Страница:
– Сальвадоре, рабочий-металлист. Во время мятежа попал к артиллеристам, служил заряжающим, но потом ранило. Лечился в Мадриде. После выздоровления направили в первую бригаду к Листеру. Парень смекалистый, быстро освоил трофейную пушку и сам подбил два танка.
Марио, торопясь, словно боялся, что его перебьют и не дадут дорассказать про находчивого Сальвадоре, выпалил все новости залпом и замолк.
Но Антонио понял его доклад по-своему.
– Пушка трофейная, но теперь принадлежит нам, никому не отдадим.
– Никто и не собирается, дорогой Антонио, забирать ее у тебя, – рассмеялся я. – Стреляйте на здоровье.
Он на секунду успокоился, а потом, тяжело вздохнув, пожаловался: «Не придется, видно, нам долго стрелять – осталось всего десять снарядов».
– А ты снаряды у марокканцев добудь, – подзадорил его Марио.
Пока они спорили, как добыть снаряды к трофейной пушке, я решил сходить к ее владельцу. Сальвадоре сидел на большом чурбане и со смаком раскуривал большую сигару. Возле пушки крутился молодой паренек. Он заглядывал в ствол, открывал и щупал замок пушки, деловито стучал носком сапога по колесам. Сальвадоре давал ему указания, наставлял, как пользоваться этой «штуковиной». Он походил на профессора, втолковывавшего любознательному студенту наиболее трудный раздел. Сальвадоре несколько раз приказывал пареньку брать стреляную гильзу и заряжать пушку. И когда тот взмок от частых «заряжай», учитель смилостивился:
– Теперь перейдем к теоретическим вопросам.
– Каким? – испуганно переспросил уставший новичок.
– К теоретическим, – важно повторил Сальвадоре. – Скажи мне, как надо наводить, если разобьют прицел?
– На глазок стрелять надо.
– Эх ты, «на глазок», чему только вас учили.
– А мы в школе этого не проходили. У нас география, геометрия были…
– Ладно, ладно, не перечисляй, сам знаю, – остановил его Сальвадоре, хотя самому пришлось с десяти лет работать и не довелось учиться в школе. – Открой замок и посмотри в ствол.
Парень открыл замок, уставился в черный зев пушки.
– Ну, что там видишь? – крикнул ему Сальвадоре.
– Танк подбитый.
– То-то и оно, танк. Вот так же целься если он на тебя пойдет. Заглянешь в ствол и наводи маховиком. Как только танк или еще чего там увидишь через ствол, сразу загоняй снаряд. Не промахнешься. Стреляй наверняка. Понял?
– Понял, – с уважением посмотрел на своего наставника паренек.
Я не стал мешать их уроку. Мне надо было еще успеть к командиру батальона Санчесу. Командный пункт находился метрах в трехстах отсюда, за небольшим холмиком.
Когда я шел к командиру батальона, передо мной открылась мрачная картина минувшего боя. Кругом валялись трупы вражеских солдат, исковерканная техника, брошенное оружие. Мне приходилось читать много книг, где описаны большие сражения. Потрясающее впечатление производят описания поля боя у Л. Толстого в «Войне и мире» и у Степанова в «Порт-Артуре». И все же в действительности это выглядит гораздо мрачнее, чем описано в романах.
Санчес обрадовался моему приходу. Он с восторгом рассказывал о своих солдатах, о их смелости и находчивости. Остановить его было невозможно.
– Подожди, расскажу тебе о моих ребятах, потом ты выложишь новости.
Но на этот раз ему не удалось подробно поведать о бойцах. Мятежники возобновили наступление. Правда, сейчас они шли на позиции второго батальона, но и ему надо было быть начеку. Мы знали, что во втором батальоне находятся командир и комиссар бригады, и все же волновались. Слишком большой кулак собрали франкисты на узком участке. В атаку снова пошли танки, поддержанные крупными силами мятежников и марокканской пехоты. Авиация противника, подбадривая своих, появилась над нашими позициями и начала бомбить первую траншею.
Нам хорошо было видно, как танки противника вырвались вперед и подошли почти вплотную к окопам второго батальона. Если сейчас бронированные машины прорвут наши боевые порядки, то случится катастрофа; плохо обстрелянные бойцы могут дрогнуть.
Альберто это понял. Он послал своего адъютанта к Сальвадоре и приказал ему немедленно открыть огонь по танкам во фланг. Одновременно Альберто отдал приказание командиру пулеметной роты Луне выделить два взвода и подготовить огонь по тылам наступающей пехоты.
Через несколько минут его распоряжения были выполнены. Трофейное орудие размеренно вело огонь по танкам. Взрыв – и одна бронированная машина замерла на месте. Вторая хотела проскочить опасную зону, но не успела. Сальвадоре стрелял метко. Заклинило башню у второго танка. Он попытался развернуться, но следующий снаряд распустил ему гусеницу.
Пулеметчик, возле которого я оказался, бил короткими очередями по залегшей пехоте и приговаривал: «Наступать, гады, начали. Нате, получайте. Это за отца, это за мать, это за сестренку».
В этот момент из-за технических неисправностей на поле боя остановилось три танка – атака противника окончательно захлебнулась.
Франкисты не давали подойти к подбитым и вышедшим из строя машинам. Каждую появившуюся фигуру поливали свинцовым огнем. А танки не подавали никаких признаков жизни. Так продолжалось часа два. Видно, нервы у экипажей не выдержали: открылись люки и оттуда с поднятыми руками показались танкисты в промасленных, почерневших комбинезонах. Они соскочили с брони на землю и побежали в нашу сторону. Марокканцы молчали. И только когда танкисты очутились в наших окопах, они открыли ураганный пулеметный огонь.
За день бригада отбила четыре атаки противника. Но стоило это нам очень дорого. К концу подошли патроны, снаряды, сильно поредели батальоны. А марокканцы, несмотря на огромные потери, продолжали, словно саранча, лезть на Пингарон. К вечеру мятежники предприняли новую атаку, стараясь скинуть нас с высоты. И мы вынуждены были отвести войска.
Это было единственно правильное решение: надо было сохранить бригаду.
С наступлением сумерек первый и второй батальоны отошли на восточные скаты высоты, оставив для прикрытия один пулеметный взвод. Весь следующий день пулеметчики держали высоту, отбивая огнем группы мятежников, пытавшихся прощупать наши силы. А к вечеру остатки взвода отошли и присоединились к своей роте. Высота Пингарон перешла в руки мятежников. Франкисты за ночь превратили ее в неприступную крепость.
