в сено.
– Где ты был? – сонно поинтересовалась Всеслава, тут же по-хозяйски забрасывая на него руку и укладывая голову на плечо.
– Осмотреться ходил.
– И что там?
– Зима пришла. Заморозки.
– А Малюта?
– Не видно никого…
– Спит, – улыбнулась Всеслава и неожиданно продолжила: – Как же я тебя люблю, как же я люблю тебя, единственный мой.
* * *
– В кого ты только уродился такой, балбесина великовозрастная, чурка дубовая, телок березовый?! Ты хоть понимаешь, что по твоей милости нас всех порезать тут могли, как утей в курятнике?! А ну, тать какой бы забрался, али половцы наскочили? Ничего поручить нельзя, дубина стоеросовая!
Бесшумно зевнув, Олег потер запястье, на котором всё еще исходил жаром освященный в Князь-Владимирском соборе серебряный крест, приподнял голову и понял, что распекает Захар мальчишку, что сидел на телеге с рыжебородым Лабутой. Точнее, с Лабутой паренек сидел в пути – а здесь стоял, понурив голову, и выслушивал нотацию, ковыряясь в земле носком сапога. Середину даже жалко его стало – совсем ведь мальчишка еще. Ну, заснул, бывает. Не в походе ведь, и не случилось ничего. Сами тоже хороши – никто за всю ночь не проснулся, пост не проверил, наружу носа не показал.
– Баклуша липовая! – закончил лекцию мужик. – Без завтрака бы тебя оставить, недоумок! Ступай в дом!
Дверь хлопнула, пропуская внутрь незадачливого сторожа и бородача, девушка тут же шевельнулась и захихикала в ухо:
– Говорила я, у Малюты хоть весь обоз уведи, не заметит…
Всеслава перекатилась ему на живот, крепко поцеловала:
– Теперь ты мой, колдун. Никому не отдам. – Потом принялась собирать в сене свои одежды, спешно одеваться. – Акулина, вестимо, извелась уж вся. И ты иди, перекусишь на дорогу.
– Сейчас, догоню. – Входить в избу вместе с Всеславой Олег всё-таки не хотел.
Свернув шкуру, он запихал ее в сумку, провел пальцами по столбу, оставив на инее четыре черные полосы, выдохнул пар, поднял глаза к низкому, темному от туч небу. Вот и зима. Пожалуй, задерживаться в Сураве надолго ему не придется.
К тому времени, когда он зашел в дом, путники уже поели. Разумеется, готовить никто ничего не стал – пожалели времени, хоть и печь рядом. Пара огурцов, толстый ломоть сала, положенный вместо хлеба на четвертину капустного кочана. Не много, но пока Олег, молча переглядываясь с Всеславой, прожевал угощение, сноровистые мужики успели запрячь лошадей.
Впрочем, ведун особо не переживал – всё едино верхом он обоз нагонит, не успеют они и до леса докатиться. Он накинул уздечку на морду чалого, затянул снизу ремешок, потом перешел к гнедой.
– Не отставай, колдун, – громко рассмеялась Акулина, помахав ему рукой. – А то опять заплутаешь.
– Да открывай же, Трувор, – поторопил Лабута возящегося с тяжелым засовом мальчишку. – Домой хочу поспеть к обеду. По щам соскучился, с убоиной да капустой кислой. А то всё каша да огурцы. Обрыдло!
– И баньку горячую к вечеру протопить, да медком хмельным стоячим брюхо промыть, – согласился с ним кто-то из мужиков. – И на перинку под утиное одеяло.
