Страница:
Покупателей не нашлось.
«Когда мы оставили свой бизнес, мы имели положительный баланс по всем показателям. Когда профсоюзы подали на меня в суд и потребовали аудиторской проверки, то назначенные судом аудиторы вынуждены были признать, что все наши балансы сходятся с положительным сальдо. И только когда ликвидаторы стали распродавать наше имущество по бросовым ценам, встал вопрос о задолженности».
«Шлумпф груп» была предложена к продаже, и известный французский предприниматель Альбер Салах был назначен, чтобы помочь компании выбраться из кризиса. Он видел выход из ситуации во включении стоимости музея в стоимость имущества, подлежащего продаже для выплаты долгов. Он встретился с Гансом Шлумпфом и объяснил ему, что если коллекцию автомобилей объявить имуществом компании, то можно будет найти деньги для реанимации текстильного производства. Саллану казалось, что это вполне приемлемое решение вопроса. Он даже рассказал Гансу про одного коллекционера картин, который при помощи своей коллекции сумел не только спасти свою компанию, но и создать музей, которому было присвоено его имя.
Но, как вспоминает Саллан, он не смог заставить братьев принять его точку зрения.
«Они твердо решили закрыть свои фабрики. Причем им казалось, что в этом случае они сумеют сохранить свою коллекцию машин. Им и в голову не приходило, что после банкротства их компании им могут не позволить сохранить их личную собственность. На меня они произвели впечатление не слишком дальновидных людей».
В октябре 1976 года разочарованные и ожидающие массовых увольнений рабочие захватили фабрики компании. Братья Шлумпф вместе с подругой Фрица (которую он называет своей женой) и их дочерью были вынуждены искать убежища на своей вилле в Мальмерспахе.
Тогда профсоюзы организовали осаду виллы, окружили дом и продержали братьев в заточении полных трое суток.
«Наконец я решил, что хорошего понемножку, — рассказывает Фриц, — и вызвал полицию».
На рассвете следующего дня на место происшествия прибыли вооруженные подразделения французской полиции, чтобы освободить Шлумпфов и доставить их в Мюлуз, откуда они на такси уехали в Базель.
К тому времени об этих событиях уже писала вся мировая пресса. Повсюду публиковались россказни о том, как Шлумпфы, подобно беглым преступникам, под покровом ночи чудом сумели ускользнуть в Швейцарию.
«Это неправда. Мы спокойно уехали 2 октября 1976 года. Никто не чинил нам никаких препятствий».
Еще задолго до всех этих неприятностей в городском совете Мюлуза облизывались, глядя на их коллекцию автомобилей, и время от времени кто-нибудь из отцов города заговаривал с Фрицем Шлумпфом о том, как было бы прекрасно, если бы он завещал ее городу после своей смерти.
«Я всегда отвечал отказом на такие предложения. Это был мой музей. Он принадлежал мне. А что с ним произойдет потом, я буду обдумывать тогда, когда настанет это „потом“. Впрочем, я собираюсь дожить до ста лет.
Сейчас мне восемьдесят, так что впереди еще двадцать. А после этого музей перейдет к моей жене и дочери».
Спустя восемь дней после их отъезда из Франции к нему прибыла еще одна делегация из Мюлуза.
«Они сказали мне, что если я подарю музей городу Мюлузу, департаменту Верхний Рейн и Франции, то все мои проблемы будут решены в два счета. Я послал их по матери и выставил за дверь. Они приходили еще три раза. Они пытались меня шантажировать. Вы же понимаете, без меня не было бы музея, а без музея город Мюлуз — ничто. Он известен сейчас во всем мире только благодаря мне».
Вот в этот-то момент профсоюзы и подали на братьев в суд, обвиняя их в том, что они использовали деньги компании на содержание музея.
Французские власти выдали ордер на их арест. «Профсоюзы попили на это, чтобы лишить нас возможности искать защиты у французского правосудия. Они предъявили мне обвинение в том, что мы использовали деньги, принадлежащие компании, чтобы вкладывать их в музей, тогда как, по их представлениям, я должен был вкладывать эти капиталы в то, чтобы спасти компанию. Ордер на арест был выдан на основании обвинения в злоупотреблении фондами компании. Нас обвиняли в том, что мы неправильно распоряжались нашими личными состояниями, нашими компаниями и что собрание машин было приобретено на деньги компании. Это совершеннейшая ложь. Нам принадлежало двадцать пять компаний, но ни единого автомобиля не было куплено на их деньги. Все покупалось на наши личные средства, и я могу это доказать. Но моим адвокатам даже не дали подать протест против судебного преследования на том основании, что мы якобы скрывались от правосудия. Нам вменялось в вину, что мы уехали из Мюлуза в Базель. Вы не поверите, но в течение десяти лет французские судебные инстанции притворялись, что не знают нашего адреса».
Сначала до банкротства довели компанию, а потом и ее владельцев.
«Меня объявили банкротом в судебном порядке. Им было необходимо это сделать, чтобы обобрать нас до нитки. Все шло как по писаному».
В этот момент рабочие и заняли музей. Они взломали ворота и объявили его «Народным музеем». Они заявляли, что коллекция принадлежит им. Они водили посетителей по огромным залам, где стояли машины, покрытые слоем пыли, рассказывали, как в один прекрасный день коммунизм победит во Франции, и сравнивали стоимость каждой машины со своей месячной зарплатой.
«Все это произошло совершенно неожиданно, — объясняет Фриц. — Нам и в голову не приходило ожидать чего-то подобного. Моя мать родилась в Мюлузе, и автомобили я собирал в память о ней. Мы не могли так просто собрать машины и уехать. Ведь их там было 560 штук. Как я мог их вывезти оттуда? Пришлось бы выстроить их в сплошную колонну длиной в пять километров. Это было невозможно. И не забывайте, что все мои машины очень старые. Их нельзя выводить на дорогу в снег или в дождь. Но даже если бы все это и удалось сделать, то где бы я нашел помещение в двадцать чысяч квадратных метров, чтобы их выставлять. Наш выставочный зал действительно бал то что надо. Такое помещение сразу не найдешь».
Он добавляет, что в течение многих лет к нему поступали предложения из разных стран перевести свой музей к ним. Испанские власти еще при режиме Франко предлагали ему перебазироваться в Мадрид. Среди других были также предложения из Италии и Аргентины.