Через несколько дней нам снова предстояло отбить высоту. Несколько дней безуспешно штурмовали мы Пингарон. Много раз переходила она из рук в руки, но бригада никак не могла доложить Листеру о выполнении приказа. Враг прибегал к любым хитростям, чтобы удержаться на захваченных рубежах. Однажды мне сказали, что пулеметы почему-то вдруг испортились и бьют неприцельно. Я решил выяснить, в чем дело. Пришел в роту, попросил показать «больные» «максимы». Командир сам выкатил пулемет, ткнул пальцем: «Например, вот этот». Осмотрел я его со всех сторон и нашел, что он в полном порядке.
– Кто говорит, что он стреляет неприцельно? – спросил я.
– Сам видел и не один раз. Каждый день, ровно в двенадцать часов из окопов противника выходят два солдата-марокканца и маршируют во весь рост на глазах роты. Лучшие пулеметчики пытались снять их и ничего не получается. Пули ложатся возле них, а марокканцам хоть бы что. А нам приходится худо. Мятежники засекают пулеметы и открывают по ним огонь из орудий. Вывели уже из строя два расчета.
Выслушав рассказ, я решил дождаться двенадцати часов и своими глазами убедиться в неуязвимости мятежников. Действительно, в двенадцать из окопов противника, метрах в семистах от нас, показались две рослые фигуры солдат. Они беспечно прогуливались вдоль бруствера.
Я хотел было попробовать пулемет, но испанцы не разрешили, боясь, что стрельба вызовет огонь артиллерии. Сошлись на том, что установим «максим» в стороне, там, где нет людей. Так и сделали. Взяли пулемет, четыре ленты и залегли на ближайшей возвышенности. Два человека продолжали свою прогулку. Установив прицел на цифру «семь», подвел по кольцу, навел по ходу движения солдат и стал ждать. Как только они подошли к прицельной точке, я выпустил короткую очередь. Пули, по моим наблюдениям, легли точно по идущим фигурам, но они, как ни в чем не бывало, продолжали шагать своей дорогой. «Про-мазал, шайтан их возьми», – с досадой сказал я.
– Что такое шайтан? – зашептал сопровождавший меня испанец.
– Словечко такое, еще от деда услышал. Так у нас оренбуржцы досаду выражают. – Еще точнее навел пулемет, прицелился, выпустил длинную очередь. Один марокканец, взмахнув руками, упал в окоп.
– Буэнас, – похлопал меня по плечу лежавший рядом со иной пулеметчик.
– Сейчас и второго снимем, – ответил я.
Дал еще очередь. Солдат был невредим. Я разозлился и выпустил по нему еще две пулеметные ленты. А он все ходит. Что за чертовщина? Было неудобно перед моими друзьями – не смог поразить беспечных гуляк. И вдруг фигура сползла в окоп. Не успели мы спрятать пулемет в укрытие, как перед нашим окопом стали рваться мины, мятежники успели засечь пулемет и сейчас вели огонь из двух батарей. Огневой налет длился пять минут. Наконец он смолк. Очевидно, противник решил, что пулемет и его расчет уничтожены. К счастью, нам удалось сохранить «максим» и самим остаться невредимыми.
Долго думали мы с Марио о загадочных марокканцах, которых не берут пулеметные очереди, а объяснений не нашли. Быть может, действительно что-то о пулеметом случилось? Может, пули долетели до бруствера окопа и, ударившись о камень или о сухой грунт, летели мимо мятежников? И вообще, зачем нужно это хождение? Засечь пулеметные точки? Но жертвовать для этого жизнью солдат? Нет, здесь что-то другое. Эту тайну следовало раскрыть во что бы то ни стало, иначе пойдет худая слава о нашем «максиме».
В скором времени бригада Пандо снова захватила высоту и злополучный окоп. Мы, сгорая от нетерпения, кинулись туда. Обшарили все стенки, дно и ниши, но ни одного убитого солдата не нашли. Лишь в дальнем углу нам попались восемь чучел, сделанных из картона и легкой фанеры. Изготовлены они были так умело, что даже на расстоянии трехсот метров трудно отличить макет от фигуры человека.
Все чучела имели пробоины, а два оказались настолько продырявлены, что стоило Марио ткнуть их, как они развалились на части. Стало ясно; противник обвел нас вокруг пальца. Мне было досадно, что я попался в такую ловушку. Марио сфотографировал меня на память с одним из «заколдованных марокканцев».
28 февраля бригада получила приказ перейти к обороне на занимаемом рубеже. В минуты затишья Листер, вспоминая все перипетии Харамской операции рассказывал, что но количеству введенных в бой сил это сражение было одно из самых крупных.
В Харамской битве принимали участие все роды войск. В первые дни боевых действий преимущество безусловно было на стороне мятежников. Они располагали в достаточном количестве бомбардировочной и истребительной авиацией, не испытывали недостатка в танках и артиллерии. Впервые на Хараме франкисты применили и зенитную артиллерию. На стороне мятежников воевали хорошо обученные и вымуштрованные марокканские части. Все это обеспечивало на первых порах успех франкистов.
Так продолжалось до тех пор, пока республиканцы не получили в свои руки штурмовую и истребительную авиацию, танки, бронемашины и артиллерию. В середине февраля республиканцы выбили инициативу у франкистов. И мятежники вынуждены были менять свои тактические приемы. Если в первые дни боевых действий на Хараме авиация противника безнаказанно висела над нашими головами, то к концу операции налеты бомбардировщиков стали редкими. Да и груз свой они сбрасывали теперь с больших высот, бесприцельно. И танки действовали более осмотрительно. Если раньше они могли безнаказанно давить гусеницами беззащитную пехоту, то теперь дальние рейды пресекались нашими танкистами.
Харамская операция явилась хорошей школой для многих командиров и начальников штабов по управлению войсками. В дни затишья комиссар Сантьяго часто выступал перед солдатами и офицерами бригады Пандо. Он с радостью отмечал, что республиканцы вышли из этого сражения более сильными, обогащенными боевым опытом.
