— К делу, к делу, — успокоил Иванов. — В общем, квалификация — это на вашей совести. Но ты другое скажи. Если у вас все получится — дай бог. А если вдруг... А?
Ефимыч умолк и с тоской во взоре уставился на луженый чайник с коньяком. Обоснование, безусловно, было самым слабым пунктом текущего стратегического замысла. У нас тут не то что на проведение акции — на любое перемещение личного состава из района базирования надо обязательно получить санкцию руководства. Без этого ни одна «броня» выехать не имеет права. Теперь, если доложить по данному вопросу руководству, мгновенно отнимут шахида и отстранят от дела (иная сфера компетенции, сами понимаете!). Делом займется ФСБ, а ОМОН туда на гаубичный выстрел не подпустят. Если же заниматься этим втихаря, на свой страх и риск, то в случае каких-нибудь осложнений (например, пара «двухсотых» с нашей стороны) можно не только погон лишиться, но и запросто угодить под суд. А чтобы придумать для руководства обоснование перемещения определенного контингента в нужный тебе район, не указывая истинную причину, тут, ребята, просто нужно быть гением. Без всяких скидок. Я, например, такого обоснования в обозримой видимости не наблюдаю. А Ефимыч, между нами, на гения не похож. Он похож на омоновского командира. Здоровый, упорный, решительный, наверняка кирпичи головой ломает не хуже нашего Петрушина...
— Петрович — хватит издеваться! — Ефимыч устал бороться и сдался на милость победителя. — Говори, что хочешь.
— Ничего я не хочу, — неискренне ухмыльнулся Иванов. — Я тебе помощь предлагаю.
— Помощь... — Ефимыч покрутил головой. — Знаем мы вашу помощь... Какую помощь ты предлагаешь?
— Вот специалисты, которые запросто организуют тебе рейд, — Иванов картинно махнул рукой в сторону Васи и Петрушина. — Вот специалист по вопросам обоснования...
Тут Иванов нескромно постукал себя кулаком в грудь: полюбуйтесь, специалист — загляденье!
— Один звонок — и с самого верха санкция на конфиденциальную операцию. Просто поступишь на сутки в мое распоряжение, никто носа не посмеет сунуть...
— Ты лучше скажи мне, какой тут твой интерес, — угрюмо спросил Ефимыч — в благотворительность полковника он явно не верил. — Тебе-то что надо?
— Дело в том, что нам тоже нужны эти хреновы организаторы, — не стал скромничать Иванов. — И нужны живыми...
— Я так и думал, — Ефимыч сурово вздернул квадратный подбородок. — Ты бы с этого и начал...
— Но если нам повезет и мы их отловим... Нам наверняка нужны будут не все подряд, — Иванов свойски подмигнул суровому командиру. — И еще... Мы их будем содержать у тебя. У тебя здесь все оборудовано, конфиденциальность гарантирована...
— Ну так это совсем другой базар! — мгновенно воспрял Ефимыч. — Ну ты накрутил, брат! Сразу бы сказал...
— Короче — согласен?
— А то!
— Тогда дело за малым. Осталось развести нашего шахида на точные координаты... И попросить его выступить в роли гида в нашей маленькой экскурсии.
Тут все разом обратили свои взоры на мою скромную персону. Специалист по искренности, прошу любить и жаловать.
— Я постараюсь, — засмущался я. — Однако хочу заметить, что это неординарный случай...
— Да ладно скромничать, доктор, — Иванов ободряюще похлопал меня по плечу. — Мы тут пока посидим, а ты сходи, пообщайся. Родина на тебя надеется. Смотри, не подведи...
Пленника, как полагается, содержали в зиндане — обычной яме, вырытой прямо во дворе и накрытой сверху решеткой. Я не гордый, но в яму не полез. У меня с некоторых пор аллергия на зинданы. Приходилось, знаете ли, сиживать, и не по своей воле. В штаб или спальное помещение тащить парня было неудобно: людно там, матерно и враждебно — обстановка не располагает к доверительной беседе.
Побродив по расположению базы (а это вполне цивилизованные развалины кирпичного завода), я облюбовал бывшую диспетчерскую, в которой сейчас был оборудован медпункт. Медпункт пустовал, омоновцы — здоровые парни, лечатся спиртом или стационарно в госпитале, после ранений.
Фельдшер без лишних разговоров забрал автомат, запер металлический шкаф с медикаментами на огромный амбарный замок, вытянул из-под кушетки канистру со спиртом и удалился.
— Сюда вести? — уточнил один из пары бойцов, выделенных мне в помощь.
