Страница:
Долгие летние вечера дон Априле, Асторре и Катерина проводили под открытым небом в великолепном саду виллы, ели и пили, вдыхая аромат цветущих апельсиновых и лимонных деревьев.
Иногда дон приглашал друзей детства поужинать и поиграть в карты. Асторре помогал Катерине подавать напитки.
Катерина и дон не афишировали свои отношения, но в деревне все понимали, и ни один мужчина не пытался ухаживать за ней. В ней видели не просто домоправительницу, но хозяйку дома.
Никогда раньше дон Априле так хорошо не отдыхал.
Но за три дня до отъезда случилось невероятное: дона похитили, когда он прогуливался по улицам деревни.
В соседней провинции Чинези, едва ли не самой бедной на Сицилии, один маленький деревенский клан возглавлял жестокий, не знающий страха бандит по фамилии Фиссолини. В своей деревне он обладал абсолютной властью и практически не поддерживал связей с другими кланами острова. Он понятия не имел о том, какой властью обладает дон Априле, представить себе не мог, что власть эта может дотянуться и до его забытой богом деревеньки. Он решил похитить дона Априле и получить за него выкуп. Он, конечно, понимал, что нарушает один из неписаных законов: похищая дона Априле, он вторгался на территорию другой семьи, но рассудил, что ради такой богатой добычи стоит рискнуть.
Cosca, семья, клан, – базовая ячейка мафии и обычно состоит из кровных родственников. Законопослушные граждане, к примеру, адвокаты или врачи, не рвут, а наоборот, укрепляют связи со своим кланом, потому что он отстаивает их интересы. Каждый клан – замкнутая организационная структура, но он может вступать в союз с более сильным и более влиятельным кланом. Всю совокупность кланов обычно и называют мафией.
Но у нее нет единого вожака или командира.
Каждый клан обычно специализируется в определенной сфере на определенной территории.
Один контролирует цену воды и препятствует правительству в сооружении дамб, которые могут понизить эту цену. В определенном смысле этот клан рушит государственную монополию на власть.
Другой может держать под контролем рынок продовольствия и товаров первой необходимости.
В то время самыми могущественными на Сицилии считались cosca Клерикуцио из Палермо, этот клан подмял под себя все новое строительство на острове, и cosca Корлеоне из Кордеоне, который контролировал многих римских политиков и обеспечивал транспортировку наркотиков по всему миру. Существовали и такие жадные кланы, которые брали деньги с романтических юношей за право петь под балконами любимых. Все кланы регулировали преступность. Они не терпели тех, кто грабил добропорядочных граждан, честно отдающих своему клану долю дохода. И грабителей, и насильников ждало одно наказание – смерть.
И уж, конечно, все кланы не выносили прелюбодеяний. В таких случаях казнили и мужчину, и женщину. Никаких вопросов ни у кого не возникало.
Cosca Фиссолини перебивался с хлеба на воду.
Клан этот контролировал продажу святых икон, брал плату с фермеров за охрану стада и похищал потерявших бдительность богачей.
И когда дон Априле и маленький Асторре неспешно шагали по улице деревни, рядом в визге тормозов остановились два армейских грузовика с Фиссолини, не представлявшим себе, на кого он поднял руку, и его людьми.
Десять человек, вооруженных винтовками, окружили дона Априле, схватили, подняли и швырнули в кузов грузовика. Асторре тут же забрался в кузов, чтобы остаться с доном. Бандиты попытались его вышвырнуть, но он крепко ухватился за железную стойку. Через час грузовики подъехали к подножию гор, окружающих Монтелепре. Люди пересели на лошадей и ослов и двинулись в горы.
Во время путешествия мальчик смотрел на все широко раскрытыми зелеными глазами, но не произнес ни слова.
Перед самым заходом солнца они добрались до большой пещеры. Поужинали жареной бараниной, домашним хлебом и вином. В пещере под деревянным навесом стояла громадная статуя Девы Марии: несмотря на жестокость, Фиссолини истово верил в бога. Он представился дону и мальчику, едва те принялись за еду. Пленники сразу поняли, что перед ними главарь банды. Невысокого роста, коренастый, как горилла, в руке он держал винтовку, из-за ремня торчали рукоятки двух револьверов. Его грубое лицо словно высекли из сицилийского камня, но в глазах пробегали веселые искорки. Он наслаждался жизнью и теми подарками, которые она дарила ему. А как еще он мог воспринимать сидящего перед ним богатого американца? Однако злобы к американцу Фиссолини не питал.
– Господин мой, – обратился он к дону, – о мальчике можете не беспокоиться. Завтра утром он отнесет в город записку с требованием выкупа.
Асторре ел с жадностью. Такой вкуснятины, как жаренная на костре баранина, пробовать ему еще не доводилось. Но после таких слов он оторвался от еды.
– Я остаюсь с дядей Раймонде.
Фиссолини рассмеялся.
– Хорошая еда придает храбрости. Чтобы выказать вам уважение, я сам поджарил барашка.
С травами, которые собирала моя мать.
– Я остаюсь с моим дядей, – отчеканил Асторре.
Дон Априле встретился взглядом с Фиссолини.
– Вечер сегодня удался… еда, горный воздух, ваша компания. Я мечтал побывать в горах. Но я настоятельно советую вам завтра утром отвезти нас в мою деревню.
Фиссолини поклонился ему.
– Я знаю, что вы богаты. Но так ли вы могущественны? Я собираюсь запросить за вас всего лишь сто тысяч американских долларов.
– Я расцениваю это как оскорбление, – ответил дон. – Вы бросите тень на мою репутацию.
Удвойте сумму. И накиньте пятьдесят тысяч за мальчика. Вам заплатят. Но потом за вашу жизнь никто не даст и цента. – Он помолчал. – Я удивлен, что вы пошли на такой риск.
Фиссолини вздохнул.
– Господин мой, я – бедняк. Естественно, в моей провинции я могу брать что хочу, но Сицилия – проклятая страна, и здешние богачи слишком бедны, чтобы прокормить таких, как я. Вы должны понимать, что вы – мой единственный шанс разбогатеть.
– Но вы могли прийти ко мне и предложить свои услуги. Для способного человека у меня всегда найдется работа.
– Вы так говорите, потому что сейчас слабы и беззащитны. Слабые всегда щедры. Но я последую вашему совету и удвою сумму выкупа. Хотя меня и будет грызть совесть. Ни одна человеческая жизнь столько не стоит. А мальчика я отпущу за так. К детям я питаю слабость… у меня их четверо, и всех надо кормить.