«Если бы я создал этот музей в Швейцарии, я бы сейчас горя не знал. Но что я мог поделать? Ведь моя мать родилась в Мюлузе. Да потрать я свои деньги на яхту или на имение на Ривьере, у меня не было бы никаких проблем».
В его словах звучит ирония. Даже генеральный секретарь мэрии Мюлуза, некий месье Гесслер, согласен с тем, что если бы Шлумпфы потратили свои деньги на какой-нибудь замок в Испании, они не понесли бы таких потерь.
«Все, что касалось музея, они держали в секрете. С ними было трудно войти в контакт. Похоже, они ни о ком и ни о чем не желали знать, кроме своего музея. Еще в 1967 или в 1968 году тогдашний мэр был готов вложить в музей миллион франков и при этом даже не просил включить муниципалитет в число владельцев музея. Все, чего мы тогда добивались, это чтобы после смерти братьев музей был завещан городу. Но они сказали „нет“. Им предъявили обвинение в том, что они злоупотребляли капиталами своей компании, вкладывая их в музей. Но совершенно очевидно, что без этого не было бы и самого музея. В конце концов они могли бы потратить свои деньги каким угодно способом и вопрос тогда бы вообще не стоял».
В этом Фриц совершенно согласен с официальными властями.
«В законодательстве ничего не сказано о том, что нельзя растратить свои деньги на азартные игры в Монте-Карло, или на женщин, или на что-нибудь еще. И если бы мы сделали что-то подобное, то с нами ничего бы не случилось. Но мы потратили свои деньги на музей, и вот вам результат».
Гесслер подходит к делу более философски и объясняет, что отчасти проблемы братьев возникли из-за того, что они отказывались следовать общепринятым правилам игры.
«Они никогда не входили в общество предпринимателей Мюлуза и никогда ни с кем из них не водились. В каком-то смысле к ним относились как к чужакам, которые так и не стали своими в кругу местных богатых промышленников. Я думаю, это оттого, что они оба были весьма своеобразными людьми. На редкость своеобразными. И всегда держались особняком».
Фриц согласен и с этим.
«Конечно, мы никогда не были членами Торговой палаты или другой подобной ассоциации. У нас не было на это ни времени, ни желания. Каждое утро в пять часов мы уже были на фабрике. Мы работали по шестнадцать часов в день, и каждый день после обеда я уходил в музей. За сорок лет я только три раза брал отпуск. От работы не стареют. Стареют от безделья. Мне завидовали, потому что я был иностранцем, швейцарцем, богачом и мог послать любого куда подальше. Все просто умирали от зависти. Нам принадлежало четвертое во всей Франции и самое крупное в Эльзасе мануфактурное производство. В течение пятидесяти лет мы обеспечивали работой местное население. На нас работало 2200 человек. А профсоюзы взяли и разрушили все это».
По словам Гесслера, другой проблемой было то, что братья чересчур покровительственно относились к своим сотрудникам.
«У них всегда были неприятности с рабочими. Каждый знает, что многие годы они считались очень хорошими работодателями, которые заботились о своих рабочих. Но то, как они это делали, их чрезмерная опека, уже не устраивало людей в послевоенные годы. Эту роль взяли на себя профсоюзы. Шлумпфы были людьми старой закалки. Все хорошо знали, что на братьев можно было рассчитывать, если нужно отвезти в роддом жену. Но времена меняются. Если бы это было не так, то братья Шлумпф были бы сейчас национальными героями».
Вот тут Фриц возражает. Он считает, что причиной их неприятностей была вовсе не отеческая опека рабочих и что такое отношение к сотрудникам не может «выйти из моды». Их компания строила для своих рабочих жилые свои счет коллективные выезды на природу; Компания же снимала для них рестораны на Рождество, и дед мороз раздавал подарки всем без исключения.
«Мы хорошо относились к нашим работникам. И у нас с ними были прекрасные отношения, пока не появились эти профсоюзы и не испортили все. Профсоюзные боссы заявляли рабочим, что даже если хозяин и прав на все сто процентов, то все равна нужно все делать поперек, потому что с любым хозяином надо бороться и никогда не признавать его правоту».
Но многие сотрудники компании вспоминают об этом несколько иначе. Они утверждают, что отеческая забота братьев Шлумпф была только вывеской, за которой скрывались прижимистость (особенно в отношении размеров зарплаты), заносчивость и авторитаризм. Находятся и такие, кто рассказывает, что Фриц имел привычку шпионить за своими сотрудниками сквозь отверстия в крыше здания.
При таких обвинениях Фриц впадает в негодование.
«Эти дерьмовые профсоюзы настроили моих рабочих против меня! То, что город Мюлуз сделал по отношению ко мне и к моему брату, иначе как позором и бесстыдством не назовешь».
И не он один придерживается такого мнения.
Самое интересное, что с ним вполне солидарен человек, который расследовал деятельность братьев во время войны, Бернар Тьери-Миг.
В 1981 году, когда ему уже было семьдесят восемь лет, он заявил одному репортеру, что, по его мнению, со Шлумпфами поступили бесчестно. И это после того, как он отказывался публично высказываться о братьях в течение всего времени, которое прошло со дня окончания его расследования. Он сказал, что Шлумпфы обанкротились не потому, что растрачивали фонды компании, а потому, что европейская текстильная промышленность перестала быть конкурентоспособной на мировом рынке. Впрочем, он отнюдь не считал Шлумпфов хорошими администраторами.
«Но ничего из того, что они сделали, не заслуживает того, чтобы конфисковать их машины. То, что произошло после их банкротства в 1976 году, было сделано с одной целью: купить их коллекцию по возможно низкой цене. И все это очень дурно пахнет».
Но оценить такую выдающуюся коллекцию не так просто, как казалось французским судебным инстанциям.
Фриц Шлумпф утверждает, что сегодня она стоит более шестисот миллионов франков, что составляет более — шестидесяти миллионов фунтов, или девяносто миллионов долларов.
Но когда кто-нибудь утверждает, что такая-то коллекция стоит столько-то и столько-то, то напрашивается вопрос: стоит для кого?
И вот здесь французские власти все очень хорошо продумали.
