Страница:
пыхтит-кряхтит, пар от него во все стороны клубится. И Потрурашко тут же --
вышел на крылечко покурить, по лицу видать -- только что алхимию
какую-нибудь новую спакостил -- фартук грязный, физиономия довольная.
Обрадовался Пашка: все дома! Входит в калитку веселый, румяный, тулуп
нараспашку, фотоаппарат в руках -- сразу же вспышкой замелькал -- кого каким
увидел зафиксировал на цветную пленку. Братки сначала испужались не на шутку
-- что за корреспондент такой на хрен? Слава уж и топор чуть было на вспышку
не кинул. Ну да разобрались, узнали, обниматься полезли. Сразу в дом -- там
и самовар горячий, травы хитрые заварены -- блины да пироги кушать,
новостями, какие есть, друг сдругом делиться.
Вот Пашка и давай им чуть не с порога про старичка рассказывать.
Рассказал все как было. И про то как шапку отдал, и про то как сам не
заметил, что фотографировть принялся и не то чтобы не замерз, а даже и жарко
невмоготу стало, что и тулуп пришлось расстегивать.
Выслушали братья повесть Пашкиу, табачку голландского самокруточки
сладили, закурили молча. Пашка смотрит, удивляется:
-- Чтой-то вы, братцы, Притихли? Али что не так?
Затянулся Воротеюшка, выпустил дымок многозначительно, посмотрел какие
очертания причудливые тот под потолком приобретает, да и молвил:
-- Неспроста все это. Ох неспроста.
Володенька тож курит молча и кивает утвердительно. Пашка недоумевает:
-- Да что такое-то? Вы хоть объяснили бы!
-- Непростой, думается мне, старичок это был, -- говорит Воротейко, --
а определенно какой-то знак. Испытывал он тебя, Пашенька, это как я тебе
говорю, верь моему слову. Совсем не простой старичок, а кто-то из этих...
Что-то, значит, должно будет произойти.
Пашка аж побелел весь при тех словах!
-- Да что же такое, ребятушки? Что же теперь будет-то, а?
-- Да ты не бойсь! -- Володя успокаивает, -- Ты ведь правельно все
сделал -- шипки не пожалел, голову отморозить не побоялся. Да и испуг-от у
тебя только сейчас пришел, а это значит, что все ты сделал как нельзя
хорошо. А ежели где шапку свою и рукавицы найдешь безлюдно, ну, к примеру,
хоть на крыльце, то это и вовсе -- очень хороший знак! Так что нынче ложись
спать вон на печку, там тепло, быстро уснешь и на утро уж и вовсе другими
глазами все увидишь.
Вот неделя проходит. Мы с Валдушкой да с Травiным Сергием в
репетиционной чаи гоняем, блины с капустой горячие и всякое такое прочее.
Входит Пашка. Веселый как всегда, румяный, здоровьем от него так и пышет --
сразу видно, на пользу ему в Воротаевскую Горку съездить пришлось, -- и ну
давай тут же про старичка нам сказывать все как допрежь здесь описано было.
Мы слушаем, удивляемся.
-- Так вот, -- Пашка говорит,- и верно, знак ентот хороший был. Я ведь
как приехал, так шапку с рукавицами дома нашел! Как и оказались-то тут, ума
не приложу.
-- Ну и чем же хорош знак-от? Валдушка интересуется, -- Как
прояснил-то?
-- Дак ить, -- Пашка ответствует радостно, -- где шапка с варежками,
там и извещение лежало на N-ную сумму -- мама прислала с исторической
родины... Вот оне, родимые! Теперь и мечту свою давнюю смогу осуществить --
проведу телефонизацию жилплощади. Вот и продюсер столичный тут кстати тоже
неспроста, а очень хороший знак.
Ну, мы все радуемся вместе с Пашкой, удивляемся эдаким мистическим
событиям. Точно -- непростой старичок был! Взглянуть бы хоть на него, какой
он, знаковой дедушко-то, интересно, наверное, постречаться.
-- Вот, -- Пашка говорит, -- я теперь наученный всяким таким хитростям.
Теперь ни одного знака не пропущу. Всем добро делать буду, так что еще лучше
заживем. В смысле денежнаго эквиваленту.
-- Ну, это ты сгоряча! -- Валдушко встревает, -- так совсем нельзя!..
-- Да уж это точно. Так со знаками не обращаются. -- Травiн молвит, --
Оне ведь все наскрозь видют. Могут и осерчать не на шутку.
Я киваю согласно:
-- Верно, Пашенька, от добра добра не ищут -- неспроста в народе
говорят. Да ты чеснок-то привез ли?..
Хорошо тут у вас, в Москве-от. Светло. И днем светло и вечером -- ночью
как днем светло. Огоньки кругом всякии -- красныя, зеленыя -- весело. У
нас-то -- темень кромешная. И ночью темень, и днем -- все одно -- темень. В
магазинъ ходим с фонариками. Новыя русские с японскима, старыя русские тож
не отстают -- с китайскима. У каждого в кармане свое личное електричество
имеется. А так вот пойдешь, к примеру, за картофелем, раз -- и фонарик-то
забыл -- ну, всяко быват, по пьяни-то, инчас где и оставишь -- дак наберешь
наошшупь. Идешь расплачиваться, на денежках-то, вишь, специальныя знаки
имеются для слепых, так что при кассовых-то расчетах обману не бывает.
Придешь домой, лучинку запалишь, глядь -- мать ети, что за хрен?! Опять киви
какой-то сраной набрал! А на кой ен нужон? Ни в уху, ни в жареху. Ну,
материшься, жрешь в сыром виде. Так что -- у нас без фонариков никак нельзя.
У вас-то вот пока хорошо ещо. А то глядите -- царска-та воля, ена аки флюгер
-- по-разному поворачивается. Авось и вам фонариками запасаться выйдет.
Како нам тепереча стало доподлинно известно, собралось все Разнотравие
и иже с ними во Примоский Хуторок. Даже вспомнить об этом страшно, не то
чтоб написать! Одним словом -- страшная история, однако.
Како добрались все веселые еще и ну располагаться! Почитай до самого
вечеру устраивались -- располагаются, раскладываются, припасы сортируют. И
ишшо пол ночи возились -- одно слово -- городские. Ну по этому поводу пир
горой, хихоньки -- хахоньки, выпивательство и всяко тако безобразие. Глядь
-- ан все напитки иссякли. Други тару порожню под дерева окрестны побросаша,
посели думу думати. Посему произвели вердиктъ: "Бросати жребий очередно --
чей падет -- тому до селенья, в коем продукт желаемый имеется, немешкая
отбыть."
Вздремнули пока гонец за продуктом обернется, и ну сызнову за работу,
ибо пьянство не забава, а тяжкой изнурительной труд. За энтими трудами пять
ден, все как есть, пролетели незамеченно.
Первым недоброе Вячеслав заподозорил. Он за водой в Хуторок побрел.....
