В ответ – тихий, слабый смешок. Но в нем звучит презрение.
– Понимаю, почему он выбрал тебя для своих откровений. Ты наивен и красив. Но, знаешь, достаточно было бы и одной красоты.
Молчание.
– У тебя необычный цвет глаз, почти фиолетовый. И в тебе удивительным образом сочетаются дерзость и в то же время подобострастие.
«Сделай меня бессмертным! Подари мне вечность!»
И вновь смешок, но на этот раз с оттенком печали. И вновь тишина, нарушаемая лишь отдаленным журчанием воды. Помещение приобрело очертания – грязная дыра, подвал какого-то здания. Неясный силуэт постепенно вырисовывался все отчетливее. Можно было даже увидеть слабый розоватый оттенок гладкой кожи.
– Все, что он рассказал тебе, – правда. Но никто и никогда этому не поверит. А твое знание когда-нибудь доведет тебя до безумия. Так происходит всегда. Но пока еще ты не сумасшедший.
«Нет, я не сумасшедший. Все происходит на самом деле. Ты – Арман, и мы с тобой беседуем».
– Все так. И мне представляется довольно занятным... занятным, что тебе известно мое имя и при этом ты все еще жив. Я никогда не открывал свое имя кому-либо из живых. – Арман заколебался. – Я не хочу тебя убивать. По крайней мере, сейчас.
Дэниел испытал первый приступ страха. Если приглядеться к этим существам повнимательнее, становится понятно, кем они являются на самом деле. То же самое было и с Луи. Нет, они не живые люди, а всего лишь отвратительная их имитация. А этот – сияющий манекен в образе юноши!
– Я намереваюсь выпустить тебя отсюда, – очень тихо, можно даже сказать учтиво, сказал Арман. – Я хочу последовать за тобой, буду наблюдать, следить за тем, куда ты пойдешь. И до тех пор пока ты будешь мне интересен, я тебя не убью. Может случиться и так, что я совершенно утрачу к тебе интерес и тоже не стану утруждать себя убийством. Такая вероятность всегда существует. Тебе остается только надеяться. Возможно, если тебе повезет, я потеряю твой след. Для меня, конечно, тоже существуют пределы. В твоем распоряжении весь мир, и к тому же ты можешь передвигаться при свете дня. А теперь убирайся. Беги! Я хочу посмотреть, что ты станешь делать, хочу понять, что ты собой представляешь.
«А теперь убирайся. Беги!»
Наутро он уже летел в Лиссабон, сжимая в кулаке часы Лестата. Но через две ночи в Мадриде, в городском автобусе, он обернулся и всего лишь в нескольких дюймах от себя увидел Армана. А неделю спустя, бросив взгляд в окно венского кафе, он вновь заметил Армана, следившего за ним с улицы. В Берлине Арман уселся рядом с ним в такси и уставился на него так пристально, что Дэниел не выдержал и, выскочив из машины прямо посреди проезжей части, бросился прочь.
Однако через несколько месяцев на смену такого рода изматывающему безмолвному противостоянию пришли более активные действия.
Однажды, проснувшись в номере пражского отеля, он обнаружил возле себя кипящего в неистовой ярости Армана.
– Я требую, чтобы ты немедленно поговорил со мной! Просыпайся! Сейчас же! Я хочу, чтобы ты сопровождал меня и показал все, что есть в этом городе. Почему ты приехал именно сюда?
Путешествуя поездом по Швейцарии, он вдруг увидел напротив Армана, наблюдающего за ним поверх поднятого воротника мехового пальто. Выхватив у него из рук книгу, Арман потребовал объяснить ему, о чем она, почему он ее читает и что означает рисунок на обложке.
В Париже Арман каждую ночь упорно следовал за ним по бульварам и улочкам, время от времени донимая его вопросами о тех местах, где он бывал, и о том, чем он занимался. В Венеции он выглянул из своей комнаты в «Даниэли» и увидел, что Арман следит за ним из окна напротив.
После этого Арман не появлялся в течение нескольких недель. Дэниел испытывал нечто среднее между ужасом и неясной надеждой и вновь засомневался в здравости своего рассудка. Но Арман ждал его в нью-йоркском аэропорту. А когда следующей ночью Дэниел вошел в ресторан бостонского отеля «Копли», Арман ждал его там. Обед для него был уже заказан. Арман пригласил Дэниела за свой столик и поинтересовался, известно ли ему, что «Интервью с вампиром» уже в продаже?
– Должен признаться, меня радует моя небольшая доля славы, – сказал Арман с безукоризненной вежливостью и недоброй улыбкой. – Однако твое нежелание стать известным меня озадачило. Ты не поставил свое имя как «автора», и это означает, что ты либо слишком скромен, либо труслив. И тот и другой варианты для меня одинаково скучны.
– Я не голоден, давай уйдем отсюда, – слабым голосом попросил Дэниел. Но тут на их столик потекла нескончаемая вереница блюд; все присутствующие смотрели на них во все глаза.
– Я не знал, что именно ты предпочитаешь, – с восторженной улыбкой признался Арман. – Поэтому заказал все подряд.
– Решил, что можешь свести меня с ума, да? – рявкнул Дэниел. – Нет, не можешь. Вот что тебе скажу. Каждая встреча с тобой еще раз убеждает меня в том, что я ничего не выдумал и пока еще в своем уме!