Олег, раскладывая потники скакунам на спины, мысленно подписался под каждым услышанным словом. А потом вдруг настала мертвая тишина. Ведун, почуяв неладное, резко обернулся…
Дороги за отворенными заиндевевшими воротами не было. Прямо от порога начиналась залитая коричневой водой топь, из которой тут и там выпирали кочки с пожухлой травой, местами покачивались кривые болезненные березки, да торчали повсюду, раскинув резные листья, радостные зеленые камыши. Вдобавок ко всему, мороза за воротами не было и в помине – там, покрывая вязь мелкой рябью, шел затяжной моросящий дождь…
– Ква… – ошалело выдохнул Середин, быстро подошел к воротам, наклонился, огладив ладонью ближнюю из кочек. Рука ощутила влагу, кочка заметно подалась под нажимом, однако никуда не делась. На морок не похоже. Вдобавок, жар в кресте заметно ослаб. Значит, чары таились не снаружи, а внутри двора. Однако ехать путникам всё равно оказалось некуда.
– Коля, за калитку глянь! – указал пальцем на противоположную сторону двора Захар.
Его сын спрыгнул с телеги, быстрым шагом прошел к дальнему сараю, толкнул створку… За углом сруба открылся всё тот же унылый вид.
– На крышу заберись. Может, подъезды затопило!
– Трувор, подь сюда, – подозвал младшего брата мужик, рывком подсадил его на крышу. Тот, скользя по заснеженной дранке, забрался на конек, примостился там. Глянул в одну сторону, другую…
– Не, бать, везде топь плещется, – облизнулся он. – И леса нет.
– Чего?
– Ну, не на холме мы Творимировом, бать. Ни заводи его не видать, ни мельницы, ни загона, ни леска. И леса нашего, соснового, тоже нет. Ну, через который тракт идет. И откоса песочного не видать.
– Подожди… – выпрямился Олег. – Какой мельницы?
– Водяной, – отозвался Захар. – Творимир мельник наш. От отца в Кшени отделился да тут и осел. Уж лет двадцать, почитай, свое хозяйство ведет. Ручей под холмом загородил да мельницу поставил. К нему с зерном со всех наших деревень ездят, и с Селезней, и с Глазка, и с Долгуши… Постой, ты ведь колдун! Ну, так скажи, откель зыбун сей взялся?
– Мельник, – раздраженно отмахнулся Олег. – Что же не упредили вчера, чей дом?
То, что все мельники – колдуны, на Руси каждый знал с младых ногтей. Кузнецы и мельники. Причем, если волхвы знались с богами и духами, то кузнецы и мельники – только с нечистой силой. Да и как без этого обойдешься, коли селились они всегда на отшибе, в неудобьях всяких. Деревня в спокойном закутке – а мельник на холме, на самом ветродуе. Деревня – у тихого озерца, а мельник – к перекату устраиваться едет. И для ремесла своего мельнику, вестимо, с Похвистом нужно сговариваться, с духами воздушными. А коли мельница водяная, то и того хуже. Поди, заставь ее ладно работать, с водяными, мавками и русалками общего языка не найдя? Посему каждый знал, что и кикимора, и вий, и упырь какой, от которого даже мыши в стороны бегут, для мельника запросто лучшим другом оказаться может и приют, а то и убежище от врагов у него найти.
– Чего упреждать? – не понял Захар. – Мельник и мельник, ничего за ним отродясь не водилось. Опять же, здесь дом его, а мельница на ручье, за холмом стоит.
– Хоть бы упредили… – повторил Олег.
– Че ты заладил, дили-недили? Ты скажи, творится тут что, колдун? Откуда топь за воротами появилась?
– Я не колдун, – тихо поправил его Середин. – Просто ведаю поболее прочих.
– Ну, и что нам теперь делать, ведун?
– Я думаю… Я думаю, Захар, распрягать надо. Вряд ли всё это исчезнет быстро, раз уж появилось. Во всяком случае, не на глазах…
С неба, плавно кружась, на двор начали падать пухлые легкие снежинки. Хотя по обе стороны от двора продолжал лить дождь.
– Что-то тут вроде похолодало, – поежилась Всеслава. – Дядь, можно я попону на плечи кину?
– Кидай… Так что, ведун?