Дон Априле посмотрел на Асторре.
– Ты пойдешь.
– Нет. – Мальчик поник головой, потом вскинул глаза на дядю. – Я хочу остаться с тобой.
– Тогда разрешите ему остаться, – повернулся дон Априле к бандиту.
Фиссолини покачал головой.
– Он вернется в город. Я тоже должен беречь свою репутацию. Не хочу, чтобы меня считали похитителем детей. И потом, господин мой, при всем моем уважении к вам, мне придется возвращать вас по кускам, если они не заплатят выкуп.
Но если заплатят, даю вам слово Пьетро Фиссолини, что с ваших усов не упадет ни один волосок.
– Деньги вам заплатят, – спокойно ответил дон. – А потом… не будем омрачать вечер. Племянник, спой этим господам одну из своих песен.
Асторре пел, бандиты слушали, как зачарованные, а потом хвалили его и ерошили волосы. Действительно, такое было для них в диковинку: нежный детский голос, наполняющий горы любовными песнями.
Из пещеры принесли одеяла и спальные мешки.
– Господин мой, – спросил Фиссолини, – что вы хотели бы съесть на завтрак? Может, пойманную поутру рыбу из здешней речки? А на ленч спагетти с телятиной? Только скажите.
– Спасибо, – ответил дон Априле. – Хватит куска сыра и фруктов. Спокойной ночи. – Заметив тоску в глазах Асторре, он погладил мальчика по голове. – Завтра ты будешь спать в своей постели.
Асторре лег рядом с доном и уснул, едва закрыв глаза. Только услышал слова дона: «Держись рядом со мной» – и почувствовал, как дон обнял его.
Спал Асторре крепко и проснулся от какого-то стука, когда солнце уже вышло из-за гор. Поднялся, увидел, что вокруг полным-полно, никак не меньше пятидесяти, вооруженных людей. Дон Априле, спокойный, уверенный в себе, преисполненный достоинства, сидел на большом валуне и пил кофе из глиняной кружки.
Увидев, что мальчик встал, дон Априле подозвал его взмахом руки.
– Асторре, хочешь кофе? – спросил он, а потом указал на стоявшего перед ним мужчину. – Это мой добрый друг, Бьянко. Он нас спас.
Асторре перевел взгляд на гиганта, который производил куда более грозное впечатление, чем Фиссолини, несмотря на толстое брюхо, костюм, галстук и отсутствие револьверов за поясом и винтовки в руках. Седоволосый, с большими глазами, покрасневшими от бессонной ночи, он в полной мере обладал харизмой правителя. Но, похоже, маскировал принадлежащую ему власть мягким баритоном.
– Дон Априле, прошу извинить меня за то, что я прибыл так поздно и вам пришлось спать на земле, словно простому крестьянину. Но я выехал сразу, как только мне сообщили о случившемся.
Я всегда знал, что Фиссолини кретин, но такого от него не ожидал.
Вновь застучал молоток, Асторре повернулся на звук и увидел, что двое молодых парней сколачивают крест. Потом его взгляд ухватил Фиссолини и его десятерых бандитов. Кого-то связали и бросили на землю. Других привязали к деревьям.
Они напоминали стаю мух, облепивших кусок мяса.
– Дон Априле, кого из этих мерзавцев вы желаете судить первым?
– Фиссолини, – ответил дон. – Он – главарь.
Бьянко подтащил Фиссолини к дону. Его спеленали по рукам и ногам, так что он чем-то напоминал мумию. Бьянко и один из его людей поставили Фиссолини на ноги.
– Фиссолини, нельзя же быть таким идиотом, – Бьянко покачал головой. – Неужели так сложно сообразить, что дон Априле находится под моей защитой, ибо в противном случае я бы похитил его сам? Или ты думал, что берешь взаймы бутылку масла? Или уксуса? Я когда-нибудь заходил на твою территорию? Но ты всегда был упрям, и я знал, что до добра это не доведет. Ладно, поскольку тебе предстоит висеть на этом кресте, как Иисусу, извиняйся перед доном Априле и его маленьким мальчиком. А потом я проявлю милосердие и пристрелю тебя, перед тем как прибить тебя к кресту.
– Ну, – дон пристально смотрел на Фиссолини. – Объясни, чем вызвано проявленное тобой неуважение.
Фиссолини гордо выпрямился.
– У меня и в мыслях не было проявить неуважение лично к вам, господин мой. Я не знал, что вы – человек влиятельный и у вас такие могущественные друзья. Этот дурак Бьянко мог бы заранее ввести меня в курс дела. Господин мой, я допустил ошибку и должен за это заплатить. – Он замолчал, а потом повернул голову к Бьянко и заорал на него:
– Пусть твои люди перестанут забивать гвозди! Я от этого шума оглохну. Ты не сможешь запугать меня до смерти перед тем, как убьешь!
Фиссолини вновь посмотрел на дона.
– Накажите меня, но помилуйте моих людей.
Они выполняли мои приказы. У них семьи. Вы погубите целую деревню, если убьете их.
– Они же мужчины, которые должны отвечать за свои действия, – с нотками сарказма в голосе ответил дон. – Я оскорблю их, если они не разделят твою судьбу.
Вот тут Асторре своим детским умом осознал, что речь идет о жизни и смерти.
– Дядя, отпусти его, – прошептал он.
Дон не подал вида, что услышал его.
– Продолжай, – бросил он Фиссолини.
– Я не собираюсь вымаливать у вас свою жизнь. Но эти десять человек – мои ближайшие родственники, моя семья. Если вы убьете их, погибнут их жены и дети. Трое из них – мои зятья.
Они полностью мне доверяли. Выполняли любой мой приказ. Если вы позволите им уйти, перед смертью я заставлю их принести вам клятву верности. И они мне повинуются. Иметь десять верных друзей не так уж и плохо. Мне сказали, что вы великий человек, но люди действительно становятся великими, когда способны проявить милосердие. Разумеется, это не должно войти в привычку, но один раз никому не повредит, – и он улыбнулся Асторре.
Дон Раймонде Априле не в первый раз оказывался в подобной ситуации, так что о решении своем он знал заранее. Он не верил в чувство благодарности, наоборот, пребывал в твердом убеждении, что научить человека чему-либо может только смерть. А потому бесстрастно посмотрел на Фиссолини и покачал головой. Бьянко шагнул к бандиту.
Но тут Асторре дернул дона за рукав, поймал его взгляд. Он все понял. И решил защитить Фиссолини.