Идет, рожу меж деревов протискиват, губы зрительно пространство ему
загородили. Плетется, дыханьем комаров морит и думает: "Али я кругом плутаю
, али строения куда поделись, али их губы загородили, да не угледел? " Ан
нет , по солнцу ориертир взял, ужо дорога скоро покажется. Соображая так,
дошел до дороги, потоптался в замешательстве, да и поворотил восвояси.
Верташеся, другов ото сна пробуждаше и глаголеше : "Чей-то я не понимаю
вроде шел прямо, а Хуторок-то где? Я до дороги ходил и назад обернулся без
воды!" А други его навстречь вопрошают:
-- А че ты в глине по колено вымазан?
-- Дык, на дорогу вышел, там и измарался.
-- А че ты измарался? Там же асфальт.
А он им ответствует, мол , какой асфальт? -- грязишша по колено --
вчерася дождь прошел, -- вот кони-то и взмесили. Спорят, аки Бушмен с
Эскимосом -- тот про коней, этот про асфальт.
Пошли сообча проверить, куда асфальту пропасть. Вышли по глазимуту на
дорогу -- так и есть : грязишша, помет конской, копытами земелька истоптана.
Этакой гребус да еще с похмелья! Сидят, курят, задумались шибко. Только
Мишаня восхоти слово молвити -- како надумалось -- глядь -
Едет князь Мстислав со дружинушкой
Вся дружинушка на комонех белыих
А под князем комонь -- аки лютый зверь -
Вороны бока, сбруя в золоте!
И глаголе им князь зычным голосом,
Молвит слово им да не доброе:
Али вы послы басурманскии,
Аль охотнички Угро-Финския,
Иль индейскаго роду -- племени первобытные собиратели?
Басурманьские послы -- все во золоте,
И дары везут пребогатые,
А охотнички Угро -- Финския -
При оружии, да с добычею,
А индейские собиратели
Любят перьями украшатися,
И никто не сидит вдоль дороженьки
Смрадной дым всебя не вдыхаюти!
Нет при вас ни даров, ни оружия,
Ни индейского оперения,
Знать бесовския вы преспешники
Порубаем вас со дружинушкой!
А в тот час во лагере спали токма Алексий Тихой, да Шульц -- оба аки
воины, павшие славной, но безвинной смертию. А Гогич, по обыкновению, третьи
сутки закат наблюдал.
Шульц, пробудишеся ото сна, тяжкою жаждою томился зело. Подле кострища
потухшего руками шарит -- очки ищет. Комары личину яво, и без того распухшу,
изожрали до неузнаваемости, а ен ну ешшо сажу по зудящей роже размазывати.
Наткнулся на Алексия. Тот спросоня глянул -- и обмер весь -- подумал --
черти мерещатся. Перекрестился, накрылся с головой и стал сон досматривать,
о том как катушечный магнитофон -- приставка "Сатурн" из вражеского CD-рома
платы живьем вырывает -- по комнате, как фейерверк, циферки летят, дисковод
орет от боли (а это Шульц заорал -- на уголья горячие руками напоролся).
Шульц к морю пополз -- руки охладить. Дополз -- ан нет моря -- так лес
и идет дале под гору.
Тут его Гогич окликал и говорит:
-- На вот очки твои -- позавчера у костра подобрал -- полюбуйся како
диво сотворилось, -- и пальцем вдаль тычет.
Сели оба рядком, удивляются: ни моря, ни берега как не бывало. -- Я ужо
третьи сутки тут, на пригорочке, сижу, ентот курьез наблюдаю, а разумом
постичь не могу.
Вдруг слышат рога затрубили то Мстислав Разнотравие рубать принялся.
Бегут втроем к дороге. Алексий, даром что Тихой, первым нож засапожный
выхватил -- братков спасать. А Шульц возле самой дороги запнулся, упал
покуда очки искал -- все уж окончилось -- полегло Разнотравие, все как есть,
акромя Шульца. Его люди мстиславовы в суматохе за кустами не приметили. Как
Шульц очки протер как увидел тела окровавленые, в грязь втоптанные так в
ужасе в лес и кинулся. Блуждал недели с полторы на север от Рыбной Слободы,
где-то там его медведь и задрал.
Вот така страшная история. Одно не пойму -- как там Мстислав со
дружиною оказался невовремя? Не замешкайся оне у посадских в слободе --
глядишь и обошлось бы все.
".......Да по дальним странам ходят скоморохи, совокупяся ватагами
многими до шестидесяти, и до семидесяти, и до ста человек, и по деревням у
крестьян сильно ядят и пиют, и из клетей животы грабят, а по дорогам
разбивают..." -- достоверно сообщает нам "Стоглав" в гл.41 в 19.
Како нам теперича стало доподлинно известно, все вышеприведенные факты
мы смело можем подъвергнуть сомнению и, даже жесточайшей критике на предмет
истинности. Но наше дело, все-же, изложить все последовательно и дотошно,
како сами от людей слышали. За что купили за то и продаем.
Эпизод первый
(титры к фильму)
...Это было в далекой-далекой галактике, так как все ближние и вообще
почти все, кроме той самой, заселили славянские племена...
Эпизод второй
(недалекое будущее)
На Земле -- колыбели славянской цивилизации и планетном
музее-заповеднике, в столице городе Рыбинске, на пъедестале из древней
нержавеющей стали, стоит старинное военное судно на подводных крыльях со
странным названием "Пучегор". И седые старцы говорят своим непоседливым
внучатам, тыча костлявыми пальцами в монумент: "Через ефту лодью мы тышшу
лет тому вече возвернули, и по сему по всей Вселенной в достатке и
довольстве проживаем."
Эпизод третий
(кадры из исторического фильма)
Разнотравие в то лето сидело на Согоже. Дождливое лето было, река
вспухла вся, чуть не до огорода. Воротеюшко цельные дни лодку свою ладил да
вот беда -- совсем мотор плохой стал, даром что с "Запорожца". Смердит вот
так солярой Воротейка вечор за столом, мазут недельный под кожу въелся
(опять Еремевне повод съязвить). Злой сидит -- самогон в глотку не йдет.
Валда с поля -- тако ж злой, матерится: мол, вся запчасть тракторна вышла
как есть, топливо кончается -- из-за дождей и распутицы не везут. Сидят оба
хмурые. Потурай с курганов возвернется -- плащ-палатка промокла,
миноискатель трофейный замкнуло -- "Только,- говорит,- банки консервны, да
куски солнечных батарей со спутников сгоревших с фольгой от шоколадок
туристских кончились, дожны были колечки височные пойти, дык батарея
промокла, а новых в сельпо нет." Рыба вернется хмурый -- так он всегда
такой, и без дождей. Сидят все злые, самогон не пьют, Еремевну зашугали
вконец. Один Пашка Страшный веселый ( он вообще ничего не пьет ) возвернется
из лесу ( его очередь была пастухом работать ) мокрый, румяный, на рожке
наигрался. Говорит, что коровушки на травушке раздобрели, лоснятся, мошкара
их не беспокоит. Токма беда -- ходить сыро, так что кнут не хлопает, а
булькает. Ну и, опять же, грибов не растет. Никаких.
В один такой хмурый вечер сидят, керогаз пыхтит, дождь по шиферу
барабанит. Славушка как грохнет кулачишшем в стол скобленый!
