Страница:
– И это будет маскарад, поэтому придти нужно в каком-нибудь костюме. Придумай что-нибудь стильное и не приходи в полицейской форме.
Т.С. Давстон вытащил сигареты, и мы сидели, курили, прихлебывали кофе, смотрели в окно и очень неплохо проводили время.
Примерно через час после того, как Чико вышвырнули на улицу, он вернулся, сидя за рулем угнанного им «морриса» в компании нескольких сородичей из уличных банд. И въехал на нем в витрину прачечной.
В прачечной работали только африканцы-ашанти и они ответили на этот наезд на их собственность градом ассегаев. Похоже, к тому моменту они уже долгое время находились в состоянии войны с бушменами из Калахари, которые держали химчистку по соседству, потому что те тоже выскочили на улицу и присоединились к сражению на стороне испаноязычных его участников.
Все смешалось в громко орущую кучу, и тут же из аптеки напротив выскочили вспыльчивые инки и взялись за испанцев из галантерейной лавки рядом с монгольским магазинчиком, где торговали редкими сортами сыра.
Т.С. Давстон вытащил из кармана брикет динамита и положил его на стол передо мной.
– Как считаешь, надо или не надо? – спросил он.
Я как раз считал, что не надо. Но в этом конкретном случае его предложение оказалось как нельзя кстати. Все это разноязыкое сборище росло, как на дрожжах, и положение становилось все более угрожающим. Взрыв, безусловно, подействовал на него успокаивающе. Мы сочли разумным удалиться до того, как рассеется дым, и на начавшийся пожар прибудет пожарная команда.
Итак, на этот день мы уже совершили доброе дело, и не надо нас благодарить.
Я рассказываю об этом инциденте только в качестве примера одного из тех редких случаев, когда динамит Т.С. Давстона оказал умиротворяющее воздействие, а не привел к самым разрушительным последствиям. В первой главе я упомянул о его любви к тому, что он называл «Большим Апчхи». Но, если не считать краткого упоминания о недоброй памяти эпизоде со взорвавшейся собакой, я не слишком распространялся на эту тему. И не потому, что я опасаюсь последствий, которые может вызвать опубликование подробностей его детских увлечений детонацией. В конце концов, большинство зданий, взлетевших на воздух, давно восстановлены, и все выжившие получили новые квартиры.
Лично я смотрю на это следующим образом. Все мы в молодости делаем ошибки и совершаем поступки, о которых впоследствии сожалеем. Дети ведут себя плохо, и не должны бы, но тут уж ничего не поделаешь, и намного лучше просто «простить и забыть».
Конечно, то, чем они занимаются, повзрослев – это совсем другое дело, и я не испытываю ни малейших колебаний высказаться об этом здесь во весь голос.
Особенно потому, что взорвал он именно моюсобаку.
Ублюдок!
Мы расстались у ворот садовых участков, и Т.С. Давстон отправился посмотреть, как растет посаженный им табак на участке его «дядюшки», старого Пита.
Я же, шаркая, направился домой, и в голове у меня уже начал складываться план, какой именно костюм я надену, чтобы произвести впечатление на девушек на вечеринке. Что-нибудь стильное, сказал Т.С. Давстон, и нев полицейской форме. Нев полицейской форме – это сильно сужало выбор. Кем можно одеться, если не полицейским? Пиратом, к примеру, или попугаем. Или петрушкой, или прыщом, или Парнеллом.
Я всегда испытывал глубокое уважение к Парнеллу: Чарльзу Стюарту Парнеллу (1846-91), тому, который возглавлял в Парламенте движение за введение самоуправления Ирландии в рамках Британской империи и добивался гомруля путем точно рассчитанного бойкота. В конце концов он одержал победу над Гладстоном, но его карьера закончилась самым печальным образом после скандала, в котором вышел наружу его адюльтер с миссис О’Ши.
Ну что же, и такое случается, но одеться Парнеллом – это, наверно, слишком очевидно. И мне не слишком хотелось, чтобы надо мной смеялись, когда я приду, одетый Парнеллом, только для того, чтобы нос к носу столкнуться еще с тремя Парнеллами, и всего одной миссис О’Ши на нас четверых.
У меня появился план. Очень умный и стильный, к тому же.
На следующий день в школе я рассказал Чико о вечеринке и спросил, хочет ли он прийти. Чико выглядел изрядно помятым и слегка обугленным по краям. Мне пришлось говорить очень громко, потому что, как он объяснил, у него вчера в результате неожиданного взрыва повредило барабанную перепонку. Я спросил его, кем он намерен одеться.
Я ожидал неизбежного ответа и был немало удивлен, когда он отверг Парнелла в пользу какого-то революционного деятеля, которого звали Че Гевара. И это при всем богатстве выбора. Возмутительно!
Чико спросил, можно ли ему привести с собой несколько новых членов банды. Я сказал, что можно, конечно, если он пообещает, что они никого не пристрелят. В конце концов, это была не моя вечеринка.
С этим он согласился, а потом спросил, будут ли на вечеринке шарики, желе и во что будем играть.
Дети, право слово!
Вечером в пятницу весь наш район как-то оживился. Все говорили о вечеринке Т.С. Давстона. Все, казалось, собирались на эту вечеринку.
Должен сказать, что я действительно ждал ее. Во-первых, я полностью оторвался от своих старых друзей из Амбара. Когда они перешли в грамматическую школу, а я – к св. Аргентию, они словно бы потеряли желание разговаривать со мной, хотя я даже представить себе не могу, что было этому причиной. Единственный, кто остался близок со мной – Т.С. Давстон. Но он, в конце концов, был моим наилучшим другом, а я должен был стать его биографом.
Что меня смущало относительно вечеринки – это как все, кто собирался прийти, уместятся в доме Т.С. Давстона. В конце концов, это было самое стандартное строение, две комнаты наверху, две внизу, сортир во дворе и дворик два на два метра. Т.С. Давстон жил через шесть домов от нашего, на солнечной стороне улицы.
И все же я был уверен, что он знает, что делает.
И он, конечно, знал.
Сейчас, оглядываясь назад через все прожитые годы, я не могу поверить тому, что тогда не понял, к чему это приведет. Были причины задуматься, и все достаточно очевидные. Неожиданно доставленный с нарочным пакет, адресованный моим родителям, в котором были два бесплатных билета на представление «Черно-белых менестрелей» вечером в пятницу, и еще чеки на ужин на двоих в ресторане на Пикадилли. Тот факт, что Т.С. Давстон попросил ключи от нашего сарая – у него, дескать, «не хватило места для нескольких ящиков пива». «Типографская опечатка» на приглашениях, которые он раздавал, где в адресе вечеринки был указан номер моегодома.