– Распрягай! – подняв лицо вверх, повторил свой совет Середин.
Похоже, что девушка была права. Во дворе, обложенном со всех сторон болотами, продолжало постепенно холодать. У него у самого пощипывало щеки, кончик носа. Иней на стенах, столбах, заборе лежал уже не тонкой пленкой, а толстым, с мизинец толщиной, покрывалом. Как будто их не спеша, обстоятельно замораживали. Хотели убить? Или это побочный эффект неведомой магии? Или к чему-то подталкивали, намекая усиливающимся холодом на необходимость действовать…
– Распрягай, Трувор, приехали, – махнул рукой Захар. – А тебе, Лабута, коли еще хоть слово при мне скажешь, язык отрежу!
Ворча и бросая на ведуна недовольные взгляды, мужики принялись распускать ремни и снимать с лошадей хомуты, а Олег описал по двору широкий круг и опять остановился возле раскрытых ворот. Крест на руке пульсировал жаром – но с такой же силой он жег запястье по всему двору, и в доме, когда Середин заходил туда утром. Никакой разницы. Магическое воздействие равномерно везде, ясно выраженного источника не заметно.
Мельник, мельник… Дом мельника, мельница водяная. Раз почти десять лет Творимир не жаловался на нрав своей речушки, на забивающие колесо водоросли и камни или еще какие неприятности, работал и работал – значит, с водяной нежитью он сговорился, не шалила. И дом окружило как раз болото. Значит, не без стараний хозяина их тут чары удерживают. Может, от татей и чужаков он такую защиту придумал? Вряд ли. Откуда в этой глуши чужаки? А вот клиенты к мельнику ездят часто, ремесло у него такое – на людей работать. Не станет же он на селян этакую ловушку ставить! Враз заказчиков лишиться можно. Опять же, из дома всё вынесено подчистую. Коли хозяин жилье свое бросил – зачем его так опасно и старательно защищать?
– Или не бросил? – Олег, покусывая губу, забегал по двору. – Может, ограбили? Может, мертв хозяин давно, а на дворе проклятье его предсмертное осталось? Тогда есть шанс. Коли он мертв, за Калинов мост заглянуть не сложно. У него самого и спросим. Коли покойник – ответит, коли жив – можно надеяться, сам скоро появится.
– Захар! – окликнул ведун бородача. – Бросайте это нудное дело и сюда собирайтесь. Чем народа в кругу больше, тем легче душу усопшего выкликать. Коля, хватит на крыше, как сычу, сидеть, сюда прыгай. Лабута, стол из дома принесите, на нем разговаривать станем…
Пока мужики вытаскивали стол, Середин подпрыгнул, выдернул из толстого одеяла дранки одну дощечку, разломил пополам, срезал ножом уголки с одного конца, соорудив некое подобие большой стрелки. Когда стол выволокли из дверей и опустили на землю, Олег прямо на столешнице нацарапал ножом буквы, старательно вспоминая древнерусский алфавит, чтобы не пропустить ни одной, в углу добавил цифры, на противоположной стороне начертал большие «Да» и «Нет». О том, что хозяин дома может оказаться неграмотным, он особо не беспокоился. На Руси волхвы учили грамоте всех, поголовно. И уж мужчина, уродившийся в мельничьей, а значит зажиточной, семье оказаться необразованным не мог ни при каком раскладе.
– Слушайте меня, – распрямился ведун, закончив работу, бросил стрелку в центр алфавита. – Не знаю, знаком ли вам этот обряд, но прост он, как березовое полено. Мы все встаем в круг и кладем руки на стол так, чтобы они соприкасались. Затем вызываем мельника Творимира. Просто выкликаем по имени. Чем больше людей, тем больше вероятность, что он откликнется – а нас довольно много, мы в его доме, в его власти. Обязан отозваться. Потом я начну задавать вопросы, а хозяин будет стрелкой указывать на буквы, составляя слова. Мы прочитаем, чего он желает, выполним просьбу, и он нас отпустит. Всё очень просто. Подходите сюда, кладите руки. Ладони каждого должны касаться ладоней соседей, иначе круг не сомкнётся…
Мужики неуверенно переглядывались, и Середин повысил тон:
– Ну, давайте, шевелитесь! Вы что, хотите тут на всю жизнь остаться? Глядите, как холодает, уже и лошади в инее. Этак жизнь уже к утру закончиться может. Станете сосульками. Давайте, подходите! И девки тоже. Лишние руки только на пользу пойдут.