— Угу. Желательно, чтобы рядом никто не шумел.
— Да ни одна падла на километр не подойдет, — уверил боец. — Располагайся, щас приведем...
Оставшись в одиночестве, я достал из полевой сумки пакет с ориентировками[12] и разложил их на огромном столе, сплошь покрытом выщербинами от осколков. К беседе я был готов (напомню, ехали сюда как раз по данному вопросу), особыми изысками баловать юного смертника не собирался, а планировал развлечь его простеньким агитпропом, рассчитанным на средней дремучести горского обывателя.
Через некоторое время бойцы ввели пленника, усадили его на табурет и стащили с головы мешок.
— Наручники, — распорядился я.
— Думаешь? — усомнился старший боец. — Он крепкий, не смотри, что худой...
— Разберемся, — я снял «разгрузку», отдал ее вместе с автоматом второму бойцу и похлопал себя по карманам. — Взять с меня нечего. А душить наладится — как-нибудь управлюсь. Да и вы рядом.
— Мы рядом, — подтвердил старший боец, снимая с пленника наручники. — Если что — шумнешь.
Бойцы вышли. Пленник с минуту таращился на радужный газовый шарик[13] в углу и растирал запястья. Привыкнув к освещению, он рассмотрел меня и вздрогнул. Узнал, красавец.
— Это ты?
— Это я, — я не стал отпираться. — Вот пришел с тобой поговорить.
— Шайтан, — пробормотал парень — без особого, впрочем, фанатизма в голосе. — Шакал...
— Не угадал, — не согласился я. — Костя. Просто Костя. Тебя зовут Заур — я в курсе. Так что, будем общаться.
— Не буду... — парень говорил очень тихо. Был он бледен и вообще выглядел неважно — как будто только из реанимации притащили. Взгляд потухший, к жизненным ценностям — абсолютно никакого интереса. Знакомая картина.
— Угу, понял. — Я распахнул дверь диспетчерской и навел справки: — Кормили его, нет?
— Командир сказал — кормить, — старший боец пожал плечами. — Мы давали. Так он, падла, не жрет ничего.
— Ясно. А притащите-ка нам пару стаканов сладкого чаю и четыре бутерброда с курятиной.
— Может, сразу шлепнуть его? И продукты переводить не надо...
— И кусок сала, — добавил я. — Там у вас сало есть...
— О! — обрадовался старший боец. — Так бы сразу и сказал! Давай, малой, одна нога тут...
Пока боец ходил за едой, я молчал. Взгляд пленника стал осмысленным, в нем сквозили напряженная враждебность и страх ожидания какой-то пакости. Умереть мы, разумеется, готовы. Но вот сало...
Боец притащил чайник, два стакана и бутерброды. Кусок сала водрузил на середину стола, зловеще ухмыльнулся и вышел.
— Приятного аппетита...
— Я хочу, чтобы ты поел, — сказал я. — Завтра ты нам будешь нужен здоровым и крепким. Ты сколько уже постишься?
— Сразу убивай, — с тоскливой обреченностью заявил Заур — сейчас он был даже не бледный, а серо-зеленый, кадык подпрыгивал к подбородку, выдавая подступающую тошноту. — Твой сало толка собака ест...
— Сало — это для профилактики. — Я завернул зловещий предмет в три ориентировки (большой кусок, одного листка не хватило) и бросил в мусорную корзину, где валялись какие-то окровавленные бинты. — Это — на случай твоего отказа. Я сейчас выйду. У тебя будет семь минут. Ты должен съесть все бутерброды и выпить два стакана чая. Чай сладкий. Ешь не торопясь, помаленьку. Тщательно пережевывай.
И направился к выходу.
— Если не буду? — уточнил мне в спину обескураженный пленник.
— Я сильнее тебя, — я оперировал близкими юному горцу понятиями. — Да и не один я тут. Если не будешь... тогда мы тебя накормим салом. Насильно. Поясняю: как бы ты ни брыкался, но если двое будут держать тебя за руки, а третий зажмет нос — твой рот непроизвольно откроется. Понятно, да? Возражения не принимаются. Так что — выбирай...
Думаю, вы догадались, какой выбор сделал юный смертник. Куда бы он, на фиг, делся с подводной лодки!
— Молодец, — вернувшись, я отметил отсутствие бутербродов и на всякий случай заглянул в ополовиненный чайник. — Теперь можно общаться. Курить будешь?
