Раткевич Элеонора. Время серебра

   — Ну а зачем мне представлять, — возразил Лэннион, — то, что я и так вижу? Вы совершенно правы, сир, — что с леди Элис беседовать, что полный рот такой плеснелой ползучей дряни откусить… разницы никакой.
   — Как сказать, — раздумчиво примолвил Джеральд. — Тогда терпения у меня было все же поменьше.
   — Вот как, сир? — делано удивился Лэннион. — А я и не знал, что чего-то может быть меньше, чем нисколько, — пусть даже и терпения.
   Джеральд засмеялся.
   — Вот его у меня на старших Бофортов и не хватает, — заявил он. — Решено — завтра же с утра отыщу лекаря, а потом без промедления закладываем повозку и убираемся отсюда так быстро, как только возможно! И никаких долгих сборов — пусть Берт и Бет возьмут с собой только самое в дороге необходимое.
   Однако уехать назавтра Джеральду не удалось, несмотря на всю его решимость.
 
   Сон сморил его только к рассвету — а вслед за рассветом пришло ненастье. Когда Джеральд поутру выглянул в окно, с потемневшего неба лил дождь пополам с мокрым снегом. Ехать в такую погоду куда бы то ни было просто немыслимо: дороги она превратила в кашу, в совершенно непроезжее месиво.
   — Отвратительно, — произнес король, задвигая тяжелую оконную раму с витражом, забранным в свинцовый переплет. — И как же некстати.
   На витраж он старался не смотреть, ибо тот представлял собой изображение эльфийского рыцаря на невыносимо солнечной поляне.
   — Навряд ли это надолго, — утешительно произнес Лэннион.
   — Недели на три, не меньше, — возразил юный Роберт, входя в зал. — Доброе утро, Ваше Величество… граф Лэннион…
   Ничего себе — доброе!
   — Три недели? — так и ахнул Джеральд.
   — Это еще если повезет. — Роберт скинул мокрый плащ, небрежно наброшенный прямо поверх распахнутой на груди рубашки с закатанными до локтей рукавами. Надо отдать должное младшему Бофорту — у него хватило ума и чувства собственного достоинства не извиняться за неподобающий вид. Да и почему он должен извиняться? Он у себя дома — и дом этот требует заботы о себе, а не о парадных одеяниях. Уж наверняка Роберт не на прогулку выходил, а ради какого-то важного дела.
   — Откуда вы знаете? — поинтересовался Лэннион.
   — А в Эйнсли в это время года всегда так, — отозвался Берт. — Недели три сплошная непогода, а потом грязь непролазная — еще жди, покуда хоть немного путь установится. Ведь Эйнсли — это почти сплошь осушенные и распаханные болота. Края здесь вообще-то нехлебородные, а у нас урожаи отменные на диво. Зато стоит осенним дождям зарядить всерьез и эта земля живо вспоминает, чем она была прежде.
   — Но это немыслимо! — едва не взвыл Джеральд.
   — Ну почему же, сир? — рассудительно произнес Лэннион. — В эти последние месяцы вы загоняли себя едва не до полусмерти — три недели отдыха вам никак уж не повредят.
   — Какого отдыха?! — простонал Джеральд. — Лэннион, это невозможно. Поймите — я не собирался задерживаться в Эйнсли… Господи, какого же я свалял дурака!
   — Кажется, понимаю. — Лэннион внимательно посмотрел на него. — Кто еще знает о том, что вы по дороге в Лоумпиан решили завернуть в Эйнсли?
   — Да никто! — воскликнул Джеральд. — В том-то и дело! Три недели — и никто не знает, где я. Король пропал на пути в столицу… глупее не придумаешь!
   — Ну что же, Ваше Величество, — флегматично заметил Лэннион, — зато теперь вы знаете, что и король должен докладывать о себе своим подданным, а не только они ему.
   — Премного благодарен! — Джеральд в сердцах пристукнул кулаком по бедру. — Учту на будущее — вот еще бы мне знать, что делать сейчас.
