Единственное спасение — добраться до большого пешеходного путепровода, ведущего к центру города. Этот вариант мною предусмотрен с самого начала, поэтому не теряю времени на лишние размышления и под прикрытием прибрежной растительности подкрадываюсь к лестнице путепровода.
Там, наверху, построен большой бетонный павильон, который при случае используют для ярмарок. Изучаю задние двери павильона. Одна из них отперта. Втискиваюсь через полуоткрытую дверь в коридорчик. В тесном помещении есть еще одна дверь, я без особых усилий открываю ее и убеждаюсь, что она ведет в просторный пустой зал. Закрываю дверь и снова забираюсь в тесную полутьму. Не прошло и десяти минут, как я почувствовал, что обливаюсь потом и могу растаять от жары — такая адская духота в этом темном коридоре. Ко всему еще свалена какая-то коробка с нитрокрасками: от них несет ацетоном. И я решаю приоткрыть дверь в зал. Но вдруг она открывается сами, и на пороге стоит мужчина сером костюме.
— Вот вы где! — восклицает Мур. — А я уже подумал, не случилось ли что с вами.
Он выхватывает пистолет. Одного взгляда достаточно, чтобы установить, что это не тот нескладный «люгер», а какая новейшая модель.
— Довольно фокусов, — цедит сквозь зубы нежданный гость. — Пойдем.
— На улице страшная духота, — возражаю я, стараясь оценить обстановку.
— Не переигрывайте, Каре. Вы вынудите меня стрелять!
— Тут, в центре Майнца, среди белого дня! Вы же еще не сошли с ума.
— Этот пистолет, чтоб вы знали, стреляет без шума и без пуль. В тело входит маленькая ампулка со смертоносной жикостью, которая быстро растворяется в организме, в мертвом теле не оставляет никаких следов. Итак, пойдем.
— Э, нет!
Мур в сложном положении. Ему ведь надо вывести меня отсюда, а не продырявить.
— Зачем вы все усложняете? — спрашивает он уже другим тоном. — Нам необходимы от вас лишь некоторые сведения. Одна маленькая справка, понимаете или нет?
— Только и всего? — выкрикиваю я. — Тогда спрашивайте!
Мур раздраженно смотрит на меня, но во взгляде его заметно колебание. Не выпуская пистолета, направленного мне в грудь, он левой рукой достает из кармана портативный магнитофончик.
— Хорошо, Каре! Рискуя тем, что у меня могут возникнуть неприятности, я облегчу ваше дело. Если вы будете точны в своих ответах, я отпущу вас и вы еще успеете к обеду. Скажите мне, заключали ли вы с Райеном соглашение об оружии?
— Конечно.
— На какое количество?
Добросовестно перечисляю количество оружия.
— Какая цена?
— Понимаете: цены — это вопрос сложный. Райен настаивал, чтобы я платил по высоким расценкам, а в фактуру должны быть записаны более низкие.
— Интересно. Какие же были первые цены и какие — вторые?
Сообщаю и это. Сеймур должен был бы быть доволен. Еще несколько камешков летят в огород Райена.
Вопросы сыплются один за другим.
— Выплатили ли вы ему указанную сумму?
— А что же я должен был делать…
— Отвечайте конкретнее.
— Конечно, выплатил.
— Как вы платили?
— А как платят? Достаешь деньги и платишь.
— Хотите сказать — наличными?
— Конечно, наличными, в долларах, пачками по десять тысяч, если вам нужны и такие детали.
Наконец ставится вопрос, которого я давно ждал:
— Кто за вами стоит?
— Не понимаю.
— Не пытайтесь уверять меня, что вы работаете только на себя. Так я повторяю: кто стоит за вами?
Его тон снова становится угрожающим. Вытянув из меня необходимые данные, Мур может позволить себе на десерт и этот аттракцион — выстрелить в меня ампулой.
— Вы что, оглохли? — грубо кричит он. — Говорите, кто стоит у вас за спиной!
Лучше посмотрите, кто у вас за спиной, хочется мне ответить, но это уже становится лишним. В дверях появляется Сеймур. Удар кулаком — и Мур падает на пол, покрытый синтетическим ковром.
Американец наклоняется и быстренько проверяет карманы Мура.
— Где-то тут поблизости еще двое его друзей, — предупреждаю я.
— Они уже не тут, — отвечает Сеймур, не прерывая осмотра.
— А «мерседес» остался в «Хилтоне».
— Пусть там постоит. В данный момент им нельзя пользоваться.
— Мод куда-то исчезла.
— Если бы она исчезла, меня бы тут не было, — возражает американец. — Она ждет нас на той стороне моста.
В конце путепровода я в самом деле встречаю Мод, но мне необходимо время, чтобы убедиться, что это она. Изменена прическа, ярко накрашены губы, нацеплены огромные темные очки.
Она ведет меня к серо-стальному «мерседесу», который стоит невдалеке, и через минуту мы уже едем.
— Наверное, вам не по вкусу такие опасные игры, — замечаю я.
— Мне по душе вкусная пища, Альбер. А если вспомнить, что у нас дома лишь холодная ветчина…
10
Там, наверху, построен большой бетонный павильон, который при случае используют для ярмарок. Изучаю задние двери павильона. Одна из них отперта. Втискиваюсь через полуоткрытую дверь в коридорчик. В тесном помещении есть еще одна дверь, я без особых усилий открываю ее и убеждаюсь, что она ведет в просторный пустой зал. Закрываю дверь и снова забираюсь в тесную полутьму. Не прошло и десяти минут, как я почувствовал, что обливаюсь потом и могу растаять от жары — такая адская духота в этом темном коридоре. Ко всему еще свалена какая-то коробка с нитрокрасками: от них несет ацетоном. И я решаю приоткрыть дверь в зал. Но вдруг она открывается сами, и на пороге стоит мужчина сером костюме.
— Вот вы где! — восклицает Мур. — А я уже подумал, не случилось ли что с вами.
Он выхватывает пистолет. Одного взгляда достаточно, чтобы установить, что это не тот нескладный «люгер», а какая новейшая модель.
— Довольно фокусов, — цедит сквозь зубы нежданный гость. — Пойдем.
— На улице страшная духота, — возражаю я, стараясь оценить обстановку.
— Не переигрывайте, Каре. Вы вынудите меня стрелять!
— Тут, в центре Майнца, среди белого дня! Вы же еще не сошли с ума.
— Этот пистолет, чтоб вы знали, стреляет без шума и без пуль. В тело входит маленькая ампулка со смертоносной жикостью, которая быстро растворяется в организме, в мертвом теле не оставляет никаких следов. Итак, пойдем.