Все самым очевидным образом указывало на то, что случится, но я каким-то образом ухитрился этого не заметить.
В шесть часов вечера в пятницу мои родители уехали на представление. Они сказали, чтобы я их не ждал, потому что вернутся они не раньше полуночи. Мы распрощались, и я поднялся в свою комнату, чтобы заняться подготовкой. Через пять минут позвонили в дверь.
Я, шаркая, спустился вниз и открыл дверь. За дверью стоял Т.С. Давстон.
Он выглядел настоящим франтом: волосы расчесаны на прямой пробор, чистая рубашка от Бена Шермана с пуговичками на воротнике и узкий кожаный галстук. Его пиджак был узок в плечах, но с широченными лацканами. Костюм дополняли начищенные на носках ботинки солидного размера.
Я радостно ухмыльнулся, увидев его, и он ответил мне взглядом, полным непередаваемой скорби.
– В чем проблема? – спросил я.
– Случилось страшное. Можно войти?
– Конечно.
Я провел его в гостиную, и он рухнул на наш потрепанный диван.
– Кошмар, – сказал он и закрыл лицо руками.
– Что такое?
– Мама и папа. Только что приходил доктор. Они слегли. У них чесотка Люгвилера.
– Боже мой! – сказал я, насколько я помню, первый раз за день. – Только не чесотка Люгвилера.
– Чесотка Люгвилера, – повторил Т.С. Давстон.
Я состроил гримасу, которая должна была означать «погоди-ка!». И услышал, как мой язык произносит:
– Так ведь чесотка Люгвилера – это воображаемая напасть из книжки Джека Венса.
– Точно, – сказал Т.С. Давстон.
– А… – сказал я.
– Так что вечеринка отменяется.
– Отменяется? Ее нельзя отменять. Я уже костюм сделал. Он стильный и все такое.
– Я собирался одеться Парнеллом. Но какая разница, раз все отменяется.
– Какой облом, – сказал я. – Какой облом.
Т.С. Давстон печально кивнул.
– Печальнее всего потеря престижа. Я имею в виду, что вечеринка повышает твой авторитет. Если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду.
– Понимаю, – сказал я. – Авторитет – это все.
– Ну и вот: я облажался. Я стану мишенью злых шуток. Все почести, которые могли бы быть моими: их нет и не будет. Лучше бы мне сквозь землю провалиться.
– Должен же быть какой-нибудь выход, – сказал я. – А больше негде устроить вечеринку?
– Если бы, – Т.С. Давстон почесал нос. – Если бы у меня был верный друг, у которого бы никого не оказалось дома сегодня вечером. Я бы не возражал, чтобы ему досталась вся слава, и чтобы у него повысился авторитет. По крайней мере, я бы не обманул ничьих ожиданий. Ожиданий всех этих красивых девушек. Которые сами упадут в руки хозяина вечеринки.
Наступила так называемая многозначительная тишина.
Ну ясно, теперь-тоя все понимаю.
А что я мог сказать тогда? Тогда это казалось самым разумным решением. То есть это просто было самым разумным решением.
– Школьный зал, – сказал я Т.С. Давстону. – Можно снять школьный зал.
Если быя только так сказал. Но нет.
– Вечеринка здесь? – сказал Т.С. Давстон. – В твоемдоме?
– Самое разумное решение, – сказал я.
– Сначала надо бы спросить родителей.
– Они уехали, и их не будет до полуночи.
– Тогда решено. – Т.С. Давстон поднялся с дивана, пожал мне руку, подошел к входной двери и свистнул. И сразу же в дом хлынул поток парней, которых я никогда не встречал, нагруженных ящиками с пивом, коробками с едой и настоящим проигрывателем с пластинками.
В дом, из дома, снова в дом – они двигались, как хорошо тренированные рабочие. Т.С. Давстон знакомил меня с ними, когда они пролетали мимо.
– Джим Пули, – говорил он. – А это Джон Омолли, а это Архикороль, а там – Малыш Дейв.
– Где? – спросил я.
– Здесь, внизу, – ответил Малыш Дейв.
– А, привет. Они без костюмов! – шепнул я Т.С. Давстону.
– Ты тоже.
Это была правда. И в этом была вся проблема. Если вечеринка будет в моем доме, каким образом я смогу сделать так, чтобы мой театральный выход произведет наибольшее впечатление?
– Может, тебе лучше переодеться? – спросил Т.С. Давстон.
– Да, но… ведь…
– Слушай, – сказал Т.С. Давстон. – Ты – хозяин вечеринки, и я думаю, у тебя должен быть шанс произвести впечатление своим появлением.
– Я как раз об этом и думал.
– Тогда иди наверх, к себе, и приготовься. А я здесь займусь подготовкой, и когда все придут, я поднимусь к тебе, и тогда ты произведешь действительносильное впечатление. Как тебе такой план?
– Отлично, – сказал я. – Ты настоящий друг.
– Я знаю. – Т.С. Давстон отодвинул меня в сторону.
– Сигареты на кухню, – сказал он одному из своих подсобных рабочих. – Там я устрою свою лавочку.
И я поднялся к себе.
Мне не понадобилось много времени, чтобы приготовиться. Я опробовал несколько живописных поз перед большим зеркалом и уселся на кровать, прислушиваясь к тому, что происходило внизу.
Снизу всплывали звуки, срывающиеся с пластов новейших подростковых вокально-инструментальных ансамблей, которые вертелись на проигрывателе со скоростью сорок пять оборотов в минуту.
И хотя тогда я этого не понимал, в этот момент я творил историю. Видите ли, в пятидесятые годы такого понятия, как «подростковая вечеринка», просто не существовало. Парней призывали в армию в тринадцать лет и не выпускали в народ, пока им не исполнялось двадцать. А в это время их уже считали ответственными гражданами.
Мое поколение, появившееся в результате демографического взрыва после войны, на год опоздало к призыву, и теперь, когда у нас еще никогда не было настолько хороших продуктов и всего прочего, мы буквально изобрели подростковую вечеринку.
Кроме того (о чем я не догадывался), вечеринка в моем доме стала самой первойподростковой вечеринкой. Той, которая стала образцом для подражания всем остальным подростковым вечеринкам.
Так что в этом отношении, я думаю, мне есть за что благодарить Т.С. Давстона. И хотя он все-таки взорвал мою собаку, он же потом извинился.
Я сидел на кровати и возбуждался все больше и больше.
Через час или около того я начал волноваться. В комнате висел сигаретный дым, поднимающийся из кухни, звуки разгульного веселья становились все громче, а Т.С. Давстон все еще не шел за мной.
