Страница:
И еще я собирал пластинки. Собрал десяток пластинок Битлз в оригиналах Парлафона и Эпплз от Плиз, плиз ми до Лет ит би, десяток Роллинг стоунз, Стенд ап и Бенефит андерсеновского Джезро Талла плюс охапку классической музыки.
В начале 1970 года я в последний раз отличился на спортивном поприще, выиграв серебро на Зимнем первенстве страны среди юниоров по прыжкам в высоту, а весной в Сочи повредил коленный сустав, а в конце года, залеченное казалось бы совсем, порвал колено еще раз. На перекрестке судьбы с юношеским вселенским задором думалось возможным все - и причуды первой звезды рока, и суровая олимпийская стезя.
Мой тренер, великий человек, сокрушался:
- Он хиппи! Я же был в Америке я видел таких с гитарами. Он же настоящий хиппи! Сделайте же с ним что-нибудь!
Но я не относился ничуть к бездеятельным хиппи. Я являлся деятельным безумцем молодежности, не понимая, в начале какой тропы нахожусь.
Во второй половине шестидесятых к року относились у нас в стране административно-культурные единицы снисходительно-доброжелательно, а к концу десятилетия надменно и обиженно-индифферентно. Кажется, в 1969 году ленинградский состав Фламинго выступал в Политехническом институте и перед выступлением у Фламинго сломались усилители (добрая наша традиция). Пока усилители чинили специалисты, публика чинила залу ущерб, вырабатывая по Павлову рефлекс на отечественный рок. Тот день стал переломным во взаимоотношении административно-культурных единиц и любителей новой музыки. Вышел указ, обязывающий иметь всякому ансамблю в составе духовую секцию, запрещающий исполнять композиции непрофессиональных авторов, обязывающий всякую группу приезжать в Дом народного творчества на улицу Рубинштейна и сдавать программу комиссии, состоящей из тех же административно-культурных единиц. Однако! Мы и такие, как мы, мыкались по случайным помещениям, из которых нас гнали взашей по поводу и без повода, мы скопидомничали, собирая жалкие рубли на аппаратуру, мы, собственно, были вольными поморами, а нам предлагали крепостное право, нам предлагали оставаться народной самодеятельностью, но ничего не делать самим. Разрешалось лишь мыкаться и скопидомничать.
Однако систему пресечения еще не отработали, но это был первый шаг, точнее подталкивание к подполью. Удавалось еще концертировать в вузах, но противникам уже удавалось пресекать концертирования. К началу 1971 года в стылом ленинградском воздухе запахло войной...
Коля Васин, условно его так назовем, рослый и восторженный бородач, заметно выделялся из публики тех лет. Он считался реликвией и гордостью города (условного города волосатиков), потому что никому более не то чтобы не удавалось, а даже и не мечталось получить посылку от самого Джона Леннона. А Коля Васин получил. После раскола Битлз. Джон собрал Пластик Оно Бенд, который выступил с концертом в Торонто. Коля Васин поздравил 9 октября 1970 года Джона Леннона с тридцатилетием, а благодарный Джон Леннон прислал Коле Васину пластинку с записью концерта в Торонто. Там Джон исполнил Дайте миру шанс и под его лозунгом проходят сейчас массовые форумы борцов за мир. Коле Васину от Джона Леннона с приветом - такой автограф на невских берегах не имел цены.
Этот-то Коля Васин и вызвал меня к себе по очень важному делу. Не помню точно, но, кажется, стояли холода и я долго трясся в трамвае, пока добрался до Ржевки. В этом несуразном районе, где деревянные частные дома соседствовали с застройками времен малых архитектурных излишеств, и жил корреспондент лидера Битлз. Найдя дом, я поднялся по лестнице и позвонил. Мне открыл Коля Васин. Он был одет в широкую, не заправленную в брюки, белую рубаху и домашние тапочки. Мы обнялись по-братски. Я довольно сдержан в проявлении чувств, но так полагалось в этом доме. Мы прошли в комнату, по которой сразу можно было представить жизненные приязни хозяина. На стенах висели фотографии битлов, особенно Джона, стеллажи были заставлены коробками с магнитофонными пленками, тут же стоял магнитофон и колонки, проигрыватель, пластинки стопками лежали повсюду, а увесистые, величиной с рождественский пирог, альбомы составляли, пожалуй, главную достопримечательность. Коля Васин работал художником-оформителем и, судя по этим альбомам, художником-оформителем являлся отменным. Несколько альбомов он посвятил Битлз, имелся альбом, повествующий об истории отечественного рока. В нем хранились редчайшие фотографии и если б его сейчас издать, то издание б пользовалось спросом и его можно было б обменивать населению на макулатуру. И это без обидного подтекста.
Коля Васин сказал:
- Есть идеи. Есть замечательные идеи. Сейчас придет наш человек и все расскажет, а пока, извини, старик, я поставлю Джона.
Он поставил Джона, закрыл глаза и, сидя в кресле, стал раскачиваться под музыку Джона, кайфовать, а я стал ждать нашего человека, поскольку ехал на Ржевку не кайфовать, а слушать идеи.
Скоро наш появился, Худощавый и белокурый, с нервным лицом, с прозрачными глазами, и очень внимательными глазами, одетый в серый костюм, светлую рубашку, галстук. На лацкане пиджака поблескивал комсомольский значок, и не просто значок, а с золотой веточкой. Такой значок должен был говорить об особых полномочиях. Тогда я представлял нашего человека другим волосатиком в поношенной экипировке, так я выглядел сам, но Коля Васин предупреждал - придет наш, а я верил Коле Васину.
- Арсентьев, - представился человек с полномочиями. Он смотрелся года на двадцать четыре.
Арсентьев сел, потер зябко ладонь о ладонь, помолчал и начал говорить, словно не для меня, а вообще, лишь изредка бросая короткие взгляды:
- Есть идея организовать клуб. Некое сообщество людей, объединенных одними интересами и таковой опыт уже имеется по организации фотоклубов, филателистических и нумизматических клубов. С молодежью, увлекающейся рок-музыкой, дело обстоит не просто, но есть мнение, которое я представляю, что стоит попробовать и объединить их, и сбить нездоровый ажиотаж, который музыкантам только вредит, и дать рост наиболее талантливому.
- Санкт-Петербург - самая крутая команда в городе! - это Коля Васин перестал кайфовать и включился в разговор.
Арсентьев посмотрел на меня внимательно и продолжил:
- Но и много, естественно, противников. Поэтому мы должны сперва организоваться, представить программу действий, провести ряд мероприятий и поставить противников перед фактом. Эта анархия, это каждый за себя - ничего не даст. Может, стоит подумать и приобрести общую клубную аппаратуру и тем гарантировать профессиональное звучание всякого выступления.
