Я был разбужен посреди ночи каким-то звуком, раздавшимся со стороны окна. Я сообразил, что это равномерное постукивание по стеклу не могло быть природным звуком. Я встал и подошел к окну, чтобы посмотреть, не забрался ли на крышу какой-нибудь сорванец или мошенник. Как-никак, моя комната находилась на пятом этаже, поскольку в ордене я был лишь немногим старше обычного мальчишки, отчего располагал скромным, но очень уютным жильем.
Окно было заперто и не носило следов повреждения. Но внизу, на набережной канала, стояла одинокая женская фигура в черном одеянии, которая, как мне показалось, пристально вглядывалась в мое окно. Когда я открыл его, женщина рукой сделала мне знак, чтобы я спускался.
Я знал, что это Дебора. Но у меня внутри все ходило ходуном, словно в мою комнату проник некий суккуб, стащил с меня одеяло и принялся терзать мое тело.
Чтобы не нарваться на расспросы, я тихо выскользнул на улицу. Дебора все так же стояла, ожидая меня, и зеленый изумруд на ее шее мигал, будто громадный глаз. Она повела меня по боковым улочкам к себе домой.
Тут, Стефан, мне показалось, что я сплю. Но я совсем не хотел, чтобы этот сон окончился. Рядом с Деборой я не увидел ни служанки, ни лакея. Она пришла ко мне одна, что, должен заметить, ночью в Амстердаме не столь опасно, как может быть где-либо в другом месте. Однако этого оказалось достаточно, чтобы во мне забурлила кровь: видеть Дебору настолько незащищенной, такой решительной, таинственной, цепляющейся за мой рукав и умоляющей меня идти быстрее.
Ах, до чего же богатой была обстановка в ее доме, какими толстыми были ее многочисленные ковры и какими красивыми - паркетные полы. Пройдя мимо предметов из серебра и тонкого фарфора, стоявших за сверкающими стеклами шкафов, она повлекла меня наверх, в ее спальню, где стояла кровать, покрытая зеленым бархатом.
- Петир, завтра я выхожу замуж, - сказала она.
- Тогда зачем ты привела меня сюда? - спросил я. Но, Стефан, меня трясло от желания. Когда Дебора расстегнула свою верхнюю одежду и сбросила ее на пол и я увидел ее полные груди, стянутые плотными кружевами платья, мне до безумия захотелось их коснуться, хотя я не двинулся с места. Меня подогревало даже зрелище ее плотно затянутой талии, белой шеи и круглых плеч. Не было ни единой частички ее тела, которой бы я не жаждал. Я был как неистовый зверь в клетке.
- Петир, - произнесла Дебора, глядя мне в глаза. - Я знаю, что ты отдал камни своему ордену и ничего не оставил себе. Так позволь мне сейчас дать тебе то, чего тебе хотелось во время нашего долгого путешествия сюда и что по своей большой деликатности ты не взял тогда.
- Но, Дебора, почему ты это делаешь? - спросил я, намереваясь не давать ей ни малейшего повода.
В ее глазах застыла боль, и я видел, что она сильно расстроена.
- Потому что я этого хочу, Петир, - вдруг сказала она и, обвив меня руками, стала целовать. - Оставь Таламаску, Петир, и уедем со мной. Будь моим мужем, и я не выйду за того человека.
- И все же почему тебе хочется этого от меня? - снова спросил я.
Она грустно и горестно засмеялась.
- Мне очень недостает твоего понимания, Петир. Мне недостает того, от кого мне не нужно ничего скрывать. Мы ведьмы, Петир, принадлежим ли мы Богу или дьяволу. Мы с тобой оба ведьмы.
О, как блеснули ее глаза, когда она произносила эти слова, каким явным был ее триумф и вместе с тем - каким горьким. На мгновение Дебора плотно стиснула зубы. Потом она протянула руки и погладила мне лицо и шею, отчего мое неистовство только возросло.
- Ты же знаешь, что хочешь меня, Петир, как всегда это знал. Тогда почему бы тебе не решиться? Пойдем со мной. Если Таламаска не отпустит тебя, мы покинем Амстердам. Мы исчезнем вместе. Нет ничего, что я не могла бы сделать для тебя. Я дам тебе все, только будь со мной и позволь мне быть рядом и больше не бояться. С тобой я могу говорить о том, кто я и что случилось с моей матерью. Тебе, Петир, я могу рассказать обо всем, что тревожит меня, и тебя я никогда не испугаюсь.
При этих словах ее лицо погрустнело и из глаз полились слезы.
- Мой молодой муж красив. В нем есть все, о чем я мечтала, когда сидела, чумазая и босоногая, на, пороге своей хижины. Он - граф, который возвращался к себе в замок. Теперь он повезет туда меня, хотя его замок и в другой стране. Я как будто попала в одну из сказок, которые рассказывала моя мать. Я буду графиней, и сказка превратится в быль.
- Но знаешь, Петир, я одновременно люблю и не люблю его. Ты - первый мужчина, которого я полюбила. Ты привез меня сюда. Ты видел костер, в пламени которого погибла моя мать. Ты отмыл меня, кормил и одевал, когда я была не в состоянии делать это сама.
Я оставил всякую надежду покинуть эту комнату, не овладев Деборой. Я это знал. Однако я был настолько заворожен малейшим движением ее ресниц или крошечной ямочкой на щеке, что позволил Деборе увлечь меня не на кровать, а на ковер перед маленьким камином. Здесь, в тепле и мерцающем свете поленьев, она начала рассказывать мне о своих горестях.
- Мое прошлое кажется мне теперь призрачным, - тихо плача, говорила Дебора, и ее глаза широко раскрылись от удивления. - Петир, неужели я когда-то жила в таком месте? Неужели я видела, как умирает моя мать?
- Дебора, не стоит вспоминать о том, что случилось, - сказал я. - Пусть картины прошлого рассеются.
- А ты помнишь, как впервые заговорил со мной и сказал, что моя мать не делала зла, но зато другие причинили ей зло? Почему ты был тогда в этом уверен?
- Да была ли она ведьмой, и вообще, что такое ведьма?
- Эх, Петир, я помню, как ходила с нею безлунными ночами в поля, туда, где стояли камни.
- И что там случилось, моя дорогая? - нетерпеливо спросил я. - уж не появился ли дьявол с раздвоенными копытами?
Дебора покачала толовой, сделав мне знак лежать тихо, слушать ее и не перебивать.
- Петир, представляешь, черной магии мою мать научил один судья, который судил ведьм! Мать мне показывала его книгу. Он оказался в нашей деревне проездом, когда я была совсем маленькой и еще не умела ходить. Судья пришел в нашу хижину, чтобы мать вылечила ему порез на руке. Потом они сели с матерью у очага, и этот человек стал рассказывать ей обо всех местах, где он побывал по делам службы, и о ведьмах, которых сжег. "Будь осторожна, дитя мое", - сказал судья матери, а затем вытащил из кожаной сумки свою злую книгу. Она называлась "Демонология". Он читал ее моей матери, поскольку она не умела читать ни по-латыни, ни на каком-либо другом языке. Судья поднес книгу поближе к свету очага, чтобы мать смогла получше разглядеть имевшиеся там картинки.