– Он не собирался причинить нам вред. Он лишь хотел получить наши деньги.
Дон улыбнулся.
– Разве этого мало?
– Но у него были на то причины. Ему нужны деньги, чтобы кормить семью. И мне он нравится. Пожалуйста, дядя.
Дон вновь улыбнулся.
– Браво, – изрек он и надолго замолчал, не замечая Асторре, дергающего его за рукав. Впервые за много лет у дона возникло желание проявить милосердие.
Люди Бьянко курили маленькие сигары, очень крепкие, и легкий утренний ветерок уносил дым.
Один из них подошел к дону, предложил сигару.
Асторре понял, что это не просто вежливость, а знак уважения. Дон взял сигару, мужчина чиркнул спичкой, сложил ладони корабликом, чтобы дон мог раскурить сигару. Дон выпустил струю дыма и лишь потом заговорил.
– Я не стану оскорблять тебя проявлением милосердия. Но я сделаю тебе деловое предложение.
Я признаю, что ты не угрожал мне лично, более того, с должным уважением принимал меня и мальчика. Предложение следующее. Ты живешь.
Твои люди живут. Но до конца ваших жизней вы служите мне верой и правдой.
Безмерное облегчение охватило Асторре, и он улыбнулся Фиссолини. А тот опустился на колени и поцеловал руку дона. Асторре заметил, что вооруженные люди усиленно задымили сигарами, и даже на глаза Бьянко, твердого, как скала, навернулись слезы.
– Благослови вас бог, господин мой, – прошептал Фиссолини.
Дон положил сигару на камень.
– Я принимаю твое благословение, но ты должен понимать, чего я от тебя жду. Бьянко пришел, чтобы спасти меня, и от тебя потребуется то же самое. Каждый год я выплачиваю ему определенную сумму, теперь получать деньги будешь и ты. Но предательства я не потерплю. Если ты меня подведешь, будут уничтожены не только ты, но и вся твоя семья. Твоя жена, дети, племянники, зятья.
Фиссолини поднялся с колен. Обнял дона и заплакал.
Тот день словно связал дона и его племянника в единое целое. Дон любил мальчика за то, что тот убедил его проявить милосердие, Асторре – дядю, который подарил ему жизни Фиссолини и его людей. И связь эта со временем только крепла.
В их последний вечер на Вилле Грация дон Априле пил кофе в саду, а Асторре, на удивление печальный, ел оливки.
– Тебе не хочется покидать Сицилию? – спросил дон.
– Мне хотелось бы жить здесь, – мальчик положил косточки оливок в карман.
– Мы будем приезжать сюда каждое лето, – пообещал ему дон.
Асторре взглянул на него, как на мудрого давнего друга, и на юном лице отразилась тревога.
– Катерина – твоя девчонка?
Дон рассмеялся.
– Она – моя очень хорошая подруга.
Асторре обдумал его ответ.
– Мои двоюродные братья и сестра знают о ней?
– Нет, мои дети о ней не знают, – дон с любопытством смотрел на мальчика, гадая, что за этим последует.
Лицо Асторре стало очень серьезным.
– Мои двоюродные братья и сестра знают, что у тебя есть такие могущественные друзья, как Бьянко, которые сделают все, о чем ты их попросишь?
– Нет.
– Тогда я им ничего не расскажу. Даже о похищении.
Дон почувствовал прилив гордости. Омерта была у мальчика в крови.
Поздно вечером Асторре ушел в дальний конец сада. Руками вырыл в земле ямку. Положил в нее косточки от оливок. Поднял глаза к усыпанному звездами ночному небу Сицилии и представил себя глубоким стариком, таким вот, как его дядя, сидящим в этом саду теплой ночью и наблюдающим, как растут его оливковые деревья.
После похищения дон уже не сомневался, что будущее мальчика предопределено судьбой. Он и Асторре каждый год ездили на Сицилию, пока Асторре не исполнилось шестнадцать. К тому времени у дона пусть смутно, но уже сформировались мысли о том, какую роль сыграет мальчик в его семье.
Но планы, которые дон строил в отношении Асторре, пришлось реализовывать гораздо раньше, чем он предполагал. Кризис вызвала его дочь.
В восемнадцать лет Николь влюбилась в Асторре, который был моложе ее на два года, и не пыталась этого скрывать. Юноша не пытался сопротивляться. Со всей страстью молодости они бросились друг другу в объятия.
Дона это совершенно не устраивало, но, как генерал, стремящийся выиграть сражение с наименьшими потерями, он не подал и виду, что знает о бурном романе.
Зато как-то вечером вызвал Асторре в свой кабинет и сказал, что тот отправляется в Англию учиться и изучать банковское дело под руководством некоего мистера Прайора из Лондона. Никаких других причин дон не назвал, зная, что мальчик и сам сообразит, что его отправляют в Европу, чтобы положить конец роману с Николь. Но он и представить себе не мог, что она подслушивает за дверью. Естественно, она ворвалась в кабинет. Еще более прекрасная в безрассудной ярости.
– Ты никуда его не пошлешь! – бушевала она. – Мы убежим вместе. "Дон улыбнулся.
– Вам обоим надо закончить школу.
Николь повернулась к покрасневшему от смущения Асторре.
– Асторре, ты не уедешь? Правда?
Юноша не ответил, и Николь разрыдалась.
Любого отца такая сцена тронула бы до глубины души, дона она разве что позабавила. Он видел, что дочь его – истинная мафиозо, а потому особо не волновался о последствиях. Как бы то ни было, потом она несколько недель не разговаривала с отцом и запиралась в своей комнате. Но дон знал, что разбитым навеки сердце его дочери не останется.
Еще больше занимал его Асторре, угодивший в ловушку, которой не удается миновать юношам, вступающим в пору зрелости. Конечно же, Асторре любил Николь. А ее страсть и любовь возвышали его в собственных глазах. Любой молодой человек не устоял бы перед чарами Николь. Но дон понимал и другое: Асторре требовался предлог, чтобы освободиться от обязательств, которые могли помешать достижению поставленной цели.
Дон улыбался. С инстинктами у парня был полный порядок, то есть пришла пора настоящей учебы.
И теперь, через три года после ухода на заслуженный отдых, дон Раймонде Априле ощущал себя в полной безопасности и испытывал чувство глубокой удовлетворенности, свойственное человеку, который на всех жизненных развилках делал правильный выбор. Даже с детьми у него начали устанавливаться более теплые отношения. На исходе жизни у него появилась возможность вкусить плоды отцовства.