Я понял, что он ждет подходящего момента. То есть дожидается, пока соберется весь народ.
Около девяти я начал подозревать неладное. Дожидаться подходящего момента – это, конечно, хорошо, но так я пропущу собственную вечеринку, и, кроме того, я был почти уверен, что слышал, как внизу что-то разбилось. И не раз. Как будто что-то уронили. Я просто не мог больше ждать.
Было почти десять часов, когда ко мне постучали. В комнате уже было столько дыма, что я едва мог разглядеть дверь. Я добрался до двери и распахнул ее настежь.
На лестнице стоял Джон Омолли в обнимку с юной девицей. Я радостно ухмыльнулся. Омолли был одет Парнеллом, а девица – миссис О’Ши.
Видимо, я произвел действительно большое впечатление, особенно в клубах дыма, вырвавшихся из комнаты вслед за мной, и все такое. Девица завизжала, а Омолли отпрянул назад, мелко крестясь.
– А где Т.С. Давстон? – спросил я.
Омолли несколько судорожно показал куда-то в направлении кухни.
Я пожал плечами. Больше ждать было невозможно. Я шел вниз, и все тут.
А вниз пройти было не так-то просто. Вся лестница была занята целующимися парочками. Я пробирался между ними – или поверх них – повторяя: «Извините…» и «Простите, пожалуйста!» В нашей маленькой гостиной было столько народу, что мне пришлось буквально проталкиваться вперед. Входная дверь была открыта, и я увидел, что в садике, да и на улице перед домом, тоже полно гостей. Я протиснулся в переднюю, отведенную для танцев, и попытался – без всякого успеха – добиться, чтобы меня услышали. Проигрыватель играл слишком громко, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания.
Должен признаться, что я уже был сыт всем этим по горло. То есть – действительно сыт по горло. Я заорал «Эй!» со всей мочи, и в этот самый момент пластинка закончилась, и я понял, что мне удалось обратить на себя внимание абсолютно всех присутствующих.
Они все повернулись ко мне, и они все уставились на меня, и они все завизжали. Ну, то есть девчонки завизжали. Парни издали другой звук – словно задохнулись от ужаса. Слабак Поль Мейсон, с которым мы вместе учились в Амбаре, и кто – смешно сказать – пришел одетый, как большой прыщ, свалился в обморок. А потом началось общее смятение, толкание, и попытки вообще броситься вон из дома.
Я не заметил, что Т.С. Давстон тоже был там. Впрочем, его костюм был столь убедителен, что я бы его все равно не узнал. Нет, он был одет совсем не как Парнелл. Он был одет как Ласло Вудбайн, частный сыщик: длинное пальто, широполая шляпа, и шланг от пылесоса. Он сделал шаг вперед и осмотрел меня с головы до ног. Я ухмыльнулся, и сказал:
– Ну, как тебе?
Т.С. Давстон протянул руку, дотронулся пальцем до моей щеки, поднес палец к носу и понюхал.
– Это кетчуп, – сказал он. А потом, повернувшись к безмолвной толпе, продолжил: – Все нормально, это просто кетчуп. А потом, повернувшись ко мне, спросил:
– Что это тебе, мать твою, в голову пришло? Вваливаешься сюда, голова вся в кетчупе – ты мне так всех гостей распугаешь!
– Ты же сам сказал, чтобы костюм был стильный.
– И ты нарядился бутылкой кетчупа?
– Нет, – сказал я. – Президентом Кеннеди.
А вот потом я действительно разозлился. Ну то есть страшно разозлился. Ну то есть выглядело это просто по-свински. Т.С. Давстон схватил меня за шиворот и выволок из комнаты. В этом лишенном изящества положении он дотащил меня до кухни, засунул мне голову в мойку и включил краны. Смыв весь кетчуп с волос и лица, он поставил меня прямо, сунул мне в руки кухонное полотенце, и обозвал меня уродом.
– За что? – поразился я. – За что?
– За то, что ты явился, одетый как мертвец, урод.
– Ты тоже явился одетый, как мертвец, – я стукнул себя кулаком в грудь. – И этот Джон Омолли – он пришел, как Парнелл, а он тоже мертвец, и…
Т.С. Давстон оборвал меня.
– Я собирался сказать, что ты явился, как мертвец, до того, как я смог все подготовить – так, чтобы представить тебя, как нужно. Я знал, что ты придешь, как Кеннеди, я видел, как ты утянул бутылку с кетчупом из кафе «Плюм», и сделал правильные выводы. Я собирался поставить пластинку со «Звездно-полосатым знаменем» – ну, этот американский гимн – и как будто выстрелить в тебя, когда ты будешь спускаться с лестницы. А теперь ты все облажал.
– Ах черт, – сказал я. – Ну извини.
– Еще бы – «извини». Пиво будешь?
– Конечно.
Первый раз, когда я попробовал пиво. Никогда не забуду этого момента. На вкус оно было преотвратное. Почему мы питаем к нему такое пристрастие? В чем его прелесть? В первый раз мне оно нисколько не понравилось; оно мне показалось вонючим и противным. Но я чувствовал, что раз уж пиво пользуется такой популярностью, и все совершеннолетние мужчины пьют его, в этом следует разобраться со всей дотошностью. Я с трудом допил свою первую бутылку и рыгнул.
– Держи вторую, – сказал Т.С. Давстон.
– Не возражаю.
Вкус у второй был не так уж плох. У третьей – намного лучше.
Я заглотнул четвертую бутылочку, сказал: «Ааааа!», и вытер губы.
– Затягивает, а? – спросил Т.С. Давстон.
– Как? – спросил я.
– Затягивает,говорю!
– А! Ну да! – Как и он, я кричал во весь голос, потому что музыка играла неимоверно громко, и в кухне стоял такой шум и гам, что разговаривать было почти невозможно.
– Иди потанцуй!– крикнул Т.С. Давстон. – Развлекись!
– Ага. Точно.– Я решил заняться именно этим. В конце концов, это была моя вечеринка, и на ней, похоже, было страшно много девчонок. Я протолкался обратно в гостиную, по дороге стараясь прижаться ко всем девчонкам, попадающимся мне на пути. Девчонки были одеты как Пятачки, пажи, и проститутки. Была даже одна Эммелина Панкхерст (1858—1928) – лидер английских суфражисток, которая основала воинствующий Социально-политический союз женщин в 1903 году.
Я протиснулся рядом с девчонкой, одетой, как парашют, и протолкался в прихожую. Веселье было в самом разгаре, и его размах поистине потрясал. Здесь были и папы римские, и папуасы, и парикмахеры, и плотники. Даже парочка Пушкиных. Кем бы ни был этот Пушкин.