- Да, да, аппаратура нужна! - Я был согласен. Я был согласен объединиться хоть с чертом лысым, чтобы гарантировать профессиональное звучание, и не мог сдержать волнения перед нашим человеком, обладающим полномочиями.
- Уже согласились Аргонавты, Белые стрелы, Славяне и даже Фламинго. Мы победим, старик! - воскликнул Коля Васин.
Помню, опять было холодно, но лед на Неве уже сошел. Мне велели явиться в один из воскресных дней к Медному всаднику, что я и сделал. Большая группа волосатиков по велению Арсентьева также явилась к памятнику. По ходу приветствуя знакомых, подхожу к Летающему суставу.
- Чего ждем? Что-то будет, Мишка?
- А все ништяк, чувачок, ништяк! Зачем-то ведь звали.
Я завидовал простоте его реакций, чувствуя, что неожиданная слава делает меня осторожным и даже пугливым.
Подходили знакомые, посмеивались, подошел Коля Басин, восторженный голос его слышался издалека. Он был в кожанке времен Пролеткульта, кепке восьмиклинке, сшитой из потертой джинсовой ткани, крупный круглый значок на лацкане кожанки с I Love John походил на мишень, и вся наша пестрая группа походила на мишень. Но выстрела не произошло. Раздалась команда и мы двинулись к дебаркадеру, что стоял у парапета напротив Медного всадника и, к общему удивлению, погрузились на речной трамвайчик, который тут же и отвалил от дебаркадера.
Появился Арсентьев. В аккуратном плаще строгой расцветки, с аккуратным пробором. Он вежливо приветствовал каждого рукопожатием. Ладонь у него оказалась холодная, а пальцы цепкие и сильные. Руководителям групп предлагалось пройти в овальную каюту, а рядовым деятелям рок-музыки - в общую.
- Касты какие-то, - расстроился Мишка. - Вы, значит, брахманы, а мы пушечное мясо рок-н-ролла? Н-да. Ништяк!
В овальной каюте собралась элита и Арсентьев повторил более развернуто то, что я уже слышал на Ржевке, и предложил наметить конкретный план и проект Устава создаваемого Клуба. Говорили много глупостей, Арсентьев конкретизировал и поправлял, а еще конкретизировала и поправляла такая же белокурая и голубоглазая, как Арсентьев, молодая женщина, так же строго и аккуратно одетая и причесанная. Арсентьев и Белокурая сидели рядом. Дебаты продолжались бесконечно и я вышел в общую каюту, где оказалось веселее и бесшабашнее. Брякала посуда, курили - табачные облака клубились над головами рок-н-ролльщиков, запах горчил.
Музыкальная общественность изъявила желание и желание исполнилось речной трамвайчик подошел к ближайшему дебаркадеру и выборные от рок-н-ролльщиков рванули в ближайший гастроном. По их возвращении круиз продолжился.
В итоге приняли на речном трамвайчике Устав, довольно жесткий Устав, многое запрещалось, постановили скинуться по двадцать рублей в кассу Клуба и от Арсентьева получили указание ждать следующие указания.
Этот вольный, разинский круиз добил сомневающихся, и теперь мы представляли из себя ярых сторонников долгожданного Клуба, что принесет долгожданную легальность, признание и профессиональное звучание.
А пока что квинтэссенцией сезона, катаклизмом года, землетрясением нравов... Мухинскому училищу исполнялось сколько-то там круглых лет. Нас, как сиюминутных знаменитостей, чуть не слезно просили украсить выступлением Санкт-Петербурга юбилей. Мы и украсили, чем смогли.
На вечер прибыло много выпускников прежних лет и они, придя по пригласительным билетам к началу вечера, увидели огромную толпу, сгрудившуюся у дверей, запрудившую даже пол-улицы, на которую выходил фасад училища. Испуганный милиционер пытался объясниться с толпой через мегафон, но толпа имела навык, толпа стояла стеной, и обладатели пригласительных билетов в большинстве не смогли попасть в училище, а наиболее активных, возмущавшихся вслух, пытавшихся пробиться к дверям юбиляров, милиция как раз и забирала. Имевшая же навык толпа напирала, но напирала, не нарушая явно предписаний социалистического общежития.
Я оказался в толпе, и меня передали через толпу к дверям на руках. В самом училище оказалось не лучше. Затейливые коридоры барона Штиглица походили на цыганский табор. Единственно, что не жгли костров. Осторожность и пугливость во мне прогрессировали и приводили к противоположным проявлениям. И хотя я более не практиковал выбегать на сцену босиком, но на колени все же падал, и метался зверем, и прыгал через колонки, и кричал в микрофон про осень и сердце камня. А Володя лишь еще более преуспел в синкопах, а Серега еще и дул в губную гармонику, а Мишке хоть и было иногда не до клавишей, но зато еще более он соответствовал прозвищу Летающий сустав, летая по сцене с бубном и чаруя экзальтированных болельщиц.
Теперь я даже ставил под удар родителей: они занимали довольно серьезные должности на производстве, и на одном из совещаний по идеологии упомянули так называемую рок-музыку, упомянули и Санкт-Петербург, приписав ему чуть ли не монархистские настроения.
Я этого не понимал. Мы ведь просто сочинили музыку и слова к ней. И просто выступали не бог весть на каких подмостках. Может, это была хреновая музыка и слова, но мне казалось, что, наоборот, Петербург, запевший на родном языке, достоин пусть не поддержки, но хотя бы невмешательства. И я очень надеялся на Клуб, на Арсентьева и на его значок с золотой веточкой.
По сложной системе конспиративных звонков узнаю - ночью, на улице Восстания, в здании бывшей гимназии произойдет встреча лучших клубных музыкантов с польской рок-группой Скальды, приехавшей в СССР на гастроли. Иметь при себе три рубля на организационные расходы. Играют с нашей стороны Фламинго и Санкт-Петербург. Под утро - джем, то есть совместное и импровизационное выступление музыкантов из разных составов. Лишнего не болтать. Аппарат выкатывает Фламинго.
Не болтая лишнего, собираемся и едем в метро, встречаем в дороге Никиту Лызлова, бывшего участника одной из университетских групп. Никита учился на химическом и там устраивал Петербургу концерт.
Не болтая лишнего, зовем Никиту с собой.
- Ночью! Концерт со Скальдами? Бред! - У Никиты крупное, вытянутое лицо и широкий лоб марксиста, грамотная усмешка и прочный запас юмора, - Но ведь разыгрываете!
