Страница:
– Видишь ли, мой мальчик, пора опуститься на землю. Как ты конкретно собираешься вести это свое расследование?
На мгновение мне показалось, что я попался. Я придал своему лицу выражение, как если бы пытался сообразить, как получше представить якобы заранее составленный план. На самом деле я лихорадочно пытался уцепиться хоть за что-нибудь – в данном случае отлично сгодилась бы и соломинка.
– Сэр, – с серьезным видом сказал я, – возможно, мистер Блакстон попал в точку, когда упомянул о том, что в городском Центре предварительно обкатывается множество рекламных кампаний. Средний американский город, центр страны, ни восток, ни запад. Интуиция мне подсказывает, что эта компашка из радикального центра использует наш город для проверки.
– Проверки на что? – хмыкнул по-прежнему грустный Уилкинз.
Я посмотрел на него.
– Чего они пытаются достичь? – добавил он.
– Это заговор, – слабым голосом ответил я.
– Заговор против чего? Каковы их цели?
Вот тут-то я и попался. Голова отказалась работать. На ум ни черта не шло.
В конце концов Уилкинз снова покачал головой.
– Счастливчик, мальчик мой, билет ты вытащил несчастливый. Нельзя полагаться на то, что твои интуиция и нюх на новости всегда будут безошибочны. Не беспокойся, средняя зарплата сохраняется за тобой, а то, как ты отыскал жертву киднэпинга – похищенного ребенка Шульцев и потрясающие фотографии ограбления банка бандой Долли Теттера, навсегда останется в анналах журналистики.
Я постарался, впрочем не особо напрягаясь, выразить беспокойство.
– Вы думаете, мне стоит бросить это дело, сэр?
– Боюсь, что так, Счастливчик. Боюсь, что я на этом даже настаиваю.
– Хорошо, сэр. Хозяин – барин.
Он лучезарно улыбнулся.
– Не надо ставить так вопрос, Счастливчик. Здесь, в «Джорнал», мы все – одна команда. Работаем в одной упряжке. – Уилкинз снисходительно подмигнул. – Вот только, куда она будет тянуть, решает тот, кто сидит в моем кресле.
– Да, сэр. – Я поднялся, поняв, что свободен.
И тут он меня убил одной фразой:
– Да, и напомни Чернышу, что сейчас ты свободен. Ну, на случай каких-нибудь поручений!
Я вздрогнул. Никогда не знаешь, каким пыльным мешком и из-за какого угла получить до голове. Другими словами, отныне я не был разъездным репортером и не мог разыскивать материалы для своих статей самостоятельно. С этого момента я должен был выполнять поручения Блакстона. И я был далек от иллюзий. Не пройдет и недели, как старый профи обнаружит, что я не способен отличить сенсацию от некролога. Он уже и так в этом сомневался.
У Старой Головешки присутствовало чувство юмора, или, по крайней мере, он так думал. Для первого раза он послал меня на банкет Армии Спасения – региональную встречу офицеров рангом от капитана и выше.
У меня тоже было чувство юмора, или, по крайней мере, я так думал. Перед началом банкета я подошел к докладчику и получил текст его речи. После чего сообщил ему, что у меня очень важная встреча, и, вильнув хвостом, исчез в направлении «Дыры».
Беда заключалась в том, что за очередной кружкой «темного» почему-то следовала другая, и в редакции я появился как раз перед тем, как пришла ночная смена.
Блакстон встретил меня сладенькой улыбкой.
– Счастливчик Майерс, гениальный лауреат Пулитцеровской премии, – пробурчал он. – Полагаю, от статьи о священниках, которую собирается написать сачок, раскалятся провода всех телеграфных агентств – от Рейтера до ТАСС.
Остальную часть беседы вспоминать мне бы не хотелось.
После ее окончания я вернулся к темному пиву Сэма.
К счастью, на следующее утро я был свободен. Немедленно бежать в редакцию нужды не было, и я отправился домой к Морту Циммерману, чтобы вытащить его из постели.
Он уставился на меня из дверей. Единственной его одеждой были пижамные штаны. Хилость шеи подчеркивала копна черных волос, которая с равным успехом могла бы служить тюфяком или блошиным зоопарком.
– Что тебе нужно в этот час ночи?
– Сейчас десять часов утра, – ответил я, пролезая мимо него в неопрятную гостиную.
– Черт побери, я пишу с полуночи и до рассвета!
– Знаю, – сказал я. Бросив несколько номеров «Циника» и «Мизантропа» на журнальный столик и сдвинув в сторону пачку «Иконокласта», я освободил себе место на диване.
– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, – заявил я усаживаясь.
– Почему со мной?! – взревел он. – Кофе будешь?
– Да. А почему бы и не с тобой? Ты слабее меня и не смог бы выставить меня вон.
– Ничего себе шуточки с утра, – проворчал он, исчезая на кухне.
Пока он отсутствовал, я взял номер «Циника» и стал с грустью перелистывать страницы.
Передовица была посвящена момизму. Из того, что я увидел, можно было заключить, что большую часть материала автор взял из старой классической книги «Поколение насмешников», которая сделала написавшего ее Уайли несостоятельным и безвестным еще несколько десятилетий назад.
В другой статье развивалась мысль о создании организации «Ветераны будущих войн». Идея заключалась в том, чтобы начать выплату пенсий подросткам, дабы те могли насладиться материальными благами, пока достаточно молоды и здоровы. Задавался вопрос: почему ветеранскими льготами, устанавливаемыми правительством, должны пользоваться только те, кто выжил? Те, кто будет убит, должны их тоже получать, пока война даже и не началась.
Со вздохом я отложил журнал обратно на столик. В это время в комнате появился Морт с бумажным пакетом сахара и двумя чашками кофе, из которых торчали ложки.
Я взял чашку, зачерпнул ложкой сахар из пакета и кивнул на журналы.
– Все еще продаешь им свои заметки?
– Да так, по случаю, – равнодушно ответил Морт. Он уселся в мягкое кресло, не обращая внимания на бумаги и грязное полотенце, которые там уже лежали. – Конкуренция становится все жестче. Когда они только начинали выходить, можно было продать все, что ни напишешь. А сейчас в игру вступила куча профессиональных внештатных журналистов, вылетевших из других изданий. Тягаться с именитыми писателями мне не по плечу.