Я только было собрался нырнуть в толпу и станцевать буги-вуги, как кто-то хлопнул меня по плечу.
– Буэнос ночес, старый хрен! – заорали у меня над ухом.
Я обернулся. Это был Чико.
– Я не старый хрен, – крикнул я в ответ. – Я президент Кеннеди!
– Президент чего, старый хрен?
– А?
– Ладно, забудь!
Я оглядел Чико с ног до головы и даже обошел вокруг. На голову у него было наброшено банное полотенце, которое удерживал на месте приводной ремень от автомобильного вентилятора. Чико был весь завернут в занавески из веселенького ситца, на поясе стянутые поясом от халата. Лицо у него было вымазано ваксой, а на подбородок приклеена фальшивая бородка, сделанная, на первый взгляд (впоследствии оказалось, что так оно и было на самом деле), из кошачьего хвоста.
– Ну и кого ты должен изображать? – крикнул я.
– Че Гевара! – крикнул он в ответ.
На меня медленно снизошло озарение.
– Чико, – закричал я. – Он ЧеГевара, а не шейхГевара!
– Черт, опять слова перепутать.
Как мы смеялись!
Чико привел с собой новых членов банды, и позвал меня во двор, чтобы представить их.
– Отличные костюмы, ребята, – сказал я. – Вы точь-в-точь как бушмены из Калахари.
– Мы и есть бушмены из Калахари.
Как мы смеялись и на этот раз!
Чико подмигнул мне. – Я еще приводить одна моя сестра.
– Не ту, что с усиками?
Без всякого сомнения, мы бы снова засмеялись, но Чико вдруг решил ударить меня. Помогая мне подняться, он прошептал мне в ухо:
– Только чтобы новички видеть, и не обижаться.
– Я и не обижаюсь, – заверил я его.
В этот момент раздались грохот и звон: кто-то вылетел через окно гостиной.
– Здорово, – сказал Чико. – Где выпивка?
Я в ужасе уставился на лужу крови и разбитое стекло.
Моим родителям точно это не понравится.
В дверях появился Т.С. Давстон. Он подошел ко мне и протянул очередную бутылку.
– Насчет этого не беспокойся, – сказал он.
– Но…
– И вот еще, – продолжал Т.С. Давстон. – Держи.
Он протянул мне толстую самокрутку, закрученную с одного конца.
– Это что? – спросил я.
– Это косяк.
Мой первый косяк. Я никогда не забуду его. На вкус он был… ВЕЛИКОЛЕПЕН.
Я поплыл обратно к дому и наткнулся на двух девчушек, одетых принцессами, которые гладили большого слюнявого лабрадора.
– Это твоя собака? – спросила одна из них.
Я мечтательно кивнул.
– Как ее зовут?
– Когда она у нас появилась, – начал я, – я думал, что это мальчик, и назвал ее Доктор Зло.
– Ух ты, – сказала одна из принцесс.
– Но раз уж она оказалась девочкой, мама сказала, что мне придется назвать ее по-другому.
– Так как ее зовут?
– Плюшка, – сказал я.
Принцессы рассмеялись. Очень изящно рассмеялись, как мне показалось. И еще мне показалось, что я вижу бледно-розовую ауру, которая окружала их, так что я улыбнулся еще раз, глотнул пивка и затянулся косячком.
– Попробуйте-ка, – сказал я.
Думается мне, настоящее веселье началось около одиннадцати. До этого момента всего одного гостя выбросили через окно, и тот отделался легким испугом, если не считать шрамов, оставшихся на всю жизнь. А вот тому типу, который взобрался на крышу, повезло куда меньше.
Сам я не видел, как он пролетел мимо окна родительской спальни и приземлился на острия ограды. Я был в постели с одной из принцесс.
Мы вместе приветствовали половую зрелость.
Первый раз, когда я занимался сексом. Как бы мне хотелось хоть что-топомнить об этом!
У меня остались смутные воспоминания о толпе народу, которая ворвалась в спальню, и кричала, что я должен спуститься вниз, потому что произошел несчастный случай. И мне кажется, что я помню, как, шатаясь, брел голый по лестнице вниз, удивляясь, кто успел перекрасить стены во все цвета радуги. Я не помню, как поскользнулся в луже блевотины на ковре в прихожей, хотя, видимо, это вызвало у всех приступ здорового смеха. Как и вид моей физиономии, когда я понял, что на крыльце начался пожар.
Я не имею не малейшего понятия, кто забрал холодильник и плиту. И, как я и заявил членам городского совета, если бы я знал, что в моей спальне происходит групповое изнасилование, которое снимают на пленку студенты художественной школы, я бы что-нибудь предпринял.
Но вот что я помню абсолютно ясно, и это навсегда отпечаталось в моей памяти – это Плюшка.
Плюшка – как она подбежала ко мне, когда я стоял в дверях, уставившись на полицейские машины и пожарников, разматывавших шланги. Как она лизнула мне руку и уставилась на меня большими карими глазами.
И еще я помню себя самого – как я стоял, глядя на Плюшку, и пытаясь понять, что за странное, наподобие разгорающегося фейерверка, шипение слышится у нее из-под хвоста.
Я очнулся голый и весь в Плюшке.
Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и чувствуете, вот наверняка чувствуете, что вчера сделали что-то неподобающее?
Ну вот, примерно так я себя и чувствовал.
Я долго пытался проморгаться, подавляя приступы тошноты, и ощупывал себя и удивлялся, с чего это потолок в моей спальне вдруг оказался покрыт кафелем.
Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и обнаруживаете, что вы лежите голый в тюремной камере?
Нет?
Так вот, хуже не бывает, точно говорю.
Я закричал. Закричал очень громко. И я вытер лицо руками, и уставился на кишки и темную запекшуюся кровь.
– Плюшка! – завопил я. – Плюшка!
В тяжелой железной двери со стуком открылось маленькое окошко.
– Хрен тебе, а не плюшка, ублюдок, – услышал я в ответ.
– Помогите! – закричал я. – Выпустите меня. Выпустите меня!
Но меня не выпустили. Меня продержали там весь день и дали только тарелку хлопьев и чашку чаю, чтобы я не умер. А около трех часов дня распахнулась дверь, и в камеру неторопливо вошел брат Майкл из школы св. Аргентия.
Раз уж вам незнакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь голым в тюремной камере, вы навряд ли поймете ту полнуюпанику, которая охватывает вас, когда вы сидите голым в тюремной камере наедине с монахом-педофилом.