И он начал есть, жадно, яростно: немного рыбы, немного говядины, немного телятины, немного сыра – всего понемногу, смешав все вместе, – какая разница! – а Арман наблюдал за ним, скрестив руки, и от восторга смеялся как мальчишка. Именно тогда Дэниел впервые услышал этот мягкий шелковистый смех. Такой соблазнительный! Он постарался напиться как можно быстрее.
Их встречи становились все более продолжительными. Беседы, споры, безжалостные словесные баталии вошли в привычку. Однажды в Новом Орлеане Арман с воплем вытащил Дэниела из постели:
– Телефон! Звони в Париж, сейчас же! Я хочу проверить, действительно ли смогу разговаривать с Парижем.
– Черт побери, сам звони, – взорвался Дэниел. – Тебе уже пятьсот лет, а ты до сих пор не научился пользоваться телефоном? Прочти инструкцию. Ты кто – идиот бессмертный? Ничего подобного я делать не буду.
Как же удивился тогда Арман!
– Ладно, соединю я тебя с Парижем. Но счет оплатишь ты.
– О чем разговор, – самым невинным тоном ответил Арман. Вытащив из кармана пачку стодолларовых купюр, он веером рассыпал их по кровати Дэниела.
Встречаясь, они все чаще спорили на философские темы. В Риме, вытащив Дэниела из какого-то театра, Арман спросил, что он думает о сущности смерти. Живым должны быть известны такие вещи! Знает ли Дэниел, чего боится Арман?
Но Дэниелу было наплевать. Давно перевалило за полночь, он устал, напился и крепко спал в театре, пока его не нашел Арман.
– Я скажу тебе, чего я боюсь, – серьезно заговорил Арман, и голос его звучал напряженно. – Того, что после смерти наступает хаос, что начинается сон, от которого нельзя пробудиться. Представь, что ты впал в полубессознательное состояние и тщетно пытаешься вспомнить, кто ты сейчас и кем был прежде. Представь, что ты обречен на вечные напряженные поиски ясности, доступной лишь живым...
Его слова испугали Дэниела. Все это звучало вполне правдоподобно. Ведь ходят же слухи о том, что медиумы беседуют с неосязаемыми, но могущественными призраками. Но сам он не знал. Откуда ему, черт возьми, знать? Может быть, за порогом смерти вообще ничего нет. Это приводило Армана в ужас, и он даже не пытался скрыть свои страдания.
– Ты думаешь, что меня это не приводит в ужас? – пристально глядя на белолицее создание, спросил Дэниел. – Сколько лет мне еще осталось? Можешь ты определить это просто на взгляд? Скажи!
Когда Арман разбудил его в Порт-о-Пренс, то пожелал поговорить о войне. Что все-таки думают о ней люди этого века? Знает ли Дэниел, что Арман был еще очень юным, когда все началось? Ему было семнадцать лет – совсем мало по тем временам, совсем мало. Семнадцатилетние мальчики двадцатого века в сущности взрослые люди – у них растут бороды и волосы на груди; и тем не менее их считают детьми. А тогда все было иначе. Будучи детьми, они работали как взрослые.
Давайте, однако, не будем отклоняться от темы. Дело в том, что Арман понятия не имел о том, что чувствуют мужчины. Он никогда не был мужчиной. Конечно, он познал плотские наслаждения, это было в порядке вещей. В те времена никто не считал, что детям неведомы чувственные наслаждения. Но он практически не знал, что такое настоящая агрессия. Он убивал только потому, что такова была его природа вампира: кровь неотразима. Но почему мужчины находят неотразимой войну? Откуда возникает желание нападать с оружием на другое живое существо? Каковы истоки физической потребности к разрушению?
В такие моменты Дэниел старался найти наилучший ответ: некоторые люди испытывают потребность в самоутверждении путем уничтожения других. Арман, без сомнения, знает об этом.
– Знаю? Знаю? Да какое это имеет значение, если ты не в силах понять? – возбужденно спрашивал Арман, и акцент его при этом становился непривычно резким. – Если одно твое понимание не переходит в другое? Разве тебе не ясно, что именно этого мне и недостает.
Когда он разыскал Дэниела во Франкфурте, речь зашла о природе истории, о невозможности написания последовательного изложения событий, которое по сути своей не было бы ложью. О том, что обобщения не способствуют установлению истины, и о том, что без них невозможно дальнейшее развитие знаний.
Не всегда, однако, Арман встречался с ним в корыстных целях. Однажды в Англии на постоялом дворе он разбудил Дэниела и приказал ему немедленно уходить оттуда. Меньше чем через час здание сгорело.
В другой раз, в Нью-Йорке, Арман заплатил за него залог и вытащил из тюрьмы, куда он угодил за пьянство и бродяжничество. Как всегда после плодотворной охоты, он выглядел вполне обыкновенным человеком – молодой адвокат в твидовом пиджаке и фланелевых брюках. Проводил Дэниела в отель «Карлайл», чтобы тот проспался, и оставил ему полный чемодан одежды, а в кармане – набитый деньгами бумажник.
После приблизительно полутора лет такого сумасшествия Дэниел в конце концов и сам начал задавать Арману множество вопросов: «Как на самом деле жили тогда в Венеции?»; «Посмотри этот фильм, действие которого происходит в восемнадцатом веке, и скажи, что в нем неправильно».
