Страница:
Снежки были неизбежны зимой и довольно безвредны, но однажды мне чудом удалось увернуться от одного такого, очень большого, начиненного осколком бутылочного стекла. К бритвенным лезвиям в помоях для свиней мы почти привыкли Мы могли бы урезать мясной паек заключенных в качестве мести за уровень смертности наших животных, но предпочли их убедить словами. Как бы далеко они зашли или, возможно, уже зашли, представься им такая возможность, я не могу сказать. Однажды утром в помещении, где хранились посылки, мы нашли мертвого караульного с пробитой головой. В руке он сжимал револьвер, и нам ничего не оставалось, как признать самоубийство. Пленные крали инструменты, одежду, цемент, проволоку, дерево, свинец, гипс, гвозди – короче говоря, все, что только можно было использовать, пусть даже не сейчас, пусть даже предположительно. Если из-за строгостей военного положения эти вещи не удавалось украсть, их выманивали у сторожей или гражданских рабочих, постоянно что-либо ремонтировавших на территории лагеря. Любой кусок металла всегда пригодится. Прочная проволока использовалась для вскрытия простых замков. Когда в ноябре 1940 года из Лауфена в лагерь прибыла одна из первых партий британских заключенных, дверь на чердак над их временными помещениями была открыта в первую же ночь. Судя по всему, незанятые комнаты считались лучшими для работы над туннелями. Тогда мы редко их проверяли.
Однажды в помещении для старших британских офицеров мы нашли мокрую одежду. Замок в душевые был вскрыт. Мы заменили его. Несколько дней спустя мы нашли в замке обломок самодельного ключа. Это было 19 февраля 1941 года.
От тайного к очевидному, от очевидного к первому виновнику. 18 марта наш унтер-офицер, которого я буду называть отныне его английской кличкой Диксон Хоук или его французским именем La Fouine (Хорек), обнаружил двух французских офицеров, лейтенантов Казомайу и Пайа, на дне десятифутовой ямы, которую они вырыли обломком оконной рамы, под башней с часами в северо-западном углу двора. Они даже установили подъемник, чтобы поднимать булыжник внутри башни, а потом избавлялись от него на чердаке. Офицер службы охраны приказал заложить кирпичами двери в эту башню. На каждом из трех этажей, за исключением первого, было по одной такой двери. Мы еще увидим, в какое огромное преимущество превратили наши пленные эту меру «безопасности» почти год спустя.
В тот же месяц ночью два польских офицера были пойманы за пропиливанием решетки на окнах британской столовой в юго-восточном углу двора. Мы заподозрили эту столовую. Мы повесили дополнительный замок на дверь. Мы подняли крышку в полу и исследовали канализацию внизу. Труба была сухая и замурованная; никаких признаков «работы» над ней мы не обнаружили. Мы зацементировали крышку. (Через несколько месяцев выяснилось, что заключенные открутили ее прежде, чем цемент схватился.)
Теперь, когда приближалась весна, мне казалось, словно вверх поднимался воздушный шар.
Глава 3
Глава 4
Однажды в помещении для старших британских офицеров мы нашли мокрую одежду. Замок в душевые был вскрыт. Мы заменили его. Несколько дней спустя мы нашли в замке обломок самодельного ключа. Это было 19 февраля 1941 года.
От тайного к очевидному, от очевидного к первому виновнику. 18 марта наш унтер-офицер, которого я буду называть отныне его английской кличкой Диксон Хоук или его французским именем La Fouine (Хорек), обнаружил двух французских офицеров, лейтенантов Казомайу и Пайа, на дне десятифутовой ямы, которую они вырыли обломком оконной рамы, под башней с часами в северо-западном углу двора. Они даже установили подъемник, чтобы поднимать булыжник внутри башни, а потом избавлялись от него на чердаке. Офицер службы охраны приказал заложить кирпичами двери в эту башню. На каждом из трех этажей, за исключением первого, было по одной такой двери. Мы еще увидим, в какое огромное преимущество превратили наши пленные эту меру «безопасности» почти год спустя.
В тот же месяц ночью два польских офицера были пойманы за пропиливанием решетки на окнах британской столовой в юго-восточном углу двора. Мы заподозрили эту столовую. Мы повесили дополнительный замок на дверь. Мы подняли крышку в полу и исследовали канализацию внизу. Труба была сухая и замурованная; никаких признаков «работы» над ней мы не обнаружили. Мы зацементировали крышку. (Через несколько месяцев выяснилось, что заключенные открутили ее прежде, чем цемент схватился.)
Теперь, когда приближалась весна, мне казалось, словно вверх поднимался воздушный шар.
Глава 3
Первый удавшийся побег
После дневного построения 12 апреля 1941 года выяснилась пропажа французского офицера – первый заключенный ускользнул из Кольдица. Мы проверили лица всех узников лагеря с помощью их удостоверений личности – процедура длинная и сложная. Фотографии на них были по крайней мере годовой давности. Многие офицеры теперь носили бороды, а тогда просто усы. Узнать их было не так-то просто.
Наконец мы добрались до буквы «Л», и оказалось, что пропавшим являлся лейтенант Лере. ЛО-1 подал донесение – даже он не нашелся что сказать веселого о «Dicke Zigarre» или «выговоре», который получил от коменданта. В дело вмешалось Generalkommando[9] Дрездена. Их абверштелле[10] спросили: «Когда убежал пленный, как он выбрался из лагеря, во что он был одет?» Мы не знали. Мы дали лейпцигской полиции описание и сообщили, что, поскольку этот человек – француз, он, скорее всего, отправится на юго-запад. ОКБ в Берлине хотело знать: «Как убежал офицер? Кто был ответственным, был ли он наказан – как? Что мы сделали, чтобы предотвратить подобные побеги в будущем?» Мы могли ответить не на все эти вопросы. ЛО-1 был жестоко опозорен.