Заур потянулся было за предложенной сигаретой, но вдруг резко отдернул руку и насупился. Понятное дело. Теперь парень, если останется жив после этой передряги, навсегда отучится брать сигареты у чужих людей.
— Если хочешь, кури, — я бросил пачку и зажигалку на стол. — Давай сразу определимся. Разговаривать тебе со мной так и так придется, так что не будем тратить время на препирательства.
— Если не буду? — уточнил пленник.
— Сало, — широко улыбнулся я. Петрушин сейчас был бы в восторге. — Я не садист, Заур, прошу понять меня правильно. Но мне нужно с тобой поговорить. Так что, давай обойдемся без острых сцен.
— Что хочиш?
— Домой хочу, — признался я. — К жене и детям. Достали вы своей войнушкой — по самое не могу!
— Так ед домой. Что тут делаиш?
— Я тут работаю, Заур. У меня работа такая — куда Родина пошлет... Но давай к делу. Я тебя агитировать не собираюсь. Я просто буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай односложно — «да» или «нет». Хорошо?
— Давай, задавай, — разрешил пленник. — Но я все сказал самому главному командиру. Что еще хочиш?
— Хочу, чтобы ты знал: независимо от того, как у нас получится разговор, я тебя уважаю. Ты, конечно, враг. И заслуживаешь самой лютой смерти. Но ты настоящий мужчина. Стрелять может каждый. А принести свою жизнь в жертву во благо общего дела — это удел избранных. И я прекрасно понимаю, что не твоя вина в том, что ты остался жив...
Заур пару раз хлопнул пушистыми ресницами, растерянно посмотрел на меня и потупил взгляд.
Слов у него не нашлось. Что бы там ни говорили, а в иных случаях грубая лесть — очень действенный способ для «наведения мостов». Тут надо только с объектом воздействия сообразовывать: например, Иванов, будь он сейчас на месте Заура, просто послал бы меня куда подальше. Но мой объект как раз отсюда. Из этой ситуации, из этого менталитета. Здесь взрослый мужчина говорит такие слова юноше только в том случае, если юноша действительно этого заслуживает.
— Гхм... Зачем так сказал?
— Просто сказал, и все. Чтобы ты не думал, что я тебя только ненавижу, и все. Чтобы знал, как я на самом деле к тебе отношусь... Читать-считать умеешь?
— Думаиш, раз чечен, значит, сабсэм баран?
— Просто спросил... — А вопрос, знаете ли, был вполне уместным. У них тут с девяносто четвертого года образование в глубокой... эмм... пропасти. Несколько поколений понятия не имеют, что такое школьная парта, а про глобус знают, что это такой удобный контейнер для изготовления СВУ[14].
— Атэц — учител. Все умею. Все знаю, даже английский знаю.
— Да иди ты! А ну?
— Брай блу ви екай. Сан ап он хай. Вэт воз зэ литл бойз пикчерс. Э-э-э... Мей зеар олвейз... Ну, короче — вот так, да.
— Силен, бродяга! Не думал, не думал...
— Слушай, Костя... Скажи, что хочиш? Спасибо, друг. Стихи на английском и обращение по имени — это уже определенный уровень сближения. Вот так, буквально за десять минут, мы навели «мостик». А когда тебя привели сюда, ты больше всего на свете хотел быстро и безболезненно умереть и смотрел на всех вокруг, как на больших грязных тараканов. То есть к особям своего вида нас не относил. Ты бы с удовольствием послушал, как наши тушки хрустят под твоим кованым сапогом. Ты бы бестрепетно подпалил из огнемета наши безжизненные крылья...
Однако что-то занесло меня в зоологию!
— А ты сейчас сам все поймешь, — я ткнул пальцем в ориентировки, разложенные на столе. — Узнаешь?
— Это амиры[15], — Заур хотел произнести это гордо и даже приосанился... но в этот момент тонко икнул. И тотчас же желудок парня вдогонку выдал предательское урчание. — Ой... — пленник покраснел как девиза и прикрыл рот рукой.
Нормально. Как раз то, что надо. Теперь ты у нас вообще на человека похож. Посмотрим, как ты будешь изображать из себя крутого горного орла — после нескольких дней поста да только что откушав бутербродиков!
— Кто-нибудь из них приходится тебе родственником?
— Какой родственник? Никто такой нет.
— Точно?
— Точно. Сам провер, да.
— Понятно. Чем живете?
— Не понял?
— У вас «самовар» есть? Русские рабы? Тачки краденые перегоняете? Наркотой торгуете?
— Слушай, Костя... Ты такой глупости говориш... Откуда такой взял?
— Ну чем, чем живете?