Но Арман отвечал на удивление неохотно.
– Я не могу рассказать тебе о такого рода вещах, потому что мне не довелось испытать их на себе. Видишь ли, моя способность синтезировать знания весьма ограничена; я сосредоточенно и глубоко рассматриваю каждый определенный момент. Какой была жизнь в Париже? Спроси меня, шел ли дождь в субботнюю ночь пятого июня тысяча семьсот девяносто третьего года. На этот вопрос я, возможно, смогу ответить.
Но иногда он вдруг взахлеб начинал говорить об окружающих его вещах, о пугающе нарочитой чистоплотности нынешней эры, об ужасающем ускорении перемен.
– Вот возьми, к примеру, изобретения, которые потрясли мир, но в течение всего лишь одного века стали бесполезными или устарели: пароход и железные дороги.
А известно ли тебе, какое значение они имели после шести тысяч лет рабства на галерах и путешествий верхом? Теперь танцовщица покупает химический препарат, чтобы убить семя своих любовников, и доживает до семидесяти пяти лет в комнате, где полно приспособлений, охлаждающих воздух и полностью поглощающих пыль! Однако, несмотря на множество костюмированных фильмов и дешевых изданий исторических книг, которыми завалена любая аптека, публика не имеет достоверных сведений ни о чем; каждая общественно значимая проблема рассматривается с точки зрения «норм», которых в действительности никогда не существовало, люди воображают, что их «лишили» роскоши и покоя, в то время как на самом деле никто и никогда не имел их в достаточном количестве.
– Но какой была Венеция, когда ты там жил? Расскажи мне...
– Что рассказать? Что она была грязной? Что она была прекрасной? Что одетые в лохмотья люди с гнилыми зубами и отвратительным запахом изо рта веселились во время публичных казней? Хочешь знать, в чем состоит главное отличие? В том, что в настоящее время люди страшно одиноки. Нет, ты выслушай меня. В те годы, когда я еще принадлежал к числу живых, мы жили по шесть-семь человек в комнате. Городские улицы заполняло море людей; а сейчас смятенные души наслаждаются в своих высотных домах роскошью и уединением и сквозь стекло телевизионных экранов взирают на далекий мир поцелуев и прикосновений. Непременно нужно было накопить такое огромное количество знаний и достичь нового уровня человеческого сознания, любопытствующего скептицизма, чтобы стать столь одинокими.
Дэниел завороженно слушал и иногда даже пытался записывать высказывания Армана. И все же Арман по-прежнему пугал его. Дэниел постоянно переезжал с места на место.
Он не мог точно сказать, сколько времени прошло до того момента, когда закончилось его бегство, однако забыть ту ночь совершенно невозможно.
Вероятно, игра продолжалась уже года четыре. Дэниел провел спокойное лето на юге Италии и за все это долгое время ни разу не встретил своего знакомого демона.
В дешевом отеле, стоявшем в полуквартале от развалин древних Помпей, он читал, писал и пытался определить, как повлияла на него встреча со сверхъестественным и каким образом он может вернуть себе желания, мечты и способность к воображению. Бессмертие на этой земле возможно. В этом он не сомневался, но что в нем проку, если Дэниелу не суждено его обрести?
Днем он бродил по открывшимся взору благодаря раскопкам разрушенным улицам древнеримского города. А в полнолуние прогуливался там в одиночестве и по ночам. Казалось, он вновь обрел душевное равновесие. Быть может, вскоре вернется и жизнь. Когда он растирал в пальцах зеленые листья, они пахли свежестью. Он смотрел на звезды и чувствовал скорее печаль, чем гнев и возмущение.
Но бывали минуты, когда он просто сгорал от желания видеть Армана, словно тот был своего рода эликсиром, жизнь без которого невозможна. Ему недоставало темной энергии, поддерживавшей его на протяжении четырех лет. Во сне он часто видел рядом с собой Армана; он просыпался и рыдал как последний дурак. Наутро он грустил, но был спокоен.
Потом Арман вернулся.
Было поздно, часов, наверное, десять вечера, и небо, приобрело тот сверкающий темно-синий цвет, какой часто можно видеть в южной Италии. Дэниел одиноко прогуливался по длинной дороге, ведущей от Помпей к Вилле Мистерий, надеясь, что охранники его не прогонят.
Когда он добрался до древнего строения, все вокруг словно застыло. Никакой охраны. Ни единой живой души. И вдруг перед самым входом в дом беззвучно возник Арман. Опять Арман.
Он молча вышел из тени в поток лунного света – совсем еще мальчик в грязных джинсах и потертой джинсовой куртке; его рука легко скользнула, обнимая Дэниела за плечи, и он нежно поцеловал Дэниела в щеку. Как тепла его кожа, наполненная кровью очередной жертвы. Дэниелу показалось даже, что он ощущает ее запах, пропитавший Армана аромат жизни.
– Хочешь зайти в этот дом? – прошептал Арман. Никакие запоры не могли стать ему преградой. Дэниел дрожал с головы до ног и был готов расплакаться. Ну почему все так? Почему, черт его побери, он так рад видеть его, прикасаться к нему?
Они вошли в темные комнаты с низкими потолками. Ощущая на своей спине тяжесть руки Армана, Дэниел чувствовал странное успокоение. Ах да, интимная близость – так это, кажется, называется. Ты мой тайный...