Час за часом судья рассказывал моей матери обо всех этих вещах: что делали ведьмы и что они способны делать. "Будь осторожна, дитя мое, приговаривал он при этом, - дабы дьявол не искусил тебя, поскольку дьявол любит повитух и знахарок". С этими словами он переворачивал страницу.
В ту ночь он лег вместе с матерью и рассказывал ей о домах пыток, о кострах и о криках обреченных. Покидая наш дом, он еще раз произнес на прощание: "Будь осторожна, дитя мое".
Потом обо всем этом мать рассказала мне. Тогда мне было шесть или семь лет. Мы сидели вдвоем у кухонного очага. "А теперь пойдем, - сказала мне мать, - и ты увидишь". И мы пошли в поле, ощупью пробираясь к камням. Там мы встали в самую середину круга и замерли, чтобы почувствовать ветер.
Вокруг - ни звука в ночи. Ни искорки света. Ни звезды на небе, чтобы увидеть башни замка или далекую водную гладь Лох-Доннелейт.
Я слышала, как мать, держа меня за руку, что-то бормочет. Потом мы вместе танцевали, двигаясь небольшими кругами. Бормотание матери становилось все громче. Потом она стала произносить латинские слова, призывая демона, и, наконец, широко раскинула руки и закричала, чтобы он приходил.
Ночь оставалась такой же тихой. В ответ не раздалось ни звука. Я крепче ухватилась за ее юбки и вцепилась в ее холодную руку. Потом я почувствовала, как что-то движется по лугу, похожее на легкий ветерок. Этот ветер начал собираться вокруг нас. Я ощутила, как он коснулся моих волос и затылка. Он обволакивал нас со всех сторон, струями воздуха. И вдруг я услышала, как "ветер" заговорил, только не словами, но я все равно отчетливо разобрала: "Я здесь, Сюзанна!"
О, как радостно смеялась моя мать, как она плясала. Словно девчонка, она трясла руками, опять смеялась и отбрасывала назад свои волосы. "Ты его видишь, доченька?" - спросила она меня. Я ответила, что чувствую его совсем близко.
Здесь он снова заговорил: "Назови меня моим именем, Сюзанна".
"Лэшер, - ответила мать, - ибо ветер, который ты посылаешь, как плетью, хлещет по траве и, как плетью, сшибает листья с деревьев. Иди же, мой Лэшер, устрой бурю над Доннелейтом! А я буду знать, что я - могущественная ведьма и что ты это делаешь ради моей любви!"
Когда мы добрались до нашей хижины, ветер завывал над полями и в нашей трубе. Мы сели у огня, смеясь вместе, точно двое детишек. "Видишь, видишь, я это сделала", - шептала мать. Заглянув в ее глаза, я увидела то, что видела прежде и видела потом, вплоть до последнего часа ее мучений и боли: глаза простушки, шаловливой девчонки, прикрывшей ладонью смеющееся лицо, а в другой зажавшей украденный леденец. Петир, для нее это была игра. Игра!
- Я понимаю, моя любимая, - ответил я.
- А теперь давай, скажи мне, что сатаны не существует. Скажи, что это не он приходил во тьме, дабы провозгласить ведьму из Доннелейта, а затем повести ее на костер! Не кто иной, как Лэшер, находил матери вещи, которые теряли другие люди. Это он приносил ей золото, которое потом у нее забрали. Лэшер, кто же еще, сообщал матери тайны супружеских измен, которые она затем раскрывала ушам любопытных односельчан. И именно Лэшер обрушил град на голову молочницы, повздорившей с моей матерью. Он вместо матери наказывал ее обидчиков, благодаря чему все узнали о ее силе! Но мать не могла наставлять Лэшера. Она не знала, как использовать его. И подобно ребенку, играющему с зажженной свечой, она зажгла тот самый огонь, который спалил ее дотла.
- Дебора, не сделай той же ошибки! - прошептал я, целуя ее лицо. Никто не может наставить демона, ибо так обстоят дела с невидимыми силами.
- Не совсем так, - прошептала в ответ Дебора, - и здесь вы сильно ошибаетесь. Но не бойся за меня, Петир. Я не такая, как моя мать. Со мной такого не будет.
Потом мы молча сели у камина. Я не думал, что ей захочется приблизиться к огню, и, когда она прислонилась лбом к камням, располагавшимся над очагом, я вновь поцеловал Дебору в ее нежную щеку и откинул назад длинные, свободные пряди ее влажных черных волос.
- Петир, - вновь заговорила она, - я никогда не буду жить в голоде и грязи, как жила моя мать. Я никогда не окажусь во власти глупых людей.
- Не выходи замуж, Дебора. Не делай этого! Идем со мной. Пойдем в Таламаску, и мы вместе раскроем природу этого существа...
- Нет, Петир. Ты же знаешь, я не пойду.
Здесь она печально улыбнулась.
- Это ты должен пойти со мной, и мы скроемся отсюда. Теперь поговори со мной своим тайным голосом, голосом внутри тебя, что способен приказывать часам остановиться или духам - прийти. И останься со мной, будь моим женихом, пусть эта ночь станет брачной ночью ведьмы.
Я начал бурно возражать, но Дебора прикрыла мне рот своей рукой, а затем и своими устами. Она продолжала целовать меня с таким жаром и очарованием, что я знал лишь одно: я должен разорвать стесняющую ее одежду и слиться с нею в постели, задернув зеленые занавески балдахина. Я хотел лишь ласкать нежное, почти детское тело с грудью и лоном взрослой женщины, которое когда-то мыл и одевал.
Зачем я терзаю себя, описывая это? Стефан, я исповедуюсь в своем старом грехе. Я рассказываю тебе все, что сделал, ибо я не в состоянии писать об этой женщине без такой исповеди. Посему продолжаю...
Никогда я не отдавался любовным утехам с таким самозабвением, Никогда я не знал такой неистовой страсти и сладостного чувства, какие узнал с Деборой.
Она считала себя ведьмой, Стефан, и потому - злой, и эти страсти были ритуалами дьявола, и она совершала их с таким неистовством Но клянусь тебе, у нее было нежное и любящее сердце, отчего она являла собой ведьму редкой по могуществу породы.
Я оставался в ее постели до самого утра, Я засыпал на ее благоуханной груди. Я постоянно плакал, словно мальчишка. С мастерством искусительницы она разбудила всю мою плоть. Дебора раскрыла мои самые потаенные страстные желания и играла с ними, удовлетворяя их. Я был ее рабом. Однако она знала, что я не останусь с нею, что мне надо возвращаться в Таламаску. Поэтому в последние часы она лежала тихо и грустно глядела в деревянный потолок балдахина, в то время как сквозь ткань занавесей начал проникать свет и постель стала нагреваться от солнца.