— Ну... Так, помаленьку...
Понемногу я вытянул из своего собеседника страшный секрет благосостояния его семьи. Секрета впрочем, не было, как и благосостояния. Отец — сельский учитель, два года назад подорвался на мине, лишился обеих ног. Инвалид. Учиться никто не желает — есть дела поважнее. Сидит дома, фигурки из дерева режет. Заработок практически нулевой. Сестры — двенадцать и тринадцать лет. У матери, как отец подорвался, нога отнялась, тоже наполовину инвалид. Сам Заур и младший брат, десятилетний подросток, помогают пасти отару Бекмурзаевых. Это господский тейп, они в Челушах самые главные. Бывает такое, что семья ложится спать голодной — даже муки на хингалаш нет. В общем, нормальные горские пролетарии.
— Понятно с вами... Слушай, Заур, я тебя агитировать не собираюсь. Джихад, конечно, великое дело: война с неверными, и все такое... Будем говорить конкретно, только по сути. Напоминаю, мы договорились: «да» — «нет», от вопроса не уходить. Поехали. Скажи мне, кто из ваших славных амиров взорвал себя во благо джихада?
— Я не знаю такое... — в голосе моего собеседника сквозила неуверенность. — Но у нас село маленькое. Могли не знат...
— Да брось, не прикидывайся. Семафорная почта у вас работает отменно. Сегодня вечером Шамиль в Ведено пукнет, завтра старики в Наурской будут смеяться...
Заур от удивления даже рот разинул. Впечатлил я своего визави. Шамиль, конечно, святое. Но если старики смеются...
— Хорошо. Оставим Шамиля в покое — пусть себе шашлык кушает и вольготно пукает на природе.
Давай сформулируем вопрос конкретнее. Ты, лично ты, слышал, чтобы кто-нибудь из амиров взорвал себя?
— Ну... Зачем амир должен сам падрыватса? — попытался лавировать Заур. — Он командир. Он командуит. У него другой люди ест...
— Отвечать односложно. «Да» — «нет». Мнения потом. Слышал или нет?
— Ну... Нет. Не слышал.
— Ага. Значит — нет?
— Нет, я же сказал!
— Хорошо... Нет так нет. Да, кстати, вот взгляни...
Я извлек из сумки очередную заготовку: опубликованные в Интернете счета главарей бандформирований и с десяток фото некоторых принадлежащих им вилл в разных мусульманских странах. Разумеется, это всего лишь агитка наших славных спецслужб. Мы этим целенаправленно пичкаем наших солдат и местных жителей, даже не задумываясь, правильные данные или липа. Нам как-то без разницы — мы и так бы воевали, без всяких там агиток. Но на определенный контингент действует безотказно. Виллы — прелесть. Счета — тоже ничего себе. Банк, номер, сумма. Суммы весьма внушительны даже по меркам наших зажиточных граждан. А уж для горских пролетариев...
— Это что?
— Это дома, которые ваши амиры строят себе за рубежом. Это деньги на их счетах в импортных банках. Нет, я сказал — агитировать не собираюсь. Это просто факты, легко их проверить... Но давай вернемся к нашей беседе. Ты слышал, чтобы кто-нибудь из близких родственников амиров подорвал себя во благо джихада?
— Ну... Вдовы так делали, — ответил Заур после недолгого раздумья. Впрочем, ответ звучал уже не так уверенно. — Их вдовы потом, как он умираит, сразу идет мстить. Берет машина и едит взрыват... Потом, Мовсар Бараев хотел взарватса, центр там захватил...
— Давай не будем о женщинах, — пресек я попытку волюнтаризма. — Война, по-моему, мужское дело. Или я не прав?
— Мужское. Прав ты.
— Вот... А вдовы — это вообще отдельный разговор. Мы с тобой прекрасно знаем, что к вдовам у вас относятся по-скотски. Мовсар ваш сам взрываться не хотел, опять вдовами прикрывался — это мы тоже с тобой прекрасно знаем... Давай о мужиках, договорились?
— Ладно, давай.
— Повторяю вопрос. Ты слышал, чтобы кто-нибудь из близких родственников амиров взорвал себя?
— Ну...
— «Да» — «нет»?
— Нет, не слышал.
— Не слышал... Очень хорошо. Ну, держи еще...
Я извлек из своей волшебной сумки следующую пару листков: список с двумя сотнями фамилий. Собеседник мой уже пребывал в приятном состоянии печальной неуверенности и теперь искренне морщил лоб, пытаясь понять, чем это состояние вызвано. Не морщи, красавец, для этого просто надо знать азы элементарной агитационной психологии...