Поскольку большую часть последних двадцати лет Валерий провел на заграничных военных базах, особой близости с отцом у него не было.
После того как его перевели в Уэст-Пойнт, они стали видеться гораздо чаще и разговаривать более открыто. Но обоим сближение давалось с трудом.
С Маркантонио все было иначе. У дона и его второго сына сразу установилось полное взаимопонимание. Маркантонио рассказывал, чем он занимается на телевидении, объяснял особенности драматургии телевизионных передач, свои обязанности перед зрителями, рассуждал о том, как телевидение, по его разумению, может улучшить мир, в котором они живут. Люди, формирующие общественное мнение, казались дону персонажами из сказок. Они его просто зачаровывали.
На семейных обедах Маркантонио и его отец частенько спорили, но по-дружески, к вящему удовольствию остальных. Как-то дон сказал Маркантонио:
– В жизни я никогда не видел таких хороших или таких плохих людей, как персонажи твоих постановок.
– Зато в их существование верят наши зрители, – отпарировал Маркантонио. – И мы должны оправдывать их ожидания.
На другом семейном обеде Валерий попытался объяснить дону, что послужило причиной войны в Персидском заливе, которая не только защитила экономические интересы Америки и права свободолюбивого народа Кувейта, но и стала поистине золотым дном (если говорить о рейтингах) для телевещательной компании, в которой работал Маркантонио. На все объяснения дон лишь пожимал плечами. Международные конфликты особо его не интересовали.
– Скажи мне, каким образом та или иная страна выигрывает войну? – спросил он Валерия. – Какой фактор является решающим?
Валерий задумался.
– Имеет значение уровень подготовки армии, талант генералов. Немаловажен исход решающих сражений, как выигранных, так и проигранных.
Когда я работал в разведывательной службе, мы проводили достаточно глубокий анализ. И пришли к следующему выводу: войну выигрывает страна, которая производит больше стали.
Дон кивнул, вполне удовлетворенный ответом.
Но самые теплые отношения сложились у него с Николь. Он гордился ее достижениями, красотой, взрывным характером, умом. И действительно, к тридцати двум годам она стала влиятельным адвокатом, приобрела обширные политические связи и никого и ничего не боялась.
Дон тайком помогал дочери: адвокатская фирма, в которой она работала, немало ему задолжала. А вот братья держались с ней настороженно.
По двум причинам. Во-первых, она так и не вышла замуж, во-вторых, слишком уж увлекалась общественной работой. Несмотря на восхищение успехами дочери, дон не воспринимал ее всерьез.
Она, в конце концов, была женщиной. Не нравились ему и мужчины, на которых она останавливала свой выбор.
На семейных обедах отец и дочь цапались постоянно, как две большие кошки, иной раз чуть ли не набрасывались друг на друга. В одном вопросе они просто не могли найти общего языка, придерживаясь противоположных позиций. Человеческую жизнь Николь полагала священной, смертная казнь вызывала у нее отвращение. Она организовала и возглавила Движение за отмену смертной казни.
– Почему? – спрашивал ее дон.
И Николь вспыхивала как спичка. Потому что она верила, что смертная казнь приведет к гибели человечества. Оправдание убийства, совершаемого при определенном наборе условий, могло вести к его оправданию при другом наборе, и так далее. А потому не способствовало эволюции и развитию цивилизации. Убеждения Николь приводили и к ее постоянным конфликтам с Валерием. Для чего, собственно, создается армия, как не для убийств? Причины Николь не интересовали.
Убийство всегда оставалось убийством и вело к людоедству, а то и к еще худшим последствиям.
При каждой возможности Николь участвовала в судебных процессах, везде и всюду защищая приговоренных к смертной казни. И хотя дон полагал это совершеннейшей чепухой и пустой тратой времени, на семейном обеде он поднял тост за ее победу на судебном процессе, в котором она участвовала на общественных началах, не получив ни цента вознаграждения. Ей удалось уберечь от смерти одного из самых знаменитых преступников последнего десятилетия, который убил своего лучшего друга и в извращенной форме изнасиловал вдову. Убегая, он убил и ограбил двух человек, работавших на бензоколонке. Потом успел изнасиловать и убить двенадцатилетнюю девочку. Череда преступлений оборвалась попыткой убить двух полицейских-патрульных. Николь удалось убедить присяжных в безумии своего подзащитного, и решением суда его отправили в закрытую психиатрическую клинику для преступников.
На следующем семейном обеде Николь вновь поздравляли с победой, в этот раз на разбирательстве в коллегии адвокатов. В недавнем судебном процессе она буквально прошла по острию ножа.
Процесс выиграла, но предстала перед коллегией адвокатов по обвинению в нарушении профессиональной этики, однако коллегия ее оправдала.
И теперь она светилась от счастья.
Дон, также пребывавший в прекрасном настроении, проявил к этому делу нехарактерный для него интерес. Он поздравил дочь с решением коллегии адвокатов, высказавшейся в ее пользу, но признался, что не очень понимает (или прикинулся, что не понимает), на чем основано обвинение в нарушении этики. Николь ему все подробно объяснила.
Она защищала тридцатилетнего мужчину, который изнасиловал и убил двенадцатилетнюю девочку, а потом так запрятал тело, что полиция не смогла его найти. Косвенные улики были очень серьезными, но при отсутствии трупа присяжные и судья едва ли приговорили бы обвиняемого к смертной казни. И родители жертвы многое отдали бы за то, чтобы достойным образом похоронить дочь.
Убийца признался Николь, своему адвокату, где спрятано тело, и уполномочил ее предложить обвинению сделку: выдача тела в обмен на пожизненное заключение. Однако, когда Николь начала переговоры с прокурором, тот пригрозил, что подаст на нее в суд, если она немедленно не сообщит, где находится тело девочки. Николь же стояла на том, что общество обязано охранять конфиденциальность отношений адвоката и клиента. Прокурор получил отказ, а известный судья заявил, что она вправе так поступать.
И прокурор после консультаций с родителями жертвы в конце концов согласился на сделку.
Убийца рассказал, что он расчленил тело, положил в ящик со льдом, который и закопал в одном из болот Нью-Джерси. Тело нашли, убийца получил пожизненный срок. А после процесса она предстала перед коллегией адвокатов. И сегодня с нее окончательно сняли обвинения в нарушении профессиональной этики.
Дон выпил за всех своих детей, а потом спросил Николь:
– Так ты считаешь, что вины за тобой нет?
Николь кивнула, лицо ее стало серьезным.
Иногда дон приглашал друзей детства поужинать и поиграть в карты. Асторре помогал Катерине подавать напитки.
Катерина и дон не афишировали свои отношения, но в деревне все понимали, и ни один мужчина не пытался ухаживать за ней. В ней видели не просто домоправительницу, но хозяйку дома.
Никогда раньше дон Априле так хорошо не отдыхал.
Но за три дня до отъезда случилось невероятное: дона похитили, когда он прогуливался по улицам деревни.
В соседней провинции Чинези, едва ли не самой бедной на Сицилии, один маленький деревенский клан возглавлял жестокий, не знающий страха бандит по фамилии Фиссолини. В своей деревне он обладал абсолютной властью и практически не поддерживал связей с другими кланами острова. Он понятия не имел о том, какой властью обладает дон Априле, представить себе не мог, что власть эта может дотянуться и до его забытой богом деревеньки. Он решил похитить дона Априле и получить за него выкуп. Он, конечно, понимал, что нарушает один из неписаных законов: похищая дона Априле, он вторгался на территорию другой семьи, но рассудил, что ради такой богатой добычи стоит рискнуть.
Cosca, семья, клан, – базовая ячейка мафии и обычно состоит из кровных родственников. Законопослушные граждане, к примеру, адвокаты или врачи, не рвут, а наоборот, укрепляют связи со своим кланом, потому что он отстаивает их интересы. Каждый клан – замкнутая организационная структура, но он может вступать в союз с более сильным и более влиятельным кланом. Всю совокупность кланов обычно и называют мафией.
Но у нее нет единого вожака или командира.
Каждый клан обычно специализируется в определенной сфере на определенной территории.
Один контролирует цену воды и препятствует правительству в сооружении дамб, которые могут понизить эту цену. В определенном смысле этот клан рушит государственную монополию на власть.
Другой может держать под контролем рынок продовольствия и товаров первой необходимости.
В то время самыми могущественными на Сицилии считались cosca Клерикуцио из Палермо, этот клан подмял под себя все новое строительство на острове, и cosca Корлеоне из Кордеоне, который контролировал многих римских политиков и обеспечивал транспортировку наркотиков по всему миру. Существовали и такие жадные кланы, которые брали деньги с романтических юношей за право петь под балконами любимых. Все кланы регулировали преступность. Они не терпели тех, кто грабил добропорядочных граждан, честно отдающих своему клану долю дохода. И грабителей, и насильников ждало одно наказание – смерть.
И уж, конечно, все кланы не выносили прелюбодеяний. В таких случаях казнили и мужчину, и женщину. Никаких вопросов ни у кого не возникало.
Cosca Фиссолини перебивался с хлеба на воду.
Клан этот контролировал продажу святых икон, брал плату с фермеров за охрану стада и похищал потерявших бдительность богачей.
И когда дон Априле и маленький Асторре неспешно шагали по улице деревни, рядом в визге тормозов остановились два армейских грузовика с Фиссолини, не представлявшим себе, на кого он поднял руку, и его людьми.
Десять человек, вооруженных винтовками, окружили дона Априле, схватили, подняли и швырнули в кузов грузовика. Асторре тут же забрался в кузов, чтобы остаться с доном. Бандиты попытались его вышвырнуть, но он крепко ухватился за железную стойку. Через час грузовики подъехали к подножию гор, окружающих Монтелепре. Люди пересели на лошадей и ослов и двинулись в горы.
Во время путешествия мальчик смотрел на все широко раскрытыми зелеными глазами, но не произнес ни слова.
Перед самым заходом солнца они добрались до большой пещеры. Поужинали жареной бараниной, домашним хлебом и вином. В пещере под деревянным навесом стояла громадная статуя Девы Марии: несмотря на жестокость, Фиссолини истово верил в бога. Он представился дону и мальчику, едва те принялись за еду. Пленники сразу поняли, что перед ними главарь банды. Невысокого роста, коренастый, как горилла, в руке он держал винтовку, из-за ремня торчали рукоятки двух револьверов. Его грубое лицо словно высекли из сицилийского камня, но в глазах пробегали веселые искорки. Он наслаждался жизнью и теми подарками, которые она дарила ему. А как еще он мог воспринимать сидящего перед ним богатого американца? Однако злобы к американцу Фиссолини не питал.
– Господин мой, – обратился он к дону, – о мальчике можете не беспокоиться. Завтра утром он отнесет в город записку с требованием выкупа.
Асторре ел с жадностью. Такой вкуснятины, как жаренная на костре баранина, пробовать ему еще не доводилось. Но после таких слов он оторвался от еды.
– Я остаюсь с дядей Раймонде.
Фиссолини рассмеялся.
– Хорошая еда придает храбрости. Чтобы выказать вам уважение, я сам поджарил барашка.
С травами, которые собирала моя мать.
– Я остаюсь с моим дядей, – отчеканил Асторре.
Дон Априле встретился взглядом с Фиссолини.
– Вечер сегодня удался… еда, горный воздух, ваша компания. Я мечтал побывать в горах. Но я настоятельно советую вам завтра утром отвезти нас в мою деревню.
Фиссолини поклонился ему.
– Я знаю, что вы богаты. Но так ли вы могущественны? Я собираюсь запросить за вас всего лишь сто тысяч американских долларов.
– Я расцениваю это как оскорбление, – ответил дон. – Вы бросите тень на мою репутацию.
Удвойте сумму. И накиньте пятьдесят тысяч за мальчика. Вам заплатят. Но потом за вашу жизнь никто не даст и цента. – Он помолчал. – Я удивлен, что вы пошли на такой риск.
Фиссолини вздохнул.
– Господин мой, я – бедняк. Естественно, в моей провинции я могу брать что хочу, но Сицилия – проклятая страна, и здешние богачи слишком бедны, чтобы прокормить таких, как я. Вы должны понимать, что вы – мой единственный шанс разбогатеть.
– Но вы могли прийти ко мне и предложить свои услуги. Для способного человека у меня всегда найдется работа.
– Вы так говорите, потому что сейчас слабы и беззащитны. Слабые всегда щедры. Но я последую вашему совету и удвою сумму выкупа. Хотя меня и будет грызть совесть. Ни одна человеческая жизнь столько не стоит. А мальчика я отпущу за так. К детям я питаю слабость… у меня их четверо, и всех надо кормить.
Дон Априле посмотрел на Асторре.