Заключаем пари и едем, на улице Восстания находим гимназию - тяжелое, мертвое, без света в окнах здание. В дверях быстрая тень - открывают. Поднимаемся по гулкой, пустой лестнице и оказываемся вдруг в большом ярком зале, с узенькими, занавешенными окнами. Народу мало - все знакомые. Но незнакомое чувство простора и свободы в ограниченном просторе гимназии, в которую они вошли по-человечески через дверь, а не через пресловутую женскую туалетную комнату, это незнакомое состояние делает их робкими, тихими, даже серьезными.
Знакомят со Скальдами. Братаны Зелинские, Анджей и Яцек, с сотоварищами - очень взрослые и соответственно пьяные славяне. Арсентьев тут же, и Васин, и всякая музобщественность, обычный мусор, которого - чем с большим напором катила река рок-н-ролла - всегда хватало.
Играет Фламинго, играет Санкт-Петербург. С помощью проигранного Никитой пари разошлись-таки в непривычной обстановке и комфорте, и я свое откувыркался по сцене и падал несколько раз на колени, про себя понимая, что пора менять имидж Петербурга, имидж ярых парубков на что-то другое, на имидж людей не стремящихся к успеху, а достигших его.
Братья Зелинские, надломленные гастрольным бражничеством и буйством ночного сейшена, на вопрос Росконцерта - с каким из советских вокально-инструментальных ансамблей Скальды согласились бы концертировать? ответили:
- Если пан может, то пусть пан даст нам Санкт-Петербург, - ответили и, говорят, заплакали.
Пан из Росконцерта не знал про Санкт-Петербург, а если и знал, то знал так, как знала Екатерина II про Пугачева - страшно, но очень далеко, а между мной и им не один полк рекрутов и не один Михельсон - преданный генерал...
После комфортного сейшена на улице Восстания конспиративный авторитет Арсентьева и, конечно же, Васина стал непререкаемым. Мне же казалось - я более не распоряжаюсь полностью своим детищем, своим Санкт-Петербургом, а становлюсь исполнительным унтером в железном легионе Арсентьева.
Его адепты, закатив невидящие глаза, повторяли: Идея - Наша идея - Идея нашего Клуба - Мы не позволим, чтобы кто-то предал нашу идею! - Наша идея священна!
Однако черт с ними, - думалось мне. - Должны же быть и толкователи, священные авгуры, стоики и стойкие талмудисты. Если есть священная идея, то, пусть их, значит, она есть. Главное, Клуб - это глоток свободы, это минимальный комфорт, это будущие концерты без глупой тасовки с администрацией, которой вечно объясняй, что ты не чайник и не монархист, и не бил ты окон и не сносил дверей, хотя и рад, что кто-то бил и сносил, поскольку, если ты, администратор, видишь в нас монархистов, то мы видим в тебе козла вонючего, а точнее монархиста в квадрате, ведь это нужно быть стопятидесятипроцентным монархистом, чтобы услышать в наших лирических, пардон, песнях прокламацию абсолютизма!
В чем никогда не было дефицита, так это в дураках. Мы же стояли в первых их рядах...
А землю все-таки пробудило тепло, от тепла земля проросла травой, деревья - клейкими листочками. Ночи же от весны к лету становились все светлее, пока не вылиняли, как тогдашний мой Wrangler, купленный за тридцатку и застиранный до цвета июньских ночей.
Я отвечаю теперь не только за Санкт-Петербург, но и за группу кайфовальщиков, любителей подпольных увеселений. Санкт-Петербургом я распоряжаюсь не полностью, но зато кайфовальщики теперь в моих руках.
По системе конспиративных звонков узнаю время и номер телефона. Звоню. Голос женский.
- Группа номер пятнадцать, - называю.
- Двадцать три - тридцать, - отвечает. - Адрес - улица Х, дом У.
Звоню кайфовальщикам и договариваюсь возле Финляндского. Конспирация вшивая. Из цветасто-волосатой толпы, пугающей своим видом спешащих к субботним электричкам трудящихся, ко мне пробиваются кайфовальщики из группы номер 15 и сдают по трехе. Погружаемся толпой в удивленные трамваи и, громыхая, укатываем на улицу Х, дом У.
На Охте находим дом - школа нового, индустриально-блочного типа. А ночь светлее юности...
Арсентьев и подруга его белокурая - словно клуха и петух, а яркий галстук Арсентьева только подчеркивает сходство.
В зале битком. Несколько киношных софитов стоят возле сцены, а на сцене мрачноватые поляки из группы обеспечения Скальдов раскручивают провода. Сдаю трешницы кайфовальщиков Арсентьеву в фонд Клуба. Разглядываю мрачноватых поляков и ту аппаратуру, что они подключают. Аппаратура что надо - Динаккорд и клавиши Хаммонд-орган. Появляются братья Зелинские с сотоварищами. Такие веселые. Они опять в России на гастролях. И, полтыщи кайфовальщиков в зале становятся все веселее. А в спецкомнате поляков веселили на трешницы кайфовальщиков.
Скальды выходят на сцену играть на Динаккорде, а зал орет им, а старший Зелинский пилит на Хаммонд-органе, а младший - на трубе или скрипке. И сотоварищи пилят на басе и барабанах. А когда Скальды на прощание играют Бледнее бледного из Прокл Харум, в зале начинается чума. Или холера. Какая-то эпидемия с летальным исходом в перспективе.
- Ну, полный отлет! - кричит Летающий сустав, а рыжие Лемеговы ухмыляются нервно.
Эпидемия продолжается и когда Скальды уходят со сцены в ту комнату, где их поджидает Арсентьев и Белокурая с парочкой приближенных добровольцев-официантов из рок-н-ролльщиков.
Мрачноватые поляки сворачивают Динаккорд и Хаммонд. Мы только хмыкнули.
Пока кайфовальщики чумеют в зале и на ночной лужайке возле школы, Аргонавты вытаскивают свои самопальные матрацно-полосатые колонки, а я думаю, что и это, пожалуй, сгодится для бандитско-музыкального налета.
Играют Аргонавты, - нормально играют и нормально поют, и лучше всего поют на три голоса из Бич Бойз, но это так - вчерашний день. А сегодняшний день - это мы, Санкт-черт-возьми!-Петербург, думаю я, чувствуя, как привычный озноб пробегает по телу, и это значит - выступление получится.
И оно получается. Рвем Аргонавтам все провода. В зале то же самое. Только в квадрате. Или в кубе.
Далее Зелинский на четвереньках выбирается на сцену и джемует по клавишам, а перед ним пляшут ленинградские мулаты Лолик и Толик до тех пор, пока Зелинский не падает в оркестровую яму. Веселая жизнь! Кайф!..