Мы предположили, что Лере забрался на крышу и спустился по громоотводу по внешней стене здания, не попав в поле зрения караула. Мы обнесли отдельные участки крыши и дымоходов проволокой. Мы увеличили число мощных прожекторов. Но даже это, два года спустя, заключенные обратили себе на пользу.
В последний день апреля мы провели свою ежемесячную вечеринку в столовой. На этот раз нашими гостями стали партийные чиновники, местный мэр и несколько представителей городского совета. Вечеринка затянулась. ЛО-1 был в плохом состоянии. Он понимал, что серьезное дело, побег, повисло на нас.
Повсюду ситуация накалялась. Война смещалась с запада на восток, в Грецию, Крит, а оттуда – в Россию.
Наутро после вечеринки ЛО-1 не появился. Сначала комендант даже не заметил его отсутствия, но он не вышел и к обеду.
А на следующий день грянул гром. Всем было приказано собраться в столовой в 12 часов. Там комендант выложился на полную. «Один заключенный из-за этого побега сделал изо всех нас дураков. Теперь дураков делают из себя некоторые из вас. Пленные играют с нами. Мы отвечаем за них и за их содержание в заключении, и все же никто не может сказать когда, где или как этот французский офицер сбежал. Убежавший заключенный – брешь в нашей национальной системе обороны, а также в системе обороны Кольдица, а значит, двойная опасность для всех нас. Относитесь к исполнению своего долга внимательнее. Тогда вам будет что отметить. С этих пор выпивать после полуночи в столовой запрещено. Свет выключается в час».
Мы по-прежнему подозревали британскую столовую. Один из унтер-офицеров сообщил, что однажды ночью, очутившись во дворе, он видел какое-то движение в той стороне. К несчастью, он страдал близорукостью. (Пленные скоро тоже об этом узнали.) Он не был абсолютно уверен в том, что видел и кого видел.
Не смастерили ли себе заключенные ключи к замкам, которые мы запирали каждую ночь? По мере того как шло время, становилось все более и более очевидным, что ни один замок в Кольдице в действительности не был надежен. Мы продолжали находить людей в предположительно закрытых и запертых комнатах, из которых потихоньку, как мы стали замечать, исчезал мелкий инвентарь. Одеяла исчезали с чердаков. Ничто не было в безопасности. Позже мы обнаружили, что главными «взломщиками» были лейтенант Сурманович, лейтенант О'Хара, лейтенант Гиг и голландский офицер капитан ван Доорнинк, – по одному из каждой основной национальной группы.
В то время, а именно весной 1941 года, замок наполовину пустовал. Некоторые этажи были полностью лишены обитателей – то есть постоянных обитателей. Пленные тогда занимали три этажа с каждой из двух сторон внутреннего двора. С третьей, или северной, стороны помещалась часовня с двумя этажами надстроек, в тот год пустующими. На южной стороне разместились здания только в один этаж, позади которых возвышалась стена немецкого внутреннего двора высотой в четыре этажа. В качестве контрмеры мы убрали оттуда решительно все, что могло быть использовано как подсобный материал при побеге (мебель, доски, матрасы и пр.).
Было 8 мая 1941 года. С десяти часов утра ординарцы дюжинами сносили соломенные матрасы вниз со склада на чердаке, складывали на повозку, отвозили в город и там сваливали в кегельбане. С одиннадцати тридцати до часу дня был перерыв на обед. Затем работа возобновилась.
Около двух часов немецкий унтер-офицер, надзирающий за транспортом, пятясь назад, споткнулся о матрас, лежащий на земле. Почувствовав что-то твердое, он пнул его ногой и вскрыл. Внутри в гражданской одежде лежал лейтенант Хайд-Томсон. Проинформировали офицера службы охраны, и он приказал Sonderappell[11]. Горнист проиграл наш сигнал сбора, «Kartoffelsupp»[12], для немедленного-то построения! Пропал один британский офицер, лейтенант Питер Аллан. Мы немедленно отправились в кегельбан в центр города, где нашли пустой соломенный матрас и открытое окно. Птичка вылетела из клетки.
Несколько дней спустя мы получили телеграмму от полицейского управления в Вене. Они поймали Аллана. Аллан хорошо говорил на немецком языке – до войны он учился в Иене. Как он попал в Вену, мы так никогда не узнали. Очевидно, благодаря хорошему владению языком часть пути он проехал на перекладных, часть прошел пешком. В город он вошел истощенным после примерно десяти дней ходьбы и отправился к американскому консулу. Некоторые члены личного состава в консульстве были немцами. Аллан попросил о встрече с консулом. Но его американский выговор оказался не таким хорошим, как немецкий, и секретарша-немка заподозрила неладное.
Консул оказался в затруднительном положении. Был ли Аллан шпионом? Был ли он действительно американцем?
«Я беглый британский офицер. Я хочу попасть в Будапешт, на нейтральную территорию. Положите пятьдесят марок на стол и сделайте вид, будто ничего не произошло». Консул сделал вид, что ничего не произошло, и сказал: «Боюсь, Соединенные Штаты тоже сохраняют нейтралитет. Мы не можем вам ничем помочь». Аллан дошел до предела – так близко и все же так далеко. «Черт его побери!»
Он вышел и вскоре был схвачен.
В Кольдице побег лейтенанта Аллана привел к жесткому досмотру всех транспортных средств, въезжающих и покидающих территорию внутреннего двора заключенных. Поклажу любой повозки протыкали штыком – предпочтительней французским, особенно длинным. Поскольку большинство солдат нашего ополчения, выполнявшего в замке функции охраны, были вооружены трофейными французскими винтовками, исполнение этого требования не вызвало трудностей, при условии, разумеется, что они должным образом исполняли свою работу.
С фальшивыми ключами, изготавливаемыми заключенными для отмыкания любых замков, даже четырехходовых «Цейсc Икон», мы по-прежнему ничего не могли поделать.
Однажды два британских офицера были пойманы в комнате, которая обычно держалась запертой. Когда мы застукали их внутри, она и была заперта. Капитан Рейд и капитан авиации Уордл были впущены, а затем заперты внутри кем-то третьим. «Что вы здесь делаете?» – «Гимнастику, – мы выбрали это место потому, что здесь тихо!»
Мы снова заперли их и послали за ЛО-1. Когда мы вернулись назад, эти двое уже находились во дворе, а сорванную с петель дверь торжественно носили по кругу под хохот всех присутствующих.
«Мы протестуем, – значилось в переданной нам записке, – против нашего заключения без суда и следствия. Это нарушение немецкого военного дисциплинарного кодекса и, следовательно, Женевской конвенции».
В конце концов, мы заменили дверь и больше ничего не сказали, за исключением, возможно, чисто формального вопроса «Как вы отперли дверь?». В ответ они вручили нам кусок изогнутой проволоки. Это мы видели и раньше: в любом случае подобное служило лишь для отвода глаз. Любой старый кусок проволоки всегда доставали как свидетельство того, как вскрывались замки!
Через несколько дней после происшествия с матрасами произошла попытка побега, оставшаяся тайной по сей день. Два польских офицера отбывали срок в камерах внутреннего двора. В действительности в замке имелось очень мало камер для арестованных – четыре находились в одном углу двора заключенных, близко к воротам. Одна из них выходила на западную террасу, три других – на двор на уровне нижнего этажа, но чуть выше, поскольку к воротам почва уходила под наклоном. Окна были закрашены. Все двери камер выходили в коридор, в конце которого находилась главная дверь, ведущая во двор. Все двери запирались на замки и засовы и днем и ночью. Лейтенант Сурманович находился в одной камере, лейтенант Хмель в другой. Каким-то образом ночью Сурманович выбрался из своей камеры, выпустил Хмеля и открыл дверь во двор. Из польского помещения тремя этажами выше спустили веревку и по очереди подняли их на выступ. Пройдя по выступу бочком к водосточному желобу, они взобрались на крышу гауптвахты, втянули за собой веревку и там, попав через окно на чердак, выбросили из фасадного окна веревку и начали спускаться. Сурманович носил обувь на резиновой подошве, а вот Хмель, к своему несчастью, надел сапоги с гвоздями, царапавшими по стене. Караульный услышал скрежет, и беглецов задержали.
Как следствие данной попытки побега, мы установили часового во внутреннем дворе, дежурившего день и ночь. Эта западная сторона замка, несомненно, являлась соблазном для многих заключенных: спустя два дня была осуществлена еще одна попытка, на этот раз из так называемой арки. Арка находилась между нашим, немецким, внутренним двором и небольшим подъездным двориком под помещением для старших военнопленных офицеров. Этот дворик вел к воротам, прямо рядом с ним располагалась гауптвахта. Заключенные попадали в камеры арки, только если четыре камеры внутреннего двора были уже заняты. Под аркой находилось три камеры, выходивших на внешнюю сторону. Там откос уходил вниз примерно на сорок футов до террасы, где раскинулся сад. Сразу за ним, примерно в пятидесяти ярдах дальше к низине, имелся еще один склон и крутая насыпь позади домов.
Лейтенант Хайд-Томсон отбывал срок за попытку побега «с матрасами» 8 мая. В соседней камере находился польский офицер Юст. Как он попал туда – отдельная история.
Двум польским лейтенантам, Юсту и Беднарски, удалось убедить нашего лагерного врача, не без помощи их собственного человека, что они нуждались в хирургическом лечении. Он направил их в Кенигсварта рядом с Баутценом. Ночью 5 апреля, дня намеченной операции, оба сбежали. Лейтенант Юст сел на товарный поезд, но вскоре обнаружил, что тот идет не в ту сторону. Он благополучно спрыгнул и сел на поезд, идущий назад в Баутцен. Почувствовав, что его засекли, он спрыгнул во второй раз, но ударился головой о землю и пролежал без сознания всю ночь под дождем. На следующее утро он сдался и вернулся в Кольдиц и камеру в арке по соседству с Хайд-Томсоном. В свое время эти двое открыли двери между своими камерами и в ночь на 13 мая подобрались к окну с веревкой из простынь. Хайд-Томсон держал один конец, Юст спустился, спрыгнул на землю, пересек сад, перелез через проволочную изгородь и исчез в городе. Спустя три дня его поймали в Штюлингене близ Базеля, едущим по железной дороге к швейцарской границе, и отправили в госпиталь в Виллинген, Шварцвальд. Через месяц он снова бежал и был схвачен ночью, плывущим через Рейн ниже Базеля. Он подплыл к заграждению из колючей проволоки в воде и пытался поднырнуть под него. Включилась сирена, зажглись прожектора, – и лодка доставила Юста на берег, а оттуда снова в Кольдиц, еще на три недели заключения в камерах. В качестве меры безопасности мы натянули проволоку под окном камеры, откуда он выбрался в прошлый раз.
Теперь обратимся к судьбе лейтенанта Беднарски, убежавшего вместе с лейтенантом Юстом из Кенигсварта в апреле. Этому повезло намного больше. Он добрался до Кракова, где должен был бы быть в безопасности. Хотя наши люди не могли обнаружить всю подпольную сеть в этом городе, мы смогли выявить часть ее. Итак, гестапо засекло Беднарски и вернуло его нам как военнопленного офицера. Естественно, он вернулся с крайне ценной и разнообразной информацией, послужившей со временем нашим пленным.
Но вернемся к британской столовой в Кольдице, по-прежнему остававшейся объектом наших подозрений. Итак, шел май. Пленные водили нас за нос. Один из часовых сообщил, что ему предложили 700 марок (около 50 фунтов стерлингов) за то, чтобы он закрыл глаза на происходившее однажды ночью, когда он находился на посту номер 9 рядом со столовой. Здесь располагалась еще одна терраса, выступавшая примерно на пятнадцать ярдов от окна; участок часового находился ниже. Земля, как я уже говорил, вокруг всего замка уходила вниз террасами. Верхние террасы тесно примыкали к стенам бараков, что создавало как бы «мертвое пространство» вокруг них: с трех сторон оно не просматривалось часовыми. На террасе над постом номер 9 была маленькая лужайка, ночью освещавшаяся прожекторами.
Семь сотен марок были большой суммой. Каким же образом военнопленным удалось ею завладеть?
Мы провели совещание по безопасности. Деньги, очевидно, пронесли контрабандой. Только потом мы узнали, что они поступали в посылках и их проносили на своих телах новоприбывшие. Британский офицер однажды похвастался мне, что английский «банк» держал в потайном месте более 2000 немецких марок. Мне потребовалось почти четыре года, чтобы найти это сокровище, но в конце концов я его заполучил. Но шел 1941 год: тогда «горячих» денег было мало.
Часовому мы приказали продолжать игру и держать нас в курсе дела. В свое время он получил 100 марок в качестве первой части взятки. Приближался Духов день. Личный состав собирался в увольнительные, и напряжение спадет. Караульного ожидали на дежурстве между девятью и одиннадцатью часами в четверг перед Духовым днем, 29 мая. До восьми часов было светло. За два дня ему сказали: «С этих пор, когда будешь на дежурстве, не поднимай головы». Он передал это нам, и мы сделали соответствующие приготовления.
Столовая. Где-то там они собирались вырваться на свободу, но где? Снизу? Невозможно. Крышка канализации в полу столовой была замурована. Сверху? Только не при свете прожекторов. Может, они устроят короткое замыкание и спустятся вниз в темноте по веревке? Вылезут ли они из столовой через одно из окон? Часового уверили, что после побега не останется следов, так что его подозревать не станут. Как, Zum Donnerwetter[13], они намеревались выбраться наружу? Мы чувствовали себя очень глупо. Боже, мы зависим от пленных в линии действий!
Все дежурные офицеры и несколько караульных собрались в комнате в здании комендатуры, где наш северо-восточный угол соприкасался с углом столовой двора заключенных. Дверь на травяную террасу снаружи этой проклятой столовой находилась на нашей стороне стыка обоих дворов. Мы тихо отперли ее. Унтер-офицер и десять человек стояли наготове на гауптвахте снаружи ворот пленных, в конце подъездного дворика. По телефонному звонку нашей внутренней связи они бросятся в любую часть замка, которую мы укажем. Мы решили, что прорыв будет осуществлен точно в четверг. В тот вечер мы, должно быть, были взведены не меньше пленных. Мы приняли вечернее построение под жесточайшими указаниями не подавать виду, что что-то знали или подозревали. Все казалось вполне обычным. Все присутствовали. Не были ли они, возможно, более тихими, чем обычно? Построение распустили. Мы покинули двор и заняли свои позиции на опасном месте. Связались с гауптвахтой – те знали приказ. Напряжение среди нас было огромнейшим. Именно в такие мгновения, как эти, горячие головы могли натворить бед.
«Без приказа офицера не стрелять» – «Ja wohl, Herr Hauptmann»[14].
Стемнело, зажглись прожектора. Сцена была готова, мы ждали актеров. Караульный номер 9 ходил взад-вперед. Мы не видели его: он находился в мертвом пространстве ниже уровня террасы. Это был сплошной комок нервов, а значит, вероятнее всего, он и начнет стрелять. Мы ждали и смотрели. Но что мы должны были увидеть? На чем сосредоточиться? При каждом звуке мы вздрагивали. Глаза слезились от напряжения. Мы смотрели. Внезапно мы заметили некое движение. Не мотылек ли это порхает перед прожектором, отбрасывая дрожащую тень на лужайку? Теперь мы могли сфокусироваться. Показалась четкая линия – щель. Пучок травы зашевелился и начал приподниматься. Это была крышка люка. ЛО-1 сделал знак «Подождите!». Квадратный кусок дерна в деревянной рамке поднимался прямо из земли. Из люка показались ноги, за ними последовали руки и плечи. Наконец перед нашими глазами предстал британский капитан Рейд!
«Heraus!»[15] – и мы набросились на него! Один из нас по телефону отдал приказ караулу немедленно занять столовую. Любой, кто сейчас там находится, должен там и остаться.
«Los!»[16] В туннеле под столовой мы поймали десять британских и двух польских офицеров, включая старшего британского офицера, полковника Джермана. Все были в гражданской одежде, у всех имелись пропуска. У них нашли 85 марок монетами и 150 унтов веса продовольствия – все продовольствие Красного Креста, большей частью в консервных банках, плюс шоколад и печенье. Что за улов для нас!
Пленные открутили крышку канализации в полу столовой и проложили путь вдоль трубы через боковую стену. Чтобы работать по ночам, им пришлось взломать замки двух дверей, одну – ведущую с их лестницы во двор, вторую – из двора в столовую.
Последовали контрмеры. Мы начали произвольно менять караульных, следя за тем, чтобы одни и те же солдаты не возвращались каждый раз на один и тот же пост. Таким образом, мы поставили себе целью уничтожить любую закономерность в охранных постах, которая могла бы предоставить пленным определенного человека или постоянное расписание какого-либо рода, которые они могли бы использовать.
А караульный? Он оставил себе 100 марок, получил дополнительное увольнение, продвижение по службе и был награжден крестом «За военные заслуги». Игра стоила свеч.
Это был наш первый большой успех, и могли мы им похвастаться исключительно благодаря преданности одного из наших людей.
Наконец мы добрались до буквы «Л», и оказалось, что пропавшим являлся лейтенант Лере. ЛО-1 подал донесение – даже он не нашелся что сказать веселого о «Dicke Zigarre» или «выговоре», который получил от коменданта. В дело вмешалось Generalkommando[9] Дрездена. Их абверштелле[10] спросили: «Когда убежал пленный, как он выбрался из лагеря, во что он был одет?» Мы не знали. Мы дали лейпцигской полиции описание и сообщили, что, поскольку этот человек – француз, он, скорее всего, отправится на юго-запад. ОКБ в Берлине хотело знать: «Как убежал офицер? Кто был ответственным, был ли он наказан – как? Что мы сделали, чтобы предотвратить подобные побеги в будущем?» Мы могли ответить не на все эти вопросы. ЛО-1 был жестоко опозорен.
Мы предположили, что Лере забрался на крышу и спустился по громоотводу по внешней стене здания, не попав в поле зрения караула. Мы обнесли отдельные участки крыши и дымоходов проволокой. Мы увеличили число мощных прожекторов. Но даже это, два года спустя, заключенные обратили себе на пользу.
В последний день апреля мы провели свою ежемесячную вечеринку в столовой. На этот раз нашими гостями стали партийные чиновники, местный мэр и несколько представителей городского совета. Вечеринка затянулась. ЛО-1 был в плохом состоянии. Он понимал, что серьезное дело, побег, повисло на нас.
Повсюду ситуация накалялась. Война смещалась с запада на восток, в Грецию, Крит, а оттуда – в Россию.
Наутро после вечеринки ЛО-1 не появился. Сначала комендант даже не заметил его отсутствия, но он не вышел и к обеду.
А на следующий день грянул гром. Всем было приказано собраться в столовой в 12 часов. Там комендант выложился на полную. «Один заключенный из-за этого побега сделал изо всех нас дураков. Теперь дураков делают из себя некоторые из вас. Пленные играют с нами. Мы отвечаем за них и за их содержание в заключении, и все же никто не может сказать когда, где или как этот французский офицер сбежал. Убежавший заключенный – брешь в нашей национальной системе обороны, а также в системе обороны Кольдица, а значит, двойная опасность для всех нас. Относитесь к исполнению своего долга внимательнее. Тогда вам будет что отметить. С этих пор выпивать после полуночи в столовой запрещено. Свет выключается в час».
Мы по-прежнему подозревали британскую столовую. Один из унтер-офицеров сообщил, что однажды ночью, очутившись во дворе, он видел какое-то движение в той стороне. К несчастью, он страдал близорукостью. (Пленные скоро тоже об этом узнали.) Он не был абсолютно уверен в том, что видел и кого видел.
Не смастерили ли себе заключенные ключи к замкам, которые мы запирали каждую ночь? По мере того как шло время, становилось все более и более очевидным, что ни один замок в Кольдице в действительности не был надежен. Мы продолжали находить людей в предположительно закрытых и запертых комнатах, из которых потихоньку, как мы стали замечать, исчезал мелкий инвентарь. Одеяла исчезали с чердаков. Ничто не было в безопасности. Позже мы обнаружили, что главными «взломщиками» были лейтенант Сурманович, лейтенант О'Хара, лейтенант Гиг и голландский офицер капитан ван Доорнинк, – по одному из каждой основной национальной группы.
В то время, а именно весной 1941 года, замок наполовину пустовал. Некоторые этажи были полностью лишены обитателей – то есть постоянных обитателей. Пленные тогда занимали три этажа с каждой из двух сторон внутреннего двора. С третьей, или северной, стороны помещалась часовня с двумя этажами надстроек, в тот год пустующими. На южной стороне разместились здания только в один этаж, позади которых возвышалась стена немецкого внутреннего двора высотой в четыре этажа. В качестве контрмеры мы убрали оттуда решительно все, что могло быть использовано как подсобный материал при побеге (мебель, доски, матрасы и пр.).
Было 8 мая 1941 года. С десяти часов утра ординарцы дюжинами сносили соломенные матрасы вниз со склада на чердаке, складывали на повозку, отвозили в город и там сваливали в кегельбане. С одиннадцати тридцати до часу дня был перерыв на обед. Затем работа возобновилась.
Около двух часов немецкий унтер-офицер, надзирающий за транспортом, пятясь назад, споткнулся о матрас, лежащий на земле. Почувствовав что-то твердое, он пнул его ногой и вскрыл. Внутри в гражданской одежде лежал лейтенант Хайд-Томсон. Проинформировали офицера службы охраны, и он приказал Sonderappell[11]. Горнист проиграл наш сигнал сбора, «Kartoffelsupp»[12], для немедленного-то построения! Пропал один британский офицер, лейтенант Питер Аллан. Мы немедленно отправились в кегельбан в центр города, где нашли пустой соломенный матрас и открытое окно. Птичка вылетела из клетки.
Несколько дней спустя мы получили телеграмму от полицейского управления в Вене. Они поймали Аллана. Аллан хорошо говорил на немецком языке – до войны он учился в Иене. Как он попал в Вену, мы так никогда не узнали. Очевидно, благодаря хорошему владению языком часть пути он проехал на перекладных, часть прошел пешком. В город он вошел истощенным после примерно десяти дней ходьбы и отправился к американскому консулу. Некоторые члены личного состава в консульстве были немцами. Аллан попросил о встрече с консулом. Но его американский выговор оказался не таким хорошим, как немецкий, и секретарша-немка заподозрила неладное.
Консул оказался в затруднительном положении. Был ли Аллан шпионом? Был ли он действительно американцем?
«Я беглый британский офицер. Я хочу попасть в Будапешт, на нейтральную территорию. Положите пятьдесят марок на стол и сделайте вид, будто ничего не произошло». Консул сделал вид, что ничего не произошло, и сказал: «Боюсь, Соединенные Штаты тоже сохраняют нейтралитет. Мы не можем вам ничем помочь». Аллан дошел до предела – так близко и все же так далеко. «Черт его побери!»
Он вышел и вскоре был схвачен.
В Кольдице побег лейтенанта Аллана привел к жесткому досмотру всех транспортных средств, въезжающих и покидающих территорию внутреннего двора заключенных. Поклажу любой повозки протыкали штыком – предпочтительней французским, особенно длинным. Поскольку большинство солдат нашего ополчения, выполнявшего в замке функции охраны, были вооружены трофейными французскими винтовками, исполнение этого требования не вызвало трудностей, при условии, разумеется, что они должным образом исполняли свою работу.
С фальшивыми ключами, изготавливаемыми заключенными для отмыкания любых замков, даже четырехходовых «Цейсc Икон», мы по-прежнему ничего не могли поделать.
Однажды два британских офицера были пойманы в комнате, которая обычно держалась запертой. Когда мы застукали их внутри, она и была заперта. Капитан Рейд и капитан авиации Уордл были впущены, а затем заперты внутри кем-то третьим. «Что вы здесь делаете?» – «Гимнастику, – мы выбрали это место потому, что здесь тихо!»
Мы снова заперли их и послали за ЛО-1. Когда мы вернулись назад, эти двое уже находились во дворе, а сорванную с петель дверь торжественно носили по кругу под хохот всех присутствующих.
«Мы протестуем, – значилось в переданной нам записке, – против нашего заключения без суда и следствия. Это нарушение немецкого военного дисциплинарного кодекса и, следовательно, Женевской конвенции».
В конце концов, мы заменили дверь и больше ничего не сказали, за исключением, возможно, чисто формального вопроса «Как вы отперли дверь?». В ответ они вручили нам кусок изогнутой проволоки. Это мы видели и раньше: в любом случае подобное служило лишь для отвода глаз. Любой старый кусок проволоки всегда доставали как свидетельство того, как вскрывались замки!
Через несколько дней после происшествия с матрасами произошла попытка побега, оставшаяся тайной по сей день. Два польских офицера отбывали срок в камерах внутреннего двора. В действительности в замке имелось очень мало камер для арестованных – четыре находились в одном углу двора заключенных, близко к воротам. Одна из них выходила на западную террасу, три других – на двор на уровне нижнего этажа, но чуть выше, поскольку к воротам почва уходила под наклоном. Окна были закрашены. Все двери камер выходили в коридор, в конце которого находилась главная дверь, ведущая во двор. Все двери запирались на замки и засовы и днем и ночью. Лейтенант Сурманович находился в одной камере, лейтенант Хмель в другой. Каким-то образом ночью Сурманович выбрался из своей камеры, выпустил Хмеля и открыл дверь во двор. Из польского помещения тремя этажами выше спустили веревку и по очереди подняли их на выступ. Пройдя по выступу бочком к водосточному желобу, они взобрались на крышу гауптвахты, втянули за собой веревку и там, попав через окно на чердак, выбросили из фасадного окна веревку и начали спускаться. Сурманович носил обувь на резиновой подошве, а вот Хмель, к своему несчастью, надел сапоги с гвоздями, царапавшими по стене. Караульный услышал скрежет, и беглецов задержали.
Как следствие данной попытки побега, мы установили часового во внутреннем дворе, дежурившего день и ночь. Эта западная сторона замка, несомненно, являлась соблазном для многих заключенных: спустя два дня была осуществлена еще одна попытка, на этот раз из так называемой арки. Арка находилась между нашим, немецким, внутренним двором и небольшим подъездным двориком под помещением для старших военнопленных офицеров. Этот дворик вел к воротам, прямо рядом с ним располагалась гауптвахта. Заключенные попадали в камеры арки, только если четыре камеры внутреннего двора были уже заняты. Под аркой находилось три камеры, выходивших на внешнюю сторону. Там откос уходил вниз примерно на сорок футов до террасы, где раскинулся сад. Сразу за ним, примерно в пятидесяти ярдах дальше к низине, имелся еще один склон и крутая насыпь позади домов.
Лейтенант Хайд-Томсон отбывал срок за попытку побега «с матрасами» 8 мая. В соседней камере находился польский офицер Юст. Как он попал туда – отдельная история.
Двум польским лейтенантам, Юсту и Беднарски, удалось убедить нашего лагерного врача, не без помощи их собственного человека, что они нуждались в хирургическом лечении. Он направил их в Кенигсварта рядом с Баутценом. Ночью 5 апреля, дня намеченной операции, оба сбежали. Лейтенант Юст сел на товарный поезд, но вскоре обнаружил, что тот идет не в ту сторону. Он благополучно спрыгнул и сел на поезд, идущий назад в Баутцен. Почувствовав, что его засекли, он спрыгнул во второй раз, но ударился головой о землю и пролежал без сознания всю ночь под дождем. На следующее утро он сдался и вернулся в Кольдиц и камеру в арке по соседству с Хайд-Томсоном. В свое время эти двое открыли двери между своими камерами и в ночь на 13 мая подобрались к окну с веревкой из простынь. Хайд-Томсон держал один конец, Юст спустился, спрыгнул на землю, пересек сад, перелез через проволочную изгородь и исчез в городе. Спустя три дня его поймали в Штюлингене близ Базеля, едущим по железной дороге к швейцарской границе, и отправили в госпиталь в Виллинген, Шварцвальд. Через месяц он снова бежал и был схвачен ночью, плывущим через Рейн ниже Базеля. Он подплыл к заграждению из колючей проволоки в воде и пытался поднырнуть под него. Включилась сирена, зажглись прожектора, – и лодка доставила Юста на берег, а оттуда снова в Кольдиц, еще на три недели заключения в камерах. В качестве меры безопасности мы натянули проволоку под окном камеры, откуда он выбрался в прошлый раз.
Теперь обратимся к судьбе лейтенанта Беднарски, убежавшего вместе с лейтенантом Юстом из Кенигсварта в апреле. Этому повезло намного больше. Он добрался до Кракова, где должен был бы быть в безопасности. Хотя наши люди не могли обнаружить всю подпольную сеть в этом городе, мы смогли выявить часть ее. Итак, гестапо засекло Беднарски и вернуло его нам как военнопленного офицера. Естественно, он вернулся с крайне ценной и разнообразной информацией, послужившей со временем нашим пленным.
Но вернемся к британской столовой в Кольдице, по-прежнему остававшейся объектом наших подозрений. Итак, шел май. Пленные водили нас за нос. Один из часовых сообщил, что ему предложили 700 марок (около 50 фунтов стерлингов) за то, чтобы он закрыл глаза на происходившее однажды ночью, когда он находился на посту номер 9 рядом со столовой. Здесь располагалась еще одна терраса, выступавшая примерно на пятнадцать ярдов от окна; участок часового находился ниже. Земля, как я уже говорил, вокруг всего замка уходила вниз террасами. Верхние террасы тесно примыкали к стенам бараков, что создавало как бы «мертвое пространство» вокруг них: с трех сторон оно не просматривалось часовыми. На террасе над постом номер 9 была маленькая лужайка, ночью освещавшаяся прожекторами.
Семь сотен марок были большой суммой. Каким же образом военнопленным удалось ею завладеть?
Мы провели совещание по безопасности. Деньги, очевидно, пронесли контрабандой. Только потом мы узнали, что они поступали в посылках и их проносили на своих телах новоприбывшие. Британский офицер однажды похвастался мне, что английский «банк» держал в потайном месте более 2000 немецких марок. Мне потребовалось почти четыре года, чтобы найти это сокровище, но в конце концов я его заполучил. Но шел 1941 год: тогда «горячих» денег было мало.
Часовому мы приказали продолжать игру и держать нас в курсе дела. В свое время он получил 100 марок в качестве первой части взятки. Приближался Духов день. Личный состав собирался в увольнительные, и напряжение спадет. Караульного ожидали на дежурстве между девятью и одиннадцатью часами в четверг перед Духовым днем, 29 мая. До восьми часов было светло. За два дня ему сказали: «С этих пор, когда будешь на дежурстве, не поднимай головы». Он передал это нам, и мы сделали соответствующие приготовления.
Столовая. Где-то там они собирались вырваться на свободу, но где? Снизу? Невозможно. Крышка канализации в полу столовой была замурована. Сверху? Только не при свете прожекторов. Может, они устроят короткое замыкание и спустятся вниз в темноте по веревке? Вылезут ли они из столовой через одно из окон? Часового уверили, что после побега не останется следов, так что его подозревать не станут. Как, Zum Donnerwetter[13], они намеревались выбраться наружу? Мы чувствовали себя очень глупо. Боже, мы зависим от пленных в линии действий!
Все дежурные офицеры и несколько караульных собрались в комнате в здании комендатуры, где наш северо-восточный угол соприкасался с углом столовой двора заключенных. Дверь на травяную террасу снаружи этой проклятой столовой находилась на нашей стороне стыка обоих дворов. Мы тихо отперли ее. Унтер-офицер и десять человек стояли наготове на гауптвахте снаружи ворот пленных, в конце подъездного дворика. По телефонному звонку нашей внутренней связи они бросятся в любую часть замка, которую мы укажем. Мы решили, что прорыв будет осуществлен точно в четверг. В тот вечер мы, должно быть, были взведены не меньше пленных. Мы приняли вечернее построение под жесточайшими указаниями не подавать виду, что что-то знали или подозревали. Все казалось вполне обычным. Все присутствовали. Не были ли они, возможно, более тихими, чем обычно? Построение распустили. Мы покинули двор и заняли свои позиции на опасном месте. Связались с гауптвахтой – те знали приказ. Напряжение среди нас было огромнейшим. Именно в такие мгновения, как эти, горячие головы могли натворить бед.
«Без приказа офицера не стрелять» – «Ja wohl, Herr Hauptmann»[14].
Стемнело, зажглись прожектора. Сцена была готова, мы ждали актеров. Караульный номер 9 ходил взад-вперед. Мы не видели его: он находился в мертвом пространстве ниже уровня террасы. Это был сплошной комок нервов, а значит, вероятнее всего, он и начнет стрелять. Мы ждали и смотрели. Но что мы должны были увидеть? На чем сосредоточиться? При каждом звуке мы вздрагивали. Глаза слезились от напряжения. Мы смотрели. Внезапно мы заметили некое движение. Не мотылек ли это порхает перед прожектором, отбрасывая дрожащую тень на лужайку? Теперь мы могли сфокусироваться. Показалась четкая линия – щель. Пучок травы зашевелился и начал приподниматься. Это была крышка люка. ЛО-1 сделал знак «Подождите!». Квадратный кусок дерна в деревянной рамке поднимался прямо из земли. Из люка показались ноги, за ними последовали руки и плечи. Наконец перед нашими глазами предстал британский капитан Рейд!
«Heraus!»[15] – и мы набросились на него! Один из нас по телефону отдал приказ караулу немедленно занять столовую. Любой, кто сейчас там находится, должен там и остаться.
«Los!»[16] В туннеле под столовой мы поймали десять британских и двух польских офицеров, включая старшего британского офицера, полковника Джермана. Все были в гражданской одежде, у всех имелись пропуска. У них нашли 85 марок монетами и 150 унтов веса продовольствия – все продовольствие Красного Креста, большей частью в консервных банках, плюс шоколад и печенье. Что за улов для нас!
Пленные открутили крышку канализации в полу столовой и проложили путь вдоль трубы через боковую стену. Чтобы работать по ночам, им пришлось взломать замки двух дверей, одну – ведущую с их лестницы во двор, вторую – из двора в столовую.
Последовали контрмеры. Мы начали произвольно менять караульных, следя за тем, чтобы одни и те же солдаты не возвращались каждый раз на один и тот же пост. Таким образом, мы поставили себе целью уничтожить любую закономерность в охранных постах, которая могла бы предоставить пленным определенного человека или постоянное расписание какого-либо рода, которые они могли бы использовать.
А караульный? Он оставил себе 100 марок, получил дополнительное увольнение, продвижение по службе и был награжден крестом «За военные заслуги». Игра стоила свеч.
Это был наш первый большой успех, и могли мы им похвастаться исключительно благодаря преданности одного из наших людей.
Глава 4
Стычки и ответные меры
Шел 1941 год, Русская кампания еще не началась. Годом позже я начал сомневаться в стопроцентной надежности нашего караула. К тому времени, а именно к 1942 году, роли начали меняться. Затягивались пояса, падали бомбы, а с ними боевой дух и надежды; знавшие немецкий язык ораторы из числа пленных неустанно распространяли пропаганду среди охраны, и чем теснее мы старались опутать их сетью надсмотра, тем теснее становились контакты с теми, с кем они могли работать. Лейтенант Аллан был занят подобными вещами постоянно, занимались этим и Говард Ги и Джайлз Ромилли, двое штатских, помещенных ОКБ в Кольдиц в 1942 году[17]. Ромилли долгое время был единственным подобным узником. Он стал первым из «Prominente»[18] или заложников, каковыми они предполагались. Он прибыл в конце 1941 года из гражданского лагеря для интернированных. Как племянник сэра Уинстона Черчилля он оказался ценной добычей. ОКБ решило, что Кольдиц был для него самым безопасным местом. И он, и Ги подали очень плохой пример своим товарищам-интернированным. Многие были англо-германского или англо-французского происхождения. Все имели английские паспорта, но в ряде случаев их симпатии скорее разделялись. Эти двое в разное время бежали из замка Вюльцбург в Баварии и после поимки были переведены в Кольдиц через Силезию, прежде чем зараза успела распространиться. Оба хорошо владели немецким языком.
Через три дня после того, как мы помешали массовому бегству из туннеля в столовой, пропал французский офицер, лейтенант Колен. Как он выбрался на свободу, мы опять-таки не знали, как не знали и в случае с лейтенантом Лере, исчезнувшим в апреле.
Мы заподозрили парк.
В Кольдице послеобеденная прогулка по парку была самым слабым местом во всей нашей системе.
Пленные были замурованы и заперты в своем внутреннем дворе, на всех окнах были поставлены решетки. После попытки побега Сурмановича и Хмеля день и ночь в самом внутреннем дворе дежурил часовой, по всему периметру снаружи здания были расставлены прожектора и караульные и, естественно, ограждения из колючей проволоки семи футов в высоту. И все же наше собственное Верховное командование, несмотря на протесты нашего коменданта, вынуждало нас выпускать людей из этого кольца безопасности каждый день после обеда на два часа, чтобы подышать свежим воздухом и поразмяться, согласно условиям Женевской конвенции. Требовалось почти пятнадцать минут, чтобы спуститься в овраг за замком, на восточной стороне, где мы огородили проволокой пространство примерно 50 ярдов на 200. К нему примыкал чуть меньший, обнесенный оградой и проволокой «загон для овец», как его называли французы. Здесь пленные среди деревьев играли в футбол. По всему периметру загона и второго, большего огороженного пространства во время прогулки мы расставляли часовых. Брали с собой и пару собак. И все же случаи побега, происходившие в течение этих прогулок, заставляли волосы вставать дыбом, своим количеством иллюстрируя (по контрасту) первый принцип, согласно которому пленные должны любой ценой оставаться статичными. Второй принцип, к несчастью, гласил, что они должны всегда находиться в движении (тогда они не успеют проложить туннели и потеряют все свои склады материала и денег). Временной промежуток между применением этих противоречащих друг другу принципов является жизненно важным фактором. К сожалению, в Кольдице данный парадокс так никогда и не был разрешен. Мы держали пленных статичными в их внутреннем дворе, изредка переводя их на другой этаж или другую сторону двора, и тем не менее каждый день выпускали их из этой встроенной тюрьмы под конвоем, и снова и снова кто-нибудь срывался с поводка и убегал.
Через три дня после того, как мы помешали массовому бегству из туннеля в столовой, пропал французский офицер, лейтенант Колен. Как он выбрался на свободу, мы опять-таки не знали, как не знали и в случае с лейтенантом Лере, исчезнувшим в апреле.
Мы заподозрили парк.
В Кольдице послеобеденная прогулка по парку была самым слабым местом во всей нашей системе.
Пленные были замурованы и заперты в своем внутреннем дворе, на всех окнах были поставлены решетки. После попытки побега Сурмановича и Хмеля день и ночь в самом внутреннем дворе дежурил часовой, по всему периметру снаружи здания были расставлены прожектора и караульные и, естественно, ограждения из колючей проволоки семи футов в высоту. И все же наше собственное Верховное командование, несмотря на протесты нашего коменданта, вынуждало нас выпускать людей из этого кольца безопасности каждый день после обеда на два часа, чтобы подышать свежим воздухом и поразмяться, согласно условиям Женевской конвенции. Требовалось почти пятнадцать минут, чтобы спуститься в овраг за замком, на восточной стороне, где мы огородили проволокой пространство примерно 50 ярдов на 200. К нему примыкал чуть меньший, обнесенный оградой и проволокой «загон для овец», как его называли французы. Здесь пленные среди деревьев играли в футбол. По всему периметру загона и второго, большего огороженного пространства во время прогулки мы расставляли часовых. Брали с собой и пару собак. И все же случаи побега, происходившие в течение этих прогулок, заставляли волосы вставать дыбом, своим количеством иллюстрируя (по контрасту) первый принцип, согласно которому пленные должны любой ценой оставаться статичными. Второй принцип, к несчастью, гласил, что они должны всегда находиться в движении (тогда они не успеют проложить туннели и потеряют все свои склады материала и денег). Временной промежуток между применением этих противоречащих друг другу принципов является жизненно важным фактором. К сожалению, в Кольдице данный парадокс так никогда и не был разрешен. Мы держали пленных статичными в их внутреннем дворе, изредка переводя их на другой этаж или другую сторону двора, и тем не менее каждый день выпускали их из этой встроенной тюрьмы под конвоем, и снова и снова кто-нибудь срывался с поводка и убегал.