Тайный любовник.
Да.
Позже, когда они стояли рядом в разрушенной столовой с едва различимыми в темноте знаменитыми фресками, изображающими ритуальные бичевания, Дэниела вдруг осенило: «Так, значит, он не собирается меня убивать. Он не станет это делать. Он, конечно, не намеревается сделать меня таким же, как он, но и убивать не будет. Все закончится по-другому».
– Но как мог ты считать иначе? – прочитав его мысли, спросил Арман. – Я же люблю тебя. Если бы я не влюбился в тебя, то, разумеется, давно бы убил.
Сквозь деревянные решетки в комнату проникал лунный свет. Великолепно выписанные фигуры словно ожили на темно-красном – цвета засохшей крови – фоне фресок.
Дэниел пристально вгляделся в стоявшее перед ним существо, в того, кто выглядел как человек и разговаривал как человек, но при этом человеком не был. В его сознании произошел какой-то страшный сдвиг: он вдруг словно увидел перед собой гигантское насекомое, хищное и злобное чудовище, поглотившее миллионы человеческих жизней. И тем не менее он любил его. Любил его гладкую белую кожу и огромные темно-карие глаза. Он любил не того, кто внешне походил на нежного и чуткого юношу, а нечто отвратительное, ужасное, омерзительное и в то же время прекрасное. Он любил его так, как люди любят зло, потому что оно приводит их в восторг и заставляет трепетать их души. Вы только представьте себе: убивать таким образом, по своему желанию отбирать жизнь, вонзать зубы в любого и брать у него все, что он только может дать!
Посмотрите на его одежду. Голубая хлопчатобумажная рубашка, джинсовая куртка с латунными пуговицами. Откуда у него все это? Конечно же, снял с жертвы. Словно содрал с нее, еще теплой, кожу. Неудивительно, что вещи по-прежнему пахнут потом и кровью, хотя на вид совершенно чистые. А волосы подстрижены так, будто и не собираются в ближайшие двадцать четыре часа вновь, как обычно, отрасти до плеч. Вот оно, зло. Вот она, иллюзия. «Вот кем я хочу стать, и вот почему я не в силах видеть его».
Губы Армана дрогнули в едва заметной нежной улыбке. Глаза его подернулись пеленой и закрылись. Он склонился над Дэниелом и прижался губами к его шее.
И вновь Дэниел почувствовал, как его кожу пронзили острые зубы, – совсем как тогда, в комнатушке на Дивисадеро-стрит в Сан-Франциско, где он был с вампиром Луи. Он ощутил острую боль и пульсирующее тепло.
– И все-таки ты меня убиваешь? – Он вдруг почувствовал слабость, жар и переполняющую его любовь. – Что ж, сделай это.
Но Арман выпил лишь несколько капель. Он отпустил Дэниела и слегка надавил ему на плечи, заставляя опуститься на колени. Подняв глаза, Дэниел увидел, что из запястья Армана течет кровь. Вкус этой крови был равносилен электрошоку. Ему вдруг на мгновение показалось, что Помпеи наполнились шепотом и плачем; словно из древних времен до него донесся волнующий душу слабый отголосок давних смертей и страданий. Среди дыма и пепла погибают тысячи людей. Тысячи людей умирают вместе. Вместе. Дэниел теснее прильнул к Арману. Но крови больше не было. Остался лишь ее вкус на губах.
– Теперь ты принадлежишь мне, красавчик, – сказал Арман.
На следующее утро, проснувшись в номере отеля «Эксельсиор» в Риме, Дэниел знал, что впредь никогда не будет убегать от Армана. Тот пришел к нему меньше чем через час после захода солнца. Они отправляются в Лондон, машина ждет, чтобы отвезти их в аэропорт. Но у них есть еще время, чтобы вновь броситься в объятия друг друга и обменяться кровью.
– Вот отсюда, из горла, – прошептал Арман, ладонью прижимая к себе голову Дэниела.
Волнующая, приводящая в трепет беззвучная пульсация... Свет ламп усилился, стал ярче, залил всю комнату...
Любовники. Итак, их отношения переросли в самозабвенный, всепоглощающий роман.
– Ты будешь моим учителем, – сказал ему Арман. – Ты расскажешь мне все об этом веке. Я уже начал познавать тайны, ускользнувшие от моего внимания с самого начала. Если захочешь, ты будешь ложиться спать с восходом солнца, но ночи принадлежат мне.
Они с головой погрузились в самую гущу жизни. В том, что касается притворства, Арман был поистине гением, каждый вечер он отправлялся на охоту пораньше, и куда бы они ни отправились, его всюду принимали за человека. Кожа его была горячей, с лица не сходило выражение страстного любопытства, объятия становились торопливыми и лихорадочными.
Выдержать такой темп по силам только другому бессмертному. Дэниел клевал носом на симфонических концертах, в опере и на тысячах разных фильмов, которые заставлял его смотреть Арман. Потом были бесчисленные вечеринки, суматошные, шумные сборища от Челси до Мэйфейр, где Арман вел бесконечные политические и философские споры со студентами или светскими дамами – с любым, кто предоставлял ему хоть малейшую возможность для этого. Глаза его влажнели от возбуждения, голос терял сверхъестественное звучание и обретал вполне человеческую тональность, ничем не отличавшуюся от манеры говорить, свойственной прочим присутствующим.