Т.С. Давстон вытащил сигареты, и мы сидели, курили, прихлебывали кофе, смотрели в окно и очень неплохо проводили время.
Примерно через час после того, как Чико вышвырнули на улицу, он вернулся, сидя за рулем угнанного им «морриса» в компании нескольких сородичей из уличных банд. И въехал на нем в витрину прачечной.
В прачечной работали только африканцы-ашанти и они ответили на этот наезд на их собственность градом ассегаев. Похоже, к тому моменту они уже долгое время находились в состоянии войны с бушменами из Калахари, которые держали химчистку по соседству, потому что те тоже выскочили на улицу и присоединились к сражению на стороне испаноязычных его участников.
Все смешалось в громко орущую кучу, и тут же из аптеки напротив выскочили вспыльчивые инки и взялись за испанцев из галантерейной лавки рядом с монгольским магазинчиком, где торговали редкими сортами сыра.
Т.С. Давстон вытащил из кармана брикет динамита и положил его на стол передо мной.
– Как считаешь, надо или не надо? – спросил он.
Я как раз считал, что не надо. Но в этом конкретном случае его предложение оказалось как нельзя кстати. Все это разноязыкое сборище росло, как на дрожжах, и положение становилось все более угрожающим. Взрыв, безусловно, подействовал на него успокаивающе. Мы сочли разумным удалиться до того, как рассеется дым, и на начавшийся пожар прибудет пожарная команда.
Итак, на этот день мы уже совершили доброе дело, и не надо нас благодарить.
Я рассказываю об этом инциденте только в качестве примера одного из тех редких случаев, когда динамит Т.С. Давстона оказал умиротворяющее воздействие, а не привел к самым разрушительным последствиям. В первой главе я упомянул о его любви к тому, что он называл «Большим Апчхи». Но, если не считать краткого упоминания о недоброй памяти эпизоде со взорвавшейся собакой, я не слишком распространялся на эту тему. И не потому, что я опасаюсь последствий, которые может вызвать опубликование подробностей его детских увлечений детонацией. В конце концов, большинство зданий, взлетевших на воздух, давно восстановлены, и все выжившие получили новые квартиры.
Лично я смотрю на это следующим образом. Все мы в молодости делаем ошибки и совершаем поступки, о которых впоследствии сожалеем. Дети ведут себя плохо, и не должны бы, но тут уж ничего не поделаешь, и намного лучше просто «простить и забыть».
Конечно, то, чем они занимаются, повзрослев – это совсем другое дело, и я не испытываю ни малейших колебаний высказаться об этом здесь во весь голос.
Особенно потому, что взорвал он именно моюсобаку.
Ублюдок!
Мы расстались у ворот садовых участков, и Т.С. Давстон отправился посмотреть, как растет посаженный им табак на участке его «дядюшки», старого Пита.
Я же, шаркая, направился домой, и в голове у меня уже начал складываться план, какой именно костюм я надену, чтобы произвести впечатление на девушек на вечеринке. Что-нибудь стильное, сказал Т.С. Давстон, и нев полицейской форме. Нев полицейской форме – это сильно сужало выбор. Кем можно одеться, если не полицейским? Пиратом, к примеру, или попугаем. Или петрушкой, или прыщом, или Парнеллом.
Я всегда испытывал глубокое уважение к Парнеллу: Чарльзу Стюарту Парнеллу (1846-91), тому, который возглавлял в Парламенте движение за введение самоуправления Ирландии в рамках Британской империи и добивался гомруля путем точно рассчитанного бойкота. В конце концов он одержал победу над Гладстоном, но его карьера закончилась самым печальным образом после скандала, в котором вышел наружу его адюльтер с миссис О’Ши.
Ну что же, и такое случается, но одеться Парнеллом – это, наверно, слишком очевидно. И мне не слишком хотелось, чтобы надо мной смеялись, когда я приду, одетый Парнеллом, только для того, чтобы нос к носу столкнуться еще с тремя Парнеллами, и всего одной миссис О’Ши на нас четверых.
У меня появился план. Очень умный и стильный, к тому же.
На следующий день в школе я рассказал Чико о вечеринке и спросил, хочет ли он прийти. Чико выглядел изрядно помятым и слегка обугленным по краям. Мне пришлось говорить очень громко, потому что, как он объяснил, у него вчера в результате неожиданного взрыва повредило барабанную перепонку. Я спросил его, кем он намерен одеться.
Я ожидал неизбежного ответа и был немало удивлен, когда он отверг Парнелла в пользу какого-то революционного деятеля, которого звали Че Гевара. И это при всем богатстве выбора. Возмутительно!
Чико спросил, можно ли ему привести с собой несколько новых членов банды. Я сказал, что можно, конечно, если он пообещает, что они никого не пристрелят. В конце концов, это была не моя вечеринка.
С этим он согласился, а потом спросил, будут ли на вечеринке шарики, желе и во что будем играть.
Дети, право слово!
Вечером в пятницу весь наш район как-то оживился. Все говорили о вечеринке Т.С. Давстона. Все, казалось, собирались на эту вечеринку.
Должен сказать, что я действительно ждал ее. Во-первых, я полностью оторвался от своих старых друзей из Амбара. Когда они перешли в грамматическую школу, а я – к св. Аргентию, они словно бы потеряли желание разговаривать со мной, хотя я даже представить себе не могу, что было этому причиной. Единственный, кто остался близок со мной – Т.С. Давстон. Но он, в конце концов, был моим наилучшим другом, а я должен был стать его биографом.
Что меня смущало относительно вечеринки – это как все, кто собирался прийти, уместятся в доме Т.С. Давстона. В конце концов, это было самое стандартное строение, две комнаты наверху, две внизу, сортир во дворе и дворик два на два метра. Т.С. Давстон жил через шесть домов от нашего, на солнечной стороне улицы.
И все же я был уверен, что он знает, что делает.
И он, конечно, знал.
Сейчас, оглядываясь назад через все прожитые годы, я не могу поверить тому, что тогда не понял, к чему это приведет. Были причины задуматься, и все достаточно очевидные. Неожиданно доставленный с нарочным пакет, адресованный моим родителям, в котором были два бесплатных билета на представление «Черно-белых менестрелей» вечером в пятницу, и еще чеки на ужин на двоих в ресторане на Пикадилли. Тот факт, что Т.С. Давстон попросил ключи от нашего сарая – у него, дескать, «не хватило места для нескольких ящиков пива». «Типографская опечатка» на приглашениях, которые он раздавал, где в адресе вечеринки был указан номер моегодома.
Все самым очевидным образом указывало на то, что случится, но я каким-то образом ухитрился этого не заметить.