Подразделения, части и соединения республиканцев, сформированные накануне сражения, вели себя на поле боя мужественно. На высоте оказались и командиры. Смелость и решительность молодых командиров часто решали исход поединка. Харамская операция показала, что вместо полупартизанских, разрозненных отрядов, действовавших в ноябре под Мадридом, теперь появилась организованная, хорошо вооруженная и технически оснащенная армия. Харамскую операцию республиканцы выиграли. Мятежники так и не смогли овладеть важной в оперативном отношении дорогой. И хотя контрнаступление республиканцев не дало желаемых результатов с точки зрения территориальной, оно обескровило врага и уничтожило его резервы.
Фронт стабилизировался. Мы получили короткий отдых. Пользуясь этим, Марио, Пако и я отправились в Мадрид, в кавалерийский эскадрон. Хотелось узнать, как там идут дела.
В расположении кавалерийского эскадрона нас встретил улыбающийся Андрей Савченко. Подошел командир эскадрона капитан Триго. Савченко был любезен, но принялся сетовать на свою судьбу:
– Везет вам, Павлито. Все время в боях, а я сижу здесь и жду у моря погоды. Ни разу еще свой клинок не обнажил. А представьте, чертовски хочется испытать себя. Ведь я прирожденный кавалерист, мог бы принести пользу, а меня держат в тиши. И это в дни, когда все на фронте. Кто это догадался в Мадриде держать эскадрон?
– На всякий случай не помешает, – ответил я ему.
– Чепуха. Что может случиться в Мадриде? Ничего. Все заняты фронтом. Ну да ладно, а то я совсем разнился. Может быть, хотите размяться на коне?
– Есть такое желание. Хорошо бы устроить вольтижировку. Окопы, траншеи – все это порядком надоело. Хочется размять мышцы.
Андрей понимающе кивнул головой и отдал солдату приказание. Через двадцать минут конь с вольтижировочным седлом и кордой стоял на манеже. Подошли офицеры эскадрона. Когда я садился на коня, меня осторожно взял за руку Савченко и зашептал на ухо:
– Извините, но я должен забежать в штаб. Сами должны понять – дела. Не обидитесь?
– Служба есть служба.
– Ну, вот и ладно. Осторожнее, не зашибитесь на коне.
Савченко ушел, а мы приступили к занятиям. Вольтижировка и джигитовка прошли удачно. Оставалась манежная езда. Я хотел показать офицерам несколько спортивных приемов фигурной езды.
Выехал вперед, поставил коня перед строем. Успокоил его и стал показывать один из приемов. Первый раз сделал медленно, чтобы офицеры смогли запомнить и понять упражнение. Когда им стало ясно, я решил показать теперь этот же прием быстро, на скаку. Но только я приготовился, как послышались два выстрела. Конь рванулся, и я очутился на земле. Поднявшись, быстро вскочил в седло. Оно было прострелено, пуля легко задела шею коня.
Капитан Триго был возмущен. Оставив за себя офицера, он быстро ускакал и по телефону доложил в штаб дивизии о случившемся.
Мы провели занятия и разошлись, Марио и Пако, узнав о таинственных выстрелах, ходили вокруг меня и по нескольку раз переспрашивали, не ранен ли я.
В Конце концов Марио заставил раздеться и сам осмотрел меня. И только, когда своими глазами увидел, что я цел и невредим, успокоился.
Этим делом, как мне сообщили, занялся особый отдел дивизии. Тщательно расследовали они ЧП. Через несколько дней позвонили:
– Хотите взглянуть на злоумышленника.
– Любопытно.
– Приходите.
Комнату, куда меня пригласили, я нашел довольно быстро. Пожилой, начинающий седеть майор, усадил меня в кресло у окна, а сам крикнул дежурному:
– Введите арестованного.
Дверь открылась, и на пороге показался Андрей Савченко. Затравленный взгляд, волосы всклокочены, без ремня. Увидев меня, он от неожиданности остановился, а потом, наклонив голову, пошел к столу, тяжело опустился на стул.
– Как вас зовут? – спросил его майор.
– Я уже отвечал.
– Повторите еще раз.
– Андрей Савченко.
– А настоящее имя?
– Барон Скрыпник.
– С какой целью приехали в Испанию?
– У меня было задание нейтрализовать лучших испанских командиров, комиссаров и советских добровольцев-советников.
– Ах ты мерзавец, продажная твоя душа, – не выдержал я.
Барон повернулся ко мне:
– Ненавижу, ненавижу вас всех, коммунистов. Вылезли из грязи в князья и кичитесь. Ну, ничего, удалось вам в России, здесь будет по-иному. А может быть, вы, Павлито, теперь живете в моем имении, как это у вас называется, колхоз, совхоз, МТС?
– Перестаньте валять дурака, – одернул я его. Барон Скрыпник затих, втянул голову в плечи.
– Увести предателя, – распорядился майор.
Барона увели. Больше его я не видел.
Позже мне сообщили, что по приговору суда его расстреляли.
Так закончилась биография бывшего белогвардейца, ставшего шпионом. Как я потом вспомнил, в районе, о котором рассказывал мне Савченко-Скрыпник, действительно раскинулся большой и богатый уральский колхоз.
IX
Во второй половине февраля после боевых действий на Хараме батальоны и бригады республиканцев готовились к обороне. Опоясывали колючей проволокой траншеи, саперы колдовали над противотанковыми минными полями. Боевые бригады, которые все время до этого наступали, отошли во второй эшелон, в резерв. Части получали пополнение из хорошо обученных и вооруженных солдат и унтер-офицеров. Штабы дивизий и корпусов укомплектовывались специалистами.
В напряженной обстановке, которая сложилась после Харамского сражения, при активном участии Коммунистической партии Испании правительству Ларго Кабальеро наконец-то удалось приступить к формированию новых бригад.
Первый призыв в порядке мобилизации произвели в марте 1937 года. Эти дни стали большим праздником для всего народа. В Валенсии жители города вышли на демонстрацию с лозунгами: «Настало время единого командования», «Все на борьбу с Франко», «Обязательная воинская повинность для мужчин в возрасте 40–45 лет». Значительно улучшилась к этому времени и оснащенность войск. Вместо пулеметов «гочкис», «сент-этьен», «шош», «льюис» появились ручные пулеметы Дегтярева и станковые «максим».
На Центральном фронте родилась танковая бригада, имеющая на вооружении самые современные машины. Ну а там, где появлялись танки, успех, как правило, был обеспечен.
