Страница:
---------------------------------------------------------------
© E. Annie Proulx "Brokeback Mountain"
© перевод: Лагутина, Lagytina(a)yandex.ru
---------------------------------------------------------------
Эннис Дэль Мар проснулся в пять, оттого что ветер покачивал трейлер,
шелестел вокруг алюминиевой двери и оконных рам. Рубашки, висящие на гвозде,
немного колыхались на сквозняке. Он встал, почесывая седую дорожку волос на
животе и пониже, подошел к газовой плите, налил оставшийся кофе в
эмалированную кастрюльку с обитыми краями; надел рубашку и джинсы,
изношенные сапоги, притоптывая ногами об пол, чтобы сапоги плотнее обулись.
Ветер гудел понизу, вдоль изогнутого в длину трейлера, и при его грохочущих
порывах он слышал царапание мелкого гравия и песка. Такая погода паршива на
шоссе - для лошадиного трейлера. Он должен был упаковать вещи и отправиться
далеко отсюда этим утром. Ранчо было снова выставлено на продажу, и они
отправили последних лошадей, рассчитавшись со всеми днем раньше; хозяин,
вложив ключи в руку Эннису, сказал: "Отдай их этой акуле недвижимости, а я
сваливаю отсюда". Ему возможно придется остаться со своей замужней дочерью,
пока он не найдет другую работу. И все же Энис был полон ощущением
удовольствия - ведь Джек Твист сегодня был в его сне.
Несвежий кофе закипел, но он снял его прежде, чем пена пролилась через
край, налил в заляпанную чашку и подул на черную жидкость, позволяя кадрам
сна прокручиваться вперед. Если он запомнит все как следует, то сможет
растопить день, сделать его теплым, как то время на горе, когда они были
хозяевами мира и ничто не казалось неправильным. Ветер ударил трейлер,
словно отлетевший от самосвала комок грязи, стих, умер, оставляя недолгую
тишину.
Они выросли на маленьких, бедных ранчо в противоположных концах страны,
Джек Твист - в Лайтенинг Флат на границе Монтаны, Эннис дэль Мар недалеко от
Саджа, на краю Юты; оба окончили среднюю школу - деревенские пацаны без
перспектив, привыкшие к тяжелой работе и лишениям; оба с плохими манерами,
грубой речью; приученные к стоической жизни. Эннис, воспитанный его старшим
братом и сестрой после того, как их родители отступили за единственный
поворот на Дид Хоурс Род, оставив их с двадцатью четырьмя долларами наличных
и ранчо с двумя закладными; получивший в четырнадцать лет ограниченную
лицензию на вождение, которая позволяла ему совершать часовую поездку от
ранчо до средней школы. Пикап был старый, без печки, с одним
стеклоочистителем и паршивыми покрышками; когда полетела коробка передач,
денег на ее починку не нашлось. Он хотел учиться дальше, чувствовал, что
слово, знание дает своего рода преимущество, но грузовик сломался, сделав
учебу невозможной, не оставив ему выбора, кроме работы на ранчо.
В 1963, когда он встретил Джека Твиста, Эннис был помолвлен с Альмой
Бирс. И Джек и Эннис утверждали, что экономят деньги для маленького ранчо; в
случае Энниса это означало, что в заначке может болтаться пара
пятидолларовых бумажек. Той весной, согласные на любую работу, каждый из них
подписал контракт со Службой ферм и ранчо - на бумаге они становились
пастухом и кэмптендером (кэмптендер - тот, кто занимается снабжением и
поддержанием лагеря - прим.авт), составив команду по выпасу овец к северу от
Сингала. Летние пастбища лежали выше границы леса на участках Службы леса на
Горбатой Горе. Это было вторым летом Джека Твиста на горе, а у Энниса -
первым. Ни одному из них не было и двадцати.
Они обменялись рукопожатием в затхлом небольшом офисе трейлера, перед
столом, беспорядочно заваленным бумагами, с бакелитовой пепельницей,
заполненной окурками. Жалюзи висели косо и пропускали полоску дневного
света, создавая тень от руки шефа, движущейся в этом свете. Джо Агюрр, с
волнистыми волосами цвета папиросного пепла, разделенными на пробор
посередине, разъяснил им свою точку зрения.
"У Службы леса есть определенные места для разбивки лагеря. Они
расположены так, что могут находиться в паре миль от наших овечьих пастбищ.
Это плохо - есть потери от хищников, никто не заботится об овцах ночью. Что
мне надо - кэмптендер может оставаться в главном лагере, там где разрешено
Службой леса, но ПАСТУХ", - указывающий на Джека резкий взмах руки, -
"ставит палатку тихо и не привлекая внимания недалеко от овец, не на виду, и
он СПИТ там. Съешь ужин, завтрак в лагере, но СПАТЬ - ОКОЛО ОВЕЦ, все сто
процентов, НИКАКОГО КОСТРА, не оставлять НИКАКИХ СЛЕДОВ. Убирай эту палатку
каждое утро, на случай появления ищеек Службы леса. Взял собак, свой .30-.30
(Винчестер 30-30 - прим. авт), спи там. Прошлым чертовым летом потери были
под двадцать пять процентов. Я не хочу повторения того лета. ТЫ", - сказал
он Эннису, окинув взглядом его растрепанные волосы, большие загрубевшие
руки, порванные джинсы, рубашку с оторванной пуговицей, - "по пятницам в
двенадцать по полудню будь у моста со списком необходимого на следующую
неделю и мулами. Кто-нибудь с запасами будет там, на пикапе". Он не
спрашивал, есть ли у Энниса часы - достал дешевые круглые часы на плетеном
браслете из коробки на верхней полке, завел и установил время, бросив их
ему, как будто он не стоял рядом, в пределах досягаемости. "ЗАВТРА УТРОМ мы
отправим вас наверх". Пара двоечников, отправляющихся в никуда.
Они нашли бар и потягивали пиво весь день, Джек, рассказывал Эннису о
грозе с молниями на горе годом раньше, которая убила сорок двух овец, об
особой вони от них и о том, как они жирели, о потребности в большом
количества виски. Он подстрелил орла, сказал он, поворачивая голову, чтобы
показать перо из хвоста орла, заткнутое за его лентой на шляпе. На первый
взгляд Джек выглядел достаточно привлекательным, с его вьющимися волосами и
быстрым смехом, но для некрупного мужчины он был широковат в бедрах, и его
улыбка открывала выступающие зубы - хоть и недостаточно сильно, чтобы
позволить ему есть попкорн из горла кувшина, но - заметно. Он был фанат
родео и на его ремне была пряжка с небольшим изображением наездника, но его
сапоги были сильно изношены, продырявлены, так что ремонт был невозможен.
Эннис, с орлиным носом и узким лицом, неухоженный, с маленькой впалой
грудной клеткой, балансировал небольшим туловищем на длинных ногах
штангенциркуля, обладал мускулистым и гибким телом, созданным для наездника
и для борьбы. Его рефлексы были необыкновенно быстры, и у него была довольно
сильная дальнозоркость, чтобы он не любил читать что-нибудь другое кроме
каталога седел Хэмли.