Первым делом, еще до того как коллекцию оценили, она была объявлена историческим памятником. И таким образом, согласно строгим французским законам, ее теперь нельзя было вывезти из страны. Ей надлежало непременно остаться во Франции. Это сразу сузило круг потенциальных покупателей. Суд также вынес постановление, что вся коллекция должна быть продана в одни руки, а не распродана по отдельности, и запретил выставлять ее на открытом аукционе. Все это сократило количество желающих купить коллекцию до одного покупателя консорциума, состоявшего из городских властей Мюлуза, департамента Верхний Рейн, Торговой палаты Мюлуза и местных туристических бюро. Французский суд попросту не дал возможности ликвидаторам получить за коллекцию ту (настоящую!) цену, которую она могла бы собрать на международном аукциона.
На международном рынке только восемь принадлежащих Шлумпфу различных моделей «бугатти» выпуска 1932-1935 годов могли бы быть оценены в сорок четыре миллиона франков. Не так давно на аукционе «Сотбис» была продана пятьдесят пятая модель «бугатти» за 420 тысяч фунтов. Это составляет пять миллионов новых франков. Франпузские же эксперты оценили все восемь пятьдесят пятых моделей «бугатти» только по шестьдесят тысяч франков каждая, хотя все автомобили на международных аукционах ценятся по разному, в зависимости от исполнения одной и той же модели.
А в коллекции еще были и сорок первые модели «бугатги ройял».
Первый такой автомобиль был выпущен в 1927 году и предназначался испанскому королю Альфонсо XIII. Он (автомобиль) вполне заслуживает, чтобы его внесли в Книгу рекордов Гиннесса, как самый большой легковой автомобиль в мире. Его длина составляет 22 фуга (6,7 метра), причем треть его длины составляет капот. Сорок первая модель имела восьмицилиндровый двигатель объемом в 12,7 литров, а отделанный с невероятной роскошью салон вмещал шестерых пассажиров. Эта модель развивала скорость до 120 миль в час.
Было выпущено всего шесть машин этой модели. Четыре из них находятся в США, а остальные две — в коллекции Шлумпфа.
Настоящую цену «бугатти ройял» установить относительно легко. Одна из этих машин (из знаменитой коллекции Харра), была продана в 1986 году на открытом аукционе в Рено, штат Невада. Опытные коллекционеры старинных машин предсказывали, что ее цена может колебаться от четырех до шести миллионов долларов. Впрочем, никто бы не удивился, если б ее купили и за более высокую цену.
На аукционе цена подскочила до невероятной цифры — восемь миллионов долларов, что в то время составляло шесть с половиной миллионов фунтов.
В ноябре 1987 года на лондонском аукционе была продана еще одна «бугатти ройял», принадлежавшая гонщику и яхтсмену Бриггсу Каннингэму. Если перевести ее цену в доллары по тогдашнему курсу, то она составит рекордную цифру в 9,6 миллиона.
Между тем один из автомобилей «бугатти ройял» из коллекции братьев Шлумпф, представляет собой модель «купе наполеон» 1930 года выпуска, и некоторые специалисты утверждают, что она является самой престижной машиной в мире.
Можно только гадать, сколько она может стоить.
Это уникальный автомобиль. Настоящее произведение искусства. Этторе Бугатти делал его для себя. Капот занимает почти две трети длины машины, и надколесные закрылки красиво сходят на нет вдоль всего корпуса машины. Пропорции автомобиля идеальны, линии — элегантны. Салон поражает невиданной роскошью. Два передних сиденья предназначаются для водителя и, возможно, слуги, а за ними расположены два сиденья для монсиньора Бугатти и его спутника.
Даже притом что эту машину нельзя вывезти из страны, она тем не менее является самым дорогим автомобилем в мире. Даже по самым скромным оценкам экспертов эта машина на международном аукционе могла бы стоить вдвое больше, чем любая другая сорок первая модель.
Все это заставляет считать оценку коллекции французскими экспертами просто смехотворной.
«Прежде чем оценить мою коллекцию, — вспоминает Шлумпф, — они стали распространять слухи, что эти автомобили уродливы, бесполезны, плохо отреставрированы и вдобавок многие из них являются подделками. Чего только они не наговорили, чтобы сбить цену. И вот они добились своего. Сейчас это самый красивый музей в мире, самая лучшая коллекция в мире. То, что в свое время называли бесполезным и уродливым, стало сенсацией. Я хочу еще раз сказать вам, что без Фрица Шлумпфа не было бы никакого музея. А без этого музея никто бы и не знал, что на свете есть такой город Мюлуз».
Одним из экспертов, назначенных французским судом, был Эрве Пулэн, парижский аукционер, специализировавшийся на полотнах старых мастеров, французской мебели, восточной керамике и современной скульптуре.
Пулэн провел в Мюлузе три месяца, после чего провозгласил: «Многие из машин не имеют музейной ценности, а некоторые к тому же являются подделками».
Это, очевидно, относилось к сорок первой модели «бугатти ройял», копию которой заказал сам Шлумпф, но которая так и не была доделана до конца.
«Некоторые модели „мерседесов“ из этой коллекции производят впечатление низкопробных имитаций. Все это больше напоминает гараж, а не музей».
Шлумпф, естественно, реагирует на такие заявления с возмущением, типичным для любого коллекционера старинных машин.
«Он обычный аукционер и ничего не понимает в старинных автомобилях. Но пастоя~рий цирк начался, когда для осмотра „бугатти ройял купе наполеон“ прибыл некий месье Шапелон, инженер парижского Музея искусств и ремесел. Он попросил поднять крышку капота, чтобы осмотреть двигатель длиной в один метр. В отчете он должен был указать количество цилиндров, но принял за них свечи зажигания, сосчитал их и написал, идиот эдакий, что там шестнадцать цилиндров. Это же скандал! Бугатти ставил на каждый цилиндр по две свечи, и Шапелону следовало бы это знать».
Чтобы доказать свою правоту, Шлумпф в 1981 году обратился за помощью к Кристиану Юэлю, единственному во Франции специалисту по старинным машинам, который был аккредитован при апелляционном суде, и к международной аукционной фирме «Кристис».