   — Ну, если беда только в этом, — улыбнулся Берт, — то она невелика. Выехать сейчас из Эйнсли, конечно, нельзя — а вот подать о себе весть совсем несложно.
   Король удивленно воззрился на юношу.
   — Мы в эту пору постоянно отрезаны бездорожьем, — пояснил Берт. — Поэтому я уже три года держу в Эйнсли голубей.
   — Чтобы было чем питаться на случай осады? — подначил его Лэннион.
   Берт шутки не принял.
   — На случай осады, — спокойно парировал он, — в Эйнсли постоянно держат восьмимесячный запас продовольствия. А на крайний случай еще и посевное зерно.
   — Ого! — восхитился Лэннион.
   И он прав в своем восхищении. До сих пор Джеральд полагал, что Эйнсли устоял только благодаря отваге Роберта де Бофорта, решившего держаться до последнего. Похоже, он был не прав. Замок был спасен не только мужеством Берта, но и его предусмотрительностью.
   — Сейчас, после осады, дело обстоит похуже, — признал Берт, — но зиму мы протянем без особых хлопот. Нет, голуби не для еды. Они обучены летать в любую погоду. Я так и думал, что Его Величеству понадобится подать о себе весть.
   С этими словами он протянул королю узкую полоску тонкого пергамента.
   — Довольно написать несколько слов за подписью и печатью, — произнес Берт. — Голубь доставит приказ на сигнальную вышку. А там уже дорога вполне проезжая, Лоумпианский тракт и гонец всегда наготове.
   — Я вижу, Берт, у вас все продумано до мелочей, — уважительно произнес Джеральд, принимая пергаментную полоску.
   — Приходится, Ваше Величество, — кивнул Берт, безотчетно одергивая воротник рубашки. — Эйнсли — самый дурацкий замок на свете. Здесь по-другому просто нельзя.
   Позади короля послышался странный приглушенный звук. Джеральд обернулся: Лэннион так и давился смехом.
   — Благодарю, лорд Роберт, — сдержанно промолвил Джеральд. — Я напишу. Распорядитесь, чтобы голубя приготовили к полету… или нет, лучше двух.
   Берт кивнул, накинул плащ и исчез за дверью
   — Лэннион! — укоризненно произнес король. — Что это на вас нашло?
   Лэннион от души расхохотался.
   — Видение, сир! — простонал он, утирая слезы смеха. — И такое явственное — ну как костер в зимнюю ночь!
   — И это было настолько смешно? — поинтересовался Джеральд.
   — Настолько, — кивнул Лэннион. — Мне привиделся лорд Берт лет этак семь спустя.
   — Все еще не понимаю, что вас так позабавило.
   — А вы сами представьте себе, сир, — предложил Лэннион, подаваясь вперед, — как этот мальчишка дергает канцлерскую цепь — ну вот как сейчас воротник — и тем же тоном изрекает: «Олбария — самая дурацкая страна на свете. Ваше Величество. Здесь по-другому просто нельзя».
   — Бог с вами, Лэннион, — рассмеялся и Джеральд. — Что вы такое говорите?
   — Правду, Ваше Величество, — посерьезнел Лэннион. — Это ваш будущий лорд-канцлер — неужели вы сами не видите? Не сейчас, лет через семь, может десять, но…
   — Пожалуй, — удивленно согласился Джеральд.
   — Уж у него хватит предусмотрительности не позволить своему королю исчезнуть неведомо куда, — ядовито присовокупил Лэннион.
   — Все, сдаюсь! — Джеральд, смеясь, поднял руки.
   — Джеральд, я не шучу, — покачал головой Лэннион. — Вам нужны свои люди. Позарез нужны! Свои — а не то барахло, которое осталось в наследство от Дангельта. Самые трусливые и хитрые сбежали — а самые склизкие остались.
   — Но разве у меня мало своих людей? — спросил Джеральд.