-- Ненавижу всех князей, и бояр, и челядь ихню! Всю Расеюшку разорили
-- распродали, толтосумы и хапуги, ети их мать! Вечевой колокол заржавел,
Братия! Доколе терпеть такое безобразие?!
Братия на это сказали: "Правильно говоришь, невозможно."
А Валда подошел этак к стене, снял с-под образов меч самурайский,
работы японского мастера Судзу Ки, посмотрел -- не заржавел ли? Братия с
полуслова поняли, встали. Кто на чердак, кто в подпол -- обрезы из сена
вынули, патронов пару пачек и ножи булатные.
Не рассвело еще, а братия уж на веслах до моря добежали и к бакену
зацепились. Возле того бакена каждое утро ночной метеор в парк проходил,
попутно самогон скупал, пушнину, рыбу, конешно по грабительской цене.
Смотрит Пашка в перископ -- идет, голубчик! Братия в предрассветной
мгле фонариком подмигнули -- мол, тормозни, браток! А ентот аспид в мегафон:
"А идите вы ..., к ...! Я в парк!" Братки, ничтоже сумняшеся, снову мигают:
"А у нас самогон безакцизной имеется!" Ну, капитан на метеоре и купился.
Пошехонская народная пословица гласит: "Разнотравие на палубу -- экипаж
на берег." Зачем грех на душу брать? Хоть и мироеды они, а жалко. Да и рей
на метеоре толковых нет.
С ентого самого моменту события развивались с изрядной поспешностью, и
многое неизвестно. Одно ясно доподлинно: метеор оне на Рыбинском
судоремонтном заводе оснастили и переоборудовали (опять же за самогон
безакцизный). Из единственного донесения метеоролога с Рожновского мыса
известно было властям немногое -- что этот метеоролог близорукий в бинокль
разглядеть мог? Донесение звучит так:
"Спешу донести Вашему Метеорологическому Превосходительству следующее:
Сидючи утром на башенке, наблюдал погодность на горизонтали через
биноклю, ввиду плохой видимости, благодаря атмосферным осадкам в виде
моросящего дождика и притуманенности атмосферной, и обнаружил на поверхности
водной судно странного очертания с изрядной скоростию приближающееся. О
судне: Само оно на подводных крылиях. Из бортового вооружения -- два
курсовых пулемета (не менее пятидесятого калибру), кормовое
двенадцатидюймовое скорострельное орудие, торпедный аппарат с катера
береговой охраны (а это братки-заводчане после дюжины литров первача
раздобрели), зенитная установка, система залпового огня "Град" и какой-то
шар наверху с двумя вертушечками..."
Это было все, что успел передать метеоролог, так как эта хрень с
вертушечками выжгла весь его передатчик с потрохами, включая и все
электронные приборы на метеостанции. А вот очки и бинокль он сам разбил,
Разнотравие здесь не при чем.
Вот тут, как говорится, и пошло-поехало! Средств и излишеств,
находившихся на четырех туристических теплоходах с "новыми русскими" хватило
для оснащения двенадцати судов на подводных крыльях типа "Метеор", шести
судов типа "Ракета", двух списанных подводных лодок класса "Малютка" и
потертого пожарного вертолета Ми-8.
(вопреки расхожему мнению, она была горазда не только похабными
частушками -- в ее народной памяти сохранилось огромное количество эпических
произведений. Одно из них записано этнографами, к сожалению, неполностью)
"Эх, какы по Волыге по реке
Да не водин корабыль бежит,
Не один корабыль бежит,
А ровно трыдцать пять кораблей.
А и первый бежит
Да и напервее всех.
А и во первом корабле
Да вон и атаман плывет.
А ой и перывый корабыль
н не медленно бежит,
А ен бежит да во час
И полтораста верст.
А й тоты атаман да Славинка никак,
Да и Славинка со Разнотравием,
Да и Славинка лихой
Ды со епонским со мечом.
А и поп-толстосум, да побереги мошну,
А и князь да боярин береги корзно,
Береги корзно да злату гривену,
Злату гривену да серебрен перстень..."
До самого августа шли дожди, была низкая облачность и погода стояла
нелетная. Когда разъяснело, федеральная авиация разглядела над всеми
городами бассейна реки Волги, а тако же Дона, Днепра и Енисея, знамена с
Разнолистом. До первых заморозков был осажден и взят без боя Московский
Кремль, Вооруженные Силы с радостью присягнули разнолистному флагу. В начале
декабря Атлантический Альянс подписал безоговорочную капитуляцию, а к
Масленнице Япония склонила свои знамена на радость победителям.
Наверное, это уже слишком помпезная концовка, даже если не писать
дальше, что на Земле воцарился мир и согласие, а в народах -- благоденствие
и достаток.
Эпизод четрертый
(люди сказывают, что все было совсем не так)
В один хмурый вечер сидят братия в избе. Пыхтит керогаз. Дождь по
шиферу барабанит. Вдруг Славушка как грохнет кулачищем в столешницу
скобленую! Еремеевна по привычке -- шасть в угол, и слилась с фоном. И рече
Славинка зачным голосом:
"Ненавижу всех князей, бояр и челядь ихню! И волхвы сволочи тож!
Мироеды, всю
Росею растащили, ети их мать! Доколе, Братия, терпеть безобразие
такое?! Почему колокол вечевой молчит?!"
Ну, Валда встает из-за стола, спокойный такой, говорит: "Хорош бузить,
пан-атаман хренов! Щас схожу, принесу,- и Еремеевне так, в сторону,- не
бось, в обиду не дадим!"
Глядь -- несет еще одну четрерть. Мутную, запотевшую, с прилипшими
соломинками и мякиной. Запахло сыростью из сеней. Славинка успокоился,
усугубил, но все бурчит тихонько. А Валда глаголет:
-- Никак шифер где-й-то над сенником съехал. Пойду, поправлю. Мишань!
Ты давешню жердину куды подел ?
-- Там, у поленницы -- говорит Мишаня, и наливает из той запотелой,
облепленной былинками и соломой четверти. А на керогазе картошка с мясом
поспевает.
Како таперича нам стало доподлинно известно, повадился Пашка Страшной
по библиотекам шариться.
Сперва никто не замечал. Первым Шульц заприметил: идет как-то Саня по
Крестовой -- навстречь Пашка с пакетиком. Как есть бурсак -- глазья
краснушшы, заспаны, а во пакетике книжонки.
Шульц к нему: мол, куда, боярин, коньки намаслил? "Да так, -- -говорит
Пашка, -- в библиотеку." Шульц ему, мол, нормал, а сам задумался.
Апосля даже библиотекарши взволновались: экой книгочей -- волосатый, а
туда же, по полкам лазит, аки павиан, фолианты шерстит, перышко поскрипыват,
из читального зала последним гонят.
Други-разнотравцы забеспокоились: ходит Пашка удолбашенный, а вроде не
употребляет...
Валдушка его и застукал однажды: видит, Пашка на кухне берет заварку
позавчерашнюю -- подогрел, посолил, ложку купороса тудыть сыпанул и из
пузыречка чего-то.
Валда говорит: "Это зачем?" А Пашка, мол, клевая вещь! Полдня колбасит,
токмо моча синяя опосля.
С ентого моменту поприжали Пашку, купорос отобрали. А он -- шасть в
библиотеку. Дня через два побелку с потолка скоблит, стирального порошка
добавляет и еще чего-то -- и жует. Это тоже запретили. Дык он, шельмец,
сызнову: точки какие-то нашел, помассирует, глядь -- глазоньки заблестели,
мимо косяка промахивается. Решили братия -- надоть сурово присечь! Связали,
заперли в чулан, два раз на дню перед репетицией покормят, до ветру отведут
под присмотром, и опять под замок.
Проходит неделя -- а Пашка опять косой. Учинили ночную вахту, глядь, а
он, паразит, ляжет, персты особым манером складет и -- р-р-раз! -- в астрал
прямиком.
Не знают как и бороться с ентим пристрастием пагубным -- спать-то не
запретишь! И пальцы, и всего связывали -- пустое!
Так потихонечку истощилось его физическое тело, в темноте стала аура
просвечивать, а сам прозрачнеет все болше. Так и исчез весь, один только
голос еще недолго оставался. Уж и не знаю, что дальше писать, совсем
заврался. Конец.
Недавно было дело-то, поди на памяти ишо у многих. Инциндент мирового
масштабу, иначе и не скажешь, так что, верно, не забыли ишо. Ты поспрошай,
старые люди скажут мол, слыхали про такое. Оно и понятно -- случай из
редких, мимо не пройдешь -- с недельку, поди, страна-то вся, аки муравейник,
медведем потревоженный, выглядела. Суматоха да неразбериха, кризис власти и
брожение умов. Ну, шум-то был большой, куды уж, всех задело. И стар и млад
призадумались -- как никак, светлое будущее под вопросом -- на печи не
отсидишься. Ну, шум-то он и есть шум -- его и видно и слышно. Это, завсегда,
как говно, по поверхности шлындает. А подводная-то часть льдины етой самой,
яйсберга, значит, не видна. Кто, значит, енти конкрехтныя-то сполнители, так
тогда и не выяснили. Ну, понятно, у контор-то подправительственных-всяких
дел и так невпроворот ну, и замяли потихоньку. А хошь ли знать, как оно
всамделе-то было? А, интересно, вишь глазки-то загорелись. Ну, так я
расскажу, только чур -- уговор -- никому. Государственная, сам понимаешь,
тайна-то.
Ну, слушай.
Разнотравии-то оне, слыш-ко, мужики бесхитростные, простые. Выгоду свою
поиметь не могут -- че, говорят, связываться, ну на шиш, сделаем "за так".
Ну, и как следствие -- самый острый вопрос -- финансовый. А без денех-то оно
-- маята одна. Ни туда ни сюда, ни в кабак ни по святым местам. Сиди дома,
смотри на телевизер -- одно удовольствие. Ну, от телевизера тоже иной раз
тошно становится -- там нонеча все больше про шикарну жись кажуть.
Насмотришься на топ-моделей всяких, да на лимузины, а на кухне-то одне
макароны. Жуй, как говорится, без сахара -- здоровый образ жизни. Так
поплюешься, поматеришься перед екраном, лезешь под кровать. Пошаришься там,
пошуршишь, обрез выташшишь, оботрешь бархоточкой, справность проверишь,
затвором полязгаешь так оно веселее становится, светлее как-то. Ну, а че
делать, краток, как говорил классик, миг у забав, повздыхаешь, обрат в
тряпки замотаешь, упрячешь, да и идешь уже книги читать. В книгах опять не
стыковка -- жизненный фактор не обозначен, реализму нету, одна мистика да
фонтастика, примитивизьм всякой, снова тошно. С такой жизни, понятное дело,
хватаешься за любую шабашку, хоть побелить-покрасить, и то. Ну вот,
Потурашке-то и предложили -- приезжай, мол, в Москов град -- работа тебе
нашлась. Ну, а че делать -- поехал. Не от хорошей жизни, сам знаешь,
нажитое-то место бросают. Добрался кое-как, пришел к хозяину. Тот ему,
значится, Потурашечко да Потураюшко ласковым все, значится, словцом
приветит. Ну, все как водится наобещал, конешно, золотыя горы --
перспективы, то есть, обозначил. Ясно дело -- человек с пониманием, знает,
как обходиться -- Потурашко-то он ведь золотые руки мастер, такого терять
нельзя, тот и приврал, ему конешное дело. Ну, определил ему, значит, и
занимаемую должность, фронт работ обозначил трудись, мол, хороший человек, а
я уж в накладе не останусь -- награжу, то есть, денежкой-то, не изволь
беспокоиться. Ну, Потурашко-то че -- простой человек радуется, приступил к
трудовой практике. Ну, на словах-то хорошо, а на деле-то оно и вовсе не так
выходит. Трудится Володимер, трудится, сна-покою не ведает -- создает
материальныя и духовныя ценности. Прыбыль у хозяина растет не по дням не по
часам, ежеминутно и ежесекундно какой-нибудь да прибыток, а расчитываться
хозяин и не торопится. Даже и глаз в мастерскую не кажет, аки и вовсе забыл
о существовании такого-то мастера. Ну, Володя не гордый -- сам пришел. Не
пускали, конешное дело, долго, ну, да не из слабого десятку, дождался
приему. Входит в кабинетею, а там, слыш-ко така красота, аки в Ермитаже --
золото да брильянты, янтарь да малахит, ковры персидския -- как и нажил-то
такую роскошь ручки-то у самого, вишь, белыя, холеныя, кажной ноготок
обухожен. Ну, да Потурашко-то не затем пришел, чтобы на убранство дивиться,
лицо попрошше соделал -- и не такое, мол, видали -- прошелся по коврам,
ботинок сымать не стал, сел этак напротив хозяина в кресло. Сидит, смотрит
хозяину прямо в глаза, пришшурился, молчит. Хозяин тоже молчит, сигарку
дорогу кубинску покуривает, пепелок стряхивает в слоновой кости
енкрустированну пепелницу, на мастера-то поглядыват свысока так. Помолчали
оба с минутку, поди. Ну, хозяин спрашивает: "Кто, мол, такой? Зачем прышол,
мил человек?" Ну, Володя наш держится молодцом и виду не подал, что не люб
ему такой разговор, кисет раскрыл, мохорочку мнет, отвечает: "С тем и
пришел, што был у нас с тобой полюбовный договор, и я по тому договору все,
в чем подписался, сполнил без изъяну, а ты вот, друг ситной, свои
обязанности не шибко справно ведешь." Тут как вскочит хозяин, как
взбеленится: "Да кто ты такой ?! -- кричит, -- встать немедля! С кем
разговариваешь, холоп?!" Бегает по квартере, руками машет, раскраснелся. К
столу подбежал, пепелку схватил, метнул в Потурашку. Ну, да нашему мастеру
че -- увернулся неспешно, и глазом, вишь, не сморгнул -- всецело занят
созиданием козьей ножки. Пепелка в китайску вазу старой работы угодила, ваза
вышел на крылечко покурить, по лицу видать -- только что алхимию
какую-нибудь новую спакостил -- фартук грязный, физиономия довольная.
Обрадовался Пашка: все дома! Входит в калитку веселый, румяный, тулуп
нараспашку, фотоаппарат в руках -- сразу же вспышкой замелькал -- кого каким
увидел зафиксировал на цветную пленку. Братки сначала испужались не на шутку
-- что за корреспондент такой на хрен? Слава уж и топор чуть было на вспышку
не кинул. Ну да разобрались, узнали, обниматься полезли. Сразу в дом -- там
и самовар горячий, травы хитрые заварены -- блины да пироги кушать,
новостями, какие есть, друг сдругом делиться.
Вот Пашка и давай им чуть не с порога про старичка рассказывать.
Рассказал все как было. И про то как шапку отдал, и про то как сам не
заметил, что фотографировть принялся и не то чтобы не замерз, а даже и жарко
невмоготу стало, что и тулуп пришлось расстегивать.
Выслушали братья повесть Пашкиу, табачку голландского самокруточки
сладили, закурили молча. Пашка смотрит, удивляется:
-- Чтой-то вы, братцы, Притихли? Али что не так?
Затянулся Воротеюшка, выпустил дымок многозначительно, посмотрел какие
очертания причудливые тот под потолком приобретает, да и молвил:
-- Неспроста все это. Ох неспроста.
Володенька тож курит молча и кивает утвердительно. Пашка недоумевает:
-- Да что такое-то? Вы хоть объяснили бы!
-- Непростой, думается мне, старичок это был, -- говорит Воротейко, --
а определенно какой-то знак. Испытывал он тебя, Пашенька, это как я тебе
говорю, верь моему слову. Совсем не простой старичок, а кто-то из этих...
Что-то, значит, должно будет произойти.
Пашка аж побелел весь при тех словах!
-- Да что же такое, ребятушки? Что же теперь будет-то, а?
-- Да ты не бойсь! -- Володя успокаивает, -- Ты ведь правельно все
сделал -- шипки не пожалел, голову отморозить не побоялся. Да и испуг-от у
тебя только сейчас пришел, а это значит, что все ты сделал как нельзя
хорошо. А ежели где шапку свою и рукавицы найдешь безлюдно, ну, к примеру,
хоть на крыльце, то это и вовсе -- очень хороший знак! Так что нынче ложись
спать вон на печку, там тепло, быстро уснешь и на утро уж и вовсе другими
глазами все увидишь.
Вот неделя проходит. Мы с Валдушкой да с Травiным Сергием в
репетиционной чаи гоняем, блины с капустой горячие и всякое такое прочее.
Входит Пашка. Веселый как всегда, румяный, здоровьем от него так и пышет --
сразу видно, на пользу ему в Воротаевскую Горку съездить пришлось, -- и ну
давай тут же про старичка нам сказывать все как допрежь здесь описано было.
Мы слушаем, удивляемся.
-- Так вот, -- Пашка говорит,- и верно, знак ентот хороший был. Я ведь
как приехал, так шапку с рукавицами дома нашел! Как и оказались-то тут, ума
не приложу.
-- Ну и чем же хорош знак-от? Валдушка интересуется, -- Как
прояснил-то?
-- Дак ить, -- Пашка ответствует радостно, -- где шапка с варежками,
там и извещение лежало на N-ную сумму -- мама прислала с исторической
родины... Вот оне, родимые! Теперь и мечту свою давнюю смогу осуществить --
проведу телефонизацию жилплощади. Вот и продюсер столичный тут кстати тоже
неспроста, а очень хороший знак.
Ну, мы все радуемся вместе с Пашкой, удивляемся эдаким мистическим
событиям. Точно -- непростой старичок был! Взглянуть бы хоть на него, какой
он, знаковой дедушко-то, интересно, наверное, постречаться.
-- Вот, -- Пашка говорит, -- я теперь наученный всяким таким хитростям.
Теперь ни одного знака не пропущу. Всем добро делать буду, так что еще лучше
заживем. В смысле денежнаго эквиваленту.
-- Ну, это ты сгоряча! -- Валдушко встревает, -- так совсем нельзя!..
-- Да уж это точно. Так со знаками не обращаются. -- Травiн молвит, --
Оне ведь все наскрозь видют. Могут и осерчать не на шутку.
Я киваю согласно:
-- Верно, Пашенька, от добра добра не ищут -- неспроста в народе
говорят. Да ты чеснок-то привез ли?..
Хорошо тут у вас, в Москве-от. Светло. И днем светло и вечером -- ночью
как днем светло. Огоньки кругом всякии -- красныя, зеленыя -- весело. У
нас-то -- темень кромешная. И ночью темень, и днем -- все одно -- темень. В
магазинъ ходим с фонариками. Новыя русские с японскима, старыя русские тож
не отстают -- с китайскима. У каждого в кармане свое личное електричество
имеется. А так вот пойдешь, к примеру, за картофелем, раз -- и фонарик-то
забыл -- ну, всяко быват, по пьяни-то, инчас где и оставишь -- дак наберешь
наошшупь. Идешь расплачиваться, на денежках-то, вишь, специальныя знаки
имеются для слепых, так что при кассовых-то расчетах обману не бывает.
Придешь домой, лучинку запалишь, глядь -- мать ети, что за хрен?! Опять киви
какой-то сраной набрал! А на кой ен нужон? Ни в уху, ни в жареху. Ну,
материшься, жрешь в сыром виде. Так что -- у нас без фонариков никак нельзя.
У вас-то вот пока хорошо ещо. А то глядите -- царска-та воля, ена аки флюгер
-- по-разному поворачивается. Авось и вам фонариками запасаться выйдет.
Како нам тепереча стало доподлинно известно, собралось все Разнотравие
и иже с ними во Примоский Хуторок. Даже вспомнить об этом страшно, не то
чтоб написать! Одним словом -- страшная история, однако.
Како добрались все веселые еще и ну располагаться! Почитай до самого
вечеру устраивались -- располагаются, раскладываются, припасы сортируют. И
ишшо пол ночи возились -- одно слово -- городские. Ну по этому поводу пир
горой, хихоньки -- хахоньки, выпивательство и всяко тако безобразие. Глядь
-- ан все напитки иссякли. Други тару порожню под дерева окрестны побросаша,
посели думу думати. Посему произвели вердиктъ: "Бросати жребий очередно --
чей падет -- тому до селенья, в коем продукт желаемый имеется, немешкая
отбыть."
Вздремнули пока гонец за продуктом обернется, и ну сызнову за работу,
ибо пьянство не забава, а тяжкой изнурительной труд. За энтими трудами пять
ден, все как есть, пролетели незамеченно.
Первым недоброе Вячеслав заподозорил. Он за водой в Хуторок побрел.....
Идет, рожу меж деревов протискиват, губы зрительно пространство ему
загородили. Плетется, дыханьем комаров морит и думает: "Али я кругом плутаю
, али строения куда поделись, али их губы загородили, да не угледел? " Ан
нет , по солнцу ориертир взял, ужо дорога скоро покажется. Соображая так,
дошел до дороги, потоптался в замешательстве, да и поворотил восвояси.
Верташеся, другов ото сна пробуждаше и глаголеше : "Чей-то я не понимаю
вроде шел прямо, а Хуторок-то где? Я до дороги ходил и назад обернулся без
воды!" А други его навстречь вопрошают:
-- А че ты в глине по колено вымазан?
-- Дык, на дорогу вышел, там и измарался.
-- А че ты измарался? Там же асфальт.
А он им ответствует, мол , какой асфальт? -- грязишша по колено --
вчерася дождь прошел, -- вот кони-то и взмесили. Спорят, аки Бушмен с
Эскимосом -- тот про коней, этот про асфальт.
Пошли сообча проверить, куда асфальту пропасть. Вышли по глазимуту на
дорогу -- так и есть : грязишша, помет конской, копытами земелька истоптана.
Этакой гребус да еще с похмелья! Сидят, курят, задумались шибко. Только
Мишаня восхоти слово молвити -- како надумалось -- глядь -
Едет князь Мстислав со дружинушкой
Вся дружинушка на комонех белыих
А под князем комонь -- аки лютый зверь -
Вороны бока, сбруя в золоте!
И глаголе им князь зычным голосом,
Молвит слово им да не доброе:
Али вы послы басурманскии,
Аль охотнички Угро-Финския,
Иль индейскаго роду -- племени первобытные собиратели?
Басурманьские послы -- все во золоте,
И дары везут пребогатые,
А охотнички Угро -- Финския -
При оружии, да с добычею,
А индейские собиратели
Любят перьями украшатися,
И никто не сидит вдоль дороженьки
Смрадной дым всебя не вдыхаюти!
Нет при вас ни даров, ни оружия,
Ни индейского оперения,
Знать бесовския вы преспешники
Порубаем вас со дружинушкой!
А в тот час во лагере спали токма Алексий Тихой, да Шульц -- оба аки
воины, павшие славной, но безвинной смертию. А Гогич, по обыкновению, третьи
сутки закат наблюдал.
Шульц, пробудишеся ото сна, тяжкою жаждою томился зело. Подле кострища
потухшего руками шарит -- очки ищет. Комары личину яво, и без того распухшу,
изожрали до неузнаваемости, а ен ну ешшо сажу по зудящей роже размазывати.
Наткнулся на Алексия. Тот спросоня глянул -- и обмер весь -- подумал --
черти мерещатся. Перекрестился, накрылся с головой и стал сон досматривать,
о том как катушечный магнитофон -- приставка "Сатурн" из вражеского CD-рома
платы живьем вырывает -- по комнате, как фейерверк, циферки летят, дисковод
орет от боли (а это Шульц заорал -- на уголья горячие руками напоролся).
Шульц к морю пополз -- руки охладить. Дополз -- ан нет моря -- так лес
и идет дале под гору.
Тут его Гогич окликал и говорит:
-- На вот очки твои -- позавчера у костра подобрал -- полюбуйся како
диво сотворилось, -- и пальцем вдаль тычет.
Сели оба рядком, удивляются: ни моря, ни берега как не бывало. -- Я ужо
третьи сутки тут, на пригорочке, сижу, ентот курьез наблюдаю, а разумом
постичь не могу.
Вдруг слышат рога затрубили то Мстислав Разнотравие рубать принялся.
Бегут втроем к дороге. Алексий, даром что Тихой, первым нож засапожный
выхватил -- братков спасать. А Шульц возле самой дороги запнулся, упал
покуда очки искал -- все уж окончилось -- полегло Разнотравие, все как есть,
акромя Шульца. Его люди мстиславовы в суматохе за кустами не приметили. Как
Шульц очки протер как увидел тела окровавленые, в грязь втоптанные так в
ужасе в лес и кинулся. Блуждал недели с полторы на север от Рыбной Слободы,
где-то там его медведь и задрал.
Вот така страшная история. Одно не пойму -- как там Мстислав со
дружиною оказался невовремя? Не замешкайся оне у посадских в слободе --
глядишь и обошлось бы все.
".......Да по дальним странам ходят скоморохи, совокупяся ватагами
многими до шестидесяти, и до семидесяти, и до ста человек, и по деревням у
крестьян сильно ядят и пиют, и из клетей животы грабят, а по дорогам
разбивают..." -- достоверно сообщает нам "Стоглав" в гл.41 в 19.
Како нам теперича стало доподлинно известно, все вышеприведенные факты
мы смело можем подъвергнуть сомнению и, даже жесточайшей критике на предмет
истинности. Но наше дело, все-же, изложить все последовательно и дотошно,
како сами от людей слышали. За что купили за то и продаем.
Эпизод первый
(титры к фильму)
...Это было в далекой-далекой галактике, так как все ближние и вообще
почти все, кроме той самой, заселили славянские племена...
Эпизод второй
(недалекое будущее)
На Земле -- колыбели славянской цивилизации и планетном
музее-заповеднике, в столице городе Рыбинске, на пъедестале из древней
нержавеющей стали, стоит старинное военное судно на подводных крыльях со
странным названием "Пучегор". И седые старцы говорят своим непоседливым
внучатам, тыча костлявыми пальцами в монумент: "Через ефту лодью мы тышшу
лет тому вече возвернули, и по сему по всей Вселенной в достатке и
довольстве проживаем."
Эпизод третий
(кадры из исторического фильма)
Разнотравие в то лето сидело на Согоже. Дождливое лето было, река
вспухла вся, чуть не до огорода. Воротеюшко цельные дни лодку свою ладил да
вот беда -- совсем мотор плохой стал, даром что с "Запорожца". Смердит вот
так солярой Воротейка вечор за столом, мазут недельный под кожу въелся
(опять Еремевне повод съязвить). Злой сидит -- самогон в глотку не йдет.
Валда с поля -- тако ж злой, матерится: мол, вся запчасть тракторна вышла
как есть, топливо кончается -- из-за дождей и распутицы не везут. Сидят оба
хмурые. Потурай с курганов возвернется -- плащ-палатка промокла,
миноискатель трофейный замкнуло -- "Только,- говорит,- банки консервны, да
куски солнечных батарей со спутников сгоревших с фольгой от шоколадок
туристских кончились, дожны были колечки височные пойти, дык батарея
промокла, а новых в сельпо нет." Рыба вернется хмурый -- так он всегда
такой, и без дождей. Сидят все злые, самогон не пьют, Еремевну зашугали
вконец. Один Пашка Страшный веселый ( он вообще ничего не пьет ) возвернется
из лесу ( его очередь была пастухом работать ) мокрый, румяный, на рожке
наигрался. Говорит, что коровушки на травушке раздобрели, лоснятся, мошкара
их не беспокоит. Токма беда -- ходить сыро, так что кнут не хлопает, а
булькает. Ну и, опять же, грибов не растет. Никаких.
В один такой хмурый вечер сидят, керогаз пыхтит, дождь по шиферу
барабанит. Славушка как грохнет кулачишшем в стол скобленый!
-- Ненавижу всех князей, и бояр, и челядь ихню! Всю Расеюшку разорили
-- распродали, толтосумы и хапуги, ети их мать! Вечевой колокол заржавел,
Братия! Доколе терпеть такое безобразие?!
Братия на это сказали: "Правильно говоришь, невозможно."
А Валда подошел этак к стене, снял с-под образов меч самурайский,
работы японского мастера Судзу Ки, посмотрел -- не заржавел ли? Братия с
полуслова поняли, встали. Кто на чердак, кто в подпол -- обрезы из сена
вынули, патронов пару пачек и ножи булатные.
Не рассвело еще, а братия уж на веслах до моря добежали и к бакену
зацепились. Возле того бакена каждое утро ночной метеор в парк проходил,
попутно самогон скупал, пушнину, рыбу, конешно по грабительской цене.
Смотрит Пашка в перископ -- идет, голубчик! Братия в предрассветной
мгле фонариком подмигнули -- мол, тормозни, браток! А ентот аспид в мегафон:
"А идите вы ..., к ...! Я в парк!" Братки, ничтоже сумняшеся, снову мигают:
"А у нас самогон безакцизной имеется!" Ну, капитан на метеоре и купился.
Пошехонская народная пословица гласит: "Разнотравие на палубу -- экипаж
на берег." Зачем грех на душу брать? Хоть и мироеды они, а жалко. Да и рей
на метеоре толковых нет.
С ентого самого моменту события развивались с изрядной поспешностью, и
многое неизвестно. Одно ясно доподлинно: метеор оне на Рыбинском
судоремонтном заводе оснастили и переоборудовали (опять же за самогон
безакцизный). Из единственного донесения метеоролога с Рожновского мыса
известно было властям немногое -- что этот метеоролог близорукий в бинокль
разглядеть мог? Донесение звучит так:
"Спешу донести Вашему Метеорологическому Превосходительству следующее:
Сидючи утром на башенке, наблюдал погодность на горизонтали через
биноклю, ввиду плохой видимости, благодаря атмосферным осадкам в виде
моросящего дождика и притуманенности атмосферной, и обнаружил на поверхности
водной судно странного очертания с изрядной скоростию приближающееся. О
судне: Само оно на подводных крылиях. Из бортового вооружения -- два
курсовых пулемета (не менее пятидесятого калибру), кормовое
двенадцатидюймовое скорострельное орудие, торпедный аппарат с катера
береговой охраны (а это братки-заводчане после дюжины литров первача
раздобрели), зенитная установка, система залпового огня "Град" и какой-то
шар наверху с двумя вертушечками..."
Это было все, что успел передать метеоролог, так как эта хрень с
вертушечками выжгла весь его передатчик с потрохами, включая и все
электронные приборы на метеостанции. А вот очки и бинокль он сам разбил,
Разнотравие здесь не при чем.
Вот тут, как говорится, и пошло-поехало! Средств и излишеств,
находившихся на четырех туристических теплоходах с "новыми русскими" хватило
для оснащения двенадцати судов на подводных крыльях типа "Метеор", шести
судов типа "Ракета", двух списанных подводных лодок класса "Малютка" и
потертого пожарного вертолета Ми-8.
(вопреки расхожему мнению, она была горазда не только похабными
частушками -- в ее народной памяти сохранилось огромное количество эпических
произведений. Одно из них записано этнографами, к сожалению, неполностью)
"Эх, какы по Волыге по реке
Да не водин корабыль бежит,
Не один корабыль бежит,
А ровно трыдцать пять кораблей.
А и первый бежит
Да и напервее всех.
А и во первом корабле
Да вон и атаман плывет.
А ой и перывый корабыль
н не медленно бежит,
А ен бежит да во час
И полтораста верст.
А й тоты атаман да Славинка никак,
Да и Славинка со Разнотравием,
Да и Славинка лихой
Ды со епонским со мечом.
А и поп-толстосум, да побереги мошну,
А и князь да боярин береги корзно,
Береги корзно да злату гривену,
Злату гривену да серебрен перстень..."
До самого августа шли дожди, была низкая облачность и погода стояла
нелетная. Когда разъяснело, федеральная авиация разглядела над всеми
городами бассейна реки Волги, а тако же Дона, Днепра и Енисея, знамена с
Разнолистом. До первых заморозков был осажден и взят без боя Московский
Кремль, Вооруженные Силы с радостью присягнули разнолистному флагу. В начале
декабря Атлантический Альянс подписал безоговорочную капитуляцию, а к
Масленнице Япония склонила свои знамена на радость победителям.
Наверное, это уже слишком помпезная концовка, даже если не писать
дальше, что на Земле воцарился мир и согласие, а в народах -- благоденствие
и достаток.
Эпизод четрертый
(люди сказывают, что все было совсем не так)
В один хмурый вечер сидят братия в избе. Пыхтит керогаз. Дождь по
шиферу барабанит. Вдруг Славушка как грохнет кулачищем в столешницу
скобленую! Еремеевна по привычке -- шасть в угол, и слилась с фоном. И рече
Славинка зачным голосом:
"Ненавижу всех князей, бояр и челядь ихню! И волхвы сволочи тож!
Мироеды, всю
Росею растащили, ети их мать! Доколе, Братия, терпеть безобразие
такое?! Почему колокол вечевой молчит?!"
Ну, Валда встает из-за стола, спокойный такой, говорит: "Хорош бузить,
пан-атаман хренов! Щас схожу, принесу,- и Еремеевне так, в сторону,- не
бось, в обиду не дадим!"
Глядь -- несет еще одну четрерть. Мутную, запотевшую, с прилипшими
соломинками и мякиной. Запахло сыростью из сеней. Славинка успокоился,
усугубил, но все бурчит тихонько. А Валда глаголет:
-- Никак шифер где-й-то над сенником съехал. Пойду, поправлю. Мишань!
Ты давешню жердину куды подел ?
-- Там, у поленницы -- говорит Мишаня, и наливает из той запотелой,
облепленной былинками и соломой четверти. А на керогазе картошка с мясом
поспевает.
Како таперича нам стало доподлинно известно, повадился Пашка Страшной
по библиотекам шариться.
Сперва никто не замечал. Первым Шульц заприметил: идет как-то Саня по
Крестовой -- навстречь Пашка с пакетиком. Как есть бурсак -- глазья
краснушшы, заспаны, а во пакетике книжонки.
Шульц к нему: мол, куда, боярин, коньки намаслил? "Да так, -- -говорит
Пашка, -- в библиотеку." Шульц ему, мол, нормал, а сам задумался.
Апосля даже библиотекарши взволновались: экой книгочей -- волосатый, а
туда же, по полкам лазит, аки павиан, фолианты шерстит, перышко поскрипыват,
из читального зала последним гонят.
Други-разнотравцы забеспокоились: ходит Пашка удолбашенный, а вроде не
употребляет...
Валдушка его и застукал однажды: видит, Пашка на кухне берет заварку
позавчерашнюю -- подогрел, посолил, ложку купороса тудыть сыпанул и из
пузыречка чего-то.