— Э, нет!
Мур в сложном положении. Ему ведь надо вывести меня отсюда, а не продырявить.
— Зачем вы все усложняете? — спрашивает он уже другим тоном. — Нам необходимы от вас лишь некоторые сведения. Одна маленькая справка, понимаете или нет?
— Только и всего? — выкрикиваю я. — Тогда спрашивайте!
Мур раздраженно смотрит на меня, но во взгляде его заметно колебание. Не выпуская пистолета, направленного мне в грудь, он левой рукой достает из кармана портативный магнитофончик.
— Хорошо, Каре! Рискуя тем, что у меня могут возникнуть неприятности, я облегчу ваше дело. Если вы будете точны в своих ответах, я отпущу вас и вы еще успеете к обеду. Скажите мне, заключали ли вы с Райеном соглашение об оружии?
— Конечно.
— На какое количество?
Добросовестно перечисляю количество оружия.
— Какая цена?
— Понимаете: цены — это вопрос сложный. Райен настаивал, чтобы я платил по высоким расценкам, а в фактуру должны быть записаны более низкие.
— Интересно. Какие же были первые цены и какие — вторые?
Сообщаю и это. Сеймур должен был бы быть доволен. Еще несколько камешков летят в огород Райена.
Вопросы сыплются один за другим.
— Выплатили ли вы ему указанную сумму?
— А что же я должен был делать…
— Отвечайте конкретнее.
— Конечно, выплатил.
— Как вы платили?
— А как платят? Достаешь деньги и платишь.
— Хотите сказать — наличными?
— Конечно, наличными, в долларах, пачками по десять тысяч, если вам нужны и такие детали.
Наконец ставится вопрос, которого я давно ждал:
— Кто за вами стоит?
— Не понимаю.
— Не пытайтесь уверять меня, что вы работаете только на себя. Так я повторяю: кто стоит за вами?
Его тон снова становится угрожающим. Вытянув из меня необходимые данные, Мур может позволить себе на десерт и этот аттракцион — выстрелить в меня ампулой.
— Вы что, оглохли? — грубо кричит он. — Говорите, кто стоит у вас за спиной!
Лучше посмотрите, кто у вас за спиной, хочется мне ответить, но это уже становится лишним. В дверях появляется Сеймур. Удар кулаком — и Мур падает на пол, покрытый синтетическим ковром.
Американец наклоняется и быстренько проверяет карманы Мура.
— Где-то тут поблизости еще двое его друзей, — предупреждаю я.
— Они уже не тут, — отвечает Сеймур, не прерывая осмотра.
— А «мерседес» остался в «Хилтоне».
— Пусть там постоит. В данный момент им нельзя пользоваться.
— Мод куда-то исчезла.
— Если бы она исчезла, меня бы тут не было, — возражает американец. — Она ждет нас на той стороне моста.
В конце путепровода я в самом деле встречаю Мод, но мне необходимо время, чтобы убедиться, что это она. Изменена прическа, ярко накрашены губы, нацеплены огромные темные очки.
Она ведет меня к серо-стальному «мерседесу», который стоит невдалеке, и через минуту мы уже едем.
— Наверное, вам не по вкусу такие опасные игры, — замечаю я.
— Мне по душе вкусная пища, Альбер. А если вспомнить, что у нас дома лишь холодная ветчина…
10
— Довольно о вашем Сеймуре, — говорю я с преувеличенным возмущением. — Он просто авантюрист. — И с жадностью набрасываюсь на гусиный паштет.
— Вы неблагодарный тип, — возражает Мод и, в свою очередь, налегает на паштет. — Судя по тому, что вы рассказали, Сеймур вытащил вас из могилы.
— Да. После того как сперва толкнул туда.
— Но с вами же ничего не случилось! Что вам еще надо?
Говоря это, она откусывает большой кусок бутерброда и с осуждением смотрит на меня.
— Вы могли бы знать о том, что Мур ходит к Дейзи.
Мод прожевывает кусок, затем говорит:
— Возможно, мы об этом и знали.
— Надо было знать также, что Мур придет к Дейзи именно сегодня.
— Возможно, знали и это.
— Следовательно, Сеймур сознательно подтолкнул меня в руки Мура, чтобы я дал нужные показания и помог Томасу в единоборстве с Райеном.
Дама не торопится с ответом — она берет еще один бутерброд и старательно жует.
— Думаю, ваши подозрения неосновательны. Мур явился в двенадцать часов, а вы пришли к Дейзи в десять. Никто не принуждал вас превращать служебный визит в оргию.
— Если бы Сеймур не хотел, чтобы я попал в руки Мура, он начал бы свою спасательную операцию немного раньше, а именно — когда я только вышел из дома Дейзи.
— Это было невозможно, Альбер!
— Вы же обещали быть «совсем рядом»!
— Я и была совсем рядом. В ста метра от вас, в том же сером «мерседесе». Только если вы думаете, что шеф сидел рядом…
— Где же был он?
— Он был в своей машине на соседней улице. Мы с ним поддерживали связь… Вы знаете как.
— Понятно, — киваю я. — Вам обоим я обязан тем, что родился во второй раз.
— Неужели вы родились во второй раз? — удивляется Мод, отпивая из чашки молоко.
— Что вы хотите этим сказать?
— Думаю, что вы рождались по крайней мере раз десять.
— Возможно, вы правы. Торговля оружием — опасная профессия.
— Вы не торговец оружием, Альбер, — возражает женщина, глядя на меня спокойными темными глазами.
— Конечно. Официально я торгую стеклянными изделиями.
— Вы вообще не торговец, Альбер. Разве что информацией.
— Еще немного — и вы сделаете из меня агента Москвы.
— Этого я не говорю. Но думаю, что вы все-таки чей-то агент.
Жарища длится два месяца, столбик термометра прыгает за цифру 30, и газеты пишут, что такого жаркого лета не было уже сто лет.
Моя спальня находится с северной стороны, а садовая клумба под окном, которую старательно поливает Мод, наполняет комнату влажными запахами цветов. Поэтому люблю уединяться тут в обществе газет и своих маленьких проблем.
Итак, Сеймур прав, по крайней мере, в одном: меня в самом деле разыскивают и собираются ликвидировать. А отсюда выходит, что американец прав и в другом: главное условие для успеха побега — устранить с моего пути Томаса и Райена.
Хорошо, что Уильям так рьяно занялся этим делом, но плохо, что он, как всегда, действует не собственными руками, а использует меня или Мод — пешек, которых он держит, пока они ему нужны, и которыми легко пожертвует.