Я вяло оделся. Во всем христианском мире у меня не было иных желаний, кроме души Деборы и ее тела. И все же я намеревался ее покинуть. Я намеревался вернуться домой и рассказать Рёмеру о том, что совершил. Я возвращался в Обитель, которая воистину стала моим убежищем, домом, заменила мне и отца и мать. Другого выбора у меня не было.
Я думал, что Дебора выгонит меня с проклятиями. Но такого не случилось. В последний раз я умолял ее остаться в Амстердаме и пойти со мной.
- Прощай, мой маленький монах, - сказала мне Дебора- Доброго тебе пути, и пусть Таламаска вознаградит тебя за то, что ты отверг во мне.
У нее полились слезы, и, прежде чем уйти, я начал с жаром целовать ее открытые руки и снова зарылся лицом в ее волосы.
- А теперь уходи, Петир, - наконец сказала Дебора- Помни меня.
Наверное, прошел день или два, прежде чем мне сказали, что Дебора уехала. Я был безутешен и лежал, заливаясь слезами. Я пытался слушать то, что говорили Рёмер и Гертруда, но не понимал их слов. Насколько могу судить, они не сердились на меня, хотя я думал, что они рассердятся.
Не кто иной, как Рёмер, отправился потом к Юдифи де Вильде и приобрел у нее портрет Деборы кисти Рембрандта ван Рейна, который висит в нашем доме и по сей день.
Возможно, прошло не менее года, пока ко мне вернулось телесное и душевное здоровье. С тех пор я никогда не нарушал правил Таламаски. Я стал вновь ездить по германским государствам, по Франции и даже посетил Шотландию, выполняя свою работу по спасению ведьм и делая записи об их мытарствах, чем мы всегда занимались.
Теперь, Стефан, тебе известна подлинная история Деборы. И ты знаешь, каким ударом было для меня спустя много лет узнать о трагедии графини де Монклев, оказавшись в этом укрепленном городишке, у подножья Севеннских гор, в провинции Лангедок. Узнать... что графиня - это Дебора Мэйфейр, дочь шотландской ведьмы.
Ах, если бы здешние горожане не знали, что ее мать когда-то была сожжена. Если бы в свое время юная невеста не рассказала о своих секретах будущему мужу, плача у него на груди. В моей памяти сохранилось ее лицо, когда в ту ночь она сказала мне: "Петир, с тобой я могу говорить и не бояться".
Теперь ты понимаешь, с каким страхом и отчаянием я переступил порог тюремной камеры и почему до самого последнего момента не допускал мысли, что женщина в лохмотьях, скрючившаяся на охапке соломы, может поднять голову, узнать меня, назвать по имени и в своей безвыходной ситуации полностью разрушить мое обличье.
Однако подобного не случилось.
Когда я вошел в камеру, приподняв полы своей черной сутаны, чтобы манерами походить на духовное лицо, не желающее мараться в окружающей грязи, я взглянул на нее сверху и не увидел на ее лице никаких признаков, что она узнала меня.
Тем не менее меня встревожил пристальный взгляд графини. Я тут же объявил этому старому дурню приходскому священнику, что должен расспросить ее наедине. Старик очень не хотел оставлять меня один на один с нею, однако я уверил его, что повидал немало ведьм и эта ничуть не испугает меня. Я должен задать ей множество вопросов, и, если только он соблаговолит обождать меня в священническом доме, я вскоре вернусь. Затем я достал из кармана несколько золотых монет и сказал:
- Вы должны взять это для своей церкви, ибо я знаю, что доставил вам немало хлопот.
Это решило исход дела. Старый идиот удалился.
Нужно ли говорить тебе, сколь презренны для меня были эти разговоры и убеждение священника, что я не должен остаться с графиней наедине, без стражи? Да и что я смог бы сделать для нее, если бы решился? И кому до меня удавалось подобное?
Наконец дверь за священником закрылась, и, хотя за нею слышался громкий шепот, мы были наедине. Я водрузил свечу на единственный в камере предмет мебели - деревянную скамью и изо всех сил старался не дать воли слезам, когда увидел Дебору. Я услышал ее тихий голос, почти шепот:
- Петир, неужели это ты?
- Да, Дебора, - сказал я.
- Но, надеюсь, ты пришел не затем, чтобы меня спасти? - устало спросила она.
От звука ее голоса мое сердце всколыхнулось, ибо это был тот же голос, каким она говорила тогда, в своей спальне в Амстердаме. Он лишь приобрел чуть более глубокий резонанс и, возможно, некую мрачную музыкальность, вызванную страданиями.
- Я не могу этого сделать, Дебора. Хотя я и буду пытаться, но знаю, что потерплю неудачу.
Мои слова ее не удивили, тем не менее она улыбнулась.
Снова подняв свечу, я пододвинулся к Деборе поближе и опустился на колени, встав на сено, чтобы заглянуть в ее глаза. Я увидел знакомые черты лица и прежнюю милую улыбку. Мне показалось, что это бледное, исхудавшее создание - моя прежняя Дебора, уже обратившаяся в дух и сохранившая всю свою красоту.
Она не подвинулась ко мне, но лишь вглядывалась в мое лицо, словно писала с меня портрет. Я пустился в поспешные объяснения, звучавшие слабо и жалко. Я рассказал, что не знал о ее беде, поэтому прибыл сюда один, выполняя работу для Таламаски, и с болью узнал, что она и есть та самая графиня, о которой в городе столько разговоров. Я сказал, что знаю о ее апелляциях, поданных епископу и в Парижский парламент, но тут Дебора остановила меня, махнув рукой, и сказала:
- Мне придется завтра умереть, и ты ничего не сможешь сделать.
- Одно маленькое благодеяние я смогу тебе оказать, - сказал я. - У меня есть порошок. Если его развести в воде и выпить, он вызовет у тебя оцепенение, и ты не будешь страдать, как могла бы, находясь в полном сознании. Я даже могу дать тебе такую порцию, что, если желаешь, ты сможешь покончить с собой и тем избежать пламени. Я знаю, что сумею передать тебе порошок. Старый священник глуп.
Похоже, мое предложение сильно подействовало на нее, хотя она не спешила его принимать.
- Петир, когда меня поведут на площадь, я должна находиться в ясном сознании. Хочу предостеречь тебя: покинь город раньше, чем произойдет моя казнь. Либо, если тебе нужно остаться и видеть это собственными глазами, надежно укройся в помещении и закрой ставнями окно.
- Ты говоришь о побеге, Дебора? - просил я.
Должен признать, ее слова моментально воспламенили мое воображение. Если бы только я мог спасти ее, вызвав громадную неразбериху, а затем каким-то образом увезти прочь из города. Но как это сделать?
- Нет-нет, это выше моих сил и силы того, кем я повелеваю. Духу ничего не стоит перенести небольшой камень или золотую монету прямо в руки ведьмы. Но открыть тюремные двери и совладать с вооруженной стражей? Такое невозможно.