– Понимаю, почему он выбрал тебя для своих откровений. Ты наивен и красив. Но, знаешь, достаточно было бы и одной красоты.
Молчание.
– У тебя необычный цвет глаз, почти фиолетовый. И в тебе удивительным образом сочетаются дерзость и в то же время подобострастие.
«Сделай меня бессмертным! Подари мне вечность!»
И вновь смешок, но на этот раз с оттенком печали. И вновь тишина, нарушаемая лишь отдаленным журчанием воды. Помещение приобрело очертания – грязная дыра, подвал какого-то здания. Неясный силуэт постепенно вырисовывался все отчетливее. Можно было даже увидеть слабый розоватый оттенок гладкой кожи.
– Все, что он рассказал тебе, – правда. Но никто и никогда этому не поверит. А твое знание когда-нибудь доведет тебя до безумия. Так происходит всегда. Но пока еще ты не сумасшедший.
«Нет, я не сумасшедший. Все происходит на самом деле. Ты – Арман, и мы с тобой беседуем».
– Все так. И мне представляется довольно занятным... занятным, что тебе известно мое имя и при этом ты все еще жив. Я никогда не открывал свое имя кому-либо из живых. – Арман заколебался. – Я не хочу тебя убивать. По крайней мере, сейчас.
Дэниел испытал первый приступ страха. Если приглядеться к этим существам повнимательнее, становится понятно, кем они являются на самом деле. То же самое было и с Луи. Нет, они не живые люди, а всего лишь отвратительная их имитация. А этот – сияющий манекен в образе юноши!
– Я намереваюсь выпустить тебя отсюда, – очень тихо, можно даже сказать учтиво, сказал Арман. – Я хочу последовать за тобой, буду наблюдать, следить за тем, куда ты пойдешь. И до тех пор пока ты будешь мне интересен, я тебя не убью. Может случиться и так, что я совершенно утрачу к тебе интерес и тоже не стану утруждать себя убийством. Такая вероятность всегда существует. Тебе остается только надеяться. Возможно, если тебе повезет, я потеряю твой след. Для меня, конечно, тоже существуют пределы. В твоем распоряжении весь мир, и к тому же ты можешь передвигаться при свете дня. А теперь убирайся. Беги! Я хочу посмотреть, что ты станешь делать, хочу понять, что ты собой представляешь.
«А теперь убирайся. Беги!»
Наутро он уже летел в Лиссабон, сжимая в кулаке часы Лестата. Но через две ночи в Мадриде, в городском автобусе, он обернулся и всего лишь в нескольких дюймах от себя увидел Армана. А неделю спустя, бросив взгляд в окно венского кафе, он вновь заметил Армана, следившего за ним с улицы. В Берлине Арман уселся рядом с ним в такси и уставился на него так пристально, что Дэниел не выдержал и, выскочив из машины прямо посреди проезжей части, бросился прочь.
Однако через несколько месяцев на смену такого рода изматывающему безмолвному противостоянию пришли более активные действия.
Однажды, проснувшись в номере пражского отеля, он обнаружил возле себя кипящего в неистовой ярости Армана.
– Я требую, чтобы ты немедленно поговорил со мной! Просыпайся! Сейчас же! Я хочу, чтобы ты сопровождал меня и показал все, что есть в этом городе. Почему ты приехал именно сюда?
Путешествуя поездом по Швейцарии, он вдруг увидел напротив Армана, наблюдающего за ним поверх поднятого воротника мехового пальто. Выхватив у него из рук книгу, Арман потребовал объяснить ему, о чем она, почему он ее читает и что означает рисунок на обложке.
В Париже Арман каждую ночь упорно следовал за ним по бульварам и улочкам, время от времени донимая его вопросами о тех местах, где он бывал, и о том, чем он занимался. В Венеции он выглянул из своей комнаты в «Даниэли» и увидел, что Арман следит за ним из окна напротив.
После этого Арман не появлялся в течение нескольких недель. Дэниел испытывал нечто среднее между ужасом и неясной надеждой и вновь засомневался в здравости своего рассудка. Но Арман ждал его в нью-йоркском аэропорту. А когда следующей ночью Дэниел вошел в ресторан бостонского отеля «Копли», Арман ждал его там. Обед для него был уже заказан. Арман пригласил Дэниела за свой столик и поинтересовался, известно ли ему, что «Интервью с вампиром» уже в продаже?
– Должен признаться, меня радует моя небольшая доля славы, – сказал Арман с безукоризненной вежливостью и недоброй улыбкой. – Однако твое нежелание стать известным меня озадачило. Ты не поставил свое имя как «автора», и это означает, что ты либо слишком скромен, либо труслив. И тот и другой варианты для меня одинаково скучны.
– Я не голоден, давай уйдем отсюда, – слабым голосом попросил Дэниел. Но тут на их столик потекла нескончаемая вереница блюд; все присутствующие смотрели на них во все глаза.
– Я не знал, что именно ты предпочитаешь, – с восторженной улыбкой признался Арман. – Поэтому заказал все подряд.
– Решил, что можешь свести меня с ума, да? – рявкнул Дэниел. – Нет, не можешь. Вот что тебе скажу. Каждая встреча с тобой еще раз убеждает меня в том, что я ничего не выдумал и пока еще в своем уме!
