Наталья Резанова

Дети Луны

У этой женщины постоянно менялся голос. То он был мягок и нежен, то – настолько резок и груб, что одно его звучание с успехом заменяло самые злобные ругательства /хотя она никогда не ругалась/, то вдруг звенел на высоких нотах, как у смешливого подростка /хотя она никогда не смеялась/. А больше, пожалуй, в ней не было ничего примечательного. Из тех, о ком говорят: «типично плебейская внешность». Лицо, которое запоминалось лишь усилием воли, и немалым, и тело, скрытое, впрочем, широким грубым одеянием, отлично приспособленное к длинным пешим переходам.


Именно такой переход завел ее однажды вечером в Тремиссу. Она шлепала по скользким доскам, переброшенным через грязную улицу на окраине городка, когда ее заметила компания, вывалившаяся из двери под веткой букса.


– Глянь, монашка!

– Это не монашка. Это бегинка.

– Какая разница?

– А такая. Все знают, что бегинки – похабницы хуже портовых шлюх.

– Так что же мы стоим?


Бегинка, не оглядываясь, шла вперед. Но и не ускоряла шага. Что принято было за поощрение, и гуляки с гиканьем и свистом повалили за ней.


– Эй, ты! Куда торопишься? Пошли с нами! Верняк! Нас четверо, а бабы у нас только три. Одной не хватает.

– А кому она пойдет?

– Мы ее в кости разыграем.

– Мет тебе глаза выцарапает.

– Ничего, перебьется. Эй, ты, пошли! От Бога не убудет…


Тут-то они ее и настигли. Они могли не опасаться ночной стражи, – та, как известно, не любит соваться на неосвещенные улицы. А здесь тьма была полной – луна постоянно пряталась за рваными частыми облаками. Трое окружили женщину, хватая за одежду, и теснили к стенке ближайшего дома. Она молча отбивалась, и ее молчание лишь подзадоривало нападавших. Четвертый, оставшийся в стороне, издевательски затянул всем известную уличную песню:


Мать моя была монашка,
Но однажды впала в грех…

– А сама я побродяжка, и плюю на вас на всех, – спокойный голос не пропел – проговорил следующие строки. – Ты что, Гонтар, совсем сдурел?

– Матерь Божия! Парни, оставьте лапы. Это сестра Тринита. Если бы не она, мне бы ногу оттяпали.

– Так что же? Нам теперь и позабавиться нельзя?

– Полегче, господа комедианты! – Бегинка выступила вперед. – Придет час, не дай Бог, заболеете, к кому лечится потащитесь? Ко мне же и потащитесь.

– И ты тоже хороша, – недовольно пробурчал Гонтар, который был здесь старшим и главным. Шляешься ввечеру, вводишь людей в искушение… А если бы не мы на тебя напали, а какие-нибудь мерзавцы?


Она махнула рукой.


– А, мало ли мерзавцев я лечила!


Комедианты заржали. Неловкость, возникшая было за мгновением узнавания, исчезла. Они говорили на одном языке.


– А если без дураков, зачем ты здесь?

– Иду в монастырь святой Клары. У меня там дело.

– А ночуешь где?

– Пока не знаю. Только пришла в город.

– Тогда и вправду пошли с нами на постоялый двор! Да не глупи, мы свои же люди! И бабы наши там, и дети.

– Анна там?

– Ясное дело. Пошли. Со всеми перезнакомишься. Это Никласом. Это Сеппи. Герта ты, вроде, знаешь.


Таким образом сестра Тринита оказалась на постоялом дворе « У святого Христофора « (по ближайшей часовне) в неподобной компании комедиантов. Все они были явно чем-то похожи (хотя что общего было у маленького чернявого Герта с белобрысым корявым Сеппи и длинным рыжим Никласом?) – загорелыми обветренными рожами, то и дело готовыми расплыться в ухмылках, обнажавших дурные зубы, наглостью, расхлябанной походкой. Женщины разнились больше. Анну, сожительницу Гонтара, сестра Тринита хорошо помнила с тех пор, как ей пришлось пользовать старшину комедиантов в лечебнице для неимущих. Это была статная женщина средних лет, с приятным круглым лицом и каштановыми волосами. Она встретила сестру Триниту чрезвычайно сердечно. Мет, высокая, костлявая брюнетка с ребенком на руках, больше помалкивала, чего нельзя было сказать об Изе, вертлявой блондинке, которая все время хихикала, жеманилась и надувала губки, как шестнадцатилетняя, хотя при ближайшем рассмотрении оказывалась лет на десять постарше этого благословенного возраста.