Затем, словно позабыв о том, что говорила, Дебора дико блеснула глазами и спросила:
- Ты знаешь, что мои сыновья дали показания против меня? Что мой любимый Кретьен назвал меня, его мать, ведьмой?
- Дебора, я думаю, мальчика заставили это сделать. Хочешь, я повидаюсь с ним? Чем я здесь могу помочь?
- Ох, мой милый, добрый Петир, - сказала она, - Почему ты не послушался меня, когда я умоляла тебя уехать со мной? А все это не твоя забота. Моя.
- Что ты говоришь? Я ничуть не сомневаюсь, что ты невиновна. Если бы тебе удалось излечить твоего мужа от его недуга, никто не стал бы кричать, что ты ведьма. В ответ на мои слова Дебора покачала головой.
- Ты очень многого не знаешь в этой истории, Когда муж умер, я считала себя невиновной. Но, Петир, я провела в этой камере много долгих месяцев, думая о случившемся. А голод и боль делают разум острее.
- Дебора, не верь тому, что враги говорят о тебе, как бы часто они ни повторяли свои слова!
Она не ответила. Казалось, сказанное оставило ее равнодушной. Потом Дебора вновь повернулась ко мне.
- Петир, я хочу попросить тебя вот о чем. Если утром меня выведут на площадь связанной, чего я боюсь больше всего, потребуй, чтобы мне развязали руки и ноги, дабы я смогла нести тяжелую покаянную свечу. Таков местный обычай. Не заставляй мои покалеченные ноги подкашиваться при виде твоей жалости. Веревок я боюсь больше, чем пламени!
- Я это сделаю, - пообещал я, - но здесь тебе нечего беспокоиться. Тебя заставят нести свечу и пройти через весь город. Тебе придется принести покаянную свечу на ступени собора, и только тогда тебя свяжут и потащат на костер...
Я не мог продолжать.
- Послушай, на этом мои просьбы к тебе не кончаются, - сказала она.
- Я готов выполнить и другие. Говори.
- Когда казнь завершится и ты уедешь отсюда, напиши моей дочери, Шарлотте Фонтене, жене Антуана Фонтене. Она живет на острове Сан-Доминго, это в Карибском море. Писать нужно в Порт-о-Пренс, на имя купца Жан-Жака Туссена. Напиши ей то, что я тебе скажу. Я повторил имя и полный адрес.
- Сообщи Шарлотте, что я не мучилась в пламени, даже если это и не будет правдой.
- Я заставлю ее поверить в это. Здесь Дебора горько улыбнулась.
- Вряд ли, - сказала она - Но постарайся, ради меня.
- Что еще написать ей?
- Передай ей мое послание, которое ты должен запомнить слово в слово. Напиши ей, чтобы она действовала с осторожностью, ибо тот, кого я послала ей в подчинение, иногда делает для нас то, что, как он верит, мы хотим, чтобы он сделал. Далее напиши, что тот, кого я ей посылаю, черпает свою уверенность в одинаковой мере как из наших неуправляемых мыслей, так и из наших продуманных слов, которые мы произносим.
- Но, Дебора!
- Ты понимаешь мои слова и то, почему ты должен передать их моей дочери?
- Понимаю. Я все понимаю. Ты пожелала смерти мужа из-за его измены. И демон это выполнил.
- Все сложнее. Не стремись проникнуть в суть этого. Я никогда не желала смерти мужа. Я любила его. И я не знала о его измене! Но ты должен передать мои слова Шарлотте ради ее защиты, поскольку мой невидимый слуга не в состоянии рассказать ей о его собственной переменчивой натуре. Он не может говорить с ней о том, чего не понимает сам.
- Но...
- Не затевай сейчас со мной разговоров о совести, Петир. Уж лучше бы ты вообще не появлялся здесь. Изумруд перешел во владение к Шарлотте. И когда я умру, демон отправится служить ей.
- Не посылай его, Дебора!
Она вздохнула, выражая свое глубокое недовольство и отчаяние.
- Умоляю тебя, сделай то, о чем я прошу.
- Дебора, что произошло с твоим Мужем?
Мне показалось, что Дебора не станет отвечать, но она все же заговорила:
- Муж лежал при смерти, когда ко мне пришел мой Лэшер и сообщил мне, что заманил его в лес и заставил свалиться с лошади. "Как ты мог сделать то, о чем я тебя никогда не просила?" - допытывалась я. И мне пришел ответ: "Если бы ты заглянула в его сердце, как заглянул туда я, то ты повелела бы мне сделать именно это".
От этих слов, Стефан, холод пробрал меня до самых костей. Прошу тебя: когда вы будете снимать копию с моего письма для наших архивов, пусть эти слова подчеркнут. Когда еще мы слышали о подобном потакании чужим потаенным желаниям и о подобном своеволии со стороны невидимого демона? Когда еще мы сталкивались с такой смышленостью и глупостью одновременно?
Я представил себе картину: джинн, выпушенный из бутылки, который по собственной воле творит хаос и разрушения. Мне вспомнились давние предостережения Рёмера. Я вспомнил Гертруду и все, что она говорила. Но они едва ли могли вообразить действия этого призрака, которые были несравненно опаснее.
- Да, ты прав, - сказала Дебора, прочитав мои мысли. - Ты должен написать об этом Шарлотте, - убеждала она меня. - Отнесись внимательно к своим словам на случаи, если письмо попадет в чужие руки, но напиши об этом, напиши так, чтобы Шарлотта поняла все то, что ты должен сказать!
- Дебора, удержи это существо. Позволь мне сказать ей от твоего имени, чтобы она выбросила изумруд в море.
- Теперь слишком поздно, Петир. Все идет так, как идет. Даже если бы ты не появился сегодня, чтобы услышать мою последнюю просьбу, я все равно отослала бы моего Лэшера к Шарлотте. Ты не можешь представить, насколько мой Лэшер могуществен и сколь многому он научился.
- Научился? - удивленно повторил я. - Да откуда ему научиться, если он - всего-навсего дух, а они неисправимо глупы, в чем и кроется их опасность? Выполняя наши желания, духи не понимают всей их сложности и лишь вызывают нашу погибель. Тысячи случаев это доказывают. Разве подобного не случалось? Как же ты говоришь, что он многому научился?
- Поразмысли над моими словами, Петир. Говорю тебе, мой Лэшер многому научился, и его ошибки исходят не из его неизменной простоты, а от того, что перед ним ставятся все более сложные цели. Но во имя всего того, что когда-то было между нами, обещай мне написать моей любимой дочери! Это ты должен для меня сделать.
- Хорошо! - воскликнул я, воздев руки. - Я это сделаю, но я также передам ей и то, что сейчас говорил тебе.