Ефимыч умолк и с тоской во взоре уставился на луженый чайник с коньяком. Обоснование, безусловно, было самым слабым пунктом текущего стратегического замысла. У нас тут не то что на проведение акции — на любое перемещение личного состава из района базирования надо обязательно получить санкцию руководства. Без этого ни одна «броня» выехать не имеет права. Теперь, если доложить по данному вопросу руководству, мгновенно отнимут шахида и отстранят от дела (иная сфера компетенции, сами понимаете!). Делом займется ФСБ, а ОМОН туда на гаубичный выстрел не подпустят. Если же заниматься этим втихаря, на свой страх и риск, то в случае каких-нибудь осложнений (например, пара «двухсотых» с нашей стороны) можно не только погон лишиться, но и запросто угодить под суд. А чтобы придумать для руководства обоснование перемещения определенного контингента в нужный тебе район, не указывая истинную причину, тут, ребята, просто нужно быть гением. Без всяких скидок. Я, например, такого обоснования в обозримой видимости не наблюдаю. А Ефимыч, между нами, на гения не похож. Он похож на омоновского командира. Здоровый, упорный, решительный, наверняка кирпичи головой ломает не хуже нашего Петрушина...
— Петрович — хватит издеваться! — Ефимыч устал бороться и сдался на милость победителя. — Говори, что хочешь.
— Ничего я не хочу, — неискренне ухмыльнулся Иванов. — Я тебе помощь предлагаю.
— Помощь... — Ефимыч покрутил головой. — Знаем мы вашу помощь... Какую помощь ты предлагаешь?
— Вот специалисты, которые запросто организуют тебе рейд, — Иванов картинно махнул рукой в сторону Васи и Петрушина. — Вот специалист по вопросам обоснования...
Тут Иванов нескромно постукал себя кулаком в грудь: полюбуйтесь, специалист — загляденье!
— Один звонок — и с самого верха санкция на конфиденциальную операцию. Просто поступишь на сутки в мое распоряжение, никто носа не посмеет сунуть...
— Ты лучше скажи мне, какой тут твой интерес, — угрюмо спросил Ефимыч — в благотворительность полковника он явно не верил. — Тебе-то что надо?
— Дело в том, что нам тоже нужны эти хреновы организаторы, — не стал скромничать Иванов. — И нужны живыми...
— Я так и думал, — Ефимыч сурово вздернул квадратный подбородок. — Ты бы с этого и начал...
— Но если нам повезет и мы их отловим... Нам наверняка нужны будут не все подряд, — Иванов свойски подмигнул суровому командиру. — И еще... Мы их будем содержать у тебя. У тебя здесь все оборудовано, конфиденциальность гарантирована...
— Ну так это совсем другой базар! — мгновенно воспрял Ефимыч. — Ну ты накрутил, брат! Сразу бы сказал...
— Короче — согласен?
— А то!
— Тогда дело за малым. Осталось развести нашего шахида на точные координаты... И попросить его выступить в роли гида в нашей маленькой экскурсии.
Тут все разом обратили свои взоры на мою скромную персону. Специалист по искренности, прошу любить и жаловать.
— Я постараюсь, — засмущался я. — Однако хочу заметить, что это неординарный случай...
— Да ладно скромничать, доктор, — Иванов ободряюще похлопал меня по плечу. — Мы тут пока посидим, а ты сходи, пообщайся. Родина на тебя надеется. Смотри, не подведи...
Пленника, как полагается, содержали в зиндане — обычной яме, вырытой прямо во дворе и накрытой сверху решеткой. Я не гордый, но в яму не полез. У меня с некоторых пор аллергия на зинданы. Приходилось, знаете ли, сиживать, и не по своей воле. В штаб или спальное помещение тащить парня было неудобно: людно там, матерно и враждебно — обстановка не располагает к доверительной беседе.
Побродив по расположению базы (а это вполне цивилизованные развалины кирпичного завода), я облюбовал бывшую диспетчерскую, в которой сейчас был оборудован медпункт. Медпункт пустовал, омоновцы — здоровые парни, лечатся спиртом или стационарно в госпитале, после ранений.
Фельдшер без лишних разговоров забрал автомат, запер металлический шкаф с медикаментами на огромный амбарный замок, вытянул из-под кушетки канистру со спиртом и удалился.
— Сюда вести? — уточнил один из пары бойцов, выделенных мне в помощь.
— Угу. Желательно, чтобы рядом никто не шумел.