Иногда мне кажется, что вся эта история для него не больше чем игра. Опасная и бессмысленная игра.
А возможно, и что-то другое. Скажем, стремление к самовыражению. Отголосок давно забытого, похороненного чувства морали в аморальном мире. Неожиданная вспышка возмущения у циника, неспособного на нормальные эмоции.
В конце концов это его дело. Плохо только, что комбинации придумывает он, а выполнять приходится мне. Приносит фальшивые доллары, а сбываю их я. Бьет Мура, а в случае чего за это снова-таки отвечать буду я. Сводит счеты с Томасом и Райеном, а они и их друзья охотятся за мной. И, если Сеймур не одолеет этих двух мошенников, вся их банда набросится на меня. Если же одолеет…
Если одолеет, то я не удивлюсь, если он заявит: «Очень сожалею, очень, но канал до сих пор закрыт. Трогайтесь сами с двумя вашими паспортами, ни один из которых не годен». И бросит меня. Или выдвинет последнее предложение, которое уже выдвигал в Копенгагене: не хотите погибнуть — переходите ко мне. В моем учреждении найдется место и для вас.
Очень опасно забывать, что Сеймур — противник. Противник, не похожий на других. Другие, все те, кого я встречал на своем пути на протяжении последних лет, намного проще. С ними легче: устраняешь противника из игры, если он тебя не устранил. При этом рискуешь только получить пулю — и не больше; все по правилам игры.
Противник… С годами их насобиралось у меня порядочно. Полковник Дуглас и его человек, который прибыл ликвидировать меня в Париже; Эвен, Уорнер и Райман из той длинной запутанной истории в Амстердаме; Дрей и Нортон, которые, каждый по своей линии, готовили мне некролог в Лондоне; Ральф Бетон, что обещал рассчитаться со мной в Берне… Я не вспоминаю про других, тех, с которыми я не встречался с глазу на глаз, но они, склонившись над моим досье, мудрили в своих кабинетах над тем, где и как меня похоронить.
Пестрая галерея типов, некоторые совсем не стандартные, некоторые придерживаются определенных убеждений о чести и морали, но все они небезразличны к шелесту банкнотов. Трусливые бюрократы или авантюристы, интеллектуалы или снайперы, они были страшно банальны в своих побуждениях и реакциях. В случае опасности сберечь собственную шкуру, потому что она у тебя одна. На случай катастроф спасти свое служебное реноме, ибо на нем основывается твое жалованье и положение в обществе. А при удобном случае положить себе что-то в карман — ведь надо думать и о старости.
А этому типу, оказывается, несвойственны тривиальные стремления. Он рискует собственной шкурой, ставит на карту свою карьеру и, словно глухарь, совсем не реагирует на шелест банкнотов. Не стоит допытываться, в чем состоит его движущая сила — ведь он уже давно дал мне понять, что ее нет. Но разве можно находиться в постоянном движении без мотора? Это просто какая-то аномалия по имени Уильям Сеймур.
«Аномалия» появляется лишь на третий вечер после моей встречи с Дейзи.
Он усаживается в кресле напротив меня, небрежно отодвигает поднос с рюмками достает из кармана уже знакомый мне портативный магнитофончик.
— Маленький дуэт?
— А почему бы и нет? Говорят, музыка облагораживает.
— Конечно, — подтверждает Сеймур. — Особенно такая. Он нажимает кнопку:
Райен. В тот день вы не сказали мне, что, кроме фактуры для формы, имеете и окончательную фактуру.
Томас. Не считал нужным класть ее в карман, идя к вам в дом.
Райен. Ибо у вас был только один-единственный экземпляр…
Томас. Да.
Райен. Могу ли я все-таки посмотреть на ваш экземпляр?
Томас. Прошу! Именно для этого я вас и пригласил. (Пауза.)
Райен. Гм. Так. Это в самом деле кое-что меняет.
Томас. Кое-что?
Райен. Не забывайте, что того бельгийца прислали ко мне вы.
Томас. Не будем спорить о том, чего нельзя доказать.
Райен. То, что не доказано сегодня, завтра может быть доказано и подтверждено документами. Я говорил вам, что мои люди активно занимаются этим вопросом. Между прочим, уже установлено, что соглашение вашего Каре и той африканской республики — это блеф. Оружие было предназначено для других, есть все основания полагать, что этот инцидент может перерасти в политический скандал.
Томас. Искренне вам сочувствую.
Райен. Благодарю. Но не забывайте посочувствовать и себе. Инициатива шла от вас, Томас. И это очень скоро также будет установлено.
Томас. Я думал, что вы пришли с серьезными намерениями.
Райен. Мои намерения вполне серьезны. Но, как я вам уже говорил, каждый разговор с вами связан с обременительными и совсем лишними проволочками только потому, что вы не хотите видеть очевидное.
Томас. Очевидное — это фактура, которую я вам показал. Единственный неоспоримый факт во всей этой путанице.
Райен. Вы забыли про запись, что хранится в моем сейфе.
Томас. О, если говорить о записи, то у меня есть значительно интереснее.
Райен. Какие именно?
Томас. Это уже другая тема. Сейчас речь идет о фактуре. Если мы достигнем какого-то согласия, сможем поговорить и про запись.
Райен. Хотите сказать, что после этого шантажа вы преподнесете мне еще и другой?
Томас. Я не шантажист. Я честный делец. И могу наперед заверить вас, что, если мы заключаем соглашение, я подарю вам эту запись. Впечатляющая запись, мистер. Только не угрожайте мне политическим скандалом. Я человек военный, и политика меня не интересует.
Райен. Верю вам. Но не знаю, поверят ли другие.
Томас. Еще бы, другие поверят только вам.
Райен. Признаюсь, что я тоже оказываюсь в неприятном положении. Однако думаю, вам известно, что в силу определенных обстоятельств я могу рассчитывать на поддержку в высоких сферах.
Томас. Скажу вам по большому секрету, что я тоже имею влиятельных друзей. А поскольку разговор не по моей вине перешел в иное русло, предлагаю остановить его.
Райен. Я бы хотел все-таки услыхать ваши условия.
Томас. Наконец. Мои условия, мистер, более приемлемы, чем ваши. Из обозначенной в этом документе суммы, которую вы положили себе в карман, считаю нормальным получить половину.
Райен. Половину? Но это же очень много!
Томас. Именно так: для одного человека много, поэтому я предлагаю вам разделить ее.
Райен. Это же настоящий грабеж!
Томас. Что-то похоже. Вы грабите «Интерармко», я граблю вас… Но что поделаешь. Так ведется.