Конечно, в республиканской армии было много недостатков, но тем не менее к весне 1937 года она представляла уже грозную силу. Недостатки в организации и технической оснащенности народная армия восполняла высоким политико-моральным состоянием бойцов и командиров, готовностью идти на жертвы во имя свободы и независимости. И не случайно мятежники готовились теперь нанести удар силами вновь прибывшего сюда, испытанного, проверенного итальянского экспедиционного корпуса. На него возлагались большие надежды при разработке ответственной операции на Гвадалахарском направлении.
По данным пленных итальянских офицеров и захваченных в их штабах документов было установлено, что формирование частей экспедиционного корпуса началось еще в октябре 1936 года в Италии. В корпус входили четыре дивизии. Дивизия «Литторио» была укомплектована солдатами и офицерами кадровой итальянской армии. Она имела новейшее вооружение и была полностью моторизована. Остальные три дивизии, названные для видимости «волонтерскими», – 1-я («Божья воля»), 2-я («Черное пламя») и 3-я («Черные перья») – были менее моторизованы и имели на автотяге только артиллерию, часть пулеметов и тыловые подразделения. Кроме того, в составе корпуса находились две смешанные итало-испанские бригады, каждая из них по своему численному составу равнялась дивизии. Корпус имел также артиллерийскую группу, мотопулеметную роту и две огнеметно-химические роты, многочисленный автотранспорт – до 1300 автомашин и 150 мотоциклов. Авиация насчитывала 100–120 самолетов.
Формирование отдельных батальонов происходило в Италии, затем группы батальонов отправлялись морем в Испанию, где производилось окончательное деформирование дивизий. Бронетанковые части, артиллерия и автотранспортные части составлялись из кадровых подразделений итальянской армии и по мере готовности отправлялись в Испанию.
Из всего этого видно, какую серьезную угрозу для Мадрида и всей республики представлял вооруженный до зубов итальянский корпус интервентов.
Командование противника не случайно избрало для решающего удара на Мадрид Гвадалахарское направление. Если взглянуть на подробную карту Испании, то по своему рельефу и дорожной сети этот район был исключительно удобен для наступления. Он позволял развернуть действия всех родов войск. Надо сказать, что впоследствии, после разгрома под Гвадалахарой, итальянские генералы, пытаясь оправдать свою бездарность, выдумывали самые разные причины поражения и, в частности, пытались объяснить его «неблагоприятной местностью». Однако на самом деле там проходит пять отличных шоссейных дорог, в том числе автострада Альгора – Ториха – Гвадалахара, являющаяся частью международной магистрали Мадрид-Франция, так называемого Французского шоссе. Три шоссе подходили непосредственно к Гвадалахаре. Это позволяло противнику сосредоточить в этом пункте крупные силы. А два других шоссе, выходивших на магистраль Гвадалахара – Куэнка, обеспечивали осуществление флангового маневра и окончательной изоляции Мадрида от всей территории республиканской Испании.
От линии Ториха – Бриуэга в тыл республиканцев шли только две шоссейные дороги, разъединенные между собой труднопроходимой гористой местностью.
В первых числах марта командованию стало известно, что, по данным разведки и перебежчиков, в районе Альма-сан – Сигуэнса – Альгора – Ариса сосредоточились какие-то итальянские части и в последние дни наблюдается усиленное передвижение по Сарагосской дороге в направлении Сигуэнсы.
– Не исключена возможность, – сказал мне Петрович (К. А. Мерецков), – что итальянские интервенты готовятся наступать в направлении Гвадалахара – Мадрид. Командование фронта пока еще не придает Гвадалахарскому направлению большого значения, оно предполагает очередное наступление мятежников вблизи Мадрида. Нам надо быть готовым ко всяким неожиданностям, поэтому поручаю тебе вместе с небольшой оперативной группой из штабных офицеров выехать в 12-ю пехотную дивизию и выяснить обстановку на этом участке фронта.
Дождливым утром 7 марта мы выехали из района Алькала-де-Энарес в направлении Альгоры в штаб 50-й бригады 12-й дивизии. Машина ровно шуршала шинами по мокрой дороге, с фырканьем глотала километры. Ненастная погода сказывалась на настроении, и на душе было неспокойно. Мы поеживались, сидя в машине, озабоченно поглядывая по сторонам, где на серо-бурых полях смутными контурами обрисовывались какие-то предметы. Я машинально начал считать их:…пять…шесть…семь. Серия частых и сильных разрывов вернула меня к действительности. Мы попали под орудийный обстрел. Шоферы выключили моторы. Мы выскочили на обочину дороги, тщетно стараясь определить, откуда ведет огонь батарея. Обстрел производила дальнобойная артиллерия, которой до этого у мятежников не было.
Кто-то сказал, что до Альгоры осталось километров семь-восемь и штаб должен быть где-то поблизости. Оставив машины в укрытии, мы отправились его искать. Но, несмотря на все старания, обнаружить его не удалось. Не знали место его расположения и в штабе соседнего батальона, на который мы случайно наткнулись. Командир батальона, молодой, небольшого роста, с веселым лицом испанец Маноло, узнав, кто мы такие и зачем прибыли, с большой охотой принялся рассказывать о своих подразделениях и о том, как его бойцы мужественно дерутся против мятежников. Из его слов выяснилось, что в батальоне двести пятьдесят человек, двенадцать из них больны.
– Фронт обороны пять километров, а оружия и боеприпасов у меня в обрез. Основные усилия сосредоточиваем на Французском шоссе, – закончил свой рассказ комбат.
Мы заинтересовались, какие силы привлечены для обороны главного направления, и захотели посмотреть передовую линию. Маноло пожал плечами и выразил явное неудовольствие:
– Зачем смотреть, где и кто обороняется? И так все ясно.
Потом с неохотой решил показать нам свои позиции. До окопов было около трех километров. Я был молод, и расстояния меня не пугали. Дождь уже давно кончился, и сквозь лохматые тучи, клочьями висевшие над нами, проглядывали бирюзовые оконца неба. Я бодро шел, мурлыкая марш Буденного, футболя палки и камни, которые вместе с комьями налипшей грязи далеко летели вперед. Маноло без умолку тараторил, показывая кулаком то в сторону противника, то поднимая этот кулак вверх.
Марио перевел несколько его фраз: «Мы знаем, что идут наши танки, дивизия Листера, интернационалисты 12-й бригады генерала Лукача, 11-я интернациональная бригада коммуниста-немца Ганса Кале. Вот они-то крепко дадут по зубам макаронникам».
Когда он перевел последнее слово, я полушутя заметил:
– Как, Марио, реагируешь на то, что пророчит твоим землякам комбат Маноло?