— Да ни одна падла на километр не подойдет, — уверил боец. — Располагайся, щас приведем...
Оставшись в одиночестве, я достал из полевой сумки пакет с ориентировками[12] и разложил их на огромном столе, сплошь покрытом выщербинами от осколков. К беседе я был готов (напомню, ехали сюда как раз по данному вопросу), особыми изысками баловать юного смертника не собирался, а планировал развлечь его простеньким агитпропом, рассчитанным на средней дремучести горского обывателя.
Через некоторое время бойцы ввели пленника, усадили его на табурет и стащили с головы мешок.
— Наручники, — распорядился я.
— Думаешь? — усомнился старший боец. — Он крепкий, не смотри, что худой...
— Разберемся, — я снял «разгрузку», отдал ее вместе с автоматом второму бойцу и похлопал себя по карманам. — Взять с меня нечего. А душить наладится — как-нибудь управлюсь. Да и вы рядом.
— Мы рядом, — подтвердил старший боец, снимая с пленника наручники. — Если что — шумнешь.
Бойцы вышли. Пленник с минуту таращился на радужный газовый шарик[13] в углу и растирал запястья. Привыкнув к освещению, он рассмотрел меня и вздрогнул. Узнал, красавец.
— Это ты?
— Это я, — я не стал отпираться. — Вот пришел с тобой поговорить.
— Шайтан, — пробормотал парень — без особого, впрочем, фанатизма в голосе. — Шакал...
— Не угадал, — не согласился я. — Костя. Просто Костя. Тебя зовут Заур — я в курсе. Так что, будем общаться.
— Не буду... — парень говорил очень тихо. Был он бледен и вообще выглядел неважно — как будто только из реанимации притащили. Взгляд потухший, к жизненным ценностям — абсолютно никакого интереса. Знакомая картина.
— Угу, понял. — Я распахнул дверь диспетчерской и навел справки: — Кормили его, нет?
— Командир сказал — кормить, — старший боец пожал плечами. — Мы давали. Так он, падла, не жрет ничего.
— Ясно. А притащите-ка нам пару стаканов сладкого чаю и четыре бутерброда с курятиной.
— Может, сразу шлепнуть его? И продукты переводить не надо...
— И кусок сала, — добавил я. — Там у вас сало есть...
— О! — обрадовался старший боец. — Так бы сразу и сказал! Давай, малой, одна нога тут...
Пока боец ходил за едой, я молчал. Взгляд пленника стал осмысленным, в нем сквозили напряженная враждебность и страх ожидания какой-то пакости. Умереть мы, разумеется, готовы. Но вот сало...
Боец притащил чайник, два стакана и бутерброды. Кусок сала водрузил на середину стола, зловеще ухмыльнулся и вышел.
— Приятного аппетита...
— Я хочу, чтобы ты поел, — сказал я. — Завтра ты нам будешь нужен здоровым и крепким. Ты сколько уже постишься?
— Сразу убивай, — с тоскливой обреченностью заявил Заур — сейчас он был даже не бледный, а серо-зеленый, кадык подпрыгивал к подбородку, выдавая подступающую тошноту. — Твой сало толка собака ест...
— Сало — это для профилактики. — Я завернул зловещий предмет в три ориентировки (большой кусок, одного листка не хватило) и бросил в мусорную корзину, где валялись какие-то окровавленные бинты. — Это — на случай твоего отказа. Я сейчас выйду. У тебя будет семь минут. Ты должен съесть все бутерброды и выпить два стакана чая. Чай сладкий. Ешь не торопясь, помаленьку. Тщательно пережевывай.
И направился к выходу.
— Если не буду? — уточнил мне в спину обескураженный пленник.
— Я сильнее тебя, — я оперировал близкими юному горцу понятиями. — Да и не один я тут. Если не будешь... тогда мы тебя накормим салом. Насильно. Поясняю: как бы ты ни брыкался, но если двое будут держать тебя за руки, а третий зажмет нос — твой рот непроизвольно откроется. Понятно, да? Возражения не принимаются. Так что — выбирай...
Думаю, вы догадались, какой выбор сделал юный смертник. Куда бы он, на фиг, делся с подводной лодки!
— Молодец, — вернувшись, я отметил отсутствие бутербродов и на всякий случай заглянул в ополовиненный чайник. — Теперь можно общаться. Курить будешь?
Заур потянулся было за предложенной сигаретой, но вдруг резко отдернул руку и насупился. Понятное дело. Теперь парень, если останется жив после этой передряги, навсегда отучится брать сигареты у чужих людей.