Грузовики с овцами и трейлеры с лошадьми были разгружены в голове
отряда; и кривоногий баск показал Эннису, как правильно навьючить мулов -
два ранца и седло на каждом животном, перехваченные двойными ромбами и
закрепленными полуузлами, говоря ему: "Никогда не заказывайте суп. Коробки с
супом очень неудобно упаковывать." Три щенка одного из голубых хиллеров
(голубой хиллер - порода пастушьих собак, прим.авт) были усажены в корзину,
низкорослая собака устроена внутри пальто Джека, поскольку ему понравилась
эта небольшая собачка. Эннис выбрал для езды большого гнедого жеребца по
имени Сигар Батт, Джек - гнедую кобылу, которая, как оказалось, брала низкий
старт. В веренице запасных лошадей был грулло (грулло - порода лошадей,
прим.авт) мышиного цвета, эта порода нравилась Эннису. Эннис и Джек, собаки,
лошади и мулы, тысячи овец и их ягнята текли рекой как грязно-серая вода
через леса, и выше - за линию роста леса, в большие цветочные луга и
конечно, в царство нескончаемого ветра.
Они поставили большую палатку на поляне Службы леса, кухню и коробки с
едой расположили в безопасном месте. Той первой ночью оба спали в лагере, но
Джек, уже беспокоящейся о наставлении Джо Агюрр
"спать-с-овцами-и-без-костра", темным утром без лишних слов оседлал гнедую
кобылу. Рассвет пришел нежно-оранжевый, разбавленный понизу студенистой
полосой бледно-зеленого цвета. Затемненная большая часть горы бледнела
медленно, пока не стала того же цвета, что и дым от огня с завтраком Энниса.
Холодный воздух становился сладким, холмики гальки и комков земли
отбрасывали неожиданно длинные, как карандаш, тени, и вертикальные красные
сосны, растущие ниже их лагеря сгущались кусками темного малахита.
В течение дня Эннис смотрел через большую, глубокую долину и иногда
видел Джека - маленькую точку, перемещающуюся на высоком лугу, как насекомое
ползет через скатерть; Джек, в своем неосвещенном лагере видел Энниса как
ночной огонек, красную искру на большой черной громаде горы.
Как-то, далеко за полдень, Джек приехал, выпил две свои бутылки пива,
охлажденного во влажном пакете на затененной стороне палатки, съел две миски
тушеного мяса, четыре из каменных бисквитов Энниса, банку персиков и
закурил, наблюдая солнечный закат.
"Я мотаюсь четыре часа в день", - сказал он мрачно - "съездить на
завтрак, вернуться к овцам, вечером согнать их на ночлег, съездить на ужин,
вернуться к овцам, провести полночи, вскакивая и высматривая койотов. По
справедливости я должен проводить ночь здесь. У Агюрра нет прав заставлять
меня это делать".
"Ты хочешь поменяться?", - спросил Эннис. - " я не возражал бы попасти.
Я не возражал бы там и ночевать".
"Это не решение. Решение - мы должны оба жить в этом лагере. И, черт
подери, та проклятая куцая палатка воняет как моча кота или еще похуже".
"Я не против побыть там".
"Скажу тебе вот что - тебе придется вскакивать множество раз за ночь,
выглядывать койотов. Буду счастлив поменяться, но предупреждаю, я не умею
готовить. Будь доволен открывателем консервов".
"Не может быть такого, уж не хуже, чем я. Без всяких сомнений, я не был
бы против".
Они отгоняли ночь в течение часа желтой керосинкой, и, приблизительно в
десять, Эннис поехал на Сигар Батт, подходящей для ночных поездок лошади,
через мерцающий иней, назад к овцам, захватив оставшиеся бисквиты, коробочки
с джемом и флягу с кофе для себя на весь следующей день, сказав, что он
сэкономит поездку, и будет отсутствовать до ужина.
"Палил по койоту на рассвете", - сказал он Джеку следующим вечером,
умывая лицо горячей водой, намыливаясь мылом и надеясь, что его бритва
достаточно остра для бритья, в то время как Джек чистил картошку. "Большой
сукин сын. Яйца у него размером с яблоки. Держу пари, что он задерет
нескольких ягнят. Выглядит таким здоровым, словно готов сожрать верблюда.
Тебе не оставить горячей воды? Еще много".
"Это все тебе".
"Хорошо, я иду мыть все, до чего смогу дотянуться", - сказал Эннис,
скидывая свои ботинки и джинсы (никаких трусов, никаких носков, заметил
Джек), выжимая зеленую тряпку для мытья посуды рядом с костром, так, что
огонь зашипел.
Они поужинали у огня, у каждого по банке бобов, жареная картошка и
кварта виски на двоих, усевшись задницами на бревно, подошвы сапог и медные
заклепки джинсов нагрелись, передавая друг другу бутылку, пока небо цвета
лаванды теряло цвета, и опускался холодный воздух, пили, курили сигареты,
вставая время от времени помочиться в свете от костра, выбрасывающего искры
в купол неба, подбрасывая дрова в костер, чтобы поддержать течение
разговора, говоря о лошадях и родео, неприятных происшествиях, затянувшихся
авариях и катастрофах, подводной лодке Трешер, которая пошла ко дну двумя
месяцами раньше со всей командой и как это должно было быть - в последние
обреченные минуты. У каждого были собаки, и каждый разбирался в них,
обсуждали планы для ранчо Джека, где обитали его отец и мать, а семейное
гнездо Энниса кануло в лету годы назад, после того, как его предки умерли,
старший брат в Сигнале и замужняя сестра в Каспере. Джек сказал, что его
отец был достаточно известным в прошлом наездником быков, но держал тайны
мастерства при себе, никогда не давая Джеку и слова совета, никогда не
приходил посмотреть скачки Джека, хотя это он одевал его в шерстяные
свитера, когда Джек был маленьким ребенком. Эннис сказал, что вид скачек,
интересный ему, длится больше, чем 8 секунд и имеет некоторые
привлекательные особенности. Деньги - вот привлекательная особенность,
сказал Джек, и Эннис вынужден был согласиться. Они с уважением относились к
мнению друг друга, каждый был доволен компаньоном в месте, где ни один из
них такого не ожидал. Эннис, едущий против ветра обратно к овцам, в
предательском, пьяном свете, думал, что у него никогда не было такого
хорошего времени, чувствуя, что он мог бы дотянуться до ослепляюще белой
луны.
Лето шло, и они перегнали стадо на новое пастбище, перенесли лагерь;
расстояние между овцами и новым лагерем было больше и ночная поездка дольше.