Райен. Как деловой человек, я согласен заплатить вам за документ, только в границах разумного.
Томас. То есть?
Райен. Сто тысяч!
Томас. Оставьте их себе. И на этом поставим точку. Боюсь, что вы совсем не деловой человек.
Райен. Наоборот. Я даже соглашаюсь на некоторое уточнение, только при одном условии: сперва я хочу услыхать вашу запись, если такая вообще существует.
Томас. О, то исключительная запись, я уже вам сказал. Каре свидетельствует против Райена: как было заключено соглашение, сколько денег он выплатил ему наличными, вообще все подробности.
Райен. Какая нелепость!
Томас. С вами в самом деле трудно разговаривать. Запись хранится у меня в сейфе, в пяти шагах отсюда.
Райен. Вы хотите сказать, что нашли Каре?
Томас. Именно.
Райен. Где именно?
Томас. Там, где и надеялись, — в Кельне, где его постоянное убежище.
Райен. И теперь он в ваших руках?
Томас. Я не обязан перед вами отчитываться. Могу только сказать, что Каре уже вне вашей сферы действия.
Райен. Вы его убрали…
Томас. Не будем вдаваться в лишние детали. (Короткая пауза.)
Райен. Хорошо. Предложите разумную сумму и принесите запись.
Томас. Сумма уже назначена, мистер. И снижения не будет — можете мне поверить. (Пауза, на этот раз более длительная.)
Райен. Хорошо. Я вам выплачу эту сумму, вы даете мне фактуру и запись. Но и фактура, и запись — это же копии, следовательно, вам ничего не стоит завтра снова прийти ко мне и требовать что-то еще. Короче говоря, обычная механика цепного шантажа.
Томас. Повторяю, я не шантажист. Я занимаюсь честными соглашениями.
Райен. Ваше представление о честности мне известно еще со времен той нигерийской аферы. Помните?
Томас. Не знаю, как вас убедить, что у меня нет других копий.
Райен. Не надо меня убеждать. Все равно я вам не поверю. Поэтому предлагаю очень простой выход: я вам даю деньги, а вы мне — расписку. Таким образом, мы с вами будем связаны до самой могилы, как сиамские близнецы.
Томас. Для меня большая честь быть связанным с таким человеком, как вы… Но только чтоб до могилы…
Райен. Иного выхода нет, Томас. Никто на моем месте не поступил бы иначе. Сознаюсь, что такое решение неудобно для нас обоих и в то же время одинаково устраивает нас. (Короткая пауза.)
Томас. Хорошо, я согласен. Пойдем за деньгами.
Райен. В такое время? Деньги у меня в служебном сейфе. Придете завтра, принесете документы, напишете расписку и получите деньги. Такую фантастическую сумму!..
Томас. Я согласен и на это. Завтра в одиннадцать вас устраивает?
Райен. Всегда к вашим услугам…
Еще несколько незначительных фраз, и пленка кончается.
— Хочу услышать ваше мнение, — говорит Сеймур, пряча магнитофончик и закуривая очередную сигарету.
— Думаю, что Райен очень легко согласился на такую сумму.
— Вы правы.
— Это наталкивает меня на мысль, что выплата вряд ли состоится.
— А почему? У него два чемодана долларов, и, наверное, он уже имел возможность убедиться, что банкноты фальшивые.
— Расписка Томаса тоже недорого стоит, — замечаю я. — Еще меньше будет стоить она, когда Томас обнаружит, что получил чемодан фальшивых долларов.
— Правильно. Томас понимает, что Райен вряд ли воспользуется распиской, которая разоблачает его самого. И, когда Томас увидит, что его обманули, шантаж начнется снова.
— Хотите сказать, что для Райена история с платежом — это лишь способ выиграть врем?
— Нет. Райен в самом деле заплатит ему. Интересно только, когда и как?
Сеймур пытливо смотрит на меня.
— Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?
— Я уже говорил вам: вся эта история меня совсем не интересует.
— Ах да, я забыл, что вы готовы даже рисковать жизнью только в том случае, если видите в этом смысл.
— А как же иначе?
— Просто так: если жизнь чего-то стоит, то лишь потому, что ею можно рисковать. Но что поделаешь — человек часто ценит что-то лишь тогда, когда существует опасность потерять это «что-то».
— Интересно, рискнули бы вы жизнью, когда бы надо было сделать добро?
— А что делаем сейчас мы с вами, Майкл? Мы преследуем двух выродков. Боремся со злом.
— Вы боретесь не потому, что это зло, а просто ради борьбы.
— Возможно. Но разве я виновен в том, что философия и до сего времени не удосужилась объяснить, что такое зло и что — добро?
— Не надо усложнять. Существует еще и мораль.
— Какая, например? Ваша или та, из древних заповедей? Вашей морали я не понимаю. А что касается заповедей, то они, как и все моральные нормы, — выдумка корыстолюбивых людей. Когда вы слышите: «Не укради!» — можете быть уверены, что это придумал человек, который не раз крал, иначе этот вопрос его не волновал бы. И когда кто-то вам советует: «Не прелюбодействуй!» — знайте, что он имеет красивую жену и боится стать рогоносцем. А что касается заповеди: «Чти отца своего и мать свою» — то ее провозгласили родители, у которых не было абсолютно никаких оснований быть чтимыми.
— Но существуют же еще и другие нормы.
— Например?
— Скажем, «Люби ближнего своего».
— Кто этот ближний, Майкл? Райен или Томас? И почему я обязательно должен его любить? Вы, например, меня любите?
— Ваш вопрос довольно бестактен.
— А какой же он может быть, когда речь идет о добре и зле, о категориях непримиримых, как свет и тьма, как жизнь и смерть, как день и ночь?
— С вами когда-то что-то случилось, Уильям. Я не верю, что вы родились с такими идеями в голове.
— Конечно, я, как и все, пережил в юности пору иллюзий. Наверное, стремился любить мир и людей, сделать что-то для этого мира и для этих людей, кто знает, может, даже посвятить свою жизнь этому миру и этим людям. Потом настало разочарование, и я возненавидел их. Нет трезвее чувства, чем разочарование. Мои выводы, дорогой мой, базируются не на одной-двух травмах, а на всем том, что тебя окружает, что ты мимоходом познаешь настолько, что тебя начинает тошнить. Это грязный, неприятный запах жизни… Неужели вы не чувствуете его, Майкл?
— Я чувствую иное. В вас живет какое-то приглушенное чувство справедливости, и поэтому иногда вы чувствуете себя очень неуютно.