— Если хочешь, кури, — я бросил пачку и зажигалку на стол. — Давай сразу определимся. Разговаривать тебе со мной так и так придется, так что не будем тратить время на препирательства.
— Если не буду? — уточнил пленник.
— Сало, — широко улыбнулся я. Петрушин сейчас был бы в восторге. — Я не садист, Заур, прошу понять меня правильно. Но мне нужно с тобой поговорить. Так что, давай обойдемся без острых сцен.
— Что хочиш?
— Домой хочу, — признался я. — К жене и детям. Достали вы своей войнушкой — по самое не могу!
— Так ед домой. Что тут делаиш?
— Я тут работаю, Заур. У меня работа такая — куда Родина пошлет... Но давай к делу. Я тебя агитировать не собираюсь. Я просто буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай односложно — «да» или «нет». Хорошо?
— Давай, задавай, — разрешил пленник. — Но я все сказал самому главному командиру. Что еще хочиш?
— Хочу, чтобы ты знал: независимо от того, как у нас получится разговор, я тебя уважаю. Ты, конечно, враг. И заслуживаешь самой лютой смерти. Но ты настоящий мужчина. Стрелять может каждый. А принести свою жизнь в жертву во благо общего дела — это удел избранных. И я прекрасно понимаю, что не твоя вина в том, что ты остался жив...
Заур пару раз хлопнул пушистыми ресницами, растерянно посмотрел на меня и потупил взгляд.
Слов у него не нашлось. Что бы там ни говорили, а в иных случаях грубая лесть — очень действенный способ для «наведения мостов». Тут надо только с объектом воздействия сообразовывать: например, Иванов, будь он сейчас на месте Заура, просто послал бы меня куда подальше. Но мой объект как раз отсюда. Из этой ситуации, из этого менталитета. Здесь взрослый мужчина говорит такие слова юноше только в том случае, если юноша действительно этого заслуживает.
— Гхм... Зачем так сказал?
— Просто сказал, и все. Чтобы ты не думал, что я тебя только ненавижу, и все. Чтобы знал, как я на самом деле к тебе отношусь... Читать-считать умеешь?
— Думаиш, раз чечен, значит, сабсэм баран?
— Просто спросил... — А вопрос, знаете ли, был вполне уместным. У них тут с девяносто четвертого года образование в глубокой... эмм... пропасти. Несколько поколений понятия не имеют, что такое школьная парта, а про глобус знают, что это такой удобный контейнер для изготовления СВУ[14].
— Атэц — учител. Все умею. Все знаю, даже английский знаю.
— Да иди ты! А ну?
— Брай блу ви екай. Сан ап он хай. Вэт воз зэ литл бойз пикчерс. Э-э-э... Мей зеар олвейз... Ну, короче — вот так, да.
— Силен, бродяга! Не думал, не думал...
— Слушай, Костя... Скажи, что хочиш? Спасибо, друг. Стихи на английском и обращение по имени — это уже определенный уровень сближения. Вот так, буквально за десять минут, мы навели «мостик». А когда тебя привели сюда, ты больше всего на свете хотел быстро и безболезненно умереть и смотрел на всех вокруг, как на больших грязных тараканов. То есть к особям своего вида нас не относил. Ты бы с удовольствием послушал, как наши тушки хрустят под твоим кованым сапогом. Ты бы бестрепетно подпалил из огнемета наши безжизненные крылья...
Однако что-то занесло меня в зоологию!
— А ты сейчас сам все поймешь, — я ткнул пальцем в ориентировки, разложенные на столе. — Узнаешь?
— Это амиры[15], — Заур хотел произнести это гордо и даже приосанился... но в этот момент тонко икнул. И тотчас же желудок парня вдогонку выдал предательское урчание. — Ой... — пленник покраснел как девиза и прикрыл рот рукой.
Нормально. Как раз то, что надо. Теперь ты у нас вообще на человека похож. Посмотрим, как ты будешь изображать из себя крутого горного орла — после нескольких дней поста да только что откушав бутербродиков!
— Кто-нибудь из них приходится тебе родственником?
— Какой родственник? Никто такой нет.
— Точно?
— Точно. Сам провер, да.
— Понятно. Чем живете?
— Не понял?
— У вас «самовар» есть? Русские рабы? Тачки краденые перегоняете? Наркотой торгуете?
— Слушай, Костя... Ты такой глупости говориш... Откуда такой взял?
— Ну чем, чем живете?
— Ну... Так, помаленьку...