Эннис ездил налегке, спал с открытыми глазами, но время, что он был вдали от
овец, увеличивалось и увеличивалось. Джек выводил визгливые запилы на
гармонике, немного вялый из-за падения со своенравной гнедой кобылы, у
Энниса был хороший грудной голос; несколько ночей они провели, распевая
пару-тройку песен. Эннис знал сальные словечки к "Рыже-чалой." Джек
попытался спеть песню Карла Перкинса, крича, "что я говорю-да-да", потом
затянул печальный псалом, "Идущий по воде Иисус", услышанный от матери,
которая полагала, что Пентекост, когда пел на торжественной панихиде,
местами звучал как тявканье койотов.
"Слишком поздно, чтобы тащиться к ним, этим чертовым овцам", - сказал
Эннис, головокружительно пьяный, стоя на четвереньках, в тот холодный час,
когда луна стала ущербной на два часа. Камни на поляне окрасились в
бело-зеленый цвет, и сильный ветер пригибал языки пламени низко к земле, а
потом раздувал огонь в желтые шелковые сполохи. "Дай-ка мне лишнее одеяло, я
тут прилягу, вздремну минут сорок и поеду с рассветом".
"Отморозишь задницу, когда костер погаснет. Лучше бы спать в палатке".
"Да ладно, я ничего не почувствую". Но он дрожал под парусиной, сучил
ногами, храпел на земле уже достаточно долго, когда разбудил Джека
постукиванием зубов.
"Иисус Христос, кончай трястись и иди сюда. Спальное место достаточно
большое", сказал Джек хриплым со сна голосом. Действительно, место было
достаточно большим, достаточно теплым, и скоро они значительно углубили их
близкие отношения. Сон Энниса был в самом разгаре - починить ли забор или
прогулять деньги, и он ему не хотелось ни одного, ни другого, когда Джек
притянул его левую руку к своему вставшему члену. Эннис резко отдернул руку,
как если бы он коснулся огня, встал на колени, расстегнул ремень, спустил
штаны, поставил Джека на четыре точки, с помощью легкого усилия и небольшого
количества слюны вошел в него, чего он никогда не делал раньше - но никакие
инструкции для этого не нужны. Они пошли в эту дорогу в тишине, за
исключением нескольких хриплых вздохов и полупридушенного Джека: " сейчас
кончу", закончили, рухнули и уснули.
Эннис проснулся в алом свете рассвета, со штанами ниже колен, с
отменной головной болью, и Джеком в притык к нему; не говоря ничего о
происшедшем, они оба знали, как это повлияет на оставшуюся часть лета, и
овцы отправились в ад.
Так оно и шло. Они никогда не говорили о сексе, разрешая ему случаться
сначала только в палатке ночью, затем и при дневном свете, под горячим
солнцем, палящим с неба, и вечером - в тепле костра, быстро, грубо, в смехе
и фырканье, никакого приглушения шума, но - сказав "нет" гребаному слову -
только раз, когда Эннис сказал: "Я не педик", Джек поддержал: "И я. Это
разовый случай. И это никого не касается, только нас". Были только они двое
на горе, летящей в насыщенном эйфорией, горьком воздухе, смотрящие сверху на
спинку ястреба и ползущие огни машин по равнине внизу, отстранившихся от
привычных забот и далеких от собак на ранчо, лающих в темноте. Они верили,
что их никто не видел, и не знали, что Джо Агюрр однажды наблюдал за ними в
свой 10x42 бинокль в течение десяти минут, ожидая, пока они застегнут свои
джинсы, ожидая, пока Эннис не поехал назад к овцам, перед тем как передать
известие, что близкие Джека послали сообщение - его дядя Гарольд был в
больнице с пневмонией и предполагалось, что он не выкарабкается. Но он
выкарабкался, и Агюрр приехал снова, чтобы об этом сказать, пристально
уставившись на бесстыжего Джека, который даже не потрудился спуститься с гор
по такому поводу.
В августе Эннис провел всю ночь с Джеком в основном лагере, и под
проливным ливнем овцы понеслись на запад и смешались со стадом на другом
пастбище. Было тяжелое время, пять дней Эннис и чилийский пастух не знающий
английского пытались решить задачу, почти нерешаемую, поскольку маркировка
краской была потерта и слабо заметна в конце сезона. Даже когда номера
совпадали, Эннис знал, что овцы были перемешаны. В это беспокойное время все
казалось запутанным.
Первый снег выпал рано, тринадцатого августа, навалившись по колено, но
быстро растаял. На следующей неделе Джо Агюрр прислал им указание спускаться
- другой, больший шторм приближался с Тихого океана - и они упаковали вещи,
и спустились с горы - с овцами, с камнями, катящимися из под их ног, под
пурпурным облаком, несущимся с запада, и металлическим запахом прибывающего
снега, подгоняющего их. Гора бурлила с демонической силой, покрываясь
ледяной коркой под мерцающим сквозь рваные облака светом, ветер вырывал
траву в ущелье, и катил бревна от разваленных лесозаготовок, и дико завывал
в узких ущельях. Так как они спускались под уклон, у Энниса было чувство,
что он как в замедленной съемке - в безудержном, необратимом падении.
Джо Агюрр заплатил им, сказав пару слов. Рассматривая потрепанных овец
с кислым выражением на лице, произнес: "Некоторые из них не дошли досюда
вместе с вами". Количество овец было не тем, на которое он надеялся. Ранчеры
никогда не работали слишком усердно.
"Ты собираешься заняться этим следующим летом?", - спросил Джек Энниса
на улице, одна нога уже в его зеленом пикапе. Ветер дул сильными и холодными
порывами.
"Скорее - нет". Облако пыли моталось в воздухе и насыщало все мелким
песком, и он икоса смотрел сквозь него. "Как я говорил, Альма и я поженимся
в декабре. Попробую найти какую-нибудь работу на ранчо. А ты?", - он отвел
взгляд от челюсти Джека, с синяком от сильного удара, которым Эннис наградил
его вчера.
"Если ничего лучшего не подвернется. Есть такая мысль - вернуться к
отцу, помочь ему зимой, потом может быть двинуться весной в Техас. Если
призыв не воинскую службу не достанет меня".
"Неплохо", - сказал Джек, и они обменялись рукопожатием, хлопнули друг
друга по плечу, а потом было сорок футов расстояния между ними и ничего не
оставалось делать, как только удаляться в противоположных направлениях.
Где-то в пределах мили пути Эннис почувствовал, как что-то скрутило живот,
моментально, за какой-то ярд дороги. Дикая боль пронзила его. Он остановился
на обочине. Он никогда еще не чувствовал себя так плохо и ему потребовалось
немало времени, чтобы придти в себя.
В декабре Эннис женился на Альме Бирс, и к середине января она
забеременела. Он поменял несколько временных мест работы на ранчо, затем
устроился ковбоем в старом местечке Элвуд Хай-Топ к северу от Лост Кэбин в
Графстве Уошаки. Он все еще работал там в сентябре, когда родилась Альма
младшая - так он назвал свою дочку, и их спальня была наполнилась запахом
старой крови, молока и дерьма ребенка, и звуки были звуками воплей,
причмокивания и сонными стонами Альмы, и все обещало изобилие и долгую жизнь
тому, кто работал с домашней скотиной.