– Ты пойдешь.
– Нет. – Мальчик поник головой, потом вскинул глаза на дядю. – Я хочу остаться с тобой.
– Тогда разрешите ему остаться, – повернулся дон Априле к бандиту.
Фиссолини покачал головой.
– Он вернется в город. Я тоже должен беречь свою репутацию. Не хочу, чтобы меня считали похитителем детей. И потом, господин мой, при всем моем уважении к вам, мне придется возвращать вас по кускам, если они не заплатят выкуп.
Но если заплатят, даю вам слово Пьетро Фиссолини, что с ваших усов не упадет ни один волосок.
– Деньги вам заплатят, – спокойно ответил дон. – А потом… не будем омрачать вечер. Племянник, спой этим господам одну из своих песен.
Асторре пел, бандиты слушали, как зачарованные, а потом хвалили его и ерошили волосы. Действительно, такое было для них в диковинку: нежный детский голос, наполняющий горы любовными песнями.
Из пещеры принесли одеяла и спальные мешки.
– Господин мой, – спросил Фиссолини, – что вы хотели бы съесть на завтрак? Может, пойманную поутру рыбу из здешней речки? А на ленч спагетти с телятиной? Только скажите.
– Спасибо, – ответил дон Априле. – Хватит куска сыра и фруктов. Спокойной ночи. – Заметив тоску в глазах Асторре, он погладил мальчика по голове. – Завтра ты будешь спать в своей постели.
Асторре лег рядом с доном и уснул, едва закрыв глаза. Только услышал слова дона: «Держись рядом со мной» – и почувствовал, как дон обнял его.
Спал Асторре крепко и проснулся от какого-то стука, когда солнце уже вышло из-за гор. Поднялся, увидел, что вокруг полным-полно, никак не меньше пятидесяти, вооруженных людей. Дон Априле, спокойный, уверенный в себе, преисполненный достоинства, сидел на большом валуне и пил кофе из глиняной кружки.
Увидев, что мальчик встал, дон Априле подозвал его взмахом руки.
– Асторре, хочешь кофе? – спросил он, а потом указал на стоявшего перед ним мужчину. – Это мой добрый друг, Бьянко. Он нас спас.
Асторре перевел взгляд на гиганта, который производил куда более грозное впечатление, чем Фиссолини, несмотря на толстое брюхо, костюм, галстук и отсутствие револьверов за поясом и винтовки в руках. Седоволосый, с большими глазами, покрасневшими от бессонной ночи, он в полной мере обладал харизмой правителя. Но, похоже, маскировал принадлежащую ему власть мягким баритоном.
– Дон Априле, прошу извинить меня за то, что я прибыл так поздно и вам пришлось спать на земле, словно простому крестьянину. Но я выехал сразу, как только мне сообщили о случившемся.
Я всегда знал, что Фиссолини кретин, но такого от него не ожидал.
Вновь застучал молоток, Асторре повернулся на звук и увидел, что двое молодых парней сколачивают крест. Потом его взгляд ухватил Фиссолини и его десятерых бандитов. Кого-то связали и бросили на землю. Других привязали к деревьям.
Они напоминали стаю мух, облепивших кусок мяса.
– Дон Априле, кого из этих мерзавцев вы желаете судить первым?
– Фиссолини, – ответил дон. – Он – главарь.
Бьянко подтащил Фиссолини к дону. Его спеленали по рукам и ногам, так что он чем-то напоминал мумию. Бьянко и один из его людей поставили Фиссолини на ноги.
– Фиссолини, нельзя же быть таким идиотом, – Бьянко покачал головой. – Неужели так сложно сообразить, что дон Априле находится под моей защитой, ибо в противном случае я бы похитил его сам? Или ты думал, что берешь взаймы бутылку масла? Или уксуса? Я когда-нибудь заходил на твою территорию? Но ты всегда был упрям, и я знал, что до добра это не доведет. Ладно, поскольку тебе предстоит висеть на этом кресте, как Иисусу, извиняйся перед доном Априле и его маленьким мальчиком. А потом я проявлю милосердие и пристрелю тебя, перед тем как прибить тебя к кресту.
– Ну, – дон пристально смотрел на Фиссолини. – Объясни, чем вызвано проявленное тобой неуважение.
Фиссолини гордо выпрямился.
– У меня и в мыслях не было проявить неуважение лично к вам, господин мой. Я не знал, что вы – человек влиятельный и у вас такие могущественные друзья. Этот дурак Бьянко мог бы заранее ввести меня в курс дела. Господин мой, я допустил ошибку и должен за это заплатить. – Он замолчал, а потом повернул голову к Бьянко и заорал на него:
– Пусть твои люди перестанут забивать гвозди! Я от этого шума оглохну. Ты не сможешь запугать меня до смерти перед тем, как убьешь!
Фиссолини вновь посмотрел на дона.
– Накажите меня, но помилуйте моих людей.
Они выполняли мои приказы. У них семьи. Вы погубите целую деревню, если убьете их.
– Они же мужчины, которые должны отвечать за свои действия, – с нотками сарказма в голосе ответил дон. – Я оскорблю их, если они не разделят твою судьбу.
Вот тут Асторре своим детским умом осознал, что речь идет о жизни и смерти.
– Дядя, отпусти его, – прошептал он.
Дон не подал вида, что услышал его.
– Продолжай, – бросил он Фиссолини.
– Я не собираюсь вымаливать у вас свою жизнь. Но эти десять человек – мои ближайшие родственники, моя семья. Если вы убьете их, погибнут их жены и дети. Трое из них – мои зятья.
Они полностью мне доверяли. Выполняли любой мой приказ. Если вы позволите им уйти, перед смертью я заставлю их принести вам клятву верности. И они мне повинуются. Иметь десять верных друзей не так уж и плохо. Мне сказали, что вы великий человек, но люди действительно становятся великими, когда способны проявить милосердие. Разумеется, это не должно войти в привычку, но один раз никому не повредит, – и он улыбнулся Асторре.
Дон Раймонде Априле не в первый раз оказывался в подобной ситуации, так что о решении своем он знал заранее. Он не верил в чувство благодарности, наоборот, пребывал в твердом убеждении, что научить человека чему-либо может только смерть. А потому бесстрастно посмотрел на Фиссолини и покачал головой. Бьянко шагнул к бандиту.
Но тут Асторре дернул дона за рукав, поймал его взгляд. Он все понял. И решил защитить Фиссолини.
– Он не собирался причинить нам вред. Он лишь хотел получить наши деньги.
Дон улыбнулся.
– Разве этого мало?
– Но у него были на то причины. Ему нужны деньги, чтобы кормить семью. И мне он нравится. Пожалуйста, дядя.
Дон вновь улыбнулся.
– Браво, – изрек он и надолго замолчал, не замечая Асторре, дергающего его за рукав. Впервые за много лет у дона возникло желание проявить милосердие.
Люди Бьянко курили маленькие сигары, очень крепкие, и легкий утренний ветерок уносил дым.
Один из них подошел к дону, предложил сигару.
Асторре понял, что это не просто вежливость, а знак уважения. Дон взял сигару, мужчина чиркнул спичкой, сложил ладони корабликом, чтобы дон мог раскурить сигару. Дон выпустил струю дыма и лишь потом заговорил.
– Я не стану оскорблять тебя проявлением милосердия. Но я сделаю тебе деловое предложение.
Я признаю, что ты не угрожал мне лично, более того, с должным уважением принимал меня и мальчика. Предложение следующее. Ты живешь.
Твои люди живут. Но до конца ваших жизней вы служите мне верой и правдой.
Безмерное облегчение охватило Асторре, и он улыбнулся Фиссолини. А тот опустился на колени и поцеловал руку дона. Асторре заметил, что вооруженные люди усиленно задымили сигарами, и даже на глаза Бьянко, твердого, как скала, навернулись слезы.
– Благослови вас бог, господин мой, – прошептал Фиссолини.
Дон положил сигару на камень.
– Я принимаю твое благословение, но ты должен понимать, чего я от тебя жду. Бьянко пришел, чтобы спасти меня, и от тебя потребуется то же самое. Каждый год я выплачиваю ему определенную сумму, теперь получать деньги будешь и ты. Но предательства я не потерплю. Если ты меня подведешь, будут уничтожены не только ты, но и вся твоя семья. Твоя жена, дети, племянники, зятья.
Фиссолини поднялся с колен. Обнял дона и заплакал.
Тот день словно связал дона и его племянника в единое целое. Дон любил мальчика за то, что тот убедил его проявить милосердие, Асторре – дядю, который подарил ему жизни Фиссолини и его людей. И связь эта со временем только крепла.
В их последний вечер на Вилле Грация дон Априле пил кофе в саду, а Асторре, на удивление печальный, ел оливки.
– Тебе не хочется покидать Сицилию? – спросил дон.
– Мне хотелось бы жить здесь, – мальчик положил косточки оливок в карман.
– Мы будем приезжать сюда каждое лето, – пообещал ему дон.
Асторре взглянул на него, как на мудрого давнего друга, и на юном лице отразилась тревога.
– Катерина – твоя девчонка?
Дон рассмеялся.
– Она – моя очень хорошая подруга.
Асторре обдумал его ответ.
– Мои двоюродные братья и сестра знают о ней?
– Нет, мои дети о ней не знают, – дон с любопытством смотрел на мальчика, гадая, что за этим последует.
Лицо Асторре стало очень серьезным.
– Мои двоюродные братья и сестра знают, что у тебя есть такие могущественные друзья, как Бьянко, которые сделают все, о чем ты их попросишь?
– Нет.
– Тогда я им ничего не расскажу. Даже о похищении.
Дон почувствовал прилив гордости. Омерта была у мальчика в крови.
Поздно вечером Асторре ушел в дальний конец сада. Руками вырыл в земле ямку. Положил в нее косточки от оливок. Поднял глаза к усыпанному звездами ночному небу Сицилии и представил себя глубоким стариком, таким вот, как его дядя, сидящим в этом саду теплой ночью и наблюдающим, как растут его оливковые деревья.
После похищения дон уже не сомневался, что будущее мальчика предопределено судьбой. Он и Асторре каждый год ездили на Сицилию, пока Асторре не исполнилось шестнадцать. К тому времени у дона пусть смутно, но уже сформировались мысли о том, какую роль сыграет мальчик в его семье.
Но планы, которые дон строил в отношении Асторре, пришлось реализовывать гораздо раньше, чем он предполагал. Кризис вызвала его дочь.
В восемнадцать лет Николь влюбилась в Асторре, который был моложе ее на два года, и не пыталась этого скрывать. Юноша не пытался сопротивляться. Со всей страстью молодости они бросились друг другу в объятия.
Дона это совершенно не устраивало, но, как генерал, стремящийся выиграть сражение с наименьшими потерями, он не подал и виду, что знает о бурном романе.
Зато как-то вечером вызвал Асторре в свой кабинет и сказал, что тот отправляется в Англию учиться и изучать банковское дело под руководством некоего мистера Прайора из Лондона. Никаких других причин дон не назвал, зная, что мальчик и сам сообразит, что его отправляют в Европу, чтобы положить конец роману с Николь. Но он и представить себе не мог, что она подслушивает за дверью. Естественно, она ворвалась в кабинет. Еще более прекрасная в безрассудной ярости.
– Ты никуда его не пошлешь! – бушевала она. – Мы убежим вместе. "Дон улыбнулся.
– Вам обоим надо закончить школу.
Николь повернулась к покрасневшему от смущения Асторре.
– Асторре, ты не уедешь? Правда?
Юноша не ответил, и Николь разрыдалась.
Любого отца такая сцена тронула бы до глубины души, дона она разве что позабавила. Он видел, что дочь его – истинная мафиозо, а потому особо не волновался о последствиях. Как бы то ни было, потом она несколько недель не разговаривала с отцом и запиралась в своей комнате. Но дон знал, что разбитым навеки сердце его дочери не останется.
Еще больше занимал его Асторре, угодивший в ловушку, которой не удается миновать юношам, вступающим в пору зрелости. Конечно же, Асторре любил Николь. А ее страсть и любовь возвышали его в собственных глазах. Любой молодой человек не устоял бы перед чарами Николь. Но дон понимал и другое: Асторре требовался предлог, чтобы освободиться от обязательств, которые могли помешать достижению поставленной цели.
Дон улыбался. С инстинктами у парня был полный порядок, то есть пришла пора настоящей учебы.
И теперь, через три года после ухода на заслуженный отдых, дон Раймонде Априле ощущал себя в полной безопасности и испытывал чувство глубокой удовлетворенности, свойственное человеку, который на всех жизненных развилках делал правильный выбор. Даже с детьми у него начали устанавливаться более теплые отношения. На исходе жизни у него появилась возможность вкусить плоды отцовства.