   — Нет, — ответил Лэннион. — Но должно быть больше. И вы не вправе разбрасываться людьми. Роберт де Бофорт годится — разве нет?
   Король кивнул.
   — Вам нужны люди, — повторил Лэннион. — А еще, Джеральд… тебе нужна королева.
   Того, что Одри Лэннион, как в былые времена, обратился к нему на «ты», король даже не заметил.
   — Лэннион, — выдохнул Джеральд, — да вы с ума сошли!
   Взгляд, который он метнул на Лэнниона, был совершенно убийственным, но старый ветеран видывал в своей жизни много чего пострашнее гневных взглядов — пусть даже и королевских.
   — Джеральд, хочешь ты того или нет, но ты — венчанный король Олбарии! — рявкнул Лэннион. — И у тебя нет права на беспечность!
   Джеральд вскинул голову, собираясь возразить.
   — Головой не мотай! — обрушился на него Лэннион. — Я тебя с тринадцати лет знаю, Джерри Элгелл! Это я и покойный Меррет, у которого ты в оруженосцах ходил, сделали из тебя воина — кто тебя и назовет в глаза безответственным юнцом, как не я? — Он сжал кулак и рубанул им воздух. — Джеральд, как ты мог сорваться в Эйнсли, не сказавшись никому, кроме меня? Мне ведь и в голову не пришло… как ты мог?
   Джеральд прикусил губу — крыть было нечем. Фицрой Меррет, упокой господь его неистовую душу, школил своего оруженосца, не давая тому ни минуты роздыха — и юному Джерри частенько мечталось, как славно будет стать настоящим рыцарем и ускользнуть из-под недреманного ока лорда Фицроя… мечталось до тех самых пор, покуда он и в самом деле стал рыцарем… и угодил под начало графа Лэнниона. Времени с тех пор утекло немало, и потом уже Лэннион служил под его командованием… Джеральд и забыл, какую выволочку способен устроить разъяренный Лэннион — а какую выволочку граф способен устроить своему королю, не знал и вовсе.
   — Или ты хочешь сказать, — недобро прищурился Лэннион, — что твои поездки — это твое частное дело?
   Джеральд опустил глаза. Нет у королей и быть не может никакого частного дела. Это он уже успел понять.
   — Джеральд, — не отступался Лэннион, — твоя беспечность едва не довела до большой беды. Не успел король на трон взойти — и словно в воду канул. Это еще счастье, что у юного Берта голуби обученные нашлись!
   — У юного Берта что угодно найдется, — неловко усмехнулся король. — Я не удивлюсь, если денька через три он отыщет для нас в кладовых Эйнсли запасную дорогу.
   — Я тоже, — сухо ответил Лэннион. — Но дела это не меняет. Что, если Роберт де Бофорт оказался бы хоть самую малость не таким расторопным? Что бы вы застали в Олбарии, выбравшись из Эйнсли?
   — Не понимаю, какое отношение это имеет к моей предполагаемой женитьбе, — отрезал Джеральд. Лэннион вновь перешел на «вы» — уже не ветеран распекал бессовестного юнца, позабывшего ради минутного желания свой долг, а граф говорил с королем… тот самый граф, что потребовал от него найти себе королеву.
   — Самое прямое, — возразил Лэннион. — Та же непростительная беспечность. Вашему престолу нужен наследник… и лучше, если не один. Династия должна быть прочной. А способа обзавестись детьми и притом обойтись без женщин покуда не придумано.»!
   — Женщин! — Джеральд вновь тряхнул головой. — Лэннион, не говорите мне этого слова. — Он замолчал на мгновение и с силой сжал руки. — Я устал, Одри… как же я от них устал! Мне они скоро в кошмарных снах сниться будут. В Лоумпиане, на марше, на охоте — где угодно! — везде найдется достаточно высокородная фифа, готовая прыгнуть ко мне в постель в расчете на королевские милости — а если повезет, то и на корону!
   — Вы скверно разбираетесь в женщинах, сир, — почти сочувственно изрек Лэннион. — По молодости лет, не иначе.