Когда Хай-Топ загнулся, они переехали в маленькую квартиру в Ривертон,
над прачечной. Эннис пошел в бригаду дорожных рабочих, относясь к этому
спокойно, но работая по уикендам в Рафтер Б, в обмен на содержание там его
лошадей. Родилась вторая девочка, и Альма захотела остаться в городе
поблизости от клиники, потому что у ребенка были астматические хрипы.
"Эннис, пожалуйста, никаких больше чертовых унылых ранчо", - сказала
она, сидя на его коленях, обвив его своими тонкими, веснушчатыми руками.
"Давай попробуем найти место здесь, в городе?"
"Я подумаю", - ответил Эннис, скользя рукой по рукаву ее блузки и
поглаживая шелковистые волосы подмышки, затем опустил ее ниже, пальцы
продвинулись к ее ребрам, к холмикам грудей, по круглому животу, и колену, и
во влажную расщелину - истинную дорогу к северному полюсу или экватору, в
зависимости от того, какой путь вы выбираете занимаясь этим, - пока она не
задрожала и не стала сопротивляться его руке, и он перекатил ее на живот,
сделав быстро то, что она ненавидела. Они остались в небольшой квартирке,
которую он выбрал, потому что это ее можно было бы покинуть в любое время.
Шло четвертое лето после Горбатой Горы, когда в июне Эннис получил
письмо до востребования от Джека Твиста, первое дуновение жизни за все это
время.
"Друг, это письмо весьма запоздало. Надеюсь, ты получишь его. Слышал,
что ты обосновался в Ривертоне. Буду проездом 24-го, думаю, что могу
остановиться и купить тебе пива. Черкни мне пару слов, если можешь, скажи
там ли ты."
Обратным адресом был указан Чайлдресс, Техас. Эннис ответил на письмо:
"Можешь не сомневаться!", не зыбыв указать свой адрес в Ривертоне.
День был жаркий и ясный с утра, но к полудню с запада набежали облака,
принеся с собой немного душный воздух. Эннис, одетый в лучшую рубашку, белую
с широкими черными полосками, не знал, во сколько Джек приедет, и поэтому
взял выходной на весь день, ходил взад-вперед, всматриваясь в конец улицы,
тусклой от пыли. Альма говорила что-то о том, чтобы отвести его друга
поужинать к Ниф & Форк вместо того, чтобы готовить, и как было бы
здорово, если бы они могли бы нанять приходящую няню, но Эннис сказал, что,
скорее всего, он только прогуляется с Джеком выпить. Джек не любитель
ресторанов, сказал он, думая о грязных ложках, вычерпывающих липкие холодные
бобы из банок, приткнутых на бревне.
Позже днем, с громовым грохотом, подъехал тот самый старый зеленый
пикап и он увидел, как Джек вышел из грузовика, украшенный потрепанным
резистолом (резистол - ковбойская шляпа - прим.авт.), сдвинутым назад.
Горячая волна окатила Энниса, и он рванул вниз, толкнув дверь,
захлопнувшуюся за ним. Джек бежал по лестнице, прыгая через две ступеньки.
Они схватили друг друга за плечи, сжимая друг друга в объятиях очень крепко,
не давая друг другу вздохнуть, говоря - сукин сын, сукин сын - и просто,
легко как подходящий ключ поворачивает язычок замка, их уста с силой
соединились, зубы Джека обдирали до крови, его шляпа, падающая вниз,
прикосновение щетины, и открытие двери, и Альма, рассматривающая несколько
секунд напряженные плечи Энниса, и закрытии двери, и, не видя ничего, они
сжимают друг друга, слившись и грудью, и пахом, и бедрами, и ногами,
наступая на пальцы ног друг друга, пока они не отстранились, чтобы
перехватить воздуха, и Эннис, не щедрый на проявления нежности, сказал то,
что он говорил лишь своим лошадям и дочерям, своим маленьким любимицам -
"мой милый".
Дверь приоткрылась снова, на несколько дюймов, и Альма показалась в
неярком свете.
Что он мог сказать? "Альма, это - Джек Твист, Джек, моя жена Альма."
Его грудь вздымалась. Он мог чувствовать запах Джека - такой знакомый аромат
сигарет, мускусного пота и легкой травяной свежести, и с этим всем -
нахлынувший холод горы. "Альма", - продолжал он, "Джек и я не видели друг
друга четыре года". Как будто это была уважительная причина. Он был рад
тому, что на лестничной площадке был тусклый свет, и не отворачивался от
нее.
"Да, немало", - сказала Альма севшим голосом. Она видела то, что она
видела. Позади нее в комнате молния осветила окно как белый дрожащий лист, и
заплакал ребенок.
"У вас есть ребенок?", - спросил Джек. Его вздрагивающая рука задела
руку Энниса, вспышка электричества проскочила между ними.
"Две маленьких девочки", - ответил Эннис. - "Альма младшая и Франкин.
Люблю их безумно". Рот Альмы дернулся.
"У меня мальчик", - сказал Джек. "Восемь месяцев. Представляете, я
женился на симпатичной маленькой техасской девчушке - Лорин". По вибрации
половицы, на которой оба они стояли, Эннис мог чувствовать, как сильно
трясло Джека.
"Альма", - сказал он. "Джек и я прогуляемся выпить. Скорее всего, я не
вернусь сегодня вечером, нам надо выпить и поговорить".
"Да, естественно", - сказала Альма, вытаскивая чек из кармана. Эннис
подумал, что она собиралась просить, чтобы он принес ей пачку сигарет, чтобы
он вернулся поскорее.
"Приятно было увидеть вас", - сказал Джек, дрожа как лошадь перед
заездом.
"Эннис...", - позвала Альма голосом, полным страдания, но это не
остановило его на лестнице, и он крикнул на ходу: "Альма, если ты хочешь
курить - есть несколько сигарет в кармане моей синей рубашки в спальне".
Они уехали на грузовике Джека, купили бутылку виски, и через двадцать
минут сотрясали кровать в мотеле Сиеста. Редкие градины стучали по окну,
вместе с дождем и юрким ветром, ударяющим по незакрытой двери соседнего
номера, и так - всю ночь.