«Юэль подошел к оценке коллекции профессионально, добросовестно и честно — он оценил ее в 307 миллионов франков. Но и это был пе предел, потому что „Кристис“ оценила ее в 325 миллионов франков. Это позор, что нам пришлось отдать нашу коллекцию за бесценок. Это была просто хорошо организованная кража».
В числе экспертов «Кристис», которые привлекались для оценки коллекции, был Роберт Брукс. И он, ни секунды не сомневаясь, называет эту коллекцию феноменальной.
«Я не знаю другого такого коллекционера и другой такой коллекции. Она абсолютно уникальна и великолепна. В ней представлены потрясающие экземпляры. Она, несомненно, является одной из самых удивительных коллекций в мире».
Но сколько она может стоить сегодня?
Он не берется назвать точную цифру.
«Давайте договоримся так. Я не могу назвать вам цену „купе наполеон“, так как она принадлежит коллекционеру, с которым сотрудничала наша фирма, и поэтому мы не вправе разглашать результаты нашей оценки. Но, на мой взгляд, и я полагаю, что многие со мной согласятся, „купе наполеон“ является одной из двух самых дорогих в мире автомобилей класса „ройял“. Всего существует шесть автомобилей этого класса. Эта машина — одна из двух наиболее ценных. Многие считают, что она самая ценная. И конечно же, она стоит гораздо дороже, чем рлин де вояж», которая была продана на распродаже коллекции Харра».
Однако Брукс добавляет, что за последние несколько лет цены на старинные машины резко возросли, с ты пор как Юэль и «Кристис» проводили оценку коллекции.
«Спрос на люксовые марки автомобилей сильно возрос, и они теперь продаются по таким ценам, что и представить себе трудно. Машина стоимостью в миллион фунтов теперь уже не такая редкость, какую раньше человек мог за всю свою жизнь ни разу и не увидеть. Я все больше убеждаюсь в этом. А уж машины за миллион долларов можно увидеть чуть ли не на каждом шагу. Но как бы то ни было, поскольку некоторые модели „бугатти“ на свободном рынке стоят по миллиону фунтов, не трудно представить себе действительную стоимость всей коллекции Шлумпфов».
В начале восьмидесятых годов во Франции вышли две книги, посвященные братьям Шлумпф. Одна повествовала об их банкротстве. Вторая рассказывала об их коллекции.
Неудивительно, что Фриц Шлумпф имеет претензии к обеим.
Книга «Дело братьев Шлумпф» была написана двумя мюлузскими журналистами — Франсисом Лаффоном и Элизабет Ламбер. У нее имеется подзаголовок: «Тайны самого знаменитого музея в мире». Лаффон и Ламбер не скрывают своих симпатий к левым политическим движениям и весьма добродушно относятся к профсоюзам.
Вот что в частности они пишут: «Личная жизнь Фрица и Ганса была не такой, как у других людей. Она представляла собой странную смесь сверхмистического поклонения перед „дорогой мамочкой“ с театральными сценами, достойными дешевых водевилей. Эти старики, со своими стариковскими причудами, были ведомы вполне земными страстями. Они могут сердиться на вас, могут улыбаться вам, но пи то, ни другое не вызовет вашей симпатии».
Вот что на это отвечает Фриц: «Он (Лаффон) — заурядное ничтожество. Однажды он пришел в мой дом без галстука и я вышвырнул его вон. А он за моей спиной написал книгу обо мне и заработал на этом деньги».
Книга «Коллекция Шлумпфа. Гениальное безумство» представляет собой дорогой, роскошно иллюстрированный, большого формата том, который по сравнению с книгой Лаффона и Ламбер производит гораздо более благоприятное впечатление, главным образом потому, что текст в ней сведен к минимуму, а преобладают многочисленные фотографии автомобилей. Предисловие было написано Жаном Панаром… да-да, тем самым, из «Панар и Левассор»… который является президентом Французского автомобильного клуба и вице-президентом Ассоциации музеев. Прямо в тексте предисловия помещена его цветная фотография, на которой он улыбается, сидя за рулем принадлежащего музею двухместного гоночного «панар-левассора» 1908 года выпуска.
На это Фриц реагирует с особым раздражением: «Это моя машина, а он расселся в ней, как в своей собственной!»
Впрочем, почти все, что произошло с музеем, начиная с того дня, когда рабочие открыли «Народный музей» и тем более когда в 1982 году там был официально открыт «Национальный музей», вызывает раздражение Фрица.
«Когда они открывали музей, они разрезали красную ленточку прямо перед портретом моей матери. Они не имели нрава делать это в таком месте. Стыд и срам! Там были и профсоюзы. Пели свой „Интернационал“. И никто ничего не сказал. Ни один человек. Они украли мою коллекцию, которая сегодня стоила бы шестьсот миллионов франков, и еще позволяют себе распевать. Как бы я хотел надавать им всем хороших пинков под зад!»
С того самого дня в октябре 1976 года, когда они покинули Францию, Ганс, Фриц, его жена и дочь живут в Базеле. Первые шесть лет они занимали роскошные номера на верхнем этаже «Трех королей» — одной из самых престижных гостиниц Швейцарии. Потом каждый из братьев купил себе квартиру. Сейчас Фриц с женой живут на верхнем этаже современного здания. В его квартире огромный балкон, комнаты заставлены антикварной мебелью, застелены персидскими коврами и завалены всякими безделушками, напоминающими о добром старом времени. Фриц и его жена не производят впечатления людей, обиженных на весь белый людей, но тем не менее они не преминут рассказать, что для того, чтобы вывезти свою собственную мебель из Франции в Швейцарию, им пришлось выкупить ее у ликвидаторов на открытом аукционе.
К сожалению, ни одна из машин его коллекции по решению суда не разрешена к аукционной продаже, и он не может надеяться выкупить их таким же способом. Возможно, это решение для того и принимались. На вопрос, есть ли у него сейчас какие-нибудь старинные автомобили, он нерешительно отвечает: «М-м-м-м-м… да». И сразу уводит разговор в сторону, явно не желая входить в подробности и обсуждать с первым встречным, какие у него есть машины и где он их держит. Гораздо более охотно он рассказывает о своих новых автомобилях.
«Когда мы оставили свой бизнес, мы имели положительный баланс по всем показателям. Когда профсоюзы подали на меня в суд и потребовали аудиторской проверки, то назначенные судом аудиторы вынуждены были признать, что все наши балансы сходятся с положительным сальдо. И только когда ликвидаторы стали распродавать наше имущество по бросовым ценам, встал вопрос о задолженности».