   Джеральд осекся.
   — Корона, конечно, штука приманчивая, — охотно пояснил граф. — Да и королевские милости — тоже дело не последнее. Но расчет идет на другое. Да вы посмотрите на себя! Красавец, умница, образчик доблести…
   — И в придачу король, не забудьте, — ввернул Джеральд.
   — И ко всему этому — разбитое сердце, — невозмутимо заключил Лэннион. — Рыцарь может стяжать славу в бою — а женщина? Нет, Джеральд, основной расчет идет именно на это. Женщина, которая сумеет заставить лучшего из рыцарей Олбарии забыть ушедшую любовь, одержит неслыханную победу — не над вами, заметьте, а над соперницами. Она повергнет их в прах!
   Джеральд содрогнулся.
   — И этого вы мне желаете, Лэннион? — горько спросил король. — К этому хотите приковать меня обручальным кольцом?
   — Ну зачем же так сразу! — возразил Лэннион. — Такой женщине возле трона делать нечего. Но разве вас пытаются разутешить только с расчетом? Вы хотите сказать, что не можете просто понравиться женщине? Что какая-нибудь милая девушка не может полюбить вас ради вас самого?
   Джеральд вскинул руку, словно защищаясь.
   — Ради всего святого, Лэннион! — выдохнул он. — Это хуже всего. Это преступление, самое настоящее! Что я смогу ей дать в ответ на ее любовь? Лэннион, поймите же, я умер! Мое сердце лежит в могиле в Грэмтирском лесу… а вы — вы! — мне предлагаете… нельзя венчать живое с мертвым, это кощунство!
   — Нельзя, — жестко произнес Лэннион. — Но придется. И не позже Рождества. Больше ждать нельзя.
   Наступило недолгое молчание.
   — Лэннион, — тихо спросил король, — насчет женитьбы… это ведь не только ваши слова?
   — Не только, — подтвердил Лэннион. — Это слова, по крайней мере, половины лордов Олбарии… а к Рождеству они станут парламентским запросом.
   — Почему вы все хотите заставить меня предать память Джейн? — сдавленно произнес Джеральд. — И так скоро…
   Лэннион шагнул к нему, сжимая кулаки.
   — Ах, вот как ты заговорил, Джеральд? — громыхнул он. — Ну тогда позволь уж тебе напомнить, за что Дева Джейн отдала свою жизнь! За то, чтобы ты остался жив — и был королем Олбарии! Ради того, чтобы ты правил Олбарией и передал корону своему наследнику — а не ради того, чтобы династия угасла на тебе, а страна рухнула в смуту! Предать память Джейн? Да ты ее уже предал!
   Король медленно поднял голову.
   — Одри, — сказал он очень спокойно, не повышая голоса. — Выйдите. Немедленно!
 
   Лэннион повиновался без единого слова, без единого звука — как и когда, Джеральд не очень и заметил: он был слишком занят тем, чтобы не разнести ни в чем не повинный замок Эйнсли на щебенку. Впервые в жизни — впервые! — он был настолько беззащитен перед собственной яростью. О, Джеральд всегда преотлично знал, как с нею управляться! Он намеренно подхлестывал ее в бою — и она несла его сквозь копья и клинки невредимым… но сейчас перед ним не было врага. Утишить бешенство в обычное время было не так и трудно. Чаще всего довольно было заломить пальцы — до боли, до хруста… но Джеральд почти не чувствовал их, не чувствовал собственных рук, собственного тела. А еще его всегда так выручала безумная скачка сломя голову… но осенние дожди взяли Эйнсли в кольцо — не вырвешься!