– Давайте, мужики, – кивнул Захар. – По всему видать, без сего не обойдемся.
Подчинившись старшему, путники стали приближаться, опускать на столешницу мозолистые ладони.
– Руки сомкните, – напоминал Олег. – И стол к земле прижимайте, дабы контакт прочный получался. Кончики пальцев – это для гнилой интеллигенции. Все подошли? Руки сомкнуты? – Ведун сам опустил ладони, коснувшись левым мизинцем руки Захара, а правой – прижавшейся сбоку Всеславы. – Глаза закройте, представьте перед собой мельника. Я-то не знаю, как он выглядел. Представили? Постарайтесь припомнить его во всех подробностях. Творимир, Творимир…
Середин сделал паузу на пару минут, давая людям время восстановить в памяти нужную внешность, сделать ее четкой и осязаемой, наполнить умершим свой разум, нацелить на него свое сознание. Затем плавным заунывным голосом, без лишних эмоций и неожиданных звуков пропел:
– Дух Творимира… Дух Творимира, мы вызываем тебя… Дух Творимира, приди на наш зов… Теперь все вместе зовем тихим голосом: Дух Творимира, приди на наш зов…
– Приди, приди… – послушно забормотали селяне, и Олег увидел, что щепка на столе дрогнула, качнулась со стороны на сторону, чуть подпрыгнула.
– Он нас слышит, мужики, – не меняя тона, предупредил ведун. – Он уже здесь, где-то совсем рядом. Только не спугните, а то спрашивать будет некого. Еще раз все вместе: Дух Творимира, вызываем тебя…
– Дух Творимира… – начали завывать путники.
И тут Олега от кончиков мизинцев к темени словно пробило разрядом тока. В глазах потемнело, в ноздри ударил резкий, непереносимый запах чеснока. Тело свело судорогой, он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни вдохнуть, не выдохнуть. Внутри, от желудка, поползла тошнотворная мерзлота, вызывая и одновременно останавливая рвотный спазм.
– А-а-а! – заорал кто-то рядом.
Всё прошло так же внезапно, как и началось. Середин глубоко вдохнул, качнулся вперед, опираясь на стол, тряхнул головой и… И обнаружил, что стоит один. Селяне разбежались по двору в стороны и таращились на него с явным ужасом.
– Что случилось? – недоумевал Олег. Люди молчали.
– Куда вы разбежались? Почему не у стола? – Никто не отвечал.
– Что случилось? Электрическая сила, да скажите хоть слово!
– Ты… Ты… – попытался ответить Лабута, но сглотнул и замолчал.
– Захар! – Олег нашел глазами старшего. – Хоть ты можешь сказать, что тут случилось, пока я обеспамятовал?
– Ты… – кивнул бородач. – Ты голосом Творимировым заговорил. Ты… Ты…
– Молвил ты голосом мельника, – вступил в разговор Рюрик. – Молвил, что ищешь мести за злодеяния половецкие. И не выпустишь никого, пока тело тебе одного из нас не отдадут. Жертвы хочешь кровавой.
– Вот это да… – Середин внезапно ощутил в ногах сильную слабость, отступил к крыльцу и опустился на ступеньки.
Во дворе наступила тишина – только промерзающие бревна избы и сараев мерно потрескивали, разрываемые каплями воды, что остались в толще древесины.