«Шлумпф груп» была предложена к продаже, и известный французский предприниматель Альбер Салах был назначен, чтобы помочь компании выбраться из кризиса. Он видел выход из ситуации во включении стоимости музея в стоимость имущества, подлежащего продаже для выплаты долгов. Он встретился с Гансом Шлумпфом и объяснил ему, что если коллекцию автомобилей объявить имуществом компании, то можно будет найти деньги для реанимации текстильного производства. Саллану казалось, что это вполне приемлемое решение вопроса. Он даже рассказал Гансу про одного коллекционера картин, который при помощи своей коллекции сумел не только спасти свою компанию, но и создать музей, которому было присвоено его имя.
Но, как вспоминает Саллан, он не смог заставить братьев принять его точку зрения.
«Они твердо решили закрыть свои фабрики. Причем им казалось, что в этом случае они сумеют сохранить свою коллекцию машин. Им и в голову не приходило, что после банкротства их компании им могут не позволить сохранить их личную собственность. На меня они произвели впечатление не слишком дальновидных людей».
В октябре 1976 года разочарованные и ожидающие массовых увольнений рабочие захватили фабрики компании. Братья Шлумпф вместе с подругой Фрица (которую он называет своей женой) и их дочерью были вынуждены искать убежища на своей вилле в Мальмерспахе.
Тогда профсоюзы организовали осаду виллы, окружили дом и продержали братьев в заточении полных трое суток.
«Наконец я решил, что хорошего понемножку, — рассказывает Фриц, — и вызвал полицию».
На рассвете следующего дня на место происшествия прибыли вооруженные подразделения французской полиции, чтобы освободить Шлумпфов и доставить их в Мюлуз, откуда они на такси уехали в Базель.
К тому времени об этих событиях уже писала вся мировая пресса. Повсюду публиковались россказни о том, как Шлумпфы, подобно беглым преступникам, под покровом ночи чудом сумели ускользнуть в Швейцарию.
«Это неправда. Мы спокойно уехали 2 октября 1976 года. Никто не чинил нам никаких препятствий».
Еще задолго до всех этих неприятностей в городском совете Мюлуза облизывались, глядя на их коллекцию автомобилей, и время от времени кто-нибудь из отцов города заговаривал с Фрицем Шлумпфом о том, как было бы прекрасно, если бы он завещал ее городу после своей смерти.
«Я всегда отвечал отказом на такие предложения. Это был мой музей. Он принадлежал мне. А что с ним произойдет потом, я буду обдумывать тогда, когда настанет это „потом“. Впрочем, я собираюсь дожить до ста лет.
Сейчас мне восемьдесят, так что впереди еще двадцать. А после этого музей перейдет к моей жене и дочери».
Спустя восемь дней после их отъезда из Франции к нему прибыла еще одна делегация из Мюлуза.
«Они сказали мне, что если я подарю музей городу Мюлузу, департаменту Верхний Рейн и Франции, то все мои проблемы будут решены в два счета. Я послал их по матери и выставил за дверь. Они приходили еще три раза. Они пытались меня шантажировать. Вы же понимаете, без меня не было бы музея, а без музея город Мюлуз — ничто. Он известен сейчас во всем мире только благодаря мне».
Вот в этот-то момент профсоюзы и подали на братьев в суд, обвиняя их в том, что они использовали деньги компании на содержание музея.
Французские власти выдали ордер на их арест. «Профсоюзы попили на это, чтобы лишить нас возможности искать защиты у французского правосудия. Они предъявили мне обвинение в том, что мы использовали деньги, принадлежащие компании, чтобы вкладывать их в музей, тогда как, по их представлениям, я должен был вкладывать эти капиталы в то, чтобы спасти компанию. Ордер на арест был выдан на основании обвинения в злоупотреблении фондами компании. Нас обвиняли в том, что мы неправильно распоряжались нашими личными состояниями, нашими компаниями и что собрание машин было приобретено на деньги компании. Это совершеннейшая ложь. Нам принадлежало двадцать пять компаний, но ни единого автомобиля не было куплено на их деньги. Все покупалось на наши личные средства, и я могу это доказать. Но моим адвокатам даже не дали подать протест против судебного преследования на том основании, что мы якобы скрывались от правосудия. Нам вменялось в вину, что мы уехали из Мюлуза в Базель. Вы не поверите, но в течение десяти лет французские судебные инстанции притворялись, что не знают нашего адреса».
Сначала до банкротства довели компанию, а потом и ее владельцев.
«Меня объявили банкротом в судебном порядке. Им было необходимо это сделать, чтобы обобрать нас до нитки. Все шло как по писаному».
В этот момент рабочие и заняли музей. Они взломали ворота и объявили его «Народным музеем». Они заявляли, что коллекция принадлежит им. Они водили посетителей по огромным залам, где стояли машины, покрытые слоем пыли, рассказывали, как в один прекрасный день коммунизм победит во Франции, и сравнивали стоимость каждой машины со своей месячной зарплатой.
«Все это произошло совершенно неожиданно, — объясняет Фриц. — Нам и в голову не приходило ожидать чего-то подобного. Моя мать родилась в Мюлузе, и автомобили я собирал в память о ней. Мы не могли так просто собрать машины и уехать. Ведь их там было 560 штук. Как я мог их вывезти оттуда? Пришлось бы выстроить их в сплошную колонну длиной в пять километров. Это было невозможно. И не забывайте, что все мои машины очень старые. Их нельзя выводить на дорогу в снег или в дождь. Но даже если бы все это и удалось сделать, то где бы я нашел помещение в двадцать чысяч квадратных метров, чтобы их выставлять. Наш выставочный зал действительно бал то что надо. Такое помещение сразу не найдешь».
Он добавляет, что в течение многих лет к нему поступали предложения из разных стран перевести свой музей к ним. Испанские власти еще при режиме Франко предлагали ему перебазироваться в Мадрид. Среди других были также предложения из Италии и Аргентины.
«Если бы я создал этот музей в Швейцарии, я бы сейчас горя не знал. Но что я мог поделать? Ведь моя мать родилась в Мюлузе. Да потрать я свои деньги на яхту или на имение на Ривьере, у меня не было бы никаких проблем».
В его словах звучит ирония. Даже генеральный секретарь мэрии Мюлуза, некий месье Гесслер, согласен с тем, что если бы Шлумпфы потратили свои деньги на какой-нибудь замок в Испании, они не понесли бы таких потерь.
«Все, что касалось музея, они держали в секрете. С ними было трудно войти в контакт. Похоже, они ни о ком и ни о чем не желали знать, кроме своего музея. Еще в 1967 или в 1968 году тогдашний мэр был готов вложить в музей миллион франков и при этом даже не просил включить муниципалитет в число владельцев музея. Все, чего мы тогда добивались, это чтобы после смерти братьев музей был завещан городу. Но они сказали „нет“. Им предъявили обвинение в том, что они злоупотребляли капиталами своей компании, вкладывая их в музей. Но совершенно очевидно, что без этого не было бы и самого музея. В конце концов они могли бы потратить свои деньги каким угодно способом и вопрос тогда бы вообще не стоял».
В этом Фриц совершенно согласен с официальными властями.
«В законодательстве ничего не сказано о том, что нельзя растратить свои деньги на азартные игры в Монте-Карло, или на женщин, или на что-нибудь еще. И если бы мы сделали что-то подобное, то с нами ничего бы не случилось. Но мы потратили свои деньги на музей, и вот вам результат».
Гесслер подходит к делу более философски и объясняет, что отчасти проблемы братьев возникли из-за того, что они отказывались следовать общепринятым правилам игры.
«Они никогда не входили в общество предпринимателей Мюлуза и никогда ни с кем из них не водились. В каком-то смысле к ним относились как к чужакам, которые так и не стали своими в кругу местных богатых промышленников. Я думаю, это оттого, что они оба были весьма своеобразными людьми. На редкость своеобразными. И всегда держались особняком».
Фриц согласен и с этим.
«Конечно, мы никогда не были членами Торговой палаты или другой подобной ассоциации. У нас не было на это ни времени, ни желания. Каждое утро в пять часов мы уже были на фабрике. Мы работали по шестнадцать часов в день, и каждый день после обеда я уходил в музей. За сорок лет я только три раза брал отпуск. От работы не стареют. Стареют от безделья. Мне завидовали, потому что я был иностранцем, швейцарцем, богачом и мог послать любого куда подальше. Все просто умирали от зависти. Нам принадлежало четвертое во всей Франции и самое крупное в Эльзасе мануфактурное производство. В течение пятидесяти лет мы обеспечивали работой местное население. На нас работало 2200 человек. А профсоюзы взяли и разрушили все это».
По словам Гесслера, другой проблемой было то, что братья чересчур покровительственно относились к своим сотрудникам.
«У них всегда были неприятности с рабочими. Каждый знает, что многие годы они считались очень хорошими работодателями, которые заботились о своих рабочих. Но то, как они это делали, их чрезмерная опека, уже не устраивало людей в послевоенные годы. Эту роль взяли на себя профсоюзы. Шлумпфы были людьми старой закалки. Все хорошо знали, что на братьев можно было рассчитывать, если нужно отвезти в роддом жену. Но времена меняются. Если бы это было не так, то братья Шлумпф были бы сейчас национальными героями».
Вот тут Фриц возражает. Он считает, что причиной их неприятностей была вовсе не отеческая опека рабочих и что такое отношение к сотрудникам не может «выйти из моды». Их компания строила для своих рабочих жилые свои счет коллективные выезды на природу; Компания же снимала для них рестораны на Рождество, и дед мороз раздавал подарки всем без исключения.
«Мы хорошо относились к нашим работникам. И у нас с ними были прекрасные отношения, пока не появились эти профсоюзы и не испортили все. Профсоюзные боссы заявляли рабочим, что даже если хозяин и прав на все сто процентов, то все равна нужно все делать поперек, потому что с любым хозяином надо бороться и никогда не признавать его правоту».
Но многие сотрудники компании вспоминают об этом несколько иначе. Они утверждают, что отеческая забота братьев Шлумпф была только вывеской, за которой скрывались прижимистость (особенно в отношении размеров зарплаты), заносчивость и авторитаризм. Находятся и такие, кто рассказывает, что Фриц имел привычку шпионить за своими сотрудниками сквозь отверстия в крыше здания.
При таких обвинениях Фриц впадает в негодование.
«Эти дерьмовые профсоюзы настроили моих рабочих против меня! То, что город Мюлуз сделал по отношению ко мне и к моему брату, иначе как позором и бесстыдством не назовешь».
И не он один придерживается такого мнения.
Самое интересное, что с ним вполне солидарен человек, который расследовал деятельность братьев во время войны, Бернар Тьери-Миг.
В 1981 году, когда ему уже было семьдесят восемь лет, он заявил одному репортеру, что, по его мнению, со Шлумпфами поступили бесчестно. И это после того, как он отказывался публично высказываться о братьях в течение всего времени, которое прошло со дня окончания его расследования. Он сказал, что Шлумпфы обанкротились не потому, что растрачивали фонды компании, а потому, что европейская текстильная промышленность перестала быть конкурентоспособной на мировом рынке. Впрочем, он отнюдь не считал Шлумпфов хорошими администраторами.
«Но ничего из того, что они сделали, не заслуживает того, чтобы конфисковать их машины. То, что произошло после их банкротства в 1976 году, было сделано с одной целью: купить их коллекцию по возможно низкой цене. И все это очень дурно пахнет».
* * *
Не сумев завладеть музеем иными способами и отлично понимая, какие перспективы он сулит для туристского бизнеса, городские власти Мюлуза и департамента Верхний Рейн решили для достижения своей цели воспользоваться банкротством братьев. Они выкупили музей у ликвидаторов, после того как некие «эксперты» оценили его в сорок четыре миллиона франков. Город и департамент собрали необходимую сумму и заявили о своем праве на коллекцию.Но оценить такую выдающуюся коллекцию не так просто, как казалось французским судебным инстанциям.
Фриц Шлумпф утверждает, что сегодня она стоит более шестисот миллионов франков, что составляет более — шестидесяти миллионов фунтов, или девяносто миллионов долларов.
Но когда кто-нибудь утверждает, что такая-то коллекция стоит столько-то и столько-то, то напрашивается вопрос: стоит для кого?
И вот здесь французские власти все очень хорошо продумали.
Первым делом, еще до того как коллекцию оценили, она была объявлена историческим памятником. И таким образом, согласно строгим французским законам, ее теперь нельзя было вывезти из страны. Ей надлежало непременно остаться во Франции. Это сразу сузило круг потенциальных покупателей. Суд также вынес постановление, что вся коллекция должна быть продана в одни руки, а не распродана по отдельности, и запретил выставлять ее на открытом аукционе. Все это сократило количество желающих купить коллекцию до одного покупателя консорциума, состоявшего из городских властей Мюлуза, департамента Верхний Рейн, Торговой палаты Мюлуза и местных туристических бюро. Французский суд попросту не дал возможности ликвидаторам получить за коллекцию ту (настоящую!) цену, которую она могла бы собрать на международном аукциона.
На международном рынке только восемь принадлежащих Шлумпфу различных моделей «бугатти» выпуска 1932-1935 годов могли бы быть оценены в сорок четыре миллиона франков. Не так давно на аукционе «Сотбис» была продана пятьдесят пятая модель «бугатти» за 420 тысяч фунтов. Это составляет пять миллионов новых франков. Франпузские же эксперты оценили все восемь пятьдесят пятых моделей «бугатти» только по шестьдесят тысяч франков каждая, хотя все автомобили на международных аукционах ценятся по разному, в зависимости от исполнения одной и той же модели.
А в коллекции еще были и сорок первые модели «бугатги ройял».
Первый такой автомобиль был выпущен в 1927 году и предназначался испанскому королю Альфонсо XIII. Он (автомобиль) вполне заслуживает, чтобы его внесли в Книгу рекордов Гиннесса, как самый большой легковой автомобиль в мире. Его длина составляет 22 фуга (6,7 метра), причем треть его длины составляет капот. Сорок первая модель имела восьмицилиндровый двигатель объемом в 12,7 литров, а отделанный с невероятной роскошью салон вмещал шестерых пассажиров. Эта модель развивала скорость до 120 миль в час.
Было выпущено всего шесть машин этой модели. Четыре из них находятся в США, а остальные две — в коллекции Шлумпфа.
Настоящую цену «бугатти ройял» установить относительно легко. Одна из этих машин (из знаменитой коллекции Харра), была продана в 1986 году на открытом аукционе в Рено, штат Невада. Опытные коллекционеры старинных машин предсказывали, что ее цена может колебаться от четырех до шести миллионов долларов. Впрочем, никто бы не удивился, если б ее купили и за более высокую цену.
На аукционе цена подскочила до невероятной цифры — восемь миллионов долларов, что в то время составляло шесть с половиной миллионов фунтов.
В ноябре 1987 года на лондонском аукционе была продана еще одна «бугатти ройял», принадлежавшая гонщику и яхтсмену Бриггсу Каннингэму. Если перевести ее цену в доллары по тогдашнему курсу, то она составит рекордную цифру в 9,6 миллиона.
Между тем один из автомобилей «бугатти ройял» из коллекции братьев Шлумпф, представляет собой модель «купе наполеон» 1930 года выпуска, и некоторые специалисты утверждают, что она является самой престижной машиной в мире.
Можно только гадать, сколько она может стоить.
Это уникальный автомобиль. Настоящее произведение искусства. Этторе Бугатти делал его для себя. Капот занимает почти две трети длины машины, и надколесные закрылки красиво сходят на нет вдоль всего корпуса машины. Пропорции автомобиля идеальны, линии — элегантны. Салон поражает невиданной роскошью. Два передних сиденья предназначаются для водителя и, возможно, слуги, а за ними расположены два сиденья для монсиньора Бугатти и его спутника.
Даже притом что эту машину нельзя вывезти из страны, она тем не менее является самым дорогим автомобилем в мире. Даже по самым скромным оценкам экспертов эта машина на международном аукционе могла бы стоить вдвое больше, чем любая другая сорок первая модель.
Все это заставляет считать оценку коллекции французскими экспертами просто смехотворной.
«Прежде чем оценить мою коллекцию, — вспоминает Шлумпф, — они стали распространять слухи, что эти автомобили уродливы, бесполезны, плохо отреставрированы и вдобавок многие из них являются подделками. Чего только они не наговорили, чтобы сбить цену. И вот они добились своего. Сейчас это самый красивый музей в мире, самая лучшая коллекция в мире. То, что в свое время называли бесполезным и уродливым, стало сенсацией. Я хочу еще раз сказать вам, что без Фрица Шлумпфа не было бы никакого музея. А без этого музея никто бы и не знал, что на свете есть такой город Мюлуз».
Одним из экспертов, назначенных французским судом, был Эрве Пулэн, парижский аукционер, специализировавшийся на полотнах старых мастеров, французской мебели, восточной керамике и современной скульптуре.
Пулэн провел в Мюлузе три месяца, после чего провозгласил: «Многие из машин не имеют музейной ценности, а некоторые к тому же являются подделками».
Это, очевидно, относилось к сорок первой модели «бугатти ройял», копию которой заказал сам Шлумпф, но которая так и не была доделана до конца.
«Некоторые модели „мерседесов“ из этой коллекции производят впечатление низкопробных имитаций. Все это больше напоминает гараж, а не музей».
Шлумпф, естественно, реагирует на такие заявления с возмущением, типичным для любого коллекционера старинных машин.
«Он обычный аукционер и ничего не понимает в старинных автомобилях. Но пастоя~рий цирк начался, когда для осмотра „бугатти ройял купе наполеон“ прибыл некий месье Шапелон, инженер парижского Музея искусств и ремесел. Он попросил поднять крышку капота, чтобы осмотреть двигатель длиной в один метр. В отчете он должен был указать количество цилиндров, но принял за них свечи зажигания, сосчитал их и написал, идиот эдакий, что там шестнадцать цилиндров. Это же скандал! Бугатти ставил на каждый цилиндр по две свечи, и Шапелону следовало бы это знать».
Чтобы доказать свою правоту, Шлумпф в 1981 году обратился за помощью к Кристиану Юэлю, единственному во Франции специалисту по старинным машинам, который был аккредитован при апелляционном суде, и к международной аукционной фирме «Кристис».