Марио, торопясь, словно боялся, что его перебьют и не дадут дорассказать про находчивого Сальвадоре, выпалил все новости залпом и замолк.
Но Антонио понял его доклад по-своему.
– Пушка трофейная, но теперь принадлежит нам, никому не отдадим.
– Никто и не собирается, дорогой Антонио, забирать ее у тебя, – рассмеялся я. – Стреляйте на здоровье.
Он на секунду успокоился, а потом, тяжело вздохнув, пожаловался: «Не придется, видно, нам долго стрелять – осталось всего десять снарядов».
– А ты снаряды у марокканцев добудь, – подзадорил его Марио.
Пока они спорили, как добыть снаряды к трофейной пушке, я решил сходить к ее владельцу. Сальвадоре сидел на большом чурбане и со смаком раскуривал большую сигару. Возле пушки крутился молодой паренек. Он заглядывал в ствол, открывал и щупал замок пушки, деловито стучал носком сапога по колесам. Сальвадоре давал ему указания, наставлял, как пользоваться этой «штуковиной». Он походил на профессора, втолковывавшего любознательному студенту наиболее трудный раздел. Сальвадоре несколько раз приказывал пареньку брать стреляную гильзу и заряжать пушку. И когда тот взмок от частых «заряжай», учитель смилостивился:
– Теперь перейдем к теоретическим вопросам.
– Каким? – испуганно переспросил уставший новичок.
– К теоретическим, – важно повторил Сальвадоре. – Скажи мне, как надо наводить, если разобьют прицел?
– На глазок стрелять надо.
– Эх ты, «на глазок», чему только вас учили.
– А мы в школе этого не проходили. У нас география, геометрия были…
– Ладно, ладно, не перечисляй, сам знаю, – остановил его Сальвадоре, хотя самому пришлось с десяти лет работать и не довелось учиться в школе. – Открой замок и посмотри в ствол.
Парень открыл замок, уставился в черный зев пушки.
– Ну, что там видишь? – крикнул ему Сальвадоре.
– Танк подбитый.
– То-то и оно, танк. Вот так же целься если он на тебя пойдет. Заглянешь в ствол и наводи маховиком. Как только танк или еще чего там увидишь через ствол, сразу загоняй снаряд. Не промахнешься. Стреляй наверняка. Понял?
– Понял, – с уважением посмотрел на своего наставника паренек.
Я не стал мешать их уроку. Мне надо было еще успеть к командиру батальона Санчесу. Командный пункт находился метрах в трехстах отсюда, за небольшим холмиком.
Когда я шел к командиру батальона, передо мной открылась мрачная картина минувшего боя. Кругом валялись трупы вражеских солдат, исковерканная техника, брошенное оружие. Мне приходилось читать много книг, где описаны большие сражения. Потрясающее впечатление производят описания поля боя у Л. Толстого в «Войне и мире» и у Степанова в «Порт-Артуре». И все же в действительности это выглядит гораздо мрачнее, чем описано в романах.
Санчес обрадовался моему приходу. Он с восторгом рассказывал о своих солдатах, о их смелости и находчивости. Остановить его было невозможно.
– Подожди, расскажу тебе о моих ребятах, потом ты выложишь новости.
Но на этот раз ему не удалось подробно поведать о бойцах. Мятежники возобновили наступление. Правда, сейчас они шли на позиции второго батальона, но и ему надо было быть начеку. Мы знали, что во втором батальоне находятся командир и комиссар бригады, и все же волновались. Слишком большой кулак собрали франкисты на узком участке. В атаку снова пошли танки, поддержанные крупными силами мятежников и марокканской пехоты. Авиация противника, подбадривая своих, появилась над нашими позициями и начала бомбить первую траншею.
Нам хорошо было видно, как танки противника вырвались вперед и подошли почти вплотную к окопам второго батальона. Если сейчас бронированные машины прорвут наши боевые порядки, то случится катастрофа; плохо обстрелянные бойцы могут дрогнуть.
Альберто это понял. Он послал своего адъютанта к Сальвадоре и приказал ему немедленно открыть огонь по танкам во фланг. Одновременно Альберто отдал приказание командиру пулеметной роты Луне выделить два взвода и подготовить огонь по тылам наступающей пехоты.
Через несколько минут его распоряжения были выполнены. Трофейное орудие размеренно вело огонь по танкам. Взрыв – и одна бронированная машина замерла на месте. Вторая хотела проскочить опасную зону, но не успела. Сальвадоре стрелял метко. Заклинило башню у второго танка. Он попытался развернуться, но следующий снаряд распустил ему гусеницу.
Пулеметчик, возле которого я оказался, бил короткими очередями по залегшей пехоте и приговаривал: «Наступать, гады, начали. Нате, получайте. Это за отца, это за мать, это за сестренку».
В этот момент из-за технических неисправностей на поле боя остановилось три танка – атака противника окончательно захлебнулась.
Франкисты не давали подойти к подбитым и вышедшим из строя машинам. Каждую появившуюся фигуру поливали свинцовым огнем. А танки не подавали никаких признаков жизни. Так продолжалось часа два. Видно, нервы у экипажей не выдержали: открылись люки и оттуда с поднятыми руками показались танкисты в промасленных, почерневших комбинезонах. Они соскочили с брони на землю и побежали в нашу сторону. Марокканцы молчали. И только когда танкисты очутились в наших окопах, они открыли ураганный пулеметный огонь.
За день бригада отбила четыре атаки противника. Но стоило это нам очень дорого. К концу подошли патроны, снаряды, сильно поредели батальоны. А марокканцы, несмотря на огромные потери, продолжали, словно саранча, лезть на Пингарон. К вечеру мятежники предприняли новую атаку, стараясь скинуть нас с высоты. И мы вынуждены были отвести войска.
Это было единственно правильное решение: надо было сохранить бригаду.
С наступлением сумерек первый и второй батальоны отошли на восточные скаты высоты, оставив для прикрытия один пулеметный взвод. Весь следующий день пулеметчики держали высоту, отбивая огнем группы мятежников, пытавшихся прощупать наши силы. А к вечеру остатки взвода отошли и присоединились к своей роте. Высота Пингарон перешла в руки мятежников. Франкисты за ночь превратили ее в неприступную крепость.