Хранится у меня пара затертых фотографий той ночи июня 1971 года. Косматый молодой человек в белых одеждах бежит по сцене с гитарой. Лица не видно почти. Тут же Серега, Володя, Мишка - дорогие моей памяти товарищи, объединенные порывом настоящего драйва, музыкального движения, гонки. И по мгновению, вырванному фотографом, можно восстановить вкус времени, как по глотку воды - вкус реки; а вкус тех лет - терпкий, с горчинкой противостояния, через которое входящее поколение больших городов пыталось, путаясь в чащобах, осознать себя. Да и не все вышли из чащи к ясным горизонтам, но ведь начинались те самые семидесятые, о которых теперь сказано миром скорбно и зло. И не хочу я героизировать или романтизировать наше стихийное, противостояние тому, о чем теперь сказано миром скорбно и зло, но лишь предположить, что молодости, может быть, дан дар предчувствия больший, чем опыту... Да, опыта у нас не было совсем...
Параллельно с концертами Арсентьева еще проходили не централизованные новой властью выступления, и тут стоит вспомнить двухдневный шабаш в Тярлево в большом деревянном клубе, на сцене которого Санкт-Петербург набрал-таки еще очков сомнительной популярности в компании с другими популярными тогда рок-группами - не стану врать и называть их, поскольку не помню точно. Но точно помню - Коля Васин лез целоваться от восторга, а после рок-н-ролльщики и кайфовальщики победно шли к станции, но по дороге рок-н-ролльщиков и кайфовальщиков, возглавляемых Колей Васиным, атаковали тярлевские дебилы и гоняли по картофельным полям, удовлетворяясь, правда, лишь внешним унижением пришельцев.
Весной и летом 1971 года прошло несколько ночных концертов, организованных Арсентьевым.
Лично я передал ему значительную сумму из трешниц кайфовальщиков и как-то, прикидывая перспективы, неожиданно пришел к простой и страшной мысли: Ведь это же просто афера! Нас же просто подсекли, словно рыбину на блесну, на блестящий значок с веточкой! Мы раньше работали и получали от профкомов несчастные восьми-, десятирублевки и покупали, пропади они пропадом, усилители и динамики. Но теперь-то все в руках Арсентьева, а что-то не слышно о признании, о Клубной собственности, мы лишь глубже и глубже опускаемся в подполье, уже чувствуется его сырость и шорох мышей, и далекий пока оскал крыс!
Молодость болтлива, а я был молод, резок и, придя к страшному выводу, стал болтать на всех рок-н-ролльных углах. И не только я - еще несколько смельчаков допетрило до аналогичных выводов. После речей наших только что не крестились и, наговорившись вдосталь, я лично успокоился, тайно надеясь на ошибку. Но волна, так сказать, пошла, и где-то в августе, кажется, Санкт-Петербург вызвали на своеобразный рок-н-ролльный ковер, а точнее в пивной зал Медведь, что напротив кинотеатра Ленинград в полуподвальчике.
Мы с Мишкой притащились в полуподвальчик и, оказалось, полуподвальчик ангажирован Арсентьевым и в этом пивном Медведе нас, то есть Санкт-Петербург, должны судить.
За несколькими столами над кружками и сушеными рыбными хвостами сидели волосатики, но не музыканты в основном, а, скажем так, музыкальная общественность. Они предали нашу идею, - сказал один нервный. Они никогда не были преданы нашей идее, - сказала одна невзрачная. Они пытались провалить наш Клуб, его идею и идею его порядка, - сказал один с выдвигающейся вперед, словно ящик аз письменного стола, челюстью.
- Чего это они? - удивился Мишка. - Эй, мужики! Пивка плесните!
Они, мало сказать, недостойны, - сказал другой нервный. Если чего они и достойны... - сказала другая невзрачная. Если и достойны, то осуждения и... - сказал другой, вперяя в нас вытаращенные глаза, эти два протухших желтка.
Поднялся Арсентьев, быстрым зябким движением переломил пальцы, остановил говоривших движением руки. Он был в костюме и галстуке, хотя на улице стояла жара. На лацкане подмигивал значок с веточкой.
- Дошли слухи, - сказал он и мягко улыбнулся, - но я как-то не верю.
- Конечно! - это Коля Васин не выдержал. - Вы что же! - крикнул он нам. - Ведь неправда, что вы не достойны!
- А в чем дело? - спросил я.
- В том, - быстро ответил Арсентьев, - что разговоры, исходящие из Санкт-Петербурга и ему подобных - это кинжальный удар в спину Клуба, нашей организации. И именно в тот момент, когда решается его судьба, когда сделано много. Возможна и критика, но предательство - есть предательство. А с предателями...
-. Да скажи, что не так! - Васин чуть не плакал.
Все лица пивного Медведя обратились к нам,
Я повторил все, о чем болтали на рок-н-ролльных углах.
- Ясно. - У Арсентьева еще более побледнело лицо. - Ясно, ясно. - Он помолчал, еще переломил пальцы и продолжил: - Предлагаю группу Санкт-Петербург исключить из Клуба. - Все в пивном Медведе замерли. - И не просто исключить, - голос Арсентьева стал крепче, а по щекам поднялось зарево румянца, - а исключить и добиться его полного бойкота! Его полной изоляции! - голос накалялся и переходил в крик: - Мы не позволим! Никогда мы не позволим предателям разрушить здание долгожданного... - Он кричал и крик его завораживал, и я уже жалел, что связался с обладателем такого значка и такого крика.
Арсентьев замолчал, и все проголосовали за исключение.
Я был убит. Но вдруг Мишка, разрушая истерическую пивную тишину, засмеялся:
- Да ну их к хренам, юродивых. Кто они и кто мы, вспомни!
Через день мы с Мишкой укатили на Ярославщину валять дурака и валяли дурака там до осени, а осенью несколько раз ходили как кайфовальщики на трехрублевые сейшены Арсентьева, а после узнали, что Арсентьев арестован.
Каждый из нас получил по повестке на улицу Каляева. Там, в следственном отделе, мы сидели в долгом коридоре, поджидая свою очередь, и лично я не был рад, что оказался прав, я с тоской вспоминал ночные концерты, понимая, что верить теперь не смогу всякому, кто придет с предложением легальности, и понимая, что таких предложений в ближайшее время не последует.
Выяснилось - Арсентьев носил значок не по праву и в смысле значка он, собственно говоря, не являлся никем. Усталый человек из следственного отдела механически задавал вопросы: был ли там-то и там? сдавал ли трешницы и сколько? и про речной трамвайчик, и про Скальдов. Прочтите, распишитесь, свободны. Мы свободно выходили из следственного отдела и тут же устраивали на бульварчике имени Каляева недолгие толковища, а после расходились по своим рок-н-ролльным берлогам, не верящие ни во что. И получалось, что в пивном Медведе вечевали в основном одни, общественность, а на Каляева таскали других, артистов, творцов, так сказать, бедных.