- Что ж, ты честен, мой милый монах, мой дорогой ученый, - с горечью произнесла Дебора и улыбнулась. - А теперь уходи, Петир. Я не в состоянии более выдерживать твоего присутствия. Мой Лэшер находится рядом, и мы с ним побеседуем. А завтра, прошу тебя, как только увидишь, что с моих рук и ног сняли путы и я поднялась по ступеням собора, сразу же удались в безопасное место.
Окно было заперто и не носило следов повреждения. Но внизу, на набережной канала, стояла одинокая женская фигура в черном одеянии, которая, как мне показалось, пристально вглядывалась в мое окно. Когда я открыл его, женщина рукой сделала мне знак, чтобы я спускался.
Я знал, что это Дебора. Но у меня внутри все ходило ходуном, словно в мою комнату проник некий суккуб, стащил с меня одеяло и принялся терзать мое тело.
Чтобы не нарваться на расспросы, я тихо выскользнул на улицу. Дебора все так же стояла, ожидая меня, и зеленый изумруд на ее шее мигал, будто громадный глаз. Она повела меня по боковым улочкам к себе домой.
Тут, Стефан, мне показалось, что я сплю. Но я совсем не хотел, чтобы этот сон окончился. Рядом с Деборой я не увидел ни служанки, ни лакея. Она пришла ко мне одна, что, должен заметить, ночью в Амстердаме не столь опасно, как может быть где-либо в другом месте. Однако этого оказалось достаточно, чтобы во мне забурлила кровь: видеть Дебору настолько незащищенной, такой решительной, таинственной, цепляющейся за мой рукав и умоляющей меня идти быстрее.
Ах, до чего же богатой была обстановка в ее доме, какими толстыми были ее многочисленные ковры и какими красивыми - паркетные полы. Пройдя мимо предметов из серебра и тонкого фарфора, стоявших за сверкающими стеклами шкафов, она повлекла меня наверх, в ее спальню, где стояла кровать, покрытая зеленым бархатом.
- Петир, завтра я выхожу замуж, - сказала она.
- Тогда зачем ты привела меня сюда? - спросил я. Но, Стефан, меня трясло от желания. Когда Дебора расстегнула свою верхнюю одежду и сбросила ее на пол и я увидел ее полные груди, стянутые плотными кружевами платья, мне до безумия захотелось их коснуться, хотя я не двинулся с места. Меня подогревало даже зрелище ее плотно затянутой талии, белой шеи и круглых плеч. Не было ни единой частички ее тела, которой бы я не жаждал. Я был как неистовый зверь в клетке.
- Петир, - произнесла Дебора, глядя мне в глаза. - Я знаю, что ты отдал камни своему ордену и ничего не оставил себе. Так позволь мне сейчас дать тебе то, чего тебе хотелось во время нашего долгого путешествия сюда и что по своей большой деликатности ты не взял тогда.
- Но, Дебора, почему ты это делаешь? - спросил я, намереваясь не давать ей ни малейшего повода.
В ее глазах застыла боль, и я видел, что она сильно расстроена.
- Потому что я этого хочу, Петир, - вдруг сказала она и, обвив меня руками, стала целовать. - Оставь Таламаску, Петир, и уедем со мной. Будь моим мужем, и я не выйду за того человека.
- И все же почему тебе хочется этого от меня? - снова спросил я.
Она грустно и горестно засмеялась.
- Мне очень недостает твоего понимания, Петир. Мне недостает того, от кого мне не нужно ничего скрывать. Мы ведьмы, Петир, принадлежим ли мы Богу или дьяволу. Мы с тобой оба ведьмы.
О, как блеснули ее глаза, когда она произносила эти слова, каким явным был ее триумф и вместе с тем - каким горьким. На мгновение Дебора плотно стиснула зубы. Потом она протянула руки и погладила мне лицо и шею, отчего мое неистовство только возросло.
- Ты же знаешь, что хочешь меня, Петир, как всегда это знал. Тогда почему бы тебе не решиться? Пойдем со мной. Если Таламаска не отпустит тебя, мы покинем Амстердам. Мы исчезнем вместе. Нет ничего, что я не могла бы сделать для тебя. Я дам тебе все, только будь со мной и позволь мне быть рядом и больше не бояться. С тобой я могу говорить о том, кто я и что случилось с моей матерью. Тебе, Петир, я могу рассказать обо всем, что тревожит меня, и тебя я никогда не испугаюсь.
При этих словах ее лицо погрустнело и из глаз полились слезы.
- Мой молодой муж красив. В нем есть все, о чем я мечтала, когда сидела, чумазая и босоногая, на, пороге своей хижины. Он - граф, который возвращался к себе в замок. Теперь он повезет туда меня, хотя его замок и в другой стране. Я как будто попала в одну из сказок, которые рассказывала моя мать. Я буду графиней, и сказка превратится в быль.
- Но знаешь, Петир, я одновременно люблю и не люблю его. Ты - первый мужчина, которого я полюбила. Ты привез меня сюда. Ты видел костер, в пламени которого погибла моя мать. Ты отмыл меня, кормил и одевал, когда я была не в состоянии делать это сама.
Я оставил всякую надежду покинуть эту комнату, не овладев Деборой. Я это знал. Однако я был настолько заворожен малейшим движением ее ресниц или крошечной ямочкой на щеке, что позволил Деборе увлечь меня не на кровать, а на ковер перед маленьким камином. Здесь, в тепле и мерцающем свете поленьев, она начала рассказывать мне о своих горестях.
- Мое прошлое кажется мне теперь призрачным, - тихо плача, говорила Дебора, и ее глаза широко раскрылись от удивления. - Петир, неужели я когда-то жила в таком месте? Неужели я видела, как умирает моя мать?
- Дебора, не стоит вспоминать о том, что случилось, - сказал я. - Пусть картины прошлого рассеются.
- А ты помнишь, как впервые заговорил со мной и сказал, что моя мать не делала зла, но зато другие причинили ей зло? Почему ты был тогда в этом уверен?
- Да была ли она ведьмой, и вообще, что такое ведьма?
- Эх, Петир, я помню, как ходила с нею безлунными ночами в поля, туда, где стояли камни.
- И что там случилось, моя дорогая? - нетерпеливо спросил я. - уж не появился ли дьявол с раздвоенными копытами?
Дебора покачала толовой, сделав мне знак лежать тихо, слушать ее и не перебивать.
- Петир, представляешь, черной магии мою мать научил один судья, который судил ведьм! Мать мне показывала его книгу. Он оказался в нашей деревне проездом, когда я была совсем маленькой и еще не умела ходить. Судья пришел в нашу хижину, чтобы мать вылечила ему порез на руке. Потом они сели с матерью у очага, и этот человек стал рассказывать ей обо всех местах, где он побывал по делам службы, и о ведьмах, которых сжег. "Будь осторожна, дитя мое", - сказал судья матери, а затем вытащил из кожаной сумки свою злую книгу. Она называлась "Демонология". Он читал ее моей матери, поскольку она не умела читать ни по-латыни, ни на каком-либо другом языке. Судья поднес книгу поближе к свету очага, чтобы мать смогла получше разглядеть имевшиеся там картинки.