Через несколько дней нам снова предстояло отбить высоту. Несколько дней безуспешно штурмовали мы Пингарон. Много раз переходила она из рук в руки, но бригада никак не могла доложить Листеру о выполнении приказа. Враг прибегал к любым хитростям, чтобы удержаться на захваченных рубежах. Однажды мне сказали, что пулеметы почему-то вдруг испортились и бьют неприцельно. Я решил выяснить, в чем дело. Пришел в роту, попросил показать «больные» «максимы». Командир сам выкатил пулемет, ткнул пальцем: «Например, вот этот». Осмотрел я его со всех сторон и нашел, что он в полном порядке.
– Кто говорит, что он стреляет неприцельно? – спросил я.
– Сам видел и не один раз. Каждый день, ровно в двенадцать часов из окопов противника выходят два солдата-марокканца и маршируют во весь рост на глазах роты. Лучшие пулеметчики пытались снять их и ничего не получается. Пули ложатся возле них, а марокканцам хоть бы что. А нам приходится худо. Мятежники засекают пулеметы и открывают по ним огонь из орудий. Вывели уже из строя два расчета.
Выслушав рассказ, я решил дождаться двенадцати часов и своими глазами убедиться в неуязвимости мятежников. Действительно, в двенадцать из окопов противника, метрах в семистах от нас, показались две рослые фигуры солдат. Они беспечно прогуливались вдоль бруствера.
Я хотел было попробовать пулемет, но испанцы не разрешили, боясь, что стрельба вызовет огонь артиллерии. Сошлись на том, что установим «максим» в стороне, там, где нет людей. Так и сделали. Взяли пулемет, четыре ленты и залегли на ближайшей возвышенности. Два человека продолжали свою прогулку. Установив прицел на цифру «семь», подвел по кольцу, навел по ходу движения солдат и стал ждать. Как только они подошли к прицельной точке, я выпустил короткую очередь. Пули, по моим наблюдениям, легли точно по идущим фигурам, но они, как ни в чем не бывало, продолжали шагать своей дорогой. «Про-мазал, шайтан их возьми», – с досадой сказал я.
– Что такое шайтан? – зашептал сопровождавший меня испанец.
– Словечко такое, еще от деда услышал. Так у нас оренбуржцы досаду выражают. – Еще точнее навел пулемет, прицелился, выпустил длинную очередь. Один марокканец, взмахнув руками, упал в окоп.
– Буэнас, – похлопал меня по плечу лежавший рядом со иной пулеметчик.
– Сейчас и второго снимем, – ответил я.
Дал еще очередь. Солдат был невредим. Я разозлился и выпустил по нему еще две пулеметные ленты. А он все ходит. Что за чертовщина? Было неудобно перед моими друзьями – не смог поразить беспечных гуляк. И вдруг фигура сползла в окоп. Не успели мы спрятать пулемет в укрытие, как перед нашим окопом стали рваться мины, мятежники успели засечь пулемет и сейчас вели огонь из двух батарей. Огневой налет длился пять минут. Наконец он смолк. Очевидно, противник решил, что пулемет и его расчет уничтожены. К счастью, нам удалось сохранить «максим» и самим остаться невредимыми.
Долго думали мы с Марио о загадочных марокканцах, которых не берут пулеметные очереди, а объяснений не нашли. Быть может, действительно что-то о пулеметом случилось? Может, пули долетели до бруствера окопа и, ударившись о камень или о сухой грунт, летели мимо мятежников? И вообще, зачем нужно это хождение? Засечь пулеметные точки? Но жертвовать для этого жизнью солдат? Нет, здесь что-то другое. Эту тайну следовало раскрыть во что бы то ни стало, иначе пойдет худая слава о нашем «максиме».
В скором времени бригада Пандо снова захватила высоту и злополучный окоп. Мы, сгорая от нетерпения, кинулись туда. Обшарили все стенки, дно и ниши, но ни одного убитого солдата не нашли. Лишь в дальнем углу нам попались восемь чучел, сделанных из картона и легкой фанеры. Изготовлены они были так умело, что даже на расстоянии трехсот метров трудно отличить макет от фигуры человека.
Все чучела имели пробоины, а два оказались настолько продырявлены, что стоило Марио ткнуть их, как они развалились на части. Стало ясно; противник обвел нас вокруг пальца. Мне было досадно, что я попался в такую ловушку. Марио сфотографировал меня на память с одним из «заколдованных марокканцев».
28 февраля бригада получила приказ перейти к обороне на занимаемом рубеже. В минуты затишья Листер, вспоминая все перипетии Харамской операции рассказывал, что но количеству введенных в бой сил это сражение было одно из самых крупных.
В Харамской битве принимали участие все роды войск. В первые дни боевых действий преимущество безусловно было на стороне мятежников. Они располагали в достаточном количестве бомбардировочной и истребительной авиацией, не испытывали недостатка в танках и артиллерии. Впервые на Хараме франкисты применили и зенитную артиллерию. На стороне мятежников воевали хорошо обученные и вымуштрованные марокканские части. Все это обеспечивало на первых порах успех франкистов.
Так продолжалось до тех пор, пока республиканцы не получили в свои руки штурмовую и истребительную авиацию, танки, бронемашины и артиллерию. В середине февраля республиканцы выбили инициативу у франкистов. И мятежники вынуждены были менять свои тактические приемы. Если в первые дни боевых действий на Хараме авиация противника безнаказанно висела над нашими головами, то к концу операции налеты бомбардировщиков стали редкими. Да и груз свой они сбрасывали теперь с больших высот, бесприцельно. И танки действовали более осмотрительно. Если раньше они могли безнаказанно давить гусеницами беззащитную пехоту, то теперь дальние рейды пресекались нашими танкистами.
Харамская операция явилась хорошей школой для многих командиров и начальников штабов по управлению войсками. В дни затишья комиссар Сантьяго часто выступал перед солдатами и офицерами бригады Пандо. Он с радостью отмечал, что республиканцы вышли из этого сражения более сильными, обогащенными боевым опытом.
Подразделения, части и соединения республиканцев, сформированные накануне сражения, вели себя на поле боя мужественно. На высоте оказались и командиры. Смелость и решительность молодых командиров часто решали исход поединка. Харамская операция показала, что вместо полупартизанских, разрозненных отрядов, действовавших в ноябре под Мадридом, теперь появилась организованная, хорошо вооруженная и технически оснащенная армия. Харамскую операцию республиканцы выиграли. Мятежники так и не смогли овладеть важной в оперативном отношении дорогой. И хотя контрнаступление республиканцев не дало желаемых результатов с точки зрения территориальной, оно обескровило врага и уничтожило его резервы.