   Джеральд со стоном прижался пылающим лбом к холодному цветному стеклу, распластал по нему ладони. Впервые ярость его была непобедимой — потому что впервые она была безысходной. Дженни… Дженни… в первый раз ее отняла у него стрела подкупленного убийцы — а теперь его любовь отнимают у него вторично… нет — не отнимают, а требуют, чтобы он сделал это сам! И он это сделает — потому что должен… он действительно должен. Джеральд де Райнор, Золотой Герцог, мог бы отдаться своему горю без изъятия — но Джеральд Олбарийский не вправе, не может, не должен! Он обязан жениться — будто и не было никогда никакой Дженни, будто она и не умирала у него на руках, заслонив собой от оперенной смерти, всю свою несбывшуюся жизнь швырнув между ним и наконечником стрелы, чтобы он… о Господи всеблагий!
   Лэннион, будь он трижды проклят, четырежды прав! Джеральду нет оправданий. Он и в самом деле предавал Дженни своей неколебимой верностью — предавал ежедневно, ежечасно… Дженни, любовь моя, что же я сделал! И что мне делать теперь?
   Отрезвила его внезапная резкая боль и странный скрежет. Джеральд отнял руки от окна и непонимающе уставился на собственные окровавленные пальцы. Свинцовый переплет пополз под его руками, прогнулся, куски цветного стекла перекособочились, вздыбились, готовые выпасть в любое мгновение; солнечная полянка искривилась, плечо эльфийского рыцаря резко вздернулось, будто от жгучей боли, и по лицу стеклянного эльфа медленно стекала узкая тяжелая струйка крови. В щели между стеклами сочился мокрый ветер.
   За спиной Джеральда послышался какой-то непонятный звук, и он гневно обернулся.
   Перед ним стояла Бет — такая бледная, что темные ее брови и ресницы, казалось, как бы отделились от лица.
   — Что вы хотели, леди Бет? — смиряя свой гнев, как мятеж, спросил король.
 
   Этой ночью Бет не пошла в собственную опочивальню, хоть и измучена была до предела. Матушка искала ее по всему Эйнсли, чтобы учинить непутевой дочери выговор за все разом: и за те дни, когда Бет просто не помнила себя, и за то, что была в часовне наедине с мужчиной — вот ужас-то! — и за то, что этим мужчиной был король, перед которым нахалка Бет на веки вечные опозорила славное имя де Бофортов… У Бет не было сил выслушивать обвинения, которые она привычно знала наперед. Найти ее в спальне проще простого, именно туда и направится разъяренная леди Эйнсли… Бет спряталась в стенной нише, прикрытой цветной занавесью, чтобы переждать грозу, и лишь потом, когда леди Элис перестанет рыскать по замку в поисках дочери, тихонько прошмыгнуть в спальню. Ей и раньше доводилось прятаться подобным образом. Вот только на сей раз ей не удалось пересидеть и дождаться, пока все в замке затихнет. Она заснула каменным сном прямо там, в нише, обхватив руками колени.
   Проснувшись, она не сразу поняла, где находится и отчего ей так зябко и тесно, а совсем рядом с нею раздаются чьи-то голоса. И ведь едва не выскочила, отдернув занавесь… нет, в разговоре не было ничего секретного, не предназначенного для посторонних ушей — но как же гадко будет появиться сейчас перед королем, братом и графом Лэннионом! Получится, будто она подслушивала нарочно… нет, лучше обождать, пока зала опустеет, и уже тогда выскользнуть из ниши.
   Это решение, такое естественное на первый взгляд, оказалось насквозь ошибочным. Никто никогда не должен был слышать того, о чем говорил граф Лэннион! Может, даже и королю не следовало этого слышать — и уж во всяком случае эти гневные слова не предназначались для слуха помертвевшей от ужаса и сострадания Бет… ни слова, ни глухой мучительный стон, ни тяжелое трудное дыхание, ни треск и скрежет стекла и свинца…
   Бет решительно откинула занавесь и шагнула вперед.