Час за часом судья рассказывал моей матери обо всех этих вещах: что делали ведьмы и что они способны делать. "Будь осторожна, дитя мое, приговаривал он при этом, - дабы дьявол не искусил тебя, поскольку дьявол любит повитух и знахарок". С этими словами он переворачивал страницу.
В ту ночь он лег вместе с матерью и рассказывал ей о домах пыток, о кострах и о криках обреченных. Покидая наш дом, он еще раз произнес на прощание: "Будь осторожна, дитя мое".
Потом обо всем этом мать рассказала мне. Тогда мне было шесть или семь лет. Мы сидели вдвоем у кухонного очага. "А теперь пойдем, - сказала мне мать, - и ты увидишь". И мы пошли в поле, ощупью пробираясь к камням. Там мы встали в самую середину круга и замерли, чтобы почувствовать ветер.
Вокруг - ни звука в ночи. Ни искорки света. Ни звезды на небе, чтобы увидеть башни замка или далекую водную гладь Лох-Доннелейт.
Я слышала, как мать, держа меня за руку, что-то бормочет. Потом мы вместе танцевали, двигаясь небольшими кругами. Бормотание матери становилось все громче. Потом она стала произносить латинские слова, призывая демона, и, наконец, широко раскинула руки и закричала, чтобы он приходил.
Ночь оставалась такой же тихой. В ответ не раздалось ни звука. Я крепче ухватилась за ее юбки и вцепилась в ее холодную руку. Потом я почувствовала, как что-то движется по лугу, похожее на легкий ветерок. Этот ветер начал собираться вокруг нас. Я ощутила, как он коснулся моих волос и затылка. Он обволакивал нас со всех сторон, струями воздуха. И вдруг я услышала, как "ветер" заговорил, только не словами, но я все равно отчетливо разобрала: "Я здесь, Сюзанна!"
О, как радостно смеялась моя мать, как она плясала. Словно девчонка, она трясла руками, опять смеялась и отбрасывала назад свои волосы. "Ты его видишь, доченька?" - спросила она меня. Я ответила, что чувствую его совсем близко.
Здесь он снова заговорил: "Назови меня моим именем, Сюзанна".
"Лэшер, - ответила мать, - ибо ветер, который ты посылаешь, как плетью, хлещет по траве и, как плетью, сшибает листья с деревьев. Иди же, мой Лэшер, устрой бурю над Доннелейтом! А я буду знать, что я - могущественная ведьма и что ты это делаешь ради моей любви!"
Когда мы добрались до нашей хижины, ветер завывал над полями и в нашей трубе. Мы сели у огня, смеясь вместе, точно двое детишек. "Видишь, видишь, я это сделала", - шептала мать. Заглянув в ее глаза, я увидела то, что видела прежде и видела потом, вплоть до последнего часа ее мучений и боли: глаза простушки, шаловливой девчонки, прикрывшей ладонью смеющееся лицо, а в другой зажавшей украденный леденец. Петир, для нее это была игра. Игра!
- Я понимаю, моя любимая, - ответил я.
- А теперь давай, скажи мне, что сатаны не существует. Скажи, что это не он приходил во тьме, дабы провозгласить ведьму из Доннелейта, а затем повести ее на костер! Не кто иной, как Лэшер, находил матери вещи, которые теряли другие люди. Это он приносил ей золото, которое потом у нее забрали. Лэшер, кто же еще, сообщал матери тайны супружеских измен, которые она затем раскрывала ушам любопытных односельчан. И именно Лэшер обрушил град на голову молочницы, повздорившей с моей матерью. Он вместо матери наказывал ее обидчиков, благодаря чему все узнали о ее силе! Но мать не могла наставлять Лэшера. Она не знала, как использовать его. И подобно ребенку, играющему с зажженной свечой, она зажгла тот самый огонь, который спалил ее дотла.
- Дебора, не сделай той же ошибки! - прошептал я, целуя ее лицо. Никто не может наставить демона, ибо так обстоят дела с невидимыми силами.
- Не совсем так, - прошептала в ответ Дебора, - и здесь вы сильно ошибаетесь. Но не бойся за меня, Петир. Я не такая, как моя мать. Со мной такого не будет.
Потом мы молча сели у камина. Я не думал, что ей захочется приблизиться к огню, и, когда она прислонилась лбом к камням, располагавшимся над очагом, я вновь поцеловал Дебору в ее нежную щеку и откинул назад длинные, свободные пряди ее влажных черных волос.
- Петир, - вновь заговорила она, - я никогда не буду жить в голоде и грязи, как жила моя мать. Я никогда не окажусь во власти глупых людей.
- Не выходи замуж, Дебора. Не делай этого! Идем со мной. Пойдем в Таламаску, и мы вместе раскроем природу этого существа...
- Нет, Петир. Ты же знаешь, я не пойду.
Здесь она печально улыбнулась.
- Это ты должен пойти со мной, и мы скроемся отсюда. Теперь поговори со мной своим тайным голосом, голосом внутри тебя, что способен приказывать часам остановиться или духам - прийти. И останься со мной, будь моим женихом, пусть эта ночь станет брачной ночью ведьмы.
Я начал бурно возражать, но Дебора прикрыла мне рот своей рукой, а затем и своими устами. Она продолжала целовать меня с таким жаром и очарованием, что я знал лишь одно: я должен разорвать стесняющую ее одежду и слиться с нею в постели, задернув зеленые занавески балдахина. Я хотел лишь ласкать нежное, почти детское тело с грудью и лоном взрослой женщины, которое когда-то мыл и одевал.
Зачем я терзаю себя, описывая это? Стефан, я исповедуюсь в своем старом грехе. Я рассказываю тебе все, что сделал, ибо я не в состоянии писать об этой женщине без такой исповеди. Посему продолжаю...
Никогда я не отдавался любовным утехам с таким самозабвением, Никогда я не знал такой неистовой страсти и сладостного чувства, какие узнал с Деборой.
Она считала себя ведьмой, Стефан, и потому - злой, и эти страсти были ритуалами дьявола, и она совершала их с таким неистовством Но клянусь тебе, у нее было нежное и любящее сердце, отчего она являла собой ведьму редкой по могуществу породы.
Я оставался в ее постели до самого утра, Я засыпал на ее благоуханной груди. Я постоянно плакал, словно мальчишка. С мастерством искусительницы она разбудила всю мою плоть. Дебора раскрыла мои самые потаенные страстные желания и играла с ними, удовлетворяя их. Я был ее рабом. Однако она знала, что я не останусь с нею, что мне надо возвращаться в Таламаску. Поэтому в последние часы она лежала тихо и грустно глядела в деревянный потолок балдахина, в то время как сквозь ткань занавесей начал проникать свет и постель стала нагреваться от солнца.