— Чувство справедливости? Снова громкие слова… Проработав столько времени по чужим заповедям, я решил осуществить один собственный замысел! Совсем мелкий замысел, просто чтоб ощутить иллюзорное самочувствие свободного человека. Закончив эту исповедь, он бросает окурок в пепельницу.
«Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?»
Когда Сеймур говорил об этом, я воспринял его слова как риторический вопрос. Разве я могу присутствовать во время заключения соглашения между Райеном и Томасом, если они оба только и ждут моего появления, чтоб расквитаться со мной?!
Но это был не риторический вопрос. Я понял это только на следующий день, когда во время завтрака Мод спрашивает меня:
— Нет ли у вас желания прогуляться?
— Вы же сами приказали: никаких прогулок!
— На все свое время, Альбер. Теперь пришла иная директива.
— Так и выполняйте ее. Мне никто не давал директив.
— Вы правы. И никто вас не принуждает идти со мной. Мне будет просто приятно, если вы…
— Речь идет о приятном или полезном? — прерываю ее.
— Думаю, если мы будем вдвоем, я буду чувствовать себя лучше.
— Тогда так и говорите, что вам необходим охранник. Какое оружие вы мне дадите?
— Оружие не предусмотрено. И битва тоже. Когда что-то случится, я смогу предупредить шефа. Он будем совсем рядом.
— Знаю я это ваше «совсем рядом».
Несмотря на возражение, через полчаса мы уже едем в «мерседесе» во Франкфурт. Жара не спала, а автомобильное движение на шоссе вряд ли когда-нибудь останавливается, и поэтому вентилятор наполняет машину теплым воздухом бензиновых паров. Мод снова прибегла к элементарной маскировке: простая, немножко взлохмаченная прическа, ярко-красные губы и темные очки — не те, обычные, а другие, закрывающие половину лица.
Не буду скрывать: я тоже внешне немного изменился. Проведено две операции: вымыл голову в какой-то бесцветной жидкости, и волосы приобрели свой былой темно-каштановый цвет, а очки в золотой оправе придали мне глуповатый вид тех субъектов, которые ради университетских дипломов частично теряют зрение в результате чрезмерной зубрежки. Очки я нацепил еще на вилле, чтоб привыкнуть к ним. Привыкать, собственно, пришлось переносице, а не глазам, ибо стеклышки в очках без диоптрий, такие же, как были когда-то у бедной Грейс.
— Не решили ли вы отвезти меня к Райену? — спрашиваю я, когда мы добираемся до Франкфурта и Мод, выбравшись из заторов на центральных магистралях, сворачивает на знакомую улочку.
— Почти, — отвечает дама, углубившись, как всегда, в сложную механику парковки автомобиля.
На открытой стоянке есть порядочно свободных мест, но женщина минует ее и останавливается на углу, как раз напротив входа в кафе.
Хоть на первом этаже свободных мест больше чем достаточно, поднимаемся на второй — с видом на площадку, на упомянутую уже автостоянку и на вход в фирму «Самсон — запасные части». Садимся за столик у окна и заказываем, как всегда, большую порцию мороженого для Мод и маленькую порцию кофе для меня.
Заметив, что я оглядываюсь вокруг, дама обращается ко мне:
— Вы не туда смотрите, Альбер, у вас достаточно объектов для наблюдения на улице. Помещение оставьте для меня, тем более что важнейшее тут — лестница, а она у вас за спиной.
Официантка приносит заказ и уходит, а Мод добавляет:
— Если появятся нежелательные посетители, я наступаю вам под столом на ногу.
— Только не очень сильно, — торопливо предупреждаю ее.
Часы показывают без пяти одиннадцать, когда на стоянке наконец паркуется машина, которая привлекает мое внимание: из нее выходит Томас. Он старательно запирает свой «опель» и с чемоданом в руке направляется к двери «Самсона», где и исчезает.
Минуты через три из «форда», остановившегося напротив кафе, выходит незнакомый мужчина. Он тоже направляется к фирме «Самсон» и исчезает за дверью.
Еще через две минуты из этого же «форда» выходит второй господин и непринужденно двигается к стоянке. Поравнявшись с «опелем» Томаса, он отпирает дверцу и так же непринужденно садится в автомобиль. Можно допустить, что господин обнаружил какие неполадки, и это вынуждает его выйти и поднять капот. Покопавшись в моторе, мужчина опускает капот, садится в «опель» и, видимо, собирается ехать. Но, наверное, неполадки в двигателе не устранены или же незнакомец изменил свое решение, ибо он вдруг выходит из автомобиля, запирает его и возвращается к своему «форду». Через минуту в дверях «Самсона» появляется первый господин и также садится в «форд».
Мод заметила мой возросший интерес к событиям внешнего мира, но не спрашивает, что там происходит, она продолжает делать свое дело: наблюдает за помещением.
В одиннадцать часов пятнадцать минут Томас выходит из дома и, держа в руке чемодан, направляется к своему автомобилю. Отпирает дверцу, садится за руль, видимо, пробует включить мотор, и в этот момент передняя часть «опеля» исчезает в пламени и дыму, раздается глухой взрыв. Господа в «форде» скрываются за углом.
— Вы неблагодарный тип, — возражает Мод и, в свою очередь, налегает на паштет. — Судя по тому, что вы рассказали, Сеймур вытащил вас из могилы.
— Да. После того как сперва толкнул туда.
— Но с вами же ничего не случилось! Что вам еще надо?
Говоря это, она откусывает большой кусок бутерброда и с осуждением смотрит на меня.
— Вы могли бы знать о том, что Мур ходит к Дейзи.
Мод прожевывает кусок, затем говорит:
— Возможно, мы об этом и знали.
— Надо было знать также, что Мур придет к Дейзи именно сегодня.
— Возможно, знали и это.
— Следовательно, Сеймур сознательно подтолкнул меня в руки Мура, чтобы я дал нужные показания и помог Томасу в единоборстве с Райеном.
Дама не торопится с ответом — она берет еще один бутерброд и старательно жует.
— Думаю, ваши подозрения неосновательны. Мур явился в двенадцать часов, а вы пришли к Дейзи в десять. Никто не принуждал вас превращать служебный визит в оргию.
— Если бы Сеймур не хотел, чтобы я попал в руки Мура, он начал бы свою спасательную операцию немного раньше, а именно — когда я только вышел из дома Дейзи.
— Это было невозможно, Альбер!
— Вы же обещали быть «совсем рядом»!
— Я и была совсем рядом. В ста метра от вас, в том же сером «мерседесе». Только если вы думаете, что шеф сидел рядом…
— Где же был он?
— Он был в своей машине на соседней улице. Мы с ним поддерживали связь… Вы знаете как.
— Понятно, — киваю я. — Вам обоим я обязан тем, что родился во второй раз.
— Неужели вы родились во второй раз? — удивляется Мод, отпивая из чашки молоко.
— Что вы хотите этим сказать?
— Думаю, что вы рождались по крайней мере раз десять.
— Возможно, вы правы. Торговля оружием — опасная профессия.
— Вы не торговец оружием, Альбер, — возражает женщина, глядя на меня спокойными темными глазами.
— Конечно. Официально я торгую стеклянными изделиями.
— Вы вообще не торговец, Альбер. Разве что информацией.
— Еще немного — и вы сделаете из меня агента Москвы.
— Этого я не говорю. Но думаю, что вы все-таки чей-то агент.
Жарища длится два месяца, столбик термометра прыгает за цифру 30, и газеты пишут, что такого жаркого лета не было уже сто лет.
Моя спальня находится с северной стороны, а садовая клумба под окном, которую старательно поливает Мод, наполняет комнату влажными запахами цветов. Поэтому люблю уединяться тут в обществе газет и своих маленьких проблем.
Итак, Сеймур прав, по крайней мере, в одном: меня в самом деле разыскивают и собираются ликвидировать. А отсюда выходит, что американец прав и в другом: главное условие для успеха побега — устранить с моего пути Томаса и Райена.
Хорошо, что Уильям так рьяно занялся этим делом, но плохо, что он, как всегда, действует не собственными руками, а использует меня или Мод — пешек, которых он держит, пока они ему нужны, и которыми легко пожертвует.
Иногда мне кажется, что вся эта история для него не больше чем игра. Опасная и бессмысленная игра.
А возможно, и что-то другое. Скажем, стремление к самовыражению. Отголосок давно забытого, похороненного чувства морали в аморальном мире. Неожиданная вспышка возмущения у циника, неспособного на нормальные эмоции.
В конце концов это его дело. Плохо только, что комбинации придумывает он, а выполнять приходится мне. Приносит фальшивые доллары, а сбываю их я. Бьет Мура, а в случае чего за это снова-таки отвечать буду я. Сводит счеты с Томасом и Райеном, а они и их друзья охотятся за мной. И, если Сеймур не одолеет этих двух мошенников, вся их банда набросится на меня. Если же одолеет…
Если одолеет, то я не удивлюсь, если он заявит: «Очень сожалею, очень, но канал до сих пор закрыт. Трогайтесь сами с двумя вашими паспортами, ни один из которых не годен». И бросит меня. Или выдвинет последнее предложение, которое уже выдвигал в Копенгагене: не хотите погибнуть — переходите ко мне. В моем учреждении найдется место и для вас.
Очень опасно забывать, что Сеймур — противник. Противник, не похожий на других. Другие, все те, кого я встречал на своем пути на протяжении последних лет, намного проще. С ними легче: устраняешь противника из игры, если он тебя не устранил. При этом рискуешь только получить пулю — и не больше; все по правилам игры.
Противник… С годами их насобиралось у меня порядочно. Полковник Дуглас и его человек, который прибыл ликвидировать меня в Париже; Эвен, Уорнер и Райман из той длинной запутанной истории в Амстердаме; Дрей и Нортон, которые, каждый по своей линии, готовили мне некролог в Лондоне; Ральф Бетон, что обещал рассчитаться со мной в Берне… Я не вспоминаю про других, тех, с которыми я не встречался с глазу на глаз, но они, склонившись над моим досье, мудрили в своих кабинетах над тем, где и как меня похоронить.
Пестрая галерея типов, некоторые совсем не стандартные, некоторые придерживаются определенных убеждений о чести и морали, но все они небезразличны к шелесту банкнотов. Трусливые бюрократы или авантюристы, интеллектуалы или снайперы, они были страшно банальны в своих побуждениях и реакциях. В случае опасности сберечь собственную шкуру, потому что она у тебя одна. На случай катастроф спасти свое служебное реноме, ибо на нем основывается твое жалованье и положение в обществе. А при удобном случае положить себе что-то в карман — ведь надо думать и о старости.
А этому типу, оказывается, несвойственны тривиальные стремления. Он рискует собственной шкурой, ставит на карту свою карьеру и, словно глухарь, совсем не реагирует на шелест банкнотов. Не стоит допытываться, в чем состоит его движущая сила — ведь он уже давно дал мне понять, что ее нет. Но разве можно находиться в постоянном движении без мотора? Это просто какая-то аномалия по имени Уильям Сеймур.
«Аномалия» появляется лишь на третий вечер после моей встречи с Дейзи.
Он усаживается в кресле напротив меня, небрежно отодвигает поднос с рюмками достает из кармана уже знакомый мне портативный магнитофончик.
— Маленький дуэт?
— А почему бы и нет? Говорят, музыка облагораживает.
— Конечно, — подтверждает Сеймур. — Особенно такая. Он нажимает кнопку:
Райен. В тот день вы не сказали мне, что, кроме фактуры для формы, имеете и окончательную фактуру.
Томас. Не считал нужным класть ее в карман, идя к вам в дом.
Райен. Ибо у вас был только один-единственный экземпляр…
Томас. Да.
Райен. Могу ли я все-таки посмотреть на ваш экземпляр?
Томас. Прошу! Именно для этого я вас и пригласил. (Пауза.)
Райен. Гм. Так. Это в самом деле кое-что меняет.
Томас. Кое-что?
Райен. Не забывайте, что того бельгийца прислали ко мне вы.
Томас. Не будем спорить о том, чего нельзя доказать.
Райен. То, что не доказано сегодня, завтра может быть доказано и подтверждено документами. Я говорил вам, что мои люди активно занимаются этим вопросом. Между прочим, уже установлено, что соглашение вашего Каре и той африканской республики — это блеф. Оружие было предназначено для других, есть все основания полагать, что этот инцидент может перерасти в политический скандал.
Томас. Искренне вам сочувствую.
Райен. Благодарю. Но не забывайте посочувствовать и себе. Инициатива шла от вас, Томас. И это очень скоро также будет установлено.
Томас. Я думал, что вы пришли с серьезными намерениями.
Райен. Мои намерения вполне серьезны. Но, как я вам уже говорил, каждый разговор с вами связан с обременительными и совсем лишними проволочками только потому, что вы не хотите видеть очевидное.
Томас. Очевидное — это фактура, которую я вам показал. Единственный неоспоримый факт во всей этой путанице.
Райен. Вы забыли про запись, что хранится в моем сейфе.
Томас. О, если говорить о записи, то у меня есть значительно интереснее.
Райен. Какие именно?
Томас. Это уже другая тема. Сейчас речь идет о фактуре. Если мы достигнем какого-то согласия, сможем поговорить и про запись.
Райен. Хотите сказать, что после этого шантажа вы преподнесете мне еще и другой?
Томас. Я не шантажист. Я честный делец. И могу наперед заверить вас, что, если мы заключаем соглашение, я подарю вам эту запись. Впечатляющая запись, мистер. Только не угрожайте мне политическим скандалом. Я человек военный, и политика меня не интересует.
Райен. Верю вам. Но не знаю, поверят ли другие.
Томас. Еще бы, другие поверят только вам.
Райен. Признаюсь, что я тоже оказываюсь в неприятном положении. Однако думаю, вам известно, что в силу определенных обстоятельств я могу рассчитывать на поддержку в высоких сферах.
Томас. Скажу вам по большому секрету, что я тоже имею влиятельных друзей. А поскольку разговор не по моей вине перешел в иное русло, предлагаю остановить его.
Райен. Я бы хотел все-таки услыхать ваши условия.
Томас. Наконец. Мои условия, мистер, более приемлемы, чем ваши. Из обозначенной в этом документе суммы, которую вы положили себе в карман, считаю нормальным получить половину.
Райен. Половину? Но это же очень много!
Томас. Именно так: для одного человека много, поэтому я предлагаю вам разделить ее.
Райен. Это же настоящий грабеж!
Томас. Что-то похоже. Вы грабите «Интерармко», я граблю вас… Но что поделаешь. Так ведется.
Райен. Как деловой человек, я согласен заплатить вам за документ, только в границах разумного.
Томас. То есть?
Райен. Сто тысяч!
Томас. Оставьте их себе. И на этом поставим точку. Боюсь, что вы совсем не деловой человек.
Райен. Наоборот. Я даже соглашаюсь на некоторое уточнение, только при одном условии: сперва я хочу услыхать вашу запись, если такая вообще существует.
Томас. О, то исключительная запись, я уже вам сказал. Каре свидетельствует против Райена: как было заключено соглашение, сколько денег он выплатил ему наличными, вообще все подробности.
Райен. Какая нелепость!
Томас. С вами в самом деле трудно разговаривать. Запись хранится у меня в сейфе, в пяти шагах отсюда.
Райен. Вы хотите сказать, что нашли Каре?
Томас. Именно.
Райен. Где именно?
Томас. Там, где и надеялись, — в Кельне, где его постоянное убежище.
Райен. И теперь он в ваших руках?
Томас. Я не обязан перед вами отчитываться. Могу только сказать, что Каре уже вне вашей сферы действия.
Райен. Вы его убрали…
Томас. Не будем вдаваться в лишние детали. (Короткая пауза.)
Райен. Хорошо. Предложите разумную сумму и принесите запись.
Томас. Сумма уже назначена, мистер. И снижения не будет — можете мне поверить. (Пауза, на этот раз более длительная.)
Райен. Хорошо. Я вам выплачу эту сумму, вы даете мне фактуру и запись. Но и фактура, и запись — это же копии, следовательно, вам ничего не стоит завтра снова прийти ко мне и требовать что-то еще. Короче говоря, обычная механика цепного шантажа.
Томас. Повторяю, я не шантажист. Я занимаюсь честными соглашениями.
Райен. Ваше представление о честности мне известно еще со времен той нигерийской аферы. Помните?
Томас. Не знаю, как вас убедить, что у меня нет других копий.
Райен. Не надо меня убеждать. Все равно я вам не поверю. Поэтому предлагаю очень простой выход: я вам даю деньги, а вы мне — расписку. Таким образом, мы с вами будем связаны до самой могилы, как сиамские близнецы.
Томас. Для меня большая честь быть связанным с таким человеком, как вы… Но только чтоб до могилы…
Райен. Иного выхода нет, Томас. Никто на моем месте не поступил бы иначе. Сознаюсь, что такое решение неудобно для нас обоих и в то же время одинаково устраивает нас. (Короткая пауза.)
Томас. Хорошо, я согласен. Пойдем за деньгами.
Райен. В такое время? Деньги у меня в служебном сейфе. Придете завтра, принесете документы, напишете расписку и получите деньги. Такую фантастическую сумму!..
Томас. Я согласен и на это. Завтра в одиннадцать вас устраивает?
Райен. Всегда к вашим услугам…
Еще несколько незначительных фраз, и пленка кончается.
— Хочу услышать ваше мнение, — говорит Сеймур, пряча магнитофончик и закуривая очередную сигарету.
— Думаю, что Райен очень легко согласился на такую сумму.
— Вы правы.
— Это наталкивает меня на мысль, что выплата вряд ли состоится.
— А почему? У него два чемодана долларов, и, наверное, он уже имел возможность убедиться, что банкноты фальшивые.
— Расписка Томаса тоже недорого стоит, — замечаю я. — Еще меньше будет стоить она, когда Томас обнаружит, что получил чемодан фальшивых долларов.
— Правильно. Томас понимает, что Райен вряд ли воспользуется распиской, которая разоблачает его самого. И, когда Томас увидит, что его обманули, шантаж начнется снова.
— Хотите сказать, что для Райена история с платежом — это лишь способ выиграть врем?
— Нет. Райен в самом деле заплатит ему. Интересно только, когда и как?
Сеймур пытливо смотрит на меня.
— Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?
— Я уже говорил вам: вся эта история меня совсем не интересует.
— Ах да, я забыл, что вы готовы даже рисковать жизнью только в том случае, если видите в этом смысл.
— А как же иначе?
— Просто так: если жизнь чего-то стоит, то лишь потому, что ею можно рисковать. Но что поделаешь — человек часто ценит что-то лишь тогда, когда существует опасность потерять это «что-то».
— Интересно, рискнули бы вы жизнью, когда бы надо было сделать добро?
— А что делаем сейчас мы с вами, Майкл? Мы преследуем двух выродков. Боремся со злом.
— Вы боретесь не потому, что это зло, а просто ради борьбы.
— Возможно. Но разве я виновен в том, что философия и до сего времени не удосужилась объяснить, что такое зло и что — добро?
— Не надо усложнять. Существует еще и мораль.
— Какая, например? Ваша или та, из древних заповедей? Вашей морали я не понимаю. А что касается заповедей, то они, как и все моральные нормы, — выдумка корыстолюбивых людей. Когда вы слышите: «Не укради!» — можете быть уверены, что это придумал человек, который не раз крал, иначе этот вопрос его не волновал бы. И когда кто-то вам советует: «Не прелюбодействуй!» — знайте, что он имеет красивую жену и боится стать рогоносцем. А что касается заповеди: «Чти отца своего и мать свою» — то ее провозгласили родители, у которых не было абсолютно никаких оснований быть чтимыми.