– Я вот о чем помыслил, дети мои, – наконец подал голос старый Рюрик. – Пожил я уже немало, годы и болезни многие в тягость мне ныне стали. Душа моя радуется, глядя на вас, дети и внуки мои, на плоды трудов многих ваших и моих, но плоть немощна. Счастье мне богами подарено крепость рода своего лицезреть, но пора и честь знать. Нажился. Пусть меня мельник в жертву забирает, а вы живите, дело мое и род наш продолжайте.
– Постой, старик, – покачал головой Середин, – не укладывается тут что-то. Отродясь на Руси жертв человеческих не случалось – так откуда мерзость эта Творимиру в голову могла прийти? И потом, коли он хочет отомстить за половецкие злодеяния, то почему жертву с вас требует, своих соседей? Повтори-ка, Рюрик, чего он просил? Только точно: именно жертву или что иное? Может, не ваших голов, а половецких сюда нужно пару мешков привезти?
– Половцев он поносил хульными словами, то верно, – кивнул старик. – Но жертву с нас требовал, одного из мужей просил отдать.
– Так жертву – или одного из мужей? – уточнил ведун.
– Одного из мужей, – чуть помедлив, подтвердил Рюрик.
– Мужей… – прикусил губу Середин. – Мужей… Дом разграблен, хозяин мертв, но жаждет мести…
– Нет, Рюрик, – мотнул головой Олег, – не возьмет тебя мельник в жертву. Не крови он ищет, но мести. Хочет половцам за набег отомстить, да бесплотен ныне стал. Плоть получить и хочет. В тело мужское воплотиться, разбойников найти и смерти предать. А ты, сам сказываешь, немощен. Нет, старик, от тебя он откажется. Он мужчину для воплощения получить намерен, сильного и здорового. Так я его условие понимаю.
– И кого он выбрал? – пересохшим голосом поинтересовался безусый Трувор.
– Никого, – пожал плечами ведун. – Мельник ваш требователен, но соблюдает меру. Нам думать. Он просто хочет получить мужское тело.
Середин передернул плечами, потер ладони одну о другую, потом растер уши. Судя по всему, настала пора доставать налатник и меховые штаны.
– Ну, тебе беспокоиться нечего, малец, – хмыкнул рыжебородый Лабута. – От вас с Малютой любой хозяин откажется, окромя отца с матерью.
– А от кого не откажется? – спросил Захар.
– Да от тебя, например, – ответил мужик. – Ты хоть ныне и не молод, но крепок и дело ратное ведаешь. От меня, мыслю, тоже отмахиваться не станет. От Оскола… – Лабута указал на угрюмого мужика, что путешествовал на самой задней повозке, рядом с Рюриком, – али от Путяты Козловского. – Путятой звали возницу с самой первой повозки, низкорослого, но широкоплечего, с жиденькой короткой бородкой. – Так чего, мужики, жребий бросать станем?
– Про колдуна забыл, Лабута, – хмуро обратил внимание Оскол. – Он тоже не баба и с оружием, вижу, в ладах.
– Это верно, – поднял голову Захар. – Про колдуна-то нашего мы и забыли.
– Я не колдун… – начал было Олег.
Но старший среди путников тут же его перебил:
– Не тебе ли по ремеслу с нежитью резаться? Вот и режься, ныне есть на ком ремесло показать. Подрядился нас от беды темной выручить – от и выручай, твое это дело, не наше. А мы уж, как водится, за работу тебе отплатим, скинемся на круг. Так, мужики?
– Верно молвишь, Захар, – встрепенулись селяне. – Всё верно. А ну, как и вовсе он в сговоре о колдовстве здешнем? Никогда ране такого у мельника не случалось! Пусть управляется, а там посмотрим, чего ведун стоит! Давай, сполняй ремесло, ведун! Назвался груздем, полезай в кузов.