Я вяло оделся. Во всем христианском мире у меня не было иных желаний, кроме души Деборы и ее тела. И все же я намеревался ее покинуть. Я намеревался вернуться домой и рассказать Рёмеру о том, что совершил. Я возвращался в Обитель, которая воистину стала моим убежищем, домом, заменила мне и отца и мать. Другого выбора у меня не было.
Я думал, что Дебора выгонит меня с проклятиями. Но такого не случилось. В последний раз я умолял ее остаться в Амстердаме и пойти со мной.
- Прощай, мой маленький монах, - сказала мне Дебора- Доброго тебе пути, и пусть Таламаска вознаградит тебя за то, что ты отверг во мне.
У нее полились слезы, и, прежде чем уйти, я начал с жаром целовать ее открытые руки и снова зарылся лицом в ее волосы.
- А теперь уходи, Петир, - наконец сказала Дебора- Помни меня.
Наверное, прошел день или два, прежде чем мне сказали, что Дебора уехала. Я был безутешен и лежал, заливаясь слезами. Я пытался слушать то, что говорили Рёмер и Гертруда, но не понимал их слов. Насколько могу судить, они не сердились на меня, хотя я думал, что они рассердятся.
Не кто иной, как Рёмер, отправился потом к Юдифи де Вильде и приобрел у нее портрет Деборы кисти Рембрандта ван Рейна, который висит в нашем доме и по сей день.
Возможно, прошло не менее года, пока ко мне вернулось телесное и душевное здоровье. С тех пор я никогда не нарушал правил Таламаски. Я стал вновь ездить по германским государствам, по Франции и даже посетил Шотландию, выполняя свою работу по спасению ведьм и делая записи об их мытарствах, чем мы всегда занимались.
Теперь, Стефан, тебе известна подлинная история Деборы. И ты знаешь, каким ударом было для меня спустя много лет узнать о трагедии графини де Монклев, оказавшись в этом укрепленном городишке, у подножья Севеннских гор, в провинции Лангедок. Узнать... что графиня - это Дебора Мэйфейр, дочь шотландской ведьмы.
Ах, если бы здешние горожане не знали, что ее мать когда-то была сожжена. Если бы в свое время юная невеста не рассказала о своих секретах будущему мужу, плача у него на груди. В моей памяти сохранилось ее лицо, когда в ту ночь она сказала мне: "Петир, с тобой я могу говорить и не бояться".
Теперь ты понимаешь, с каким страхом и отчаянием я переступил порог тюремной камеры и почему до самого последнего момента не допускал мысли, что женщина в лохмотьях, скрючившаяся на охапке соломы, может поднять голову, узнать меня, назвать по имени и в своей безвыходной ситуации полностью разрушить мое обличье.
Однако подобного не случилось.
Когда я вошел в камеру, приподняв полы своей черной сутаны, чтобы манерами походить на духовное лицо, не желающее мараться в окружающей грязи, я взглянул на нее сверху и не увидел на ее лице никаких признаков, что она узнала меня.
Тем не менее меня встревожил пристальный взгляд графини. Я тут же объявил этому старому дурню приходскому священнику, что должен расспросить ее наедине. Старик очень не хотел оставлять меня один на один с нею, однако я уверил его, что повидал немало ведьм и эта ничуть не испугает меня. Я должен задать ей множество вопросов, и, если только он соблаговолит обождать меня в священническом доме, я вскоре вернусь. Затем я достал из кармана несколько золотых монет и сказал:
- Вы должны взять это для своей церкви, ибо я знаю, что доставил вам немало хлопот.
Это решило исход дела. Старый идиот удалился.
Нужно ли говорить тебе, сколь презренны для меня были эти разговоры и убеждение священника, что я не должен остаться с графиней наедине, без стражи? Да и что я смог бы сделать для нее, если бы решился? И кому до меня удавалось подобное?
Наконец дверь за священником закрылась, и, хотя за нею слышался громкий шепот, мы были наедине. Я водрузил свечу на единственный в камере предмет мебели - деревянную скамью и изо всех сил старался не дать воли слезам, когда увидел Дебору. Я услышал ее тихий голос, почти шепот:
- Петир, неужели это ты?
- Да, Дебора, - сказал я.
- Но, надеюсь, ты пришел не затем, чтобы меня спасти? - устало спросила она.
От звука ее голоса мое сердце всколыхнулось, ибо это был тот же голос, каким она говорила тогда, в своей спальне в Амстердаме. Он лишь приобрел чуть более глубокий резонанс и, возможно, некую мрачную музыкальность, вызванную страданиями.
- Я не могу этого сделать, Дебора. Хотя я и буду пытаться, но знаю, что потерплю неудачу.
Мои слова ее не удивили, тем не менее она улыбнулась.
Снова подняв свечу, я пододвинулся к Деборе поближе и опустился на колени, встав на сено, чтобы заглянуть в ее глаза. Я увидел знакомые черты лица и прежнюю милую улыбку. Мне показалось, что это бледное, исхудавшее создание - моя прежняя Дебора, уже обратившаяся в дух и сохранившая всю свою красоту.
Она не подвинулась ко мне, но лишь вглядывалась в мое лицо, словно писала с меня портрет. Я пустился в поспешные объяснения, звучавшие слабо и жалко. Я рассказал, что не знал о ее беде, поэтому прибыл сюда один, выполняя работу для Таламаски, и с болью узнал, что она и есть та самая графиня, о которой в городе столько разговоров. Я сказал, что знаю о ее апелляциях, поданных епископу и в Парижский парламент, но тут Дебора остановила меня, махнув рукой, и сказала:
- Мне придется завтра умереть, и ты ничего не сможешь сделать.
- Одно маленькое благодеяние я смогу тебе оказать, - сказал я. - У меня есть порошок. Если его развести в воде и выпить, он вызовет у тебя оцепенение, и ты не будешь страдать, как могла бы, находясь в полном сознании. Я даже могу дать тебе такую порцию, что, если желаешь, ты сможешь покончить с собой и тем избежать пламени. Я знаю, что сумею передать тебе порошок. Старый священник глуп.
Похоже, мое предложение сильно подействовало на нее, хотя она не спешила его принимать.
- Петир, когда меня поведут на площадь, я должна находиться в ясном сознании. Хочу предостеречь тебя: покинь город раньше, чем произойдет моя казнь. Либо, если тебе нужно остаться и видеть это собственными глазами, надежно укройся в помещении и закрой ставнями окно.
- Ты говоришь о побеге, Дебора? - просил я.
Должен признать, ее слова моментально воспламенили мое воображение. Если бы только я мог спасти ее, вызвав громадную неразбериху, а затем каким-то образом увезти прочь из города. Но как это сделать?
- Нет-нет, это выше моих сил и силы того, кем я повелеваю. Духу ничего не стоит перенести небольшой камень или золотую монету прямо в руки ведьмы. Но открыть тюремные двери и совладать с вооруженной стражей? Такое невозможно.
Затем, словно позабыв о том, что говорила, Дебора дико блеснула глазами и спросила:
- Ты знаешь, что мои сыновья дали показания против меня? Что мой любимый Кретьен назвал меня, его мать, ведьмой?