В начале 1970 года я в последний раз отличился на спортивном поприще, выиграв серебро на Зимнем первенстве страны среди юниоров по прыжкам в высоту, а весной в Сочи повредил коленный сустав, а в конце года, залеченное казалось бы совсем, порвал колено еще раз. На перекрестке судьбы с юношеским вселенским задором думалось возможным все - и причуды первой звезды рока, и суровая олимпийская стезя.
Мой тренер, великий человек, сокрушался:
- Он хиппи! Я же был в Америке я видел таких с гитарами. Он же настоящий хиппи! Сделайте же с ним что-нибудь!
Но я не относился ничуть к бездеятельным хиппи. Я являлся деятельным безумцем молодежности, не понимая, в начале какой тропы нахожусь.
Во второй половине шестидесятых к року относились у нас в стране административно-культурные единицы снисходительно-доброжелательно, а к концу десятилетия надменно и обиженно-индифферентно. Кажется, в 1969 году ленинградский состав Фламинго выступал в Политехническом институте и перед выступлением у Фламинго сломались усилители (добрая наша традиция). Пока усилители чинили специалисты, публика чинила залу ущерб, вырабатывая по Павлову рефлекс на отечественный рок. Тот день стал переломным во взаимоотношении административно-культурных единиц и любителей новой музыки. Вышел указ, обязывающий иметь всякому ансамблю в составе духовую секцию, запрещающий исполнять композиции непрофессиональных авторов, обязывающий всякую группу приезжать в Дом народного творчества на улицу Рубинштейна и сдавать программу комиссии, состоящей из тех же административно-культурных единиц. Однако! Мы и такие, как мы, мыкались по случайным помещениям, из которых нас гнали взашей по поводу и без повода, мы скопидомничали, собирая жалкие рубли на аппаратуру, мы, собственно, были вольными поморами, а нам предлагали крепостное право, нам предлагали оставаться народной самодеятельностью, но ничего не делать самим. Разрешалось лишь мыкаться и скопидомничать.
Однако систему пресечения еще не отработали, но это был первый шаг, точнее подталкивание к подполью. Удавалось еще концертировать в вузах, но противникам уже удавалось пресекать концертирования. К началу 1971 года в стылом ленинградском воздухе запахло войной...
Коля Васин, условно его так назовем, рослый и восторженный бородач, заметно выделялся из публики тех лет. Он считался реликвией и гордостью города (условного города волосатиков), потому что никому более не то чтобы не удавалось, а даже и не мечталось получить посылку от самого Джона Леннона. А Коля Васин получил. После раскола Битлз. Джон собрал Пластик Оно Бенд, который выступил с концертом в Торонто. Коля Васин поздравил 9 октября 1970 года Джона Леннона с тридцатилетием, а благодарный Джон Леннон прислал Коле Васину пластинку с записью концерта в Торонто. Там Джон исполнил Дайте миру шанс и под его лозунгом проходят сейчас массовые форумы борцов за мир. Коле Васину от Джона Леннона с приветом - такой автограф на невских берегах не имел цены.
Этот-то Коля Васин и вызвал меня к себе по очень важному делу. Не помню точно, но, кажется, стояли холода и я долго трясся в трамвае, пока добрался до Ржевки. В этом несуразном районе, где деревянные частные дома соседствовали с застройками времен малых архитектурных излишеств, и жил корреспондент лидера Битлз. Найдя дом, я поднялся по лестнице и позвонил. Мне открыл Коля Васин. Он был одет в широкую, не заправленную в брюки, белую рубаху и домашние тапочки. Мы обнялись по-братски. Я довольно сдержан в проявлении чувств, но так полагалось в этом доме. Мы прошли в комнату, по которой сразу можно было представить жизненные приязни хозяина. На стенах висели фотографии битлов, особенно Джона, стеллажи были заставлены коробками с магнитофонными пленками, тут же стоял магнитофон и колонки, проигрыватель, пластинки стопками лежали повсюду, а увесистые, величиной с рождественский пирог, альбомы составляли, пожалуй, главную достопримечательность. Коля Васин работал художником-оформителем и, судя по этим альбомам, художником-оформителем являлся отменным. Несколько альбомов он посвятил Битлз, имелся альбом, повествующий об истории отечественного рока. В нем хранились редчайшие фотографии и если б его сейчас издать, то издание б пользовалось спросом и его можно было б обменивать населению на макулатуру. И это без обидного подтекста.
Коля Васин сказал:
- Есть идеи. Есть замечательные идеи. Сейчас придет наш человек и все расскажет, а пока, извини, старик, я поставлю Джона.
Он поставил Джона, закрыл глаза и, сидя в кресле, стал раскачиваться под музыку Джона, кайфовать, а я стал ждать нашего человека, поскольку ехал на Ржевку не кайфовать, а слушать идеи.
Скоро наш появился, Худощавый и белокурый, с нервным лицом, с прозрачными глазами, и очень внимательными глазами, одетый в серый костюм, светлую рубашку, галстук. На лацкане пиджака поблескивал комсомольский значок, и не просто значок, а с золотой веточкой. Такой значок должен был говорить об особых полномочиях. Тогда я представлял нашего человека другим волосатиком в поношенной экипировке, так я выглядел сам, но Коля Васин предупреждал - придет наш, а я верил Коле Васину.
- Арсентьев, - представился человек с полномочиями. Он смотрелся года на двадцать четыре.
Арсентьев сел, потер зябко ладонь о ладонь, помолчал и начал говорить, словно не для меня, а вообще, лишь изредка бросая короткие взгляды:
- Есть идея организовать клуб. Некое сообщество людей, объединенных одними интересами и таковой опыт уже имеется по организации фотоклубов, филателистических и нумизматических клубов. С молодежью, увлекающейся рок-музыкой, дело обстоит не просто, но есть мнение, которое я представляю, что стоит попробовать и объединить их, и сбить нездоровый ажиотаж, который музыкантам только вредит, и дать рост наиболее талантливому.
- Санкт-Петербург - самая крутая команда в городе! - это Коля Васин перестал кайфовать и включился в разговор.
Арсентьев посмотрел на меня внимательно и продолжил:
- Но и много, естественно, противников. Поэтому мы должны сперва организоваться, представить программу действий, провести ряд мероприятий и поставить противников перед фактом. Эта анархия, это каждый за себя - ничего не даст. Может, стоит подумать и приобрести общую клубную аппаратуру и тем гарантировать профессиональное звучание всякого выступления.