И он начал есть, жадно, яростно: немного рыбы, немного говядины, немного телятины, немного сыра – всего понемногу, смешав все вместе, – какая разница! – а Арман наблюдал за ним, скрестив руки, и от восторга смеялся как мальчишка. Именно тогда Дэниел впервые услышал этот мягкий шелковистый смех. Такой соблазнительный! Он постарался напиться как можно быстрее.
Их встречи становились все более продолжительными. Беседы, споры, безжалостные словесные баталии вошли в привычку. Однажды в Новом Орлеане Арман с воплем вытащил Дэниела из постели:
– Телефон! Звони в Париж, сейчас же! Я хочу проверить, действительно ли смогу разговаривать с Парижем.
– Черт побери, сам звони, – взорвался Дэниел. – Тебе уже пятьсот лет, а ты до сих пор не научился пользоваться телефоном? Прочти инструкцию. Ты кто – идиот бессмертный? Ничего подобного я делать не буду.
Как же удивился тогда Арман!
– Ладно, соединю я тебя с Парижем. Но счет оплатишь ты.
– О чем разговор, – самым невинным тоном ответил Арман. Вытащив из кармана пачку стодолларовых купюр, он веером рассыпал их по кровати Дэниела.
Встречаясь, они все чаще спорили на философские темы. В Риме, вытащив Дэниела из какого-то театра, Арман спросил, что он думает о сущности смерти. Живым должны быть известны такие вещи! Знает ли Дэниел, чего боится Арман?
Но Дэниелу было наплевать. Давно перевалило за полночь, он устал, напился и крепко спал в театре, пока его не нашел Арман.
– Я скажу тебе, чего я боюсь, – серьезно заговорил Арман, и голос его звучал напряженно. – Того, что после смерти наступает хаос, что начинается сон, от которого нельзя пробудиться. Представь, что ты впал в полубессознательное состояние и тщетно пытаешься вспомнить, кто ты сейчас и кем был прежде. Представь, что ты обречен на вечные напряженные поиски ясности, доступной лишь живым...
Его слова испугали Дэниела. Все это звучало вполне правдоподобно. Ведь ходят же слухи о том, что медиумы беседуют с неосязаемыми, но могущественными призраками. Но сам он не знал. Откуда ему, черт возьми, знать? Может быть, за порогом смерти вообще ничего нет. Это приводило Армана в ужас, и он даже не пытался скрыть свои страдания.
– Ты думаешь, что меня это не приводит в ужас? – пристально глядя на белолицее создание, спросил Дэниел. – Сколько лет мне еще осталось? Можешь ты определить это просто на взгляд? Скажи!
Когда Арман разбудил его в Порт-о-Пренс, то пожелал поговорить о войне. Что все-таки думают о ней люди этого века? Знает ли Дэниел, что Арман был еще очень юным, когда все началось? Ему было семнадцать лет – совсем мало по тем временам, совсем мало. Семнадцатилетние мальчики двадцатого века в сущности взрослые люди – у них растут бороды и волосы на груди; и тем не менее их считают детьми. А тогда все было иначе. Будучи детьми, они работали как взрослые.
Давайте, однако, не будем отклоняться от темы. Дело в том, что Арман понятия не имел о том, что чувствуют мужчины. Он никогда не был мужчиной. Конечно, он познал плотские наслаждения, это было в порядке вещей. В те времена никто не считал, что детям неведомы чувственные наслаждения. Но он практически не знал, что такое настоящая агрессия. Он убивал только потому, что такова была его природа вампира: кровь неотразима. Но почему мужчины находят неотразимой войну? Откуда возникает желание нападать с оружием на другое живое существо? Каковы истоки физической потребности к разрушению?
В такие моменты Дэниел старался найти наилучший ответ: некоторые люди испытывают потребность в самоутверждении путем уничтожения других. Арман, без сомнения, знает об этом.
– Знаю? Знаю? Да какое это имеет значение, если ты не в силах понять? – возбужденно спрашивал Арман, и акцент его при этом становился непривычно резким. – Если одно твое понимание не переходит в другое? Разве тебе не ясно, что именно этого мне и недостает.
Когда он разыскал Дэниела во Франкфурте, речь зашла о природе истории, о невозможности написания последовательного изложения событий, которое по сути своей не было бы ложью. О том, что обобщения не способствуют установлению истины, и о том, что без них невозможно дальнейшее развитие знаний.
Не всегда, однако, Арман встречался с ним в корыстных целях. Однажды в Англии на постоялом дворе он разбудил Дэниела и приказал ему немедленно уходить оттуда. Меньше чем через час здание сгорело.
В другой раз, в Нью-Йорке, Арман заплатил за него залог и вытащил из тюрьмы, куда он угодил за пьянство и бродяжничество. Как всегда после плодотворной охоты, он выглядел вполне обыкновенным человеком – молодой адвокат в твидовом пиджаке и фланелевых брюках. Проводил Дэниела в отель «Карлайл», чтобы тот проспался, и оставил ему полный чемодан одежды, а в кармане – набитый деньгами бумажник.
После приблизительно полутора лет такого сумасшествия Дэниел в конце концов и сам начал задавать Арману множество вопросов: «Как на самом деле жили тогда в Венеции?»; «Посмотри этот фильм, действие которого происходит в восемнадцатом веке, и скажи, что в нем неправильно».