В шесть часов вечера в пятницу мои родители уехали на представление. Они сказали, чтобы я их не ждал, потому что вернутся они не раньше полуночи. Мы распрощались, и я поднялся в свою комнату, чтобы заняться подготовкой. Через пять минут позвонили в дверь.
Я, шаркая, спустился вниз и открыл дверь. За дверью стоял Т.С. Давстон.
Он выглядел настоящим франтом: волосы расчесаны на прямой пробор, чистая рубашка от Бена Шермана с пуговичками на воротнике и узкий кожаный галстук. Его пиджак был узок в плечах, но с широченными лацканами. Костюм дополняли начищенные на носках ботинки солидного размера.
Я радостно ухмыльнулся, увидев его, и он ответил мне взглядом, полным непередаваемой скорби.
– В чем проблема? – спросил я.
– Случилось страшное. Можно войти?
– Конечно.
Я провел его в гостиную, и он рухнул на наш потрепанный диван.
– Кошмар, – сказал он и закрыл лицо руками.
– Что такое?
– Мама и папа. Только что приходил доктор. Они слегли. У них чесотка Люгвилера.
– Боже мой! – сказал я, насколько я помню, первый раз за день. – Только не чесотка Люгвилера.
– Чесотка Люгвилера, – повторил Т.С. Давстон.
Я состроил гримасу, которая должна была означать «погоди-ка!». И услышал, как мой язык произносит:
– Так ведь чесотка Люгвилера – это воображаемая напасть из книжки Джека Венса.
– Точно, – сказал Т.С. Давстон.
– А… – сказал я.
– Так что вечеринка отменяется.
– Отменяется? Ее нельзя отменять. Я уже костюм сделал. Он стильный и все такое.
– Я собирался одеться Парнеллом. Но какая разница, раз все отменяется.
– Какой облом, – сказал я. – Какой облом.
Т.С. Давстон печально кивнул.
– Печальнее всего потеря престижа. Я имею в виду, что вечеринка повышает твой авторитет. Если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду.
– Понимаю, – сказал я. – Авторитет – это все.
– Ну и вот: я облажался. Я стану мишенью злых шуток. Все почести, которые могли бы быть моими: их нет и не будет. Лучше бы мне сквозь землю провалиться.
– Должен же быть какой-нибудь выход, – сказал я. – А больше негде устроить вечеринку?
– Если бы, – Т.С. Давстон почесал нос. – Если бы у меня был верный друг, у которого бы никого не оказалось дома сегодня вечером. Я бы не возражал, чтобы ему досталась вся слава, и чтобы у него повысился авторитет. По крайней мере, я бы не обманул ничьих ожиданий. Ожиданий всех этих красивых девушек. Которые сами упадут в руки хозяина вечеринки.
Наступила так называемая многозначительная тишина.
8
Виски, табак и буйные девки —
Вот что сведет тебя, парень, с ума.
Народное
Ну ясно, теперь-тоя все понимаю.
А что я мог сказать тогда? Тогда это казалось самым разумным решением. То есть это просто было самым разумным решением.
– Школьный зал, – сказал я Т.С. Давстону. – Можно снять школьный зал.
Если быя только так сказал. Но нет.
– Вечеринка здесь? – сказал Т.С. Давстон. – В твоемдоме?
– Самое разумное решение, – сказал я.
– Сначала надо бы спросить родителей.
– Они уехали, и их не будет до полуночи.
– Тогда решено. – Т.С. Давстон поднялся с дивана, пожал мне руку, подошел к входной двери и свистнул. И сразу же в дом хлынул поток парней, которых я никогда не встречал, нагруженных ящиками с пивом, коробками с едой и настоящим проигрывателем с пластинками.
В дом, из дома, снова в дом – они двигались, как хорошо тренированные рабочие. Т.С. Давстон знакомил меня с ними, когда они пролетали мимо.
– Джим Пули, – говорил он. – А это Джон Омолли, а это Архикороль, а там – Малыш Дейв.
– Где? – спросил я.
– Здесь, внизу, – ответил Малыш Дейв.
– А, привет. Они без костюмов! – шепнул я Т.С. Давстону.
– Ты тоже.
Это была правда. И в этом была вся проблема. Если вечеринка будет в моем доме, каким образом я смогу сделать так, чтобы мой театральный выход произведет наибольшее впечатление?
– Может, тебе лучше переодеться? – спросил Т.С. Давстон.
– Да, но… ведь…
– Слушай, – сказал Т.С. Давстон. – Ты – хозяин вечеринки, и я думаю, у тебя должен быть шанс произвести впечатление своим появлением.
– Я как раз об этом и думал.
– Тогда иди наверх, к себе, и приготовься. А я здесь займусь подготовкой, и когда все придут, я поднимусь к тебе, и тогда ты произведешь действительносильное впечатление. Как тебе такой план?
– Отлично, – сказал я. – Ты настоящий друг.
– Я знаю. – Т.С. Давстон отодвинул меня в сторону.
– Сигареты на кухню, – сказал он одному из своих подсобных рабочих. – Там я устрою свою лавочку.
И я поднялся к себе.
Мне не понадобилось много времени, чтобы приготовиться. Я опробовал несколько живописных поз перед большим зеркалом и уселся на кровать, прислушиваясь к тому, что происходило внизу.
Снизу всплывали звуки, срывающиеся с пластов новейших подростковых вокально-инструментальных ансамблей, которые вертелись на проигрывателе со скоростью сорок пять оборотов в минуту.
И хотя тогда я этого не понимал, в этот момент я творил историю. Видите ли, в пятидесятые годы такого понятия, как «подростковая вечеринка», просто не существовало. Парней призывали в армию в тринадцать лет и не выпускали в народ, пока им не исполнялось двадцать. А в это время их уже считали ответственными гражданами.
Мое поколение, появившееся в результате демографического взрыва после войны, на год опоздало к призыву, и теперь, когда у нас еще никогда не было настолько хороших продуктов и всего прочего, мы буквально изобрели подростковую вечеринку.
Кроме того (о чем я не догадывался), вечеринка в моем доме стала самой первойподростковой вечеринкой. Той, которая стала образцом для подражания всем остальным подростковым вечеринкам.
Так что в этом отношении, я думаю, мне есть за что благодарить Т.С. Давстона. И хотя он все-таки взорвал мою собаку, он же потом извинился.
Я сидел на кровати и возбуждался все больше и больше.
Через час или около того я начал волноваться. В комнате висел сигаретный дым, поднимающийся из кухни, звуки разгульного веселья становились все громче, а Т.С. Давстон все еще не шел за мной.