- Да, да, аппаратура нужна! - Я был согласен. Я был согласен объединиться хоть с чертом лысым, чтобы гарантировать профессиональное звучание, и не мог сдержать волнения перед нашим человеком, обладающим полномочиями.
- Уже согласились Аргонавты, Белые стрелы, Славяне и даже Фламинго. Мы победим, старик! - воскликнул Коля Васин.
Помню, опять было холодно, но лед на Неве уже сошел. Мне велели явиться в один из воскресных дней к Медному всаднику, что я и сделал. Большая группа волосатиков по велению Арсентьева также явилась к памятнику. По ходу приветствуя знакомых, подхожу к Летающему суставу.
- Чего ждем? Что-то будет, Мишка?
- А все ништяк, чувачок, ништяк! Зачем-то ведь звали.
Я завидовал простоте его реакций, чувствуя, что неожиданная слава делает меня осторожным и даже пугливым.
Подходили знакомые, посмеивались, подошел Коля Басин, восторженный голос его слышался издалека. Он был в кожанке времен Пролеткульта, кепке восьмиклинке, сшитой из потертой джинсовой ткани, крупный круглый значок на лацкане кожанки с I Love John походил на мишень, и вся наша пестрая группа походила на мишень. Но выстрела не произошло. Раздалась команда и мы двинулись к дебаркадеру, что стоял у парапета напротив Медного всадника и, к общему удивлению, погрузились на речной трамвайчик, который тут же и отвалил от дебаркадера.
Появился Арсентьев. В аккуратном плаще строгой расцветки, с аккуратным пробором. Он вежливо приветствовал каждого рукопожатием. Ладонь у него оказалась холодная, а пальцы цепкие и сильные. Руководителям групп предлагалось пройти в овальную каюту, а рядовым деятелям рок-музыки - в общую.
- Касты какие-то, - расстроился Мишка. - Вы, значит, брахманы, а мы пушечное мясо рок-н-ролла? Н-да. Ништяк!
В овальной каюте собралась элита и Арсентьев повторил более развернуто то, что я уже слышал на Ржевке, и предложил наметить конкретный план и проект Устава создаваемого Клуба. Говорили много глупостей, Арсентьев конкретизировал и поправлял, а еще конкретизировала и поправляла такая же белокурая и голубоглазая, как Арсентьев, молодая женщина, так же строго и аккуратно одетая и причесанная. Арсентьев и Белокурая сидели рядом. Дебаты продолжались бесконечно и я вышел в общую каюту, где оказалось веселее и бесшабашнее. Брякала посуда, курили - табачные облака клубились над головами рок-н-ролльщиков, запах горчил.
Музыкальная общественность изъявила желание и желание исполнилось речной трамвайчик подошел к ближайшему дебаркадеру и выборные от рок-н-ролльщиков рванули в ближайший гастроном. По их возвращении круиз продолжился.
В итоге приняли на речном трамвайчике Устав, довольно жесткий Устав, многое запрещалось, постановили скинуться по двадцать рублей в кассу Клуба и от Арсентьева получили указание ждать следующие указания.
Этот вольный, разинский круиз добил сомневающихся, и теперь мы представляли из себя ярых сторонников долгожданного Клуба, что принесет долгожданную легальность, признание и профессиональное звучание.
А пока что квинтэссенцией сезона, катаклизмом года, землетрясением нравов... Мухинскому училищу исполнялось сколько-то там круглых лет. Нас, как сиюминутных знаменитостей, чуть не слезно просили украсить выступлением Санкт-Петербурга юбилей. Мы и украсили, чем смогли.
На вечер прибыло много выпускников прежних лет и они, придя по пригласительным билетам к началу вечера, увидели огромную толпу, сгрудившуюся у дверей, запрудившую даже пол-улицы, на которую выходил фасад училища. Испуганный милиционер пытался объясниться с толпой через мегафон, но толпа имела навык, толпа стояла стеной, и обладатели пригласительных билетов в большинстве не смогли попасть в училище, а наиболее активных, возмущавшихся вслух, пытавшихся пробиться к дверям юбиляров, милиция как раз и забирала. Имевшая же навык толпа напирала, но напирала, не нарушая явно предписаний социалистического общежития.
Я оказался в толпе, и меня передали через толпу к дверям на руках. В самом училище оказалось не лучше. Затейливые коридоры барона Штиглица походили на цыганский табор. Единственно, что не жгли костров. Осторожность и пугливость во мне прогрессировали и приводили к противоположным проявлениям. И хотя я более не практиковал выбегать на сцену босиком, но на колени все же падал, и метался зверем, и прыгал через колонки, и кричал в микрофон про осень и сердце камня. А Володя лишь еще более преуспел в синкопах, а Серега еще и дул в губную гармонику, а Мишке хоть и было иногда не до клавишей, но зато еще более он соответствовал прозвищу Летающий сустав, летая по сцене с бубном и чаруя экзальтированных болельщиц.
Теперь я даже ставил под удар родителей: они занимали довольно серьезные должности на производстве, и на одном из совещаний по идеологии упомянули так называемую рок-музыку, упомянули и Санкт-Петербург, приписав ему чуть ли не монархистские настроения.
Я этого не понимал. Мы ведь просто сочинили музыку и слова к ней. И просто выступали не бог весть на каких подмостках. Может, это была хреновая музыка и слова, но мне казалось, что, наоборот, Петербург, запевший на родном языке, достоин пусть не поддержки, но хотя бы невмешательства. И я очень надеялся на Клуб, на Арсентьева и на его значок с золотой веточкой.
По сложной системе конспиративных звонков узнаю - ночью, на улице Восстания, в здании бывшей гимназии произойдет встреча лучших клубных музыкантов с польской рок-группой Скальды, приехавшей в СССР на гастроли. Иметь при себе три рубля на организационные расходы. Играют с нашей стороны Фламинго и Санкт-Петербург. Под утро - джем, то есть совместное и импровизационное выступление музыкантов из разных составов. Лишнего не болтать. Аппарат выкатывает Фламинго.
Не болтая лишнего, собираемся и едем в метро, встречаем в дороге Никиту Лызлова, бывшего участника одной из университетских групп. Никита учился на химическом и там устраивал Петербургу концерт.
Не болтая лишнего, зовем Никиту с собой.
- Ночью! Концерт со Скальдами? Бред! - У Никиты крупное, вытянутое лицо и широкий лоб марксиста, грамотная усмешка и прочный запас юмора, - Но ведь разыгрываете!
Заключаем пари и едем, на улице Восстания находим гимназию - тяжелое, мертвое, без света в окнах здание. В дверях быстрая тень - открывают. Поднимаемся по гулкой, пустой лестнице и оказываемся вдруг в большом ярком зале, с узенькими, занавешенными окнами. Народу мало - все знакомые. Но незнакомое чувство простора и свободы в ограниченном просторе гимназии, в которую они вошли по-человечески через дверь, а не через пресловутую женскую туалетную комнату, это незнакомое состояние делает их робкими, тихими, даже серьезными.