Но Арман отвечал на удивление неохотно.
– Я не могу рассказать тебе о такого рода вещах, потому что мне не довелось испытать их на себе. Видишь ли, моя способность синтезировать знания весьма ограничена; я сосредоточенно и глубоко рассматриваю каждый определенный момент. Какой была жизнь в Париже? Спроси меня, шел ли дождь в субботнюю ночь пятого июня тысяча семьсот девяносто третьего года. На этот вопрос я, возможно, смогу ответить.
Но иногда он вдруг взахлеб начинал говорить об окружающих его вещах, о пугающе нарочитой чистоплотности нынешней эры, об ужасающем ускорении перемен.
– Вот возьми, к примеру, изобретения, которые потрясли мир, но в течение всего лишь одного века стали бесполезными или устарели: пароход и железные дороги.
А известно ли тебе, какое значение они имели после шести тысяч лет рабства на галерах и путешествий верхом? Теперь танцовщица покупает химический препарат, чтобы убить семя своих любовников, и доживает до семидесяти пяти лет в комнате, где полно приспособлений, охлаждающих воздух и полностью поглощающих пыль! Однако, несмотря на множество костюмированных фильмов и дешевых изданий исторических книг, которыми завалена любая аптека, публика не имеет достоверных сведений ни о чем; каждая общественно значимая проблема рассматривается с точки зрения «норм», которых в действительности никогда не существовало, люди воображают, что их «лишили» роскоши и покоя, в то время как на самом деле никто и никогда не имел их в достаточном количестве.
– Но какой была Венеция, когда ты там жил? Расскажи мне...
– Что рассказать? Что она была грязной? Что она была прекрасной? Что одетые в лохмотья люди с гнилыми зубами и отвратительным запахом изо рта веселились во время публичных казней? Хочешь знать, в чем состоит главное отличие? В том, что в настоящее время люди страшно одиноки. Нет, ты выслушай меня. В те годы, когда я еще принадлежал к числу живых, мы жили по шесть-семь человек в комнате. Городские улицы заполняло море людей; а сейчас смятенные души наслаждаются в своих высотных домах роскошью и уединением и сквозь стекло телевизионных экранов взирают на далекий мир поцелуев и прикосновений. Непременно нужно было накопить такое огромное количество знаний и достичь нового уровня человеческого сознания, любопытствующего скептицизма, чтобы стать столь одинокими.
Дэниел завороженно слушал и иногда даже пытался записывать высказывания Армана. И все же Арман по-прежнему пугал его. Дэниел постоянно переезжал с места на место.
Он не мог точно сказать, сколько времени прошло до того момента, когда закончилось его бегство, однако забыть ту ночь совершенно невозможно.
Вероятно, игра продолжалась уже года четыре. Дэниел провел спокойное лето на юге Италии и за все это долгое время ни разу не встретил своего знакомого демона.
В дешевом отеле, стоявшем в полуквартале от развалин древних Помпей, он читал, писал и пытался определить, как повлияла на него встреча со сверхъестественным и каким образом он может вернуть себе желания, мечты и способность к воображению. Бессмертие на этой земле возможно. В этом он не сомневался, но что в нем проку, если Дэниелу не суждено его обрести?
Днем он бродил по открывшимся взору благодаря раскопкам разрушенным улицам древнеримского города. А в полнолуние прогуливался там в одиночестве и по ночам. Казалось, он вновь обрел душевное равновесие. Быть может, вскоре вернется и жизнь. Когда он растирал в пальцах зеленые листья, они пахли свежестью. Он смотрел на звезды и чувствовал скорее печаль, чем гнев и возмущение.
Но бывали минуты, когда он просто сгорал от желания видеть Армана, словно тот был своего рода эликсиром, жизнь без которого невозможна. Ему недоставало темной энергии, поддерживавшей его на протяжении четырех лет. Во сне он часто видел рядом с собой Армана; он просыпался и рыдал как последний дурак. Наутро он грустил, но был спокоен.
Потом Арман вернулся.
Было поздно, часов, наверное, десять вечера, и небо, приобрело тот сверкающий темно-синий цвет, какой часто можно видеть в южной Италии. Дэниел одиноко прогуливался по длинной дороге, ведущей от Помпей к Вилле Мистерий, надеясь, что охранники его не прогонят.
Когда он добрался до древнего строения, все вокруг словно застыло. Никакой охраны. Ни единой живой души. И вдруг перед самым входом в дом беззвучно возник Арман. Опять Арман.
Он молча вышел из тени в поток лунного света – совсем еще мальчик в грязных джинсах и потертой джинсовой куртке; его рука легко скользнула, обнимая Дэниела за плечи, и он нежно поцеловал Дэниела в щеку. Как тепла его кожа, наполненная кровью очередной жертвы. Дэниелу показалось даже, что он ощущает ее запах, пропитавший Армана аромат жизни.
– Хочешь зайти в этот дом? – прошептал Арман. Никакие запоры не могли стать ему преградой. Дэниел дрожал с головы до ног и был готов расплакаться. Ну почему все так? Почему, черт его побери, он так рад видеть его, прикасаться к нему?
Они вошли в темные комнаты с низкими потолками. Ощущая на своей спине тяжесть руки Армана, Дэниел чувствовал странное успокоение. Ах да, интимная близость – так это, кажется, называется. Ты мой тайный...
Тайный любовник.