— Но существуют же еще и другие нормы.
— Например?
— Скажем, «Люби ближнего своего».
— Кто этот ближний, Майкл? Райен или Томас? И почему я обязательно должен его любить? Вы, например, меня любите?
— Ваш вопрос довольно бестактен.
— А какой же он может быть, когда речь идет о добре и зле, о категориях непримиримых, как свет и тьма, как жизнь и смерть, как день и ночь?
— С вами когда-то что-то случилось, Уильям. Я не верю, что вы родились с такими идеями в голове.
— Конечно, я, как и все, пережил в юности пору иллюзий. Наверное, стремился любить мир и людей, сделать что-то для этого мира и для этих людей, кто знает, может, даже посвятить свою жизнь этому миру и этим людям. Потом настало разочарование, и я возненавидел их. Нет трезвее чувства, чем разочарование. Мои выводы, дорогой мой, базируются не на одной-двух травмах, а на всем том, что тебя окружает, что ты мимоходом познаешь настолько, что тебя начинает тошнить. Это грязный, неприятный запах жизни… Неужели вы не чувствуете его, Майкл?
— Я чувствую иное. В вас живет какое-то приглушенное чувство справедливости, и поэтому иногда вы чувствуете себя очень неуютно.
— Чувство справедливости? Снова громкие слова… Проработав столько времени по чужим заповедям, я решил осуществить один собственный замысел! Совсем мелкий замысел, просто чтоб ощутить иллюзорное самочувствие свободного человека. Закончив эту исповедь, он бросает окурок в пепельницу.
«Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?»
Когда Сеймур говорил об этом, я воспринял его слова как риторический вопрос. Разве я могу присутствовать во время заключения соглашения между Райеном и Томасом, если они оба только и ждут моего появления, чтоб расквитаться со мной?!
Но это был не риторический вопрос. Я понял это только на следующий день, когда во время завтрака Мод спрашивает меня:
— Нет ли у вас желания прогуляться?
— Вы же сами приказали: никаких прогулок!
— На все свое время, Альбер. Теперь пришла иная директива.
— Так и выполняйте ее. Мне никто не давал директив.
— Вы правы. И никто вас не принуждает идти со мной. Мне будет просто приятно, если вы…
— Речь идет о приятном или полезном? — прерываю ее.
— Думаю, если мы будем вдвоем, я буду чувствовать себя лучше.
— Тогда так и говорите, что вам необходим охранник. Какое оружие вы мне дадите?
— Оружие не предусмотрено. И битва тоже. Когда что-то случится, я смогу предупредить шефа. Он будем совсем рядом.
— Знаю я это ваше «совсем рядом».
Несмотря на возражение, через полчаса мы уже едем в «мерседесе» во Франкфурт. Жара не спала, а автомобильное движение на шоссе вряд ли когда-нибудь останавливается, и поэтому вентилятор наполняет машину теплым воздухом бензиновых паров. Мод снова прибегла к элементарной маскировке: простая, немножко взлохмаченная прическа, ярко-красные губы и темные очки — не те, обычные, а другие, закрывающие половину лица.
Не буду скрывать: я тоже внешне немного изменился. Проведено две операции: вымыл голову в какой-то бесцветной жидкости, и волосы приобрели свой былой темно-каштановый цвет, а очки в золотой оправе придали мне глуповатый вид тех субъектов, которые ради университетских дипломов частично теряют зрение в результате чрезмерной зубрежки. Очки я нацепил еще на вилле, чтоб привыкнуть к ним. Привыкать, собственно, пришлось переносице, а не глазам, ибо стеклышки в очках без диоптрий, такие же, как были когда-то у бедной Грейс.
— Не решили ли вы отвезти меня к Райену? — спрашиваю я, когда мы добираемся до Франкфурта и Мод, выбравшись из заторов на центральных магистралях, сворачивает на знакомую улочку.
— Почти, — отвечает дама, углубившись, как всегда, в сложную механику парковки автомобиля.
На открытой стоянке есть порядочно свободных мест, но женщина минует ее и останавливается на углу, как раз напротив входа в кафе.
Хоть на первом этаже свободных мест больше чем достаточно, поднимаемся на второй — с видом на площадку, на упомянутую уже автостоянку и на вход в фирму «Самсон — запасные части». Садимся за столик у окна и заказываем, как всегда, большую порцию мороженого для Мод и маленькую порцию кофе для меня.
Заметив, что я оглядываюсь вокруг, дама обращается ко мне:
— Вы не туда смотрите, Альбер, у вас достаточно объектов для наблюдения на улице. Помещение оставьте для меня, тем более что важнейшее тут — лестница, а она у вас за спиной.
Официантка приносит заказ и уходит, а Мод добавляет:
— Если появятся нежелательные посетители, я наступаю вам под столом на ногу.
— Только не очень сильно, — торопливо предупреждаю ее.
Часы показывают без пяти одиннадцать, когда на стоянке наконец паркуется машина, которая привлекает мое внимание: из нее выходит Томас. Он старательно запирает свой «опель» и с чемоданом в руке направляется к двери «Самсона», где и исчезает.
Минуты через три из «форда», остановившегося напротив кафе, выходит незнакомый мужчина. Он тоже направляется к фирме «Самсон» и исчезает за дверью.
Еще через две минуты из этого же «форда» выходит второй господин и непринужденно двигается к стоянке. Поравнявшись с «опелем» Томаса, он отпирает дверцу и так же непринужденно садится в автомобиль. Можно допустить, что господин обнаружил какие неполадки, и это вынуждает его выйти и поднять капот. Покопавшись в моторе, мужчина опускает капот, садится в «опель» и, видимо, собирается ехать. Но, наверное, неполадки в двигателе не устранены или же незнакомец изменил свое решение, ибо он вдруг выходит из автомобиля, запирает его и возвращается к своему «форду». Через минуту в дверях «Самсона» появляется первый господин и также садится в «форд».
Мод заметила мой возросший интерес к событиям внешнего мира, но не спрашивает, что там происходит, она продолжает делать свое дело: наблюдает за помещением.
В одиннадцать часов пятнадцать минут Томас выходит из дома и, держа в руке чемодан, направляется к своему автомобилю. Отпирает дверцу, садится за руль, видимо, пробует включить мотор, и в этот момент передняя часть «опеля» исчезает в пламени и дыму, раздается глухой взрыв. Господа в «форде» скрываются за углом.