«Юэль подошел к оценке коллекции профессионально, добросовестно и честно — он оценил ее в 307 миллионов франков. Но и это был пе предел, потому что „Кристис“ оценила ее в 325 миллионов франков. Это позор, что нам пришлось отдать нашу коллекцию за бесценок. Это была просто хорошо организованная кража».
В числе экспертов «Кристис», которые привлекались для оценки коллекции, был Роберт Брукс. И он, ни секунды не сомневаясь, называет эту коллекцию феноменальной.
«Я не знаю другого такого коллекционера и другой такой коллекции. Она абсолютно уникальна и великолепна. В ней представлены потрясающие экземпляры. Она, несомненно, является одной из самых удивительных коллекций в мире».
Но сколько она может стоить сегодня?
Он не берется назвать точную цифру.
«Давайте договоримся так. Я не могу назвать вам цену „купе наполеон“, так как она принадлежит коллекционеру, с которым сотрудничала наша фирма, и поэтому мы не вправе разглашать результаты нашей оценки. Но, на мой взгляд, и я полагаю, что многие со мной согласятся, „купе наполеон“ является одной из двух самых дорогих в мире автомобилей класса „ройял“. Всего существует шесть автомобилей этого класса. Эта машина — одна из двух наиболее ценных. Многие считают, что она самая ценная. И конечно же, она стоит гораздо дороже, чем рлин де вояж», которая была продана на распродаже коллекции Харра».
Однако Брукс добавляет, что за последние несколько лет цены на старинные машины резко возросли, с ты пор как Юэль и «Кристис» проводили оценку коллекции.
«Спрос на люксовые марки автомобилей сильно возрос, и они теперь продаются по таким ценам, что и представить себе трудно. Машина стоимостью в миллион фунтов теперь уже не такая редкость, какую раньше человек мог за всю свою жизнь ни разу и не увидеть. Я все больше убеждаюсь в этом. А уж машины за миллион долларов можно увидеть чуть ли не на каждом шагу. Но как бы то ни было, поскольку некоторые модели „бугатти“ на свободном рынке стоят по миллиону фунтов, не трудно представить себе действительную стоимость всей коллекции Шлумпфов».
В начале восьмидесятых годов во Франции вышли две книги, посвященные братьям Шлумпф. Одна повествовала об их банкротстве. Вторая рассказывала об их коллекции.
Неудивительно, что Фриц Шлумпф имеет претензии к обеим.
Книга «Дело братьев Шлумпф» была написана двумя мюлузскими журналистами — Франсисом Лаффоном и Элизабет Ламбер. У нее имеется подзаголовок: «Тайны самого знаменитого музея в мире». Лаффон и Ламбер не скрывают своих симпатий к левым политическим движениям и весьма добродушно относятся к профсоюзам.
Вот что в частности они пишут: «Личная жизнь Фрица и Ганса была не такой, как у других людей. Она представляла собой странную смесь сверхмистического поклонения перед „дорогой мамочкой“ с театральными сценами, достойными дешевых водевилей. Эти старики, со своими стариковскими причудами, были ведомы вполне земными страстями. Они могут сердиться на вас, могут улыбаться вам, но пи то, ни другое не вызовет вашей симпатии».
Вот что на это отвечает Фриц: «Он (Лаффон) — заурядное ничтожество. Однажды он пришел в мой дом без галстука и я вышвырнул его вон. А он за моей спиной написал книгу обо мне и заработал на этом деньги».
Книга «Коллекция Шлумпфа. Гениальное безумство» представляет собой дорогой, роскошно иллюстрированный, большого формата том, который по сравнению с книгой Лаффона и Ламбер производит гораздо более благоприятное впечатление, главным образом потому, что текст в ней сведен к минимуму, а преобладают многочисленные фотографии автомобилей. Предисловие было написано Жаном Панаром… да-да, тем самым, из «Панар и Левассор»… который является президентом Французского автомобильного клуба и вице-президентом Ассоциации музеев. Прямо в тексте предисловия помещена его цветная фотография, на которой он улыбается, сидя за рулем принадлежащего музею двухместного гоночного «панар-левассора» 1908 года выпуска.
На это Фриц реагирует с особым раздражением: «Это моя машина, а он расселся в ней, как в своей собственной!»
Впрочем, почти все, что произошло с музеем, начиная с того дня, когда рабочие открыли «Народный музей» и тем более когда в 1982 году там был официально открыт «Национальный музей», вызывает раздражение Фрица.
«Когда они открывали музей, они разрезали красную ленточку прямо перед портретом моей матери. Они не имели нрава делать это в таком месте. Стыд и срам! Там были и профсоюзы. Пели свой „Интернационал“. И никто ничего не сказал. Ни один человек. Они украли мою коллекцию, которая сегодня стоила бы шестьсот миллионов франков, и еще позволяют себе распевать. Как бы я хотел надавать им всем хороших пинков под зад!»
С того самого дня в октябре 1976 года, когда они покинули Францию, Ганс, Фриц, его жена и дочь живут в Базеле. Первые шесть лет они занимали роскошные номера на верхнем этаже «Трех королей» — одной из самых престижных гостиниц Швейцарии. Потом каждый из братьев купил себе квартиру. Сейчас Фриц с женой живут на верхнем этаже современного здания. В его квартире огромный балкон, комнаты заставлены антикварной мебелью, застелены персидскими коврами и завалены всякими безделушками, напоминающими о добром старом времени. Фриц и его жена не производят впечатления людей, обиженных на весь белый людей, но тем не менее они не преминут рассказать, что для того, чтобы вывезти свою собственную мебель из Франции в Швейцарию, им пришлось выкупить ее у ликвидаторов на открытом аукционе.
К сожалению, ни одна из машин его коллекции по решению суда не разрешена к аукционной продаже, и он не может надеяться выкупить их таким же способом. Возможно, это решение для того и принимались. На вопрос, есть ли у него сейчас какие-нибудь старинные автомобили, он нерешительно отвечает: «М-м-м-м-м… да». И сразу уводит разговор в сторону, явно не желая входить в подробности и обсуждать с первым встречным, какие у него есть машины и где он их держит. Гораздо более охотно он рассказывает о своих новых автомобилях.