   Левая рука Джеральда была испачкана кровью; за спиной его в горестной позе застыл оконный эльф. Бет была уверена, что ее спросят, откуда она взялась, но Джеральд так и не спросил — по всей очевидности, подумал, что она вот только вошла, неслышно приоткрыв дверь. А хоть бы и спросил — пускай! Пускай даже и разгневается — все лучше, чем цепенеть молча в невыносимом страдании! Нельзя оставлять человека наедине с самим собой в такую минуту, даже если он сам именно этого и хочет. Гневайтесь сколько пожелаете, Ваше Величество, — да хоть эльфа оконного на помощь позовите, чтобы яриться было сподручнее! Ну же, спросите, откуда я взялась — и я вам скажу правду, а правда эта такого свойства, что ваша молчаливая скорбь просто-напросто разлетится вдребезги! Есть такая правда, против которой никакое горе не устоит!
   Но нет — ее спросили совсем о другом.
   — Что вы хотели, леди Бет? — напряженным от усилия сдержать себя голосом произнес король.
   Бет не подбирала слов — они сами сорвались с уст.
   — Принести Вашему Величеству кипятку со щелоком, — отрезала она. — Ведра хватит или лучше все-таки бадью?
   Какую-то долю мгновения король смотрел на нее так, словно его ударили под ложечку, вышибив весь воздух, что и дохнуть невмочь — а потом спазм мучительного хохота согнул его пополам.
   — Ox… — промолвил он, едва переводя дыхание. — Никогда бы… Спасибо, Бет.
   Девушка не сводила с него настороженного взгляда.
   — Не бойтесь, — сказал король. — Не надо.
   — А я и не боюсь, — ломким шепотом ответила Бет, помолчала и добавила уже громче: — У вас пальцы порезаны.
   — Я и забыл. — Джеральд опустил средний и безымянный пальцы в кубок с вином, чтобы промыть их, и поморщился. — У вас есть платок?
   У нее было кое-что получше. У всякой благородной леди непременно должен свисать с пояса шитый золотом привесной кошель для милостыни — вот только Бет в своем кошеле держала не медь для подаяния. Привычка еще со времен осады — всегда иметь при себе зелья, останавливающие кровь, чистые бинты и корпию. Они и сейчас были у Бет при себе. Она молча открыла кошель, вытащила все, что могло понадобиться, и занялась рукой короля. Бет столько раз унимала кровь и бинтовала раненых во время осады, что могла бы проделать это с закрытыми глазами.
   — А из вас получился бы славный оруженосец, Бет, — усмехнулся король. — Вот если бы вы еще умели те раны перевязывать, которые от неосторожного слова случаются…
   Тут бы ей и промолчать — но нет! Что-то так и тянуло ее за язык — не иначе, хваленое упрямство Бофортов.
   — Не сердитесь на графа Лэнниона, — тихо попросила Бет, не подымая головы. — Пожалуйста.
   Король резко выдохнул.
   — Вы слышали? — помолчав, осведомился он.
   — Да, — ответила Бет, не колеблясь, и затянула повязку. — Нечаянно.
   — Да разве я говорил, что вы подслушивали! — махнул здоровой рукой Джеральд. — Вы не из таких, Бет. Просто…
   — Лэннион хотел, как лучше, — все так же тихо и твердо произнесла Бет.
   — Более того — он прав, — ответил король. — Я в себе не волен. Хочу я того или нет, а у меня просто нет выбора… кому, как не вам, это понять?
   — Почему… мне? — захолодев, спросила Бет.
   Она не знала, что собирается сказать король, — и в то же самое время знала каким-то странным образом каждое слово из тех, что ей предстояло услышать.
   — Потому что у вас тоже нет выбора, — произнес Джеральд, и его забинтованная рука чуть сжала ее пальцы. — Бет, как долго вам позволят оплакивать Джея прежде, чем отправить вас под венец? Если я хоть немного знаю, что представляют собой лорд и леди Эйнсли, ваша подушка не успеет просохнуть от слез, как вы окажетесь обвенчаны! Вы не в своей воле — и даже Роберт не защитит вас от нежеланного замужества, хоть он и умница.
   — Берт уже меня защищает. — Бет услышала собственный голос будто со стороны. — Он всю душу вложил в Эйнсли. Его заботой замок и земли в таком состоянии, что у моих родителей нет нужды меня продавать.