Выкрики становились всё более угрожающими, и рука Олега невольно потянулась к рукояти сабли, но он вовремя остановился. Чего ради сражаться? Ну, порубает он селян – что изменится? Болото вокруг и мороз на дворе никуда не денутся. Останется погибать вместе с побитыми. Да еще неизвестно, управится ли один супротив всех. Удача ратная переменчива, а щит и бриганта – вон, среди вещей у яслей свалены. Без щита, коли со всех сторон нападают, точно не устоять. И потом… И потом…
– Че орете?! – рыкнул он на мужиков. – Я что, отказываюсь? Кто еще за вас, лапотников, супротив нежити выступит? Мое дело колдовство черное разрушать, сам знаю. Не знаю только, сколько спросить с вас за это. Мельник ладно, а вот за грубость, за обиду точно платить заставлю. Че глотки рвете? Вот уйду сейчас в топь – чего делать станете? Даже жертвы принести не сможете, обалдуи!
Мужики затихли, а ведун поднялся со ступеней и прошелся по двору, прикидывая, что можно сделать в такой ситуации. Отдавать никого из селян, конечно, нельзя. Правы горлопаны – его дело людей защищать, а не откупаться ими перед нечистью. Иначе грех на его совесть ляжет, не ведун он тогда будет, а так, хвастунишка и плут, серебро за пустячные фокусы выпрашивающий.
Как чары со двора снять – неведомо, и тайна эта спрятана в памяти мельника. Не получив обещанной платы, Творимир гостей не пощадит. А значит… Значит, путь один. Пообещать хозяину свое тело, впустить его дух в себя, вместе с памятью, всеми знаниями колдовскими, а там… А там посмотрим, чей дух сильнее окажется.
– Запрягайте, – остановился ведун. – Чтобы потом время зря не тратить. А там и обряд проведем. Меня мельнику станем отдавать. Авось подавится.
Середин прошел к своим вещам, порылся в мешочке с травами и нашел туесок с похожими на мак зернышками белены. Аккуратно отмерил три щепоти, кинул в рот, растер зубами и проглотил. Потом начал седлать коней. Белена начинает действовать минут через десять-пятнадцать, самое позднее – двадцать. Нарушает связь биоэнергетического компонента личности – или, попросту, души – с телом, способствует открытию верхних чакр, не влияя на нижние, расширяя тем самым видение мира, позволяя установить контакт с тонкими материями и невидимыми в обычном состоянии сущностями. В общем, почти полный аналог знаменитого пейотля, за исключением пустяка: если передозировка кактуса вызывает всего лишь понос, то передозировка белены – смерть с вероятностью пятьдесят на пятьдесят. А недозировка – всего лишь жжение в глотке и потерю ориентации. Опаснее белены в русских широтах можно припомнить разве только цикуту,[4] стебель и корни которой имеют соблазнительно сладкий вкус и приятный запах сушеных яблок, да бледную поганку с мухомором,[5] которые вызывают яркие галлюцинации – но только после того, как доза сожранной отравы уже изрядно превысила смертельную.
Уздечка, потник, седло, подпруга… Чересседельная сумка… На чалого – вьюк с запасной одеждой, другой – со шкурой. Сверху, чтобы не натерли лошади спину, – тяжелый мешок с кузнечным инструментом, вьюк с броней… Олег увидел, как спина мерина вздыбилась розовой волной, задышала, как огромные меха. От неожиданности ведун попятился и увидел, как над крышей навеса, вокруг столбов, вдоль стен сверкает серебром странный белесый слой – а снаружи, вне пределов двора, клубится пар, кидаясь из стороны в сторону, сплетаясь в крупные облака, а то вдруг разрываясь на множество мелких, роящихся в вихре шариков, похожих на ватные.
– Разве… Пар так может? – пробормотал ведун и не узнал собственного голоса.
Слова, словно оклеенные наждачной бумагой, выползали из горла медленно, с хрипом и болью. Это означало, что белена подействовала – он теряет контроль над телом и вываливается во внешний, энергетический мир.