Номер пропах спермой, и дымом, и потом, и виски, старым ковром и кислым
сеном, седельной кожей, дерьмом и дешевым мылом. Эннис лежал распластанный,
выдохшийся и мокрый, дыша глубоко, все еще полувозбужденный, и Джек,
выдыхающий облака сигаретного дыма как фонтанирующий кит, прошептал:
"Господи, нужно было через все это пройти, чтобы вернуться вскачь назад и
заняться этим так чертовски классно. Мы должны поговорить об этом. Клянусь
богом, я не знал, что мы сделаем это снова - да, и получилось. Вот почему я
© E. Annie Proulx "Brokeback Mountain"
© перевод: Лагутина, Lagytina(a)yandex.ru
---------------------------------------------------------------
Эннис Дэль Мар проснулся в пять, оттого что ветер покачивал трейлер,
шелестел вокруг алюминиевой двери и оконных рам. Рубашки, висящие на гвозде,
немного колыхались на сквозняке. Он встал, почесывая седую дорожку волос на
животе и пониже, подошел к газовой плите, налил оставшийся кофе в
эмалированную кастрюльку с обитыми краями; надел рубашку и джинсы,
изношенные сапоги, притоптывая ногами об пол, чтобы сапоги плотнее обулись.
Ветер гудел понизу, вдоль изогнутого в длину трейлера, и при его грохочущих
порывах он слышал царапание мелкого гравия и песка. Такая погода паршива на
шоссе - для лошадиного трейлера. Он должен был упаковать вещи и отправиться
далеко отсюда этим утром. Ранчо было снова выставлено на продажу, и они
отправили последних лошадей, рассчитавшись со всеми днем раньше; хозяин,
вложив ключи в руку Эннису, сказал: "Отдай их этой акуле недвижимости, а я
сваливаю отсюда". Ему возможно придется остаться со своей замужней дочерью,
пока он не найдет другую работу. И все же Энис был полон ощущением
удовольствия - ведь Джек Твист сегодня был в его сне.
Несвежий кофе закипел, но он снял его прежде, чем пена пролилась через
край, налил в заляпанную чашку и подул на черную жидкость, позволяя кадрам
сна прокручиваться вперед. Если он запомнит все как следует, то сможет
растопить день, сделать его теплым, как то время на горе, когда они были
хозяевами мира и ничто не казалось неправильным. Ветер ударил трейлер,
словно отлетевший от самосвала комок грязи, стих, умер, оставляя недолгую
тишину.
Они выросли на маленьких, бедных ранчо в противоположных концах страны,
Джек Твист - в Лайтенинг Флат на границе Монтаны, Эннис дэль Мар недалеко от
Саджа, на краю Юты; оба окончили среднюю школу - деревенские пацаны без
перспектив, привыкшие к тяжелой работе и лишениям; оба с плохими манерами,
грубой речью; приученные к стоической жизни. Эннис, воспитанный его старшим
братом и сестрой после того, как их родители отступили за единственный
поворот на Дид Хоурс Род, оставив их с двадцатью четырьмя долларами наличных
и ранчо с двумя закладными; получивший в четырнадцать лет ограниченную
лицензию на вождение, которая позволяла ему совершать часовую поездку от
ранчо до средней школы. Пикап был старый, без печки, с одним
стеклоочистителем и паршивыми покрышками; когда полетела коробка передач,
денег на ее починку не нашлось. Он хотел учиться дальше, чувствовал, что
слово, знание дает своего рода преимущество, но грузовик сломался, сделав
учебу невозможной, не оставив ему выбора, кроме работы на ранчо.
В 1963, когда он встретил Джека Твиста, Эннис был помолвлен с Альмой
Бирс. И Джек и Эннис утверждали, что экономят деньги для маленького ранчо; в
случае Энниса это означало, что в заначке может болтаться пара
пятидолларовых бумажек. Той весной, согласные на любую работу, каждый из них
подписал контракт со Службой ферм и ранчо - на бумаге они становились
пастухом и кэмптендером (кэмптендер - тот, кто занимается снабжением и
поддержанием лагеря - прим.авт), составив команду по выпасу овец к северу от
Сингала. Летние пастбища лежали выше границы леса на участках Службы леса на
Горбатой Горе. Это было вторым летом Джека Твиста на горе, а у Энниса -
первым. Ни одному из них не было и двадцати.
Они обменялись рукопожатием в затхлом небольшом офисе трейлера, перед
столом, беспорядочно заваленным бумагами, с бакелитовой пепельницей,
заполненной окурками. Жалюзи висели косо и пропускали полоску дневного
света, создавая тень от руки шефа, движущейся в этом свете. Джо Агюрр, с
волнистыми волосами цвета папиросного пепла, разделенными на пробор
посередине, разъяснил им свою точку зрения.
"У Службы леса есть определенные места для разбивки лагеря. Они
расположены так, что могут находиться в паре миль от наших овечьих пастбищ.
Это плохо - есть потери от хищников, никто не заботится об овцах ночью. Что
мне надо - кэмптендер может оставаться в главном лагере, там где разрешено
Службой леса, но ПАСТУХ", - указывающий на Джека резкий взмах руки, -
"ставит палатку тихо и не привлекая внимания недалеко от овец, не на виду, и
он СПИТ там. Съешь ужин, завтрак в лагере, но СПАТЬ - ОКОЛО ОВЕЦ, все сто
процентов, НИКАКОГО КОСТРА, не оставлять НИКАКИХ СЛЕДОВ. Убирай эту палатку
каждое утро, на случай появления ищеек Службы леса. Взял собак, свой .30-.30
(Винчестер 30-30 - прим. авт), спи там. Прошлым чертовым летом потери были
под двадцать пять процентов. Я не хочу повторения того лета. ТЫ", - сказал
он Эннису, окинув взглядом его растрепанные волосы, большие загрубевшие
руки, порванные джинсы, рубашку с оторванной пуговицей, - "по пятницам в
двенадцать по полудню будь у моста со списком необходимого на следующую
неделю и мулами. Кто-нибудь с запасами будет там, на пикапе". Он не
спрашивал, есть ли у Энниса часы - достал дешевые круглые часы на плетеном
браслете из коробки на верхней полке, завел и установил время, бросив их
ему, как будто он не стоял рядом, в пределах досягаемости. "ЗАВТРА УТРОМ мы
отправим вас наверх". Пара двоечников, отправляющихся в никуда.
Они нашли бар и потягивали пиво весь день, Джек, рассказывал Эннису о
грозе с молниями на горе годом раньше, которая убила сорок двух овец, об
особой вони от них и о том, как они жирели, о потребности в большом
количества виски. Он подстрелил орла, сказал он, поворачивая голову, чтобы
показать перо из хвоста орла, заткнутое за его лентой на шляпе. На первый
взгляд Джек выглядел достаточно привлекательным, с его вьющимися волосами и
быстрым смехом, но для некрупного мужчины он был широковат в бедрах, и его
улыбка открывала выступающие зубы - хоть и недостаточно сильно, чтобы
позволить ему есть попкорн из горла кувшина, но - заметно. Он был фанат
родео и на его ремне была пряжка с небольшим изображением наездника, но его
сапоги были сильно изношены, продырявлены, так что ремонт был невозможен.
Эннис, с орлиным носом и узким лицом, неухоженный, с маленькой впалой
грудной клеткой, балансировал небольшим туловищем на длинных ногах
штангенциркуля, обладал мускулистым и гибким телом, созданным для наездника
и для борьбы. Его рефлексы были необыкновенно быстры, и у него была довольно
сильная дальнозоркость, чтобы он не любил читать что-нибудь другое кроме
каталога седел Хэмли.