Фронт стабилизировался. Мы получили короткий отдых. Пользуясь этим, Марио, Пако и я отправились в Мадрид, в кавалерийский эскадрон. Хотелось узнать, как там идут дела.
В расположении кавалерийского эскадрона нас встретил улыбающийся Андрей Савченко. Подошел командир эскадрона капитан Триго. Савченко был любезен, но принялся сетовать на свою судьбу:
– Везет вам, Павлито. Все время в боях, а я сижу здесь и жду у моря погоды. Ни разу еще свой клинок не обнажил. А представьте, чертовски хочется испытать себя. Ведь я прирожденный кавалерист, мог бы принести пользу, а меня держат в тиши. И это в дни, когда все на фронте. Кто это догадался в Мадриде держать эскадрон?
– На всякий случай не помешает, – ответил я ему.
– Чепуха. Что может случиться в Мадриде? Ничего. Все заняты фронтом. Ну да ладно, а то я совсем разнился. Может быть, хотите размяться на коне?
– Есть такое желание. Хорошо бы устроить вольтижировку. Окопы, траншеи – все это порядком надоело. Хочется размять мышцы.
Андрей понимающе кивнул головой и отдал солдату приказание. Через двадцать минут конь с вольтижировочным седлом и кордой стоял на манеже. Подошли офицеры эскадрона. Когда я садился на коня, меня осторожно взял за руку Савченко и зашептал на ухо:
– Извините, но я должен забежать в штаб. Сами должны понять – дела. Не обидитесь?
– Служба есть служба.
– Ну, вот и ладно. Осторожнее, не зашибитесь на коне.
Савченко ушел, а мы приступили к занятиям. Вольтижировка и джигитовка прошли удачно. Оставалась манежная езда. Я хотел показать офицерам несколько спортивных приемов фигурной езды.
Выехал вперед, поставил коня перед строем. Успокоил его и стал показывать один из приемов. Первый раз сделал медленно, чтобы офицеры смогли запомнить и понять упражнение. Когда им стало ясно, я решил показать теперь этот же прием быстро, на скаку. Но только я приготовился, как послышались два выстрела. Конь рванулся, и я очутился на земле. Поднявшись, быстро вскочил в седло. Оно было прострелено, пуля легко задела шею коня.
Капитан Триго был возмущен. Оставив за себя офицера, он быстро ускакал и по телефону доложил в штаб дивизии о случившемся.
Мы провели занятия и разошлись, Марио и Пако, узнав о таинственных выстрелах, ходили вокруг меня и по нескольку раз переспрашивали, не ранен ли я.
В Конце концов Марио заставил раздеться и сам осмотрел меня. И только, когда своими глазами увидел, что я цел и невредим, успокоился.
Этим делом, как мне сообщили, занялся особый отдел дивизии. Тщательно расследовали они ЧП. Через несколько дней позвонили:
– Хотите взглянуть на злоумышленника.
– Любопытно.
– Приходите.
Комнату, куда меня пригласили, я нашел довольно быстро. Пожилой, начинающий седеть майор, усадил меня в кресло у окна, а сам крикнул дежурному:
– Введите арестованного.
Дверь открылась, и на пороге показался Андрей Савченко. Затравленный взгляд, волосы всклокочены, без ремня. Увидев меня, он от неожиданности остановился, а потом, наклонив голову, пошел к столу, тяжело опустился на стул.
– Как вас зовут? – спросил его майор.
– Я уже отвечал.
– Повторите еще раз.
– Андрей Савченко.
– А настоящее имя?
– Барон Скрыпник.
– С какой целью приехали в Испанию?
– У меня было задание нейтрализовать лучших испанских командиров, комиссаров и советских добровольцев-советников.
– Ах ты мерзавец, продажная твоя душа, – не выдержал я.
Барон повернулся ко мне:
– Ненавижу, ненавижу вас всех, коммунистов. Вылезли из грязи в князья и кичитесь. Ну, ничего, удалось вам в России, здесь будет по-иному. А может быть, вы, Павлито, теперь живете в моем имении, как это у вас называется, колхоз, совхоз, МТС?
– Перестаньте валять дурака, – одернул я его. Барон Скрыпник затих, втянул голову в плечи.
– Увести предателя, – распорядился майор.
Барона увели. Больше его я не видел.
Позже мне сообщили, что по приговору суда его расстреляли.
Так закончилась биография бывшего белогвардейца, ставшего шпионом. Как я потом вспомнил, в районе, о котором рассказывал мне Савченко-Скрыпник, действительно раскинулся большой и богатый уральский колхоз.
IX
Всеобщая мобилизация. Итальянский экспедиционный корпус. Комбат удивляется. Марио характеризует «земляков». Бои на Гвадалахарском направлении. Последняя встреча с Луизой
Во второй половине февраля после боевых действий на Хараме батальоны и бригады республиканцев готовились к обороне. Опоясывали колючей проволокой траншеи, саперы колдовали над противотанковыми минными полями. Боевые бригады, которые все время до этого наступали, отошли во второй эшелон, в резерв. Части получали пополнение из хорошо обученных и вооруженных солдат и унтер-офицеров. Штабы дивизий и корпусов укомплектовывались специалистами.
В напряженной обстановке, которая сложилась после Харамского сражения, при активном участии Коммунистической партии Испании правительству Ларго Кабальеро наконец-то удалось приступить к формированию новых бригад.
Первый призыв в порядке мобилизации произвели в марте 1937 года. Эти дни стали большим праздником для всего народа. В Валенсии жители города вышли на демонстрацию с лозунгами: «Настало время единого командования», «Все на борьбу с Франко», «Обязательная воинская повинность для мужчин в возрасте 40–45 лет». Значительно улучшилась к этому времени и оснащенность войск. Вместо пулеметов «гочкис», «сент-этьен», «шош», «льюис» появились ручные пулеметы Дегтярева и станковые «максим».
На Центральном фронте родилась танковая бригада, имеющая на вооружении самые современные машины. Ну а там, где появлялись танки, успех, как правило, был обеспечен.