Знакомят со Скальдами. Братаны Зелинские, Анджей и Яцек, с сотоварищами - очень взрослые и соответственно пьяные славяне. Арсентьев тут же, и Васин, и всякая музобщественность, обычный мусор, которого - чем с большим напором катила река рок-н-ролла - всегда хватало.
Играет Фламинго, играет Санкт-Петербург. С помощью проигранного Никитой пари разошлись-таки в непривычной обстановке и комфорте, и я свое откувыркался по сцене и падал несколько раз на колени, про себя понимая, что пора менять имидж Петербурга, имидж ярых парубков на что-то другое, на имидж людей не стремящихся к успеху, а достигших его.
Братья Зелинские, надломленные гастрольным бражничеством и буйством ночного сейшена, на вопрос Росконцерта - с каким из советских вокально-инструментальных ансамблей Скальды согласились бы концертировать? ответили:
- Если пан может, то пусть пан даст нам Санкт-Петербург, - ответили и, говорят, заплакали.
Пан из Росконцерта не знал про Санкт-Петербург, а если и знал, то знал так, как знала Екатерина II про Пугачева - страшно, но очень далеко, а между мной и им не один полк рекрутов и не один Михельсон - преданный генерал...
После комфортного сейшена на улице Восстания конспиративный авторитет Арсентьева и, конечно же, Васина стал непререкаемым. Мне же казалось - я более не распоряжаюсь полностью своим детищем, своим Санкт-Петербургом, а становлюсь исполнительным унтером в железном легионе Арсентьева.
Его адепты, закатив невидящие глаза, повторяли: Идея - Наша идея - Идея нашего Клуба - Мы не позволим, чтобы кто-то предал нашу идею! - Наша идея священна!
Однако черт с ними, - думалось мне. - Должны же быть и толкователи, священные авгуры, стоики и стойкие талмудисты. Если есть священная идея, то, пусть их, значит, она есть. Главное, Клуб - это глоток свободы, это минимальный комфорт, это будущие концерты без глупой тасовки с администрацией, которой вечно объясняй, что ты не чайник и не монархист, и не бил ты окон и не сносил дверей, хотя и рад, что кто-то бил и сносил, поскольку, если ты, администратор, видишь в нас монархистов, то мы видим в тебе козла вонючего, а точнее монархиста в квадрате, ведь это нужно быть стопятидесятипроцентным монархистом, чтобы услышать в наших лирических, пардон, песнях прокламацию абсолютизма!
В чем никогда не было дефицита, так это в дураках. Мы же стояли в первых их рядах...
А землю все-таки пробудило тепло, от тепла земля проросла травой, деревья - клейкими листочками. Ночи же от весны к лету становились все светлее, пока не вылиняли, как тогдашний мой Wrangler, купленный за тридцатку и застиранный до цвета июньских ночей.
Я отвечаю теперь не только за Санкт-Петербург, но и за группу кайфовальщиков, любителей подпольных увеселений. Санкт-Петербургом я распоряжаюсь не полностью, но зато кайфовальщики теперь в моих руках.
По системе конспиративных звонков узнаю время и номер телефона. Звоню. Голос женский.
- Группа номер пятнадцать, - называю.
- Двадцать три - тридцать, - отвечает. - Адрес - улица Х, дом У.
Звоню кайфовальщикам и договариваюсь возле Финляндского. Конспирация вшивая. Из цветасто-волосатой толпы, пугающей своим видом спешащих к субботним электричкам трудящихся, ко мне пробиваются кайфовальщики из группы номер 15 и сдают по трехе. Погружаемся толпой в удивленные трамваи и, громыхая, укатываем на улицу Х, дом У.
На Охте находим дом - школа нового, индустриально-блочного типа. А ночь светлее юности...
Арсентьев и подруга его белокурая - словно клуха и петух, а яркий галстук Арсентьева только подчеркивает сходство.
В зале битком. Несколько киношных софитов стоят возле сцены, а на сцене мрачноватые поляки из группы обеспечения Скальдов раскручивают провода. Сдаю трешницы кайфовальщиков Арсентьеву в фонд Клуба. Разглядываю мрачноватых поляков и ту аппаратуру, что они подключают. Аппаратура что надо - Динаккорд и клавиши Хаммонд-орган. Появляются братья Зелинские с сотоварищами. Такие веселые. Они опять в России на гастролях. И, полтыщи кайфовальщиков в зале становятся все веселее. А в спецкомнате поляков веселили на трешницы кайфовальщиков.
Скальды выходят на сцену играть на Динаккорде, а зал орет им, а старший Зелинский пилит на Хаммонд-органе, а младший - на трубе или скрипке. И сотоварищи пилят на басе и барабанах. А когда Скальды на прощание играют Бледнее бледного из Прокл Харум, в зале начинается чума. Или холера. Какая-то эпидемия с летальным исходом в перспективе.
- Ну, полный отлет! - кричит Летающий сустав, а рыжие Лемеговы ухмыляются нервно.
Эпидемия продолжается и когда Скальды уходят со сцены в ту комнату, где их поджидает Арсентьев и Белокурая с парочкой приближенных добровольцев-официантов из рок-н-ролльщиков.
Мрачноватые поляки сворачивают Динаккорд и Хаммонд. Мы только хмыкнули.
Пока кайфовальщики чумеют в зале и на ночной лужайке возле школы, Аргонавты вытаскивают свои самопальные матрацно-полосатые колонки, а я думаю, что и это, пожалуй, сгодится для бандитско-музыкального налета.
Играют Аргонавты, - нормально играют и нормально поют, и лучше всего поют на три голоса из Бич Бойз, но это так - вчерашний день. А сегодняшний день - это мы, Санкт-черт-возьми!-Петербург, думаю я, чувствуя, как привычный озноб пробегает по телу, и это значит - выступление получится.
И оно получается. Рвем Аргонавтам все провода. В зале то же самое. Только в квадрате. Или в кубе.
Далее Зелинский на четвереньках выбирается на сцену и джемует по клавишам, а перед ним пляшут ленинградские мулаты Лолик и Толик до тех пор, пока Зелинский не падает в оркестровую яму. Веселая жизнь! Кайф!..