Грузовики с овцами и трейлеры с лошадьми были разгружены в голове
отряда; и кривоногий баск показал Эннису, как правильно навьючить мулов -
два ранца и седло на каждом животном, перехваченные двойными ромбами и
закрепленными полуузлами, говоря ему: "Никогда не заказывайте суп. Коробки с
супом очень неудобно упаковывать." Три щенка одного из голубых хиллеров
(голубой хиллер - порода пастушьих собак, прим.авт) были усажены в корзину,
низкорослая собака устроена внутри пальто Джека, поскольку ему понравилась
эта небольшая собачка. Эннис выбрал для езды большого гнедого жеребца по
имени Сигар Батт, Джек - гнедую кобылу, которая, как оказалось, брала низкий
старт. В веренице запасных лошадей был грулло (грулло - порода лошадей,
прим.авт) мышиного цвета, эта порода нравилась Эннису. Эннис и Джек, собаки,
лошади и мулы, тысячи овец и их ягнята текли рекой как грязно-серая вода
через леса, и выше - за линию роста леса, в большие цветочные луга и
конечно, в царство нескончаемого ветра.
Они поставили большую палатку на поляне Службы леса, кухню и коробки с
едой расположили в безопасном месте. Той первой ночью оба спали в лагере, но
Джек, уже беспокоящейся о наставлении Джо Агюрр
"спать-с-овцами-и-без-костра", темным утром без лишних слов оседлал гнедую
кобылу. Рассвет пришел нежно-оранжевый, разбавленный понизу студенистой
полосой бледно-зеленого цвета. Затемненная большая часть горы бледнела
медленно, пока не стала того же цвета, что и дым от огня с завтраком Энниса.
Холодный воздух становился сладким, холмики гальки и комков земли
отбрасывали неожиданно длинные, как карандаш, тени, и вертикальные красные
сосны, растущие ниже их лагеря сгущались кусками темного малахита.
В течение дня Эннис смотрел через большую, глубокую долину и иногда
видел Джека - маленькую точку, перемещающуюся на высоком лугу, как насекомое
ползет через скатерть; Джек, в своем неосвещенном лагере видел Энниса как
ночной огонек, красную искру на большой черной громаде горы.
Как-то, далеко за полдень, Джек приехал, выпил две свои бутылки пива,
охлажденного во влажном пакете на затененной стороне палатки, съел две миски
тушеного мяса, четыре из каменных бисквитов Энниса, банку персиков и
закурил, наблюдая солнечный закат.
"Я мотаюсь четыре часа в день", - сказал он мрачно - "съездить на
завтрак, вернуться к овцам, вечером согнать их на ночлег, съездить на ужин,
вернуться к овцам, провести полночи, вскакивая и высматривая койотов. По
справедливости я должен проводить ночь здесь. У Агюрра нет прав заставлять
меня это делать".
"Ты хочешь поменяться?", - спросил Эннис. - " я не возражал бы попасти.
Я не возражал бы там и ночевать".
"Это не решение. Решение - мы должны оба жить в этом лагере. И, черт
подери, та проклятая куцая палатка воняет как моча кота или еще похуже".
"Я не против побыть там".
"Скажу тебе вот что - тебе придется вскакивать множество раз за ночь,
выглядывать койотов. Буду счастлив поменяться, но предупреждаю, я не умею
готовить. Будь доволен открывателем консервов".
"Не может быть такого, уж не хуже, чем я. Без всяких сомнений, я не был
бы против".
Они отгоняли ночь в течение часа желтой керосинкой, и, приблизительно в
десять, Эннис поехал на Сигар Батт, подходящей для ночных поездок лошади,
через мерцающий иней, назад к овцам, захватив оставшиеся бисквиты, коробочки
с джемом и флягу с кофе для себя на весь следующей день, сказав, что он
сэкономит поездку, и будет отсутствовать до ужина.
"Палил по койоту на рассвете", - сказал он Джеку следующим вечером,
умывая лицо горячей водой, намыливаясь мылом и надеясь, что его бритва
достаточно остра для бритья, в то время как Джек чистил картошку. "Большой
сукин сын. Яйца у него размером с яблоки. Держу пари, что он задерет
нескольких ягнят. Выглядит таким здоровым, словно готов сожрать верблюда.
Тебе не оставить горячей воды? Еще много".
"Это все тебе".
"Хорошо, я иду мыть все, до чего смогу дотянуться", - сказал Эннис,
скидывая свои ботинки и джинсы (никаких трусов, никаких носков, заметил
Джек), выжимая зеленую тряпку для мытья посуды рядом с костром, так, что
огонь зашипел.
Они поужинали у огня, у каждого по банке бобов, жареная картошка и
кварта виски на двоих, усевшись задницами на бревно, подошвы сапог и медные
заклепки джинсов нагрелись, передавая друг другу бутылку, пока небо цвета
лаванды теряло цвета, и опускался холодный воздух, пили, курили сигареты,
вставая время от времени помочиться в свете от костра, выбрасывающего искры
в купол неба, подбрасывая дрова в костер, чтобы поддержать течение
разговора, говоря о лошадях и родео, неприятных происшествиях, затянувшихся
авариях и катастрофах, подводной лодке Трешер, которая пошла ко дну двумя
месяцами раньше со всей командой и как это должно было быть - в последние
обреченные минуты. У каждого были собаки, и каждый разбирался в них,
обсуждали планы для ранчо Джека, где обитали его отец и мать, а семейное
гнездо Энниса кануло в лету годы назад, после того, как его предки умерли,
старший брат в Сигнале и замужняя сестра в Каспере. Джек сказал, что его
отец был достаточно известным в прошлом наездником быков, но держал тайны
мастерства при себе, никогда не давая Джеку и слова совета, никогда не
приходил посмотреть скачки Джека, хотя это он одевал его в шерстяные
свитера, когда Джек был маленьким ребенком. Эннис сказал, что вид скачек,
интересный ему, длится больше, чем 8 секунд и имеет некоторые
привлекательные особенности. Деньги - вот привлекательная особенность,
сказал Джек, и Эннис вынужден был согласиться. Они с уважением относились к
мнению друг друга, каждый был доволен компаньоном в месте, где ни один из
них такого не ожидал. Эннис, едущий против ветра обратно к овцам, в
предательском, пьяном свете, думал, что у него никогда не было такого
хорошего времени, чувствуя, что он мог бы дотянуться до ослепляюще белой
луны.
Лето шло, и они перегнали стадо на новое пастбище, перенесли лагерь;
расстояние между овцами и новым лагерем было больше и ночная поездка дольше.