Понемногу я вытянул из своего собеседника страшный секрет благосостояния его семьи. Секрета впрочем, не было, как и благосостояния. Отец — сельский учитель, два года назад подорвался на мине, лишился обеих ног. Инвалид. Учиться никто не желает — есть дела поважнее. Сидит дома, фигурки из дерева режет. Заработок практически нулевой. Сестры — двенадцать и тринадцать лет. У матери, как отец подорвался, нога отнялась, тоже наполовину инвалид. Сам Заур и младший брат, десятилетний подросток, помогают пасти отару Бекмурзаевых. Это господский тейп, они в Челушах самые главные. Бывает такое, что семья ложится спать голодной — даже муки на хингалаш нет. В общем, нормальные горские пролетарии.
— Понятно с вами... Слушай, Заур, я тебя агитировать не собираюсь. Джихад, конечно, великое дело: война с неверными, и все такое... Будем говорить конкретно, только по сути. Напоминаю, мы договорились: «да» — «нет», от вопроса не уходить. Поехали. Скажи мне, кто из ваших славных амиров взорвал себя во благо джихада?
— Я не знаю такое... — в голосе моего собеседника сквозила неуверенность. — Но у нас село маленькое. Могли не знат...
— Да брось, не прикидывайся. Семафорная почта у вас работает отменно. Сегодня вечером Шамиль в Ведено пукнет, завтра старики в Наурской будут смеяться...
Заур от удивления даже рот разинул. Впечатлил я своего визави. Шамиль, конечно, святое. Но если старики смеются...
— Хорошо. Оставим Шамиля в покое — пусть себе шашлык кушает и вольготно пукает на природе.
Давай сформулируем вопрос конкретнее. Ты, лично ты, слышал, чтобы кто-нибудь из амиров взорвал себя?
— Ну... Зачем амир должен сам падрыватса? — попытался лавировать Заур. — Он командир. Он командуит. У него другой люди ест...
— Отвечать односложно. «Да» — «нет». Мнения потом. Слышал или нет?
— Ну... Нет. Не слышал.
— Ага. Значит — нет?
— Нет, я же сказал!
— Хорошо... Нет так нет. Да, кстати, вот взгляни...
Я извлек из сумки очередную заготовку: опубликованные в Интернете счета главарей бандформирований и с десяток фото некоторых принадлежащих им вилл в разных мусульманских странах. Разумеется, это всего лишь агитка наших славных спецслужб. Мы этим целенаправленно пичкаем наших солдат и местных жителей, даже не задумываясь, правильные данные или липа. Нам как-то без разницы — мы и так бы воевали, без всяких там агиток. Но на определенный контингент действует безотказно. Виллы — прелесть. Счета — тоже ничего себе. Банк, номер, сумма. Суммы весьма внушительны даже по меркам наших зажиточных граждан. А уж для горских пролетариев...
— Это что?
— Это дома, которые ваши амиры строят себе за рубежом. Это деньги на их счетах в импортных банках. Нет, я сказал — агитировать не собираюсь. Это просто факты, легко их проверить... Но давай вернемся к нашей беседе. Ты слышал, чтобы кто-нибудь из близких родственников амиров подорвал себя во благо джихада?
— Ну... Вдовы так делали, — ответил Заур после недолгого раздумья. Впрочем, ответ звучал уже не так уверенно. — Их вдовы потом, как он умираит, сразу идет мстить. Берет машина и едит взрыват... Потом, Мовсар Бараев хотел взарватса, центр там захватил...
— Давай не будем о женщинах, — пресек я попытку волюнтаризма. — Война, по-моему, мужское дело. Или я не прав?
— Мужское. Прав ты.
— Вот... А вдовы — это вообще отдельный разговор. Мы с тобой прекрасно знаем, что к вдовам у вас относятся по-скотски. Мовсар ваш сам взрываться не хотел, опять вдовами прикрывался — это мы тоже с тобой прекрасно знаем... Давай о мужиках, договорились?
— Ладно, давай.
— Повторяю вопрос. Ты слышал, чтобы кто-нибудь из близких родственников амиров взорвал себя?
— Ну...
— «Да» — «нет»?
— Нет, не слышал.
— Не слышал... Очень хорошо. Ну, держи еще...
Я извлек из своей волшебной сумки следующую пару листков: список с двумя сотнями фамилий. Собеседник мой уже пребывал в приятном состоянии печальной неуверенности и теперь искренне морщил лоб, пытаясь понять, чем это состояние вызвано. Не морщи, красавец, для этого просто надо знать азы элементарной агитационной психологии...
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента