Страница:
Таким образом, простой дом-полуземлянка снаружи имел вид небольшого, правильной формы всхолмления, по-видимому, без каких-либо украшений. Но бывали и двухэтажные дома этого типа. Археологически их можно выделить с достоверностью только в том случае, когда в яме полуземлянки найдены остатки печи, рухнувшей с верхнего этажа (а такие случаи встречаются крайне редко). Верхний этаж должен был при этом также иметь каркасно-столбовую конструкцию. В тех же, гораздо более частых случаях, когда в яму опускали сруб, присыпая его стенки снаружи землей, по мнению исследователей, можно говорить о доме на высоком или низком подклете. Такой дом, по сути дела, не отличался существенно от наземного срубного жилища, нижние венцы которого также нередко утеплялись завалинкой (Раппопорт, 1975, с. 132, 133; Толочко, 1980, с. 70-71). Он возвышался над землей довольно значительно и завершался двускатной (по большей части деревянной) кровлей, увенчанной коньком. Украшения (конек, резьба, детали кровли) были видны с улицы и в том случае, если дом стоял (как это и бывало чаще всего) в глубине двора, за забором. Меньшие ямы без печей исследователи считают остатками хозяйственных построек.
Наземные срубные дома строились из хвойного леса (предпочтительно сосны, реже – ели). Углы сруба соединялись всегда в «обло», причем чашки и продольный паз вырубались в нижнем бревне (Рис. 1, 2). Такая конструкция сруба с выступающими наружу концами бревен была удобна в особенности в северных областях, где суровая зима: углы дома не промерзали даже в сильные морозы, что вполне компенсировало больший расход леса, тем более что в рассматриваемый период срубные дома строили обычно в лесной зоне, где не ощущалось недостатка строительного материала. Сосна и ель имеют прямой ровный ствол и дают прекрасные смолистые бревна, которые не требуют больших усилий для конопатки стен (не создают значительных щелей) и обеспечивают в избе сухость насыщенного смолой воздуха, т. е. отличные гигиенические условия. Пол в срубных домах всегда был дощатый. В северо-западной части ареала, даже если не было подклета, пол врубался, как и в полуземлянке со срубом, во второй-третий венец так, что был приподнят над землей. В юго-восточной части лесной зоны дощатый пол устраивался ниже, на лагах, положенных непосредственно на землю или на специальную глиняную прокладку. Вдоль стены дома, где находилась входная дверь, зачастую устраивалась под свесом кровли, край которой опирался на столбы, открытая галерея с дощатым полом; для поддержки столбов и пола параллельно стене клали ряд или два бревен. Срубной дом был выше полуземлянки, чаще имел второй этаж (а, как увидим ниже, иногда и больше этажей). Его стены и украшенные резьбой детали производили сильное эстетическое впечатление.
Был еще один (относительно редкий) тип жилища рядовых горожан – клети в городнях городского вала. Конструкция деревянно-земляных укреплений города, при которой насыпь вала закрывали срубы – городни, позволяла оставлять часть этих срубов незасыпанными и использовать их в качестве жилых (с печью) или хозяйственных помещений. Жилища эти по площади несколько меньше описанных выше (20 м 2– наибольшая известная площадь такой клети), с земляным полом, без окон; потолком служит верхняя боевая площадка стены. Иногда они располагались в два ряда, так что жилому срубу одного ряда соответствовала хозяйственная постройка другого. Большинство известных жилищ этого типа (города Райки, Колодяжин, Изяс-лавль, Ленковцы, Воинь и др.) относится к XII–XIII вв. и связано с особым характером этих городов-крепостей. Есть сведения о жилых клетях в городских укреплениях и в XVII в В г. Воронеже в такой «клетке» жил пушкарь, не имевший в городе своего двора (ТВорУАКУ, №2399/1173, с. 272).
Дворовые постройки
Интерьер
Дома ремесленников
Богатые дома
Наземные срубные дома строились из хвойного леса (предпочтительно сосны, реже – ели). Углы сруба соединялись всегда в «обло», причем чашки и продольный паз вырубались в нижнем бревне (Рис. 1, 2). Такая конструкция сруба с выступающими наружу концами бревен была удобна в особенности в северных областях, где суровая зима: углы дома не промерзали даже в сильные морозы, что вполне компенсировало больший расход леса, тем более что в рассматриваемый период срубные дома строили обычно в лесной зоне, где не ощущалось недостатка строительного материала. Сосна и ель имеют прямой ровный ствол и дают прекрасные смолистые бревна, которые не требуют больших усилий для конопатки стен (не создают значительных щелей) и обеспечивают в избе сухость насыщенного смолой воздуха, т. е. отличные гигиенические условия. Пол в срубных домах всегда был дощатый. В северо-западной части ареала, даже если не было подклета, пол врубался, как и в полуземлянке со срубом, во второй-третий венец так, что был приподнят над землей. В юго-восточной части лесной зоны дощатый пол устраивался ниже, на лагах, положенных непосредственно на землю или на специальную глиняную прокладку. Вдоль стены дома, где находилась входная дверь, зачастую устраивалась под свесом кровли, край которой опирался на столбы, открытая галерея с дощатым полом; для поддержки столбов и пола параллельно стене клали ряд или два бревен. Срубной дом был выше полуземлянки, чаще имел второй этаж (а, как увидим ниже, иногда и больше этажей). Его стены и украшенные резьбой детали производили сильное эстетическое впечатление.
Был еще один (относительно редкий) тип жилища рядовых горожан – клети в городнях городского вала. Конструкция деревянно-земляных укреплений города, при которой насыпь вала закрывали срубы – городни, позволяла оставлять часть этих срубов незасыпанными и использовать их в качестве жилых (с печью) или хозяйственных помещений. Жилища эти по площади несколько меньше описанных выше (20 м 2– наибольшая известная площадь такой клети), с земляным полом, без окон; потолком служит верхняя боевая площадка стены. Иногда они располагались в два ряда, так что жилому срубу одного ряда соответствовала хозяйственная постройка другого. Большинство известных жилищ этого типа (города Райки, Колодяжин, Изяс-лавль, Ленковцы, Воинь и др.) относится к XII–XIII вв. и связано с особым характером этих городов-крепостей. Есть сведения о жилых клетях в городских укреплениях и в XVII в В г. Воронеже в такой «клетке» жил пушкарь, не имевший в городе своего двора (ТВорУАКУ, №2399/1173, с. 272).
Дворовые постройки
Одна из особенностей города как поселения – его относительно большая людность и вследствие этого плотность застройки, что приводило к уменьшению двора (особенно в укрепленном центре города). Но нам уже случалось писать (Рабинович, 1978а, с.23, 289), что в русских городах в эпоху феодализма дворовые участки всех сословий были значительно больше, чем соответствующие участки, например, в Западной Европе; застройка и хозяйственное освоение их были разнообразны. При срубном наземном доме и хозяйственные постройки двора по большей части были срубны-ми, хотя зачастую и не из хвойных пород Дерева. Ценилась, например, механическая прочность дуба, не имевшего такого ровного ствола (Рабинович, 1964, с. 237). Хозяйственные постройки были обычно меньше по размерам, чем жилой дом.
О характере хозяйственных построек на рядовом городском дворе в IX–XIII вв. данных немного. Краткая редакция Русской Правды, которую летописец считал созданной для Новгорода и которая отражает как сельский, так и городской быт X–XI вв., называет клеть (хранилище различного имущества) и хлев, где содержат скот (Р. Пр., ст. 20, 29, 38). Археологическими раскопками на дворах горожан открыты также производственные сооружения – зольники и чаны для обработки и дубления кож, гончарные и металлургические горны и пр., а то и целые мастерские (Рабинович, 1964, с. 195–197). Возможно, были и постройки для обработки урожая зерновых – овин и гумно, о которых мы еще будем говорить в связи с развитием городской усадьбы в XVI–XVII вв. Вероятно, не все эти надворные постройки, были во всех городах. Например, баня (мовница) как отдельная постройка характерна преимущественно для лесной зоны (в более южных городах мылись в домашней печи).
Если на севере хозяйственные постройки были, как уже сказано, срубными, то в центральной части и на юге тогдашней Руси их стены могли быть столбовой конструкции или даже плетневые. Уже в этот период двор горожанина включал зачастую и сад. Такой сад конца XII в. обнаружен в Новгороде в Неревском конце. В нем было не менее пяти фруктовых деревьев (найдены корни четырех яблонь и одной груши). Около других домов и во дворах усадеб XI–XII в. встречены отдельные корни и пни яблони, груши, рябины, ели, дуба, кусты роз (Колчин, Янин, 1982, с. 27). Горожане, стало быть, заботились о благоустройстве своих участков – о тени, приятном виде, запахе цветов.
Двор был окружен забором с воротами. Конструкция забора соответствовала характеру жилища: на юге это чаще бывал плетень или дощатый забор, на севере – обычно частокол из врытых; в землю не очень толстых кольев.
О характере хозяйственных построек на рядовом городском дворе в IX–XIII вв. данных немного. Краткая редакция Русской Правды, которую летописец считал созданной для Новгорода и которая отражает как сельский, так и городской быт X–XI вв., называет клеть (хранилище различного имущества) и хлев, где содержат скот (Р. Пр., ст. 20, 29, 38). Археологическими раскопками на дворах горожан открыты также производственные сооружения – зольники и чаны для обработки и дубления кож, гончарные и металлургические горны и пр., а то и целые мастерские (Рабинович, 1964, с. 195–197). Возможно, были и постройки для обработки урожая зерновых – овин и гумно, о которых мы еще будем говорить в связи с развитием городской усадьбы в XVI–XVII вв. Вероятно, не все эти надворные постройки, были во всех городах. Например, баня (мовница) как отдельная постройка характерна преимущественно для лесной зоны (в более южных городах мылись в домашней печи).
Если на севере хозяйственные постройки были, как уже сказано, срубными, то в центральной части и на юге тогдашней Руси их стены могли быть столбовой конструкции или даже плетневые. Уже в этот период двор горожанина включал зачастую и сад. Такой сад конца XII в. обнаружен в Новгороде в Неревском конце. В нем было не менее пяти фруктовых деревьев (найдены корни четырех яблонь и одной груши). Около других домов и во дворах усадеб XI–XII в. встречены отдельные корни и пни яблони, груши, рябины, ели, дуба, кусты роз (Колчин, Янин, 1982, с. 27). Горожане, стало быть, заботились о благоустройстве своих участков – о тени, приятном виде, запахе цветов.
Двор был окружен забором с воротами. Конструкция забора соответствовала характеру жилища: на юге это чаще бывал плетень или дощатый забор, на севере – обычно частокол из врытых; в землю не очень толстых кольев.
Интерьер
В интерьере жилища было, пожалуй, меньше различий, чем в его конструкции и внешнем виде. В большинстве случаев это была комната с деревянными стенами (бревенчатыми, если дом был наземным срубным, или полуземлянкой, крепленной срубом, дощатыми или брусяными – при других способах облицовки полуземлянки) и лишь изредка – со стенами, обмазанными глиной (в классической полуземлянке), по-видимому, без привычного нам потолка, перекрытая непосредственно опирающимися на стропила скатами кровли (Это предположение Ю. П. Спегальского вызвало возражения Г. В. Борисевича. Однако определенных данных о наличии в IX–XIII вв. потолка им не приведено (Борисееич, 1982, с. 273)). Интерьер дома-полуземлянки отличали при этом столбы, укреплявшие облицовку стен и поддерживавшие кровлю, а зачастую и лестница в несколько ступенек (деревянная или вырезанная в грунте); окон в таком доме, по мнению исследователей, не было вовсе. В наземном срубном доме было, по-видимому, несколько маленьких волоковых окошек, которые лучше известны по более поздним материалам и о которых мы расскажем в своем месте. Деревянная дверь в одну створку закрывала вход, ориентированный обычно на юг, чтобы в комнату попадало больше тепла и света (особенно в летнее время). Главную роль в интерьере любого русского жилища играла печь.
Недаром и все помещение, где была печь, называлось истопкой (от слова «топить») или избой. К началу рассматриваемого нами периода, в IX–X вв., это была по большей части каменка – печь, сложенная из камней, реже (преимущественно в среднем Поднепровье) – глинобитная, прямоугольная в восточной и круглая – в западной части этого района (Раппопорт, 1975, с. 149). Открытый очаг и печь типа камина в древнерусских жилищах не встречались вовсе, хотя более ранние славянские дома имели иногда очаги, расположенные в центре дома.
В X–XI вв. прямоугольные глиняные печи были постепенно вытеснены круглыми, которые распространились и в наземных жилищах. В XII–XIII вв. печи-каменки сохранились лишь в Новгородской (наряду с глинобитными и глиняно-кирпичными) (Борисевич, 1982, с. 286) и Псковской землях, кое-где в верховьях Волги и на западе, в верховьях Немана. На остальной территории Древней Руси как в полуземлянках, так и в наземных жилищах в это время господствовала круглая глинобитная печь (Раппопорт, 1975, с. 150, 153). Все упомянутые выше типы печей были беструбными (курными, как их называли впоследствии), так что дым шел прямо в избу. Этим и объясняется отсутствие потолка: когда дым поднимался кверху, под крышу, можно было все же как-то находиться в нижней части избы. Чтобы выпустить дым, открывали дверь и волоковое оконце, обычно находившееся на фронтоне избы. «Горечи дымные не претерпев, тепла не вида-ти», – гласит древняя пословица.
Положение печи определяло всю внутреннюю планировку избы. Обычно печь ставили в одном из углов (Все случаи расположения печи в центре избы относятся к северным русским землям. П. А. Раппопорт предполагает, что, возможно, такие жилища по происхождению не были славянскими.), при этом важно было, куда печь была обращена устьем – ко входу или от него. Видимо, еще в начале рассматриваемого нами периода сложились те четыре основных варианта планировки, которые сохранялись потом в течение целого тысячелетия и были характерны для разных областей расселения восточных славян. Так, печь могла находиться справа или слева от входа, устьем к нему (вариант 1); в одном из дальних от входа углов, устьем ко входу (вариант 2); в дальнем углу, устьем к боковой от входа стене (вариант 3); наконец, справа или слева от входа, устьем к противоположной входу стене (вариант 4). Древнейшей, по-видимому, была планировка по варианту 2. До X в. она преобладала (Раппопорт, 1975, с. 139). В дальнейшем большее распространение на Юге и Юго-Западе получил вариант 1, на Севере же и в центральных русских землях – вариант 4. Это объясняется прежде всего климатическими условиями: положение печи устьем к противоположной входу стене больше способствует сохранению тепла и создает лучшие условия для хозяйки, которая обычно готовит пищу у печного устья и при таком расположении печи не страдает от холодного воздуха, врывающегося каждый раз, когда открывают дверь.
Судя по позднейшим этнографическим материалам, к положению печи приспособлялась вся планировка избы: угол по диагонали от печи был парадной частью избы – здесь ставили стол, устраивали лавки, здесь ели, сюда сажали гостей. Угол этот позднее назывался красным (от древнего значения этого слова – «красивый»). Трудно сказать, имел ли этот угол и какое-то сакральное значение. В рассматриваемый нами период там, вероятно, еще не было икон: христианство, как известно, распространялось медленно, и иконы, столь характерные для всякого городского и деревенского дома в более поздние периоды, еще не проникли так глубоко в быт каждой семьи. Но возможно, что какие-то изображения дохристианских божеств – «идолы» – могли здесь помещаться. Деревянные, зачастую художественно выполненные изображения таких божеств, называемые условно исследователями «домовыми», довольно часто находят в древних горизонтах культурного слоя русских городов (включая XIII в.), в частности в Новгороде (Колчин, Хорошев, 1978, с. 171). Угол напротив печного устья, где женщины обычно стряпали и пряли, так и назывался позднее – бабий кут или середа. Такое значение он должен был иметь и в древности. Наконец, четвертый угол предназначался для мужских работ. Вообще устойчивость функционального распределения частей избы неоднократно подчеркивалась этнографами (наиболее полно см.: Бломквист, 1956, с. 212). О меблировке древней избы почти ничего не известно, можно думать, что, как и позднее, в ней были, кроме стола, неподвижные лавки и подвижные скамьи, на которых сидели и спали. Для спанья служили позднее также полати, располагавшиеся обычно рядом с печью, с боковой ее стороны. В зависимости от типа планировки они устраивались высоко, над дверью (на Севере), или низко (такие полати у украинцев в XIX в. назывались пiл – «пол»).
В тех редких случаях, когда печь ставилась в середине избы, планировка должна была быть иной, но вопрос этот ни археологами, ни этнографами пока не разработан (Борисевич, 1982, с. 277). Мы вернемся к нему в разделе, посвященном XVIII – XIX вв.
Таков в общих чертах интерьер древнейшего русского деревенского и городского жилища, восстанавливаемый нами со значительной долей гипотетичности.
Украшения в курной избе вряд ли имели смысл, поскольку вся верхняя часть избы была обычно покрыта копотью. Можно думать лишь, что какие-то эстетические элементы (например, резные детали) были в самой мебели, в опечке, в ограждении полатей (Борисевич, 1982, с. 278) и т. п. Украшением могла служить также нарядная посуда – керамическая, деревянная, или реже металлическая.
Недаром и все помещение, где была печь, называлось истопкой (от слова «топить») или избой. К началу рассматриваемого нами периода, в IX–X вв., это была по большей части каменка – печь, сложенная из камней, реже (преимущественно в среднем Поднепровье) – глинобитная, прямоугольная в восточной и круглая – в западной части этого района (Раппопорт, 1975, с. 149). Открытый очаг и печь типа камина в древнерусских жилищах не встречались вовсе, хотя более ранние славянские дома имели иногда очаги, расположенные в центре дома.
В X–XI вв. прямоугольные глиняные печи были постепенно вытеснены круглыми, которые распространились и в наземных жилищах. В XII–XIII вв. печи-каменки сохранились лишь в Новгородской (наряду с глинобитными и глиняно-кирпичными) (Борисевич, 1982, с. 286) и Псковской землях, кое-где в верховьях Волги и на западе, в верховьях Немана. На остальной территории Древней Руси как в полуземлянках, так и в наземных жилищах в это время господствовала круглая глинобитная печь (Раппопорт, 1975, с. 150, 153). Все упомянутые выше типы печей были беструбными (курными, как их называли впоследствии), так что дым шел прямо в избу. Этим и объясняется отсутствие потолка: когда дым поднимался кверху, под крышу, можно было все же как-то находиться в нижней части избы. Чтобы выпустить дым, открывали дверь и волоковое оконце, обычно находившееся на фронтоне избы. «Горечи дымные не претерпев, тепла не вида-ти», – гласит древняя пословица.
Положение печи определяло всю внутреннюю планировку избы. Обычно печь ставили в одном из углов (Все случаи расположения печи в центре избы относятся к северным русским землям. П. А. Раппопорт предполагает, что, возможно, такие жилища по происхождению не были славянскими.), при этом важно было, куда печь была обращена устьем – ко входу или от него. Видимо, еще в начале рассматриваемого нами периода сложились те четыре основных варианта планировки, которые сохранялись потом в течение целого тысячелетия и были характерны для разных областей расселения восточных славян. Так, печь могла находиться справа или слева от входа, устьем к нему (вариант 1); в одном из дальних от входа углов, устьем ко входу (вариант 2); в дальнем углу, устьем к боковой от входа стене (вариант 3); наконец, справа или слева от входа, устьем к противоположной входу стене (вариант 4). Древнейшей, по-видимому, была планировка по варианту 2. До X в. она преобладала (Раппопорт, 1975, с. 139). В дальнейшем большее распространение на Юге и Юго-Западе получил вариант 1, на Севере же и в центральных русских землях – вариант 4. Это объясняется прежде всего климатическими условиями: положение печи устьем к противоположной входу стене больше способствует сохранению тепла и создает лучшие условия для хозяйки, которая обычно готовит пищу у печного устья и при таком расположении печи не страдает от холодного воздуха, врывающегося каждый раз, когда открывают дверь.
Судя по позднейшим этнографическим материалам, к положению печи приспособлялась вся планировка избы: угол по диагонали от печи был парадной частью избы – здесь ставили стол, устраивали лавки, здесь ели, сюда сажали гостей. Угол этот позднее назывался красным (от древнего значения этого слова – «красивый»). Трудно сказать, имел ли этот угол и какое-то сакральное значение. В рассматриваемый нами период там, вероятно, еще не было икон: христианство, как известно, распространялось медленно, и иконы, столь характерные для всякого городского и деревенского дома в более поздние периоды, еще не проникли так глубоко в быт каждой семьи. Но возможно, что какие-то изображения дохристианских божеств – «идолы» – могли здесь помещаться. Деревянные, зачастую художественно выполненные изображения таких божеств, называемые условно исследователями «домовыми», довольно часто находят в древних горизонтах культурного слоя русских городов (включая XIII в.), в частности в Новгороде (Колчин, Хорошев, 1978, с. 171). Угол напротив печного устья, где женщины обычно стряпали и пряли, так и назывался позднее – бабий кут или середа. Такое значение он должен был иметь и в древности. Наконец, четвертый угол предназначался для мужских работ. Вообще устойчивость функционального распределения частей избы неоднократно подчеркивалась этнографами (наиболее полно см.: Бломквист, 1956, с. 212). О меблировке древней избы почти ничего не известно, можно думать, что, как и позднее, в ней были, кроме стола, неподвижные лавки и подвижные скамьи, на которых сидели и спали. Для спанья служили позднее также полати, располагавшиеся обычно рядом с печью, с боковой ее стороны. В зависимости от типа планировки они устраивались высоко, над дверью (на Севере), или низко (такие полати у украинцев в XIX в. назывались пiл – «пол»).
В тех редких случаях, когда печь ставилась в середине избы, планировка должна была быть иной, но вопрос этот ни археологами, ни этнографами пока не разработан (Борисевич, 1982, с. 277). Мы вернемся к нему в разделе, посвященном XVIII – XIX вв.
Таков в общих чертах интерьер древнейшего русского деревенского и городского жилища, восстанавливаемый нами со значительной долей гипотетичности.
Украшения в курной избе вряд ли имели смысл, поскольку вся верхняя часть избы была обычно покрыта копотью. Можно думать лишь, что какие-то эстетические элементы (например, резные детали) были в самой мебели, в опечке, в ограждении полатей (Борисевич, 1982, с. 278) и т. п. Украшением могла служить также нарядная посуда – керамическая, деревянная, или реже металлическая.
Дома ремесленников
Для жилища рядового горожанина, к какому бы из описанных выше типов оно ни принадлежало, характерно то, что почти каждый дом был одновременно и мастерской ремесленника. Приведем несколько примеров. В Киеве М. К. Каргером среди многих других жилищ исследована полуземлянка XIII в. (разрушенная при взятии Киева монголо-татарами в 1240 г.). Она представляла собой в плане неправильный четырехугольник площадью немногим более 10 м
2. Стены были обмазаны глиной и обожжены; лри расчистке удалось установить, что обмазка неоднократно подновлялась. Примерно пятую часть избы занимала глинобитная печь, расположенная справа от входа, устьем ко входу, на оставленном при рытье ямы глиняном основании; под образовали черепки битой посуды, свод был глинобитный, на деревянном каркасе. В рухнувшей печи так и остался горшок с пшенной кашей. В углу, влево от двери, стояла кадь с мукой. Стол помещался в дальнем углу, к западу от печи; он был неподвижен: ножки его вбиты в землю. В центре избы стоял кувшин с кусками янтаря, тут же лежали камни для шлифовки янтаря; в углу на полу стояли четырнадцать небольших горшочков с красками. Кроме остатков посуды, платья, обуви, скромных украшений, в избе найден целый набор деревообделочных инструментов – топор, сверло, скобель, ложечник и бруски для их точки (Каргер, 1958, с. 310–316). Находки в достаточной мере характеризуют занятие хозяина. Это был мастер-художник широкого профиля: он делал и украшения из янтаря, и какие-то деревянные вещи, требовавшие раскраски (например, ложки, а возможно, и иную нарядную посуду). О женских занятиях хозяйки говорит находка шиферного пряслица. Тогда пряли все женщины – крестьянки и горожанки.
В Москве интересен дом кожевника XII–XIII вв., открытый при раскопках в Зарядье (на древнем Великом посаде). Почти квадратная изба площадью немного меньше 16 м 2была срублена из добротных сосновых бревен (диаметром 16–20 см). Значительную часть ее занимала глинобитная печь, стоявшая слева от входа, на деревянных столбах. Снаружи к избе примыкала своеобразная постройка из вертикально вбитых тонких жердей, служившая одновременно сенями и мастерской. В ней была вырыта яма – зольник (глубиной 60–70 см), где от шкуры отделялась шерсть. Видимо, где-то неподалеку был и дубильный чан: в мастерской найдены скопления шерсти и дубового корья, а также обрезки кожи и части обуви. Здесь очищали шкуры, дубили кожу, кроили и шили обувь и другие кожаные изделия (Рабинович, 1964, с. 196–198).
В Москве интересен дом кожевника XII–XIII вв., открытый при раскопках в Зарядье (на древнем Великом посаде). Почти квадратная изба площадью немного меньше 16 м 2была срублена из добротных сосновых бревен (диаметром 16–20 см). Значительную часть ее занимала глинобитная печь, стоявшая слева от входа, на деревянных столбах. Снаружи к избе примыкала своеобразная постройка из вертикально вбитых тонких жердей, служившая одновременно сенями и мастерской. В ней была вырыта яма – зольник (глубиной 60–70 см), где от шкуры отделялась шерсть. Видимо, где-то неподалеку был и дубильный чан: в мастерской найдены скопления шерсти и дубового корья, а также обрезки кожи и части обуви. Здесь очищали шкуры, дубили кожу, кроили и шили обувь и другие кожаные изделия (Рабинович, 1964, с. 196–198).
Богатые дома
Будучи поселением более сложным по социальному составу, чем деревня, город уже в рассматриваемый нами период должен был иметь и более разнообразное по величине и планировке жилище, чем обрисованное нами до сих пор. Археологическими раскопками открыты городские дома, имеющие не одну, а две или несколько жилых комнат (Археология СССР, с. 143). Как предполагают исследователи, это были дома зажиточных горожан (Раппопорт, 1975, с. 142–143). Определить более точно социальное положение владельца дома по большей части невозможно, поскольку археологическая наука не разработала еще критериев, которые позволили бы различать, например, дома купцов и феодалов. Лишь в редких случаях, на которых мы еще остановимся, это возможно сделать по находкам особенно характерных вещей или берестяных грамот. Можно лишь выделить дома более состоятельных ремесленников.
К XII–XIII вв. относятся двухкамерные полуземлянки, открытые в Киеве, Белгороде, Гбродске. Это были большие дома, шириной как обычные, но большей длины (до 7–8 м), разделенные перегородкой на две примерно равные части. Печь имелась только в одной из комнат. Это, по-видимому, начальная стадия усложнения жилища – простое деление его. Прослеживаются и пути дальнейшего развития дома в многокомнатный: пристройка специальной третьей небольшой комнаты, в которой ставили печь, или деление дома на три части, причем печь находилась в средней (Киев). Но лучше выделяются двухкамерные и многокамерные дома в срубном наземном жилище. П. А. Раппопорт справедливо предполагает, что и в районах, где большинство или даже все однокамерные дома были полуземлянками, люди побогаче строили себе срубные наземные дома (Раппопорт, 1975, с. 143), т. е. что для зажиточных горожан вообще было характерно наземное срубное жилище. Сама конструкция срубного дома обычно четко обозначает и его камерность, что не всегда можно заметить в жилище полуземляночном. Уже в X в. в городах появляются так называемые пятистенки – цельнорубленные двухкамерные дома, у которых удлиненный сруб сразу при постройке снабжался пятой стеной, врубленной поперек. При рубке «в обло» (а в рассматриваемый нами период применялась только такая) концы бревен этой пятой стены выступали наружу. Древнейшие пятистенки X в. обнаружены в Новгороде (Засурцев, 1963, с. 55, 63, 68) и Пскове (Раппопорт, 1975, с. 143). В XI в. число их увеличивается. Пятистенки этого времени, кроме Новгорода, в XII – XIII вв. открыты также в Белоозере и в Гродно. Пятая стена в большинстве случаев делила дом не ровно пополам, а на две неравные части, причем печь стояла обычно в большей, а вход был через меньшую (Раппопорт, 1975, с. 143).
В XII–XIII вв. были в городе уже и трехкамерные дома – две избы или изба и клеть – срубы, соединенные постройкой более легкой конструкции. Мы не будем здесь останавливаться на проблеме развития русского городского жилища в целом, которое, на наш взгляд, не может быть представлено просто как постепенное увеличение числа помещений (одно – два – три). Этот важный вопрос удобнее решать на более поздних материалах, сохранивших древние названия частей жилища. Отметим лишь, что трехкамерные срубные наземные дома в рассматриваемый период были редки. Они известны в основном по новгородским раскопкам. Но дома феодальной знати были в ту пору уже многокомнатными. Древнейшая русская летопись упоминает в составе боярских и княжеских дворцов, кроме избы или истопки, также палаты (видимо, приемные помещения), терем, сени, ложницу или одрину – спальню, медушу – нечто вроде винного погреба (ПВЛ I, 24, 40, 74; ПСРЛ I, 8, 398; II, 128, 369).
Некоторые из этих названий говорят и о высотности дома. Так, сени в то время не прихожая, как мы привыкли думать, а парадная терраса, расположенная на втором этаже. Обычно сени поддерживались столбами и снабжались красивыми деревянными решетками. Именно о таких сенях поется в старинной песне: «Ах, вы, сени мои, сени, сени новые мои, сени новые, кленовые, решетчатые!» (Розанов, 1944, с. 48). Понятно, что именно с высокого места выпускает молодая женщина сокола, чтобы тот летел на родимую сторонку. Былина «Соловей Будимирович» рассказывает, как князь дал герою задачу построить в одну ночь дворец и к утру уже стояли «три терема златоверховаты, да трои сени косящатыя, да трои сени решетчатыя» (КД 1977, с. 12). Древнейшая летопись содержит повествование о некоем варяге-христианине, жившем в Киеве в конце X в. В 983 г. его сыну выпал жребий быть принесенным в жертву языческим богам. Варяг, конечно, не выдал сына. Разъяренные киевляне «поидоша на нь и розъяша двор около его. Он же стояше на сенях с сыном своим… и посекоша сени под има и тако побиша я» (ПВЛ I, с. 58). Из этих кратких строк видно, что высокий дом стоял в глубине двора, окруженного забором, который нападающие проломили, что сени, где стояли хозяева, видимо, подпирали столбы, которые были подсечены. Миниатюра Радзивилловской летописи изображает двухэтажное здание с опирающейся на столбы террасой, перекрытой арками (рис. 2, 1). Это и есть сени, на которых стоят варяги. Внизу люди подсекают столбы топорами.
Ю. П. Спегальский предполагает, что сени были отдельной постройкой (Спегальский, 1972, с. 239). Но другой летописный текст говорит, что сени тесно примыкали к дворцу, и лестница снизу на сени вела и во внутренние помещения дворца. Ведь под лестницей сеней своего дворца был в 1174 г. убит Андрей Бого-любский (Воронин, 1961, с. 201-261). Заговорщики ночью «пришед ко двору княжю, избиша сторожи дворные и пришед к сеням, силою двери выломиша, и пришедше к ложници его» (НСРЛ II, с. 369). Они спустились в медушу выпить для храбрости, потом ворвались в ложницу, где безоружный князь оказал им такое сопротивление, что они бежали, унося замертво одного из своих. Князь тем временем, пытаясь спастись, спустился с лестницы под сени. В этом драматическом повествовании княжеский дворец предстает как здание, по крайней мере, в два этажа, стоящее внутри укрепленного, охраняемого двора. Интересно, что лестница, ведущая на сени, не наружная, как было принято делать в домах до конца XVII в., а внутри каменной башни, как в церквах; известны такие лестницы в Софийских соборах – киевском и новгородском. Сени находились на втором этаже; в этом парадном помещении было много разного добра, по-видимому, драгоценной утвари и украшений (Воронин, 1961, с. 247). Где-то недалеко от сеней была и княжеская спальня, а погреб (медуша) помещался либо в первом цокольном этаже, либо в подвале. К сожалению, от великолепного ансамбля дворца Андрея Боголюбского, построенного в 1158–1165 гг. и разрушенного либо в 1174, либо уже во время монголо-татарского нашествия в 1237–1238 гг., осталось очень мало (Воронин, 1961, с. 261). Восстановленная Н. Н. Ворониным часть его представляет собой фактически только дворцовую церковь, переходы к ней и две башни-терема, увенчанные шатровыми кровлями. Н. Н. Воронин предполагает, что и несохранившиеся помещения (в том числе сени и ложница) также были каменными. Однако нельзя исключить и возможности сочетания каменных и деревянных помещений. Последние предпочитали для жилья еще и в XIX в., поскольку при относительно несовершенном отоплении (особенно в эпоху средневековья) в каменных комнатах нельзя было избавиться от сырости, а комнаты, рубленные из хвойного леса, были, как уже сказано, несравненно гигиеничнее и суше.
Мы помним, что Соловей Будимирович построил для князя не только сени, но и терема. Терем, по-видимому, был непременной частью дворца феодала. Он завершал ансамбль, составляя его третий (или второй) этаж, и шатровая (по большей части) кровля терема была видна издалека. Термин «златоверхий», применявшийся к терему издавна, подчеркивал нарядность этой кровли. Впрочем, терем и в самом деле мог быть покрыт, например, медными листами, дававшими иллюзию золота. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей первое мщение княгини Ольги древлянам (945 г.), Ольга глядит на древлян из окна терема – высокой (может быть, на столбах) постройки с островерхой (вероятно, шатровой) кровлей (РЛ, л. 28 об.). К тому же X в. относится найденная в Новгороде деревянная модель терема. Терем тоже с шатровой кровлей и тоже на каком-то арочном основании (Рис. 2, 2–3). Кроме высокого (двух-трехэтажного) основного здания дворца с сенями, теремом, разного рода навесами и кровельками, на дворе крупного феодала были, конечно, и хозяйственные постройки (клети, поварни, конюшни и пр.), и избы для челяди и приближенных. У князей на дворе стояла и церковь. Это был как бы небольшой городок внутри города, окруженный крепким частоколом, у князей – валом и рвом, а той каменной стеной. Нужно отметить, что среди дворовых строений южнорусских городов, скорее всего, не было бани. Мылись феодалы и их приближенные, как и все население лесостепной полосы, в домашней печи. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей второе мщение Ольги древлянам, изображена именно изба (может быть, полуземлянка с деревянной обшивкой, двускатной кровлей и глинобитной печью), что соответствует тексту, сообщающему, что древлянским послам было предложено помыться. Для них «пережьгоша истопку и влезоша древляне нача ся мыти; и запроша о них истопку и повелеша зажечи я от дверий ту изгореша вси» (ПВЛ I, с. 41).
К XII–XIII вв. относятся двухкамерные полуземлянки, открытые в Киеве, Белгороде, Гбродске. Это были большие дома, шириной как обычные, но большей длины (до 7–8 м), разделенные перегородкой на две примерно равные части. Печь имелась только в одной из комнат. Это, по-видимому, начальная стадия усложнения жилища – простое деление его. Прослеживаются и пути дальнейшего развития дома в многокомнатный: пристройка специальной третьей небольшой комнаты, в которой ставили печь, или деление дома на три части, причем печь находилась в средней (Киев). Но лучше выделяются двухкамерные и многокамерные дома в срубном наземном жилище. П. А. Раппопорт справедливо предполагает, что и в районах, где большинство или даже все однокамерные дома были полуземлянками, люди побогаче строили себе срубные наземные дома (Раппопорт, 1975, с. 143), т. е. что для зажиточных горожан вообще было характерно наземное срубное жилище. Сама конструкция срубного дома обычно четко обозначает и его камерность, что не всегда можно заметить в жилище полуземляночном. Уже в X в. в городах появляются так называемые пятистенки – цельнорубленные двухкамерные дома, у которых удлиненный сруб сразу при постройке снабжался пятой стеной, врубленной поперек. При рубке «в обло» (а в рассматриваемый нами период применялась только такая) концы бревен этой пятой стены выступали наружу. Древнейшие пятистенки X в. обнаружены в Новгороде (Засурцев, 1963, с. 55, 63, 68) и Пскове (Раппопорт, 1975, с. 143). В XI в. число их увеличивается. Пятистенки этого времени, кроме Новгорода, в XII – XIII вв. открыты также в Белоозере и в Гродно. Пятая стена в большинстве случаев делила дом не ровно пополам, а на две неравные части, причем печь стояла обычно в большей, а вход был через меньшую (Раппопорт, 1975, с. 143).
В XII–XIII вв. были в городе уже и трехкамерные дома – две избы или изба и клеть – срубы, соединенные постройкой более легкой конструкции. Мы не будем здесь останавливаться на проблеме развития русского городского жилища в целом, которое, на наш взгляд, не может быть представлено просто как постепенное увеличение числа помещений (одно – два – три). Этот важный вопрос удобнее решать на более поздних материалах, сохранивших древние названия частей жилища. Отметим лишь, что трехкамерные срубные наземные дома в рассматриваемый период были редки. Они известны в основном по новгородским раскопкам. Но дома феодальной знати были в ту пору уже многокомнатными. Древнейшая русская летопись упоминает в составе боярских и княжеских дворцов, кроме избы или истопки, также палаты (видимо, приемные помещения), терем, сени, ложницу или одрину – спальню, медушу – нечто вроде винного погреба (ПВЛ I, 24, 40, 74; ПСРЛ I, 8, 398; II, 128, 369).
Некоторые из этих названий говорят и о высотности дома. Так, сени в то время не прихожая, как мы привыкли думать, а парадная терраса, расположенная на втором этаже. Обычно сени поддерживались столбами и снабжались красивыми деревянными решетками. Именно о таких сенях поется в старинной песне: «Ах, вы, сени мои, сени, сени новые мои, сени новые, кленовые, решетчатые!» (Розанов, 1944, с. 48). Понятно, что именно с высокого места выпускает молодая женщина сокола, чтобы тот летел на родимую сторонку. Былина «Соловей Будимирович» рассказывает, как князь дал герою задачу построить в одну ночь дворец и к утру уже стояли «три терема златоверховаты, да трои сени косящатыя, да трои сени решетчатыя» (КД 1977, с. 12). Древнейшая летопись содержит повествование о некоем варяге-христианине, жившем в Киеве в конце X в. В 983 г. его сыну выпал жребий быть принесенным в жертву языческим богам. Варяг, конечно, не выдал сына. Разъяренные киевляне «поидоша на нь и розъяша двор около его. Он же стояше на сенях с сыном своим… и посекоша сени под има и тако побиша я» (ПВЛ I, с. 58). Из этих кратких строк видно, что высокий дом стоял в глубине двора, окруженного забором, который нападающие проломили, что сени, где стояли хозяева, видимо, подпирали столбы, которые были подсечены. Миниатюра Радзивилловской летописи изображает двухэтажное здание с опирающейся на столбы террасой, перекрытой арками (рис. 2, 1). Это и есть сени, на которых стоят варяги. Внизу люди подсекают столбы топорами.
Ю. П. Спегальский предполагает, что сени были отдельной постройкой (Спегальский, 1972, с. 239). Но другой летописный текст говорит, что сени тесно примыкали к дворцу, и лестница снизу на сени вела и во внутренние помещения дворца. Ведь под лестницей сеней своего дворца был в 1174 г. убит Андрей Бого-любский (Воронин, 1961, с. 201-261). Заговорщики ночью «пришед ко двору княжю, избиша сторожи дворные и пришед к сеням, силою двери выломиша, и пришедше к ложници его» (НСРЛ II, с. 369). Они спустились в медушу выпить для храбрости, потом ворвались в ложницу, где безоружный князь оказал им такое сопротивление, что они бежали, унося замертво одного из своих. Князь тем временем, пытаясь спастись, спустился с лестницы под сени. В этом драматическом повествовании княжеский дворец предстает как здание, по крайней мере, в два этажа, стоящее внутри укрепленного, охраняемого двора. Интересно, что лестница, ведущая на сени, не наружная, как было принято делать в домах до конца XVII в., а внутри каменной башни, как в церквах; известны такие лестницы в Софийских соборах – киевском и новгородском. Сени находились на втором этаже; в этом парадном помещении было много разного добра, по-видимому, драгоценной утвари и украшений (Воронин, 1961, с. 247). Где-то недалеко от сеней была и княжеская спальня, а погреб (медуша) помещался либо в первом цокольном этаже, либо в подвале. К сожалению, от великолепного ансамбля дворца Андрея Боголюбского, построенного в 1158–1165 гг. и разрушенного либо в 1174, либо уже во время монголо-татарского нашествия в 1237–1238 гг., осталось очень мало (Воронин, 1961, с. 261). Восстановленная Н. Н. Ворониным часть его представляет собой фактически только дворцовую церковь, переходы к ней и две башни-терема, увенчанные шатровыми кровлями. Н. Н. Воронин предполагает, что и несохранившиеся помещения (в том числе сени и ложница) также были каменными. Однако нельзя исключить и возможности сочетания каменных и деревянных помещений. Последние предпочитали для жилья еще и в XIX в., поскольку при относительно несовершенном отоплении (особенно в эпоху средневековья) в каменных комнатах нельзя было избавиться от сырости, а комнаты, рубленные из хвойного леса, были, как уже сказано, несравненно гигиеничнее и суше.
Мы помним, что Соловей Будимирович построил для князя не только сени, но и терема. Терем, по-видимому, был непременной частью дворца феодала. Он завершал ансамбль, составляя его третий (или второй) этаж, и шатровая (по большей части) кровля терема была видна издалека. Термин «златоверхий», применявшийся к терему издавна, подчеркивал нарядность этой кровли. Впрочем, терем и в самом деле мог быть покрыт, например, медными листами, дававшими иллюзию золота. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей первое мщение княгини Ольги древлянам (945 г.), Ольга глядит на древлян из окна терема – высокой (может быть, на столбах) постройки с островерхой (вероятно, шатровой) кровлей (РЛ, л. 28 об.). К тому же X в. относится найденная в Новгороде деревянная модель терема. Терем тоже с шатровой кровлей и тоже на каком-то арочном основании (Рис. 2, 2–3). Кроме высокого (двух-трехэтажного) основного здания дворца с сенями, теремом, разного рода навесами и кровельками, на дворе крупного феодала были, конечно, и хозяйственные постройки (клети, поварни, конюшни и пр.), и избы для челяди и приближенных. У князей на дворе стояла и церковь. Это был как бы небольшой городок внутри города, окруженный крепким частоколом, у князей – валом и рвом, а той каменной стеной. Нужно отметить, что среди дворовых строений южнорусских городов, скорее всего, не было бани. Мылись феодалы и их приближенные, как и все население лесостепной полосы, в домашней печи. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей второе мщение Ольги древлянам, изображена именно изба (может быть, полуземлянка с деревянной обшивкой, двускатной кровлей и глинобитной печью), что соответствует тексту, сообщающему, что древлянским послам было предложено помыться. Для них «пережьгоша истопку и влезоша древляне нача ся мыти; и запроша о них истопку и повелеша зажечи я от дверий ту изгореша вси» (ПВЛ I, с. 41).