Эннис ездил налегке, спал с открытыми глазами, но время, что он был вдали от
овец, увеличивалось и увеличивалось. Джек выводил визгливые запилы на
гармонике, немного вялый из-за падения со своенравной гнедой кобылы, у
Энниса был хороший грудной голос; несколько ночей они провели, распевая
пару-тройку песен. Эннис знал сальные словечки к "Рыже-чалой." Джек
попытался спеть песню Карла Перкинса, крича, "что я говорю-да-да", потом
затянул печальный псалом, "Идущий по воде Иисус", услышанный от матери,
которая полагала, что Пентекост, когда пел на торжественной панихиде,
местами звучал как тявканье койотов.
"Слишком поздно, чтобы тащиться к ним, этим чертовым овцам", - сказал
Эннис, головокружительно пьяный, стоя на четвереньках, в тот холодный час,
когда луна стала ущербной на два часа. Камни на поляне окрасились в
бело-зеленый цвет, и сильный ветер пригибал языки пламени низко к земле, а
потом раздувал огонь в желтые шелковые сполохи. "Дай-ка мне лишнее одеяло, я
тут прилягу, вздремну минут сорок и поеду с рассветом".
"Отморозишь задницу, когда костер погаснет. Лучше бы спать в палатке".
"Да ладно, я ничего не почувствую". Но он дрожал под парусиной, сучил
ногами, храпел на земле уже достаточно долго, когда разбудил Джека
постукиванием зубов.
"Иисус Христос, кончай трястись и иди сюда. Спальное место достаточно
большое", сказал Джек хриплым со сна голосом. Действительно, место было
достаточно большим, достаточно теплым, и скоро они значительно углубили их
близкие отношения. Сон Энниса был в самом разгаре - починить ли забор или
прогулять деньги, и он ему не хотелось ни одного, ни другого, когда Джек
притянул его левую руку к своему вставшему члену. Эннис резко отдернул руку,
как если бы он коснулся огня, встал на колени, расстегнул ремень, спустил
штаны, поставил Джека на четыре точки, с помощью легкого усилия и небольшого
количества слюны вошел в него, чего он никогда не делал раньше - но никакие
инструкции для этого не нужны. Они пошли в эту дорогу в тишине, за
исключением нескольких хриплых вздохов и полупридушенного Джека: " сейчас
кончу", закончили, рухнули и уснули.
Эннис проснулся в алом свете рассвета, со штанами ниже колен, с
отменной головной болью, и Джеком в притык к нему; не говоря ничего о
происшедшем, они оба знали, как это повлияет на оставшуюся часть лета, и
овцы отправились в ад.
Так оно и шло. Они никогда не говорили о сексе, разрешая ему случаться
сначала только в палатке ночью, затем и при дневном свете, под горячим
солнцем, палящим с неба, и вечером - в тепле костра, быстро, грубо, в смехе
и фырканье, никакого приглушения шума, но - сказав "нет" гребаному слову -
только раз, когда Эннис сказал: "Я не педик", Джек поддержал: "И я. Это
разовый случай. И это никого не касается, только нас". Были только они двое
на горе, летящей в насыщенном эйфорией, горьком воздухе, смотрящие сверху на
спинку ястреба и ползущие огни машин по равнине внизу, отстранившихся от
привычных забот и далеких от собак на ранчо, лающих в темноте. Они верили,
что их никто не видел, и не знали, что Джо Агюрр однажды наблюдал за ними в
свой 10x42 бинокль в течение десяти минут, ожидая, пока они застегнут свои
джинсы, ожидая, пока Эннис не поехал назад к овцам, перед тем как передать
известие, что близкие Джека послали сообщение - его дядя Гарольд был в
больнице с пневмонией и предполагалось, что он не выкарабкается. Но он
выкарабкался, и Агюрр приехал снова, чтобы об этом сказать, пристально
уставившись на бесстыжего Джека, который даже не потрудился спуститься с гор
по такому поводу.
В августе Эннис провел всю ночь с Джеком в основном лагере, и под
проливным ливнем овцы понеслись на запад и смешались со стадом на другом
пастбище. Было тяжелое время, пять дней Эннис и чилийский пастух не знающий
английского пытались решить задачу, почти нерешаемую, поскольку маркировка
краской была потерта и слабо заметна в конце сезона. Даже когда номера
совпадали, Эннис знал, что овцы были перемешаны. В это беспокойное время все
казалось запутанным.
Первый снег выпал рано, тринадцатого августа, навалившись по колено, но
быстро растаял. На следующей неделе Джо Агюрр прислал им указание спускаться
- другой, больший шторм приближался с Тихого океана - и они упаковали вещи,
и спустились с горы - с овцами, с камнями, катящимися из под их ног, под
пурпурным облаком, несущимся с запада, и металлическим запахом прибывающего
снега, подгоняющего их. Гора бурлила с демонической силой, покрываясь
ледяной коркой под мерцающим сквозь рваные облака светом, ветер вырывал
траву в ущелье, и катил бревна от разваленных лесозаготовок, и дико завывал
в узких ущельях. Так как они спускались под уклон, у Энниса было чувство,
что он как в замедленной съемке - в безудержном, необратимом падении.
Джо Агюрр заплатил им, сказав пару слов. Рассматривая потрепанных овец
с кислым выражением на лице, произнес: "Некоторые из них не дошли досюда
вместе с вами". Количество овец было не тем, на которое он надеялся. Ранчеры
никогда не работали слишком усердно.
"Ты собираешься заняться этим следующим летом?", - спросил Джек Энниса
на улице, одна нога уже в его зеленом пикапе. Ветер дул сильными и холодными
порывами.
"Скорее - нет". Облако пыли моталось в воздухе и насыщало все мелким
песком, и он икоса смотрел сквозь него. "Как я говорил, Альма и я поженимся
в декабре. Попробую найти какую-нибудь работу на ранчо. А ты?", - он отвел
взгляд от челюсти Джека, с синяком от сильного удара, которым Эннис наградил
его вчера.
"Если ничего лучшего не подвернется. Есть такая мысль - вернуться к
отцу, помочь ему зимой, потом может быть двинуться весной в Техас. Если
призыв не воинскую службу не достанет меня".
"Неплохо", - сказал Джек, и они обменялись рукопожатием, хлопнули друг
друга по плечу, а потом было сорок футов расстояния между ними и ничего не
оставалось делать, как только удаляться в противоположных направлениях.
Где-то в пределах мили пути Эннис почувствовал, как что-то скрутило живот,
моментально, за какой-то ярд дороги. Дикая боль пронзила его. Он остановился
на обочине. Он никогда еще не чувствовал себя так плохо и ему потребовалось
немало времени, чтобы придти в себя.
В декабре Эннис женился на Альме Бирс, и к середине января она
забеременела. Он поменял несколько временных мест работы на ранчо, затем
устроился ковбоем в старом местечке Элвуд Хай-Топ к северу от Лост Кэбин в
Графстве Уошаки. Он все еще работал там в сентябре, когда родилась Альма
младшая - так он назвал свою дочку, и их спальня была наполнилась запахом
старой крови, молока и дерьма ребенка, и звуки были звуками воплей,
причмокивания и сонными стонами Альмы, и все обещало изобилие и долгую жизнь
тому, кто работал с домашней скотиной.