Да.
Позже, когда они стояли рядом в разрушенной столовой с едва различимыми в темноте знаменитыми фресками, изображающими ритуальные бичевания, Дэниела вдруг осенило: «Так, значит, он не собирается меня убивать. Он не станет это делать. Он, конечно, не намеревается сделать меня таким же, как он, но и убивать не будет. Все закончится по-другому».
– Но как мог ты считать иначе? – прочитав его мысли, спросил Арман. – Я же люблю тебя. Если бы я не влюбился в тебя, то, разумеется, давно бы убил.
Сквозь деревянные решетки в комнату проникал лунный свет. Великолепно выписанные фигуры словно ожили на темно-красном – цвета засохшей крови – фоне фресок.
Дэниел пристально вгляделся в стоявшее перед ним существо, в того, кто выглядел как человек и разговаривал как человек, но при этом человеком не был. В его сознании произошел какой-то страшный сдвиг: он вдруг словно увидел перед собой гигантское насекомое, хищное и злобное чудовище, поглотившее миллионы человеческих жизней. И тем не менее он любил его. Любил его гладкую белую кожу и огромные темно-карие глаза. Он любил не того, кто внешне походил на нежного и чуткого юношу, а нечто отвратительное, ужасное, омерзительное и в то же время прекрасное. Он любил его так, как люди любят зло, потому что оно приводит их в восторг и заставляет трепетать их души. Вы только представьте себе: убивать таким образом, по своему желанию отбирать жизнь, вонзать зубы в любого и брать у него все, что он только может дать!
Посмотрите на его одежду. Голубая хлопчатобумажная рубашка, джинсовая куртка с латунными пуговицами. Откуда у него все это? Конечно же, снял с жертвы. Словно содрал с нее, еще теплой, кожу. Неудивительно, что вещи по-прежнему пахнут потом и кровью, хотя на вид совершенно чистые. А волосы подстрижены так, будто и не собираются в ближайшие двадцать четыре часа вновь, как обычно, отрасти до плеч. Вот оно, зло. Вот она, иллюзия. «Вот кем я хочу стать, и вот почему я не в силах видеть его».
Губы Армана дрогнули в едва заметной нежной улыбке. Глаза его подернулись пеленой и закрылись. Он склонился над Дэниелом и прижался губами к его шее.
И вновь Дэниел почувствовал, как его кожу пронзили острые зубы, – совсем как тогда, в комнатушке на Дивисадеро-стрит в Сан-Франциско, где он был с вампиром Луи. Он ощутил острую боль и пульсирующее тепло.
– И все-таки ты меня убиваешь? – Он вдруг почувствовал слабость, жар и переполняющую его любовь. – Что ж, сделай это.
Но Арман выпил лишь несколько капель. Он отпустил Дэниела и слегка надавил ему на плечи, заставляя опуститься на колени. Подняв глаза, Дэниел увидел, что из запястья Армана течет кровь. Вкус этой крови был равносилен электрошоку. Ему вдруг на мгновение показалось, что Помпеи наполнились шепотом и плачем; словно из древних времен до него донесся волнующий душу слабый отголосок давних смертей и страданий. Среди дыма и пепла погибают тысячи людей. Тысячи людей умирают вместе. Вместе. Дэниел теснее прильнул к Арману. Но крови больше не было. Остался лишь ее вкус на губах.
– Теперь ты принадлежишь мне, красавчик, – сказал Арман.
На следующее утро, проснувшись в номере отеля «Эксельсиор» в Риме, Дэниел знал, что впредь никогда не будет убегать от Армана. Тот пришел к нему меньше чем через час после захода солнца. Они отправляются в Лондон, машина ждет, чтобы отвезти их в аэропорт. Но у них есть еще время, чтобы вновь броситься в объятия друг друга и обменяться кровью.
– Вот отсюда, из горла, – прошептал Арман, ладонью прижимая к себе голову Дэниела.
Волнующая, приводящая в трепет беззвучная пульсация... Свет ламп усилился, стал ярче, залил всю комнату...
Любовники. Итак, их отношения переросли в самозабвенный, всепоглощающий роман.
– Ты будешь моим учителем, – сказал ему Арман. – Ты расскажешь мне все об этом веке. Я уже начал познавать тайны, ускользнувшие от моего внимания с самого начала. Если захочешь, ты будешь ложиться спать с восходом солнца, но ночи принадлежат мне.
Они с головой погрузились в самую гущу жизни. В том, что касается притворства, Арман был поистине гением, каждый вечер он отправлялся на охоту пораньше, и куда бы они ни отправились, его всюду принимали за человека. Кожа его была горячей, с лица не сходило выражение страстного любопытства, объятия становились торопливыми и лихорадочными.
Выдержать такой темп по силам только другому бессмертному. Дэниел клевал носом на симфонических концертах, в опере и на тысячах разных фильмов, которые заставлял его смотреть Арман. Потом были бесчисленные вечеринки, суматошные, шумные сборища от Челси до Мэйфейр, где Арман вел бесконечные политические и философские споры со студентами или светскими дамами – с любым, кто предоставлял ему хоть малейшую возможность для этого. Глаза его влажнели от возбуждения, голос терял сверхъестественное звучание и обретал вполне человеческую тональность, ничем не отличавшуюся от манеры говорить, свойственной прочим присутствующим.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента