Страница:
Вася Гранитный о высоких материях не думал. Прикинув как-то свою долю в общаке, он попросился на вольные хлеба — проявлять бандитскую индивидуальность. Однако, отколовшись, он наведенные коны рушить не стал, исправно засылая долю малую в цыплаковский немалый общак. И не ошибся. Пока гэкачеписты пытались повернуть историю России вспять, а исполнительная власть вцепилась в глотку законодательной, Алексей Михайлович, держась подальше от политики, так приподнялся на цветметаллах, что даже стало удивительно — как это с таким счастьем он еще живой и на свободе? Потом с трудом, правда, он вписался в бензиновую тему, где в один змеиный клубок крепко сплелись менты, бандиты и бешеные бабки. Помнится, удивился как-то Алексей Михайлович чрезвычайно, когда на разборку в Кириши прилетел боевой вертолет «серый волк». Завис в пяти метрах от земли, конкретно направив крупнокалиберные стволы на возмутителей бандитского спокойствия, и вопрос тут же решился сам собой.
Еще более удивительная вещь приключилась где-то через полгода, когда сказали Цыплакову ласково: «Готовься, депутатом будешь». Он тогда по-дурацки спросил: «А вдруг не выберут?» На что представитель бандитствующей прослойки со звучной кликухой Гнилой ухмыльнулся: «Не коси под вольтанутого, кент, за все уже замаксали. Здесь тебе не в церкви, не обманут — с долей не пролетишь».
Только вот если кто и похож на вольтанутого, так это сам Гнилой. Дерганый весь какой-то, будто мозги на нарах отморозил. Третьего дня примчался как сумасшедший, было слышно даже, как внизу завизжали тормоза его «гранд-чероки». Поздороваться не успел, сразу по-дурацки в лоб:
— Пересечься где можно с этим твоим, как его Стеклорезом, ну, который журналиста работал на прошлой неделе?
Ну как такой кретин до такой высоты допер — уму непостижимо!
Алексей Михайлович брезгливо скривился:
— Мой это человек, звонить надо.
— Слушай, кент. — Гнилой придвинулся к Цылакову вплотную, и обнаружилось, что одеколон у него хороший и дорогой. — Врубаешься, телка сидит «на Фонаре» note 122 раздвинувшись! Так я скину тебе закрученную мокрую с бабкамиnote 123, а ты меня, корешок отмажь, скомандуй сам Стеклорезу.
И не давая Алексею Михайловичу слова сказать, подмигнул — Только просят еще калган приволочь, для коллекции, говорят. Вот довесок кидают.
Он шмякнул на депутатский стол конверт с двумя толстыми пачками зелени, оскалился и исчез Ясное дело, родила его мама в феврале. note 124
Наничье
В животе страшно скомлилоnote 127, на душе было пакостно, никаких дельных мыслей в скворечник не лезло. Проклиная лажовую снагуnote 128 свою, Василий Евгеньевич забил косяк — дурь у него была классная, из Афгана, затянулся, чувствуя, как от горячего дурмана боль медленно исчезает, запил дым крепким остывшим чаем. А откуда, спрашивается, взяться здоровью, бодрости духа и хорошему настроению, когда сплошные стрессы? Да, реалии не радовали… Представив знойnote 129 Цыпы: «Ах, какой фаршмакnote 130, надо ж так облажаться!», он горестно вздохнул, сплюнул и неожиданно блаженно ухмыльнулся: а ведь не перевелись еще на Руси фраера усатые! Ничего страшного, все поправимо…
Завтра же Битый надыбает подходящего лоха и, отвернув башку, доведет ее до нужных кондиций, так, чтобы никто не признал. Вот он, калган заказанный, а что подкопчен да ушатан малость, так целоваться с ним вроде никто и не собирался.
— Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова. — Гранитный курнул еще и в целях экономии вызвонил по обычному телефону бригадира отмороженных Глобуса, прозванного так за огромный, круглый, как мяч, бритый под Котовского череп.
— Где вы, сироты казанские? — сурово спросил он подчиненного.
Ему ответил шепелявый из-за выбитого спереди зуба голос:
— В «Кишке» зависаем.
— Значит, так. Завтра поутряне отдай визит, и Битый чтоб был с тобой. Разжевал?
— Все будет елочкой, папа, — с энтузиазмом отозвался бывший уже изрядно на кочерге Глобус. — Зиг хайль!
Приятное общение на том закончилось, и Гранитный, крикнув громко:
— Судак, заводи машину! — докурил, оделся и запер дверь в свою нору. Затем тихо, чтобы не услышал ночной сторож, звякнул на пульт и поставил на сигнализацию. Хоть какой-то прок от ментов…
Под вечер стало холодать, и изрядно. От зусманаnote 131, несмотря на меховой прикид, Василия Евгеньевича даже затрясло, и он побыстрее нырнул в уютное, смачно орущее голосом Джаггераnote 132 тепло салона. Президентский джип был заделан на славу — под лайбу Джеймса Бонда, он хоть и хавал бензину немерено, но пер мощно, словно средний гвардейский танк, так что, ведомый опытной рукой Судака, быстро доставил) Гранитного к его апартаментам.
Гранитный ангажировал двухуровневый номер люкс в гостинице «Чудо севера» и лично размещался в двух комнатах, оставляя холл и третью в распоряжение телохранителя. Пока Судак запарковывал джип, Гранитный поднялся к себе на этаж и, открыв дверь, с ходу кинулся наполнять ванну — его все еще трясло от холода. Вскоре в номер ввалился Судак, его толстые щеки были розовыми от мороза.
— Василий Евгеньевич, ужин заказывать?
С трудом сдерживая внезапное желание въехать чем-нибудь тяжелым в физиономию подчиненного, Гранитный сказал сухо:
— Мне йогурта какого-нибудь, а себе возьми жратвы баксов на пятьдесят, не больше, а то харя треснет.
Он залез в ванну, врубил джакузи и ощутил наконец, как горячие водяные струи уносят куда-то усталость и доставшую боль в животе. Глаза его стали смыкаться, он с трудом поднялся и, едва обсушившись полотенцем, кое-как дотащился до роскошной двуспальной кровати. Морфей объял бандита своим невесомым крылом, и Василий Евгеньевич уже не слышал, как нажравшийся до отвала Судак вызвонил в счет «субботника» приличную пятидесятидолларовую шкуру и шумно пользовал ее всю ночь у камина, громко матерясь и вскрикивая при аргонеnote 133.
На следующий день, часам к двенадцати, пробив предварительно по телефону адрес, Сарычев уже был на месте. Он объехал здание и, увидев сногсшибательный джип с горячим еще двигателем, позвонил по изъятой у покойного Стеклореза трубке. Послышался знакомый уже голос Гранитного — серый, невыразительный, желчный какой-то. «Есть контакт». — Александр Степанович запарковал машину за углом, натянул перчатки, долго лепил снежок и, доведя его до каменной кондиции, с силой швырнул в лобовое стекло «хаммера».
На семь ладов взревела буржуазная сирена, однако хозяев это с первого раза не впечатлило. Отреагировали они лишь после третьего снежка. В стене открылась неприметная обшарпанная дверь, и к джипу вальяжно направился квадратный, поперек себя «ширше», крепыш. «Какие мы крутые». — Александр Степанович прищурил глаз, оценивающе ухмыльнулся — хорош, пригож, силен конечно, но кремневатости маловато, один апломб. Пока тот крутился возле машины, майор по стенке, по стеночке осторожно зашел внутрь здания и огляделся.
Собственно, смотреть было не на что — предбанник, заваленный старыми прилавками, да узкая лестница, ведущая на второй этаж. На площадке стол и пустое кресло, в котором, видимо, и размещался страж дверей.
Тем временем, побродив вокруг хозяйского джипа и ничего криминального не обнаружив, вальяжный крепыш направился обратно. Услышав, как скрипит снег под его ногами, Сарычев вжался в стену. Через мгновение сильным апперкотом в «бороду» он вырубил охранника и, не теряя ни секунды, принялся его обихаживать: вытянул поясной ремень, сделал двойную петлю, намертво связал руки за спиной. Затем выдрал подкладку куртки, глубоко запихал ее в полуоткрытую, слюнявую после нокаута пасть, изъял ствол, рацию и американский штык-нож от винтовки М-12. А как у нас с бельишком? Не теряя времени, Сарычев оставил стража без штанов и, расшматовав, их бывшего обладателя стреножил, а чтобы болезный не простудился, подштанники с трусами расписал не как полагается — наискось от пояса до колена, и лишь перерезал резинку. Из врожденного человеколюбия…
— Лежи тихо. — Майор оттащил тело за груду старого барахла и на несколько секунд замер, чутко вслушиваясь. Ничего подозрительного. Подтянувшись к двери, он отметил, что та заперта на кодовый замок. Отечественный. С ухмылочкой он вгляделся и, определив комбинацию по затертости кнопок, нажал четырьмя пальцами сразу. Замок бодро щелкнул, и Сарычев вошел внутрь.
Вначале никто ничего не понял. Тощенькая секретарша поинтересовалась как-то неуверенно: «Вы к кому?», а сидевший неподалеку амбалистый детина даже глазом не успел моргнуть, как его переносица повстречалась с майорским коленом, а на череп ему опустилась рука-молот. «Ничего не боятся, сволочи», — подумал Сарычев, вытягивая из его кобуры «беретту», направил ствол на оцепеневшую девицу и приложил к усам указательный палец:
— Тс-c-c! Где остальные?
Девица смотрела на майора не отрываясь, как кролик на удава, на худенькой шейке ее билась голубоватая жилка.
— Люська в ванной… Посуду моет. — Она кивнула острым подбородком в сторону коридорчика и наконец-то нашла в себе силы всхлипнуть: — Дяденька, не надо, дяденька…
— Двигай. — Майор за ухо вытащил ее из-за стола и, не отводя дула от побелевшей щеки, сказал шепотом: — Вякнешь, сделаю еще одну дыру. Все понятно?
Еще бы. Печально пересекли офис, вошли в непрезентабельный коридор. Здесь майор быстренько включил скорость — распахнув дверь, за которой слышалось журчание струй, резко затолкал пленницу внутрь.
— Вот и мы. Не ори, а то сдохнешь, — выразительно посоветовал он мывшей посуду девице и, дав ей секунду, чтобы переварить сказанное, коротко скомандовал: — Дамы, колготки снять! — Увидев нерешительность в их глазах, он резко взмахнул стволом и рявкнул: — Ну! Живо!
Это было страшно, и обе Люськи подчинились с профессиональной быстротой, а Сарычев оперативно прикрутил им руки к змеевику, игриво подмигнул и устремился к главнокомандующему. Не до баб-с.
Дверь в кабинет президента была заперта изнутри. Майор глубоко вдохнул, замер, прикрыв глаза, а когда кипящая, огненная лава переполнила его, мощным диагональным ударом ноги вышиб дверь вместе с коробкой, наполнив нору Гранитного грохотом и цементной пылью.
Президент был занят важным делом — он считал деньги. Квадратное зеркало за его спиной было сдвинуто в сторону, дверь секретного сейфа не скрывала потаенного. Сосредоточенно таская из стальных глубин пачки зелени и дубья, Василий Евгеньевич вел учет, сбивая купюры по сто листов и ровными рядами раскладывая их на полированной глади столешницы. Когда раздался грохот вышибаемой двери, особо он раздумывать не стал — быстро сунул руку под стол. Там у него, в лучших гангстерских традициях эпохи сухого закона, на двух магнитах была подвешена двустволка двенадцатого калибра, заряженная волчьей дробью. Отличная штуковина — оставалось только взвести курки…
Однако незваный гость отреагировал мгновенно выполнив «лепесток» — уход с линии атаки с поворотом вокруг своей оси, оказался совсем рядом с президентом. Мощно бабахнули стволы, разнося картечью экран монитора, а в тело Гранитному с мерзким, мокрым каким-то звуком глубоко вонзился американский штык-нож.
От страшной боли Василий Евгеньевич дико заорал. Потом он замолчал и долго не мог оторвать взгляд от рифленой рукояти, торчавшей из его правого плеча, а когда все же поднял глаза, из груди его опять вырвался громкий, неудержимый крик — перед ним стоял фраер, которого должен был замочить Стеклорез.
Скривившись от пронзительного крика, Сарычев взялся за рукоять штык-ножа и, придвинувшись к Гранитному, тихо спросил:
— Зачем тебе моя жизнь?
Чтобы вопрос звучал доходчивее, майор слегка повернул клинок в ране. От боли главнокомандующий прокусил себе губу, но годы, проведенные на зоне, в «отрицаловке», с прелестями БУРа и карцера, закалили его характер — ответом он Александра Степановича не удостоил. Просто истошно заорал. Прищурившись, майор быстро вытащил клинок, играючи повертел в пальцах и вонзил его в другое плечо Гранитного. Неглубоко, но неспешно…
— Ну?
Из раны президента вовсю струилась кровь, на лбу выступила обильная испарина, кончик носа заострился.
— Да на хрен мне твоя жизнь! — От страшной боли он едва не терял сознание. — Тебя заказали.
Внезапно зрачки его начали закатываться, кожа на лице приобрела синюшный оттенок, и Сарычев, торопясь, выкрикнул:
— Кто?
Застонав, Гранитный встретился с ним взглядом и понял: лучшее, на что можно надеяться, это быстрая, без мучений смерть.
— Цыплаков, — чуть слышно прошептал он, — Цыпа Жареный, папа мой… — и показал пальцем на стол. Затем силы оставили его, и он сполз в растекавшуюся по паркету липкую, темную лужу.
На столе в указанном направлении стоял телефон «панасоник».
— Привет Стеклорезу. — Сарычев добил Гранитного и тщательно вытер руки. Потом упаковал деньги и телефон в портьеру — получился приличных размеров узел, взвалил его на плечо и сразу стал похож на мешочника времен Гражданской войны. Он уже собрался на выход, как вдруг ожил звонок входной двери и раздался возмущенный шепелявый мат:
— Эй, братва, вы что там, совсем нюх потеряли, в натуре! Открывайте дверь, мать вашу, масть не чуете, что ли?
Это прибыли бригадир отмороженных Глобус со своей правой рукой Битым.
— Наше вам. — Сарычев резко распахнул дверь и сразу показал, какое оно наше-то — одному бандиту в пах с отличной концентрацией, другому в нюх и в челюсть с недурным акцентом. Внезапность — залог успеха. Да и удары были поставлены.
— Не скучайте, бойцы. — Майор перешагнул распластавшиеся тела, спустился к машине, сел и поехал. До дому. Что-то он устал от бандитствующих россиян… В парадной его ждал сюрприз — неподалеку от двери кто-то тоненько пищал. Это были два существа кошачьей породы, месяцев двух от роду. Оба котенка были черные, с белыми грудками, они сразу напомнили Сарычеву о погибших сиамских хищниках, и, проклиная свой дурацкий сентиментальный характер, он понес теплые комочки домой. Положил детенышей на диван неподалеку от мешка с деньгами, порысил в магазин и в зверином отделе запасся всем необходимым — по кошачьей части он был большой специалист.
Дома он развел в молоке сухой корм, дал котятам немного поесть и, невзирая на обиженный писк, понес их в ванную. Тщательно вымыл зоошампунем, следя, чтобы вода не попадала в уши, вытер насухо и, дождавшись, пока они вылижутся, опять устроил кормление зверей — теперь уже до отвала. Наконец настал самый важный момент. Засыпав кошачий туалет наполнителем, Сарычев посадил сверху питомцев, долго скреб пальцами и, дождавшись наконец обильного результата, обрадовался — зверье на заботу отвечало полным пониманием. Спать найденышей Сарычев положил в свою форменную шапку-ушанку. С кокардой, так ни разу и не надеванную…
Затем он достал реквизированный у Гранитного телефон и начал ревизию памяти. Вначале шли номера бандитствующих элементов, потом Сарычев попал в гастрологическую лечебницу и наконец раздался мяукающий женский голос:
— Приемная депутата Цыплакова.
Изливать душу народному избраннику майор не стал, отключился и крепко задумался. Похоже, взялись за него по-настоящему и как только поймут, что киллер облажался, доведут дело до конца — это только вопрос времени. М-да…
Вздохнув, майор вспомнил о мешке с деньгами, вывалил бабки на пол и принялся считать. Закончив строительство баррикад из пачек «цветной и белокочанной капусты», он устало присвистнул — денег, по его майорскому разумению, было просто астрономически много. До неприличия…
Между тем черные пушистые клубочки проснулись и опять устремились к блюдцу с кормом. Глядя на них, Сарычеву тоже захотелось есть. Дел на сегодня предстояло еще немало, потому процессом приготовления пищи майор заморачиваться не стал. Положил в карман пару пачек долларов, бросил узел с сокровищами в мешок из-под картошки, спустился к машине и поехал в гараж. Чувствовал он себя богатым, словно Крез, и голодным, словно волк.
Первым делом Александр Степанович заскочил в питейно-гастрономическое заведение «Село Шушенское». Кормили «ссыльных» основательно. Сарычев с аппетитом отведал похлебку по-политкаторжански — с ветчинкой, языком и каперсами, в горшочке, съел двойную порцию котлет «Как у Наденьки» — с картошечкой, белыми грибками и, непременно, батенька, с маринованными огурчиками. После блинчиков с паюсной икрой он поел клубники со сливками и в отличном настроении поехал по своим делам. Да, революционный процесс от пищеварительного неотделим!
На гараже было снежно. Откопав воротину, Сарычев поджег свернутую трубочкой газету, долго грел замерзший замок и, повернув наконец ключ, зашел внутрь. Электричества, как всегда, не было. Отыскав с помощью фонарика мусорное ведро, майор высыпал туда пачки денег и сверху, чтобы не погрызли крысы, до краев навалил гаек, болтов, обрезков железа. Выставил парашу с долларами на самое видное место — в углу у входа, запер гараж и неторопливо покатил к дому. Вздыхал, слушал, музыкальный бред, тянул время — расставаться с любимой тачкой не хотелось. А надо было, и немедленно. Вычислить человека по машине проще пареной репы. Примеров тому не счесть. И примешь ты смерть от коня своего…
Наконец на глаза майору попалась стоянка поцивильней. Без долгих разговоров он заплатил за месяц вперед, загнал машину в самый дальний угол и, скинув «массу» с халявного аккумулятора, с тяжелым сердцем отчалил пешком.
— До свидания, девочка моя…
Да, да, в глубине души Александр Степанович был несколько сентиментален…
А на улице было темно, холодно и вьюжно, короче, погода к променаду не располагала. Вспоминая с нежностью тепло «семерочного» салона, Сарычев дошел до ближайшего фонаря и, стоя посреди пятна отвратительно ржавого света, просительно поднял руку.
Минуты не прошло, как на его призыв откликнулись, и небритый дедок, такой же древний, как и его «двойка» с «черным», навешенным еще во времена развитого социализма, номером, открыл дверь:
— Седай.
В машине было еще холодней, чем на улице, — печка не работала. Стекла покрывал красивый морозный узор, и на дорогу водитель взирал сквозь узкие, очищенные от снега смотровые щели. Однако высказываться было неудобно, и Сарычев уселся на краешек ледяного сиденья, стараясь не касаться его спиной.
Когда уже тронулись, майор заметил, что управление ручное — дедок оказался еще и безногим.
— Что это тебе, отец, в такую погоду дома не сидится? — искренне недоумевая, спросил Сарычев.
История была обычной — жена померла, дети разъехались, а потом пришли демократы и жрать стало нечего.
— Ничего, мы танкисты, Берлин брали, авось с голоду не сдохнем, — с оптимизмом заверил в заключение безногий гвардеец. — Бог даст, и перестройку переживем…
В этот момент машину резко повело вправо. Когда скольжение закончилось, Сарычев вышел и ничего уж такого страшного не обнаружил — лопнул передний правый скат. Это было не удивительно: от протектора осталась одна только гордая надпись сбоку: «Простор. Сделано в СССР».
Впереди, метрах в пятидесяти, на автобусной остановке толпился народ, и майор вдруг увидел девушку, которая, судя по угасающему свечению, доживала свои последние часы. Ни о чем не подозревая, она нетерпеливо махала рукой проезжавшим машинам. В это время хлопнула водительская дверь, и, скрежеща набалдашником палки по льду, экс-танкист вылез из драндулета. Осмотрел из-под щетинистых, выцветших бровей неисправность и смог сказать только:
— Ну, мля!
— Запаска с домкратом есть, отец? — поинтересовался Сарычев и, получив ржавый агрегат с лысым, как череп зачинателя перестройки, колесом, побрел вдоль дороги, пытаясь отыскать что-нибудь похожее на кирпич.
Между тем голосующей барышне повезло — включив мигалку, к ней направилась не то «пятерка», не то «семерка», было не разглядеть, но сейчас же «жигуленка» обогнал черный «мерседес»-купе и, проехав юзом, остановился. Это было странно. «Что-то здесь не так, — майор, запоминая номер, глянул „мерседесу“ вслед, коротко присвистнул и покачал головой, — на таких тачках бомбить не будут. Да и девица не ахти, ради такой „мерсы“ не тормозят. Странно, очень странно». Наконец он нашел обломок доски, с грехом пополам сменил колесо, и, раскочегарив двигатель с третьей попытки, дедок порулил дальше. Когда выехали на Московский, изнемогший Сарычев скомандовал:
— Стопори, отец. — Оставив себе доллары, он все имевшееся на кармане «дубье» презентовал оторопевшему вознице. — Дуй, дед, домой.
Улыбнулся и нырнул в метро. Так было куда быстрей, да и задубел он в драндулете изрядно…
Ленинград. Развитой социализм. Зима
А чего порассказать, было у Давида Андронниковича в избытке. Был он не какой-нибудь там «апельсин», купивший воровской «венец» за «горячие бабки» note 134, а настоящий «вор-полнота», коронованный в Печорской пересылке, и рекомендацию ему давал сам легендарный «горный барс» Арсен Кантария. «Блатыкаться» же учил его «законный вор» Гоги Чаидзе из Тбилиси, с которым бегал он «полуцветным» note 135 почти два года, пока не намотал свой первый срок. Много чего интересного услышал аспирант. К примеру, погоняло воровское Архилин означает «чертогончик» — амулет из трав, дающий по поверью неуязвимость от ментов. А если что-нибудь украсть в День Благовещения, то целый год будет удачным. Давид Андронникович неторопливо пил «Хванчкару», потирал грудь, где было наколото сердце, пронзенное кинжалом, и рассказывал Титову о старых добрых временах, когда «законники» действительно жили по законам. Не то что сейчас.
В конце недели за обедом, когда старинный кореш Архилина Ираклий приготовил такую бозартму, что было не оторваться, Сукалашвили пристально посмотрел аспиранту в глаза и сказал задумчиво:
— Расслабуха, дорогой, это хорошо. Да пора дело делать.
А в голове его Титов прочитал: не нужда бы, так он, вор в законе, с лохматушникомnote 136 в натуре в одном поле срать бы не сел. Да, дела, дела… Не так давно был Давид Андронникович человеком уважаемым, держал полгорода мертвой хваткой, однако, будучи настоящим законником, воровских понятий не нарушал и на порог к себе не пускал «спортсменов», ментов и помпадуров — представителей славной советской власти.
Другие же оборзели — обжимали друг друга, корешились с псами высоковольтнымиnote 137, а когда на сходняке Сукалашвили «заявил», его обозвали «лаврушником» note 138 и спросили, что вообще делает черно-жопый в исконно русских землях? Вместо ответа законный вор дал любопытному «леща» и, молча развернувшись, собрание покинул. А через день поставили на пику его поддужногоnote 139 Вахтанга, и хоть мокрухи не хотелось, но в оборотку пришлось присыпать троих. В отместку суки беспредельные сдали Архилина и всех его людей закупленным ментам, а те затрюмовалиnote 140 многих. Однако самым западловым было то, что человек, которому доверен был общак, на деле оказался сукой. Как только стали беспределыцики его трюмить, кассу сдал, за что и получил от них маслину промеж глаз…
Еще более удивительная вещь приключилась где-то через полгода, когда сказали Цыплакову ласково: «Готовься, депутатом будешь». Он тогда по-дурацки спросил: «А вдруг не выберут?» На что представитель бандитствующей прослойки со звучной кликухой Гнилой ухмыльнулся: «Не коси под вольтанутого, кент, за все уже замаксали. Здесь тебе не в церкви, не обманут — с долей не пролетишь».
Только вот если кто и похож на вольтанутого, так это сам Гнилой. Дерганый весь какой-то, будто мозги на нарах отморозил. Третьего дня примчался как сумасшедший, было слышно даже, как внизу завизжали тормоза его «гранд-чероки». Поздороваться не успел, сразу по-дурацки в лоб:
— Пересечься где можно с этим твоим, как его Стеклорезом, ну, который журналиста работал на прошлой неделе?
Ну как такой кретин до такой высоты допер — уму непостижимо!
Алексей Михайлович брезгливо скривился:
— Мой это человек, звонить надо.
— Слушай, кент. — Гнилой придвинулся к Цылакову вплотную, и обнаружилось, что одеколон у него хороший и дорогой. — Врубаешься, телка сидит «на Фонаре» note 122 раздвинувшись! Так я скину тебе закрученную мокрую с бабкамиnote 123, а ты меня, корешок отмажь, скомандуй сам Стеклорезу.
И не давая Алексею Михайловичу слова сказать, подмигнул — Только просят еще калган приволочь, для коллекции, говорят. Вот довесок кидают.
Он шмякнул на депутатский стол конверт с двумя толстыми пачками зелени, оскалился и исчез Ясное дело, родила его мама в феврале. note 124
Наничье
Из шифротелеграммыКогда прибыли менты, Гранитный сплюнул и двинул к себе — от вида цветниковnote 125 его блевать тянуло. Забившись в свою нору, он скомандовал раскладушкам заварить паренкуnote 126, потом выслал их и задумался.
…во время учебно-тренировочного полета звена штурмовиков СУ25 пилот ведомой машины, старший лейтенант Гавриленко Анатолий Ильич, 1970 года рождения, перестал отвечать на свои позывные — «43», а через несколько секунд, открыв огонь на поражение из автоматической пушки, без всяких видимых причин уничтожил самолет своего ведущего, майора Петрова Ивана Львовича, 1962 года рождения. После чего Гавриленко вышел на боевой, курс и произвел пуск ракеты типа «воздух—земля» по своему командному пункту. Выйдя из атаки, он сделал отворот и со следующего захода ракетами уничтожил склады ГСМ и боеприпасов. Израсходовав ракеты класса «воздух—земля», Гавриленко начал набор высоты и, заметив проходивший в своем коридоре грузопассажирский самолет ИЛ-76, ракетой класса «воздух—воздух» уничтожил его. Предположительно, израсходовав весь боезапас, старший лейтенант Гавриленко ввел свою машину в пике и врезался в ангар с находившимися там самолетами…
В животе страшно скомлилоnote 127, на душе было пакостно, никаких дельных мыслей в скворечник не лезло. Проклиная лажовую снагуnote 128 свою, Василий Евгеньевич забил косяк — дурь у него была классная, из Афгана, затянулся, чувствуя, как от горячего дурмана боль медленно исчезает, запил дым крепким остывшим чаем. А откуда, спрашивается, взяться здоровью, бодрости духа и хорошему настроению, когда сплошные стрессы? Да, реалии не радовали… Представив знойnote 129 Цыпы: «Ах, какой фаршмакnote 130, надо ж так облажаться!», он горестно вздохнул, сплюнул и неожиданно блаженно ухмыльнулся: а ведь не перевелись еще на Руси фраера усатые! Ничего страшного, все поправимо…
Завтра же Битый надыбает подходящего лоха и, отвернув башку, доведет ее до нужных кондиций, так, чтобы никто не признал. Вот он, калган заказанный, а что подкопчен да ушатан малость, так целоваться с ним вроде никто и не собирался.
— Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова. — Гранитный курнул еще и в целях экономии вызвонил по обычному телефону бригадира отмороженных Глобуса, прозванного так за огромный, круглый, как мяч, бритый под Котовского череп.
— Где вы, сироты казанские? — сурово спросил он подчиненного.
Ему ответил шепелявый из-за выбитого спереди зуба голос:
— В «Кишке» зависаем.
— Значит, так. Завтра поутряне отдай визит, и Битый чтоб был с тобой. Разжевал?
— Все будет елочкой, папа, — с энтузиазмом отозвался бывший уже изрядно на кочерге Глобус. — Зиг хайль!
Приятное общение на том закончилось, и Гранитный, крикнув громко:
— Судак, заводи машину! — докурил, оделся и запер дверь в свою нору. Затем тихо, чтобы не услышал ночной сторож, звякнул на пульт и поставил на сигнализацию. Хоть какой-то прок от ментов…
Под вечер стало холодать, и изрядно. От зусманаnote 131, несмотря на меховой прикид, Василия Евгеньевича даже затрясло, и он побыстрее нырнул в уютное, смачно орущее голосом Джаггераnote 132 тепло салона. Президентский джип был заделан на славу — под лайбу Джеймса Бонда, он хоть и хавал бензину немерено, но пер мощно, словно средний гвардейский танк, так что, ведомый опытной рукой Судака, быстро доставил) Гранитного к его апартаментам.
Гранитный ангажировал двухуровневый номер люкс в гостинице «Чудо севера» и лично размещался в двух комнатах, оставляя холл и третью в распоряжение телохранителя. Пока Судак запарковывал джип, Гранитный поднялся к себе на этаж и, открыв дверь, с ходу кинулся наполнять ванну — его все еще трясло от холода. Вскоре в номер ввалился Судак, его толстые щеки были розовыми от мороза.
— Василий Евгеньевич, ужин заказывать?
С трудом сдерживая внезапное желание въехать чем-нибудь тяжелым в физиономию подчиненного, Гранитный сказал сухо:
— Мне йогурта какого-нибудь, а себе возьми жратвы баксов на пятьдесят, не больше, а то харя треснет.
Он залез в ванну, врубил джакузи и ощутил наконец, как горячие водяные струи уносят куда-то усталость и доставшую боль в животе. Глаза его стали смыкаться, он с трудом поднялся и, едва обсушившись полотенцем, кое-как дотащился до роскошной двуспальной кровати. Морфей объял бандита своим невесомым крылом, и Василий Евгеньевич уже не слышал, как нажравшийся до отвала Судак вызвонил в счет «субботника» приличную пятидесятидолларовую шкуру и шумно пользовал ее всю ночь у камина, громко матерясь и вскрикивая при аргонеnote 133.
На следующий день, часам к двенадцати, пробив предварительно по телефону адрес, Сарычев уже был на месте. Он объехал здание и, увидев сногсшибательный джип с горячим еще двигателем, позвонил по изъятой у покойного Стеклореза трубке. Послышался знакомый уже голос Гранитного — серый, невыразительный, желчный какой-то. «Есть контакт». — Александр Степанович запарковал машину за углом, натянул перчатки, долго лепил снежок и, доведя его до каменной кондиции, с силой швырнул в лобовое стекло «хаммера».
На семь ладов взревела буржуазная сирена, однако хозяев это с первого раза не впечатлило. Отреагировали они лишь после третьего снежка. В стене открылась неприметная обшарпанная дверь, и к джипу вальяжно направился квадратный, поперек себя «ширше», крепыш. «Какие мы крутые». — Александр Степанович прищурил глаз, оценивающе ухмыльнулся — хорош, пригож, силен конечно, но кремневатости маловато, один апломб. Пока тот крутился возле машины, майор по стенке, по стеночке осторожно зашел внутрь здания и огляделся.
Собственно, смотреть было не на что — предбанник, заваленный старыми прилавками, да узкая лестница, ведущая на второй этаж. На площадке стол и пустое кресло, в котором, видимо, и размещался страж дверей.
Тем временем, побродив вокруг хозяйского джипа и ничего криминального не обнаружив, вальяжный крепыш направился обратно. Услышав, как скрипит снег под его ногами, Сарычев вжался в стену. Через мгновение сильным апперкотом в «бороду» он вырубил охранника и, не теряя ни секунды, принялся его обихаживать: вытянул поясной ремень, сделал двойную петлю, намертво связал руки за спиной. Затем выдрал подкладку куртки, глубоко запихал ее в полуоткрытую, слюнявую после нокаута пасть, изъял ствол, рацию и американский штык-нож от винтовки М-12. А как у нас с бельишком? Не теряя времени, Сарычев оставил стража без штанов и, расшматовав, их бывшего обладателя стреножил, а чтобы болезный не простудился, подштанники с трусами расписал не как полагается — наискось от пояса до колена, и лишь перерезал резинку. Из врожденного человеколюбия…
— Лежи тихо. — Майор оттащил тело за груду старого барахла и на несколько секунд замер, чутко вслушиваясь. Ничего подозрительного. Подтянувшись к двери, он отметил, что та заперта на кодовый замок. Отечественный. С ухмылочкой он вгляделся и, определив комбинацию по затертости кнопок, нажал четырьмя пальцами сразу. Замок бодро щелкнул, и Сарычев вошел внутрь.
Вначале никто ничего не понял. Тощенькая секретарша поинтересовалась как-то неуверенно: «Вы к кому?», а сидевший неподалеку амбалистый детина даже глазом не успел моргнуть, как его переносица повстречалась с майорским коленом, а на череп ему опустилась рука-молот. «Ничего не боятся, сволочи», — подумал Сарычев, вытягивая из его кобуры «беретту», направил ствол на оцепеневшую девицу и приложил к усам указательный палец:
— Тс-c-c! Где остальные?
Девица смотрела на майора не отрываясь, как кролик на удава, на худенькой шейке ее билась голубоватая жилка.
— Люська в ванной… Посуду моет. — Она кивнула острым подбородком в сторону коридорчика и наконец-то нашла в себе силы всхлипнуть: — Дяденька, не надо, дяденька…
— Двигай. — Майор за ухо вытащил ее из-за стола и, не отводя дула от побелевшей щеки, сказал шепотом: — Вякнешь, сделаю еще одну дыру. Все понятно?
Еще бы. Печально пересекли офис, вошли в непрезентабельный коридор. Здесь майор быстренько включил скорость — распахнув дверь, за которой слышалось журчание струй, резко затолкал пленницу внутрь.
— Вот и мы. Не ори, а то сдохнешь, — выразительно посоветовал он мывшей посуду девице и, дав ей секунду, чтобы переварить сказанное, коротко скомандовал: — Дамы, колготки снять! — Увидев нерешительность в их глазах, он резко взмахнул стволом и рявкнул: — Ну! Живо!
Это было страшно, и обе Люськи подчинились с профессиональной быстротой, а Сарычев оперативно прикрутил им руки к змеевику, игриво подмигнул и устремился к главнокомандующему. Не до баб-с.
Дверь в кабинет президента была заперта изнутри. Майор глубоко вдохнул, замер, прикрыв глаза, а когда кипящая, огненная лава переполнила его, мощным диагональным ударом ноги вышиб дверь вместе с коробкой, наполнив нору Гранитного грохотом и цементной пылью.
Президент был занят важным делом — он считал деньги. Квадратное зеркало за его спиной было сдвинуто в сторону, дверь секретного сейфа не скрывала потаенного. Сосредоточенно таская из стальных глубин пачки зелени и дубья, Василий Евгеньевич вел учет, сбивая купюры по сто листов и ровными рядами раскладывая их на полированной глади столешницы. Когда раздался грохот вышибаемой двери, особо он раздумывать не стал — быстро сунул руку под стол. Там у него, в лучших гангстерских традициях эпохи сухого закона, на двух магнитах была подвешена двустволка двенадцатого калибра, заряженная волчьей дробью. Отличная штуковина — оставалось только взвести курки…
Однако незваный гость отреагировал мгновенно выполнив «лепесток» — уход с линии атаки с поворотом вокруг своей оси, оказался совсем рядом с президентом. Мощно бабахнули стволы, разнося картечью экран монитора, а в тело Гранитному с мерзким, мокрым каким-то звуком глубоко вонзился американский штык-нож.
От страшной боли Василий Евгеньевич дико заорал. Потом он замолчал и долго не мог оторвать взгляд от рифленой рукояти, торчавшей из его правого плеча, а когда все же поднял глаза, из груди его опять вырвался громкий, неудержимый крик — перед ним стоял фраер, которого должен был замочить Стеклорез.
Скривившись от пронзительного крика, Сарычев взялся за рукоять штык-ножа и, придвинувшись к Гранитному, тихо спросил:
— Зачем тебе моя жизнь?
Чтобы вопрос звучал доходчивее, майор слегка повернул клинок в ране. От боли главнокомандующий прокусил себе губу, но годы, проведенные на зоне, в «отрицаловке», с прелестями БУРа и карцера, закалили его характер — ответом он Александра Степановича не удостоил. Просто истошно заорал. Прищурившись, майор быстро вытащил клинок, играючи повертел в пальцах и вонзил его в другое плечо Гранитного. Неглубоко, но неспешно…
— Ну?
Из раны президента вовсю струилась кровь, на лбу выступила обильная испарина, кончик носа заострился.
— Да на хрен мне твоя жизнь! — От страшной боли он едва не терял сознание. — Тебя заказали.
Внезапно зрачки его начали закатываться, кожа на лице приобрела синюшный оттенок, и Сарычев, торопясь, выкрикнул:
— Кто?
Застонав, Гранитный встретился с ним взглядом и понял: лучшее, на что можно надеяться, это быстрая, без мучений смерть.
— Цыплаков, — чуть слышно прошептал он, — Цыпа Жареный, папа мой… — и показал пальцем на стол. Затем силы оставили его, и он сполз в растекавшуюся по паркету липкую, темную лужу.
На столе в указанном направлении стоял телефон «панасоник».
— Привет Стеклорезу. — Сарычев добил Гранитного и тщательно вытер руки. Потом упаковал деньги и телефон в портьеру — получился приличных размеров узел, взвалил его на плечо и сразу стал похож на мешочника времен Гражданской войны. Он уже собрался на выход, как вдруг ожил звонок входной двери и раздался возмущенный шепелявый мат:
— Эй, братва, вы что там, совсем нюх потеряли, в натуре! Открывайте дверь, мать вашу, масть не чуете, что ли?
Это прибыли бригадир отмороженных Глобус со своей правой рукой Битым.
— Наше вам. — Сарычев резко распахнул дверь и сразу показал, какое оно наше-то — одному бандиту в пах с отличной концентрацией, другому в нюх и в челюсть с недурным акцентом. Внезапность — залог успеха. Да и удары были поставлены.
— Не скучайте, бойцы. — Майор перешагнул распластавшиеся тела, спустился к машине, сел и поехал. До дому. Что-то он устал от бандитствующих россиян… В парадной его ждал сюрприз — неподалеку от двери кто-то тоненько пищал. Это были два существа кошачьей породы, месяцев двух от роду. Оба котенка были черные, с белыми грудками, они сразу напомнили Сарычеву о погибших сиамских хищниках, и, проклиная свой дурацкий сентиментальный характер, он понес теплые комочки домой. Положил детенышей на диван неподалеку от мешка с деньгами, порысил в магазин и в зверином отделе запасся всем необходимым — по кошачьей части он был большой специалист.
Дома он развел в молоке сухой корм, дал котятам немного поесть и, невзирая на обиженный писк, понес их в ванную. Тщательно вымыл зоошампунем, следя, чтобы вода не попадала в уши, вытер насухо и, дождавшись, пока они вылижутся, опять устроил кормление зверей — теперь уже до отвала. Наконец настал самый важный момент. Засыпав кошачий туалет наполнителем, Сарычев посадил сверху питомцев, долго скреб пальцами и, дождавшись наконец обильного результата, обрадовался — зверье на заботу отвечало полным пониманием. Спать найденышей Сарычев положил в свою форменную шапку-ушанку. С кокардой, так ни разу и не надеванную…
Затем он достал реквизированный у Гранитного телефон и начал ревизию памяти. Вначале шли номера бандитствующих элементов, потом Сарычев попал в гастрологическую лечебницу и наконец раздался мяукающий женский голос:
— Приемная депутата Цыплакова.
Изливать душу народному избраннику майор не стал, отключился и крепко задумался. Похоже, взялись за него по-настоящему и как только поймут, что киллер облажался, доведут дело до конца — это только вопрос времени. М-да…
Вздохнув, майор вспомнил о мешке с деньгами, вывалил бабки на пол и принялся считать. Закончив строительство баррикад из пачек «цветной и белокочанной капусты», он устало присвистнул — денег, по его майорскому разумению, было просто астрономически много. До неприличия…
Между тем черные пушистые клубочки проснулись и опять устремились к блюдцу с кормом. Глядя на них, Сарычеву тоже захотелось есть. Дел на сегодня предстояло еще немало, потому процессом приготовления пищи майор заморачиваться не стал. Положил в карман пару пачек долларов, бросил узел с сокровищами в мешок из-под картошки, спустился к машине и поехал в гараж. Чувствовал он себя богатым, словно Крез, и голодным, словно волк.
Первым делом Александр Степанович заскочил в питейно-гастрономическое заведение «Село Шушенское». Кормили «ссыльных» основательно. Сарычев с аппетитом отведал похлебку по-политкаторжански — с ветчинкой, языком и каперсами, в горшочке, съел двойную порцию котлет «Как у Наденьки» — с картошечкой, белыми грибками и, непременно, батенька, с маринованными огурчиками. После блинчиков с паюсной икрой он поел клубники со сливками и в отличном настроении поехал по своим делам. Да, революционный процесс от пищеварительного неотделим!
На гараже было снежно. Откопав воротину, Сарычев поджег свернутую трубочкой газету, долго грел замерзший замок и, повернув наконец ключ, зашел внутрь. Электричества, как всегда, не было. Отыскав с помощью фонарика мусорное ведро, майор высыпал туда пачки денег и сверху, чтобы не погрызли крысы, до краев навалил гаек, болтов, обрезков железа. Выставил парашу с долларами на самое видное место — в углу у входа, запер гараж и неторопливо покатил к дому. Вздыхал, слушал, музыкальный бред, тянул время — расставаться с любимой тачкой не хотелось. А надо было, и немедленно. Вычислить человека по машине проще пареной репы. Примеров тому не счесть. И примешь ты смерть от коня своего…
Наконец на глаза майору попалась стоянка поцивильней. Без долгих разговоров он заплатил за месяц вперед, загнал машину в самый дальний угол и, скинув «массу» с халявного аккумулятора, с тяжелым сердцем отчалил пешком.
— До свидания, девочка моя…
Да, да, в глубине души Александр Степанович был несколько сентиментален…
А на улице было темно, холодно и вьюжно, короче, погода к променаду не располагала. Вспоминая с нежностью тепло «семерочного» салона, Сарычев дошел до ближайшего фонаря и, стоя посреди пятна отвратительно ржавого света, просительно поднял руку.
Минуты не прошло, как на его призыв откликнулись, и небритый дедок, такой же древний, как и его «двойка» с «черным», навешенным еще во времена развитого социализма, номером, открыл дверь:
— Седай.
В машине было еще холодней, чем на улице, — печка не работала. Стекла покрывал красивый морозный узор, и на дорогу водитель взирал сквозь узкие, очищенные от снега смотровые щели. Однако высказываться было неудобно, и Сарычев уселся на краешек ледяного сиденья, стараясь не касаться его спиной.
Когда уже тронулись, майор заметил, что управление ручное — дедок оказался еще и безногим.
— Что это тебе, отец, в такую погоду дома не сидится? — искренне недоумевая, спросил Сарычев.
История была обычной — жена померла, дети разъехались, а потом пришли демократы и жрать стало нечего.
— Ничего, мы танкисты, Берлин брали, авось с голоду не сдохнем, — с оптимизмом заверил в заключение безногий гвардеец. — Бог даст, и перестройку переживем…
В этот момент машину резко повело вправо. Когда скольжение закончилось, Сарычев вышел и ничего уж такого страшного не обнаружил — лопнул передний правый скат. Это было не удивительно: от протектора осталась одна только гордая надпись сбоку: «Простор. Сделано в СССР».
Впереди, метрах в пятидесяти, на автобусной остановке толпился народ, и майор вдруг увидел девушку, которая, судя по угасающему свечению, доживала свои последние часы. Ни о чем не подозревая, она нетерпеливо махала рукой проезжавшим машинам. В это время хлопнула водительская дверь, и, скрежеща набалдашником палки по льду, экс-танкист вылез из драндулета. Осмотрел из-под щетинистых, выцветших бровей неисправность и смог сказать только:
— Ну, мля!
— Запаска с домкратом есть, отец? — поинтересовался Сарычев и, получив ржавый агрегат с лысым, как череп зачинателя перестройки, колесом, побрел вдоль дороги, пытаясь отыскать что-нибудь похожее на кирпич.
Между тем голосующей барышне повезло — включив мигалку, к ней направилась не то «пятерка», не то «семерка», было не разглядеть, но сейчас же «жигуленка» обогнал черный «мерседес»-купе и, проехав юзом, остановился. Это было странно. «Что-то здесь не так, — майор, запоминая номер, глянул „мерседесу“ вслед, коротко присвистнул и покачал головой, — на таких тачках бомбить не будут. Да и девица не ахти, ради такой „мерсы“ не тормозят. Странно, очень странно». Наконец он нашел обломок доски, с грехом пополам сменил колесо, и, раскочегарив двигатель с третьей попытки, дедок порулил дальше. Когда выехали на Московский, изнемогший Сарычев скомандовал:
— Стопори, отец. — Оставив себе доллары, он все имевшееся на кармане «дубье» презентовал оторопевшему вознице. — Дуй, дед, домой.
Улыбнулся и нырнул в метро. Так было куда быстрей, да и задубел он в драндулете изрядно…
Ленинград. Развитой социализм. Зима
Из донесенияВремя тянулось медленно. Завлекательный поначалу «видак» к концу третьего дня уже осточертел, да и что было толку смотреть порнуху, если Архилин баб приводить запретил: «Слушай, дорогой, все зло от женщин». Оставалось только пить «Хванчкару» под вяленую дыню да слушать бесконечные байки «расписного» рассказчика.
В сектор «Б»
…Интересующий вас объект после вынесения ему приговора по статье 102 УК (высшая мера наказания)… совершил побег из зала суда, уничтожив при этом конвой и преследователей (общее число погибших шесть человек). Захватив находившийся неподалеку автозак, перевозивший особо опасного рецидивиста Сукалашвили Давида Андронниковича, он с места происшествия вместе с осужденным Сукалашвили скрылся. Местонахождение их на данный момент устанавливается…
Васнецов
А чего порассказать, было у Давида Андронниковича в избытке. Был он не какой-нибудь там «апельсин», купивший воровской «венец» за «горячие бабки» note 134, а настоящий «вор-полнота», коронованный в Печорской пересылке, и рекомендацию ему давал сам легендарный «горный барс» Арсен Кантария. «Блатыкаться» же учил его «законный вор» Гоги Чаидзе из Тбилиси, с которым бегал он «полуцветным» note 135 почти два года, пока не намотал свой первый срок. Много чего интересного услышал аспирант. К примеру, погоняло воровское Архилин означает «чертогончик» — амулет из трав, дающий по поверью неуязвимость от ментов. А если что-нибудь украсть в День Благовещения, то целый год будет удачным. Давид Андронникович неторопливо пил «Хванчкару», потирал грудь, где было наколото сердце, пронзенное кинжалом, и рассказывал Титову о старых добрых временах, когда «законники» действительно жили по законам. Не то что сейчас.
В конце недели за обедом, когда старинный кореш Архилина Ираклий приготовил такую бозартму, что было не оторваться, Сукалашвили пристально посмотрел аспиранту в глаза и сказал задумчиво:
— Расслабуха, дорогой, это хорошо. Да пора дело делать.
А в голове его Титов прочитал: не нужда бы, так он, вор в законе, с лохматушникомnote 136 в натуре в одном поле срать бы не сел. Да, дела, дела… Не так давно был Давид Андронникович человеком уважаемым, держал полгорода мертвой хваткой, однако, будучи настоящим законником, воровских понятий не нарушал и на порог к себе не пускал «спортсменов», ментов и помпадуров — представителей славной советской власти.
Другие же оборзели — обжимали друг друга, корешились с псами высоковольтнымиnote 137, а когда на сходняке Сукалашвили «заявил», его обозвали «лаврушником» note 138 и спросили, что вообще делает черно-жопый в исконно русских землях? Вместо ответа законный вор дал любопытному «леща» и, молча развернувшись, собрание покинул. А через день поставили на пику его поддужногоnote 139 Вахтанга, и хоть мокрухи не хотелось, но в оборотку пришлось присыпать троих. В отместку суки беспредельные сдали Архилина и всех его людей закупленным ментам, а те затрюмовалиnote 140 многих. Однако самым западловым было то, что человек, которому доверен был общак, на деле оказался сукой. Как только стали беспределыцики его трюмить, кассу сдал, за что и получил от них маслину промеж глаз…