   — Как будто это их остановит! — зло выдохнул король.
   Бет на мгновение прикрыла глаза. Он был прав — только война с Троанном и помешала сговорить ее за кого-нибудь из соседей: стоит ли отдавать дочь замуж куда-то на сторону, если можно объединить земли… объединить на словах, ничем особым на деле не поступаясь. Бет в те дни всерьез подумывала о побеге из дома — но война заставила отменить все и всяческие брачные планы… а однажды дороги войны привели в Эйнсли молодого рыцаря с искрящимися смехом ореховыми глазами…
   — Я не дамся, — твердо сказала Бет.
   Даже если ее свяжут по рукам и ногам и в таком виде доставят к алтарю, она не скажет «да»! Как ее троюродная бабушка Ровена Беллинсгем… которую все же обвенчали с Давидом де Бофортом, хоть она и сказала «нет»…
   — А это как получится. — Джеральд дернул уголком рта. — Разве вот если в монастырь…
   Монастырь. Обитель Святой Маргариты. Мать Марион, аббатиса — вечно поджатые губы сухого жестокого рта, властно сведенные брови… как же она с Бертом смеялась, когда Джей сочинил песенку про ангела, которого аббатиса подвергла экзорцизму за то, что он говорил о вечном блаженстве — подумать только, о блаженстве, вот ведь грешник нераскаянный!
   — Нет, — тихо сказала Бет. — Вы правы. У меня действительно нет выхода.
   — Выбора, — поправил ее Джеральд. — А выход, пожалуй, что и есть… если вы согласитесь его принять.
   Бет взглянула на него. О каком выходе он говорит? Ведь она, как и он сам, в кольце осады — и прорвать это кольцо невозможно.
   Лицо Джеральда пугающе отвердело. Бет не раз видела подобное — именно такими делались лица защитников Эйнсли за мгновение перед тем, как исказиться яростью, исторгающей из искривленных губ боевой клич.
   — Леди Элизабет де Бофорт, — глухо произнес король и опустился на одно колено, — я прошу вашей руки — и не предлагаю своего сердца.
   Кровь отхлынула у Бет от лица стремительно и страшно; в глазах потемнело.
   — Бет, — сдавленно выговорил Джеральд, — я предлагаю вам свою помощь — и прошу вас о том же. Мне больше не у кого просить. Ведь вы — единственная женщина на свете… — Он запнулся, и Бет едва не задохнулась. — Вы единственная женщина, которой я не нужен. Просто потому, что я не Джефрей де Ридо.
   Тиски, сжавшие ее душу, раскрылись. Бет бессильно опустилась на скамью; ноги ее не держали.
   — Моя корона, моя боевая слава, мое лицо… да вся моя жизнь, если на то пошло, — с горечью вымолвил король. — Вы же слышали, о чем говорил Лэннион… они хотят назвать все это своим… им нужно все это… Бет, рядом с вами я могу хотя бы дышать, потому что я вам не нужен… я не Джей, и я не нужен вам — как и вы мне не нужны. Я не люблю вас и не полюблю никогда. Простите, если я вас этими словами обидел…
   — Разве это обида? — тихо сказала Бет. — Это правда.
   — Да, — так же тихо сказал Джеральд. — А еще это выход. Для нас обоих. Поодиночке нас растерзают — а вдвоем мы, пожалуй, продержимся.
   Продержимся. Точно таким тоном произносил это слово Берт, снимая шлем и яростно оттирая холодной водой усталое лицо с набрякшими от недосыпания веками. Продержимся.
   Бет невольно фыркнула, тут же спохватилась и подняла на короля виноватый взгляд.
   — Простите, — покаянно молвила она. — Я не хотела… просто вы сказали «продержимся»… мне как-то разом представилось — самый гребень стены, снизу кричат, стрелы пускают, на приступ лезут — а мы на них всякую дрянь выливаем… смолу горячую, кипяток…