Когда Хай-Топ загнулся, они переехали в маленькую квартиру в Ривертон,
над прачечной. Эннис пошел в бригаду дорожных рабочих, относясь к этому
спокойно, но работая по уикендам в Рафтер Б, в обмен на содержание там его
лошадей. Родилась вторая девочка, и Альма захотела остаться в городе
поблизости от клиники, потому что у ребенка были астматические хрипы.
"Эннис, пожалуйста, никаких больше чертовых унылых ранчо", - сказала
она, сидя на его коленях, обвив его своими тонкими, веснушчатыми руками.
"Давай попробуем найти место здесь, в городе?"
"Я подумаю", - ответил Эннис, скользя рукой по рукаву ее блузки и
поглаживая шелковистые волосы подмышки, затем опустил ее ниже, пальцы
продвинулись к ее ребрам, к холмикам грудей, по круглому животу, и колену, и
во влажную расщелину - истинную дорогу к северному полюсу или экватору, в
зависимости от того, какой путь вы выбираете занимаясь этим, - пока она не
задрожала и не стала сопротивляться его руке, и он перекатил ее на живот,
сделав быстро то, что она ненавидела. Они остались в небольшой квартирке,
которую он выбрал, потому что это ее можно было бы покинуть в любое время.
Шло четвертое лето после Горбатой Горы, когда в июне Эннис получил
письмо до востребования от Джека Твиста, первое дуновение жизни за все это
время.
"Друг, это письмо весьма запоздало. Надеюсь, ты получишь его. Слышал,
что ты обосновался в Ривертоне. Буду проездом 24-го, думаю, что могу
остановиться и купить тебе пива. Черкни мне пару слов, если можешь, скажи
там ли ты."
Обратным адресом был указан Чайлдресс, Техас. Эннис ответил на письмо:
"Можешь не сомневаться!", не зыбыв указать свой адрес в Ривертоне.
День был жаркий и ясный с утра, но к полудню с запада набежали облака,
принеся с собой немного душный воздух. Эннис, одетый в лучшую рубашку, белую
с широкими черными полосками, не знал, во сколько Джек приедет, и поэтому
взял выходной на весь день, ходил взад-вперед, всматриваясь в конец улицы,
тусклой от пыли. Альма говорила что-то о том, чтобы отвести его друга
поужинать к Ниф & Форк вместо того, чтобы готовить, и как было бы
здорово, если бы они могли бы нанять приходящую няню, но Эннис сказал, что,
скорее всего, он только прогуляется с Джеком выпить. Джек не любитель
ресторанов, сказал он, думая о грязных ложках, вычерпывающих липкие холодные
бобы из банок, приткнутых на бревне.
Позже днем, с громовым грохотом, подъехал тот самый старый зеленый
пикап и он увидел, как Джек вышел из грузовика, украшенный потрепанным
резистолом (резистол - ковбойская шляпа - прим.авт.), сдвинутым назад.
Горячая волна окатила Энниса, и он рванул вниз, толкнув дверь,
захлопнувшуюся за ним. Джек бежал по лестнице, прыгая через две ступеньки.
Они схватили друг друга за плечи, сжимая друг друга в объятиях очень крепко,
не давая друг другу вздохнуть, говоря - сукин сын, сукин сын - и просто,
легко как подходящий ключ поворачивает язычок замка, их уста с силой
соединились, зубы Джека обдирали до крови, его шляпа, падающая вниз,
прикосновение щетины, и открытие двери, и Альма, рассматривающая несколько
секунд напряженные плечи Энниса, и закрытии двери, и, не видя ничего, они
сжимают друг друга, слившись и грудью, и пахом, и бедрами, и ногами,
наступая на пальцы ног друг друга, пока они не отстранились, чтобы
перехватить воздуха, и Эннис, не щедрый на проявления нежности, сказал то,
что он говорил лишь своим лошадям и дочерям, своим маленьким любимицам -
"мой милый".
Дверь приоткрылась снова, на несколько дюймов, и Альма показалась в
неярком свете.
Что он мог сказать? "Альма, это - Джек Твист, Джек, моя жена Альма."
Его грудь вздымалась. Он мог чувствовать запах Джека - такой знакомый аромат
сигарет, мускусного пота и легкой травяной свежести, и с этим всем -
нахлынувший холод горы. "Альма", - продолжал он, "Джек и я не видели друг
друга четыре года". Как будто это была уважительная причина. Он был рад
тому, что на лестничной площадке был тусклый свет, и не отворачивался от
нее.
"Да, немало", - сказала Альма севшим голосом. Она видела то, что она
видела. Позади нее в комнате молния осветила окно как белый дрожащий лист, и
заплакал ребенок.
"У вас есть ребенок?", - спросил Джек. Его вздрагивающая рука задела
руку Энниса, вспышка электричества проскочила между ними.
"Две маленьких девочки", - ответил Эннис. - "Альма младшая и Франкин.
Люблю их безумно". Рот Альмы дернулся.
"У меня мальчик", - сказал Джек. "Восемь месяцев. Представляете, я
женился на симпатичной маленькой техасской девчушке - Лорин". По вибрации
половицы, на которой оба они стояли, Эннис мог чувствовать, как сильно
трясло Джека.
"Альма", - сказал он. "Джек и я прогуляемся выпить. Скорее всего, я не
вернусь сегодня вечером, нам надо выпить и поговорить".
"Да, естественно", - сказала Альма, вытаскивая чек из кармана. Эннис
подумал, что она собиралась просить, чтобы он принес ей пачку сигарет, чтобы
он вернулся поскорее.
"Приятно было увидеть вас", - сказал Джек, дрожа как лошадь перед
заездом.
"Эннис...", - позвала Альма голосом, полным страдания, но это не
остановило его на лестнице, и он крикнул на ходу: "Альма, если ты хочешь
курить - есть несколько сигарет в кармане моей синей рубашки в спальне".
Они уехали на грузовике Джека, купили бутылку виски, и через двадцать
минут сотрясали кровать в мотеле Сиеста. Редкие градины стучали по окну,
вместе с дождем и юрким ветром, ударяющим по незакрытой двери соседнего
номера, и так - всю ночь.
Номер пропах спермой, и дымом, и потом, и виски, старым ковром и кислым
сеном, седельной кожей, дерьмом и дешевым мылом. Эннис лежал распластанный,
выдохшийся и мокрый, дыша глубоко, все еще полувозбужденный, и Джек,
выдыхающий облака сигаретного дыма как фонтанирующий кит, прошептал:
"Господи, нужно было через все это пройти, чтобы вернуться вскачь назад и
заняться этим так чертовски классно. Мы должны поговорить об этом. Клянусь
богом, я не знал, что мы сделаем это снова - да, и получилось. Вот почему я