Я понял, что он ждет подходящего момента. То есть дожидается, пока соберется весь народ.
Около девяти я начал подозревать неладное. Дожидаться подходящего момента – это, конечно, хорошо, но так я пропущу собственную вечеринку, и, кроме того, я был почти уверен, что слышал, как внизу что-то разбилось. И не раз. Как будто что-то уронили. Я просто не мог больше ждать.
Было почти десять часов, когда ко мне постучали. В комнате уже было столько дыма, что я едва мог разглядеть дверь. Я добрался до двери и распахнул ее настежь.
На лестнице стоял Джон Омолли в обнимку с юной девицей. Я радостно ухмыльнулся. Омолли был одет Парнеллом, а девица – миссис О’Ши.
Видимо, я произвел действительно большое впечатление, особенно в клубах дыма, вырвавшихся из комнаты вслед за мной, и все такое. Девица завизжала, а Омолли отпрянул назад, мелко крестясь.
– А где Т.С. Давстон? – спросил я.
Омолли несколько судорожно показал куда-то в направлении кухни.
Я пожал плечами. Больше ждать было невозможно. Я шел вниз, и все тут.
А вниз пройти было не так-то просто. Вся лестница была занята целующимися парочками. Я пробирался между ними – или поверх них – повторяя: «Извините…» и «Простите, пожалуйста!» В нашей маленькой гостиной было столько народу, что мне пришлось буквально проталкиваться вперед. Входная дверь была открыта, и я увидел, что в садике, да и на улице перед домом, тоже полно гостей. Я протиснулся в переднюю, отведенную для танцев, и попытался – без всякого успеха – добиться, чтобы меня услышали. Проигрыватель играл слишком громко, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания.
Должен признаться, что я уже был сыт всем этим по горло. То есть – действительно сыт по горло. Я заорал «Эй!» со всей мочи, и в этот самый момент пластинка закончилась, и я понял, что мне удалось обратить на себя внимание абсолютно всех присутствующих.
Они все повернулись ко мне, и они все уставились на меня, и они все завизжали. Ну, то есть девчонки завизжали. Парни издали другой звук – словно задохнулись от ужаса. Слабак Поль Мейсон, с которым мы вместе учились в Амбаре, и кто – смешно сказать – пришел одетый, как большой прыщ, свалился в обморок. А потом началось общее смятение, толкание, и попытки вообще броситься вон из дома.
Я не заметил, что Т.С. Давстон тоже был там. Впрочем, его костюм был столь убедителен, что я бы его все равно не узнал. Нет, он был одет совсем не как Парнелл. Он был одет как Ласло Вудбайн, частный сыщик: длинное пальто, широполая шляпа, и шланг от пылесоса. Он сделал шаг вперед и осмотрел меня с головы до ног. Я ухмыльнулся, и сказал:
– Ну, как тебе?
Т.С. Давстон протянул руку, дотронулся пальцем до моей щеки, поднес палец к носу и понюхал.
– Это кетчуп, – сказал он. А потом, повернувшись к безмолвной толпе, продолжил: – Все нормально, это просто кетчуп. А потом, повернувшись ко мне, спросил:
– Что это тебе, мать твою, в голову пришло? Вваливаешься сюда, голова вся в кетчупе – ты мне так всех гостей распугаешь!
– Ты же сам сказал, чтобы костюм был стильный.
– И ты нарядился бутылкой кетчупа?
– Нет, – сказал я. – Президентом Кеннеди.
А вот потом я действительно разозлился. Ну то есть страшно разозлился. Ну то есть выглядело это просто по-свински. Т.С. Давстон схватил меня за шиворот и выволок из комнаты. В этом лишенном изящества положении он дотащил меня до кухни, засунул мне голову в мойку и включил краны. Смыв весь кетчуп с волос и лица, он поставил меня прямо, сунул мне в руки кухонное полотенце, и обозвал меня уродом.
– За что? – поразился я. – За что?
– За то, что ты явился, одетый как мертвец, урод.
– Ты тоже явился одетый, как мертвец, – я стукнул себя кулаком в грудь. – И этот Джон Омолли – он пришел, как Парнелл, а он тоже мертвец, и…
Т.С. Давстон оборвал меня.
– Я собирался сказать, что ты явился, как мертвец, до того, как я смог все подготовить – так, чтобы представить тебя, как нужно. Я знал, что ты придешь, как Кеннеди, я видел, как ты утянул бутылку с кетчупом из кафе «Плюм», и сделал правильные выводы. Я собирался поставить пластинку со «Звездно-полосатым знаменем» – ну, этот американский гимн – и как будто выстрелить в тебя, когда ты будешь спускаться с лестницы. А теперь ты все облажал.
– Ах черт, – сказал я. – Ну извини.
– Еще бы – «извини». Пиво будешь?
– Конечно.
Первый раз, когда я попробовал пиво. Никогда не забуду этого момента. На вкус оно было преотвратное. Почему мы питаем к нему такое пристрастие? В чем его прелесть? В первый раз мне оно нисколько не понравилось; оно мне показалось вонючим и противным. Но я чувствовал, что раз уж пиво пользуется такой популярностью, и все совершеннолетние мужчины пьют его, в этом следует разобраться со всей дотошностью. Я с трудом допил свою первую бутылку и рыгнул.
– Держи вторую, – сказал Т.С. Давстон.
– Не возражаю.
Вкус у второй был не так уж плох. У третьей – намного лучше.
Я заглотнул четвертую бутылочку, сказал: «Ааааа!», и вытер губы.
– Затягивает, а? – спросил Т.С. Давстон.
– Как? – спросил я.
– Затягивает,говорю!
– А! Ну да! – Как и он, я кричал во весь голос, потому что музыка играла неимоверно громко, и в кухне стоял такой шум и гам, что разговаривать было почти невозможно.
– Иди потанцуй!– крикнул Т.С. Давстон. – Развлекись!
– Ага. Точно.– Я решил заняться именно этим. В конце концов, это была моя вечеринка, и на ней, похоже, было страшно много девчонок. Я протолкался обратно в гостиную, по дороге стараясь прижаться ко всем девчонкам, попадающимся мне на пути. Девчонки были одеты как Пятачки, пажи, и проститутки. Была даже одна Эммелина Панкхерст (1858—1928) – лидер английских суфражисток, которая основала воинствующий Социально-политический союз женщин в 1903 году.
Я протиснулся рядом с девчонкой, одетой, как парашют, и протолкался в прихожую. Веселье было в самом разгаре, и его размах поистине потрясал. Здесь были и папы римские, и папуасы, и парикмахеры, и плотники. Даже парочка Пушкиных. Кем бы ни был этот Пушкин.
Я только было собрался нырнуть в толпу и станцевать буги-вуги, как кто-то хлопнул меня по плечу.
– Буэнос ночес, старый хрен! – заорали у меня над ухом.
Я обернулся. Это был Чико.
– Я не старый хрен, – крикнул я в ответ. – Я президент Кеннеди!
– Президент чего, старый хрен?
– А?
– Ладно, забудь!
Я оглядел Чико с ног до головы и даже обошел вокруг. На голову у него было наброшено банное полотенце, которое удерживал на месте приводной ремень от автомобильного вентилятора. Чико был весь завернут в занавески из веселенького ситца, на поясе стянутые поясом от халата. Лицо у него было вымазано ваксой, а на подбородок приклеена фальшивая бородка, сделанная, на первый взгляд (впоследствии оказалось, что так оно и было на самом деле), из кошачьего хвоста.
– Ну и кого ты должен изображать? – крикнул я.
– Че Гевара! – крикнул он в ответ.
На меня медленно снизошло озарение.
– Чико, – закричал я. – Он ЧеГевара, а не шейхГевара!
– Черт, опять слова перепутать.
Как мы смеялись!
Чико привел с собой новых членов банды, и позвал меня во двор, чтобы представить их.
– Отличные костюмы, ребята, – сказал я. – Вы точь-в-точь как бушмены из Калахари.
– Мы и есть бушмены из Калахари.
Как мы смеялись и на этот раз!
Чико подмигнул мне. – Я еще приводить одна моя сестра.
– Не ту, что с усиками?
Без всякого сомнения, мы бы снова засмеялись, но Чико вдруг решил ударить меня. Помогая мне подняться, он прошептал мне в ухо:
– Только чтобы новички видеть, и не обижаться.
– Я и не обижаюсь, – заверил я его.
В этот момент раздались грохот и звон: кто-то вылетел через окно гостиной.
– Здорово, – сказал Чико. – Где выпивка?
Я в ужасе уставился на лужу крови и разбитое стекло.
Моим родителям точно это не понравится.
В дверях появился Т.С. Давстон. Он подошел ко мне и протянул очередную бутылку.
– Насчет этого не беспокойся, – сказал он.
– Но…
– И вот еще, – продолжал Т.С. Давстон. – Держи.
Он протянул мне толстую самокрутку, закрученную с одного конца.
– Это что? – спросил я.
– Это косяк.
Мой первый косяк. Я никогда не забуду его. На вкус он был… ВЕЛИКОЛЕПЕН.
Я поплыл обратно к дому и наткнулся на двух девчушек, одетых принцессами, которые гладили большого слюнявого лабрадора.
– Это твоя собака? – спросила одна из них.
Я мечтательно кивнул.
– Как ее зовут?
– Когда она у нас появилась, – начал я, – я думал, что это мальчик, и назвал ее Доктор Зло.
– Ух ты, – сказала одна из принцесс.
– Но раз уж она оказалась девочкой, мама сказала, что мне придется назвать ее по-другому.
– Так как ее зовут?
– Плюшка, – сказал я.
Принцессы рассмеялись. Очень изящно рассмеялись, как мне показалось. И еще мне показалось, что я вижу бледно-розовую ауру, которая окружала их, так что я улыбнулся еще раз, глотнул пивка и затянулся косячком.
– Попробуйте-ка, – сказал я.
Думается мне, настоящее веселье началось около одиннадцати. До этого момента всего одного гостя выбросили через окно, и тот отделался легким испугом, если не считать шрамов, оставшихся на всю жизнь. А вот тому типу, который взобрался на крышу, повезло куда меньше.
Сам я не видел, как он пролетел мимо окна родительской спальни и приземлился на острия ограды. Я был в постели с одной из принцесс.
Мы вместе приветствовали половую зрелость.
Первый раз, когда я занимался сексом. Как бы мне хотелось хоть что-топомнить об этом!
У меня остались смутные воспоминания о толпе народу, которая ворвалась в спальню, и кричала, что я должен спуститься вниз, потому что произошел несчастный случай. И мне кажется, что я помню, как, шатаясь, брел голый по лестнице вниз, удивляясь, кто успел перекрасить стены во все цвета радуги. Я не помню, как поскользнулся в луже блевотины на ковре в прихожей, хотя, видимо, это вызвало у всех приступ здорового смеха. Как и вид моей физиономии, когда я понял, что на крыльце начался пожар.
Я не имею не малейшего понятия, кто забрал холодильник и плиту. И, как я и заявил членам городского совета, если бы я знал, что в моей спальне происходит групповое изнасилование, которое снимают на пленку студенты художественной школы, я бы что-нибудь предпринял.
Но вот что я помню абсолютно ясно, и это навсегда отпечаталось в моей памяти – это Плюшка.
Плюшка – как она подбежала ко мне, когда я стоял в дверях, уставившись на полицейские машины и пожарников, разматывавших шланги. Как она лизнула мне руку и уставилась на меня большими карими глазами.
И еще я помню себя самого – как я стоял, глядя на Плюшку, и пытаясь понять, что за странное, наподобие разгорающегося фейерверка, шипение слышится у нее из-под хвоста.
9
Рыло: табак
(жаргон британских уголовников)
Я очнулся голый и весь в Плюшке.
Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и чувствуете, вот наверняка чувствуете, что вчера сделали что-то неподобающее?
Ну вот, примерно так я себя и чувствовал.
Я долго пытался проморгаться, подавляя приступы тошноты, и ощупывал себя и удивлялся, с чего это потолок в моей спальне вдруг оказался покрыт кафелем.
Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и обнаруживаете, что вы лежите голый в тюремной камере?
Нет?
Так вот, хуже не бывает, точно говорю.
Я закричал. Закричал очень громко. И я вытер лицо руками, и уставился на кишки и темную запекшуюся кровь.
– Плюшка! – завопил я. – Плюшка!
В тяжелой железной двери со стуком открылось маленькое окошко.
– Хрен тебе, а не плюшка, ублюдок, – услышал я в ответ.
– Помогите! – закричал я. – Выпустите меня. Выпустите меня!
Но меня не выпустили. Меня продержали там весь день и дали только тарелку хлопьев и чашку чаю, чтобы я не умер. А около трех часов дня распахнулась дверь, и в камеру неторопливо вошел брат Майкл из школы св. Аргентия.
Раз уж вам незнакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь голым в тюремной камере, вы навряд ли поймете ту полнуюпанику, которая охватывает вас, когда вы сидите голым в тюремной камере наедине с монахом-педофилом.