– А что случилось с журналами для мужчин? – спросил я угрюмо. – Ну, этими, которые обычно публиковали статьи о безразмерных купальных халатах и подобных вещах?
Он отхлебнул кофе, но счел его слишком горячим.
– Это был последний всплеск, – пробрюзжал он. – Некоторые выходят до сих пор, да и те перешли на заметки типа публикуемых в «Цинике» и «Иконокласте». Я тут продал на прошлой неделе одну штуку в «Проказливый плейбой» – как избежать призыва в армию.
– Как избежать призыва?
– Вот именно. Существует множество способов. Некоторые даже законны. Один из них – совершить хулиганский поступок. Стащить аэрокар или что-нибудь еще. Ты попадаешь на учет в полицию, а преступники в армии не нужны. Или можно «закосить» на медицинской комиссии, принимая сердечные стимуляторы. Или я знаю парня, который не возражал против призыва, но, попав на призывной пункт, стал все время шататься по баням. В конце концов он предстал перед местными медиками, которые его спросили: «Нравятся ли вам девушки?» Он ответил: «Надеюсь, у них все в порядке», и это был конец его военной карьеры. Потом…
– Мне все это известно, – прервал я. – Я имел в виду другое – мне странно, как они могли подобную статью напечатать?
Его косматые брови полезли вверх.
– А почему бы и нет? У нас свободная страна.
– И с каждым мгновением становится все свободней.
Он снова попробовал кофе, нашел, что тот остыл достаточно, и помахал в мою сторону ложечкой.
– Есть лишь одна причина, по которой существуют законы о воинской повинности, – сказал он с важным видом. – Все из-за того, что твои сограждане не настолько глупы, чтобы служить добровольно. Когда последний раз в нашей стране кто-нибудь пошел служить добровольно?
– Ну, есть кое-кто…
В ответ на мое замечание он неприязненно покачал головой.
– В наши дни те парни, которые идут в армию добровольно, настолько пустоголовы, что они там просто не нужны. Военным нужны люди хоть с толикой мозгов. Канули в Лету те времена, когда коэффициент интеллектуальности у сержантов был ниже девяноста.
– Некоторые идут в армию ради карьеры, – сказал я. – Через двадцать лет ты уходишь в отставку с пенсией и самыми разными льготами.
– Конечно, – согласился он, уже теряя интерес к предмету обсуждения, – но это только исключения. Они не идут из-за таких обветшавших понятий, как патриотизм. Они идут, чтобы застраховаться. И ты можешь себе представить, что это за люди, которые готовы в течение двадцати лет слушать армейский треп о том, что они здесь получат больше, чем где-либо, только потому, что не способны выжить на гражданке. – Морт презрительно фыркнул.
Он поднялся и отправился на кухню за очередной порцией кофе.
Когда он возвратился, я спросил:
– Морт, а над чем ты работаешь сейчас?
– Парочка вещей. Серия, отчасти касающаяся политики. Пахано-перепахано, но я даю это под несколько другим углом.
– И что там о политике?
Он поднял газету и сунул ее мне.
– Видел эту информацию о карманнике, который стал мэром городка в Новой Англии?
– Карманник?
– Ага. – Он горько рассмеялся. – Толстое полицейское досье. Он обнаружил, что для того, чтобы жить честно, ему необходима работа. То есть, если его не изберут, он будет вынужден опять воровать, чтобы заработать на жизнь. И даже если воровать для этого просто необходимо, то лучше делать это, сидя за столом, как это делают политики, а не шататься по театральным сборищам и ярмаркам штата.
Я уставился на Циммермана.
– Ну и как, выбрали?
– О да, все в порядке, выбрали. Под общий хохот – в кабинет.
– Боже праведный! – простонал я. – Куда катится страна?
– Просто избиратели наконец-то становятся такими же циничными, как и политики, – фыркнул Морт. – Ты представить себе не можешь, как много на сегодняшних выборах бюллетеней, где кандидатами внесены Пого-пого или Утенок Доналд.
– Я думал, главная тенденция – не голосовать вообще.
– Кто может их в этом винить? – продолжал оппонировать Морт. – Если даже на принципиальную кампанию собирается пятьдесят процентов потенциальных избирателей – уже необычно.
– Ну ладно, – согласился я, – но ведь, если избирателям не нравится то, что происходит, они могут поставить другого человека.
– А могут ли? – потребовал он ответа. – Старая песня, все это – фикция, когда оба кандидата обычно выступают за одно и то же. Сколько из них сдерживают свои обещания, укатив из округа? Ты голосуешь за человека, ибо он на твоей стороне против другого, но стоит ему усесться в кресло, как он преображается. Вспомни старые времена Джонсона и Голдуотера.
Он снова помахал ложечкой в мою сторону.
– Это один из вопросов, о которых я собираюсь написать. Растущий в людях цинизм – это отношение ко всему, что будут делать политики. Мы перестали ждать от них что-либо, кроме показухи. Счастливчик, со времен Вудро Вильсона в Белом доме не было ни одного настоящего романтика, он был анахронизмом и, возможно, немножко дурачком для битья.
– Хорошо, но ведь был Рузвельт, – слабо возразил я.
– Был ли? Знаешь, кто выдвигал его кандидатуру первый раз? Хьюи Лонг[6]. Среди других больших политических машин; Тэмени-холл[7], Фрэнк Хейг[8], машина Келли-Нэша[9]. А откуда он взял своего третьего вице-президента? Из Канзас-Сити, машина Пендергаста, Счастливчик, друг мой, как ты думаешь, что пообещал – а позднее и сделал – этим людям суперлиберал Рузвельт, чтобы заручиться их поддержкой? – Морт потихоньку распалялся. – А что мы имели с тех пор? Клоуны и вояки, которые проводили все восемь лет за игрой в гольф…
– Ну, – я неуютно поежился, – был еще Джон…
– А ирландская мафия, а? Это был тот самый единственный случай, когда Мэдисон-авеню[10] действительно выиграла выборы. Когда общественный имидж и телегеничность значат больше, чем платформа и партийные принципы. Парень выиграл президентские выборы потому, что его соперник недостаточно чисто побрился перед телевизионными дебатами. Еще один большой либерал первым одобрил фиаско в заливе Свиней и начал эскалацию войны в Азии. – Морт Циммерман фыркнул. – Должен признать, по крайней мере у него было чувство собственного достоинства. У него и у его семьи. Он не был одним из тех клоунов, которые пришли позже.
По– моему, его слегка занесло в сторону.
– Послушай, мы отвлекаемся от темы, – прервал я. – Мы говорили о цинизме избирателей.
– А почему бы им и не быть циниками? Ведь почти каждые два года всплывают новые случаи с полицейскими, которые оказываются самыми крупными грабителями и ворами города. Я могу отследить по годам. Денвер, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт, Айдахо-Фолс и еще масса недавних примеров. И это только в полиции. Цветочки по сравнению с коррупцией среди администраций.
– А я по-прежнему утверждаю, что избиратели могут их убрать, если захотят, – наполовину сердито сказал я.
Он покачал головой.
– Даже это становится невозможным. Ты знаком с избирательными законами, которые сегодня превалируют? Отныне в половине штатов третья партия попросту не может зарегистрироваться. В некоторых из них положение о выборах участия третьей партии вообще не предусматривает; в других условия таковы, что Республиканская партия Линкольна середины 1800-х годов не смогла бы даже бороться за власть, ибо ее кандидат не удовлетворил бы всем требованиям.
– Конечно, ты можешь голосовать за ту или иную партию, но они обе выступают за одно и то же. Давно ли существовала хоть какая-то разница между их национальными платформами?
В конце концов я сдался под его словесным огнем.
– Ладно, – сказал я, – вчера мне все это было бы более интересно. Сегодня я вынужден помечтать о чем-нибудь еще, помимо растущего цинизма избирателей.
– О? Что случилось, Счастливчик?
– Похоже, люди снова будут называть меня Чарли.
Его лицо стало вопрошающим.
– Сомневаюсь, что мое пребывание на работе продлится до конца недели.
– На самом деле, Счастливчик, – проворчал Морт, – ты никогда особо не был журналистом.
– Мне все об этом постоянно твердят, – вздохнул я. – Однако мне нужны деньги. Я – самый расточительный человек в мире. Я могу нырнуть в собственный бассейн на заднем дворе и вылезти оттуда, став беднее на три доллара.
Он странно на меня посмотрел.
– Как ты ухитрился откопать эту нашумевшую историю с банком и Долли Теттером?
Мне начинало становиться все равно.
– Моя младшая сестренка не знала, как достать кассету с пленкой из нового фотоаппарата, – впрочем, как и я, – поэтому мне пришлось отнести его в магазин. По пути обратно, снаружи здания Первого банка Америки, я столкнулся с Долли Теттером, или он столкнулся со мной. Он тащил одно из этих новых ракетных ружей с гироприцелом – типа базуки для бедных и прикрывал спокойный отход троих парней из своей команды, которые только что взяли четверть миллиона.
Это застигло Морта врасплох.
– Так ты на все это просто наткнулся?
– Все правильно, – сказал я с полным самоосуждением. Долли шмалял по двум группам полицейских – по одной вверх по улице, по другой вниз. А у полиции было что-то вроде скачек с препятствиями. На улице находилась масса невинных прохожих, а, кроме того, они стояли лицом к лицу с Врагом Общества Номер Один, опаснейшим преступником со времен легендарного Диллинджера[11]. Они не настолько жаждали отработать свою зарплату.
– А что делал ты?
– Не знаю, что я делал. Просто стоял. Как бы застыл. Слишком испугался, чтобы броситься на тротуар. Я находился не далее чем в пятнадцати футах от Долли. Он был само хладнокровие. Еще что-то сам себе насвистывал, выпустив парочку тринадцатимиллиметровых ракет по полицейским, сначала в одну сторону, потом – в другую. Его люди выбежали с награбленным из банка и нырнули в бронированный автомобиль, который ждал на улице, пока они сделают дело. Ну, и я тоже сделал несколько снимков.
Морт с душевной болью закрыл глаза.
– Тоже сделал?
– Ага. Вспомни снимки.
– Я думал, ты снимал телеобъективом откуда-то там, – пробормотал он. – Продолжай.
– Итак, когда Долли меня заметил, он поднял свой гироракетный карабин – или что там у него было, – чтобы разок в меня пальнуть.
Глаза Морта вновь широко открылись.
– Но, очевидно, в обойме кончились патроны, а времени перезарядить у него не было. Забираясь вслед за своей командой в машину, он попытался схватить камеру, но к этому времени я вышел из столбняка и сделал шаг назад, немного поспешно, и шлепнулся прямо на задницу.
Как бы то ни было, я отнес фотоаппарат в отдел иллюстраций и оставил его старшему технику фотолаборатории. Я сказал ему, что там, возможно, есть что-то по поводу ограбления, но он лишь бросил взгляд на детскую камеру и вернулся к обычным снимкам, которые приносили штатные корреспонденты: улица снаружи банка, трое раненых полицейских, вскрытый сейф, взорванный Долли и его ребятами. Прошло немало времени, прежде чем они обнаружили, что на каждом из моих снимков все, как живое. К тому моменту я оправился от потрясений и зашел сюда, к тебе. Ты как раз работал над этой поистине детективной статьей о банде Теттера и имел всю неофициальную информацию. Таким образом, строго между нами, мы просто состряпали эту статью, и я взял и представил ее Блакстону. Вот так я и получил Пулитцера второй раз.
– И заплатил мне четыреста зеленых за то, что я ее написал, – простонал Морт. Он посмотрел на меня и закачал головой. – Просто не могу себе представить, что у тебя хватило мужества вот так вот стоять и снимать кадр за кадром все происходящее.
– Я не могу тоже. Не могу вспомнить, как я это делал. Камера была автоматическая – самопротяжка кассеты и все такое. Может быть, у меня просто дрожал палец.
– Слушай, – потребовал он, – а как ты ухитрился отыскать ребенка Шульцев? Ну, это дело с первой Пулитцеровской премией?
– Ты мне просто не поверишь, – ответил я, поднимаясь. Ладно, пойду-ка я лучше по своим делам.
– О, грандиозно! – воскликнул он. – Это теперь, когда я совсем проснулся?! – Он взъерошил копну своих волос и обиженно высунул язык.
Я не отправился по своим обычным воскресным делам – прачечная, магазины и тому подобное. Мои чувства пребывали в расстройстве.
То, что должно было произойти, было очевидным. Старая Головешка Блакстон так и будет поручать мне задания для салаг. А я, в свою очередь, так и буду прокалываться на каждом из них. Все это не тот материал, который я мог бы принести к Морту Циммерману на обработку. Я мог себе позволить присутствие его призрака лишь в действительно больших статьях. За прошедший год я обращался к нему раз восемь-десять, включая оба известных случая, и каждый раз он с задачей справлялся. А почему бы и нет? Двадцатилетний свободный художник.
Покинув его дом и забравшись в свой «фольксаэро», я заметил мужчину, который уставился в витрину соседней бакалейной лавки-автомата, находившейся рядом с подъездом Морта Циммермана. Подобные витрины не настолько интересны, чтобы так пристально их разглядывать, но мое внимание привлекло не это.
У меня возникло смутное чувство, что мы знакомы и что надо бы поздороваться, но я никак не мог вспомнить его имя.
Я включил воздушную подушку и выжал педаль газа. Миновав полквартала, я вспомнил. Это было не совсем знакомство. Прошлым вечером я видел его в «Дыре». Он сидел в кабинке сразу позади меня. Мне он показался одиноким посетителем; пока я там был, он ни разу не двинулся с места, а просидел до закрытия.
Не представляя себе точно зачем, я зашел в библиотеку. Думаю, у меня была смутная мысль попытаться найти что-нибудь новенькое, чем можно было бы привести в восторг Уэнтуорта Уилкинза. Приди я с по-настоящему взрывоподобной темой, то, вероятно, смог бы использовать Морта для написания статьи и сохранить свой имидж, если не перед Старой Головешкой, то перед коммерческим директором «Джорнал». Тогда я снова приобрел бы статус специального, корреспондента, то есть имел бы условия, когда фактически не нес бы ответственности перед Блакстоном и никому по-настоящему не, был бы подотчетен.
В библиотеке я ничего не нашел. Так или иначе, я непроизвольно занялся проверкой утверждений Морта о политике. При этом не, могу сказать, что политика когда-либо меня особо интересовала.
Насчет двухпартийной системы он был прав. Третья партия стала делом позапрошлых лет. Я проверил данные по местным выборам. С каждыми проходящими выборами партиям меньшинств становились все патетичней, а количество штатов, где они попадали в бюллетени, становилось все меньше. Прогибиционистская партия[12] – одна из трех старейших в стране – была включена в бюллетени только в одиннадцати штатах и имела менее двадцати тысяч голосов. Социалистическая лейбористская партия – третья в стране по величине, набравшая почти миллион голосов при Юджине Дебзе[13], – на последних выборах добилась успеха в семнадцати штатах; правда, в некоторых из них регистрация кандидатов была чисто формальной – фактически они не баллотировались.
Не знаю, почему это вызывало мое беспокойство.
Мне это было неинтересно.
В то же время я просмотрел кое-какую статистику по преступности.
Количество преступлений, а особенно мелких и среди несовершеннолетних, росло не как-нибудь, а в геометрической прогрессии. Количество же наказаний, очевидно для компенсации, уменьшалось почти с той же скоростью. Какой-нибудь молодой подонок мог натворить все что угодно, кроме, быть может, убийства или крупного ограбления, и отделаться тем, что его лишь слегка пожурят. К тому времени, когда он станет завзятым нарушителем, может статься, у него появятся покровители, которые замяли бы и более серьезные дела.
Идей, которые могли бы произвести впечатление на Уилкинза, у меня не было. Старо как мир. Подобной статистикой людей забрасывали так долго, что она просто перестала их волновать.
Мне пришло в голову, что существует множество вещей, которые перестали волновать людей. Вещей, которыми они были сыты по горло и к которым они относились с цинизмом.
Наступал разгар дня. Я сказал себе: «Шабаш», решив отправиться в «Дыру», как только получу чек с зарплатой.
По совпадению, когда я выходил из библиотеки, вдоль по улице прошел человек, которого я видел у автоматической бакалеи рядом с домом Морта Циммермана.
В заведении Сэма я болтаюсь, по сути дела, по двум причинам. По трем, если учесть тот факт, что он гасит мои чеки. Остальные две – это темное пиво и то, что заведение находится в боковой улочке, где всегда можно найти стоянку.
Я нашел свободное место, выключив воздушную подушку, опустил «фольксаэро» и зашел в «Дыру».
Пока я забирался на свой обычный табурет, Сэм продолжал вяло протирать стойку бара тряпкой.
– Хай, мистер Майерс, – поздоровался он. – Тут сегодня один парень спрашивал о вас.
– Обо мне? – сердито переспросил я.
– Угу. – Он взял кружку и направился к крану.
– Что ему было нужно?
– Я так и не понял, – сказал он. – Мне показалось, что он больше хотел узнать о вас, нежели чем, где вы находитесь или когда вы обычно сюда заваливаетесь.
– Странно, почему он искал меня не в редакции?
– Мистер Майерс, нет ли у вас каких-нибудь врагов? – спросил Сэм.
– У меня? Да кому я нужен!
– Ага, – он кивнул головой, как бы соглашаясь, – пожалуй, что так.
– Да так оно и есть! – гаркнул я, неожиданно разозлившись. – Представь на секунду: что если я буду иметь дело с выпивкой у кого-нибудь еще?
– Господи, мистер Майерс! – воскликнул Сэм с широко раскрытыми глазами. – Да я не имел в виду ничего такого. Вы мой лучший клиент.
– Ха! – фыркнул я. – Так что там с этим парнем?
– Он задал кучу, ну, вроде как наводящих вопросов.
– Каких именно?
– По большей части не припомню. Да и ответов дать я на них не мог. Вроде того как, над чем вы сейчас работаете, о чем вы мне говорили. Черт, я только-то и сказал ему, что вы вообще никогда не говорите чего-то, заслуживающего особого внимания.
Я одарил его долгим пристальным взглядом.
Кто– то вошел и проскользнул в кабинку, находившуюся как раз за моей спиной. Я обернулся, но громила с ничего не выражающим лицом был мне незнаком.
Кружка следовала за кружкой. Вечер тянулся медленно, Сэм был не очень занят, а потому большую часть времени слушал мое нытье. Выплакав в его жилетку все, что накопилось, я завел речь о вещах, которые мы обсуждали с Мортом Циммерманом с утра. О цинизме в обществе по отношению к политике, уменьшении процента голосующих среди избирателей и тому подобных делах.
На мгновение мне показалось, что я попался. Я придал своему лицу выражение, как если бы пытался сообразить, как получше представить якобы заранее составленный план. На самом деле я лихорадочно пытался уцепиться хоть за что-нибудь – в данном случае отлично сгодилась бы и соломинка.
– Сэр, – с серьезным видом сказал я, – возможно, мистер Блакстон попал в точку, когда упомянул о том, что в городском Центре предварительно обкатывается множество рекламных кампаний. Средний американский город, центр страны, ни восток, ни запад. Интуиция мне подсказывает, что эта компашка из радикального центра использует наш город для проверки.
– Проверки на что? – хмыкнул по-прежнему грустный Уилкинз.
Я посмотрел на него.
– Чего они пытаются достичь? – добавил он.
– Это заговор, – слабым голосом ответил я.
– Заговор против чего? Каковы их цели?
Вот тут-то я и попался. Голова отказалась работать. На ум ни черта не шло.
В конце концов Уилкинз снова покачал головой.
– Счастливчик, мальчик мой, билет ты вытащил несчастливый. Нельзя полагаться на то, что твои интуиция и нюх на новости всегда будут безошибочны. Не беспокойся, средняя зарплата сохраняется за тобой, а то, как ты отыскал жертву киднэпинга – похищенного ребенка Шульцев и потрясающие фотографии ограбления банка бандой Долли Теттера, навсегда останется в анналах журналистики.
Я постарался, впрочем не особо напрягаясь, выразить беспокойство.
– Вы думаете, мне стоит бросить это дело, сэр?
– Боюсь, что так, Счастливчик. Боюсь, что я на этом даже настаиваю.
– Хорошо, сэр. Хозяин – барин.
Он лучезарно улыбнулся.
– Не надо ставить так вопрос, Счастливчик. Здесь, в «Джорнал», мы все – одна команда. Работаем в одной упряжке. – Уилкинз снисходительно подмигнул. – Вот только, куда она будет тянуть, решает тот, кто сидит в моем кресле.
– Да, сэр. – Я поднялся, поняв, что свободен.
И тут он меня убил одной фразой:
– Да, и напомни Чернышу, что сейчас ты свободен. Ну, на случай каких-нибудь поручений!
Я вздрогнул. Никогда не знаешь, каким пыльным мешком и из-за какого угла получить до голове. Другими словами, отныне я не был разъездным репортером и не мог разыскивать материалы для своих статей самостоятельно. С этого момента я должен был выполнять поручения Блакстона. И я был далек от иллюзий. Не пройдет и недели, как старый профи обнаружит, что я не способен отличить сенсацию от некролога. Он уже и так в этом сомневался.
У Старой Головешки присутствовало чувство юмора, или, по крайней мере, он так думал. Для первого раза он послал меня на банкет Армии Спасения – региональную встречу офицеров рангом от капитана и выше.
У меня тоже было чувство юмора, или, по крайней мере, я так думал. Перед началом банкета я подошел к докладчику и получил текст его речи. После чего сообщил ему, что у меня очень важная встреча, и, вильнув хвостом, исчез в направлении «Дыры».
Беда заключалась в том, что за очередной кружкой «темного» почему-то следовала другая, и в редакции я появился как раз перед тем, как пришла ночная смена.
Блакстон встретил меня сладенькой улыбкой.
– Счастливчик Майерс, гениальный лауреат Пулитцеровской премии, – пробурчал он. – Полагаю, от статьи о священниках, которую собирается написать сачок, раскалятся провода всех телеграфных агентств – от Рейтера до ТАСС.
Остальную часть беседы вспоминать мне бы не хотелось.
После ее окончания я вернулся к темному пиву Сэма.
К счастью, на следующее утро я был свободен. Немедленно бежать в редакцию нужды не было, и я отправился домой к Морту Циммерману, чтобы вытащить его из постели.
Он уставился на меня из дверей. Единственной его одеждой были пижамные штаны. Хилость шеи подчеркивала копна черных волос, которая с равным успехом могла бы служить тюфяком или блошиным зоопарком.
– Что тебе нужно в этот час ночи?
– Сейчас десять часов утра, – ответил я, пролезая мимо него в неопрятную гостиную.
– Черт побери, я пишу с полуночи и до рассвета!
– Знаю, – сказал я. Бросив несколько номеров «Циника» и «Мизантропа» на журнальный столик и сдвинув в сторону пачку «Иконокласта», я освободил себе место на диване.
– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, – заявил я усаживаясь.
– Почему со мной?! – взревел он. – Кофе будешь?
– Да. А почему бы и не с тобой? Ты слабее меня и не смог бы выставить меня вон.
– Ничего себе шуточки с утра, – проворчал он, исчезая на кухне.
Пока он отсутствовал, я взял номер «Циника» и стал с грустью перелистывать страницы.
Передовица была посвящена момизму. Из того, что я увидел, можно было заключить, что большую часть материала автор взял из старой классической книги «Поколение насмешников», которая сделала написавшего ее Уайли несостоятельным и безвестным еще несколько десятилетий назад.
В другой статье развивалась мысль о создании организации «Ветераны будущих войн». Идея заключалась в том, чтобы начать выплату пенсий подросткам, дабы те могли насладиться материальными благами, пока достаточно молоды и здоровы. Задавался вопрос: почему ветеранскими льготами, устанавливаемыми правительством, должны пользоваться только те, кто выжил? Те, кто будет убит, должны их тоже получать, пока война даже и не началась.
Со вздохом я отложил журнал обратно на столик. В это время в комнате появился Морт с бумажным пакетом сахара и двумя чашками кофе, из которых торчали ложки.
Я взял чашку, зачерпнул ложкой сахар из пакета и кивнул на журналы.
– Все еще продаешь им свои заметки?
– Да так, по случаю, – равнодушно ответил Морт. Он уселся в мягкое кресло, не обращая внимания на бумаги и грязное полотенце, которые там уже лежали. – Конкуренция становится все жестче. Когда они только начинали выходить, можно было продать все, что ни напишешь. А сейчас в игру вступила куча профессиональных внештатных журналистов, вылетевших из других изданий. Тягаться с именитыми писателями мне не по плечу.
– А что случилось с журналами для мужчин? – спросил я угрюмо. – Ну, этими, которые обычно публиковали статьи о безразмерных купальных халатах и подобных вещах?
Он отхлебнул кофе, но счел его слишком горячим.
– Это был последний всплеск, – пробрюзжал он. – Некоторые выходят до сих пор, да и те перешли на заметки типа публикуемых в «Цинике» и «Иконокласте». Я тут продал на прошлой неделе одну штуку в «Проказливый плейбой» – как избежать призыва в армию.
– Как избежать призыва?
– Вот именно. Существует множество способов. Некоторые даже законны. Один из них – совершить хулиганский поступок. Стащить аэрокар или что-нибудь еще. Ты попадаешь на учет в полицию, а преступники в армии не нужны. Или можно «закосить» на медицинской комиссии, принимая сердечные стимуляторы. Или я знаю парня, который не возражал против призыва, но, попав на призывной пункт, стал все время шататься по баням. В конце концов он предстал перед местными медиками, которые его спросили: «Нравятся ли вам девушки?» Он ответил: «Надеюсь, у них все в порядке», и это был конец его военной карьеры. Потом…
– Мне все это известно, – прервал я. – Я имел в виду другое – мне странно, как они могли подобную статью напечатать?
Его косматые брови полезли вверх.
– А почему бы и нет? У нас свободная страна.
– И с каждым мгновением становится все свободней.
Он снова попробовал кофе, нашел, что тот остыл достаточно, и помахал в мою сторону ложечкой.
– Есть лишь одна причина, по которой существуют законы о воинской повинности, – сказал он с важным видом. – Все из-за того, что твои сограждане не настолько глупы, чтобы служить добровольно. Когда последний раз в нашей стране кто-нибудь пошел служить добровольно?
– Ну, есть кое-кто…
В ответ на мое замечание он неприязненно покачал головой.
– В наши дни те парни, которые идут в армию добровольно, настолько пустоголовы, что они там просто не нужны. Военным нужны люди хоть с толикой мозгов. Канули в Лету те времена, когда коэффициент интеллектуальности у сержантов был ниже девяноста.
– Некоторые идут в армию ради карьеры, – сказал я. – Через двадцать лет ты уходишь в отставку с пенсией и самыми разными льготами.
– Конечно, – согласился он, уже теряя интерес к предмету обсуждения, – но это только исключения. Они не идут из-за таких обветшавших понятий, как патриотизм. Они идут, чтобы застраховаться. И ты можешь себе представить, что это за люди, которые готовы в течение двадцати лет слушать армейский треп о том, что они здесь получат больше, чем где-либо, только потому, что не способны выжить на гражданке. – Морт презрительно фыркнул.
Он поднялся и отправился на кухню за очередной порцией кофе.
Когда он возвратился, я спросил:
– Морт, а над чем ты работаешь сейчас?
– Парочка вещей. Серия, отчасти касающаяся политики. Пахано-перепахано, но я даю это под несколько другим углом.
– И что там о политике?
Он поднял газету и сунул ее мне.
– Видел эту информацию о карманнике, который стал мэром городка в Новой Англии?
– Карманник?
– Ага. – Он горько рассмеялся. – Толстое полицейское досье. Он обнаружил, что для того, чтобы жить честно, ему необходима работа. То есть, если его не изберут, он будет вынужден опять воровать, чтобы заработать на жизнь. И даже если воровать для этого просто необходимо, то лучше делать это, сидя за столом, как это делают политики, а не шататься по театральным сборищам и ярмаркам штата.
Я уставился на Циммермана.
– Ну и как, выбрали?
– О да, все в порядке, выбрали. Под общий хохот – в кабинет.
– Боже праведный! – простонал я. – Куда катится страна?
– Просто избиратели наконец-то становятся такими же циничными, как и политики, – фыркнул Морт. – Ты представить себе не можешь, как много на сегодняшних выборах бюллетеней, где кандидатами внесены Пого-пого или Утенок Доналд.
– Я думал, главная тенденция – не голосовать вообще.
– Кто может их в этом винить? – продолжал оппонировать Морт. – Если даже на принципиальную кампанию собирается пятьдесят процентов потенциальных избирателей – уже необычно.
– Ну ладно, – согласился я, – но ведь, если избирателям не нравится то, что происходит, они могут поставить другого человека.
– А могут ли? – потребовал он ответа. – Старая песня, все это – фикция, когда оба кандидата обычно выступают за одно и то же. Сколько из них сдерживают свои обещания, укатив из округа? Ты голосуешь за человека, ибо он на твоей стороне против другого, но стоит ему усесться в кресло, как он преображается. Вспомни старые времена Джонсона и Голдуотера.
Он снова помахал ложечкой в мою сторону.
– Это один из вопросов, о которых я собираюсь написать. Растущий в людях цинизм – это отношение ко всему, что будут делать политики. Мы перестали ждать от них что-либо, кроме показухи. Счастливчик, со времен Вудро Вильсона в Белом доме не было ни одного настоящего романтика, он был анахронизмом и, возможно, немножко дурачком для битья.
– Хорошо, но ведь был Рузвельт, – слабо возразил я.
– Был ли? Знаешь, кто выдвигал его кандидатуру первый раз? Хьюи Лонг[6]. Среди других больших политических машин; Тэмени-холл[7], Фрэнк Хейг[8], машина Келли-Нэша[9]. А откуда он взял своего третьего вице-президента? Из Канзас-Сити, машина Пендергаста, Счастливчик, друг мой, как ты думаешь, что пообещал – а позднее и сделал – этим людям суперлиберал Рузвельт, чтобы заручиться их поддержкой? – Морт потихоньку распалялся. – А что мы имели с тех пор? Клоуны и вояки, которые проводили все восемь лет за игрой в гольф…
– Ну, – я неуютно поежился, – был еще Джон…
– А ирландская мафия, а? Это был тот самый единственный случай, когда Мэдисон-авеню[10] действительно выиграла выборы. Когда общественный имидж и телегеничность значат больше, чем платформа и партийные принципы. Парень выиграл президентские выборы потому, что его соперник недостаточно чисто побрился перед телевизионными дебатами. Еще один большой либерал первым одобрил фиаско в заливе Свиней и начал эскалацию войны в Азии. – Морт Циммерман фыркнул. – Должен признать, по крайней мере у него было чувство собственного достоинства. У него и у его семьи. Он не был одним из тех клоунов, которые пришли позже.
По– моему, его слегка занесло в сторону.
– Послушай, мы отвлекаемся от темы, – прервал я. – Мы говорили о цинизме избирателей.
– А почему бы им и не быть циниками? Ведь почти каждые два года всплывают новые случаи с полицейскими, которые оказываются самыми крупными грабителями и ворами города. Я могу отследить по годам. Денвер, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт, Айдахо-Фолс и еще масса недавних примеров. И это только в полиции. Цветочки по сравнению с коррупцией среди администраций.
– А я по-прежнему утверждаю, что избиратели могут их убрать, если захотят, – наполовину сердито сказал я.
Он покачал головой.
– Даже это становится невозможным. Ты знаком с избирательными законами, которые сегодня превалируют? Отныне в половине штатов третья партия попросту не может зарегистрироваться. В некоторых из них положение о выборах участия третьей партии вообще не предусматривает; в других условия таковы, что Республиканская партия Линкольна середины 1800-х годов не смогла бы даже бороться за власть, ибо ее кандидат не удовлетворил бы всем требованиям.
– Конечно, ты можешь голосовать за ту или иную партию, но они обе выступают за одно и то же. Давно ли существовала хоть какая-то разница между их национальными платформами?
В конце концов я сдался под его словесным огнем.
– Ладно, – сказал я, – вчера мне все это было бы более интересно. Сегодня я вынужден помечтать о чем-нибудь еще, помимо растущего цинизма избирателей.
– О? Что случилось, Счастливчик?
– Похоже, люди снова будут называть меня Чарли.
Его лицо стало вопрошающим.
– Сомневаюсь, что мое пребывание на работе продлится до конца недели.
– На самом деле, Счастливчик, – проворчал Морт, – ты никогда особо не был журналистом.
– Мне все об этом постоянно твердят, – вздохнул я. – Однако мне нужны деньги. Я – самый расточительный человек в мире. Я могу нырнуть в собственный бассейн на заднем дворе и вылезти оттуда, став беднее на три доллара.
Он странно на меня посмотрел.
– Как ты ухитрился откопать эту нашумевшую историю с банком и Долли Теттером?
Мне начинало становиться все равно.
– Моя младшая сестренка не знала, как достать кассету с пленкой из нового фотоаппарата, – впрочем, как и я, – поэтому мне пришлось отнести его в магазин. По пути обратно, снаружи здания Первого банка Америки, я столкнулся с Долли Теттером, или он столкнулся со мной. Он тащил одно из этих новых ракетных ружей с гироприцелом – типа базуки для бедных и прикрывал спокойный отход троих парней из своей команды, которые только что взяли четверть миллиона.
Это застигло Морта врасплох.
– Так ты на все это просто наткнулся?
– Все правильно, – сказал я с полным самоосуждением. Долли шмалял по двум группам полицейских – по одной вверх по улице, по другой вниз. А у полиции было что-то вроде скачек с препятствиями. На улице находилась масса невинных прохожих, а, кроме того, они стояли лицом к лицу с Врагом Общества Номер Один, опаснейшим преступником со времен легендарного Диллинджера[11]. Они не настолько жаждали отработать свою зарплату.
– А что делал ты?
– Не знаю, что я делал. Просто стоял. Как бы застыл. Слишком испугался, чтобы броситься на тротуар. Я находился не далее чем в пятнадцати футах от Долли. Он был само хладнокровие. Еще что-то сам себе насвистывал, выпустив парочку тринадцатимиллиметровых ракет по полицейским, сначала в одну сторону, потом – в другую. Его люди выбежали с награбленным из банка и нырнули в бронированный автомобиль, который ждал на улице, пока они сделают дело. Ну, и я тоже сделал несколько снимков.
Морт с душевной болью закрыл глаза.
– Тоже сделал?
– Ага. Вспомни снимки.
– Я думал, ты снимал телеобъективом откуда-то там, – пробормотал он. – Продолжай.
– Итак, когда Долли меня заметил, он поднял свой гироракетный карабин – или что там у него было, – чтобы разок в меня пальнуть.
Глаза Морта вновь широко открылись.
– Но, очевидно, в обойме кончились патроны, а времени перезарядить у него не было. Забираясь вслед за своей командой в машину, он попытался схватить камеру, но к этому времени я вышел из столбняка и сделал шаг назад, немного поспешно, и шлепнулся прямо на задницу.
Как бы то ни было, я отнес фотоаппарат в отдел иллюстраций и оставил его старшему технику фотолаборатории. Я сказал ему, что там, возможно, есть что-то по поводу ограбления, но он лишь бросил взгляд на детскую камеру и вернулся к обычным снимкам, которые приносили штатные корреспонденты: улица снаружи банка, трое раненых полицейских, вскрытый сейф, взорванный Долли и его ребятами. Прошло немало времени, прежде чем они обнаружили, что на каждом из моих снимков все, как живое. К тому моменту я оправился от потрясений и зашел сюда, к тебе. Ты как раз работал над этой поистине детективной статьей о банде Теттера и имел всю неофициальную информацию. Таким образом, строго между нами, мы просто состряпали эту статью, и я взял и представил ее Блакстону. Вот так я и получил Пулитцера второй раз.
– И заплатил мне четыреста зеленых за то, что я ее написал, – простонал Морт. Он посмотрел на меня и закачал головой. – Просто не могу себе представить, что у тебя хватило мужества вот так вот стоять и снимать кадр за кадром все происходящее.
– Я не могу тоже. Не могу вспомнить, как я это делал. Камера была автоматическая – самопротяжка кассеты и все такое. Может быть, у меня просто дрожал палец.
– Слушай, – потребовал он, – а как ты ухитрился отыскать ребенка Шульцев? Ну, это дело с первой Пулитцеровской премией?
– Ты мне просто не поверишь, – ответил я, поднимаясь. Ладно, пойду-ка я лучше по своим делам.
– О, грандиозно! – воскликнул он. – Это теперь, когда я совсем проснулся?! – Он взъерошил копну своих волос и обиженно высунул язык.
Я не отправился по своим обычным воскресным делам – прачечная, магазины и тому подобное. Мои чувства пребывали в расстройстве.
То, что должно было произойти, было очевидным. Старая Головешка Блакстон так и будет поручать мне задания для салаг. А я, в свою очередь, так и буду прокалываться на каждом из них. Все это не тот материал, который я мог бы принести к Морту Циммерману на обработку. Я мог себе позволить присутствие его призрака лишь в действительно больших статьях. За прошедший год я обращался к нему раз восемь-десять, включая оба известных случая, и каждый раз он с задачей справлялся. А почему бы и нет? Двадцатилетний свободный художник.
Покинув его дом и забравшись в свой «фольксаэро», я заметил мужчину, который уставился в витрину соседней бакалейной лавки-автомата, находившейся рядом с подъездом Морта Циммермана. Подобные витрины не настолько интересны, чтобы так пристально их разглядывать, но мое внимание привлекло не это.
У меня возникло смутное чувство, что мы знакомы и что надо бы поздороваться, но я никак не мог вспомнить его имя.
Я включил воздушную подушку и выжал педаль газа. Миновав полквартала, я вспомнил. Это было не совсем знакомство. Прошлым вечером я видел его в «Дыре». Он сидел в кабинке сразу позади меня. Мне он показался одиноким посетителем; пока я там был, он ни разу не двинулся с места, а просидел до закрытия.
Не представляя себе точно зачем, я зашел в библиотеку. Думаю, у меня была смутная мысль попытаться найти что-нибудь новенькое, чем можно было бы привести в восторг Уэнтуорта Уилкинза. Приди я с по-настоящему взрывоподобной темой, то, вероятно, смог бы использовать Морта для написания статьи и сохранить свой имидж, если не перед Старой Головешкой, то перед коммерческим директором «Джорнал». Тогда я снова приобрел бы статус специального, корреспондента, то есть имел бы условия, когда фактически не нес бы ответственности перед Блакстоном и никому по-настоящему не, был бы подотчетен.
В библиотеке я ничего не нашел. Так или иначе, я непроизвольно занялся проверкой утверждений Морта о политике. При этом не, могу сказать, что политика когда-либо меня особо интересовала.
Насчет двухпартийной системы он был прав. Третья партия стала делом позапрошлых лет. Я проверил данные по местным выборам. С каждыми проходящими выборами партиям меньшинств становились все патетичней, а количество штатов, где они попадали в бюллетени, становилось все меньше. Прогибиционистская партия[12] – одна из трех старейших в стране – была включена в бюллетени только в одиннадцати штатах и имела менее двадцати тысяч голосов. Социалистическая лейбористская партия – третья в стране по величине, набравшая почти миллион голосов при Юджине Дебзе[13], – на последних выборах добилась успеха в семнадцати штатах; правда, в некоторых из них регистрация кандидатов была чисто формальной – фактически они не баллотировались.
Не знаю, почему это вызывало мое беспокойство.
Мне это было неинтересно.
В то же время я просмотрел кое-какую статистику по преступности.
Количество преступлений, а особенно мелких и среди несовершеннолетних, росло не как-нибудь, а в геометрической прогрессии. Количество же наказаний, очевидно для компенсации, уменьшалось почти с той же скоростью. Какой-нибудь молодой подонок мог натворить все что угодно, кроме, быть может, убийства или крупного ограбления, и отделаться тем, что его лишь слегка пожурят. К тому времени, когда он станет завзятым нарушителем, может статься, у него появятся покровители, которые замяли бы и более серьезные дела.
Идей, которые могли бы произвести впечатление на Уилкинза, у меня не было. Старо как мир. Подобной статистикой людей забрасывали так долго, что она просто перестала их волновать.
Мне пришло в голову, что существует множество вещей, которые перестали волновать людей. Вещей, которыми они были сыты по горло и к которым они относились с цинизмом.
Наступал разгар дня. Я сказал себе: «Шабаш», решив отправиться в «Дыру», как только получу чек с зарплатой.
По совпадению, когда я выходил из библиотеки, вдоль по улице прошел человек, которого я видел у автоматической бакалеи рядом с домом Морта Циммермана.
В заведении Сэма я болтаюсь, по сути дела, по двум причинам. По трем, если учесть тот факт, что он гасит мои чеки. Остальные две – это темное пиво и то, что заведение находится в боковой улочке, где всегда можно найти стоянку.
Я нашел свободное место, выключив воздушную подушку, опустил «фольксаэро» и зашел в «Дыру».
Пока я забирался на свой обычный табурет, Сэм продолжал вяло протирать стойку бара тряпкой.
– Хай, мистер Майерс, – поздоровался он. – Тут сегодня один парень спрашивал о вас.
– Обо мне? – сердито переспросил я.
– Угу. – Он взял кружку и направился к крану.
– Что ему было нужно?
– Я так и не понял, – сказал он. – Мне показалось, что он больше хотел узнать о вас, нежели чем, где вы находитесь или когда вы обычно сюда заваливаетесь.
– Странно, почему он искал меня не в редакции?
– Мистер Майерс, нет ли у вас каких-нибудь врагов? – спросил Сэм.
– У меня? Да кому я нужен!
– Ага, – он кивнул головой, как бы соглашаясь, – пожалуй, что так.
– Да так оно и есть! – гаркнул я, неожиданно разозлившись. – Представь на секунду: что если я буду иметь дело с выпивкой у кого-нибудь еще?
– Господи, мистер Майерс! – воскликнул Сэм с широко раскрытыми глазами. – Да я не имел в виду ничего такого. Вы мой лучший клиент.
– Ха! – фыркнул я. – Так что там с этим парнем?
– Он задал кучу, ну, вроде как наводящих вопросов.
– Каких именно?
– По большей части не припомню. Да и ответов дать я на них не мог. Вроде того как, над чем вы сейчас работаете, о чем вы мне говорили. Черт, я только-то и сказал ему, что вы вообще никогда не говорите чего-то, заслуживающего особого внимания.
Я одарил его долгим пристальным взглядом.
Кто– то вошел и проскользнул в кабинку, находившуюся как раз за моей спиной. Я обернулся, но громила с ничего не выражающим лицом был мне незнаком.
Кружка следовала за кружкой. Вечер тянулся медленно, Сэм был не очень занят, а потому большую часть времени слушал мое нытье. Выплакав в его жилетку все, что накопилось, я завел речь о вещах, которые мы обсуждали с Мортом Циммерманом с утра. О цинизме в обществе по отношению к политике, уменьшении процента голосующих среди избирателей и тому подобных делах.