Хранится у меня пара затертых фотографий той ночи июня 1971 года. Косматый молодой человек в белых одеждах бежит по сцене с гитарой. Лица не видно почти. Тут же Серега, Володя, Мишка - дорогие моей памяти товарищи, объединенные порывом настоящего драйва, музыкального движения, гонки. И по мгновению, вырванному фотографом, можно восстановить вкус времени, как по глотку воды - вкус реки; а вкус тех лет - терпкий, с горчинкой противостояния, через которое входящее поколение больших городов пыталось, путаясь в чащобах, осознать себя. Да и не все вышли из чащи к ясным горизонтам, но ведь начинались те самые семидесятые, о которых теперь сказано миром скорбно и зло. И не хочу я героизировать или романтизировать наше стихийное, противостояние тому, о чем теперь сказано миром скорбно и зло, но лишь предположить, что молодости, может быть, дан дар предчувствия больший, чем опыту... Да, опыта у нас не было совсем...
Параллельно с концертами Арсентьева еще проходили не централизованные новой властью выступления, и тут стоит вспомнить двухдневный шабаш в Тярлево в большом деревянном клубе, на сцене которого Санкт-Петербург набрал-таки еще очков сомнительной популярности в компании с другими популярными тогда рок-группами - не стану врать и называть их, поскольку не помню точно. Но точно помню - Коля Васин лез целоваться от восторга, а после рок-н-ролльщики и кайфовальщики победно шли к станции, но по дороге рок-н-ролльщиков и кайфовальщиков, возглавляемых Колей Васиным, атаковали тярлевские дебилы и гоняли по картофельным полям, удовлетворяясь, правда, лишь внешним унижением пришельцев.
Весной и летом 1971 года прошло несколько ночных концертов, организованных Арсентьевым.
Лично я передал ему значительную сумму из трешниц кайфовальщиков и как-то, прикидывая перспективы, неожиданно пришел к простой и страшной мысли: Ведь это же просто афера! Нас же просто подсекли, словно рыбину на блесну, на блестящий значок с веточкой! Мы раньше работали и получали от профкомов несчастные восьми-, десятирублевки и покупали, пропади они пропадом, усилители и динамики. Но теперь-то все в руках Арсентьева, а что-то не слышно о признании, о Клубной собственности, мы лишь глубже и глубже опускаемся в подполье, уже чувствуется его сырость и шорох мышей, и далекий пока оскал крыс!
Молодость болтлива, а я был молод, резок и, придя к страшному выводу, стал болтать на всех рок-н-ролльных углах. И не только я - еще несколько смельчаков допетрило до аналогичных выводов. После речей наших только что не крестились и, наговорившись вдосталь, я лично успокоился, тайно надеясь на ошибку. Но волна, так сказать, пошла, и где-то в августе, кажется, Санкт-Петербург вызвали на своеобразный рок-н-ролльный ковер, а точнее в пивной зал Медведь, что напротив кинотеатра Ленинград в полуподвальчике.
Мы с Мишкой притащились в полуподвальчик и, оказалось, полуподвальчик ангажирован Арсентьевым и в этом пивном Медведе нас, то есть Санкт-Петербург, должны судить.
За несколькими столами над кружками и сушеными рыбными хвостами сидели волосатики, но не музыканты в основном, а, скажем так, музыкальная общественность. Они предали нашу идею, - сказал один нервный. Они никогда не были преданы нашей идее, - сказала одна невзрачная. Они пытались провалить наш Клуб, его идею и идею его порядка, - сказал один с выдвигающейся вперед, словно ящик аз письменного стола, челюстью.
- Чего это они? - удивился Мишка. - Эй, мужики! Пивка плесните!
Они, мало сказать, недостойны, - сказал другой нервный. Если чего они и достойны... - сказала другая невзрачная. Если и достойны, то осуждения и... - сказал другой, вперяя в нас вытаращенные глаза, эти два протухших желтка.
Поднялся Арсентьев, быстрым зябким движением переломил пальцы, остановил говоривших движением руки. Он был в костюме и галстуке, хотя на улице стояла жара. На лацкане подмигивал значок с веточкой.
- Дошли слухи, - сказал он и мягко улыбнулся, - но я как-то не верю.
- Конечно! - это Коля Васин не выдержал. - Вы что же! - крикнул он нам. - Ведь неправда, что вы не достойны!
- А в чем дело? - спросил я.
- В том, - быстро ответил Арсентьев, - что разговоры, исходящие из Санкт-Петербурга и ему подобных - это кинжальный удар в спину Клуба, нашей организации. И именно в тот момент, когда решается его судьба, когда сделано много. Возможна и критика, но предательство - есть предательство. А с предателями...
-. Да скажи, что не так! - Васин чуть не плакал.
Все лица пивного Медведя обратились к нам,
Я повторил все, о чем болтали на рок-н-ролльных углах.
- Ясно. - У Арсентьева еще более побледнело лицо. - Ясно, ясно. - Он помолчал, еще переломил пальцы и продолжил: - Предлагаю группу Санкт-Петербург исключить из Клуба. - Все в пивном Медведе замерли. - И не просто исключить, - голос Арсентьева стал крепче, а по щекам поднялось зарево румянца, - а исключить и добиться его полного бойкота! Его полной изоляции! - голос накалялся и переходил в крик: - Мы не позволим! Никогда мы не позволим предателям разрушить здание долгожданного... - Он кричал и крик его завораживал, и я уже жалел, что связался с обладателем такого значка и такого крика.
Арсентьев замолчал, и все проголосовали за исключение.
Я был убит. Но вдруг Мишка, разрушая истерическую пивную тишину, засмеялся:
- Да ну их к хренам, юродивых. Кто они и кто мы, вспомни!
Через день мы с Мишкой укатили на Ярославщину валять дурака и валяли дурака там до осени, а осенью несколько раз ходили как кайфовальщики на трехрублевые сейшены Арсентьева, а после узнали, что Арсентьев арестован.
Каждый из нас получил по повестке на улицу Каляева. Там, в следственном отделе, мы сидели в долгом коридоре, поджидая свою очередь, и лично я не был рад, что оказался прав, я с тоской вспоминал ночные концерты, понимая, что верить теперь не смогу всякому, кто придет с предложением легальности, и понимая, что таких предложений в ближайшее время не последует.
Выяснилось - Арсентьев носил значок не по праву и в смысле значка он, собственно говоря, не являлся никем. Усталый человек из следственного отдела механически задавал вопросы: был ли там-то и там? сдавал ли трешницы и сколько? и про речной трамвайчик, и про Скальдов. Прочтите, распишитесь, свободны. Мы свободно выходили из следственного отдела и тут же устраивали на бульварчике имени Каляева недолгие толковища, а после расходились по своим рок-н-ролльным берлогам, не верящие ни во что. И получалось, что в пивном Медведе вечевали в основном одни, общественность, а на Каляева таскали других, артистов, творцов, так сказать, бедных.