Мет была подружкой Никласа, а Иза, как поняла сестра Тринита из постоянных шуточек, не отказывала никому.


Решено было отметить счастливую встречу. Вообще-то хозяин постоялого двора не разрешал актерам напиваться в его заведении, опасаясь различных непотребств (возможно, не без оснований), но здесь его уломали, и он прислал компании вместе с Ином, сынишкой Анны – не от Гонтара, а от предыдущего сожителя – кувшин пива, поставив условие, чтобы не сидели не в зале, среди приличной публики, а во дворе.


Актеры и бегинка расположились под под сенью повозки. Сестра Тринита не пила, просто сидела рядом с Анной. Сеппи, уже успевший позабыть об обстоятельствах их знакомства, попытался смутить бегинку, затягивая похабные песни, но его попросили призаткнуться, тем более, что успеха он все равно не достиг. Гонтар беседовал с бегинкой.

– Значит, к святой Кларе.

– Угу. А вы куда?

– В Бартлет на ярмарку. А там – по деревням и замкам. Может, в Орнат поедем. Там владетель… как это… просвещенный.

– А что, вам в Лауде места мало? Наместник, говорят, любит комедиантов.

– Смотря каких. Мы для него слишком грубые. Ему, кровопийце утонченное подавай – розы, грезы, аллегории разные… А мы – фарсеры.

– Я представляла в аллегориях, – встряла Иза. – И в мистериях. Не здесь, а на севере. Это была труппа Рогира из Вильмана. Называлась «Бесшабашные скитальцы». Как я играла языческую королеву в «Мистерии о святой Галесвинте»! А здесь разве что с медведями не пляшу. И, ей-богу, медведи лучше пляшут, чем эти…

– Ну-ну, – съязвил Никлас. – Как будто мы не знаем, что сталось с твоими «Скитальцами». Кончили их всех до единого по приказу князя-епископа.

– Как же ты спаслась? – тихо спросила Тринита.

– А меня тогда уже не было с ними, – беспечно отмахнулась Иза. – Я жила тогда с одним… ну, неважно.

– Когда вы уезжаете из Тремиссы?

– Завтра, – отвечал Гонтар. – Паршивый городишко, ни черта мы здесь не заработали. Пойдешь до Бартлета с нами?

– Пойдем, – поддержала его Анна. – Нехорошо женщине ходить по дорогам одной.

– Она компании нашей стесняется! – хохотнул Сеппи. Сестра Тринита обвела комедиантов взглядом. Бог знает, что она в них такое увидела, но, кивнув, медленно сказала:

– Хорошо. Я пойду с вами. До Трех Дорог.


Договорились, что, поскольку сестра Тринита не платила за ночлег, до утра она устроится в повозке. Так и сделали. Покончив с кувшином, комедианты разошлись спать, а сестра Тринита осталась. Она забралась в повозку, сунула под голову свою котомку, завернулась в плащ и задремала. Если Сеппи или кто иной из компании в ту ночь и остался без женщины, покой сестры Триниты никто не тревожил.


Утром они уже были у городских ворот, и, лишь те открылись, поспешили покинуть Тремиссу, смачно обругав ее напоследок. Все шли пешком, потому что лошади, тащившие повозку, ни силой, ни резвостью не отличались.


В повозке лежало жалкое богатство странствующих комедиантов – яркие, пестрые и ветхие наряды для представлений, размалеванные личины, музыкальные инструменты – виола, лютня, дудки и бубны, деревянные мечи и щиты, а также затупленные кинжалы, которыми жонглировали. Настоящее оружие – ножи, дубинки и кистени – было у мужчин – даже такой бедный обоз мог привлечь к себе внимание грабителей.


По расчетам Гонтара, они к вечеру должны были добраться до большого селения Орем, где можно было кое чем поживиться, развлекая заезжих купцов. Но он ошибся. Из-за недавнего дождя дорогу сильно размыло, повозка тащилась медленно, и в сумерки стало похоже на то, что им придется ночевать в чистом поде. Мужчины, отведя повозку на обочину и оставив на страже Никласа, ушли разведать, нет ли поблизости какого жилья. За ними увязались Ион с Изой. Анна, не надеясь ни на чьи милости, принялась готовить ужин – Мет была занята с малышом, а от Изы толку мало. Вот сестра Тринита могла помочь… Оторвавшись от дел. Анна пошла искать бегинку, и застала ее дружелюбно беседующей с Мет. Это удивило Анну. Накануне Мет не сказала с бегинкой ни единого слова и вообще, казалось, настороженно отнеслась к ее появлению. Теперь сестра Тринита умело пеленала маленького Мартина, а Мет повествовала:


– Повезло ему, что родился не девочкой. Девочку Никлас ни за что не согласился бы оставить. Пришлось бы непременно бросить. Или утопить…


Вернулись остальные. Поход не увенчался успехом, но никто особенно не огорчился. День прошел, все живы – и слава Богу.


После ужина никто не спешил расходиться. Сидели у костра. Мужчины не оставили еще попыток подколоть прибившуюся к ним служанку Господню. На сей раз за это принялся Никлас.


– Сестра! Мы тебя взяли с собой, кормим, поим… а расплачиваться чем будешь? Лечить здесь некого, лапать тебя Гонтар не позволяет… хоть бы рассказала что-нибудь!


– Да! – усмехнулся Гонтар. – Не все нам других развлекать, надо, чтобы и нас развлек кто-нибудь.

– Отчего ж нет? Какую историю вы хотите услышать?


Прежде, чем остальные успели вставить слово, вмешалась Анна.


– Что-нибудь благочестивое. И поучительное.

Анна была по натуре женщиной глубоко добропорядочной, только превратности судьбы вытолкнули ее на большую дорогу, а непристойности, которые заработка ради несли окружающие, набили оскомину.


– Поучительное? – Сестра Тринита на мгновение задума лась. – Ну, ладно. Слушайте.


Слушать готовились с детским любопытством. Благодаря актерскому чутью они понимали, что сестра Тринита должна быть хорошей рассказчицей. И были правы. Рассказывала она хорошо, но как-то странно. В отличие от большинства рассказчиков, не увлекалась собственным повествованием. Словно события, которые она излагала, происходили сами по себе, а она стояла где-то в стороне и наблюдала.


– Жил некогда один человек благородного происхождения. Однажды он странствовал в далеких краях, и в те поры умер у него слуга. А в тех краях купить можно было не только крепостных, но человека любых ремесел. Вот пошел тот дворянин на рынок, и купил себе слугу. Оказался слуга всем хорош – и ловок, и умен, и на язык остер, и хозяин обращался с ним по-доброму. И поехали они обратно, на родину того дворянина. А по пути напали на них разбойники, много, целый отряд. Кинулись хозяин и слуга от них вскачь, разбойники – за ними. А впереди река, широкая и глубокая, и погоня уже на пятках висит. Слуга говорит: « хозяин, едем вброд «, – « Какой брод! Сроду его здесь не было! « – « Нет, есть, я эти места хорошо знаю «. Что делать? Поехали. И в самом деле кони реку перешли, едва копыта замочили. Разбойники, глядя на них, тоже сунулись вброд. И что же? Хозяин, выбираясь на другой берег, обернулся, – а уж последний разбойник тонет в глубокой воде.

Едут они дальше. Остановились в придорожной харчевне. Трактирщик выносит им вина. Слуга говорит: – « Не пей, хозяин! Этот трактирщик – тайный грабитель, и вино у него отравленное! « Хозяин отвечает: – « Быть не может! Не возводи напраслину на почтенного старика! « Но слуга выхватил кубок и плеснул в собачью миску. Подбежала собака, вылакала вино, и в тот же миг околела. Рассердился хозяин, порубил трактирщика, и поехали они дальше.

Прибыли в свой город. А надо сказать, что у того дворянина была жена, которую он сильно любил. И вскорости по его возвращении стала она болеть и чахнуть. Сколько бы лекарей ни звали, никто не мог ей помочь. Наконец, нашел дворянин самого ученого из лекарей, родом сарацина. Тот говорит: – « Я, почтенный хозяин, знаю и болезнь эту и лекарство. Только в вашей стране добыть его нельзя «. – « Все же скажи мне! « – « Чтобы избыть эту болезнь, надо тело болящего натереть молоком львицы, и не прирученной, а дикой. А если ты через два дня львицина молока не добудешь, жена твоя умрет «. Горько заплакал хозяин. В самом деле – где ему взять молока от львицы, да еще дикой?

Подходит слуга: – « Не печалься, хозяин, я тебе добуду, что потребно «. Взял серебряный кувшинчик, вышел из дома, и обернулся вороном. Подхватил ворон кувшин и полетел быстрее стрелы над лесами, над полям, через море, пока не увидел львицу, кормящую детенышей. Спустился он, снова принял человеческий – и львица, злобнейшая из всех тварей, подпустила его к себе. Нацедил он молока сколько надо и опять вороном полетел в свой город. Прилетел к исходу второго дня. Отдает кувшинчик хозяину. « Вот, мол, львицино молоко! « Хозяин, конечно, ему не поверил, но уже дошел до полного отчаяния, а попытка – не пытка. Натерли служанки хозяйку молоком – и с той всю хворь как рукой сняло. Тут-то хозяин все и понял.

Зовет к себе слугу и говорит: – « Ясно мне стало, отчего ты все знаешь и все можешь. Людям такого не дано, ты – не человек, ты – бес «. Тот спорить не стал. « Да, я бес, посланный из преисподней, чтобы смущать людей. Но ты был ко мне так добр, что я не мог причинить тебе зла «.

Хозяин испугался. – « Не надо мне услуг от преисподней! Расстанемся по-доброму. Возьми хоть все мое богатство, только уходи «. – « Все богатство мне не надо, рассчитай меня, как с слугу рассчитывают «. – « Хорошо, вот тебе тридцать золотых монет.» – « Нет, тридцать золотых я у тебя не выслужил «. – « Так возьми двадцать «. – « И двадцать не выслужил «. – « Ну, хоть десять «. – « Дай мне шесть «. Отсчитал ему хозяин шесть монет, бес взял их, подумал и сказал: – « Знаешь что? Отдай от меня эти деньги на колокол для вашей церкви «. Положил монеты на стол, и с тем только его и видели. А хозяин сделал так, как он просил.


Последовала пауза. Кто-то из слушателей уже готовился высказать расхожую сентенцию, что, мол, мир стал таков, что даже в бесах больше праведности и доброты, чем в людях, когда сестра Тринита добавила:

– И если до того жители города были благочестивы, то с тех пор, как на звоннице повесили новый колокол, ни один из них больше в церковь не ходил. И все кончили жизнь безбожниками.


Громовой хохот был ей ответом. Только Анна испытывала некоторое смущение. Но она была комедианткой, и не могла не оценить драматического эффекта концовки, да и остальные заражали ее своим весельем. И она не задержалась на мысли, что в благочестивой сказке сестры Триниты дьявол дьявол все же одержал полную победу.


Перед тем, как вступить в Орем, труппа постаралась себя приукрасить. Мужчины оделись в пестролоскутные рубахи с красными капюшонами, трико со штанинами разного цвета и нацепили пояса с бубенчиками. Никлас вооружился барабаном, Герт играл на флейте, остальные били в бубны. И так, приплясывая, с шумом и свистом, они появились на улице Орема, и Гонтар громовым голосом начал скликать публику посмотреть представление, равное которому и в столицах не увидишь.

Сестра Тринита шла в стороне. Она не договаривалась об этом с актерами, все и так было понятно. Она не хотела им мешать. Даже если комедиантам повезет, вряд ли они сумеют дать здесь больше одного представления. Пусть работают, а она присоединиться к ним позже .

Гонтар перемолвился с хозяином здешнего постоялого двора. Лошадей выпрягли, а повозку установили в проулке рядом. Откинули парусиновый полог, спустили лесенку-приступку – и сцена готова.


Тем временем на деревенской площади уже стали собираться торговцы, бродячие ремесленники, и все те, кто оказался в Ореме этим ясным днем. И местные жители, конечно, хотя от них особой выгоды не ожидалось. В целом, народу собралось довольно много. Гонтар велел Иону обойти публику с бубном, куда полагалось кидать монеты, дабы воодушевить комедиантов, а затем началось представление. Сестра Тринита не смотрела его, примостившись на заднем крыльце постоялого двора и перебирая лекарственные травы в своей котомке. По отдельным репликам, долетавшим до нее, она узнала «Фарс о мельнике» – о том, как оный мельник пустил к себе на ночлег двух странствующих подмастерьев, и что те в благодарность понатворили с его женой и дочкой. Мельника изображал Гонтар, подмастерьев – Никлас и Герт. Сеппи – толстую мельничиху, а Иза – ее дочку. Бегинке незачем было смотреть на актеров, чтобы вообразить происходящее. Незатейливый сюжет и обилие похабных шуток всегда обеспечивали подобным фарсам успех у простой публики. Сестра Тринита почти задремала, а вопли и хохот доносились до нее как бы издалека. Из этого состояния она вышла, когда звуки, достигшие ее ушей, изменили характер. Это не был уже шум представления и скопища веселящейся публики. Слышались удары, плач, крики.


– … геенского огня!

– Простите, отец авит!

– Это мы по глупости!…

– Христом-богом умоляю…


Голос, кричавший про огонь геены, перекрывал все остальные.

– Безбожная мерзость будет изгнана из нашего селения!


Сестра Тринита медленно поднялась и с неохотой выбралась из сумрака переулка на свет площади. Зрителей там уже не осталось. Священник, бледный, исхудалый, неопределенного возраста, сменил их всех. Несомненно, он пользовался здесь значительным авторитетом, если сумел так быстро разогнать публику.


Сестра Тринита опустилась на приступку комедианской повозки. Священник, подняв руку с посохом, резким голосом кричал:

– Прочь отсюда, гнусная порода, осквернители образа Господнего, дети Иуды, дети Самаэля, дети Луны! Остальные Оставьте свои смрадные речи, омерзительные плясания и скакания, развращающие глаз и растлевающие душу, направляющие жизнь на грех и позор…


Актеры помалкивали. Конечно, они были страшно злы, потому что вмешательство священника сорвало представление и лишило их заслуженной выручки. Однако прямое противодействие служителю церкви могло привести бесправных комедиантов далеко и высоко – и они это знали. Поэтому, они ограничивались тем, что принимали вызывающие позы и строили наглые рожи, что, конечно, не только не пугало воинственного священника, но еще больше распаляло его. Сестра Тринита, не обращая внимания на крики, меланхолически чертила подобранным прутиком какую-то фигуру: нечто непонятное со множеством углов. Священник продолжал:


– Будете гореть в аду кромешном, где вечный плач и скрежет зубовный, и бессмертный червь точит грешные тела. Что скажешь, блудница размалеванная, – он толкнул пальцем в Изу, – когда черти будут колотить тебя, как ты колотишь в свой бубен, а вопли развлекать сатану на адском престоле, как нынче гуляк на площади? А ты, слуга Астарота, – он обернулся к Герту, – что скажешь, когда змея прободет тебе бок? – Случайно его взгляд переместился на бегинку. – И ты, женщина грязная, беспутная, безумная… – Внезапно он резко осекся. С минуту стоял молча. Дыхание со свистом вырывалось из его груди. Затем развернулся и поспешил прочь.


– Что это он? – в растерянности спросил Герт.

– Медвежья болезнь, верно одолела, – оскалил зубы Никлас. – Ну его к черту. – Он смачно сплюнул вслед удаляющемуся священнику.

– Нет, в самом деле?

– Дурак он. И сволочь.

– А почему «дети Луны»? – неожиданно спросил Гонтар, обращаясь к бегинке.

– На языке планет, – сестра Тринита тщательно затирала ногой свой рисунок, – это все, кто ходит по большой дороге под Луной: актеры, воры, бродяги, колдуны и чародеи. Знак Луны ведет и направляет их…

– В хорошую же компанию ты попала! – расхохотался Никлас.

Сестра Тринита подняла на него глаза.

– Хочешь еще благочестивую сказку? – И не дожидаясь ответа, сразу начала. – Жил-был один развратник, который имел привычку надо – не надо молиться богородице. И вот однажды, уж не знаю зачем, пришлось ему странствовать по пустынной местности. Шел он долго и сильно проголодался. И явилась ему сама Святая Дева, и протягивает ему прекраснейшие яства, однако ж на блюдах грязных и мерзких. И он, не в силах одолеть отвращения, не смог есть. И тогда сказала Дева: – « Так же и с твоими молитвами. Слова ты говоришь прекрасные, но исходят они из сердца грязного и мерзкого. И потому молитвы твои я ненавижу и презираю «.

Сеппи оглушительно засвистел в два пальца.

– Ненавижу и презираю! – прокричала Иза, и, высоко задирая юбки, пустилась в пляс по опустевшей площади. А Ион прошелся колесом – просто для собственного удовольствия.

– Слушай, зачем ты идешь в монастырь святой Клары? – ухмыльнулся Гонрат. – Тебе не монашкой быть, а комедианткой. Уж очень складно байки рассказываешь.

Впрочем, эта сказочка здесь была не вполне уместна. И оставался открытым вопрос, рассказала ли ее сестра Тринита, чтобы заклеймить ложных благочестивцев, для поднятия общего духа, или для того, чтобы отвлечь внимание комедиантов от чего-то другого.


Они переночевали за пределами Орема. Причем Гонтару пришлось удерживать своих парней, порывавшихся ночью нанести визит зловредному отцу Авиту, точнее – его курам и уткам. И даже влепить оплеуху Изе, подстрекавшей их к этому.

Так или иначе, на рассвете они снова двинулись в путь. И во второй половине дня достигли перекрестка Трех Дорог, довольно оживленного места, во всяком случае, об эту пору, ибо одна дорога из трех вела к летней ярмарке в Бартлете, а другая – к торговому Сламбеду. Здесь сестра Тринита простилась с актерами и зашагала по третьей дороге – к монастырю святой Клары.


Она возвращалась оттуда пять дней спустя – все такая же, в выцветшем плаще, с котомкой за плечами, неутомимо меряя дорогу пешим ходом. На сей раз у нее не было попутчиков, но и происшествий с ней не случилось. Как неоднократно бывало прежде, ночевать ей пришлось под открытым небом. Разумеется, бегинка устроилась не на обочине, а ушла довольно далеко от дороги, туда, где трава погуще. И костра разводить не стала, укутавшись поплотнее в плащ.

Проснулась она еще до рассвета, как будто ее толкнули. Сестра Тринита не могла сказать, что потревожило ее. Она резко села и оглянулась. Кругом стлался предутренний туман, и за его завесой было трудно что-либо разобрать. Возможно, примерещившиеся ей вдали стоны, плач и скрип колес были следствием дурного сна или простуды. И все же сестра Тринита встала и осторожно пошла – не обратно к дороге, а в противоположную сторону. Покуда она шла, светало, и туман уходил, ложась росой на траву. Немного позже сестра Тринита разглядела ползущую по равнине повозку, запряженную двумя лошадьми, и бредущих вокруг людей. Показалось ей или нет, что их стало меньше? Однако сомнений не было – это труппа Гонтара, неизвестно что делающая в чистом поле на рассвете, в то время, когда летняя ярмарка еще не кончилась. Несколько минут она размышляла, окликнуть ли их, – актеры, похоже, ее не замечали, и, наконец, решилась.

– Эй! – крикнула она и замахала рукой.

Вокруг повозки возникло некоторое замешательство. Даже, пожалуй паника. Как будто они увидели не одинокую странницу, вдобавок, хорошо им знакомую, а страшный призрак. Никто и не думал приближаться к сестре Тринете, поэтому бегинка сама зашагала вперед. Сбившись у повозки, комедианты таращились на нее. Лица их казались бледными и изможденными… или это блеклый свет утра делал их такими?

– Это в самом деле ты? – хрипло спросил Гонтар.

– А у вас много друзей в общине бегинок? – голос сестры Триниты был мягким и успокаивающим, какой только приходилось слышать недужным. – И, кстати, что случилось? Почему вы не на ярмарке?

Страх, кажется, пошел на спад, но не исчез. Сестра Тринита обвела группу актеров взглядом: Гонтара, с обреченным видом выступившего вперед, Никласа, вцепившегося в дубинку, Герта, державшего клячу под узцы, Анну и Соном, прижавшихся к повозке… Неожиданно к сестре Трините подскочила Мет, словно собираясь ударить ее, но только закричала:

– Ты! Ты бросила нас! Ты бросила нас, и мы умираем! – Не договорив, она захлебнулась рыданием, и эхом ответил ей плач ребенка в повозке.

– Но вы все были здоровы… недоуменно пробормотала бегинка и снова вперилась взглядом в собравшихся. – А где Иза и Сеппи?

Рот Гонтара искривился.

– Мы были здоровы. Мы и сейчас здоровы… Ты спросила, почему мы здесь? Нынче ночью мы похоронили Сеппи.

– В поле?

– А что делать? – горько произнес Герт. – Все равно на кладбище нам путь заказан.

– Значит, Иза – тоже?

Герт кивнул.

– Мы должны были спешно уходить из Бартлета после смерти Сеппи, – объяснил Гонтар, – покуда власти не решили, будто у нас чума или что, и не взялись за нас.

– А на самом деле?

– Он убил их колдовством, – прошептала Мет.

Сестра Тринита выпрямилась во весь свой немаленький рост.

– Он? – осведомилась сухо.

– Тот поп из Орема, – ответил Гонтар. – Ты должна помнить.

Бегинка протянула руку и коснулась плеча Мет. Комедиантка, только что вроде бы собиравшаяся сестру Триниту бить, вцепилась в эту руку, как в якорь спасения.

– Рассказывайте, как было.

Они загалдели разом, будто возможность выговориться принесла им некоторое облегчение. Потом Гонтар, используя остатки авторитета, велел всем заткнуться. А затем, кое-что скумекав, приказал снова отправляться в путь – чем дальше они будут отсюда, тем лучше. А сестре он все расскажет по дороге.

– Значит, так. Притащились мы в Бартлет. Там все как всегда. И первый день все было по делу. Расположились мы, играем. Тоже как всегда. Ладно, мы не праведники. Но скажи, – с неожиданным отчаянием выкрикнул он, – мы хоть когда-нибудь продавали себя за праведников? Мы – не святые, мы – фарсеры. Ну, несли мы похабень, задницы заголяли. Но чтоб за это убивать?! – Голос его осекся, и после некоторой паузы Гонтар продолжал. – Он заявился на следующий день. Видно, шел за нами следом. И попробовал учинить то же, что и в Ореме. Так ведь ярмарка – это ярмарка, а не его приход, там толпу не больно разгонишь. Его только осмеяли да забросали всякой пакостью. Ну, и мы тоже руку приложили… Тогда он сказал… как это… что мера наших грехов переполнила чашу терпения, что мы прокляты и за неделю все умрем. Мы только поржали… и в ту ночь ничего не было. А на следующую… – На сей раз замолчал он надолго. Потускнел, ссутулился, и обычное актерское «за словом в карман не лезет» его оставило. – Оно пришло, сестра. Я не могу тебе объяснить, что это было. По правде сказать, мы старались не смотреть… а убежать не могли, ноги стали как каменные. А когда оно ушло, Иза была уже мертва. Короче, мы решили убраться оттуда, пока слухи не поползли. А ночью – опять, и теперь – Сеппи. Двое убитых. Ты пойми, сестра, я не трус. И видов навидался всяких. И пороли меня не раз, и у позорного столба стоял, и к галерам как-то приговорили, да Бог отвел, королевское помилование вышло… но такого ужаса, такого…