Валда говорит: "Это зачем?" А Пашка, мол, клевая вещь! Полдня колбасит,
токмо моча синяя опосля.
С ентого моменту поприжали Пашку, купорос отобрали. А он -- шасть в
библиотеку. Дня через два побелку с потолка скоблит, стирального порошка
добавляет и еще чего-то -- и жует. Это тоже запретили. Дык он, шельмец,
сызнову: точки какие-то нашел, помассирует, глядь -- глазоньки заблестели,
мимо косяка промахивается. Решили братия -- надоть сурово присечь! Связали,
заперли в чулан, два раз на дню перед репетицией покормят, до ветру отведут
под присмотром, и опять под замок.
Проходит неделя -- а Пашка опять косой. Учинили ночную вахту, глядь, а
он, паразит, ляжет, персты особым манером складет и -- р-р-раз! -- в астрал
прямиком.
Не знают как и бороться с ентим пристрастием пагубным -- спать-то не
запретишь! И пальцы, и всего связывали -- пустое!
Так потихонечку истощилось его физическое тело, в темноте стала аура
просвечивать, а сам прозрачнеет все болше. Так и исчез весь, один только
голос еще недолго оставался. Уж и не знаю, что дальше писать, совсем
заврался. Конец.
Недавно было дело-то, поди на памяти ишо у многих. Инциндент мирового
масштабу, иначе и не скажешь, так что, верно, не забыли ишо. Ты поспрошай,
старые люди скажут мол, слыхали про такое. Оно и понятно -- случай из
редких, мимо не пройдешь -- с недельку, поди, страна-то вся, аки муравейник,
медведем потревоженный, выглядела. Суматоха да неразбериха, кризис власти и
брожение умов. Ну, шум-то был большой, куды уж, всех задело. И стар и млад
призадумались -- как никак, светлое будущее под вопросом -- на печи не
отсидишься. Ну, шум-то он и есть шум -- его и видно и слышно. Это, завсегда,
как говно, по поверхности шлындает. А подводная-то часть льдины етой самой,
яйсберга, значит, не видна. Кто, значит, енти конкрехтныя-то сполнители, так
тогда и не выяснили. Ну, понятно, у контор-то подправительственных-всяких
дел и так невпроворот ну, и замяли потихоньку. А хошь ли знать, как оно
всамделе-то было? А, интересно, вишь глазки-то загорелись. Ну, так я
расскажу, только чур -- уговор -- никому. Государственная, сам понимаешь,
тайна-то.
Ну, слушай.
Разнотравии-то оне, слыш-ко, мужики бесхитростные, простые. Выгоду свою
поиметь не могут -- че, говорят, связываться, ну на шиш, сделаем "за так".
Ну, и как следствие -- самый острый вопрос -- финансовый. А без денех-то оно
-- маята одна. Ни туда ни сюда, ни в кабак ни по святым местам. Сиди дома,
смотри на телевизер -- одно удовольствие. Ну, от телевизера тоже иной раз
тошно становится -- там нонеча все больше про шикарну жись кажуть.
Насмотришься на топ-моделей всяких, да на лимузины, а на кухне-то одне
макароны. Жуй, как говорится, без сахара -- здоровый образ жизни. Так
поплюешься, поматеришься перед екраном, лезешь под кровать. Пошаришься там,
пошуршишь, обрез выташшишь, оботрешь бархоточкой, справность проверишь,
затвором полязгаешь так оно веселее становится, светлее как-то. Ну, а че
делать, краток, как говорил классик, миг у забав, повздыхаешь, обрат в
тряпки замотаешь, упрячешь, да и идешь уже книги читать. В книгах опять не
стыковка -- жизненный фактор не обозначен, реализму нету, одна мистика да
фонтастика, примитивизьм всякой, снова тошно. С такой жизни, понятное дело,
хватаешься за любую шабашку, хоть побелить-покрасить, и то. Ну вот,
Потурашке-то и предложили -- приезжай, мол, в Москов град -- работа тебе
нашлась. Ну, а че делать -- поехал. Не от хорошей жизни, сам знаешь,
нажитое-то место бросают. Добрался кое-как, пришел к хозяину. Тот ему,
значится, Потурашечко да Потураюшко ласковым все, значится, словцом
приветит. Ну, все как водится наобещал, конешно, золотыя горы --
перспективы, то есть, обозначил. Ясно дело -- человек с пониманием, знает,
как обходиться -- Потурашко-то он ведь золотые руки мастер, такого терять
нельзя, тот и приврал, ему конешное дело. Ну, определил ему, значит, и
занимаемую должность, фронт работ обозначил трудись, мол, хороший человек, а
я уж в накладе не останусь -- награжу, то есть, денежкой-то, не изволь
беспокоиться. Ну, Потурашко-то че -- простой человек радуется, приступил к
трудовой практике. Ну, на словах-то хорошо, а на деле-то оно и вовсе не так
выходит. Трудится Володимер, трудится, сна-покою не ведает -- создает
материальныя и духовныя ценности. Прыбыль у хозяина растет не по дням не по
часам, ежеминутно и ежесекундно какой-нибудь да прибыток, а расчитываться
хозяин и не торопится. Даже и глаз в мастерскую не кажет, аки и вовсе забыл
о существовании такого-то мастера. Ну, Володя не гордый -- сам пришел. Не
пускали, конешное дело, долго, ну, да не из слабого десятку, дождался
приему. Входит в кабинетею, а там, слыш-ко така красота, аки в Ермитаже --
золото да брильянты, янтарь да малахит, ковры персидския -- как и нажил-то
такую роскошь ручки-то у самого, вишь, белыя, холеныя, кажной ноготок
обухожен. Ну, да Потурашко-то не затем пришел, чтобы на убранство дивиться,
лицо попрошше соделал -- и не такое, мол, видали -- прошелся по коврам,
ботинок сымать не стал, сел этак напротив хозяина в кресло. Сидит, смотрит
хозяину прямо в глаза, пришшурился, молчит. Хозяин тоже молчит, сигарку
дорогу кубинску покуривает, пепелок стряхивает в слоновой кости
енкрустированну пепелницу, на мастера-то поглядыват свысока так. Помолчали
оба с минутку, поди. Ну, хозяин спрашивает: "Кто, мол, такой? Зачем прышол,
мил человек?" Ну, Володя наш держится молодцом и виду не подал, что не люб
ему такой разговор, кисет раскрыл, мохорочку мнет, отвечает: "С тем и
пришел, што был у нас с тобой полюбовный договор, и я по тому договору все,
в чем подписался, сполнил без изъяну, а ты вот, друг ситной, свои
обязанности не шибко справно ведешь." Тут как вскочит хозяин, как
взбеленится: "Да кто ты такой ?! -- кричит, -- встать немедля! С кем
разговариваешь, холоп?!" Бегает по квартере, руками машет, раскраснелся. К
столу подбежал, пепелку схватил, метнул в Потурашку. Ну, да нашему мастеру
че -- увернулся неспешно, и глазом, вишь, не сморгнул -- всецело занят
созиданием козьей ножки. Пепелка в китайску вазу старой работы угодила, ваза