Поскольку большую часть последних двадцати лет Валерий провел на заграничных военных базах, особой близости с отцом у него не было.
После того как его перевели в Уэст-Пойнт, они стали видеться гораздо чаще и разговаривать более открыто. Но обоим сближение давалось с трудом.
С Маркантонио все было иначе. У дона и его второго сына сразу установилось полное взаимопонимание. Маркантонио рассказывал, чем он занимается на телевидении, объяснял особенности драматургии телевизионных передач, свои обязанности перед зрителями, рассуждал о том, как телевидение, по его разумению, может улучшить мир, в котором они живут. Люди, формирующие общественное мнение, казались дону персонажами из сказок. Они его просто зачаровывали.
На семейных обедах Маркантонио и его отец частенько спорили, но по-дружески, к вящему удовольствию остальных. Как-то дон сказал Маркантонио:
– В жизни я никогда не видел таких хороших или таких плохих людей, как персонажи твоих постановок.
– Зато в их существование верят наши зрители, – отпарировал Маркантонио. – И мы должны оправдывать их ожидания.
На другом семейном обеде Валерий попытался объяснить дону, что послужило причиной войны в Персидском заливе, которая не только защитила экономические интересы Америки и права свободолюбивого народа Кувейта, но и стала поистине золотым дном (если говорить о рейтингах) для телевещательной компании, в которой работал Маркантонио. На все объяснения дон лишь пожимал плечами. Международные конфликты особо его не интересовали.
– Скажи мне, каким образом та или иная страна выигрывает войну? – спросил он Валерия. – Какой фактор является решающим?
Валерий задумался.
– Имеет значение уровень подготовки армии, талант генералов. Немаловажен исход решающих сражений, как выигранных, так и проигранных.
Когда я работал в разведывательной службе, мы проводили достаточно глубокий анализ. И пришли к следующему выводу: войну выигрывает страна, которая производит больше стали.
Дон кивнул, вполне удовлетворенный ответом.
Но самые теплые отношения сложились у него с Николь. Он гордился ее достижениями, красотой, взрывным характером, умом. И действительно, к тридцати двум годам она стала влиятельным адвокатом, приобрела обширные политические связи и никого и ничего не боялась.
Дон тайком помогал дочери: адвокатская фирма, в которой она работала, немало ему задолжала. А вот братья держались с ней настороженно.
По двум причинам. Во-первых, она так и не вышла замуж, во-вторых, слишком уж увлекалась общественной работой. Несмотря на восхищение успехами дочери, дон не воспринимал ее всерьез.
Она, в конце концов, была женщиной. Не нравились ему и мужчины, на которых она останавливала свой выбор.
На семейных обедах отец и дочь цапались постоянно, как две большие кошки, иной раз чуть ли не набрасывались друг на друга. В одном вопросе они просто не могли найти общего языка, придерживаясь противоположных позиций. Человеческую жизнь Николь полагала священной, смертная казнь вызывала у нее отвращение. Она организовала и возглавила Движение за отмену смертной казни.
– Почему? – спрашивал ее дон.
И Николь вспыхивала как спичка. Потому что она верила, что смертная казнь приведет к гибели человечества. Оправдание убийства, совершаемого при определенном наборе условий, могло вести к его оправданию при другом наборе, и так далее. А потому не способствовало эволюции и развитию цивилизации. Убеждения Николь приводили и к ее постоянным конфликтам с Валерием. Для чего, собственно, создается армия, как не для убийств? Причины Николь не интересовали.
Убийство всегда оставалось убийством и вело к людоедству, а то и к еще худшим последствиям.
При каждой возможности Николь участвовала в судебных процессах, везде и всюду защищая приговоренных к смертной казни. И хотя дон полагал это совершеннейшей чепухой и пустой тратой времени, на семейном обеде он поднял тост за ее победу на судебном процессе, в котором она участвовала на общественных началах, не получив ни цента вознаграждения. Ей удалось уберечь от смерти одного из самых знаменитых преступников последнего десятилетия, который убил своего лучшего друга и в извращенной форме изнасиловал вдову. Убегая, он убил и ограбил двух человек, работавших на бензоколонке. Потом успел изнасиловать и убить двенадцатилетнюю девочку. Череда преступлений оборвалась попыткой убить двух полицейских-патрульных. Николь удалось убедить присяжных в безумии своего подзащитного, и решением суда его отправили в закрытую психиатрическую клинику для преступников.
На следующем семейном обеде Николь вновь поздравляли с победой, в этот раз на разбирательстве в коллегии адвокатов. В недавнем судебном процессе она буквально прошла по острию ножа.
Процесс выиграла, но предстала перед коллегией адвокатов по обвинению в нарушении профессиональной этики, однако коллегия ее оправдала.
И теперь она светилась от счастья.
Дон, также пребывавший в прекрасном настроении, проявил к этому делу нехарактерный для него интерес. Он поздравил дочь с решением коллегии адвокатов, высказавшейся в ее пользу, но признался, что не очень понимает (или прикинулся, что не понимает), на чем основано обвинение в нарушении этики. Николь ему все подробно объяснила.
Она защищала тридцатилетнего мужчину, который изнасиловал и убил двенадцатилетнюю девочку, а потом так запрятал тело, что полиция не смогла его найти. Косвенные улики были очень серьезными, но при отсутствии трупа присяжные и судья едва ли приговорили бы обвиняемого к смертной казни. И родители жертвы многое отдали бы за то, чтобы достойным образом похоронить дочь.
Убийца признался Николь, своему адвокату, где спрятано тело, и уполномочил ее предложить обвинению сделку: выдача тела в обмен на пожизненное заключение. Однако, когда Николь начала переговоры с прокурором, тот пригрозил, что подаст на нее в суд, если она немедленно не сообщит, где находится тело девочки. Николь же стояла на том, что общество обязано охранять конфиденциальность отношений адвоката и клиента. Прокурор получил отказ, а известный судья заявил, что она вправе так поступать.
И прокурор после консультаций с родителями жертвы в конце концов согласился на сделку.
Убийца рассказал, что он расчленил тело, положил в ящик со льдом, который и закопал в одном из болот Нью-Джерси. Тело нашли, убийца получил пожизненный срок. А после процесса она предстала перед коллегией адвокатов. И сегодня с нее окончательно сняли обвинения в нарушении профессиональной этики.
Дон выпил за всех своих детей, а потом спросил Николь:
– Так ты считаешь, что вины за тобой нет?
Николь кивнула, лицо ее стало серьезным.