- Дебора, я думаю, мальчика заставили это сделать. Хочешь, я повидаюсь с ним? Чем я здесь могу помочь?
- Ох, мой милый, добрый Петир, - сказала она, - Почему ты не послушался меня, когда я умоляла тебя уехать со мной? А все это не твоя забота. Моя.
- Что ты говоришь? Я ничуть не сомневаюсь, что ты невиновна. Если бы тебе удалось излечить твоего мужа от его недуга, никто не стал бы кричать, что ты ведьма. В ответ на мои слова Дебора покачала головой.
- Ты очень многого не знаешь в этой истории, Когда муж умер, я считала себя невиновной. Но, Петир, я провела в этой камере много долгих месяцев, думая о случившемся. А голод и боль делают разум острее.
- Дебора, не верь тому, что враги говорят о тебе, как бы часто они ни повторяли свои слова!
Она не ответила. Казалось, сказанное оставило ее равнодушной. Потом Дебора вновь повернулась ко мне.
- Петир, я хочу попросить тебя вот о чем. Если утром меня выведут на площадь связанной, чего я боюсь больше всего, потребуй, чтобы мне развязали руки и ноги, дабы я смогла нести тяжелую покаянную свечу. Таков местный обычай. Не заставляй мои покалеченные ноги подкашиваться при виде твоей жалости. Веревок я боюсь больше, чем пламени!
- Я это сделаю, - пообещал я, - но здесь тебе нечего беспокоиться. Тебя заставят нести свечу и пройти через весь город. Тебе придется принести покаянную свечу на ступени собора, и только тогда тебя свяжут и потащат на костер...
Я не мог продолжать.
- Послушай, на этом мои просьбы к тебе не кончаются, - сказала она.
- Я готов выполнить и другие. Говори.
- Когда казнь завершится и ты уедешь отсюда, напиши моей дочери, Шарлотте Фонтене, жене Антуана Фонтене. Она живет на острове Сан-Доминго, это в Карибском море. Писать нужно в Порт-о-Пренс, на имя купца Жан-Жака Туссена. Напиши ей то, что я тебе скажу. Я повторил имя и полный адрес.
- Сообщи Шарлотте, что я не мучилась в пламени, даже если это и не будет правдой.
- Я заставлю ее поверить в это. Здесь Дебора горько улыбнулась.
- Вряд ли, - сказала она - Но постарайся, ради меня.
- Что еще написать ей?
- Передай ей мое послание, которое ты должен запомнить слово в слово. Напиши ей, чтобы она действовала с осторожностью, ибо тот, кого я послала ей в подчинение, иногда делает для нас то, что, как он верит, мы хотим, чтобы он сделал. Далее напиши, что тот, кого я ей посылаю, черпает свою уверенность в одинаковой мере как из наших неуправляемых мыслей, так и из наших продуманных слов, которые мы произносим.
- Но, Дебора!
- Ты понимаешь мои слова и то, почему ты должен передать их моей дочери?
- Понимаю. Я все понимаю. Ты пожелала смерти мужа из-за его измены. И демон это выполнил.
- Все сложнее. Не стремись проникнуть в суть этого. Я никогда не желала смерти мужа. Я любила его. И я не знала о его измене! Но ты должен передать мои слова Шарлотте ради ее защиты, поскольку мой невидимый слуга не в состоянии рассказать ей о его собственной переменчивой натуре. Он не может говорить с ней о том, чего не понимает сам.
- Но...
- Не затевай сейчас со мной разговоров о совести, Петир. Уж лучше бы ты вообще не появлялся здесь. Изумруд перешел во владение к Шарлотте. И когда я умру, демон отправится служить ей.
- Не посылай его, Дебора!
Она вздохнула, выражая свое глубокое недовольство и отчаяние.
- Умоляю тебя, сделай то, о чем я прошу.
- Дебора, что произошло с твоим Мужем?
Мне показалось, что Дебора не станет отвечать, но она все же заговорила:
- Муж лежал при смерти, когда ко мне пришел мой Лэшер и сообщил мне, что заманил его в лес и заставил свалиться с лошади. "Как ты мог сделать то, о чем я тебя никогда не просила?" - допытывалась я. И мне пришел ответ: "Если бы ты заглянула в его сердце, как заглянул туда я, то ты повелела бы мне сделать именно это".
От этих слов, Стефан, холод пробрал меня до самых костей. Прошу тебя: когда вы будете снимать копию с моего письма для наших архивов, пусть эти слова подчеркнут. Когда еще мы слышали о подобном потакании чужим потаенным желаниям и о подобном своеволии со стороны невидимого демона? Когда еще мы сталкивались с такой смышленостью и глупостью одновременно?
Я представил себе картину: джинн, выпушенный из бутылки, который по собственной воле творит хаос и разрушения. Мне вспомнились давние предостережения Рёмера. Я вспомнил Гертруду и все, что она говорила. Но они едва ли могли вообразить действия этого призрака, которые были несравненно опаснее.
- Да, ты прав, - сказала Дебора, прочитав мои мысли. - Ты должен написать об этом Шарлотте, - убеждала она меня. - Отнесись внимательно к своим словам на случаи, если письмо попадет в чужие руки, но напиши об этом, напиши так, чтобы Шарлотта поняла все то, что ты должен сказать!
- Дебора, удержи это существо. Позволь мне сказать ей от твоего имени, чтобы она выбросила изумруд в море.
- Теперь слишком поздно, Петир. Все идет так, как идет. Даже если бы ты не появился сегодня, чтобы услышать мою последнюю просьбу, я все равно отослала бы моего Лэшера к Шарлотте. Ты не можешь представить, насколько мой Лэшер могуществен и сколь многому он научился.
- Научился? - удивленно повторил я. - Да откуда ему научиться, если он - всего-навсего дух, а они неисправимо глупы, в чем и кроется их опасность? Выполняя наши желания, духи не понимают всей их сложности и лишь вызывают нашу погибель. Тысячи случаев это доказывают. Разве подобного не случалось? Как же ты говоришь, что он многому научился?
- Поразмысли над моими словами, Петир. Говорю тебе, мой Лэшер многому научился, и его ошибки исходят не из его неизменной простоты, а от того, что перед ним ставятся все более сложные цели. Но во имя всего того, что когда-то было между нами, обещай мне написать моей любимой дочери! Это ты должен для меня сделать.
- Хорошо! - воскликнул я, воздев руки. - Я это сделаю, но я также передам ей и то, что сейчас говорил тебе.
- Что ж, ты честен, мой милый монах, мой дорогой ученый, - с горечью произнесла Дебора и улыбнулась. - А теперь уходи, Петир. Я не в состоянии более выдерживать твоего присутствия. Мой Лэшер находится рядом, и мы с ним побеседуем. А завтра, прошу тебя, как только увидишь, что с моих рук и ног сняли путы и я поднялась по ступеням собора, сразу же удались в безопасное место.