Конечно, в республиканской армии было много недостатков, но тем не менее к весне 1937 года она представляла уже грозную силу. Недостатки в организации и технической оснащенности народная армия восполняла высоким политико-моральным состоянием бойцов и командиров, готовностью идти на жертвы во имя свободы и независимости. И не случайно мятежники готовились теперь нанести удар силами вновь прибывшего сюда, испытанного, проверенного итальянского экспедиционного корпуса. На него возлагались большие надежды при разработке ответственной операции на Гвадалахарском направлении.
По данным пленных итальянских офицеров и захваченных в их штабах документов было установлено, что формирование частей экспедиционного корпуса началось еще в октябре 1936 года в Италии. В корпус входили четыре дивизии. Дивизия «Литторио» была укомплектована солдатами и офицерами кадровой итальянской армии. Она имела новейшее вооружение и была полностью моторизована. Остальные три дивизии, названные для видимости «волонтерскими», – 1-я («Божья воля»), 2-я («Черное пламя») и 3-я («Черные перья») – были менее моторизованы и имели на автотяге только артиллерию, часть пулеметов и тыловые подразделения. Кроме того, в составе корпуса находились две смешанные итало-испанские бригады, каждая из них по своему численному составу равнялась дивизии. Корпус имел также артиллерийскую группу, мотопулеметную роту и две огнеметно-химические роты, многочисленный автотранспорт – до 1300 автомашин и 150 мотоциклов. Авиация насчитывала 100–120 самолетов.
Формирование отдельных батальонов происходило в Италии, затем группы батальонов отправлялись морем в Испанию, где производилось окончательное деформирование дивизий. Бронетанковые части, артиллерия и автотранспортные части составлялись из кадровых подразделений итальянской армии и по мере готовности отправлялись в Испанию.
Из всего этого видно, какую серьезную угрозу для Мадрида и всей республики представлял вооруженный до зубов итальянский корпус интервентов.
Командование противника не случайно избрало для решающего удара на Мадрид Гвадалахарское направление. Если взглянуть на подробную карту Испании, то по своему рельефу и дорожной сети этот район был исключительно удобен для наступления. Он позволял развернуть действия всех родов войск. Надо сказать, что впоследствии, после разгрома под Гвадалахарой, итальянские генералы, пытаясь оправдать свою бездарность, выдумывали самые разные причины поражения и, в частности, пытались объяснить его «неблагоприятной местностью». Однако на самом деле там проходит пять отличных шоссейных дорог, в том числе автострада Альгора – Ториха – Гвадалахара, являющаяся частью международной магистрали Мадрид-Франция, так называемого Французского шоссе. Три шоссе подходили непосредственно к Гвадалахаре. Это позволяло противнику сосредоточить в этом пункте крупные силы. А два других шоссе, выходивших на магистраль Гвадалахара – Куэнка, обеспечивали осуществление флангового маневра и окончательной изоляции Мадрида от всей территории республиканской Испании.
От линии Ториха – Бриуэга в тыл республиканцев шли только две шоссейные дороги, разъединенные между собой труднопроходимой гористой местностью.
В первых числах марта командованию стало известно, что, по данным разведки и перебежчиков, в районе Альма-сан – Сигуэнса – Альгора – Ариса сосредоточились какие-то итальянские части и в последние дни наблюдается усиленное передвижение по Сарагосской дороге в направлении Сигуэнсы.
– Не исключена возможность, – сказал мне Петрович (К. А. Мерецков), – что итальянские интервенты готовятся наступать в направлении Гвадалахара – Мадрид. Командование фронта пока еще не придает Гвадалахарскому направлению большого значения, оно предполагает очередное наступление мятежников вблизи Мадрида. Нам надо быть готовым ко всяким неожиданностям, поэтому поручаю тебе вместе с небольшой оперативной группой из штабных офицеров выехать в 12-ю пехотную дивизию и выяснить обстановку на этом участке фронта.
Дождливым утром 7 марта мы выехали из района Алькала-де-Энарес в направлении Альгоры в штаб 50-й бригады 12-й дивизии. Машина ровно шуршала шинами по мокрой дороге, с фырканьем глотала километры. Ненастная погода сказывалась на настроении, и на душе было неспокойно. Мы поеживались, сидя в машине, озабоченно поглядывая по сторонам, где на серо-бурых полях смутными контурами обрисовывались какие-то предметы. Я машинально начал считать их:…пять…шесть…семь. Серия частых и сильных разрывов вернула меня к действительности. Мы попали под орудийный обстрел. Шоферы выключили моторы. Мы выскочили на обочину дороги, тщетно стараясь определить, откуда ведет огонь батарея. Обстрел производила дальнобойная артиллерия, которой до этого у мятежников не было.
Кто-то сказал, что до Альгоры осталось километров семь-восемь и штаб должен быть где-то поблизости. Оставив машины в укрытии, мы отправились его искать. Но, несмотря на все старания, обнаружить его не удалось. Не знали место его расположения и в штабе соседнего батальона, на который мы случайно наткнулись. Командир батальона, молодой, небольшого роста, с веселым лицом испанец Маноло, узнав, кто мы такие и зачем прибыли, с большой охотой принялся рассказывать о своих подразделениях и о том, как его бойцы мужественно дерутся против мятежников. Из его слов выяснилось, что в батальоне двести пятьдесят человек, двенадцать из них больны.
– Фронт обороны пять километров, а оружия и боеприпасов у меня в обрез. Основные усилия сосредоточиваем на Французском шоссе, – закончил свой рассказ комбат.
Мы заинтересовались, какие силы привлечены для обороны главного направления, и захотели посмотреть передовую линию. Маноло пожал плечами и выразил явное неудовольствие:
– Зачем смотреть, где и кто обороняется? И так все ясно.
Потом с неохотой решил показать нам свои позиции. До окопов было около трех километров. Я был молод, и расстояния меня не пугали. Дождь уже давно кончился, и сквозь лохматые тучи, клочьями висевшие над нами, проглядывали бирюзовые оконца неба. Я бодро шел, мурлыкая марш Буденного, футболя палки и камни, которые вместе с комьями налипшей грязи далеко летели вперед. Маноло без умолку тараторил, показывая кулаком то в сторону противника, то поднимая этот кулак вверх.
Марио перевел несколько его фраз: «Мы знаем, что идут наши танки, дивизия Листера, интернационалисты 12-й бригады генерала Лукача, 11-я интернациональная бригада коммуниста-немца Ганса Кале. Вот они-то крепко дадут по зубам макаронникам».
Когда он перевел последнее слово, я полушутя заметил:
– Как, Марио, реагируешь на то, что пророчит твоим землякам комбат Маноло?